Я ненавижу Вечность

— Бабушка, ты почему плачешь?
Внук осторожно гладит меня по руке, заглядывает в глаза. Его пальцы тёплые, гладкие — совсем как у тебя, Серёжа.
— Она по дедушке скучает, — отвечает за меня Машенька.

Говорить не могу. Слёзы текут сами, беззвучно, неудержимо, будто дождь по оконному стеклу. Я оплакиваю тебя, моего мужа, которого проводила в последний путь несколько дней назад. Шестьдесят семь лет… Так мало. И почти пятьдесят из них ты, мой муж был рядом со мной. В следующем году 3 декабря мы бы отмечали золотую свадьбу.

— Не плачь, бабушка, дед ушёл к Богу, — утешает меня четырёхлетняя внучка. Говорит серьёзно, по-взрослому складывая пухлые губки. — Он теперь с бабой Ниной и бабой Клавой.
— А ты откуда знаешь?
— Мама рассказывала. И батюшка в… в хламе.
Она путает буквы, и вместо «храма» получается трогательное детское «хлам». Старший, Влад, тут же подхватывает:
— Бабушка, а как вы с дедом познакомились?
Понимаю — отвлекает. Но память уже оживает, и я начинаю рассказывать. О тебе. О нас.
1975 год. Весна.
                Мы встретились случайно — на танцах во Дворце завода имени Баранова. Ему было семнадцать, мне восемнадцать. Он — коренной омич, я — деревенская, три года назад приехавшая из области. Разные миры, но тогда это не имело значения.
                В семидесятые все были равны — одинаково бедны, одинаково беспечны. Партия решала за нас, во что верить и о чём мечтать. Мы не знали слова «депрессия», зато знали — завтра будет так же, как вчера: стабильно, надёжно, скудно.
                Сергей только окончил школу, готовился поступать в Автодор. Работал токарем на «Полёте» — крёстный устроил, говорил: «Закалишь характер». Я училась в педучилище, жила у сестры в Чкаловском посёлке. Он — в трёхкомнатной квартире на Романенко, с родителями, бабушкой Ефросиньей и братом Юркой.

Голодные, но счастливые

                В магазинах — пустые полки. Колбасу «просвечивали» на свет, как рентген. По четвергам мы морщились от "рыбного дня" — пахнущий тиной минтай плавал в мутном рассоле. Зато продукты были натуральные. До сих пор помню вкус ацидофилина и молока из треугольных пакетов. Цены не росли вообще. Да и стоило всё копейки.
                Мой обычный обед —"бутерброд-призрак" — хлеб с прозрачным срезом докторской (8 копеек) и стакан томатного сока (10 копеек) из кулинарки на берегу Иртышской набережной. А у тебя мама умела из ничего сотворить пир! Картошка, творог, субпродукты — в её руках превращались в шедевры кулинарного искусства.
                Мы не голодали, но беспрерывно хотели есть. Зато в кино — за 10 копеек, на танцы — за 20.  И никто не боялся гулять ночью.

Мир без дверей

                Стальных дверей в подъездах, да и в квартирах не было. Телефоны — роскошь. Твой родители получили стационарный номер только в девяностые. У моих в районном центре его и вовсе не было.
                Соседи заходили без звонка — просто так «на огонёк». Знакомые, незнакомые — все были своими. Воров боялись меньше, чем сейчас бюрократов.

Ты — стиляга, я — провинциалка

                Дом Филюковых стоял рядом с «Чкаловской барахолкой» — рассадником фарцы. Ты носил джинсы-клёш, батник, волосы до плеч — точь-в-точь хиппи. А ещё обожал рок: Led Zeppelin, Pink Floyd, Queen. Я впервые услышала их у  тебя — на бобинах, которые ты коллекционировал, как святыни.  Музыка гремела "Песнярами", а ты рассказывал мне про AC/DC и Eagles, которых "вот-вот запретят". Твои глаза блестели, как обёртки от запретных "жвачек", что доставал у фарцовщиков и угощал меня.

                Автомобили были редкостью. Наши отцы гоняли на «Уралах» с колясками до самой смерти. Улицы — пустые, машин — раз-два и обчёлся.
                А ещё ты играл в футбол за «Юность». Мяч у Филюкова отобрать было невозможно  — ты носился по полю, как ураган.

Но рай ли это был?

                Нет. Квартиру мы получили, только когда Денис пошёл в шестой класс. Очереди, дефицит, партбилеты… Но тогда мы верили, что живём в самой прекрасной стране.
Рассказываю, а внуки слушают, раскрыв рот. Им кажется, что это сказка.
Но это просто наша жизнь, Серёжа. Та, что закончилась несколько дней назад.

А слёзы всё текут…

                1976 год. Испытание любовью

                Ты стал студентом Автодора, я — заочницей физмата. Когда получила распределение в Называевск, мы оба поняли: это пытка. Расставаться даже на день было невыносимо - будто отрывали кусок души.
               
                Мы метались между городами, как одержимые: ежесубботно я приезжала в Омск, ты мчался ко мне в Называевск.  Каждая разлука оставляла в душе кровавые царапины. Ты бросил, вернее перевёлся на заочное отделение института и поехал за мной. Наши родители объявили войну  "мезальянсу" я и ты. Твои - кричали, что  губишь будущее, мои - что связываюсь с "маменькиным сынком".
               
                Однажды, после особенно жарких отповедей с обоих сторон, мы украдкой подали заявление в Называевский ЗАГС. Когда твои родители узнали - случился скандал. Отец пытался отобрать паспорт, обе матери рыдали у моих родных на пороге дома.
                Мы сбежали. Съемный полуразрушенный саманный домик в Называевске по улице Красная - с печным отоплением и сквозняками, но зато свой.  Родители с обеих сторон торжественно "отреклись" от нас.

                3 декабря 1976 года, вопреки всему, мы стали мужем и женой. Мои родители, скрепя сердце, купили мне белое платье и фату за 45 рублей — целую зарплату! На свадьбе родня с обеих сторон стола, сидели, как на линии фронта, вместо тостов бросали  колкие замечания друг другу.  Твои родственники, как на партсобрании, испепеляли презрительными взглядами моих "деревенщин".! А мои,не стесняясь, выпячивали своё невежество; пили, матерились и пели песни. Когда тётя Аля крикнула: "Он сломает себе жизнь!", ты разбил бокал об пол и закричал: "Зато свою!"
               
                Мы танцевали под концерт "Битлз", переписанный на бобину, а под утро сбежали в наш саманный "дворец" — с дырявой крышей, но с целым миром внутри. "И пусть они хоть поубивают друг друга" - решили мы тогда. И нам было всё равно. Мы держались за руки и смеялись, словно двое сумасшедших, нашедших свой остров среди бушующего океана. В тот момент счастье перевесило все обиды, все упрёки - мы были вместе, и этого было достаточно.
               
                Сейчас внуки слушают, затаив дыхание. Для них это — сказка про "древние времена". Для меня — запах твоего одеколона "Jean Paul Gaultier", хруст бобин с "Deep Purple" и твои руки, обнимающие меня, когда родители грозились "отречься", а нам было всё равно!

                Слёзы? Пусть текут. Они — как те весенние ручьи в 76-м, что несли последний лёд нашего детства...*
 1976 год. Испытание бытом

                Дальше всё было не так радужно, особенно для тебя, урбаниста до кончика ногтей. Городской мальчик в джинсах «Одра» и с хипповыми волосами до плеч — как же ты нелепо выглядел в этом новом, жестоком мире. Мире, где:
• Туалет — зияющая дыра в полу досчатого короба в огороде, откуда зимой тянуло ледяным сквозняком, а летом стояло зловоние, от которого щипало глаза;
• Ванная — битый эмалированный тазик, в котором вода остывала быстрее, чем успевала смыть с тебя заводскую пыль;
• Общественная баня - ещё одно испытание для твоей природной брезгливости.
• Вода — ледяная струя из колонки, обжигающая пальцы даже в июльский зной;
• Отопление — капризная печь, требовавшая постоянного внимания, как больной ребёнок.

                Я видела, как ты сжимал зубы, когда после 12-часовой смены приходилось колоть дрова. Как прятал дрожь в пальцах, замерзая без перчаток в тридцатиградусный мороз. Как смущённо отворачивался, когда соседки обсуждали твои «девчачьи» волосы.

                Ты устроился токарем в автоколонну, забыл про Омск, тусовки, друзей, а так же институт. Я сдала лишь первые две сессии. Мы выживали в то время, а  доучивались потом через несколько лет уже в Казахстане. Нам пришлось снова поступать в ВУЗы. И мы осилили их. А тогда я уже носила под сердцем нашего сына. Много позднее начала понимать, чем ты пожертвовал  ради меня, и чего тебе стоил  демарш - "уход из дома".  Ты не смалодушничал, не струсил  и не сбежал в Омск к маме с её вкусными, твоими любимыми пирожками с повидлом. Ты не бросил, не оставил меня, как приказывали родители, когда они ставили тебя перед выбором "она или мы". Бог с ними, мы никого не винили и даже не замечали этого. Поверь, любимый, я помнила об твоём почти геройском поступке и ценила его всю жизнь, хоть не озвучивала. Почему? не знаю. Очень жалею, что не говорила тебе об этом вслух.

                Слава Богу, Денис родился в апреле, правда, недоношенным, хилым ребёнком — 2,6 кг, 48 см. Если бы он родился осенью, то не выжил бы, настолько нечеловеческими были условия проживания в нашей хибаре. Появление сына и предшествующие рождению часы, помню поминутно. И как соседка помогала, и как мы с тобой решали — идти или не идти в больницу. Может, ещё подождать, ведь не время, суббота на носу. Как за сутки отошли воды, и даже редкие схватки помню. Я не стояла на учёте — там, где должны стоять беременные. Я просто не знала, что нужно вставать на учёт. Это сейчас родители, и я бы проконтролировала беременность дочери, а моей маме было всё равно. Когда родился Денис, твои родители даже не приехали посмотреть на внука. Правда и ты был испуган не меньше Из роддома меня забирал мой брат Юра, а я плакала от обиды. Горечь тех слёз помню до сих пор.

                Когда в нашем «дворце» зимой замерзала вода в ведре, а летом в щели заползали тарантулы, мы с тобой смеялись сквозь слёзы. Ты называл это «экстремальным туризмом», а я — «испытанием любовью». И музыка! С нами всегда был твой любимый убойный рок.

                Прожив  лето 77-го, мы понимали, что зиму не выживем  в нашем саманном замке, что надо выбираться в цивилизацию. Но куда? Мы решили, что поедем в Казахстан, в город Кокчетав, к моему дяде Ване. Прошлым летом мы были у него в гостях, и нам очень понравился этот город. Мы взяли на руки Дениса, пару сумок с пелёнками и одеждой, сели в самолёт, и просто улетели в новую жизнь.

                Сейчас, глядя на внуков, я понимаю: именно тогда, в той дырявой хибаре, ты стал настоящим мужчиной. Несмотря на джинсы "Одра", длинные волосы, и городские привычки.
               
                А наш Дениска... Он выжил. Выжил, чтобы подарить нам этих озорных малышей, которые сейчас носятся по комнате. Разве это не чудо?
Кокчетав. Испытание одиночеством

                Мы прилетели в Кокчетав на маленьком самолёте Як-40. Я спускалась по трапу с ребёнком на руках, даже не подозревая, какие испытания ждут  впереди. Дядя Ваня, увидев нас на пороге, не стал журить или упрекать — просто молча впустил в свою квартиру, позволив жить у него с постоянно плачущим младенцем больше месяца. До сих пор благодарна ему и его жене Валентине за этот тихий подвиг милосердия. До конца жизни буду ухаживать за их могилами. Царствие им небесное!

                Казахстан встретил нас изобилием. В магазинах — дефицитные промышленные товары, мясо, колбасы, бакалея. Всего 400 километров от Омска — а будто другой мир.

                В сентябре меня взяли учителем начальных классов, шестимесячного Дениса приняли в ясли рядом со школой. Ты снова устроился токарем на завод. Мы съехали от дяди к двоюродной бабушке Моте — она сдала нам комнату за копейки. Переезжая к ней дом мы не знали, что она уже страдает от болезни Альцгеймера, а старая контузия делает её девиантное поведение невыносимым. Она прятала посуду, подглядывала за нами, и самое страшное — закрывала заслонку печи, жалея уголь. Несколько раз мы едва не задохнулись от угара. Но даже
эта наша идиллия в кавычках закончилась внезапно.
Армия. Разлука

                В октябре, как гром среди ясного неба, тебе пришла повестка. Справка о заочном обучении в Автодоре не помогла — через месяц тебя, уже с бритой головой, забрали на службу.

Что творилось в душе — не описать. Ты ушёл, а я осталась в недобром городе без близких, без друзей,  одна- девятнадцатилетняя девочка с ребёнком на руках. 

70 рублей зарплаты в месяц:

20 — за ясли

20 — за квартиру

20 — за молоко (Дениса перевела на искусственное вскармливание, чтобы работать)

10 — мне на еду

На 10 рублей я не каждый день могла позволить себе хлеб.

Больница. Год в аду

                С первых дней в яслях Денис начал болеть. Простуда, дизентерия, патогенный стафилококк в крови… Мы попали в больницу на целый год.

Как  выжил мой сын — до сих пор не понимаю.

На Новый год я позвонила родителям Сергея. Унижалась, умоляла, рыдала в трубку:

— Ваш внук умирает.

Они разрешили прилететь.

Я украла Дениса из больницы и повезла его в Омск. Нас никто не встретил. С аэропорта на маршрутном автобусе с сумками и младенцем на руках, не помню как добиралась сама.  Никто не обрадовался.

Врачи буквально на утро положили нас в детское отделение. Тогда ещё был СССР и государство было одно. Мне разрешили быть с сыном — без койки, без еды, и даже сидеть было не на чем. Весь день на ногах в детском маленьком боксе, на ночь выдавали раскладушку.

Там работала двоюродная тётя Эрна — она делала всё, чтобы мое пребывание в больнице стало пыткой. Например, она целенаправленно и ежечасно проверяла: не сижу ли я на детской кроватке, ведь это строго запрещено. Я должна целый день стоять на ногах возле, как солдат на тумбочке.

Денег не было. Еды не было.

Раз в неделю приезжала моя мама с передачкой: булка, литровая банка молока, кусок мяса. Я растягивала это на семь дней.

Родители Сергея иногда через Эрну передавали  для Дениса парочку печеньиц, стакан сливок, яблоко. Иногда приходил отец и тоже - передача строго для внука.

Догадывались ли они, как я голодаю? Думаю, да.

Из больницы я вышла весом 41 кг — почти на 25 меньше, чем до неё.

Но были письма.

Мы с тобой каждый день писали друг другу нежные  письма. И ведь было о чём....

Много лет спустя я нашла в  столе  записную книжку — ты от руки переписал в неё все мои послания.

— Зачем? — спросила.

— Боялся, что письма могли потеряться, — ответил Ты.

А впереди уже надвигался Афганистан.
Армия

              Сергей начал службу в учёбке под Самаркандом, среди раскалённых солнцем песков, где даже воздух дрожал от зноя. Думаю, что многие знают, что такое чилля в Узбекистане, но не многие ходили в солдатских гимнастёрках и берцах в такую жару.   

             Потом — перевод в 40-ю армию, в крошечный Джаркурган, где рота туркменов и узбеков встречала «русского» настороженно, а то и враждебно. От дедовщины тебя спасли — те первые полгода, где все были одинаково серыми, одинаково бесправными.

             Ты писал мне своим мелким убористым почерком длинные рассказы-письма, пахнущие пылью и дымом: «Ты должна увидеть Регистан — он как золотой мираж! А плов здесь… Никогда не ел ничего вкуснее. И арбузы — сладкие, как мёд, их тут едят с лепёшками из тандыра».

            Но 27 апреля 1979 года всё изменилось. В Афганистане вспыхнула гражданская война, и наши самолёты потянулись за границу. Сергея задержали больше, чем полгода — он остался один на секретной точке в пустыне, с рацией, которая «слушала весь мир» и обеспечивала безопасность полётов самолётам. Еду привозили раз в сутки, воду экономили по глоткам. Местные земледельцы, смуглые и молчаливые, иногда звали его на бахчу — там он впервые за месяцы наедался арбузов и дынь до боли в животе. Всё это я знаю из твоих рассказов и писем.

          А потом — желтуха. Ею болеют почти все солдаты - славяне. Желтая кожа, высокая температура,так называемый "Гепатит А" от которого он лечился уже дома, и наконец — дембель. Ты успел уехать до декабря, до того рокового решения Правительства о вводе войск. Повезло? Не знаю.

         Мне не сообщили о приезде. Ты встретил меня у школы. Красивый, загоревший, но очень худой и высокий ты стоял в гражданском — странно узком, будто чужом джемпере — и сжимал в руках пакет с узбекской хурмой. Плоды были липкими, оранжевыми, как закат над Термезом. Мы чмокнулись в щёки, обнялись быстро, неловко — и замолчали. Молчали целый день. Может, дольше.

        Денису было уже три с половиной. Год в больнице, год в Омске на учёте в поликлинике — наш мальчик выучил буквы,  а отца  знал только по моим рассказам и редким фотографиям. Однако, сердца прабабушки, бабушки и деда было завоёвано им без остатка и до конца жизни. Дениса они любили больше, чем своих детей.

       Ты вернулся другим: в глазах  была жёсткость, в голосе — приказные нотки. Ты отвык от нас. Отвык, вообще, от людей. И я уже не была той юной, наивной девочкой, верящей в чудеса и счастье. К этой встрече оба хапнули горя,  или вернее суровой действительности  жизни.

        Мы ютились в шестиметровой комнате барака — кровать, стол, этажерка. Соседи — заключенные вольно поселенцы, обычные воры и алкаши с кирпичного завода. Их дети ходили ко мне в 8-летнюю школу №12, и я,  стиснув зубы, учила их таблице умножения.

         Поездка в Омск стала новым ударом. Твои родители смотрели сквозь меня, будто я пустое место. Но я глотала обиду — они спасли Дениса, когда казахстанские больницы отказывались даже смотреть на ребёнка. Лишь перед самой смертью свёкр со свекровью разглядели и оценили меня. Поздно? Да. Но я храню добрую память о них, как хранила косточки хурмы из того пакета —  в платке, завязанные узлом.

          Восьмидесятые наступали тяжело, как жаркий ветер с пустыни.
          Многие говорят, что они были счастливыми. Возможно, так оно и есть — если мерить счастье не личными драмами, а общим ритмом эпохи.

          Вероятно, и друзья скажут, что это были счастливые годы и, возможно,  по своему будут правы. Наша жизнь  была простой и насыщенной. Сколько весен и зим прошло, сколько листьев сброшено и сколько шагов пройдено... В памяти остались десятки июльских и сентябрьских дней, прожитых в разное время. Иногда из глубин пережитого доходит совсем уже седое эхо. Вспоминаются люди и события, которые не сыграли в жизни абсолютно никакой роли, и места, памятные по одному случаю. Друзья однодневки, приятели, незначимые коллеги и соседи - не знаю почему, но все они все куда-то исчезали. Их лица  и  имена стирались из памяти. Однако, оставались рядом с тобой настоящие друзья, которые дошли до конца и проводили тебя совсем недавно.... А тогда:

          Жизнь налаживалась, как кривая пружина матраса в нашей комнатёнке — неудобно, но привычно.
 
          Мы работали, ломали скамейки в пьяном угаре, танцевали под "Машину времени" в «Сад заводА», растили Дениса. Ты, как заводной, метался между работой и учёбой: секретный завод "Наука" (где ты, словно шпион, даже дома не мог рассказать, что там делаешь), потом — геологоразведка, вахты в степи среди бурильщиков, вечно пахнущих соляркой и ветром. Я снова ждала тебя, но уже с вахт. Как много времени мы провели с тобой в никому н нужных ожиданиях? Вернуть бы эти  дни, часы и минуты вспять! Я уже заканчивала филфак, когда ты снова поступил в институт, словно пытался нагнать упущенное за годы армии. У тебя появились друзья в институте: Валера, Леха, Андрей... Кого-то уже нет в живых.
            
           Наша жизнь растворялась на городских улицах, становясь ее следом и запахом. Рядом с нами жили и ходили люди. Они спешили, суетились и спотыкались, а потом все повторяется снова и снова. Что-то подобное видели здесь вчера и позавчера, что-то подобное будет и завтра. Бесконечный бег по замкнутому кругу. Только число и вид бегущих время от времени меняется. Иначе жизнь потеряла бы смысл. 
           Из школы я ушла работать в Военкомат. Там нам дали комнату в благоустроенном общежитии — прогресс, после бичёвского барака с алкашней. А мир менялся вместе с нами. Мы, становясь старше разъединяли свои интересы, деля постель и стол не делили душевные переживания.               
         
Мы ещё не знали, что это — начало конца.

Мы еще не знали, что живем на пороховой бочке.
          
           Чем устойчивее становились наши дела, чем выше взбирались по карьерной лестнице, тем неотвратимее мы отдалялись друг от друга, как поезда на разных путях. У тебя — друзья-однокурсники, загранпоездки и молодёжные лагеря. Я была невыездная со своим допуском секретности. У меня — подруги-коллеги. Праздники и даже Новый год мы встречали порознь: ты — с братом Юрой (перебравшимся в Кокшетау) и друзьями, я — с сыном и подругами. У нас не было общего семейного бюджета. Деньги  у каждого  были свои — как и жизни. Ты  красавчик работник Автоуправления.  Я — преподаватель в Сельхоз.Институте  и на курсах ГО при военкомате, а потом и начальник спецотдела Облпотребсоюза.

 Единственное, что нас объединяло — недоумение.
          
           Когда Горбачёв объявил войну пьянству, мы только переглянулись. В нашей организации был только один алкаш — Председатель Облпотребсоюза Шкодин Анатолий Михайлович. Его "лечили" все отделы — тайком подкладывали чекушки в стол. Но именно он за пару недель до своего увольнения подписал ордер на  выдачу моей семье двухкомнатной квартиры в центре города.
             Наша жизнь рушилась так же, как рушился СССР.
            
             Мы изменяли друг другу и ревновали, мы дробили свою любовь и уничтожали. Мы втаптывали её в грязь. А вот скандалов между нами почти не было. Как же, ведь мы были выше скандалов! Ты всегда возвращался ко мне и душой и телом. Я чувствовала и понимала, когда это происходило. Ты снова становился любящим и заботливым, тем самым - моим любимым Серёжкой. Впрочем, и я ни разу не переступила черту невозврата. Хотя были  моменты, когда мне казалось, что я умерла рядом с тобой, настолько безразлична, словно пустое место была для тебя.

- Почему мы не развелись  Серёга, ведь не так не любят?  Спрашивала тебя иногда после возвратов, но ты просто усмехался. Уверена, что мы  любили друг друг друга, но другой, какой-то извращенной, больной любовью и не могли расстаться. Про себя знаю точно, что потеря тебя была для меня равна смерти. Кстати, я говорила тебе об этом открыто:
- Самое страшное в этой жизни для меня - это потерять тебя, Филюков. Твоей реакции на это признание не помню. Ты всегда был сдержан и очень скрытен, а я ошибочно думала, что ты просто холоден ко мне. Да, ты был мой ледяной айсберг! Может тогда ты посадил  своё сердце, потому что все переживал остро и сугубо внутри?  Мы не расстались, мы просто не могли расстаться, будто кто-то там выше решил за нас: "Нет ребята , это ещё не конец. Всё ещё будет."         
            
            Восьмидесятые догорели, как дешёвая папироса — вроде ещё тлеет, но вот-вот потухнет. По телевизору   объявили "меры по укреплению трудовой дисциплины". Экран мерцал, как дурное предзнаменование.
— Опять свои же душат, — говорил ты, разминая в пальцах сигарету.

             Ты был очень красивым мужчиной и уже работал инженером в Автоуправлении, носил кожаную куртку и водил "Форд Таунус" — первую ласточку грядущего хаоса. Машину купил легко. Денег было много.
            
            А потом всё стало исчезать из продажи. Десятилетие дефицита катилось на всей скорости по Союзу.
            
            Однако, я работала в торговле, и у нас всё было.  А среди людей начали появляться сплетни:
— Говорят, в Москве уже мяса нет…
— Да у нас скоро и хлеб по карточкам будет!

             В воздухе пахло грозой.

             Ты вернулся из Венгрии мрачнее тучи.
— Там, — ты кивнул куда-то на запад, — уже вовсю торгуют нашими значками. Комсомольскими, понимаешь? Наши символы — как дешёвые побрякушки.
 И мы позорно меняем свои гжели и хохлому на вот это - ты швырнул на стол пачку "Мальборо" — раньше такие вызывали восторг, теперь смотрелись, как пощёчина.

              А потом грянул 1989-й.
              Бастуют шахтёры в Караганде. В республиках — первые погромы. По телевизору — сплошные "гласность" да "ускорение", а в магазинах — пустые полки.
Как-то ночью я проснулась от криков во дворе. Выглянула в окно — наши соседи-алкаши делили ящик водки, выменянный на мясо. Ты стоял у окна и курил,от каждой затяжки  твоё лицо освещали красные всполохи, как от костра.
— Всё, — сказал ты просто. — Приехали.

              Через полгода рухнул Союз.
             
              Я в это время переживала самые страшные события в жизни.  В 1988 и 1991 годах похоронила маму и отца, которые ушли из жизни один за другим, не дожив до шестидесяти лет. Потеря родителей стала для меня тяжелым ударом и отправной точкой к глобальным переменам.  Мне больше не нужно было стремиться к высотам, исчезли амбиции и не перед кем было держать ответ. Не знаю видел ли ты - мой муж, что творилось тогда со мной? Надеюсь, что да.

             Ты встретил развал Союза на посту главного инженера ХРО Автоуправления. Твой начальник благополучно продал по приватизации половину автопарка города и беспрепятственно эмигрировал в Германию. Поскольку должность начальника ХРО была выборной, после побега руководителя коллектив доверил тебе руководство разваливающимся предприятием. Ты согласился, может быть, из-за наивности или упрямого консерватизма, и уверенности в то, что всё ещё наладится.

               Продолжая работать в спецотделе Облпотребсоюза, я читала секретные документы и догадывалась, что будет дальше. После того, как во дворе Обкома Партии мы сожгли партийные документы с грифом "Секретно и Сов. Секретно" я недолго думая, уволилась и ушла в бизнес. Меня поддержали мои подруги. Они же стали моими сподвижницами по бизнесу. Спасибо Вам, Света, Иришка и Наташа - Вы и всё, что связано с Вами - самые светлые мои воспоминания.
             
              Серёга, ты, как и многие знакомые и приятели того периода, не одобрил моего решения. Вначале недоумевал, отговаривал, смеялся и даже презирал меня за уход с такой "тёплой" и хорошей должности в торгашки- перекупщицы. Ты не только не помогал мне, когда я таскала товары из Турции или Москвы, не встречал  в аэропорту, но даже не интересовался, куда и зачем я лечу. Не понял и тогда, когда я  на аукционах покупала коммерческую недвижимость,  открывала сначала ларьки, потом магазины. Ты, как и многие другие люди в то время был уверен, что всё вернётся на круги свои, всё ещё наладится, а я ещё пожалею об уходе с работы. Наша семья снова начала трещать по швам, теперь уже от трудностей в коммуникации. К привычному безразличию  между нами добавилось презрение. Мы думали про разное, говорили на разных языках и общих забот у нас тоже больше не было. А ещё был рэкет и я с постоянным риском для жизни, как под дамокловым мечом. И если бы этот период затянулся надолго, мы бы точно расстались.
            
               Однако, час полного развала твоего предприятия  настал совсем скоро. Я помню, как ты сидел на кухне с потухшим взглядом. Ты долгое время был в жесточайшей депрессии, поскольку остался без работы,  и следовательно без средств. У нас по-прежнему были разные деньги, то есть у каждого свои.  Я видела, как тебе не хотелось жить. Работу тогда было невозможно найти. А ещё ты жалел о развале Союза. Ты тосковал по родине, будто по женщине.

-Эйййййййй  Родина моя  - СССР  где ты? Зачем ты меня бросила? Вернись пожалуйста, я перед тобой ни в чем не виноват...
             
              Я  не могла видеть этих страданий и начала уговаривать тебя сначала помогать, а затем и вовсе войти в мой бизнес. Сначала  мы со Светой предложили тебе одну коммерческую сделку с "Незамерзайкой" Ты моментально получил доход в размере трёхмесячного оклада и уже по-другому смотрел в нашу сторону. Мы часто вспоминали твой первый шаг в бизнесе и смеялись над ним. Мол: "Лед тронулся, господа заседатели!"   
Дальше были беседы, уговоры, убеждения и примеры сделок. Всё это сработало как надо и ты стал работать вместе со мной.
            
              Мало-помалу ты втянулся, почувствовал уверенность в себе.
Когда мы открыли первый оптово-розничный магазин, ты уже взял на себя самую сложную часть работы. И поверьте, в условиях тотального рэкета нам было очень непросто. Мы столкнулись с множеством проблем, от поиска поставщиков до решения логистических вопросов. Но ты показал себя, как настоящий лидер, и вместе мы смогли преодолеть все трудности. Ты до последнего часа был в бизнесе "серым кардиналом", который планировал и проводил все сделки, самостоятельно принимал важные решения, руководил денежными потоками. Я была  сосредоточена на генерации идей, рекламе и общей организации процесса и управления персоналом. Мы снова стали взаимно необходимыми друг другу и не только по работе.
             Мы пригласили на работу брата Юру и его жену Ларису. Они к тому времени тоже оказались безработными. К нам пришла моя двоюродная сестра, дядя, тётя, подруги и племянники. Даже крестники работали вместе с нами. Мы стали одной большой семьей, которая работали вместе, отдыхали вместе и поддерживали друг друга. Это было очень важно, потому что в те трудные времена всем нам нужна была поддержка и понимание друг друга. Наконец то  в нашей семье образовался общий бюджет.
           В 2000 году с друзьями из Омска мы организовали российско-казахстанское предприятие. Ты занимался экспортом товаров в Казахстан, и это было очень сложное дело. Ты много времени провел на границе и в таможне, решая вопросы логистики и разгребая трудности, которые возникали. Ты стал настоящим экспертом по внешнеэкономической деятельности, и прекрасно справлялся с этой задачей.
          
          Между нами как то незаметно установились очень тёплые взаимоотношения. В этот период, несмотря на все ужасы работы, мы были счастливы. Я снова видела любовь и заботу мужа, чувствовала твою нежность. Помню, как твои родители недоумевали: "Зачем вы звоните друг другу, ведь только что разъехались?" Но нам жизненно важно было говорить ежедневно, даже если мы были в разных городах. Возможно, тогда ты оценил меня, рассмотрел с другой стороны, и я снова видела  любимого настоящего мужчину рядом. Но счастье, как же оно недолговечно....
         
         В 2001 году перед новым годом прямо на границе у тебя случился очень тяжёлый инфаркт, хотя легкими инфаркты вряд ли бывают. Не знаю, как мне удалось разглядеть, что с тобой не всё в порядке, потому что приехав домой ты не пожаловался, а просто сказал, что испытываешь небольшое недомогание. Я забила тревогу и вовремя. В конце февраля тебя уже прошунтировали в Москве в  Национальном медицинском исследовательском центре трансплантологии и искусственных органов имени академика В.И. Шумакова. Сам Шумаков провёл операцию и подарил тебе ещё двадцать пять лет жизни. 
       
         Денис тогда уже жил в Москве и это он помог с операцией, все решил, везде договорился. Я знаю, что Сергей всю жизнь был благодарен ему за подаренную жизнь.
-Кто бы сказал, я бы не поверил, что так бывает, когда сын дарит  отцу жизнь-
 не раз говорил ты брату при мне.
      
         В целом, это был очень сложный и интересный период нашей жизни. Мы столкнулись с множеством проблем и трудностей, но вместе смогли преодолеть всё и добиться устойчивости в бизнесе. Мы стали сильнее и более сплоченными, и наша любовь и уважение друг к другу только усилились.
         В 2006 году в автокатастрофе погибает твой брат Юра.

        Смерть брата стала для тебя настоящим испытанием. Помню, как ты, вытирая скупые мужские слёзы, говорил, что не простишь ему  легкомыслия, что привело к трагедии. А я успокаивала тебя обычными, пустыми словами — что Юра не хотел умирать, что такова судьба.

        Ты больше ни разу не поехал в те места, где вы отдыхали вместе. Озера — Якши, Челкар, Имантау, где вы рыбачили и неделями жили в палатках, — будто исчезли с карты Земли.

        «Мне нечего делать там, где больше нет его», — говорил ты. Тогда я впервые увидела тебя без панциря, без кожи; поняла, что ты умеешь так глубоко переживать и страдать.
        Родители тоже мало пожили после смерти сына. Через два года скончался отец, следом, еще через два, — мама, моя свекровь. Все уходили в мае. Ты не любил этот весенний месяц, даже боялся его.

        Наш бизнес процветал и давал нам возможность путешествовать. Мы с тобой и нашей семьей, объехали полмира. Последние двадцать лет ты был настоящим мужем, отцом и сыном. Ты был — любящим, нежным, заботливым. Мы всегда были на одной волне. И даже разговаривать нам не нужно было, мы понимали друг друга с полувзгляда. Спасибо тебе любимый, что ты подарил мне возможность пережить это глубокое чувство взаимной, безусловной любви.

       Но вот, за здоровьем ты так и не следил. Единственное — бросил курить, но и то только потому, что, будучи паломником на святой горе Афон, в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре (его ещё называют Россикон), дал обет перед иконой Христа, что бросишь, когда у Дениса появятся дети.

       Помню все наши поездки: в Испанию, Америку, Черногорию, ОАЭ, Грецию, Турцию. Особенными были путешествия на автомобиле в Крым. Мы и этим летом собирались…

      Ты построил прекрасный особняк в Москве. Дети превратили его в райский уголок для отдыха. В этом доме тебя ждала твоя особенная комната с личным стеклянным балконом над садом, заросшим розами, клематисами, гортензиями. Но уехать из Казахстана ты так и не успел. Работал практически до последнего дня.

      Зачем? Милый мой Серёжа, зачем?

      Вот так целая жизнь уместилась всего на несколько страниц. А мне так хочется писать и писать о тебе — будто только, пока пишу, ты будешь со мной рядом. А как перестану — так исчезнешь, уйдёшь в своё небытие. Но разве может исчезнуть то, что стало вечностью? Я ненавижу это слово. Ты — в каждом слове, в каждой строчке, в саду, что цветет под твоим балконом, в ветре снеге и шепоте... Я ненавижу лишь мысль о том, что в этой беспощадной Вечности мне нужно ждать тебя так долго.
Я ненавижу тебя, Вечность....
________________________________________


Рецензии