Тихий

  Март врывался в портовый город и приходилось бежать из него. Бесконечные дожди наполняли природу тоской, глаза застила какая-то пелена, через которую никого не замечаешь. Тротуары не просыхали, отражая в себе безумных спешащих пешеходов, но я выходил в город только ночью и любовался желтыми мерцающими светофорами на блестящих мостовых. Так было легче. Однако, акация тонким эфиром начинала струиться над рождающейся опять парной землей и изливалась своими претензиями к лютой зиме. Слушать это было невыносимо. Как и видеть ее лопающиеся почки. Все побуждало к любви и я бежал из парка тоже, не найдя и там единомышленников. Только верное море прижималось к ногам послушной волной и своей утренней стылостью подбадривало. Не хотелось участвовать в этом празднике жизни, и холодные морские камни мне были милее теплых клейких листов. В этот рейс уходили в Тихий океан. А там желтые туманы. Такой поворот дела всех устраивал. Я люблю бродить в туманах. Никто не видит меня, никого не видишь и ты.

    Тогда был такой период в жизни, когда пришлось жить одним днем. Я не думал о том, что будет. Жизнь располосовалась и расклеилась. Потерял, что было, и не знал, что будет. Спасало лишь исключительное своё положение. Никто в мире не знал где я нахожусь. Держал связь только со спутником по навигатору «Шхуна» и с Оскарычем по фамилии Алмазов из нашего радиоцентра. Сидишь ночью в рубке, щелкаешь телефонные каналы и понимаешь, как мал этот мир. Неспящие моряки на всех языках бегут по мировому океану и через какое-то время их начинаешь узнавать. Потом здороваешься и спрашиваешь о житье-бытье. И удивляешься готовности Маркоса рассказать тебе про свою Луизу. Но слушаешь и поддакиваешь, потому что когда-то придет время и надо будет высказаться самому. Так появилось много друзей, которых я не видел ни разу, но знаю про них все. Мы были попутчиками. Планета бешено вращается, но мы успевали подхватить друг друга. И еще. Этим миром движет только любовь. Исключительно ради нее можно пересекать океаны. Но меня это тогда уже не касалось, и я двигался по привычке. Просто нравилось, когда волны хлещут по щекам. Тебе сколько? Тридцать? Так будь добр наслаждаться жизнью и не скулить! Я в Тихий пошел только потому, что там самые большие глубины и утопить свои печали. Очень грустное место на земле – Юго-Восточная часть Тихого океана в районе острова Пасхи. Там махровые шафранные туманы. То, что надо! И стальная вода.

     Перед этим прошли Панамским каналом. Подняться на тридцать метров, а потом опуститься со всем кораблем, это не так страшно, как кажется. Быть бы только готовым.
Панамский канал мне понравился тем, что на нем можно было смешивать испанский и английский языки как угодно. Там знали оба. Поэтому, я себя чувствовал в Бальбоа вольготно, толком не зная ни того, ни другого, но, сумев объясниться, и не позволив братцам своим пропить больше положенного…
Там только один парадокс – идя с Востока на Запад, идешь с запада на восток…

    Если и есть где-то конец света, то он, без сомнения, находится в юго-восточной части Тихого океана. Конечно, я не смог посмотреть прямо в глаза этим лицам на о. Пасхи. Не было случая. Там нет причалов.
Но я ужасно хотел бы стать рядом. Выражение их фигур напоминало мою тогда.
Очень в надежде.
Высеченное.
В камне.
Навсегда.

далее http://proza.ru/2025/07/17/1525