Разговор

-Дура ты старая! Ты что наделала! -дед  поерзал на скамейке, устраиваясь поудобнее на потемневшей от дождя и времени  деревяшке.

Помолчал, упрямо смотря вперед. Уткнулся взглядом в  пространство. Хмурый,  угрюмый, задумчивый. Злой на весь мир.

Глаза   светлые, выцветшие  за  прожитые года, но не потерявшие блеска,  обрамленные   тяжелыми  складками век,  надежно прикрытые  мохнатыми бровями сверху. Нос,  грубо посаженный посередине лица,  тяжелые,  пористые щеки.
Густые,   щедрые во все стороны усы, скрывающие  губы.

-Говорил же тебе! Не лезь вперед батьки! Сначала — мужик!

Слова выскакивают изо рта, как мячики, упругие,  резвые,  расшевеливая усы,   уносясь в пространство с гулким звуком. В них ни гнева нет уже, ни  раздражительности,  только  детская обескураженность, несмотря на грубые  фразы. Один бесконечный, бессильный укор.

Седые кудри  вздрагивают  от каждого  кивка, поддакивая хозяйской голове,  кепка колышется на макушке, но сидит крепко, как прибитая.
 
-Кто тебя просил?- чеканит он каждое слово, - Кто тебя звал? Чё тебе вечно надо быстрее всех?

Раздраженно передергивает плечами,  откидывая руку  куда-то вбок и назад:
 -Вон, смотри,  подружки твои:  все, как у людей! - метит  огромным кулаком в сторону   невидимых подружек туда, в даль. В сторону выстроившихся рядком домиков с  деревянными крышами и  трубами, дышащими дымом.

Тыкает пальцем в воздух,  показывает направление,   трясет  назидательно, потом, поняв, что все без толку, обреченно машет кистью и  роняет руку на бедро.

Шмыгнул носом,  дернул щекой, зажмурив глаз.  Усы снова  взволновались, еле затихли.

-Всю жизнь ты непутевая! Беспокойная, как черт!  То тебе это не так, то  другое. Ни отдыха от тебя ни покоя!  То огород тебе, то елка. То не так одет, то не  ту  банку принес!  Все поперек! Все всегда через ж...

Дед  вываливает наболевшее,  словно выкидывает из  памяти. Если б можно было сложить слова в костер и сжечь — сжег бы. Но слова — бесплотны. Поступки — сделаны. Жизнь — прожита. Ничего не изменишь.

Сгорбившаяся спина, унылая, как прохладный осенний день. Вокруг  тяжелый воздух, пропитанный изморосью. Сверху — низкое, хмурое небо, все в  серых,  насупленных тучах.

Дед уставился  куда-то вдаль остановившимся взглядом. Как ребенок: руки  на коленях, словно   о них забыли,  плечи  вперед,  ворот нараспашку, кепка  набекрень. Седые локоны осторожно выглядывают из-под козырька.

Лицо  - маска. Застывшая, замершая. Взгляд  то ли вперед, то ли в себя. Задумался дед, выпал из  реальности. И половины не высказал, что хотел, а уже устал.
Да и толку-то.
Все равно ничего не изменишь.

Сидит на скамейке, не мигая даже.  Не чувствует ни  плохо проструганной деревяшки под седалищем,  ни холода, поддувающего в открытый ворот, ни  мелкого дождя,  моросящего в лицо.

Сгорбившийся,  опустивший голову,  с замершими усами.
Притихшими,  натруженными ладонями на коленях, прильнувшими   друг к другу сиротливо.
Носами стоптанных, видавших виды, но  педантично начищенных ботинок,   упираясь в  край холмика с сурово торчащим ввысь крестом. Как  котенок  упирается в бок хозяина, ища защиты и   покоя. Вплотную.

Поближе, насколько уж можно.

Все равно ничего не изменишь.