Наследие Арна. Время Стариков Гл Первая. Ч Первая

       ГЛАВА ПЕРВАЯ
     В год 1216 в  самый разгар лета конунг Эрик, последние нескольких дней мочившийся кровью, скоропостижно скончался от сильной лихорадки. К тому времени королева Рикисса родила ему трех дочерей и носила в своем чреве четвертое дитя. На смертном одре, ослабленный лихорадкой, он бредил, что они должны позаботиться о королеве, чьей жизни и жизни не рожденного младенца угрожает опасность, и позаботиться о ее переезде в Данию под защиту конунга Вальдемара. Лихорадка усиливалась, и он все более туманно и бессвязно бормотал, что подозрения его  ужасны и он может доверить их лишь тайне  исповеди. Когда его канцлер и епископом в одном лице совершил над ним последнее причастие и выслушал королевскую исповедь, он с бледным лицо вышел из спальни в западной башне. Возможно, он услышал нечто ужасное, но тайна исповеди запечатывала его уста навсегда.

     Ярл Фольке и вдовствующая королева Сесилия Бланка поспешно организовали последние проводы и похороны конунга  в монастыре  Варнхема.  Летняя жара требовала, чтобы останки конунга были захоронены как можно скорее.

    Королевскую похоронную процессию  в Варнхеме встречала Сесилия Росса с четырьмя эскадронами всадников фолькунгов — эскортом гораздо большим, чем мог позволить себе даже епископ. Однако свита предназначалась не для Сесилии Россы, а для защиты королевы Рикиссы, отправлявшейся после похорон к Лёдесе с тремя своим дочерьми. Две Сесилии оплатили золотом первый встреченный ими корабль, дабы он немедленно отплыть в Данию с вооруженными фолькунгами для охраны королевы и ее дочерей.

     Вскоре все четыре вдовы собрались в королевском замке Нёс, где правила вдовствующая королева Сесилия Бланка, как она сама с горечью выразилась, на время отсутствия конунга. Ульвхильда дочь Эмунда единственная из четверых не присутствовала на похоронах, так как уезжала в Уппланд улаживать какие-то дела. Хотя ни одна из женщин  не имела привычки стенать во время смерти и скорби — все  они успели хлебнуть  несчастья и горя — теперь  они не знали, какие слова утешения подобрать для Сесилии Бланки. Ее покойный муж, конунг Кнут,  стал единственным из ее родичей, кого Бог мирно призвал к Себе. Трех ее младших сыновей  убили в Альгорасе сторонники конунга Сверкера, а теперь убили и старшего сына. Она твердо настаивала, что это убийство, хотя и не могла сказать, как и кто это сделал.

  Теперь ей не оставалось ничего иного, кроме как затвориться за стенами монастыря Рисеберги. Там она примет обет и будет искать искупления в молитвах и мирной жизни в ожидании смерти, которую  жаждала приветствовать как спасительницу. Она написала последнюю страницу истории своей жизни и  более ей нечего было добавить.

    Сесилия Росса, Ульфхильда  и Ингрид Ильва убеждали ее остаться и сражаться — если конунг был  убит, королевство стоит на краю пропасти и в любой момент может рухнуть в черную бездну войны.

   Но Сесилия Бланка с проронила, что слишком много сил отдала борьбе за власть и заплатила за это слишком высокую цену. Кроме того, сказала она, земля по большей части в руках Фолькунгов, хотя теперь легко предсказать, что коварный архиепископ Валерий выудит из датского захолустья  Йохана, сына конунга Сверкера, и попытается надеть корону на его голову.

— Если найти доказательства, что архиепископ Валерий  предательски отравил своего конунга, картина изменится в одно мгновение, — тихо оборонила Ульфхильда дочь Эмунда, заставив остальных подскочить как ужаленных со своих подушек, где они как обычно лежали с бокалами вина в руке. Они окружили ее, требуя объяснить, о чем речь.

    Поначалу Ульфхильда, полная противоположность Сесилия Бланки, обладавшей способностью говорить часами,  немного смутилась. Она рассказала, что отправившись на Север, в первый день остановилась по делам в Линчёпинге, где в то время находился и конунг. Он вел допросы на тинге, смягчал приговоры, приказал обезглавить нескольких грабителей и взимал королевские штрафы. Ульфхилда встретила его в городе и обменялась с ним парой слов, поскольку он торопился на ужин в замок епископа. Она помнила, как пошутила тогда, что Его Величеству следует быть осторожнее, поскольку архиепископ Валерий  в городе и наверняка будет гостем епископа, на что тот весело ответил, что у них с Валерием разные вкусовые пристрастия и что один из его пажей первым попробует все, что подадут конунгу.

    Сесилия Росса тихо возразила, что этот ужин произошел за неделю до его смерти и что бы они ни думали о Валерии, он вряд ли способен убить на расстоянии. Нельзя же отравить человека  за неделю до его смерти?

— Хотя не исключено, что мужчины, занимающие в церкви самые высокие должности, могут быть отравителями, — добавила она  задумчиво. Ее дорогой Арн рассказывал ей о человеке по имени Ираклий, который был в сто раз злее Валерия, но при этом стоял выше епископа и назывался Патриархом Иерусалимским — второй после  Святейшего Отца в Риме человек в христианской церкви.  Ее покойный муж сказал однажды, что патриарх Ираклий отравил двух епископов и за его грехи и грехи его пособников  весь христианский мир был наказан Самим Господом Богом потерей священного города Иерусалима.

    И все же эти подозрения были бы оправданы, если бы конунг умер той же ночью, когда сидел за одним столом с Валерием, а не более чем через неделю.

— Итак, нам осталось сидеть сложа руки в ожидании Божьей кары, — фыркнула Сесилия Бланка, но внезапно остановилась и задумалась. Она вспомнила, что один из пажей умер так же, как и конунг. Поползли даже слухи о какой-то новой заразе. Она немедленно позвала к себе нескольких слуг и приказала им осведомиться о подробностях гибели юноши.

   Покойный паж сопровождал конунга на тинг в Линчёпинге, а позднее тем же вечером — прислуживал за столом епископа. Он умирал так же  мучительно, как конунг.

    Они ломали голову, обдумывая, можно ли считать это доказательством вины, но вдовствующая королева проворчала, что ее сын мертв  безвозвратно, а архиепископ еще не научился убивать с помощью магии. Проглотивший яд обычно  падал, скрючившись от боли и посинев лицом, сразу после еды, а между ужином в Линчёпинге и смертью в Нёсе прошло больше недели. У них не было иного выбора, кроме как уповать на Бога. И в любом случае, Валерий никак не сможет развязать войну в королевстве — Фолькунги ему не по зубам.

 Сесилия Росса  умоляла подругу остаться с ней в Форсвике, но Сесилия Бланка решила окончательно и бесповоротно — она поедет в Рисебергу.
 
   Ингрид Ильва все больше молчала. В ней бушевали противоречивые чувства. Если Сверкеры, ее собственный клан, вопреки всем доводам рассудка захватят в королевстве власть, ей и ее сыновьям это пойдет на пользу. Но даже Сверкеры не смогли бы удержать власть без поддержки Фолькунгов. Это лежало на одной чаше весов.

   На другой —  ее твердая решимость узнать, был ли архиепископ королевства отравителем. Если это так, она без труда склонит его на свою сторону,  и для начала потребует для  своего сына Карлу его первую епископскую кафедру.

                * * *
      Мысль об архиепископе, как возможном отравителе, не отпускала Ингрид Ильву и в Ульвосе. Ей потребовалось два дня, чтобы понять — не следует сидеть в одиночестве,  отыскивая истину. Знания не берутся из ниоткуда, она должна поговорить с единственными известными ей знатоками добра и зла  природы Божьей —  Йордой и Ватной.
     Однако к делу следовало подходить с умом. Ингрид Ильва, владычица этих земель, твердой рукой правила поместьем. Если прийти и спросить, как произошло немыслимое отравление, пойдут слухи, которые могут повлечь за собой  большие беды, ибо вподозрениях своих  она была не одинока.

   Прикидывая так и сяк, она спустилась к причалам и распахнула дверь хижины. Обе женщины  перебирали большую кучу грибов, сваленную посреди комнаты на глиняном полу.

   Ошеломленно остановившись,  она смотрела на работу двух мудрых женщин. Ни одно  человеческое существо добровольно не согласилось бы питаться грибами — пищей животных.


    Однако любопытство взяло верх и  присев на табурет, она спросила о грибах. Йорда и Ватна охотно рассказали, что гриб грибу рознь -  одни вкусны и питательны, а другие  опасные и несут смерть. Тот, что называется груздем и похож на перевернутую дождевую шапку лодочников — один из самых вкусных и простых в распознании. Йорда поднося его к Ингрид Ильва, чтобы она  почувствовала его аромат, хотя та с отвращением отпрянула. А боровик можно обжарить и положить на хлеб, добавить в суп, а можно высушить на зиму. В доказательство своих слов Йорда указала на длинные ряды  грибов, нанизанных на льняную нить, свисавшую с потолка. Человек не хуже  белки может собирать  запасы на зиму, стоит  только научится разбираться в богатствах Божьего мира.

     Ингрид Ильве нравилось черпать знания из богатейшего хранилища Йорды и Ватны. Но мысли об архиепископе-отравителе одолели ее настолько, что она резко сменила тему и рассказала все, как есть.

   Конунг умер и несколько близких ему людей полагали, что он отравлен.  Какой еще причиной объяснить  внезапную смерть сильного здорового мужчины чуть за тридцать, не знавшего, что такое болеть.


    Женщины, нахмурившись, попросили рассказать, как умирал конунг: страдал ли он лихорадкой и водянистым поносом, пожелтели ли белки его глаз и рвало ли его в начале. Насколько знала Ингрид Ильва, в первые несколько дней его немного тошнило. В конце концов, у него поднялась температура, и он начал мочиться кровью. Монах-целитель пытался остановить кровь, но безрезультатно. Выслушав ее, сестры призадумались и пошептались немного, прежде чем Йорда заговорила медленно и серьезно.

— Очень нехорошо, что ты, Ингрид Ильва, пришла к нам с этим вопросом сейчас, когда мы рассказываем тебе, какое грибы благо. Тот, кто умирает в лихорадке и при этом долго писает кровью, отравился ядовитым грибом.

— Какие грибы убивают и где их можно найти? — с напряженным любопытством спросила Ингрид Ильва.

— Найти их не сложно — если хочешь, выйдем сейчас и  до темноты мы отыщем по крайней мере два смертельно ядовитых гриба, чтобы показать тебе, — ответила Ватна.

— В моем собственном лесу растет смерть? — в ужасе воскликнула Ингрид Ильва.

— Да, госпожа, — продолжила Йорда. — Здесь, в Западном Гёталенде, среди кустиков черники можно найти белую смерть. Весной по берегам рек попадаются весенние кудри. Но глубоко в лесном мхе растет самый коварный из всех — мы называем его коричневой смертью. Каждый, кто съел один из этих трех, уже не спасется.

— Как человек умирает? — взволнованно спросила Ингрид Ильва.

— Каждый раз по-разному — спокойно ответила Йорда. — Если он съел весенние кудри, то через несколько часов у него начинается рвота, он страдает лихорадкой и головокружением, говорит бессвязно, через два дня ему становится совсем худо, а потом наступает смерть. Тот, кто съел белую смерть, заболевает только на следующий день, у него начинается водянистый понос. Затем он выздоравливает, как будто опасность миновала, и больше не думает о ней.        Через неделю у него начинаются боли в животе, он писает кровью, а через несколько дней умирает в лихорадке и бреду. Но коричневая смерть — самый коварный.  Тот, кто ел его, ничего не чувствует и заболеет только через неделю. Все происходит как после белой смерти, разница в том, что к концу он перестает мочиться, моча остается внутрь тела и человек умирает в ужасном смраде.

— И этот гриб растет у нас, в Западном Гёталенде? — спросила Ингрид Ильва с плохо скрываемым волнением.

— Ну да, мы же говорили, —  спокойно ответила Йорда. — В ваших лесах коричневую смерть можно встретить на каждом шагу, да и белую тоже. В Сконе и Дании есть гриб, который убивает человека так же, как белая смерть, — у нас нет для него названия. Мы можем немного прогуляться по лесу и сразу найти их, они коричневые и белые.

    Ингрид Ильва внезапно прервала разговор, становившийся опасным. Ей есть над чем подумать, оборонила она,  и, возможно, очень скоро она вернется с новыми вопросами. Все, о чем здесь говорилось, не должно выйти за эти стены, а иначе беда грозит всем троим. Йорда и Ватна молча кивнули. Они ведали лучше многих, сколько несчастья сулят целителями людские страхи. Излишняя болтливость заканчивается порой  поспешным бегством, и что еще хуже,  смертью на горящим костре.

                * * *

    Биргер узнал о смерти конунга Эрика в Висбю, где проживал  последние два года. Его мать Ингрид Ильва прислала послание, скрепленное ее собственной печатью. Новость доставили с грузом сушеной рыбы. Господин Эскиль принял письмо вместе со счетами и немедленно послал за Биргером, оказавшимся в гавани по делам. Тот пробежал по гладким, мощеным улицам и ворвался в бухгалтерию. Господин Эскиль, уже очень пожилой мужчина с ясным и спокойным взором, выглядевший моложе своих лет внешне и по духу,  был большой любитель хорошей шутки.

  Однако, войдя в лавку, Биргер заметил, что обычная жизнерадостность покинула господина Эскиля, молча указавшего на пергамент.  Биргер шагнул вперед, взял свиток со стола и начал изучать печать.

— Это от моей матери, Ингрид Ильвы, — сказал он, сломав печать и читая.

— Я знаю, — вздохнул господин Эскиль. — Кто-то умер?

— Конунг, — прошептал Биргер, пробегая глазами по строкам. — Конунг мертв, возможно, за этим стоит заговор... Я должен немедленно возвращаться домой.

— В таком случае в самое ближайшее время Фолькунгам предстоит собраться в Бьёльбо и Арнесе, — мрачно проронил господин Эскил. — Тебе  тоже следует быть там. Уедешь завтра утром, а сегодня вечером  останься со мной, нам надо поговорить.

— Да, господин Эскиль, я сделаю, как ты хочешь, — задумчиво  ответил Биргер, подошел к очагу и осторожно сжег письмо матери.

    Ему казалось, что прошлая жизнь налетела на него резко и неожиданно, словно грабитель в темном городском переулке. Он стоял в  бюргерской одежде из Любека и в  шляпе с щегольским пером, молодой городской торговец с тонкой рапирой — больше для форса, чем для боя. На рассвете, когда отправляющийся  на север корабль покинет гавань Висбю, он вновь достанет свой меч,  облачится в боевые доспехи и плащ Фолькунгов. Призыв  из прошлого был столь повелителен, словно  исходил от самой Девы Марии.

   Биргер извинился— он хотел остаться один и в последний раз побродить по городу, обещав непременно вернется к ужину. Тот кивнул с грустным пониманием.

   Все случилось вскоре после Рождества Пресвятой Богородицы. Этот праздник, называемый в народе Маленькой Богородицей, обычно наступал с первым дыханием осени, по крайней мере, в более отдаленных северных регионах. Однако в мягком морском воздухе Висбю не было и помина признаков наступления холодов, и время для меховых подкладок плащей еще не пришло.

   Сначала он отправился в церковь Богоматери в центре города и зажег несколько свечей, молясь о том, чтобы война миновала их, и  если она все-таки  начнется, чтобы жизнь поскорее вернулась в прежнее русло. Тогда у него не будет причины отчаиваться, утешал он себя. А после войны он вернутся в Висбю и построит свою мечту заново.

    Недавно  ему исполнилось двадцать два, он чувствовал себя взрослым и мужественным, далеким от подростковых игр, на которые они с Кнутом потратили более двух лет своей юности. Они, словно жонглеры или странствующие певцы, объезжали  одно богатое поместье за другим и  выигрывали золото и серебро, редко встречая среди молодых людей соперников, равных себе. Немало бочонков пива вылилось им в глотки и нередко грешная плоть получала удовольствие, по крайней мере,  пока большинство вдовиц не смогли найти себе новых мужей.

   В конце концов самому Кнуту сыну Хольмгейра пришлось остепениться, когда отец заставил его взойти на брачное ложе с одной из своих любовниц, родившей ему сына. С потерей друга закончилась его юность, а  так же его странствия с играми и проделками. Для Биргера этот разрыв явился спасением, хотя он  осознал это не сразу. Тот бездельник, любитель ходить по чужим свадьбам, был совершенно бесполезен и для мира и для себя самого. Нынешний Биргер с отвращением вспоминал время пиров и загулов с Кнутом.

  Дорога в Форсвик была для него закрыта, ибо он навсегда опозорил себя перед своими самыми родными. Останься он в Ульвосе,  мать железной рукой отправила бы его в комнату для занятий с  братьями, чью жажду знаний казалось невозможно утолить. Поначалу, когда он объявил, что хочет путешествовать, увидеть Висбю и встретиться с братом своего деда Эскилем, предложение показалось столь благородным, что Ингрид Ильва не смогла отказаться, хотя  прекрасно понимала, что это очередная попытка уйти от учебы и ответственности. Однако она не ожидала, что они с Эскилем настолько хорошо поладят, что Биргер сможет остаться в Висбю навсегда.

   Шагая  от церкви Богоматери к гавани в одежде торговца и горожанина, Биргер не мог не усмехнуться воспоминанию, как он выглядел, оказавшись здесь впервые, и над тем, что завтра вновь будет выглядеть так же. Рыцарь с золотыми шпорами и в фолькунгском плаще, безусловно, привлекал внимание в Висбю, но совсем иного рода чем на какой-нибудь большой ферме на Севере. Здесь, в Висбю, горожане указывали пальцами и смеялись над его снаряжением, вызывавшим у них ассоциации не с благородством и храбростью, а скорее с неспособностью читать, считать или понимать самые простые вещи. В Висбю рыцаря уважали не больше крестьянина, пришедшего на рынок продать яйца или гусей.

  Первые несколько дней Эскиль находил недоввольство Биргера очень забавными, но вскоре позаботился о том, чтобы подыскать ему новую одежду. И началось приключение — оно было уникальным и намного превосходило путешествие по лесам с фальшивыми троллями.

    За последние годы Биргер восемь раз побывал в Любеке и Гамбурге — либо на кораблях господина Эскиля, либо на судах, перевозивших его товары. Перед  глазами открывался мир богатства, и внезапно в нем вспыхнул  интерес ко всему, что связано с торговлей.

    Эскиль оказался хорошим наставником, свято верившим, что торговля и связанное с ней благосостояние, а отнюдь не война и скачущие по полю всадники,  играют определяющую роль в жизни народа, полагая, что для врагов великий воин менее опасен, чем Эскиль,  способный купить тысячи таких воинов.
 
     Между Биргером и господином Эскилем возникла тайная, но сильная связь, основанная на их общей любви к покойному Арну сыну Магнуса. Безусловно, Эскиль и его брат Арн совершенно не походили друг на друга,  один - аскетичный рыцарь с глубокой верой в Бога, другой — очень хорошо охраняемый купец, чья вера менялась в  зависимости от перемен в его торговле и была далека от молитв и высшего призвания. Один  был непревзойденным рыцарем на поле боя, другой  расставался со своими набитыми золотом сундуками и счетами только ради пива и жаркого.

    Как-то раз, еще в начале пребывания Биргера в Висбю, господин Эскиль признался, что он и его брат Арн  похожи гораздо больше, чем можно предположить. Арн оказался ловким и умелым торговцем, изумив Эскиля после своего возвращения на родину.  А все дело было в том, что тамплиеры раскинули свою мощную торговую сеть по всему миру — некий торговый союз, во многом напоминавший тот, что  формируется ныне на Балтийском море между Любеком, Гамбургом и Висбю и несколькими  другими городами. Когда стало ясно, что Арн  разбирается в ведении счетов и переводе товара в серебро,  что умели делать немногие,  Эскиль в подробностях расспросил  о деловой хватке тамплиеров.  Арн вел торговлю между Аравийскими пустынями и Римом, Египтом и Венецией, а будучи на Святой Земле магистром крепости в местечке под названием Газа, отвечал за свой собственный торговый флот. Вот почему в важный момент братья очень быстро нашло общий язык, доказывая, что власть торговцев сильнее власти  закованных в железо всадников.

   Эти истории об Арне сыне Магнуса ошеломили Биргера, заставив совершенно по-новому взглянуть на образ боготворимого им деда. Было кое-что еще. Рядом с Эскилем он открыл для себя богатую и достойную жизнь, о которой раньше знать не знал. Очень скоро он стал самым образцовым из всех молодых людей в торговом доме в Висбю.