Senex. Книга 1. Глава 32

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 32. Кристина

Вы слишком себя мучите. Если находите, что сказали дурно,
то стоит только не говорить в другой раз; вам еще пятьдесят
лет впереди.
Ф. Достоевский. Подросток

          В середине февраля стало известно, что новый референт Гайдамаки Татьяна уходит в Отдел строителей заказов, сегодня она работает последний день, и у Гайдамаки будет новый референт… Так сказать, более новый... Новее прежнего… Василию Порфирьевичу было известно, что Татьяну порекомендовал начальнику Грохольский, но теперь вместо неё Гайдамака взял ещё одного «своего человека». Василий Порфирьевич невольно отметил, что расстановка фигур в ПДО снова сменилась… Не слишком ли часто? После подобных новостей ему начинало казаться, что отдел вступил в период нестабильности, и он допускал, что эту нестабильность спровоцировал сам Гайдамака своим «творчеством».
          Василий Порфирьевич встретил в коридоре Татьяну и выпытал у неё истинную причину ухода:
          - Кто-то из высокого начальства решил пристроить своего человека, - нехотя призналась Татьяна, - и Гайдамака вынужден был уступить.
          Василий Порфирьевич не удивился этой новости, потому что это была обычная практика их начальника, благодаря которой ему до сих пор удавалось балансировать на вершине власти: он брал в ПДО не профессионалов, а «нужных людей». И вполне возможно, что сам Василий Порфирьевич оказался в ПДО только потому, что на тот момент Гайдамака посчитал его «нужным человеком», поскольку была очень велика вероятность того, что новым Генеральным директором завода станет выходец с Балтийского завода Ведерников. Но сейчас эта тема стала неактуальной, сам Василий Порфирьевич стал невостребованным у Гайдамаки, и начальник не знал, что с ним делать.
          Василию Порфирьевичу было очень жаль, что Татьяна уходит, потому что она хороший человек, не амбициозный, не конфликтный… И он в который раз убедился в том, что в ПДО нормальные люди не приживаются… Кроме него самого. 
          Королёва и тут не упустила возможность похвастаться:
          - А я уже познакомилась с новым референтом! Её зовут Кристина. Я человек прямой, и сразу спросила: «Вы замужем?» - «Да». - «А дети есть?» - «Нет».
          Кристина стала знакомиться с сотрудниками отдела: это была молодая женщина среднего роста, с субтильной фигурой, у неё были длинные чёрные волосы, а очки в чёрной роговой оправе закрывали пол-лица - и когда она зашла в бюро МСЧ, Рогуленко выпытала у неё все личные данные, которые она, как председатель профсоюзного комитета отдела, вносила в свою ведомость. Референта, по уточнённым данным от Рогуленко, зовут Кристина Владимировна Рощина, она родилась в 1982 году, и она — невестка заместителя Главного Строителя заказов Рощина. Теперь всё стало на свои места.
          На следующий день Кристина пришла к Королёвой с каким-то личным вопросом, и они очень мило шептались вдвоём... Василий Порфирьевич ничуть не был удивлён: к кому же ещё идти молодой женщине в незнакомом коллективе? Конечно же, к милой улыбчивой женщине, которая, на фоне озлобленных Кожемякиной и Рогуленко, олицетворяет собой доброжелательность и обаяние... В своё время Василий Порфирьевич тоже клюнул на эту наживку.
          Пешкин утром поехал на Балтийский завод, компьютер Королёвой не был включен, и она долго искала кнопку включения системного блока, а Василий Порфирьевич наблюдал за её суетой и молча радовался. После обеда приехал Пешкин, но никакого обсуждения с Королёвой его поездки не состоялось. Наоборот, в комнате воцарилось полное молчание, Королёва игнорировала Пешкина… Чтобы неповадно было ездить на Балтийский завод вместо неё.
          - Имбирненького заварить? - заискивающим голоском спросил Пешкин, но Королёва молча прошла мимо него, не глядя в его сторону.
          Выдержав воспитательную паузу, Королёва нехотя позволила Пешкину заварить и подать ей чай, но разговаривать всё равно не стала.
          От выпитого имбирного чая Королёвой стало жарко, и она открыла окно. Такого давно не было, хотя для неё самое главное - сделать кому-нибудь что-нибудь назло. Василий Порфирьевич мог бы закрыть окно, потому что был простужен, у него был сильный насморк, он периодически кашлял... Но его отношения с Королёвой были такими же, как в волчьей стае: ни в коем случае нельзя показывать свою слабость, иначе сожрут. Поэтому Василий Порфирьевич решил: если он выдержит характер, Королёва потом сама закроет окно.
          Ильюшину тоже не понравилось открытое окно в февральскую стужу, но он не стал закрывать окно, а вышел из комнаты… Но при этом он «не забыл» оставить дверь открытой, возник сильный сквозняк, и Василий Порфирьевич тоже вышел... На колоннаду, чтобы Королёва и Пешкин досыта насладились сквозняком. А через минуту уже сама Королёва выскочила из комнаты и куда-то деловито направилась. Когда Василий Порфирьевич вернулся в комнату, окно уже было закрыто. Что и требовалось доказать. Королёва в последнее время уже была не та. Прошлой зимой она приходила на работу в тонкой блузке и требовала открыть окно, а последнее время стала приходить в шерстяном свитере или в шерстяном платье. «Презрение к людям уже не греет её», - решил Василий Порфирьевич.
          Когда Королёва возобновила общение с Пешкиным, он радостно сообщил ей, что записался в фитнес-клуб, как она ему советовала. Это вызвало недовольство Королёвой, потому что он всё равно не послушался её и записался не в тот фитнес-клуб. Он пришёл с большой спортивной сумкой, которую купил специально для клуба, как того требовал новый стереотип: а как же без сумки, новый статус обязывает! Питание Пешкин тоже изменил: теперь по утрам он, как и полагается клиенту фитнес-клуба, добросовестно давился кукурузными хлопьями с молоком, а пластиковую упаковку от молока и хлопьев бросал в мусорное ведро Василия Порфирьевича, которое для удобства держал рядом с собой.
          Урок с проветриванием не пошёл Королёвой на пользу: как только Василий Порфирьевич вернулся с прогулки, она вдруг «вспомнила», что надо покормить птичек. Такое впечатление, что память Королёвой временно покинула её и ушла вместе с Василием Порфирьевичем на прогулку. Королёва дала задание Пешкину, он вскочил, открыл окно, посыпал корм в кормушку, которую они установили по настоянию Королёвой, и закрыл окно.
          - Миша, ты, как всегда, сделал всё неправильно! - заявила Королёва, снова открыла окно, посыпала корм — теперь уже правильно... И оставила окно открытым. Пожурив в очередной раз Пешкина за неспособность думать, она вышла. Она уже не могла сдерживаться, чтобы хоть как-то не отомстить Василию Порфирьевичу за то, что он демонстративно уходил на прогулку, когда она приходила на работу. Через несколько минут она вернулась, посмотрела на окно и удивлённо спросила:
          - А почему у нас окно открыто?
          - Это же Вы открыли, - простодушно подсказал Пешкин.
          - Я? - ещё больше «удивилась» Королёва и закрыла окно. Возможно, в туалете, после полученного облегчения, до неё, наконец, дошло, что, специально открывая окно, когда сосед по комнате кашляет и сморкается, она поступает не совсем правильно.
          В этот день «семейный» обед в комнате 220 не состоялся: Ильюшин, который замещал Самокурова, взявшего отгулы, сказал, что ему надо писать протоколы совещаний, и ушёл в диспетчерскую, Пешкин пошёл в столовую, Василий Порфирьевич тоже пошёл в столовую, и Королёва осталась одна. Вернувшись из столовой, Василий Порфирьевич увидел, что Королёва спокойно сидит при закрытом окне, вышел на колоннаду, чтобы позвонить жене, а когда вернулся, окно уже было открыто. Королёва уже второй день не ходила к Слизкину, поэтому арена её борьбы с окружающей средой сконцентрировалась на комнате 220. Василий Порфирьевич пошёл в диспетчерскую, поговорил с Галиной Гордеевной и, между делом, пожаловался, что в комнате 220 открыто окно, а он простужен. А для усиления ощущений он рассказал недавний случай:
          - В субботу Диана Ефимовна, Миша и Андрей работали, а, уходя, они не закрыли окно, и когда я пришёл на работу в понедельник, вся комната была заморожена: на стул невозможно было сесть, стены промёрзли, и от них даже мёрзла голова. В комнате была какая-то нечеловеческая обстановка.
          Галина Гордеевна возмутилась:
          - Если им жарко, пусть идут на улицу! А в комнате нечего устраивать холодильник!
          Василий Порфирьевич был согласен с ней: и в самом деле, если в комнате жарко, а на улице свежо, то нормальный человек пойдёт на улицу и будет наслаждаться свежестью. И он несколько раз в день выходил на прогулку, чтобы наслаждаться свежим воздухом. Его мир состоял из свежего воздуха улицы и тепла помещения, без которого человеку не выжить в суровом северном климате. А у Королёвой и Пешкина мир был очень примитивный, они могли одновременно воспринимать либо тепло, либо свежесть. Когда им было жарко, они были готовы уничтожить холодом тепло как таковое.
          В диспетчерской в это время был Ильюшин, он всё слышал, и, конечно, всё рассказал Королёвой. Через полчаса Василий Порфирьевич вернулся в комнату, и Королёва, сжав кулак, сказала «шутливо»:
          - Василий Порфирьевич, стукнули бы кулаком по столу, сказали бы, что Вы простужены, чтобы мы закрыли окно!
          - А разве и так не видно, что я простужен? - спросил Василий Порфирьевич.
          - Вы сидите такой умиротворённый, и по Вашему виду не скажешь, что Вы больны, - стала упорствовать Королёва.
          - Тогда почему Вы решили, что я болен? - докапывался Василий Порфирьевич.
          - Если присмотреться, то в глубине глаз заметно болезненное состояние, - продолжала выкручиваться Королёва.
          - Так, значит, всё-таки видно, что я болен?
          Королёва совсем запуталась и замолчала... Потом она всё-таки извинилась за то, что заморозила Василия Порфирьевича, и добавила:
          - Вы говорите, если Вам будет холодно, мы будем закрывать окно.
          Но Василий Порфирьевич пропустил мимо ушей её «материнскую заботу», потому что все её слова и действия были лживы, в чём он каждый день убеждался, наблюдая, как она манипулирует Пешкиным и Ильюшиным. Она уже не была способна на искренние чувства и поступки. Но самое главное — Василий Порфирьевич не должен показывать этой злобной своре свою слабость… Иначе сожрут!.. С потрохами… С ботинками… И не подавятся…
          Но Пешкин продолжал биться за окно с маниакальным упорством, и эта война уже стала принимать характер настоящей бойни. Однажды, уходя с работы, Василий Порфирьевич лично закрыл окно, а утром, придя в комнату первым, с удивлением обнаружил, что оно приоткрыто, в комнате очень холодно, и вся мебель тоже холодная. Пешкин пришёл, как и подобает творческой личности, в 9.10 и начал, как обычно, болтать всякую ерунду о том, как всё плохо в России, и Василий Порфирьевич решил не держать в себе возникшую против него агрессию, а сбросить её на Пешкина, заявить о своих правах в этой комнате: он устроил Пешкину выговор за оставленное открытым окно, не стесняясь в выражениях. После этого у Пешкина пропало желание болтать всякие глупости.
          А у Василия Порфирьевича возникло чувство вины за то, что он не сдержался: «Но ведь я обязан был выразить свой гнев, чтобы остановить хаос, который упорно пытается устроить Пешкин! – попытался как-то оправдать себя Василий Порфирьевич. - А что самое главное в гневе? Вовремя остановиться!» И Василий Порфирьевич решил вовремя остановиться: он попросил Самокурова закрывать окно в комнате 220, когда все душевнобольные уйдут домой. В конце дня Пешкин послушно закрыл окно… Но Василий Порфирьевич не был уверен в том, что он закроет его и завтра.
          Конфликт с Пешкиным из-за окна, вроде был завершён… Но Василий Порфирьевич продолжал думать о нём. Что-то здесь было не так. Он старательно налаживал общение с сотрудниками бюро МСЧ, со строителями заказов, с работниками других цехов и служб… А на своего подчинённого Пешкина выплёскивал свою агрессию, и это сильно нарушало его душевное равновесие. Чтобы хоть как-то вернуть себе контроль над своим душевным равновесием, Василий Порфирьевич решил забрать у Королёвой свой обогреватель, которым он, по доброте душевной, позволил ей пользоваться. Теперь он уже не злился, когда соседи по комнате открывали окно, а просто включал свой обогреватель. Однажды окно было открыто весь день, а Василий Порфирьевич включил обогреватель, и ему было тепло. Королёва косилась на него, когда обнаружила пропажу обогревателя, но ничего не сказала. А что тут можно было сказать? Она прекрасно знала, что это обогреватель Василия Порфирьевича. Когда-то, в давние времена, он проявил благородство по отношению к женщине… Но за два года эта женщина умудрилась растранжирить квоту на проявление к ней мужского благородства.
          У Василия Порфирьевича появилась новая степень свободы… Одна степень свободы порождает другую… И так до бесконечности.
          Пешкин, придя на работу, стал усиленно хромать. Он ходил по комнате, репетируя, как будет демонстрировать Королёвой своё усердие на вчерашней тренировке. Королёва подарила Пешкину правильную сумку для фитнеса - маленькую. Вещи, которые в неё помещались, вполне могли бы поместиться в рюкзаке Пешкина... Но оба они были уверены: если человек ходит на фитнес, то у него должна быть специальная сумка для фитнеса, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Королёва всегда подчёркивала, что Пешкин всё делает неправильно, а она ему помогает делать правильно. И Пешкин ей верил.
          В фитнес-клубе Пешкину не предоставили тренера, он пожаловался Королёвой, она сама позвонила в клуб и, возмущаясь неспособностью Пешкина разобраться в этом вопросе, довела дело до конца – Пешкину предоставили тренера. Пешкин был счастлив.
          Как-то Пешкин, придя в рубашке с длинными рукавами, спросил у Королёвой:
          - Диана Ефимовна, как Вы думаете, почему я сегодня пришёл в свитере?
          Королёва удивлённо посмотрела на Пешкина и ответила:
          - Ты знаешь, Миша, я о тебе вообще не думаю. Но если уж ты поднял эту тему, то скажи, почему ты пришёл в свитере?
          - Чтобы не замерзнуть после тренировки! - гордо ответил Пешкин.

          * * *
          Василий Порфирьевич всё больше погружался в свою новую работу. Он сообщил Гайдамаке о своей озабоченности по поводу работы малярного цеха, начальник вызвал на совещание начальника малярного цеха, и они приняли важные организационные решения. На совещаниях корпусных цехов Василий Порфирьевич выражал своё мнение, больше участвовал в производственном процессе. Он ходил в цеха, решал вопросы с главным строителем фрегата, с Начальником ПРБ малярного цеха, и даже с начальником сборочно-варочного цеха Елистратовым. Василий Порфирьевич доложил Гайдамаке о том, что сборочно-сварочный цех отказывается убирать окрашенные секции из малярного цеха, и начальник сказал, что утром решит этот вопрос с Елистратовым. На совещании было сказано, что конструкторы решают вопрос замены труб для пиллерсов днищевой секции, и Василий Порфирьевич показал Гниломедову, где находятся конструкторы, как надо с ними общаться. То, что сейчас делал Василий Порфирьевич, можно было назвать так: он постепенно втирался в производственный процесс, неуклонно расширял свою рабочую зону. Василий Порфирьевич и другие участники производственного процесса – каждый из них ходил своим маршрутом, они сталкивались, как молекулы в Броуновском движении, и передавали друг другу информацию:
          - Андрей, какие секции устанавливаются на заказ в первую очередь -  412 и 422 или 413 и 423? - спросил Василий Порфирьевич у главного строителя фрегата.
          - 413 и 423. А что касается секций 411 и 421, то мастер малярного цеха пообещал, что в понедельник он повезёт их на покраску.
          - Это не мастер повезёт. Это Гайдамака приказал Емелину везти их туда, а малярному цеху приказал остановить окраску гофры. Он также приказал Емелину убрать секции 413 и 423 от фрегата.
          Василий Порфирьевич был полноправным участником производственного процесса, и ему это доставляло удовольствие, потому что он был востребован, а не пылился на обочине жизни.
          Василий Порфирьевич обратился к Денису Петрову и плодотворно поговорил с ним по поводу насыщения секций изделиями МСЧ. Он понял, что после возвращения с дежурства ему надо заново налаживать общение со всеми сослуживцами. Это было нужно, прежде всего, потому, что он стал другим, а сослуживцы перестали отождествлять его с Королёвой. Василий Порфирьевич спросил у Полянского, как происходит запуск нарядов МСЧ, и после разговора с ним его равновесие восстановилось. Чем больше он успокаивался и замедлял свой ритм, тем больше начинал понимать, как устроено планирование. У Василия Порфирьевича возник вопрос по насыщению секции, он снова подошёл к Полянскому, и тот ему всё объяснил. Общение делало своё дело, и страх Василия Порфирьевича перед сотрудниками бюро МСЧ постепенно покидал его.
          Василий Порфирьевич пришёл к Гниломедову и стал рассказывать ему о своём видении покраски секций. В это время Булыгин подошёл к Старшинову, с ехидной улыбочкой что-то шепнул ему на ухо, и Старшинов громко рассмеялся. Василий Порфирьевич растерялся от такого хамства... «А может, мне надо было тут же отомстить Булыгину? – подумал Василий Порфирьевич. - Например, спросить, почему он больше не целуется с Королёвой?  Ведь это так веселило всех».
          Королёва позвонила матери и долго с ней пререкалась. Мать выдвигала свои требования, а Королёва возражала ей:
          - Мама, я привыкла жить по своим законам! Я, как любящая дочь, конечно буду за тобой ухаживать, но потакать твоей дури не буду! Так и знай!
          Спустя две недели Королёва утром позвонила Пешкину и поручила узнать в Интернете, в какое время прибывает рейс из Новосибирска. Василий Порфирьевич понял, что на этом рейсе прибывает мать Королёвой. И в самом деле, пришла Королёва и пожаловалась ему:
          - Утром позвонила мама и сообщила, что сегодня прилетает.
          - Значит, у Вас радость? - спросил Василий Порфирьевич.
          - Радость? - удивилась Королёва, но, немного подумав, нехотя согласилась: - Ну, да, конечно… Радость... Да, радость…
          - А как зовут Вашу маму?
          - Екатерина.
          Интересную новость сообщила Королёва. Ей не доводилось тесно общаться с выжившей из ума матерью, поэтому она ещё не знает, что её ждёт. А Василий Порфирьевич это уже прошёл и знал, что значит ухаживать за матерью, у которой старческое слабоумие. Теперь сама Королёва окажется в роли Пешкина, потому что, как говорится в народе: «Против мамы нет приёма». Королёва логична, цинична, она всё старается подчинить целесообразности — естественно, так, как она её понимает - а её больная мама абсолютно не логична, она просто капризна и своенравна. Против женского каприза бессильна любая логика. Королёву уже сейчас бесят капризы матери, она считает их дурью, в её отношении к матери нет ни почтения, ни смирения. Мать наверняка это чувствует и придумывает новые капризы, и, что бы она ни придумала, она всегда будет права в самой сути… Потому что она - мать, которая родила и вырастила Королёву такой красивой и самой умной. Одним словом, Василий Порфирьевич был очень рад за Диану Ефимовну!
          Рогуленко как-то сказала, что её родители живы, и это даёт ей возможность не ощущать свой возраст. У Королёвой до сегодняшнего дня тоже не было родителей... И вот теперь у неё появилась мать, и это ко многому обязывает её. Но Королёва пытается обращаться с матерью так же, как с Пешкиным. А чтобы не ощущать свой возраст, она общается не с матерью, а с молодыми друзьями Ильюшина.
          Спустя неделю после приезда матери Королёва купила ей новую газовую плиту, а теперь мать уже требует, чтобы «любящая дочь» сделала ей ремонт.

          * * *
          Василий Порфирьевич вошёл в заводоуправление ровно в 8 часов и увидел издалека, что Грохольский уже ломится в закрытую дверь комнаты 220. Поднявшись на второй этаж, Василий Порфирьевич спросил у него:
          - Мы Кожемякину поздравляем в 9 часов?
          - Я бы сделал объявление, но у вас не принято приходить на работу в 8 часов.
          - Я пришёл ровно в 8 часов, а кое у кого не принято приходить на работу и в 9 часов! – ответил Василий Порфирьевич, умышленно переводя стрелку на Королёву.
          - Это точно! - подхватила Галина Гордеевна, которая вышла на колоннаду. - И с каждым днём всё позже и позже!
          - И уже начало работы приближается к 10 часам! - продолжил нагнетать ситуацию Василий Порфирьевич.
          - И можно уйти пораньше! - повысила градус напряжённости Галина Гордеевна.
          - Да, это очень удобно! - снова поддакнул Василий Порфирьевич… И это, наконец, подействовало.
          - Эту тварь уже давно пора гнать с завода! - зло сказал Грохольский.
          В это время подошёл Пешкин, и все замолчали. Пешкин, узнав, что в 9 часов сотрудники отдела будут поздравлять Кожемякину с днём рождения, тут же позвонил Королёвой и предупредил её. Василий Порфирьевич был уверен, что сегодня ей не помешают ни пробки на дорогах, ни лифты, в которых она регулярно застревала… Но Королёва всё же опоздала... Буквально на одну минуту… Чтобы все это видели. А перед обедом Королёва разошлась: она кричала на Пешкина и на Слизкина так сильно, что у неё из носа пошла кровь. А в 16 часов Королёва ушла домой - Галина Гордеевна как в воду глядела. А Василий Порфирьевич начал пунктуально фиксировать масштабы урона, который наносила Королёвой её мать.
          Королёва попросила Пешкина:
          - Миша, отремонтируй мой тонометр, а то, благодаря маме, у меня снова поднялось давление. Мы покупаем ей хорошие продукты, а она питается непонятно чем!.. Варит какие-то странные супы.
          Королёва наивно полагала, что взять на себя уход за мамой – это всё равно, что взять в дом кота. Но даже кот даёт понять хозяевам, что он главный в доме, а что касается матери, то в этом деле всё гораздо хуже для того, кто отважился на этот шаг. Мать никогда не согласится занять отведённое ей скромное место в упорядоченной жизни дочери, тем более такая женщина, как мать Королёвой. Она до конца будет отстаивать своё право главенствовать в семье. Если Королёва хочет быть главной в своей семье, то у неё есть только один путь – отречься от матери. Впрочем, так и было, когда мать жила от неё на расстоянии нескольких тысяч километров, и дочь была для неё недосягаема.  Но Королёва сделала шаг, который отменить уже нельзя: продала квартиру матери в Новосибирске и купила ей квартиру в Санкт-Петербурге. Мать дала «любящей дочери» шанс очистить свою карму, которую она загрязнила, сделав Пешкина своим рабом: теперь она должна стать рабыней собственной матери. На самом деле это не так обидно, как стать рабыней совершенно чужого человека. Но Королёва продолжала жаловаться Пешкину и Ильюшину:
          - Представляете, я открыла почтовый ящик, увидела извещение на посылку весом в 10 кг, которую мне прислала бабулька со своими вещами - и мне стало плохо от злости! Мне одной эту посылку не донести, а дочка улетает во Францию!
          - В Куршевель? - ехидно спросил Ильюшин.
          - Да, в Куршевель! - гордо ответила Королёва, не заметив подвоха. - Потом бабулька заявила: «Мне нужны пустые стеклянные бутылки!» Я попыталась ей возразить: «Не нужны тебе бутылки!» А бабулька говорит: «Тогда я пойду на помойку!» Я испугалась: «Нет, не надо! Я найду тебе бутылки!»
          Когда Василий Порфирьевич услышал от Королёвой про пустые бутылки, он понял, что поведение жертвы она унаследовала от матери, которая собиралась искать пустые бутылки на помойке: это типичное поведение жертвы. Королёву ждут трудные времена, поскольку мать взялась за воспитание «любящей дочери». Она берёт на завтра отгул, поэтому попросила Василия Порфирьевича завизировать заявление:
          - Василий Порфирьевич! Требуется Ваша кровавая подпись!
          Королёвой позвонила родственница, и она стала жаловаться на мать:
          - Мне очень тяжело с ней! Она всегда была такая, в любом возрасте. Из-за неё погибли три человека, поэтому я её боюсь. Я постоянно срываюсь, хотя понимаю, что это нехорошо. Я боюсь, что меня может парализовать от этого. Но я справлюсь!
          «Королёва называет мать бабулькой… Значит, её она тоже презирает, - размышлял Василий Порфирьевич, слушая жалобы Королёвой. - А ведь Королёва теперь не самая старшая в семье, не самая опытная, не самая умная. Теперь она - на побегушках у матери, которой 85 лет... Как до недавнего времени у неё на побегушках был Пешкин. Королёва, впервые за два года работы в комнате 220, пошла на больничный. Она словно соревнуется с матерью, стараясь доказать ей, что больше неё, восьмидесятипятилетней, нуждается в жалости».
          Отношение Королёвой к престарелой матери подсказывало Василию Порфирьевичу, что Королёва в чём-то, может быть, была права. Она несомненно, имела очень сильную волю, а человек с сильной волей обычно бывает очень гордым. Возможно, в детстве Королёва была открытым и впечатлительным ребёнком, но, после того, как получила от матери сильную психологическую травму, решила больше никогда не страдать от такой боли и унижения. Она решила, что будет получать любовь, пользуясь своим высоким положением и силой, она докажет всем своё превосходство, а не будет плакать и просить о любви.
          Опоздания Королёвой, как и любое другое явление, имело две стороны. Когда она была в силе, то своими опозданиями она демонстрировала превосходство не только над сослуживцами, но и над начальником. Но сейчас, когда появилась мать, ежедневно демонстрирующая своё превосходство над «любящей дочерью», безоговорочное превосходство Королёвой закончилось, и опоздания стали подтачивать её уверенность в себе и своих способностях.

          * * *
          22 февраля, в предпраздничный день, Королёва пришла в 9.10, долго косилась на Василия Порфирьевича, а потом вручила Ильюшину и Пешкину подарки: Ильюшину - прозрачную кружку в прозрачной бумаге, а Пешкину - красную кружку с нарисованным на ней медвежонком с красным бантиком в золотом подарочном мешке. Василия Порфирьевича она решила проигнорировать: как волка не корми, а он всё равно в лес смотрит. Их отношения свелись к минимуму: они лишь здоровались по утрам и прощались, уходя домой… И то не всегда… Василий Порфирьевич был уверен, что у него не может быть нормальных отношений с человеком, который открыто демонстрировал ему своё превосходство. Он считал, что прав, игнорируя доверительное общение с Королёвой, которая своими вызывающими нарушениями трудовой дисциплины противопоставляла себя сослуживцам и лично ему.
          В обед должен был состояться праздничный корпоратив, но в этот раз всё пошло не так, как обычно. Гайдамака в 10 часов уехал на своё родное предприятие – АО «Адмиралтейские верфи», Крутов уехал в Финляндию. Сотрудники ПДО в 11 часов сели за праздничный стол, отметили День Защитника Отечества, и в 13 часов Василий Порфирьевич ушёл домой, потому что ему очень не нравилось то, что стало происходить в отделе.
          В последнее время Грохольский стал называть Личинкину Елену Павловну, с которой он работал уже много лет, какой-то совершенно немыслимой кличкой: Пал Пална. И, как ни странно, ему стали вторить некоторые сослуживцы - и даже заместитель Начальника отдела Чухнов. Личинкина обиделась, немного посидела за праздничным столом и ушла. Василий Порфирьевич был уверен, что Грохольский никак не может ей простить, что Гайдамака включил её в заводскую комиссию по закупкам, которую создали недавно по требованию ОСК. Видимо, он считал, что только он достоин входить в эту комиссию - как и во все другие комиссии - а Личинкина не достойна такой высокой чести.
          Василий Порфирьевич находил подобное поведение Грохольского неадекватным. Сам Грохольский обвинял Гайдамаку в том, что тот разрушает и «дружный коллектив» ПДО, и всё производство... И в то же время Грохольский своей завистью делал то же самое. В отделе собрались одни разрушители, и каждый из его сотрудников что-то разрушал… А по идее, все должны действовать в интересах команды. Василий Порфирьевич не мог представить ситуацию, когда лучшего бомбардира футбольной команды вдруг начинал бы гнобить тот, кто сам не мог забивать голы. Это было немыслимо: он мог лишь тихо завидовать профессионалу и учиться забивать голы так же хорошо, как лучший бомбардир команды... Но унижать его публично он не имел права, иначе могли пострадать интересы всей команды. Василий Порфирьевич считал, что это очень простая истина… Но она, к сожалению, была недоступна членам команды ПДО.
          В конце февраля Василий Порфирьевич стал свидетелем странного события. В 9.30 шло совещание у Генерального директора, а Гайдамака, который должен присутствовать на этом совещании, разгуливал по коридору.
          - Что происходит? - спросил Василий Порфирьевич у Самокурова, когда закончилось совещание.
          - Утром Гайдамака, идя на работу, упал в проходной и сломал руку!
          - Ну и дела! - удивился Василий Порфирьевич. - А что он тогда здесь делает?
          - Он не стал оформлять несчастный случай на производстве, - ответил Самокуров. - И это противозаконно!
          - А разве так можно?
          - Никто с нас сейчас не требует жёстко. При Крутове не чувствуется такого напряжения, как было при Фомине.
          Для Василия Порфирьевича это означало, что при Фомине Гайдамака был востребован, он был нужен именно для того, чтобы создавать это напряжение. Но после смены собственника центр власти сместился, и, если Крутов жёстко не требует соблюдения дисциплины от своих подчинённых, значит, руководители ОСК не требуют этого от него. Сейчас происходит разрушение системы руководства, созданной Фоминым для олигарха Пугачёва, и теперь сам Гайдамака не востребован, потому что участвовал в её создании. Образно говоря, сейчас Крутову достаточно Гайдамаки с одной рукой, и он вынужден действовать вполсилы. Гайдамака оказался слишком прогрессивным для нынешнего производства... И, как следствие, он сломал руку.  А однорукому Гайдамаке Королёва уже не нужна.
          Василий Порфирьевич решил, что ему сейчас лучше дистанцироваться от Гайдамаки, освободиться от отождествления себя с ним, поскольку он входит в искусственную структуру, которую Гайдамака создал для сохранения своей власти. Больше всех сейчас у Гайдамаки был востребован Пешкин, который полностью отождествил себя с Гайдамакой и Королёвой.
          У Грохольского и его подчинённых не было этой проблемы, ибо они входили в структуру, созданную ещё в советское время и составляющую основу всей системы планирования производства.
          Гайдамака сделал ставку на молодёжь, игнорируя опыт работы и положительные качества своих подчинённых предпенсионного и пенсионного возраста. А сам он в нынешнем году станет пенсионером. Своими действиями он демонстрировал окружающей среде, что отказывается принять реальность, которая его ожидает, не хочет мириться с тем, что в нынешнем году станет пенсионером. Чтобы не чувствовать себя стариком, он отождествил себя с Пешкиным и Гниломедовым. Он не мог понять, что в их окружении выглядит так же, как Василий Порфирьевич выглядел в бюро Ефимкина среди молодых сослуживцев, которые открыто стали относиться к нему высокомерно. Гайдамаке очень не хочется терять высокую должность и большую зарплату, но в этой ситуации время является врагом Гайдамаки, а не союзником. Гайдамака без устали вызывал Пешкина и Гниломедова, давал им задания, и это подтверждало убеждённость Василия Порфирьевича, что начальник, окружая себя молодёжью, пытается отречься от всех, кто напоминает ему о том, что он скоро станет пенсионером. Он это делает, потому что у него есть такая возможность, у него есть административный ресурс. А у Василия Порфирьевича и его пожилых сослуживцев такого ресурса нет.

          * * *
          Королёва, едва появившись на работе, стала обзываться:
          - Ну что, гадкие мальчишки? - сказала она и несколько раз с удовольствием повторила: - Гадкие мальчишки!
          Василий Порфирьевич понял, что у неё сегодня хорошее настроение. Ежедневно унижая Пешкина, Королёва подпитывала своё эго. Пешкин - это гарантия эго Королёвой. Пешкин - это пример того, как человек, обладающий большим, чем все остальные, знанием компьютера, всё больше становился мальчиком на побегушках у человека, который даже не знал, как включать собственный компьютер. И это произошло по воле Королёвой. В 16 часов Королёва ушла… И в самом деле, почему бы ей было не уйти, если руководители завода не требовали от своих подчинённых соблюдения трудовой дисциплины?
          На следующий день Королёва пришла в 9.15 и с порога стала рассказывать очередную сказку о том, что все её попытки прийти на работу вовремя заканчиваются плачевно... Значит, не стоит даже пытаться. Василию Порфирьевичу, который тоже слушал рассказ Королёвой, даже стало жалко её: «Бедняжечка!» Но оказалось, что у Королёвой всё не так плохо, наоборот, у неё была настоящая эйфория: она заказала на понедельник пропуск для Либермана из ОСК, с которым она писала стандарт на сетевые графики для всей отрасли — для всей судостроительной отрасли! Она будет общаться с ним лично! Какое счастье!
          По такому случаю Королёва принесла блины и устроила «семейный» завтрак с Ильюшиным и Пешкиным. Она для приличия предложила блины и Василию Порфирьевичу, но он отказался. Королёва, Ильюшин и Пешкин, в отличие от Василия Порфирьевича, не чувствовали, что работа - это тюрьма. В своём «семейном» кругу они не ощущали бессмысленной потери времени, если она имела место. Их «семейный» круг - это и был их стереотип. Поскольку Королёва находилась в эйфории, то она уже откровенно глумилась над Пешкиным. Сначала она попросила его отправить на печать документ, который прислал Либерман, и пошла за ним на принтер. Вернувшись, она подошла к Пешкину и сказала:
          - Эй, умник!
          Пешкин оторвался от своих графиков и посмотрел на неё.
          - А почему ты отзываешься, когда я называю тебя умником? Скромнее надо быть!
          Она показала Пешкину то, что он распечатал, и попросила переделать документ в другой вид… «Потому что сама она, при всём желании, не сможет это сделать», - догадался Василий Порфирьевич.
          Пешкин переделал документ и снова отправил его на принтер. Королёва пошла на принтер в БОП, увидела, что Гниломедов играет в шахматы в компьютере, и стала возмущаться. Вдоволь поглумившись над Пешкиным, Королёва ушла домой в 15 часов.
          В понедельник в 8.45 пришёл Либерман, а Королёвой, как водится, ещё не было, и сотрудник ОСК Либерман сидел за её столом и смиренно ждал большую начальницу Королёву.
          Ильюшин поручил Гниломедову, как своему заместителю по качеству, собрать предложения по изменению стандарта ПДО, он пришёл к Королёвой, и она стала требовать, чтобы в стандарте была узаконена проработка Пешкиным обеспечения работ.
          - Напишите Ваше предложение, - попросил Гниломедов.
          - Я не буду этого делать! - ответила Королёва. - Я человек не вредный, но мне это не интересно. Проработкой обеспечения занимается Пешкин, вот с ним и поговори.
          Она тут же набросилась на Пешкина:
          - Пешкин! Ты почему ничего не рассказываешь о своей работе?
          - Пойдём к тебе, - предложил Пешкин Гниломедову.
          - Куда «пойдем»? - закричала Королёва. - Сиди здесь и рассказывай, а я послушаю, что ты будешь говорить!
          Пешкин послушно стал рассказывать Гниломедову, чем он занимается.
Гниломедов, выслушав Пешкина, ушёл, потом вышла Королёва, и Пешкин спросил у Ильюшина:
          - Андрей, вот ты служил, да?
          - Да.
          - В армии есть правило, что начальник не должен отчитывать подчинённого в присутствии его подчинённых?
          - Есть.
          Василий Порфирьевич сначала не понял, что пытался выяснить Пешкин… А когда до него дошло, он не мог поверить в то, что ему открылось: оказывается, у Пешкина в голове была своя собственная структура власти, в которой главное место занимала Королёва, ей подчинялся сам Пешкин, а ему уже подчинялись все остальные, в том числе и Василий Порфирьевич, Начальник БАП, сотрудником которого является Пешкин. То есть Пешкин считает Василия Порфирьевича своим подчинённым! Василий Порфирьевич не знал, почему Пешкин так решил. Может быть потому, что все обращались к нему с просьбами? А может, потому, что ему это внушила Королёва? Василий Порфирьевич этого не знал... Зато у него возникли большие сомнения: способен ли человек с таким пониманием структуры, без которой программирование немыслимо, быть нормальным программистом.
          Но, с другой стороны, Василий Порфирьевич понимал, что происходило с Пешкиным. Любое родительское воспитание, каким бы лояльным оно ни было, неизбежно основано на воспитании у детей чувства вины перед родителями. Чувство вины перед родителями делает детей более послушными. Нечто подобное Василий Порфирьевич наблюдал в поведении Пешкина. Чувство вины перед родителями сделало его рабом Королёвой, но, когда её не было, он сам пытался очень строго контролировать Ильюшина, копируя поведение Королёвой.
          Вернулась Королёва и продолжила воспитывать Пешкина:
          - Миша, ты можешь не тратить на Гниломедова своё время: Серёжа не хочет учиться! Серёжа хочет много денег и хочет быть большим начальником! - сказала она Пешкину.
          И это было одно из очень немногих утверждений Королёвой, с которым Василий Порфирьевич был полностью согласен.
          Королёва считала своим долгом показать каждому молодому сослуживцу, что он совершенное ничтожество по сравнению с ней, имеющей огромный опыт... Но она не желала принять реальность, а реальность была такова: в ПДО, начальником которого являлся Гайдамака, все - как она сама выражалась - «молодые сцыкуны», имели преимущество перед любым профессионалом предпенсионного и пенсионного возраста. А Василий Порфирьевич уже смирился с этой реальностью.
          Вчера Королёва унизила Пешкина перед Гниломедовым, а сегодня он принёс конфеты и положил ей на клавиатуру, чтобы задобрить. Это происходит у него неосознанно, он ведёт себя как раб, который пытается схватить руку господина, избивающего его.
          Гниломедов пришёл к Пешкину, тот начал объяснять, как он создаёт технологическую модель, но его тут же прервала Королёва, обратившись к Гниломедову со строгой назидательной речью:
- Сергей, без понимания того, как происходит обеспечение работ, ты не станешь настоящим плановиком! Не прокатит, даже будь у тебя самые высокопоставленные родственники! Так что учись. Я тебя уматерила, и теперь отвечаю за тебя… Об этом меня в своё время попросил Владимир Александрович… Он человек занятый, и ему некогда этим заниматься. Ты знаешь, до моего появления здесь весь завод считал сотрудников ПДО Даунами. Мы с Мишей начали работать по-новому, и теперь уже нас не считают Даунами.
          Королёва поставила на паузу воспитательный процесс, надела наушники, Пешкин продолжил разговаривать с Гниломедовым, но Королёва, даже в наушниках, продолжала внимательно слушать его и даже периодически перебивала:
          - Миша, ты обязательно скажи о программе DRAKAR, насколько это уникальная система!
          - Хорошо, - сказал Пешкин и продолжил, но через несколько минут Королёва снова перебила его:
          - Миша, ты так орёшь, что мне даже музыку в наушниках не слышно! Говори нормально.
          Пешкин, до этого говоривший почти нормальным голосом, стал говорить чуть ли не шёпотом. Когда они закончили, и Гниломедов ушёл, Пешкин сказал Королёвой:
          - Ну, Вы видели, да? Я ему объясняю, а он то лезет в телефон, то перебивает меня: «А как это? А как то?»
          Когда Королёва была в отпуске или на больничном, Пешкин вёл себя самоуверенно, все его высказывания были безапелляционными, при этом он постоянно кривлялся. Это был настоящий монстр. И Василий Порфирьевич пришёл к заключению, что Пешкину обязательно нужна Королёва... Для равновесия. А Пешкин нужен Королёвой... Тоже для равновесия: Королёва фактически выполняет функцию родителей Пешкина. Для Василия Порфирьевича эта парочка стала наглядным пособием: ведь для него самого кто-то тоже существует в качестве противовеса. Но кто это?
          Как ни старалась Королёва обратить внимание сослуживцев на негативные качества Гниломедова, это не помогало, и вскоре Гайдамака назначил его уполномоченным по качеству вместо Ильюшина, а Ильюшин стал его заместителем.  Мальчик рос не по дням, а по часам... Как в сказке.
          7 марта, в обед, сотрудники ПДО собрались на корпоратив по случаю 8 Марта. Королёва опоздала, и Грохольский посадил её рядом с Гайдамакой, он специально держал свободным этот стул. Грохольский рассчитал всё точно - через несколько минут Гайдамака ушёл, и все почувствовали себя более раскованными. Когда пришла очередь Пешкина говорить тост, Королёва сказала:
          - Миша, говори, я разрешаю!
          Но он не смог сказать ни слова, несмотря на разрешение «мамы». Василий Порфирьевич понимал, что Королёва манипулирует Пешкиным, полностью подавляя его сексуальную потенцию… Но ведь любая женщина манипулирует своим мужчиной, используя секс в качестве шантажа. Это аксиома. Именно от женщины зависит, будет у мужчины секс или нет. Все мужчины – маленькие мальчики, добивающиеся внимания своей «мамы». В общении мужа с женой благосклонность «мамы» – это желанный секс. А если мальчик — который уже стал взрослым мужчиной - плохо ведёт себя, то «мама» его наказывает, и он становится импотентом.
          Гайдамака ушёл с работы в 15.20, а его подчинённые остались праздновать 8 Марта в полном составе: дисциплина есть дисциплина.

          * * *
          В связи с новой системой закупок, которую внедрила ОСК, во всём отделе царило оживление, многие сотрудники, которые и до этого были загружены работой, получили дополнительные функции и стали ещё более загруженными... И только БАП в полном составе оказался в застое… И стало ясно, что эта структура, которую Гайдамака накачивал кадрами, не имеет никакого отношения к производству. Оказалось, что Моряков, Королёва и Пешкин больше не нужны Гайдамаке. Василию Порфирьевичу было обидно, что Гайдамака бросил их, хотя сам Моряков продолжал участвовать в совещаниях по корпусному производству… Но Гайдамака теперь стал Директором по производству, поэтому мог себе это позволить. В такой ситуации Василию Порфирьевичу было понятно, что он напрасно берёт на себя вину за вынужденное безделье. Эта ситуация была создана Гайдамакой: он поиграл ими и бросил… Но от чувства вины было не так просто избавиться, и Василий Порфирьевич, даже участвуя в совещаниях по корпусному производству, всё равно чувствовал, что он уже не востребован у начальника.
          Но настал момент, когда Василий Порфирьевич понял, что востребованность - это его внутреннее ощущение. Когда он только начал вникать в корпусное производство, освободившись от дежурства, то делал много лишней работы, много суетился, чтобы казаться востребованным у Гайдамаки. Сейчас он уже был в курсе всего происходящего, ему требовалось меньше времени для изучения вопросов, поэтому появилось свободное время… И он решил, что не востребован у Гайдамаки, что начальник забыл о нём. Причина была в том, что Василий Порфирьевич слишком привык к гонке, в которую Королёва превратила обычную работу. На самом деле освободившееся время - это личное достояние Василия Порфирьевича, которым он может распоряжаться сам, не спрашивая разрешения у начальника и не испытывая за это чувство вины. Он не должен полностью отождествлять себя с работой, как это делает Королёва. 
          На совещании Гайдамака сказал, что закладка нового фрегата запланирована на День ВМФ, то есть в конце июля. Никто не отреагировал на слова начальника, да и сам Гайдамака сообщил об этом как о событии, которое должно произойти очень и очень нескоро… А Василий Порфирьевич, у которого появилось свободное время, вдруг осознал, что уже сейчас, в марте, надо запланировать изготовление закладной секции… А у них ещё ничего нет, даже чертежей! Он поговорил на эту тему со Старшиновым, потом с самим Гайдамакой, и тот уточнил:
          - Мы будем закладывать в июле не фрегат, а корвет... Но на закладную секцию ещё нет чертежей.
          Но после вопроса, заданного Василием Порфирьевичем, Гайдамака вдруг забеспокоился, словно почуял недоброе, при Морякове позвонил Главному технологу корветов, и тот сообщил, что чертежи закладной секции уже поступили на завод. Гайдамака оживился, позвонил начальнику конструкторского отдела и попросил его как можно скорее сделать запуск на изготовление деталей для закладной секции корвета. Процесс пошёл. Получалось, что Василий Порфирьевич своим беспокойством подстегнул самого Гайдамаку... А заодно и дал понять, что он продолжает выполнять его распоряжение - занимается корпусным производством. А это значит, что он востребован. Просто у Гайдамаки такая форма востребованности… Поэтому у Василия Порфирьевича возник вопрос по поводу самого Гайдамаки: «Почему этот опытный производственник едва не прозевал изготовление закладной секции? Мне даже трудно представить, какой был бы скандал, если бы закладная секция не была готова ко Дню ВМФ! А причина такой оплошности заключается в способностях самого Гайдамаки. У него, как у левши, очень развита интуиция, но отсутствует воображение, он не способен охватить весь процесс планирования, поэтому ему позарез нужен  DRAKAR, в котором он мог бы нажать кнопку и увидеть всё, что ему не позволяет увидеть его бедное воображение. Именно скудное воображение не позволило ему представить, что по срокам уже не просто пора запланировать закладную секцию нового корвета, а надо бить во все колокола и кричать на всех совещаниях, что сроки срываются! А моё воображение развито достаточно, и оно позволило мне представить уровень опасности».
          Гайдамака поручил Василию Порфирьевичу согласовать с Главным Технологом текст распоряжения на передачу в стапельный цех секции фрегата. Пока Главный Технолог изучал распоряжение, Василия Порфирьевича так и подмывало вставить свои замечания... Но он вёл себя достойно: дождался, когда Алексей Михайлович выскажет свои замечания, потом неторопливо высказал свои соображения. Алексей Михайлович вызвал начальников стапельного и достроечного бюро, и обсуждение превратилось в целое совещание. Позвонил Главный инженер, Алексей Михайлович ушёл к нему, и получилось, что Василий Порфирьевич оказался во главе этого импровизированного совещания, и ему даже пришлось успокаивать начальников достроечного и стапельного бюро, которые постоянно ругались между собой. Гайдамака хотел, чтобы технологи откорректировали паспорт на секцию, и это встречало сопротивление Главного Технолога и его подчинённых. Василий Порфирьевич предложил внести запись не в паспорт секции, а в ВКО (Ведомость комплектации оборудования), он настоял на своём, технологи с ним согласились, и на том они разошлись. Василий Порфирьевич был спокоен и уверен в себе… Всегда бы так…
          Но при нынешнем составе ПДО это было невозможно. Однажды, оставшись в комнате в одиночестве, Василий Порфирьевич стал прогуливаться по комнате, чтобы размять поясницу. Вошёл Грохольский и спросил, ехидно улыбаясь:
          - Скучаете?
          - Нет.
          - Скучаете! Вам делать нечего, и Вы прогуливаетесь! – настаивал Грохольский.
          - Разминаю поясницу.
          Слова Грохольского расстроили Василия Порфирьевича: Начальник БОП, конечно, прекрасно знал, что находится на самом бойком месте, и постоянно подчёркивал своё положение… Но Василий Порфирьевич расстроился ненадолго, потому что прекрасно знал: так Грохольский ведёт себя не только с ним, а со всеми сослуживцами. Взять хотя бы Личинкину, над которой он глумится из-за того, что Гайдамака ввёл её в состав комиссии по закупкам. И по отношению к Василию Порфирьевичу Грохольский вёл себя довольно предсказуемо: ведь он прекрасно понимал, что Василий Порфирьевич, отказавшись посещать корпоративы, игнорирует именно Грохольского. Поэтому он и бесится. И Василию Порфирьевичу было интересно: «Как Грохольский будет наказан за своё поведение?»
          Но в чём-то Грохольский всё-таки был прав. Василию Порфирьевичу скоро исполнится 59 лет, он многое знал и умел, но состояние неопределённости, в котором держал его начальник, лишало его уверенности в себе. Когда Василий Порфирьевич устроился на завод, источником неопределённости стал страх, что его уволят, как не справившегося с работой технолога. Сейчас источником неопределённости стал его пенсионный возраст: он чувствовал себя неуверенно подобно молодому и неопытному Гниломедову. Но, с другой стороны, состояние неопределённости не позволяло Василию Порфирьевичу стать самоуверенным стариком-пенсионером… Например, таким, как Королёва.
          Когда Гайдамака давал Пешкину какое-то задание, тот был так счастлив, что при ходьбе чуть ли не подпрыгивал... А ведь Василий Порфирьевич, чего греха таить, порой вёл себя точно так же, получая задание начальника. Но ведь задание начальника - это всего лишь работа, а работа не должна рождать в душе его подчинённого такого восторга, и подчинённый Гайдамаки не должен так сильно жаждать получить это задание. Так почему же Василий Порфирьевич решил, что у него нет работы? Как только он появляется на рабочем месте — он уже работает! Что бы он ни делал, чем бы ни занимался - это и есть его работа. Просто у Грохольского из месяца в месяц была одна и та же работа, он очень много суетился, но занимался только своей работой. Ну, и, конечно, сплетнями, и Василий Порфирьевич, честно говоря, даже не знал, на что у Грохольского уходило больше времени. А Василий Порфирьевич и свою работу делал, и корпусным производством занимался, и ночным дежурным уже побывал, и за диспетчера иногда оставался. Он глубже изучал жизнь, он видел её с разных ракурсов, поэтому его осознанность была выше, чем у Грохольского. Степень духовной свободы у Василия Порфирьевича тоже была больше, чем у Грохольского.
          Василий Порфирьевич вспомнил, как сегодня нашёл в сборочно-сварочном цехе карту Джокер… Он сначала не понял, почему она вдруг оказалась на его пути… А теперь, после упрёка Грохольского, Василий Порфирьевич всё понял: «Я -Джокер! В карточной игре Джокер может заменить любую карту, значит, я могу освоить любую работу и заменить любого сотрудника. И на это не каждый способен… Даже Грохольский».
          И последующие события подтвердили правильность оценки Василием Порфирьевичем текущей ситуации. Глушко заболел кишечным гриппом, и его увезли в больницу. У Целовальникова шла кровь из носа, и он не мог приехать на дежурство вместо Глушко. Поэтому Самокуров попросил Василия Порфирьевича выйти на дежурство... Василий Порфирьевич согласился… И усмотрел в этом событии влияние неких внешних сил: стоило ему, во время успешного общения с Главным Технологом, на несколько минут оказаться на вершине - как его тут же опустили вниз, отправив на ночное дежурство… Чтобы Василий Порфирьевич не успел отождествить себя с какой-нибудь опасной для него мыслью. А может, ночное дежурство напомнило самому Василию Порфирьевичу о том, что он очень востребован, вопреки злорадству Грохольского? И истинное предназначение его востребованности скрыто от понимания сослуживцев?
          Василий Порфирьевич пришёл на дежурство в 16.30, и Самокуров сообщил ему новость:
          - Вы срочно понадобились Гайдамаке, он тут уже кричал днём: «Где Моряков? Найдите мне Морякова!»
          В это время Гайдамака пошёл домой и, зайдя в диспетчерскую, чтобы сдать ключ от кабинета, сказал ему: «Василий Порфирьевич, ты звони мне, если что...» И ни слова о том, что он искал Морякова. Цирк, да и только! Гайдамака искал Василия Порфирьевича только тогда, когда знал, что не сможет найти, потому что его не было на заводе. Так было и в прошлый раз. И Василий Порфирьевич сделал вполне логичное заключение: «Значит, я не нужен Гайдамаке… Я перестал быть для него «нужным человеком»… - Но чуть позже он сделал более логичное заключение: - Если я не нужен Гайдамаке, то это вовсе не значит, что я не нужен родному заводу. Поэтому я дежурю, а не выставлен «за периметр», как выражается Грохольский».
          Крутова в этот день не было, и Василию Порфирьевичу не пришлось нервничать из-за его присутствия. Когда все обитатели заводоуправления разошлись, пришёл Грохольский:
          - Ну, на сколько Вас зарядили? На пару недель?
          - Нет, что ты! – испуганно возразил Василий Порфирьевич.
          - На один раз?
          - Конечно. Ведь грипп не такая уж тяжёлая болезнь.
          Василий Порфирьевич отдежурил, вышел на основную работу, и в четверг, когда в комнате сидели Моряков и Пешкин, прибежал Грохольский:
          - Есть желающие поработать в субботу? - и поздоровался за руку с Пешкиным, а на Василия Порфирьевича только посмотрел, хотя он сидел в двух метрах от Пешкина.
          Василий Порфирьевич удивился: «Надо же - как человека колбасит! Если Грохольский со мной не здоровается, значит, я имею полное право немного попрезирать его… Чтобы не терять навык в этом жестоком мире…»