Адамов и Ева Глава 3

Осень вошла в наш двор пожаром рыжих кленов сразу после Санькиного отъезда и, казалось, заглядывала ко мне в окна, стучась дождем, потому что жалела меня в моем горемычном одиночестве своими слезами.
Квартира стояла пустой. Ну, я - то в ней жила, конечно, по - прежнему…
Но не стало слышно Санькиных песен по утрам в ванной и Санькиных перебранок по межгороду с родителями. И Санькиных томных вздохов за закрытой наглухо дверью в ее комнату, когда к ней захаживали приятели.
Мой недавно полученный диплом лежал на письменном столе и покрывался слоем пыли.
Я нарочно не убирала его с глаз, чтобы хоть как -то напоминать себе, что последний год был мною прожит не напрасно.
А Санька так и уехала, наплевав на хвосты, неполученный диплом и институт вообще.
Затем, уже глубокой осенью, мой диплом был сдан в отдел кадров и вскоре сослужил службу, сделав меня богаче еще на полставки библиотекаря.
После штурма дипломной работы и аврального Санькиного отъезда, дни еще больше стали похожи один на другой. Жизнь совсем замерла.
Осень властно хозяйничала. По окнам текли струи дождевой воды, стекла сотрясал ветер, снаружи к ним липли мокрые листья. По утрам подмораживало и лужи хрустели ледком.
А я залезала с ногами в кресло Санькиной комнаты и впадала в оцепенение: не хотелось ни читать, ни слушать музыку, ни смотреть телевизор…
Мне очень не хватало Санькиного соседства.

Под новый год от Саньки пришла поздравительная открытка: «С новым годом! С новым счастьем! С новыми успехами!
Ждем прибавления в семье. Целуем! Гордеевы.»
Вот, значит, как. Интересно, кто родится у Саньки - мальчик, девочка? Может, оба сразу?
Через пару недель, уже в новом году, Санька прислала еще открытку с просьбой приютить на два - три дня Володиного сослуживца.
Я ответила согласием. А как я могла отказать Саньке?
Близилась дата приезда этого самого сослуживца.
А я все больше волновалась - впервые за все двадцать четыре года в моей квартире будет находиться мужчина. Целых три дня. Днем и ночью.
Когда он позвонил в дверь, я, волнуясь, как перед защитой диплома, открыла ему, думая, что увижу нечто похожее на Санькиного Гордеева.
Ничего подобного!  Оказывается, не все военные - красивые, здоровенные…И я тут же перестала волноваться.
Гость за дверью был щуплый, бледный, невысокий, одетый в неброские джинсы и такую же курточку. К тому же еще и, практически, лысый. В руках он держал очки, подслеповато щурясь в моем слабо освещенном подъезде. Он поздоровался и спросил разрешения войти. Я разрешила, отступив от двери вглубь коридора. Он неуверенно вошел, еще раз  поздоровался, молча огляделся.
Я протянула руку к выключателю и включила свет в коридоре, чтоб осматриваться было удобней.
«Я от Володи Гордеева и от его жены Александры с приветом.» - сказал он.
«И я - с приветом, - мрачно подумала я, а вслух сказала, - проходите, мне про вас писали.»
Приехавший военный  неуверенно сделал шаг вперед и остановился. Поставил к ногам дипломат и уютную матерчатую хозяйственную сумку с цветочками. В сумке стеклянно звякнуло.
«Меня зовут Олег Григорьевич.» - представился он, спрятав руки за спину, наверное, чтобы не подавать их мне.
«Евлампия!» - буркнула я и, вытащив свои руки из-за спины, скрестила их перед собой.
«Как? - недоуменно произнес мой гарнизонный гость. - Простите, не понял? Мне сказали, вы - Ева?»
«Ева, Ева, - хотелось ответить  мне, - и притом, непорочная дева…»
Но природная робость пересилила и я объяснила, что, Ева-то я Ева, но очень уж люблю сочинения Дарьи Донцовой и ее героинь. Сослуживец Гордеевых немного успокоился.
Я исподлобья разглядывала его при свете, словно экспонат за стеклом музея, который непонятно зачем оказался в музее и остается только догадываться, почему он там оказался.
«Я могу удостоверение показать!» - всполошился сослуживец Санькиного мужа в ответ на мое созерцание и полез в нагрудный карман.
«Не надо. Что вы!» - махнула рукой я, словно ко мне, минимум раз в неделю, заезжали на постой военные и это было вполне привычным делом.
Он убрал руку из кармана, поднял сумку с пола и протянул мне: «Тут вам гостинцы от Гордеевых.»
«Пойдемте, я покажу вам Сашину комнату.- предложила я. - За гостинцы спасибо!».
Мы пошли.
Олег Григорьевич снова осторожно пристроив свой дипломат на полу  между ногами, словно это был пресловутый ядерный чемоданчик Путина, сказал : «Мне бы в ванную с дороги.  Если можно, конечно…»
Я с трудом сообразила, что надо предложить гостю полотенце. Потом, все же, поняла, что надо и указала на шкаф: «Полотенца в шкафу. Берите любое!»
И вышла, прихватив с собой сумку с гостинцами. Гость аккуратно и тихо затворил дверь за мной, словно опасаясь, что я стану смотреть на него в щелочку.
Пока он собирался в ванную, а затем мылся, я разбирала Санькины гостинцы. В сумке были банки с вареньем и компотом, топленое масло, мед, сушеные яблоки. Гостинцы сильно смахивали на Санькины посылки из дома. Ну и хорошо. Мне они напомнили нашу прежнюю жизнь вдвоем с Санькой, которая сейчас стала такой далекой, как будто прошло миллион лет с тех пор, как две студентки жили бок о бок и учились каждая своему ремеслу.
Я не придумала ничего лучше, чем сварить пельмени и, когда мой гость, алея напаренным лицом и блестя мокрыми остатками волос, вышел к столу, я жестом пригласила его ужинать, сказав: «Санькино любимое блюдо! Угощайтесь.»
Олег Григорьевич босиком неслышно прошел в комнату, где остановился на постой, и вынес к столу бутылку шампанского и коробку конфет.
«К пельменям больше бы подошла «Исповедь грешницы»…» -  мелькнула у меня ехидная мысль.
Ужин прошел натянуто и разговор не клеился, хотя пельмени усердно запивались шампанским.
Я пыталась узнать, как живется в гарнизоне моей бывшей квартирантке с военным мужем, но гость отвечал односложно, словно информация, которой я пытаюсь овладеть, была стратегически секретной.
Чай с конфетами тоже не спасал положение и я поняла, что устала напрягаться и хочу в свою комнату.
«Ну, пойду к себе. Мне завтра рано вставать, - сказала я. - Будьте, как дома, хозяйничайте сами. Спокойной ночи!»
«Спокойной ночи!» - пискнул гость мне вослед и я удалилась к себе.
Однако, очутившись в комнате, покоя я не обрела. Наверно, от непривычности ситуации.
Но, делать нечего - послонявшись из угла в угол и потаращившись по многолетней привычке на ночь в окно, я улеглась спать.
Из кухни и соседней комнаты не доносилось ни звука.

Утром я встала пораньше, чтоб убрать остатки ужина и очень удивилась, застав в кухне безупречный порядок.
Вымытые тарелки были выложены на расстеленном кухонном полотенце, кастрюлька с крышкой, блестя чистыми боками, стояла на плите.
Я засомневалась, была ли она такой чистой до пельменей, которыми мы ужинали.
Олег Григорьевич, как будто ждал за своей дверью, когда я появлюсь; вышел пожелать мне доброго утра уже одетый и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился.
Мне стало неловко за свой не очень свежий халат.
«Вы наверно опаздываете на работу»? - спросил он меня и предложил приготовить завтрак.
Наверно, я так же сильно удивилась только скоропалительному Санькиному замужеству…
И от удивления молча кивнула, соглашаясь, чтобы  мне, хозяйке, гость сготовил завтрак,  хотя никуда покамест не опаздывала.
В отмытой им же самим до блеска кастрюльке постоялец сварил манную кашу не хуже детской няньки. Мы поели и я выкатилась на работу, односложно поблагодарив, все еще онемелая от изумления.
На прощанье Олег Григорьевич уверил меня, что завтра он уже избавит меня от неудобства своего присутствия. Я не нашлась с ответом.

Идя вечером с работы, я раздумывала над тем, как буду ужинать в обществе гостя. И чем.
Зашла в универсам и задумалась - как его потчевать за ужином?
Только чем же я могла удивить человека, который виртуозно сварил манную кашу без единого комочка - совсем не мужского приготовления блюдо?
Но в мою, не привыкшую к кулинарным изыскам с целью ублажения мужчин голову не пришло ничего лучше, чем купить готовые котлеты и замороженную овощную смесь в качестве гарнира к ним.
Олег Григорьевич ждал у подъезда, хотя мы не договаривались об этом. При моем появлении он поднялся с лавочки и взял в руки свой неизменный дипломат.
Я поздоровалась. Он забрал у меня из рук пакет с покупками.
«Чего ж вы не поднялись в квартиру? - полюбопытствовала я. - Я ж оставила вам ключи!»
«Да я только подошел!» - сказал он и я поняла, что это неправда.
«Стеснялся, что ли? - размышляла я, пока мы подымались на мой четвертый этаж. - А я -то думала, что в моей жизни стеснительные люди не встречались никогда.»
В квартире, уже разувшись, мой гость в носках прошлепал на кухню в обнимку со своим дипломатом, открыл его и начал извлекать на свет банки с зеленым горошком, докторскую колбасу, сыр, рыбные консервы, майонез… Все, вплоть до хлеба,- гастрономический набор, не поражающий роскошью, но практичный и обильный.
Я молча наблюдала, держа в руках свои котлеты и замороженную смесь.
«Вы устали? - спросил мой командированный и, не дожидаясь ответа, предложил,- подите, отдохните. Я сготовлю.»
И, видя мое замешательство, добавил: «Знаете ли, одному много не надо! Поэтому, когда выдается случай сготовить что-то праздничное, я - с удовольствием…»
«А что, у нас праздник сегодня?» - наивно поинтересовалась я.
Гость смутился. Я продолжала стоять над душой со своими котлетами.
«Да нет, никакого праздника,- покраснев, сказал он. - Просто я завтра еду в отпуск.»
«В Абхазию?» - глупо спросила я.
«Почему - в Абхазию?» - удивился он.
И так, как я молчала, поспешил ответить: « Домой, к матери. В Бологое.»
«А это где?» - спросила я, смутно припоминая, что это место описано в стихах Маршака  «Жил человек рассеянный.»
«Под Ленинградом.» - ответил он так просто и понятно, что сразу повеяло  маминым пионерским детством. Не под Питером, как сейчас принято говорить, а именно под Ленинградом…
Мне почему - то до сих пор приятно называть Питер Ленинградом, хотя Ленинградом я его толком и не помню.
«Ну так, как?» - спросил гость в ожидании моего ответа.
 «Что, как?» - не поняла я.
«Отметим мой отпуск хотя бы салатом ?» - Олег Григорьевич протянул руку в сторону фартука, висевшего у кухонного стола на гвоздике.
«Да, пожалуйста!- пожала плечами я. - Из меня кулинар неважный, так что, действуйте!»
И я присела к  столу, положив возле себя все те же котлеты и пакет с гарниром и подперла руками щеки.
«Так точно!- в шутку козырнул гость. - Немного терпения…»
Чего-чего, а терпения мне по жизни было не занимать. Поэтому я приготовилась наблюдать мастер - класс по кулинарии от приезжего из Ульяновска военного, должности и звания которого я не знала.
«А какое у вас воинское звание?» - церемонно спросила я его.
Он засмеялся и ловко подставил сковородку под мои котлеты, которые отправил на газ.
«Так не говорят, - сказал он, краснея. -Чин. У меня чин майора. Если вас интересовало это…»
«А что это значит? С чем его едят?» - бездарно пошутила я .
«Это - первое звание старших офицеров. А вообще - то я преподаватель кафедры химии и биотехнологий. В Ульяновском военно - техническом университете.» - сказал майор, кроша колбасу на разделочной доске.
Получалось у него это ловко, причем он сразу видел без лишних вопросов, где и что лежит на моей крохотной кухне и брал без моей помощи.
В большой миске росла горка салата. Я завороженно глядела, как ловко он орудует ножом, не отрывая его от доски…У меня бы так ни за что не получилось.
«А у меня мамы нет. Она умерла. Я еще студенткой была в то время.» - догнала я тему про поездку к матери в отпуск.
« Что - то рано…» - посочувствовал Олег Григорьевич, покачав головой.
Мы помолчали. Впрочем, сегодня говорить было легче, чем в первый вечер.
Гость вертелся, не вставая с табуретки к плите, переворачивая котлеты и вновь возвращаясь к столу с салатом.
«А работа вам ваша нравится?» - настырничала я с вопросами, обратив внимание на то, что на вопросы майор отвечает  сегодня вполне охотно, в то же время, не задавая мне встречных.
Он ответил, нарезая хлеб тоненько - тоненько и укладывая его веером в плетеную хлебницу, из которой я забывала вытряхивать крошки: «Работа, как работа…Ничего в ней особенного. Но она нужна нашей отрасли. И потом, я в этом университете сам учился когда-то. С тех пор я ему не изменяю.»
«Надо же…И вы тоже!» - удивилась я.
«А вы о чем?» - он посмотрел на меня, оторвавшись от заправки салата и держа ложку, перепачканную майонезом, на весу.
«Я об институте. Ведь и я работаю в библиотеке института, где учились мы с Санькой!» - сказала я и уставилась на салат.
Гость, проследив за моим взглядом,  набрал салат на кончик ложки и поднес к моим губам.
«Попробуйте. Как на ваш вкус? Достаточно посолен?» - спросил он и я сняла пробу с праздничного салата.
Меня несколько смутил этот жест - уж очень он выглядел интимно…
«Как?» - переспросил гость.
«Вкусно.» - промямлила я,  проглотив  салат.
Майор выключил газ под котлетами, протянул руку к посудному шкафу и ловко выудил оттуда пару тарелок. Котлеты оказались на тарелках, аппетитно дымились и было полное ощущение, что они домашние.
«Ну, ешьте же, - сказал майор, - пока горячие… Небось, целый день всухомятку!»
«Как вы догадались?» - я удивилась его проницательности.
«У вас вид голодный! - засмеялся майор. - Вам салат положить?»
«И побольше, - кивнула я.- Кстати, я бы выпила под такую закуску!»
Олег Григорьевич страшно покраснел. Он, видимо, не ждал от меня такой прыти.
Я поняла, что сейчас он сделает ходку к своему дипломату и в очередной раз удивит меня. Действительно, он пошел к себе в комнату и вынес в руках бутылку коньяка.
«Вот.- сказал он смущенно. - Подойдет?»
«Не знаю…- честно сказала я. - Я не пробовала.»
«Давайте исправим этот пробел в вашей биографии,- Олег Григорьевич сел и, безошибочно угадав, где у меня могут быть рюмки, достал их с полки посудного шкафа.
«Наливайте!» - распорядилась я по - хозяйски властно, словно всю жизнь баловалась коньячком на сон грядущий.
«Охотно!» - сказал мой гость и плеснул себе и мне коньяку на дно рюмок.
Я махнула напиток и он обжег мне горло своей колючей терпкой горечью.
«Ух ты!» - я покрутила головой. Гость, опустив глаза в тарелку , ел приготовленный им салат. Свою рюмку он выпил аккуратно, словно в глубоком раздумье.
Во рту у меня осталось ощущение хвои, которую я долго жевала, чтоб смягчить колкость, прежде чем глотать.
«Да-а…- протянула я. - Это вам не «Исповедь грешницы»!»
«Вы это про что?» - майор смотрел сквозь очки с прищуром и был вовсе не похож на военного.
«Вы похожи на бухгалтера ЖЭКа, к которому я пришла за справкой.» - ляпнула я.
Гость поперхнулся и закашлялся. Я перегнулась через стол и постучала его по спине. Он отложил вилку и еще внимательней посмотрел на меня.
«Наливайте еще, - махнула я рукой на бутылку с коньяком. - И положите мне  добавки. Салата и котлет. Себе тоже.»
Майор аккуратно исполнил все мои просьбы в той последовательности, в которой они были озвучены.
Я подняла свою рюмку, чокнулась с ним и залихватски проглотила коньяк.
Олег Григорьевич снял очки, положил их на стол и уже близорукими обнаженными глазами глядел на меня, часто моргая.
«Ну, что? Когда?» - спросила я майора, взяв со стола его очки и нацепив себе на нос.
«Что - когда?» - не понял он.
«Когда приставать начнете?» - бесцеремонно глядя на него сквозь его же очки, спросила я.
«А это обязательно? - вопросом на вопрос откликнулся он и протянул навстречу мне руку. - Очки позвольте!»
Я сняла очки со своей переносицы и напялила их на майора. Он полуотвернулся от меня и смотрел в окно, за которым ни черта не было видно от вечерней темноты и от гераней.
«Я вас не понимаю… - тихо сказал он.- Зачем и кому это нужно?»
-А разве Санька вам не сказала?
-Что сказала? Что она должна была мне сказать?
-Чтобы вы ко мне приставали!  Сама я не могу и не умею! Не-спо-соб-ная!
И всю -то жизнь была такой нелепой! А умница Санька - настоящая подруга! Себе ни в чем не отказывала и меня не забывала! Ну, что смотрите? Удивлены? Я вам больше скажу! Однажды от Саньки ко мне явился молодой человек и хотел сделать мою жизнь счастливой и наполненной! Поэтому чуть не изнасиловал меня на этой самой кухне! А у вас и повод удобный - вы же друг мужа! Такой предлог благовидный!  Проездом в отпуск! Раз - и готово! Тем более, я уже знаю, что это вполне может произойти на кухне!
Олег Григорьевич поднялся. Снял очки, сложил их, сунул в карман. Тут же вытащил и снова надел. Сел. Тут же встал и повернулся ко мне спиной, глядя в окно.
«Должен вас разочаровать, - сказал он дрожащим от волнения голосом. - Но вряд ли вам стоит ожидать от меня таких подвигов. Можете не бояться, Ева. Соблазнитель из меня никудышный, насильник тем более. Не по моей части. Сожалею, если огорчил вас.»
Я поняла, что самым непоправимым образом испортила вечер себе и гостю.
-Майор, не обижайтесь! Я сама не знаю, что говорю сегодня. Уверяю вас, я вовсе не такая нахалка, как вы подумали. Это ваш коньяк виноват! Я пьяная совсем…
-Потому -то вам лучше идти спать.  Посуду я помою. Спасибо за вечер, компанию и разговор.
- Да я не усну, если вы будете на меня обижаться! Вот, ей-богу, наморозила такой чуши, что стыдно вам в глаза смотреть! Ну, скажите, что не сердитесь!
-Не сержусь. На женщин нельзя сердиться.
-Это почему? Потому, что все - дуры?
-Я не сказал этого. У меня, например, чудесная мама. И я, в самом деле, еду к ней в отпуск. И только потому я здесь. Других причин нет. У меня в планах не было нанести вам обиду. Поверьте! И  вас я ни в коей мере дурой не считаю!
-Тогда дайте слово, честное офицерское, что на обратном пути от мамы  заедете ко мне, чтоб рассказать, почему на женщин нельзя обижаться! Это когда будет?
-Недели через три…Но давши слово, его надо держать, а я не уверен, что получится заехать.
-Неужели я так способна перепугать мужчину, да еще военного, что у него поджилки трясутся? Я действительно полная неудачница!
-Не говорите чушь! Идите спать, пожалуйста. Коньяк и, правда, крепок для девушки! Если я не дождусь, пока вы проснетесь, я тихо-тихо уйду, чтоб вас не потревожить… Я все уберу. Поставлю в холодильник. Спокойной ночи.
Я встала с табуретки, резко повернулась к выходу и почувствовала, что ноги не слушаются. А ведь впервые в жизни я так набралась…
Войдя к себе и громче, чем надо хлопнув дверью, я сделала пару шагов  вперед и закачалась на слабых ногах.
Потом, по привычке подошла к окну, навалилась животом на подоконник, попав лицом в герани, которые и здесь жили вполне комфортно. Не хуже, чем в городках Европы.
Голова моя, кажется,  совершала движения отдельно от тела. Я уже, кажется, полулежала на подоконнике, а голова, я это отчетливо чувствовала, еще продолжала амплитуду движения сверху вниз.
За окном все было ясно и понятно. Темно и ни зги не видно, так как фонарь под моим окном не горел уж вторую неделю, а снег растаял, как часто бывает в Москве зимой.
Тьма все поставила на свои места - уже поздний вечер и пора спать.
 Я повернулась на сто восемьдесят градусов и понесла свою голову к кровати. Голова гудела, словно высоковольтная линия летом в поле, стрекотала всеми радиостанциями, как будто кто-то покрутил в ней колесико настройки.
Голоса, музыка и прочие звуки смешались, как ингредиенты  салата  под ложкой моего постояльца.
Я одинаково громко слышала оркестры и хоры, сводку погоды и чье-то интервью, шум морского прибоя и гул взлетающего самолета. При этом чувствовала внутри головы жуткий сквозняк. И мне казалось, что я иду против ветра.
Вот удивительно - слышать морской прибой, ни разу не увидев моря. Ощущать рокот самолетных турбин, ни разу не взлетев. Чудны дела твои, господи!
Путь до кровати был непривычно долог и труден, но неожиданно для себя, я уткнулась коленями  в край кровати и это напоминало лобовое столкновение двух машин, несущихся на полной скорости навстречу друг другу.
Затем я обнаружила, что плыву на паруснике и меня сильно качает, наверно, начиналась морская болезнь…
Я очень удивилась, откуда в моей комнате парусник и кто его сюда доставил. Удивлялась я долго. А главное, не у кого было спросить.
Далее парусник куда-то устранился и в голове появилась неотвязная мысль, что я в темнице под землей. И мне обязательно надо домой. Кто засадил меня в подземелье, я думать не могла, это было слишком сложно. Наверно, только человек, преподающий на кафедре химии и биотехнологий мог объяснить это явление… Я решила, что завтра обязательно спрошу у него, а пока надо выбираться на свободу.
Неотвязная мысль о свободе сформировалась в зернышко, которое разбухало-разбухало, разрасталось в моей бедной голове и я с ужасом подумала, что оно взорвет ее изнутри. Потом почувствовала, что стало легче, так как росток, проклюнувшийся из зернышка, остреньким листком пробил  мой череп и стал прорастать вверх. Я снова удивилась, поняв, что мне совсем не больно. Приятно даже…Приятно и легко. Росточек тянулся ввысь и я уже не за себя, уже за него боялась, что ему не хватит места в моей комнате. Он же растет вверх! Хотя, парусник же как-то умещался…Деревце,  тянувшееся вверх, достигло потолка и стало стелиться ветвями по потолку, разрастаясь в ширину. Я обнаружила себя лежащей под деревом, напоминающим раскидистый тенистый шатер.
«Все верно, ведь я - Ева, это мое дерево, я всю жизнь жила под ним. Наверно, это и есть рай…-подумала я, пытаясь усилием воли приглушить звуки в моей голове. - Теперь я должна дождаться яблок!»
Все видения, помещенные в мою голову, наподобие пестро раскрашенного платка, сбитого в комок, оставили меня, когда забрезжил дневной свет. Я обнаружила себя спящей на кровати прямо в джинсах и водолазке.
Никогда мне не приходилось спать одетой и без одеяла, наверно, оттуда и ощущение сквозняка. Я удивленно ощупала ложе под собой, понимая, что это моя привычная кровать, а вовсе не парусник.
И дерева в комнате не наблюдалось. Разве что, его спилил,  расчленил на дрова вместе с парусником и размонтированной высоковольтной линией, что гудела в моей нетрезвой голове, мой квартирант.
 И затем вывез  к маме в Бологое. Дрова для растопки печи, а железо - не знаю, зачем…Железо ведь может  и пригодиться преподавателю кафедры  для реализации военных секретов.
Кстати, как он там? Снова дожидается за закрытой дверью, чтобы выйти сразу же на мою кухню и начать варить манную кашу при моем появлении?
Я медленно, словно меня подстерегали опасности на каждом шагу, обошла свою небольшую квартирку. Никаких следов!  Может, мне вообще все это приснилось, начиная с Санькиной открытки о прибавлении семейства?
 Но открытка, вместе с той, второй, в которой содержалась просьба приютить по дороге в отпуск Володиного сослуживца, лежала на письменном столе уже которую неделю.
Значит, сослуживец все-таки был. И в отпуск ехал. Я заглянула даже в ванную - а вдруг он там затаился, чтобы поиграть со мной в прятки? Никогошеньки…Я - на  кухню…
В кухне все было прибрано - табуретки задвинуты под стол, чего я никогда не делала. Мытая посуда вновь расстелена на кухонном полотенце, чего я тоже не делала. Я ставила ее в решетку над раковиной.
Заглянув в холодильник, я нашла остатки салата, заботливо прикрытые перевернутой тарелкой от заветривания. Бутылка с полувыпитым коньяком была вставлена в дверцу холодильника изнутри, по соседству с принесенными мне в дипломате консервными банками.
Вот так, значит!  Пассажир отбыл к месту назначения. Куда там, кажется, в Бологое? Не сказав до свиданья. Хотя, быть может, он и собирался сказать мне до свиданья, а я в это время лежала под яблоней и страдала от приступа морской болезни…
Скорее всего, именно так. Так что, обижаться вам, Ева Евгеньевна, только на самое себя!  Стыд - то какой, господи! Вот уж, действительно, не знаешь, что день грядущий нам готовит!
 К счастью, дефицит времени, остававшийся до поездки на работу, не дал мне с головой уйти в угрюмые мысли насчет своего непристойного поведения с гостем.
Салат сгодился на завтрак и оказался даже вкуснее, чем вчера. Я умяла его прямо из миски, не перекладывая на тарелку. Поскребла ложкой по стенкам миски, собирая остатки, припомнив, как вчера гость кормил меня с ложечки. А в детстве -то меня   не особо кормили с ложечки…
И, вдруг испытав к себе, дурехе, острое чувство жалости, я заплакала горько, по -детски, над опустевшей миской. Плача, я жалела о том, что меня не кормили с ложечки, не гладили по голове, не варили манной каши, не читали мне на ночь сказок…
Больше всего я горевала, что меня оставили одну, не попрощались и не пообещали приехать вновь и накормить вкусным праздничным салатом.
Посмотрев на себя в зеркало, я поняла, что выйти на улицу с таким зареванным лицом нет никакой возможности. Я пошла в ванную и, разбросав вокруг себя всю одежду, в которой я спала, влезла под душ. Включала попеременно то горячую воду, то холодную, истязая себя таким образом чуть ли не полчаса. Зато горе отпустило…
И я поплелась в метро. И работала, если можно так сказать, как ни в чем ни бывало. Да, потому, что ничего и не бывало. Ни-че-го!

Но  в мою небогатую событиями  жизнь периодически прорывались звонки из недавнего прошлого…
Я имею в виду звонки и вести от Саньки, ее нечастые (сугубо по важным для нее делам) послания.
После них я особо  усиленно задумывалась над тем, чем себя занять всерьез и надолго, чтоб по вечерам не накатывала хандра и уныние.
Может, мне нужен ребенок? Он  не дал бы мне скучать и жизнь перестала бы быть никчемной и монотонной. Однако, это более чем смелая мысль для девушки, в жизни которой еще не случился поцелуй по обоюдному желанию.
И, разумеется, это все же, страшило меня. С другой стороны, мама же не испугалась родить меня себе в удовольствие? Хотя, я, конечно, удовольствие сомнительное…
И явилась, наконец,  мысль более реальная для человека в моем положении, чем занять свою холостую жизнь: я начну заниматься научной работой. Почему бы нет?  Не зря же я работаю в хранилище мудрости и знаний! Возьму тему диссертации и буду исследовать нечто более-менее понятное мне и приносящее ощутимую пользу.
Этой идее необходимо было укорениться во мне. А, поскольку другие идеи посещали меня крайне редко, то я углубилась в эту, понимая, что ( а почему бы и нет?) возьму, вот  - и в самом деле засяду!
Даром, что ли, я осталась в институте? А институт - это такое скопление умных, деловых, талантливых, инициативных,  что, ни в коем случае, нельзя сиднем сидеть в то время, когда остальные учатся, постигают, ищут пути решений, спорят, добиваются, мучаются в поисках истины… Чем я - то хуже?
Может, хуже, но попытаться можно, как другие, постигать, искать пути решений, спорить, добиваться, мучиться в поисках истины…
Если я не знаю, что для меня может стать истиной, то стоит, хотя бы, начать. А там, может, и откроются горизонты!
Тут я вспомнила, как работалось мне над темой диплома. Ничем меня такая работа не воодушевляла. Сколько можно было ее оттягивать (в разумных пределах), я оттягивала ее.
Здесь же меня никто не заставлял браться за диссертацию. Сама удумала, добровольно. И не знала, как с таким мотивом я осилю это. Ведь никто не приставлял нож к горлу и не требовал переступать через себя. Я сама приняла это решение.
«Музей в формировании исторической памяти»…- такая тема мне была предложена.
Я засучила рукава и засела за книги. Благо, книги для меня - самая привычная стихия.
Из-за этого зима показалась мне ужасно долгой. Все потому, что я не видела снега, не дышала воздухом февраля, не видела погодных изменений.
Я долбила свою тему на работе и дома. С этим вставала, с этим ложилась…
Это позволяло не думать ни о чем другом.

Монотонность зимних событий была дважды нарушена.
Первый раз  мне в дверь неожиданно раздался звонок. Я никого не ждала и, пожав плечами - кто бы это мог быть?- пошла открывать.
На пороге стоял майор. Он поздоровался. Я оторопела и пялилась на него молча. Он протянул мне всю ту же уютную матерчатую сумочку, с которой гостил у меня в первый раз и сказал: «Это зимние яблоки из Бологого. Очень вкусные! Вам.»
«А…- замялась я. - Вот неожиданно! Здравствуйте. Заходите!»
Олег Григорьевич помотал головой: «Не могу. Поезд через полтора часа.»
Я и тут не нашлась, что ответить. А он и не стал ждать моих ответов, пожелал мне всего доброго и показал спину.
И я осталась с сумкой яблок в руках.
Стояла и смотрела вниз, в сквозную воронку лестничных пролетов, пока дверь на первом этаже не хлопнула. Я метнулась к своим кухонным гераням и выставилась в окно.
Нежданный гость остановился у подъезда и чуть постоял, словно забыл, что у него через полтора часа поезд. На улице он, очевидно, мог не бояться дурацких вопросов, что я обрушила на него в прошлый раз и никуда особо не спешил. Неизменный дипломат  традиционно  поставил к ногам. Подул на руки, потом полез в карман за перчатками, и после этого медленно пошел прочь.
Я глядела вслед, пока он не скрылся за поворотом. Затем пошла к себе в комнату и вывалила содержимое сумки на кровать.
Яблок было много, они все мерцали глянцевыми румяными боками, словно каждое яблочко было заботливо протерто. И еще - яблоки  изумительно пахли.
Как будто, в моей квартире, где за окнами медленно падали снежинки, воцарился  теплый урожайный август с его спелостью и дурманящими запахами согретого солнцем яблочного сада…
Познакомившись с привычками гостя, я  не усомнилась, что он, и правда, мог обтереть каждое яблоко. Я зачем-то уставилась на потолок, словно ожидала там увидеть что-либо.
«Вот и твой урожай, Ева,- сказала я самой себе, не представляя, что с этим делать.- Ты дождалась своих яблок!»
Кстати, яблоки очень украсили мои научные изыскания. Ведь сидеть над книгами, хрустя яблоками, гораздо приятнее, нежели без яблок.
Когда они кончились, я даже растерялась, так успела привыкнуть к тому, что они есть, и что в квартире пахнет летней спелостью.
Пошла в магазин, купила похожие.  Но это оказалось совсем не то…
Интересно, там, в этом самом Бологом, или, не знаю, как правильно назвать, много таких яблок? Они, небось, растут в саду и падают в траву возле дома. А преподаватель биотехнологий сидит под яблоней, как Ньютон и ждет, пока они упадут и собирает их в кучки. Эту - в Москву, чудачке  Еве Евгеньевне - раз обещал, эту - для супругов Гордеевых, эту - себе, любимому. Но это, если лето, конечно…
Сейчас, зимой, когда за окнами свистит февральский ветер, о лете в маленьком городке думать особенно приятно. Даже мне. Которая сроду не была в маленьком городке…
И я стала представлять себе маленький домик в неведомом мне месте, который занесен по самую крышу.
В доме есть погреб, весь он заставлен банками с повидлом из румяных глянцевых плодов, каждая баночка подписана каллиграфическим почерком, на этикетке выведена дата варки повидла и название сорта яблок. Почему этот далекий  домик казался мне иллюстрацией к старой сказке, сама не понимаю?
Может, потому, что моя собственная мама никогда не варила повидла, компотов, пастилы. Не солила огурцов, не квасила капусты. Сладости и соленья она считала вредными.
Да, она любила готовить, но все так, чтобы  с пользой - диетические  оладьи на завтрак, пудинги, запеканки, будь они неладны! Все детство меня пичкали этими пудингами…
Яблочным садом в нашем доме пахнуть не могло. От  мамы  не веяло теплом и уютом, а пахло лекарствами и это был запах тревоги и чужой боли.
И еще: мне было приятно, что, вовсе не обещая наверняка, Олег Григорьевич все же заехал ко мне со своим подарком.
Жаль, что так это все быстро, нелепо, без рассказов об отпуске и ужина за столом с салатом и шампанским. И все -таки…Все -таки, заехал, сдержал слово! Ну что ж, и на том спасибо.
Эта новость заставила думать о ней много дней кряду.
И второе событие этой зимы.
В конце февраля пришла телеграмма от Саньки, что у них с Володей родился сын  Гриша. Весом четыре килограмма и ростом пятьдесят четыре сантиметра.
Я не знала, хорошо это или плохо. И с каким весом надо рождаться мальчикам. Показала телеграмму в библиотеке.
Оказалось, ребенок большой. Помня параметры Гордеева, удивляться тут не приходилось. Новорожденный четырехкилограммовый Гриша казался мне похожим на бугая Славика…
До чего ж чудная штука - сознание, всегда подкинет какую-нибудь экзотическую ассоциацию!
Отвлекаясь от своей научной писанины, я представляла себе, что когда-нибудь супруги Гордеевы, хотя бы, проездом в отпуск, заедут ко мне всей семьей вместе с Гришей, и я смогу с ним поиграть в жмурки или в прятки, побегать по квартире, хохоча и подымая пыль.
Но эти мечты были далеки в холодные заснеженные дни на границе зимы и весны, ведь Гриша еще лежал в люльке и, морща личико, хныкал, зовя маму.
Интересно, какая Санька будет мать? Хоть бы мальчишке повезло! А вдруг она окажется невнимательной, ленивой - вот ужас - то!
Я переживала так, словно это у меня вдруг откуда ни возьмись, появился мальчик Гриша.
Механизма появления маленьких мальчиков на свет я целиком и полностью не представляла, но рисовала себе примерно такую картину: я в образе девы Марии с покрывалом на голове и плечах сижу в сарае у коровьих яслей, в которых возлежит пухлый Гриша с плюшевым медведем в одной руке и пластмассовой пожарной  машиной в другой.
Когда я ходила в детский сад, фотограф нас снимал с этими игрушками: девочек  - с мишками, мальчиков -  с  машинами.
И Гриша мне представлялся именно с ними. Наверно, для меня это был некий собирательный образ  детского счастья и безмятежности.
Очень хотелось, чтобы Гриша Гордеев был безмятежно счастлив и беззаботен! Но, зная взбалмошный характер Саньки, я слегка опасалась за детское счастье…
(Продолжение следует)