Ботинки за семь рублей

С узкими носами , на резиновой подошве полуботинки  (туфли) эти стоили тогда семь рублей. Я купил их в 1964 году на заработки кочегара в Архангельском Доме пионеров. Щеголял до морозов. Нога застывала  до кости. И уже на следующий год эти ботинки ремонту не подлежали.
Я бы и вовсе о них позабыл, если бы спустя шестьдесят лет не увидел их в Тотьме на ноге бронзового Николая Рубцова. В припадке восхищения я едва их не поцеловал.  Да и перед самой скульптурой Рубцова сомлел. Здесь замкнулся круг моего постижения поэта. 
Сначала, в 60-х годах, при его земной жизни и в моём юношеском воображении он был для меня как открытие - настоящий живой поэт, пусть только на слуху.
Его туманный образ схлопнулся в моём представлении после известия о его смерти, такой страшной, что долго верить не хотелось. Ясно помню день, место и человека, сообщившего мне об этом ужасе. Одновременно зародилось, вспыхнуло сильнейшее желание почитать его стихи. Потянуло к нему, как человеку трагической судьбы, тем более, - моему современнику. Кажется такое вот убийство поэта в те годы было единственным. Не стрелялись уже, не лезли в петлю. Разве что на зону отправлялись да ссылались. (Синявский, Даниэль, Бродский), но я по литературной молодости своей слышал тогда о них только краем уха. А Рубцов уже был в сердце и кольнуло основательно.
Книг его и при жизни мало печаталось. Но рукописи ходили по рукам. И мне в конце концов перепало от щедрот подпольщиков самиздата.
Потом с годами расширялось во мне рубцовское  поэтическое поле.
В восьмидесятых, работая на телевидении, я уже  вставлял его стихи в свои литературные передачи.  Приглашал певцов с гитарами. Очаровывали меня «В этой деревне…», «Матушка возьмёт ведро…»
Широко зазвучали по радио и телевидению песни на его стихи. Даже на танцах в клубах отплясывали под  них.
Вал  биографической литературы о нём я тоже со страстью пропустил через себя. Он рос во мне и опять стал большим уже не зависимо от его трагической смерти.
И кажется с 14 года, с крымнашества, с Ковида, а особенно с войны он начал гаснуть в моей памяти, переставал резонировать.
Время переломилось и разъялось на до и после. Рубцов дрейфовал в историю. Его книги всё реже снимались с моей полки, забивались в поисковую строку. 
Но как святыня, нечто ощутимое, телесно общее при нашей с ним натуральной жизни оказались для меня эти ботинки за семь рублей. Фабрики «Скороход». На клею.  Без ранта.
Волнительно было прикоснуться к ним, хотя и к бронзовым.
Даже потискал, вдруг мягкие. 
Носок до блеска натёрт множеством других прикосновений.
Славные ботиночки…
В виду этой сильной клыковской скульптуры мысль приходит о людском жестокосердии.
Посажен Рубцов спиной к солнцу, говорят, вопреки воле скульптора.
И зябко ему. Пальто внакидку, воротник поднят. Тут вся правда. Не щедро был жизнью обогрет поэт. А любовью – и того меньше.
Против солнца и на фотографию не взять.