Проклятый клятвой

Глава 1: Дым Очага и Тень Предательства
Дым от исполинского очага в Большом Зале крепости Тагора вился ленивыми, жирными кольцами, смешивая тягучий аромат жареной оленины с терпкой кислинкой хмельного кваса. Владыка твердыни, Тагор, чьи плечи напоминали сдвинутые гранитные валуны, сотрясал своды раскатистым смехом, тяжело хлопая по спине Саутина. Колдун, обычно сдержанный до мрачности, сегодня позволял себе редкую, словно вымученную улыбку. Их связывали узы, выкованные в десятках кровавых схваток – грубая, неистовая сила Тагора и его верного двухлезвийного «Громовержца» находила опору в холодной, изощренной магии Саутина. «Помнишь Пасть Ледяного Червя?» – гремел Тагор, поднимая массивный кубок из рога тура; густые медовые капли стекали по его щетинистой щеке, впитываясь в кожу, прожженную ветрами и боями. «Твои щиты из инея сковывали его глотку, а мой топор выбил ему последний глаз!»
«Как забыть, друг?» – откликнулся Саутин, но его взгляд, острый и оценивающий, как клинок разведчика, скользнул мимо пьяного веселья Тагора к фигуре, поправлявшей скатерть на длинном дубовом столе. Айла. Светлые, как спелая пшеница под палящим летним солнцем, волосы были заплетены в толстую, тяжелую косу. Глаза – бездонные, цвета ясного неба после ливня, когда тучи только что рассеялись. Ее улыбка, обращенная к старой служанке, казалось, заставляла ярче пылать пламя в очаге, наполняя зал теплом, которого не знали эти суровые стены. Два года назад Тагор нашел ее, потерянную и перепуганную, словно загнанную лань, у развалин пограничного форта. Его сердце, закаленное в жестокости бесчисленных битв, дрогнуло впервые за долгие годы. Он привел ее в свою мрачную твердыню, представил Саутину: «Встречай, брат! Солнце мое, Айлу!» Саутин склонился в почтительном, безупречном поклоне, улыбнулся тонкими губами, но в глубине его обычно спокойных, как лесные озера в безветрие, глаз мелькнул холодный, хищный огонек – вспышка молнии в бездонной воде. Ревность? Жажда обладания? Тагор, ослепленный радостью и слепой, воинской верой в нерушимость братства, прошел мимо этого. Он в доме нашем стал своим... Другой... – эхом отзовется позже в его угасающем сознании.
Месяцы текли, как темные воды подземной реки. Саутин стал не просто частым, но желанным гостем. Он лечил Айлу от весенней хвори редкими, дымящимися отварами трав, чей запах напоминал о далеких, запретных землях; очаровывал сагами о древних, забытых богах и созвездиях, что светили над миром до людей. Тагор радовался, видя их, как ему казалось, простую дружбу. Он не замечал, как взгляд колдуна задерживался на нежном изгибе ее шеи, как белели костяшки его пальцев, сжимавших кубок, когда Айла звонко смеялась над очередной грубоватой шуткой мужа. Любовь Саутина росла тихой, ядовитой лианой, опутывавшей его разум колючей проволокой зависти и неутолимого желания.
Вечер Рока начался как праздник возвращения из удачного набега. Зал гудел от пьяного смеха, звенели кубки, слышались обрывки боевых песен, повествующих о крови и славе. Саутин поднял свой кубок – древний, из черного, как ночь без звезд, дерева, инкрустированный серебряными змеями, чьи глаза из крошечных рубинов казались живыми в дрожащем, неровном свете факелов. «За твою любовь, брат! За Айлу! Пусть ваш союз будет крепче адамантита и ярче солнца!» Голос звучал чистым, звенящим металлом, без единой ноты фальши. Тагор, не чуя подвоха, осушил свой кубок одним мощным, доверчивым глотком. Сладость меда сменилась внезапной, обжигающей горечью полыни, а за ней – леденящим холодом, сковывающим жилы и проникающим в самое нутро. Кубок с глухим, зловещим стуком упал на каменный пол. «Сау...тин?» – хрипло выдавил Тагор, видя, как лицо друга не искажается ужасом или растерянностью, а застывает в бесстрастной маске ледяного, безжалостного торжества. Яд на губах... Восторг в его глазах... Зал заплясал перед глазами, факелы расплылись в кровавые, пляшущие пятна. «Спокойной ночи, друг...» – прошептал Саутин, и в этом шепоте таилась бездна презрения и завершенной, сладостной мести. Тагор рухнул лицом на холодные каменные плиты, последним помутневшим взором уловив, как Саутин резким, хищным движением хватает вскрикнувшую Айлу, как она отчаянно бьется в его цепких, магически усиленных руках, как бесшумно отворяется потайная дверь у пылающего камина, ведущая в неизвестность. ПРОСТИ, АЙЛА... Я ОБМАНУЛСЯ В НЁМ... Тьма поглотила все.

Глава 2: Бездна и Клинок Ада
Сознание вернулось не в чертогах славных предков. Оно вернулось в Аду. Бездна! Воздух был раскаленным и едким, словно сотканным из расплавленного свинца и серы, сливающихся в единый кошмарный гул тысяч, миллионов воплей. В их бесконечном, оглушительном хоре Тагор узнавал отголоски собственных злодеяний – треск пылающих хижин, предсмертные хрипы стариков, плач детей, уводимых в рабство, стоны растерзанных... Мои деянья... Кровь... Разбой... – вот истинная, кровавая цена его места в этой вечной кузнице страданий. Но сквозь адскую боль, сквозь всепоглощающее отчаяние пробивался один, настойчивый набат: «АЙЛА!»
И тогда сама Тьма обрела форму. Не просто отсутствие света, а живую сущность, одновременно невыразимо прекрасную и чудовищную, притягательную и отвратительную до тошноты. Сатана. Владыка Вечной Пропасти. Его голос прорезал хаос стонов, как раскаленный клинок, вонзаясь прямо в сознание: «Тагор Крушитель. Твоя ярость горит ярче самого адского пламени. Слаще меда мертвых пчел. Хочешь вернуться? Хочешь возмездия?»
«ДА!» – рев души Тагора, слившийся воедино с воем проклятых, потряс устои Бездны. «Верни меня! К ней!»
«Цена – душа. Навеки. Ты будешь МОИМ клинком в мире живых и мертвых. Вечно. Согласен?»
«СОГЛАСЕН! ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ!» – эхом раскатилось по бездонным пространствам муки, вызывая новый виток стенаний.
«Знай же правду, раб Мой, – голос Владыки был холоднее вечной мерзлоты звездных пустошей, лишенный эмоций, лишь констатация факта. – Твой «брат» Саутин годами вынашивал в сердце черную, как деготь, страсть к твоей жене. Ты был лишь камнем преткновения на его пути к ней. Его дружба – искусная ложь, сотканная из зависти и потаенной похоти. Он похитил Айлу силой. Сейчас она томится в его болотной темнице, оплакивая тебя и проклиная день, когда он переступил порог вашего дома». Слова Сатаны впивались в душу Тагора ледяными кинжалами, наполняя ее не только всесокрушающей яростью, но и горьким, отравляющим осознанием глубины предательства.
Реальность исказилась, перевернулась. Тагор открыл глаза. Не в Вальхалле. Не в Аду. Он лежал в тесной, глиняной темноте. Давление земли со всех сторон. Гроб. Его гроб. Прошли недели, месяцы – тело предало его. Разложение! Кожа, некогда бронзовая, гнила и слезала лохмотьями, обнажая желтоватые кости и потемневшие, усыхающие мышцы. Страшная, зияющая рана на боку кишела жирными, белыми личинками. Боль! Черви! Смрад! Тяжелый, сладковато-тошнотворный запах разложения заполнял узкое пространство. Мухи давно отложили яйца и улетели. Я в Могиле!
Но рядом с ним, на груди, лежало нечто твердое, знакомое. Рукоять. Рукоять «Громовержца». Его верный топор, символ чести и силы, погребенный вместе с воином. Топор! Ярость, подпитанная словами Сатаны и образом плененной Айлы, вспыхнула адским пламенем: В крови моей... Кипит проклятая лава! Разлагающимися руками он сжал рукоять. Знакомый, утешительный, смертоносный вес. Топор -- продолженье руки! Моя воля! Сатана! Твой долг кровавый!
Собрав остатки адской силы, вложенной в его разлагающуюся оболочку, он ударил. Тупой стороной топора – в глиняную стенку склепа. Земля осыпалась. Еще удар. И еще. Путь наружу! К Айле! Глина уступала, но каждое движение рвало гниющую плоть, отбрасывая куски омертвевшей ткани. Он бил, не чувствуя боли, ведомый только яростью. Свет. Слабый, тусклый лунный свет пробился сквозь осыпавшуюся землю. Он пробился на поверхность, восстав из могилы, как ходячее проклятие.

Глава 3: Сквозь Гибельные Топи
Путь лежал через Гибельные Топи – владения Саутина, место, окутанное дурной славой, колдовскими чарами и дыханием смерти. Болото встретило его шипением ядовитых испарений, поднимающихся из черных луж, хлюпаньем жирной, вязкой грязи под ногами и ревом невиданных тварей, почуявших мёртвый смрад и безумную, адскую ярость, исходящую от него. Воздух был тяжелым, влажным, пропитанным запахом гнили и чего-то древнего, злого. Странные, бледные огоньки – болотные огни – плясали вдали, словно заманивая в ловушку трясин. Тени скользили между кривыми, полумертвыми деревьями, покрытыми слизью и паутиной. След его разлагающихся ног в вязкой тине был кроваво-черным, загноённым. Мой загноённый след!
Гниющий болотный великан, поднявшийся из трясины, словно ожившая гора разложения, пал первым под сокрушительным ударом «Громовержца». Мой топор его раскроил надвое! – гнилая плоть и кости разлетелись, обдав Тагора новым слоем мерзости. Тени с когтями изо льда, порождения болотной магии Саутина, материализовались из тумана, пытаясь обвить его холодом смерти. Они рассыпались в прах под его яростными, неистовыми ударами, топор гудел, рассекая магическую ткань. Каждый шаг давался мукой, куски плоти оставались на корнях-ловушках, острых камнях и липкой тине. Он увязал по колено в черной жиже, из которой выползали мерзкие, шипящие твари, кусавшие его разлагающиеся ноги. Но он шел, ведомый всепоглощающей яростью и навязчивым образом плачущей Айлы. Их прах -- ступени! Он был не просто воином; он был вестником Ада, идущим по земле, и болото чувствовало это, сопротивляясь с яростью раненого зверя.
Болото! Вонь! И смрадный пар! Вечный, удушливый туман цеплялся за него холодными пальцами, пытаясь сбить с пути. И наконец, сквозь эту серую пелену, проступило чудовищное видение – Башня из Костей! Монументальное, кощунственное сооружение, сплетенное из гигантских ребер, вмурованных черепов и костей, скрепленных черной магией и жилами окаменевшего зла. Она поднималась из самых черных, бездонных вод топи, как палец мертвеца, указующий в грозовое небо. В единственном узком окне верхнего этажа горел Зловещий свет... Там ОНА... До него донесся приглушенный, раздирающий душу плач. Ее плач. Ярость! Боль! Скорость! Удар! «Громовержец» взвыл, словно оживший гром, рассекая заколдованные дубовые ворота, покрытые мерзкой, пульсирующей слизью. Стражи-големы из спрессованной грязи и костей поднялись навстречу, но их удары были медленны и неуклюжи перед адской яростью. Врата распались! Стражи - прах! Он ворвался в зловонную, погруженную в полумрак темноту башни. «САУТИН! ПРАВДА ОТКРЫЛАСЬ! ВСТРЕЧАЙ КАРУ!» Его голос, хриплый и нечеловеческий, эхом покатился по костяным стенам.

Глава 4: Башня Костей и Пламя Мести
Тагор ворвался в верхнюю комнату башни. Воздух здесь был густым, почти осязаемым, от дыма тлеющих углей в очаге и едкого, масляного чада. По стенам, в нишах меж ребер и черепов, горели массивные железные жаровни, заправленные густым, пахнущим смолой и серой маслом – их колеблющиеся, неровные языки пламени отбрасывали на стены гигантские, пляшущие тени, делая комнату похожей на чрево какого-то пробудившегося адского существа. В углу, закованная в клетку из черного, как сама ночь, дерева и холодного, тускло поблескивающего железа, сидела Айла. Она не подняла головы на грохот ворвавшегося кошмара. Забившись в самый дальний угол клетки, она сидела, сжавшись в комок, опустив лицо в колени и закрыв голову руками. Ее плечи судорожно вздрагивали от беззвучных рыданий и ужаса. Ее светлые волосы были растрепаны, платье порвано и в саже. Она не видела ничего, погруженная в собственный кошмар.
«ОНА МОЯ! ТЫ -- ХОДЯЧИЙ ТРУП! ИСЧЕЗНИ В ПРЕИСПОДНЮЮ!» – завопил Саутин, отпрыгивая от клетки. Безумие и первобытный, животный страх искажали его когда-то надменные черты. Он швырнул сгусток сгущающейся, шипящей тьмы, которая с воем понеслась к Тагору, оставляя за собой след инея. Тагор рванулся навстречу, «Громовержец» взвыл, рассекая воздух и магический снаряд, который рассеялся с ледяным звоном. Битва началась!
Они сошлись в центре комнаты, посреди пляшущих теней и нарастающего жара. Удар Тагора был страшен, нечеловечески силен, но Саутин, подпитываемый паническим страхом и яростью обладания, увернулся с неестественной, змеиной ловкостью. Топор вонзился в одну из массивных масляных жаровен с оглушительным лязгом. Котел опрокинулся с оглушительным грохотом. Раскаленное, вонючее масло хлынуло на каменный пол, мгновенно вспыхнув ярким, пожирающим пламенем, которое с треском побежало по сухим шкурам и обрывкам тканей, разбросанным на полу. Саутин, пытаясь отрезать путь к клетке, отшвырнул вторую жаровню навстречу Тагору. Стеклянный колпак разбился вдребезги, масло расплескалось веером огня. Пожар вспыхнул с ужасающей, неудержимой скоростью, пожирая древние деревянные балки под потолком, сухие драпировки из шкур. Комната мгновенно наполнилась едким, удушающим дымом, заволакивающим все плотной, слепящей пеленой. Жар стал невыносимым.
«Мёртвая хватка! Смертельный взмах!» – хрипел Тагор, не чувствуя новой боли от летящих искр, прожигавших его и без того тлеющую плоть. Он настиг колдуна у самой клетки. Удар «Громовержца» был точен и неотвратим, как судьба – лезвие с хрустом рассекло бедро Саутина, перерубив кость. «АААРГХ!» – колдун рухнул, корчась в нечеловеческой агонии, прямо в разлившееся море огня, которое уже пожирало центр комнаты. Его дорогие, расшитые магическими знаками одежды вспыхнули факелом. «ГОРЮ! НЕТ! ПОМОГИ!» – его вопль смешался с треском пожирающего пламени и шипением горящего жира. Он пытался ползти, отчаянно брыкаясь, но новая волна огня, подпитанная пролитым маслом, накрыла его с головой. Труп колдуна остался пылать в эпицентре ада, его крики быстро стихли, сменившись зловонным, густым чадом горелого мяса, волос и кости.
Дым заволакивал все плотной, едкой, слепящей пеленой, резал несуществующие глаза, лез в гниющую глотку. Огонь уже лизал костяные стены, перекидывался на потолочные балки, которые начали трещать угрожающе, грозя обрушением. Тагор, не обращая внимания на огонь, пожиравший его и без того тлеющую плоть, рванулся к клетке. «АЙЛА!» – его хрип был едва слышен сквозь грохот рушащихся конструкций и рев пламени. Он схватил железные прутья – проклятая магия, удерживавшая их, ослабла и испарилась со смертью Саутина – и с адским скрежетом, используя остатки адской силы, вложенной в его разлагающуюся форму, разорвал их, как гнилые нитки. В полумраке и густом, слепящем дыму он увидел ее. Шум битвы и смерти наконец заставил ее поднять голову. Она сидела, вжавшись в угол, ее глаза, широко раскрытые от ужаса и безысходности, были устремлены на него. В них мелькнула искра надежды, мгновенно затмеваемая ужасом от вида разлагающегося спасителя. Он вытащил ее, легкую как перо, дрожащую от ужаса и удушья, и взвалил на свое уцелевшее плечо. Она кашляла, задыхаясь, слепая от едкого дыма и слез, не видя его лица, охваченная паникой и непониманием.
Он вынес ее через низкую, задымленную арку в соседнюю комнату – меньшую, служившую, видимо, кабинетом или спальней Саутина. Здесь тоже стояла простая мебель, темные полки с пузырьками и свитками, но главное – здесь было большое окно-арка без стекла, открытое в черную, болотную ночь. Дыма пока было меньше, воздух был холоднее и чуть свежее, хотя запах гари проникал и сюда. Он поставил ее на ноги у самого окна. «Беги... Вниз...» – прохрипел он, указывая обугленной, лишенной плоти в местах рукой на узкую винтовую лестницу, уходящую во мрак нижних этажей. Его голос был ужасающе чужим.
Но Айла, отчаянно кашляя, втягивая в легкие спасительные глотки ночного, болотного воздуха, шагнула не к лестнице, а к самому окну, оперлась руками о холодный каменный выступ, пытаясь лучше разглядеть, кто ее спас. Дым из пылающей соседней комната начал валить густыми, черными клубами и сюда, быстро заполняя пространство едкой, удушающей завесой. Она все еще не видела его, не видела ужаса его облика в кромешной темноте и плотном дыму. Она была ослеплена страхом, удушьем и слезами.
«Тагор?..» – позвала она хрипло, всматриваясь в темную, огромную, сгорбленную фигуру, стоявшую у дымящейся арки, за спиной которой уже бушевало пламя, освещая его силуэт зловещим, кроваво-оранжевым заревом. «Ты ли это?.. Что... что случилось?.. Где Саутин?..» В ее голосе была слабая, почти безумная надежда, смешанная с ужасом неизвестности и нарастающей паникой.
Он сделал шаг к ней, его рука, обугленная и лишенная плоти на костяных пальцах, протянулась, чтобы успокоить, подтолкнуть к лестнице. В этот миг за окном ударила слепящая, бело-синяя молния. Она разорвала тьму болотной ночи, осветив на миг внутренность комнаты ярче любого пожара, ярче полуденного солнца, выхватив из теней каждую деталь.
Молния осветила его во всей чудовищной, невообразимой полноте.
Гниющая, почерневшая, лоскутами свисающая плоть. Обнаженные кости челюсти, оскаленные в немом крике вечной муки. Пустые, темные, бездонные впадины вместо глаз. Живые, белые личинки, копошащиеся в зияющих ранах на боку и лице. Клочья обгоревшей кожи и мышц, болтающиеся как окровавленные тряпки. Дым, поднимающийся от тлеющих частей тела. Не человек. Не герой. Не муж. Ходячее разложение. Оживший кошмар. Оживший труп.
«А-А-А-АЙ!» – ее крик был воплем чистейшего, животного, неконтролируемого ужаса, вырвавшимся из самой глубины души. Она отшатнулась от протянутой руки, как от прикосновения раскаленного железа или мертвеца, с таким бездонным отвращением и страхом, словно увидела саму суть смерти и тлена. Она не увидела мужа – она увидела немыслимое чудовище. Прямо за ней зияла черная бездна окна и ночи. Ее пятка нащупала пустоту на краю каменного выступа. «НЕЕЕЕЕТ!» – успел прохрипеть Тагор, делая отчаянный, неловкий бросок вперед, чтобы схватить ее, забыв о собственной неповоротливости.
Но было поздно. Ее руки мелькнули в воздухе, пытаясь найти опору, схватиться за что-то. Глаза, полные немого, абсолютного, застывшего ужаса, встретились с его пустыми глазницами на долю мгновения – и она исчезла в черноте ночи. Глухой, страшный, окончательный хруст о камни внизу прозвучал почти мгновенно, резко и невыносимо громко в наступившей вдруг тишине его сознания.
«АЙЛА!!!» – рев Тагора, полный нечеловеческой боли, отчаяния и ярости, потряс горящую башню, заглушив на миг рев огня. Он бросился к окну, цепляясь обгоревшими, лишенными чувствительности руками за костяной косяк. Внизу, в слабом, колеблющемся свете пожара, рвущемся из окон верхнего этажа, он увидел ее. Белое пятно платья. Неподвижную, хрупкую фигурку, неестественно, ужасно раскинувшуюся на острых черных камнях у самого подножия башни. Темное пятно растекалось вокруг ее головы, сливаясь с тенью. Он видел ее. Мертвую. Бездонные глаза дождливого неба смотрели в никуда.

Глава 5: Пепел и Вечность
Пламя с яростным, торжествующим треском ворвалось в комнату через арку, пожирая деревянную дверь и остатки мебели. Огонь лизал костяные стены, взвивался к потолку, который начал осыпаться горящими углями. Нестерпимый жар обжигал то, что осталось от его плоти. Но он не чувствовал этого. Физическая боль была ничто. Пустота.
Весь мир рухнул. Друг – предатель, сгоревший в огне собственного колдовства и алчности. Жена – мертва внизу, убитая ужасом при виде него, своего спасителя, пришедшего из ада. Душа – продана Сатане за эту бессмысленную, проклятую месть, которая обратилась в пепел и новую гибель.
Он рухнул на колени посреди бушующего пламени. Огонь уже охватывал его ноги, шипя на гниющей плоти, почерневшие лохмотья одежды вспыхивали, но это было ничто перед всепоглощающей, ледяной болью в его мертвой душе. «Проклят...» – хрип вырвался из гниющей глотки, звук ломаемого сухого дерева. «Проклят я! Проклят Саутин! Проклят Сатана! Проклят этот мир! ПРОКЛЯТО ВСЁ!» Он поднял обугленные руки к задымленному небу за окном, где новые молнии рвали мрак, готовясь обрушить на пожарище ливень. Но дождя не было, только огонь и ярость.
«Я потерял всё! Всё! Друга! Жену! Душу! ИЗ-ЗА ЧЕГО?! ЗА ЭТОТ ПЕПЕЛ?! ЗА ЭТУ ПОСЛЕДНЮЮ КАПЛЮ ОТЧАЯНИЯ?!» – его проклятие, хриплое и полное абсолютного, беспросветного отчаяния, потонуло в реве пламени и грохоте рушащейся башни.
Огонь сомкнулся вокруг него. Он пожирал остатки его тела, его одежды, превращая в уголь и пепел то, что еще можно было сжечь. Жар был адским, но он был ничем по сравнению с ледяным холодом в его мертвой душе. Он смотрел сквозь пламя вниз, на темное пятно на светлом камне – последний след Айлы в этом мире, ее кровь на камне у подножия проклятой башни.
И тогда пламя перед ним сгустилось.
Оно не просто горело – оно сложилось. Приняло форму. Человеческую, но бесконечно совершенную, лишенную изъяна, и одновременно чудовищную в своем совершенстве и бездушии. Пламя стало телом, одетым в тени и отсветы вечного ада. Из огня возникли черты лица – нечеловечески прекрасные, скульптурные, но лишенные всякого милосердия, тепла, души. Сатана. Он пришел забрать свое. Исполнить договор.
Владыка Преисподней не шел по огню – он был его сутью, его источником и повелителем. Его глаза, угольки в капкане совершенных черт, были устремлены на Тагора. В них не было ни торжества, ни гнева, ни насмешки. Лишь холодное, неумолимое исполнение договора. Вечность начиналась.
«Пора, раб Мой,» – прозвучал голос, не громкий, но перекрывающий рев пожара, грохот падающих камней. Он был как звон разбитого хрусталя в тишине могилы. «Твоя месть окончена пеплом. Твоя плоть -- почти прах. Твоя душа -- Моя. Вечно.»
Тагор не сопротивлялся. Не было сил. Не было смысла. Не было ничего. В его пустых глазницах не осталось ничего, кроме слабого отражения адского пламени и темного пятна далеко внизу – вечного напоминания.
Рука, сотканная из самого чистого, голубого пламени и глубочайшей, поглощающей свет тьмы, протянулась. Она не коснулась обугленного тела, пылающего на коленях. Она вошла в него. Прошла сквозь тлен и пепел, сквозь остатки гниющей плоти и обгоревшие кости, как нож сквозь дым, не встречая сопротивления.
И вырвала.
Вырвала нечто невидимое глазу, но ощутимое духом – клубок чистейшей тьмы, неутолимой боли, адской ярости и вечного, нерушимого проклятия. Душу Тагора. Сущность, которую он сам отдал.
В тот миг его пылающее тело обмякло, как тряпичная кукла, лишенная стержня. Оно потеряло последние остатки напряжения, последний намек на волю. Пламя охватило его полностью, но теперь это было просто топливо – мясо, гниющее дерево и ткань, отданные на съедение огню. Тело осталось гореть, медленно превращаясь в груду черного угля на раскаленных камнях.
Душа же, вырванная пламенной дланью Сатаны, зависла на мгновение – черная, искаженная вечной мукой сущность в сияющем кулаке Владыки Преисподней. Последнее, что она "увидела" перед тем, как быть утянутой в бездну на вечные муки служения, был всплеск темного на светлом камне внизу – вечная печать ее вины, потери и цены договора.
«Вечность служения начинается,» – прошептал Сатана, и его пламенная форма начала таять, растворяясь в общем пожаре башни, унося с собой душу Тагора в недра своей бесконечной, мрачной империи. Он пришел и забрал свое. Долг был исполнен.
А в комнате осталось лишь ярко пылающее тело, медленно превращающееся в угли и пепел на раскаленных камнях под рушащимися сводами. Рев огня снаружи и внутри башни слился в один погребальный гимн для двух душ. И только далеко внизу, на острых камнях у подножия Башни Костей, белело пятно платья да темнела, медленно расплываясь под начинающим накрапывать дождем, маленькая лужица, тускло отражавшая зловещее зарево гибели и вечную тьму, поглотившую тех, кого погубило предательство одного.

Конец.