Любовь из пустоты

         Два года. Такой возраст, когда мир вокруг должен  быть тёплым и нежным, как мамины руки. Но когда родители разошлись, то этот мир раскололся вдребезги.
Истерика и руки, сжимающие папину шею. Лица я его не помнила, только ощущение разлуки.... навсегда. Первый стих родился в семь лет, написанный под одеялом ночью маленьким простым карандашиком, посвященный ему, родному и далёкому:

«Ночь, звезды на небе блещут,
месяц в окошко глядит, а тебе
Шлю я привет, пусть летит.
Летит через горы и реки,
Летит он к тебе от меня.
Пусть скажет привет тебе «Здравствуй»,
Пусть скажет, что «жду я тебя!»

И тихие слезы в подушку, чтоб никто не услышал.

         Трудно жилось во времена дефицита и очередей.  Матери было не легко обеспечить нас, даже необходимым. «Носить нечего, есть нечего» не просто слова, а скрипучая реальность аварийного барака, холодного зимой. Когда пролитая вода на крашеный, коричневой краской, как у всех, деревянный пол, превращалась в ледяные цветы. Печь, вечно жаждущая дров, не выдерживала температуры и времени, особо долго не протопишь. Казалось, что расплавится от внутреннего жара или развалится. Да и дрова не всегда были, приходилось приносить уголь с котельной, давали кочегары за чекушку. Но холоднее этой серости был холод от родной матери.

         Отец ушел, оставив мать с двумя детьми. Позже появилась сестра Клава, от отчима, которой доставались вся любовь и забота. Нет, не то, что она прям маленькая и о маленьких больше беспокоятся. Так потом было всегда.

А на меня мать смотрела каким-то странным взглядом, в основном, когда выпьет горькую.    
-Ух, вылитая отец! Говорила, разглядывая фото с выпускного из детского сада. На неё смотрела девчушка со светлыми, средней длины локонами и серо-голубыми глазами, носом как у папы, с маленькой горбинкой. Разрыдалась о чем-то и пошла до соседки, вкушать пшеничный вкус по 5-20.               
Часто она говорила так с презрением и прищурив глаза. Ведь дочь была живым укором. Каждый её взгляд, каждая черточка лица-это зеркало отца предателя. Ей двигала обида.
 
Я всегда после таких моментов как ёжик сжималась физически и морально. Даже походка сформировалась какая-то сутулая и взглядом под ноги. Гадкий утёнок, одним словом. Так и называли.

В следующем браке у отца родились двое детей. И снова ушёл. Так и ходит всю жизнь от одной к другой. Натура такая. Красивый, высокий и слишком уверенный в себе.
Мать рассказывала, что я рождена от большой любви, да еще и по статистике 1001-й житель сибирского города, который строился на смелой и извилистой реке Ангара. Эти моменты я считала знаковыми для будущей счастливой жизни. И никак по-иному. И не важно, что потом любовь у родителей прошла, она поселилась маленькой искоркой во мне.
       
Мы с братом всегда держались вместе, он на четыре года старше, интересы свои, побегать да поиграть бы с пацанами. Вполне нормальное желание в детстве. Но всегда приходилось брать меня с собой, никуда не деться, мать так сказала. Да и я с удовольствием общалась с мальчишками, играла в футбол, хоккей, помогала делать арбалеты, рогатки, какие-то свистульки, да много чему брат научил. Раньше много что умели.

Вообще я с малых лет старалась все делать на отлично- мыть деревянный пол начисто, в тазиках мыть посуду, в бане в субботу постирать свои вещи, поджарить картошку, вдруг похвалят и обнимут как младшую сестру. А потом научилась уже не ждать, да и привыкла, значит так положено, значит так у всех. Тогда все было как у всех, кровати, телевизоры, столы-раскладушки, ковры и много книг, значит и чувства.  Любовь-это роскошь, а в те времена все жили одинаково.

Конечно, были и хорошие моменты в детстве и много, но наша детская память так устроена, что если 1000 дней были хорошие, а один плохой, то мы запомним именно этот один.

        И в один из таких дней дала обещание, что когда у меня будут дети, то буду их обнимать, как свою куклу, да просто любить.

        Мать видела в Клаве свою спокойную старость, заботу и утверждала, что только на неё будет вся надежда. С отчимом пылинки с неё сдували, даже ограждали от уборки в доме. Мать говорила, -она маленькая, убирайтесь сами.  Так и была всегда маленькой.

А в частном доме даже воду принести в вёдрах не так просто было. Колодца своего не было.  А зимой приходилось во фляге с колонки привозить на санках.           Досталось брату, конечно, с этими заботами, да ещё дрова колоть, сырые, дешевые.
Отчим не мог этим заниматься, либо работал, либо пил и спал. Мать как-то с ним и пристрастилась каждые выходные веселиться.

Надежды матери не оправдались, Клава, получая всю любовь и нежность в детстве, выросла почему-то неустроенная во всем, какая-то нервная всегда, без постоянного мужчины, в вечном поиске себя. 
        Но зато у нее есть сын, хороший и умный мальчик, только избитый матерью за все шалости, любые, даже за непонятные никому, даже самому мальчику. Клава срывала на сыне свои неудачи в жизни, злость. Как мать избивала старших брата и сестру, а она всё видела, но помочь старшим не могла, наверно в силу возраста. А нам доставалось. То поздно придем, заиграемся с ребятами, только на закате солнца и понимали, что пора домой уже давно было и нам опять влетит. Наверно сильно волновались, что с нами что-то случилось. Или по дому что-то не выполним. В ход шли сетки продуктовые, шланги от стиральной машины, медицинские жгуты, знатно прилипающие к телу, от них становилось очень горячо и оставались красные пятна или полоски.

        Клава не знала как это больно, поэтому своего сына не жалела. Мальчика трясло от страха, когда у Клавы был приступ агрессии. Начиналось все с крика, но малыш понимал, что сейчас будет знакомое до боли продолжение....

        Ненависти или ревности совсем не было к младшей сестре. Тогда было в порядке вещей присматривать за младшими, быть ответственными и самостоятельными. Две первые недели после её рождения мне её боялись дать на руки, ведь разница всего девять лет. Но после, как решились, так и забыли забрать.
        А я привыкла заботиться, готовить смеси, пеленать, играть.  Еще до школы научила читать и писать. Она начала очень рано говорить и так быстро, как скороговорками. Умная девочка росла и красивая, с темными кудрями, пухлыми губами как у папы и длинющими кукольными ресницами.  Игрушек и платьиц было очень много, совершенно разных, воздушных и ярких. Отчим работал на погрузке лесозаготовок, там очень хорошо платили, работа физическая, но он был сильным мужчиной и один поднимал шпалу в отличие от товарищей, которые по двое загружали шпалы в вагоны. Зарплаты хватало и на горькую и на обновки каждый месяц. На новый год всегда приносил три сладких подарка, даже мандарины были. Хороший был профсоюз в те времена.

        Уже в более зрелом моём возрасте мать спросила немного обиженным тоном, будто я была в чем-то виновата:
- Ты почему никогда не обнимешь, не поцелуешь меня? Как ёжик колючая.
Я ответила: - Так не приучили, не привыкла наверно.
Эти слова стали моим щитом и приговором одновременно.
       
        А позже решила изменить ситуацию, ведь главное начать, а может инстинкт включится и верну все недоставшиеся материнские ласки и подарю свои, чтоб потом не жалеть, что что-то не сделал.
       
        И вот пришла, как обычно, к ней, то укол поставить надо, то просто поговорить. Нравилось слушать про её детство, всякие интересные семейные истории, да и про сестру приходилось выслушивать, как она её обижает, кричит. И да, странно, мать на неё никогда не повышала голос, только на нас с братом. Удивительно, что именно от младшей это прилетало.Мы вообще с братом во взрослой жизни как посторонние личности для неё стали, но терпели и принимали, не знаю почему. Наверно с детства привычка терпеть. Мать живет до сих пор с Клавой, точнее Клава в квартире матери. И воспитывает её сына. Хотя это раньше в матери была потребность- увести в школу, привести обратно, накормить, на секцию сводить, проверить уроки. А когда вырос, необходимость в помощи от матери отпала. Наверно можно и обижать. 
        Наговорившись с матерью, и уже уходя, я, пересилив и настроив себя, через какую-то невиданную силу обняла её на прощание, чуть замерла, ожидая что что-то дрогнет внутри, оттает лёд. Но почувствовала только тяжесть тела и…………пустоту.   И какое-то отталкивающее чувство, как два магнита с обратной стороны.           Ни тепла, ни любви, ни даже гнева. Только холодную, отстранённую жалость.            Это было горькое прозрение: некоторые раны не заживают, они просто перестают быть главными.

        Сейчас у меня свой очаг, взрослый сын. Высокий, умный красавец. С его рождением будто выросли крылья, наверное просто плечи расправились. И он знает, что любИм и что он самый лучший сын на свете.

        В этом знании я вижу свою победу. Не над матерью, а над холодом прошлого. Я вырастила не просто сына, а настоящего мужчину- сильного не только телом, но и уверенного в безусловной любви мамы. И эта любовь как теплая река, берёт начало в моём собственном, когда-то замёрзшем, но сумевшем оттаять сердце.

       Я не повторила путь своей матери. Иногда мне кажется, что всю жизнь бегу куда-то, бегу: от её взгляда, от её слов, от воспоминаний, когда она гладит по волосам сестрёнку. Но потом сын зовёт меня, и я останавливаюсь. И всё встает на свои места. Каким-то необъяснимым способом взрастила в себе любовь. Откуда было ей взяться? Только из обещания в детстве, маленькой потрепанной кукле.