Спа-а-ать!..

Только став совсем большой, Люба узнала, что примерно половина из нас — так называемые совы, и поняла, что жизнь в целом организована так, словно специально подгонялась исключительно под жаворонков.

Этому, безусловно, есть множество разумных причин — в основном, экономических. Но вот каково в повседневной жизни конкретной несчастной сове, оказавшейся волею судеб в стае жаворонков? Которые, как ни крути, являются эталоном. Вскочил с первым звонком будильника, сделал зарядку, облился холодной водой, почистил зубы, проглотил на ходу бутерброд, отхлебнул чаю из чашки и, свежий и бодрый — в школу, в институт, на работу. И пишет на первом уроке контрольную, и сходу сдаёт экзамен по матанализу или старославу — естественно, на пятёрку, и фонтанирует идеями в КБ, и запечатлевает на холсте или на плёнке рассветное солнце, и выдаёт на-гора стране угля, и пишет до обеда пятнадцать страниц текста. Вот на кого нужно равняться!

А ты сова, и тебя угораздило родиться у двух жаворонков, и ты ощущаешь себя подброшенным кукушонком, на которого смотрят с осуждающим недоумением.

Люба была классической, ярко выраженной совой, и ежедневный подъём в школу по будильнику был для неё непрекращающимся кошмаром. В семь пятнадцать стоящий на краю письменного стола большой круглый будильник за три рубля вздрагивал и издавал резкий железный звон. Люба хитрила, заводила на один оборот, чтобы сократить время пытки, но мама безжалостно подкручивала до упора, дабы вечно сонная, ленивая, недисциплинированная дщерь наверняка проснулась и была вынуждена встать с кровати, прошлёпать босиком по холодному полу, взять тяжёлый будильник, нашарить на его обратной стороне тугой рычажок и сдвинуть его, чтобы звон прекратился. Люба проделывала всё это на автомате, и самым главным её желанием было — рухнуть обратно в постель, завернуться в одеяло и спать, спать в блаженной тишине… пока сама не проснётся. Но мама словно поджидала за дверью, входила в комнату и говорила покрытой мурашками Любе, стоящей с будильником в руках:
- Бегом умываться! Да смотри, уши и шею не забудь вымыть! И быстро к столу, завтрак готов!

Люба с сожалением смотрела на циферблат. Вон сколько ещё минуток до восьми часов, когда нужно выходить из дома! Вполне можно ещё немножко полежать, прийти в себя, как-то свыкнуться с мыслью, что надо вставать. А если не завтракать, то можно и подремать. Есть ей в такую рань ну ни капельки не хочется. Но мама непреклонна:
- Ешь как следует! Пять уроков сидеть. На голодный желудок учёба в голову не полезет. Опять вон, тройку по физике принесла!

И ставит перед Любой яйца «в мешочек», бутерброды с сыром, обжаренную картошку с колбасой, залитую яйцом, наливает чай. Чай вкусный, заварка крепкая, вяжущая язык — папа заварил, он выходит из дома в шесть, в семь у него уже начинается смена на заводе. Люба даже не представляет, каково это, и очень его жалеет. Она с удовольствием выпила бы только чаю, крепкого, сладкого, и всё. Но мама велит, и Люба послушно, не ощущая вкуса, жуёт, прихлёбывает, чувствуя, как слипаются веки.

А тройка по физике, из-за которой сердита мама, саму Любу радует. Хорошо, не двойка. Мало того, что физику она вообще не понимает, так у неё ещё пропал учебник. В школе на уроке был, а дома полезла в портфель — нету. Всё обыскала и дома, и в школе, поспрашивала у ребят и у физички — никто не видел. И что делать? Признаться учительнице, маме или библиотекарше в том, что у неё пропал учебник — а они все непременно скажут, что сама потеряла, оставила где-то — она побоялась и постыдилась и запустила предмет основательно. А случилось это ещё осенью. И весь учебный год она проходила без учебника, не делала домашние задания, а на уроках смотрела в учебник соседа, хорошего мальчишки, который благородно пододвигал его на середину парты. На контрольных и у доски выкручивалась, как могла, и всё боялась, что спросят про учебник. Так что тройка — это очень хорошо.

- Глаза-то раскрой! - командует мама, - выходить через пятнадцать минут! - и привычно досадует: - в кого ты только уродилась такая, тетеря сонная?

Люба с облегчением отодвигает тарелку, кладёт на неё недоеденный бутерброд. Мама режет хлеб толстыми ломтями, намазывает толстым слоем масла, сверху кладёт тоже толстый ломоть сыра. Так любит папа. И ей удобно — один такой бутерброд съел, и второй вряд ли понадобится. Любу всегда охватывает тоска, когда она видит это громоздкое неаппетитное сооружение. Летом на даче они как-то пили чай у маминой подруги, тёти Шуры, и Люба удивилась, что хлеб, сыр, колбаса были порезаны тоненько, ровненько, а вафельный тортик на узкие прямоугольнички, как пирожные. Люба не ожидала такого изящества от пожилой деревенской тётки, большой, громогласной, с носом-картошкой, и как-то по-новому стала на неё смотреть. Она давно уже поняла, что гораздо приятнее съесть два или даже три тоненьких бутербродика, как, например, у любимой тётечки или в гостях у подружки Ритки, чем один здоровый. Сама себе она так и делала. Однажды аккуратно нарезала половину батона тонкими кусочками, убрала в хлебницу. Для всех. В любой момент доставай и ешь. Но у них так не было принято. Отрезали всегда кому сколько надо, в хлебнице редко лежали куски. Мама полезла за хлебом к чаю и удивилась:
- Вот так да! Это кто же хлеб так настриг? И, главное, весь! Отец, хлеба больше нет. Может, Любку в булочную послать? Ни одного нормального куска.
- Ладно, не надо, - махнул рукой папа, - завтра купим.
И положил сверху на толсто порезанную колбасу второй тоненький кусочек хлеба. И, прежде чем откусить, сказал Любе таким тоном, что она моментально почувствовала себя виноватой:
- А ты больше так не делай.

Люба идёт в свою комнату одеваться. Кладёт одежду на кровать, ныряет под одеяло, борясь со сном и ознобом, снимает верхнюю часть байковой пижамы. Потом, ощущая себя моржом, ныряющим в прорубь, садится, придерживая на груди одеяло, но спина уже оголилась и зябнет. Люба вообще девочка мерзлявая.  Папа частенько шутит:
- Шелудивый-то порося и в Петровку мёрзнет!
Петровка — это Петров день. Июль, самая жара. Макушка лета. Любе кажется, что она мёрзнет от того, что её, невыспавшуюся, каждый день безжалостно выдёргивают из-под одеяла. А вот если бы она проснулась сама, немножко ещё понежилась в кровати, потянулась, повозилась, настраиваясь на грядущий день, и встав, не сразу бежала умываться, а посидела, походила по комнате, посмотрела в окно, что-то полистала, заглянула в портфель - «раскачалась» - то ей было бы тепло. Когда она была помладше, в ответ на упрёки бесхитростно оправдывалась:
- Я не доснула!..
Папа смеялся, его веселило это придуманное ребёнком словечко, а мама сурово говорила:
- Вечером надо раньше ложиться! А то, ишь, моду взяла — вечером её спать не загонишь, а утром не поднимешь!

А смысл ложиться рано, если всё равно до одиннадцати-двенадцати не заснёшь? Лежишь в кровати бодрая, полная сил, сна ни в одном глазу, хочется почитать, поиграть, что-нибудь поделать, да хоть уроки! - а вместо этого вынуждена вертеться в темноте под душным одеялом, потеть и изнывать от скуки. Лучше всего было бы почитать, но включать люстру или настольную лампу нельзя — мама заметит свет, не поленится прийти, выключить, отругать, забрать книжку. У Любы есть фонарик — выпросила на день рождения — можно пристроить книгу в уголок к стене и накрыться с головой, но к нему постоянно нет батареек.

Она торопливо застёгивает лифчик, не сразу замечая, что бретелька перекрутилась, нашаривает футболку. Материал форменного школьного платья — шерсть с лавсаном, не сказать, чтобы колючая, но шершавая, Люба от неё чешется, ей неприятно прикосновение ткани к коже. Красивые капроновые комбинации, которых у неё несколько, не спасают — слишком открытые. А у футболки заворачиваются короткие рукавчики, когда на неё натягиваешь узкое платье, приходится лезть ладошкой и расправлять. И всё равно видно складки. Это раздражает, портит настроение. Люба всегда удивляется, когда видит в раздевалке на физкультуре, как некоторые девчонки надевают такое же платье прямо на голое тело, на один лифчик. И судя по всему, прекрасно себя чувствуют. И платье сидит на них как влитое. Любе тоже так хочется, но при одной мысли об этом платье на голое тело кожа покрывается пупырышками, и всю её аж передёргивает.

Так же её передёргивает, когда она вспоминает, как ещё маленькой, лет пяти, она видела колонну марширующих строевым шагом солдат. Шёл мокрый снег, под ногами слякоть, солдаты, румяные парни, были в длинных тяжёлых шинелях, колючих даже на вид, и держали под мышкой банные веники. Мама сказала, что они идут в баню, мыться. Люба в бане никогда не была, но по рассказам имела некоторое представление, и ей стало так жалко солдат, которые, помывшись, распаренные, будут натягивать на чистое влажное тело жёсткие шершавые гимнастёрки, колючие шинели и пойдут обратно под снегом и холодным ветром. Она так отчётливо представляла себе все эти ощущения, что они запомнились на всю жизнь.

Любимым временем был вечер накануне выходного дня. Само осознание того, что завтра утром не надо вставать по будильнику, наполняло её счастьем. Хотелось продлить его как можно дольше, чтобы сполна насладиться. В старших классах ей уже разрешали ложиться вечером попозже, она могла посмотреть телевизор, почитать. Но сквозь сладкий утренний сон слышала громкие, бодрые звуки радио, голоса родителей, шум воды, звяканье посуды, сквозь щель под дверью в комнату вползали запахи еды. Но Любу от всего этого надёжно защищала твёрдая уверенность: сегодня выходной, в школу вставать не надо. Впрочем, защищала недолго. Дверь открывалась, входила мама, раздвигала шторы, сдёргивала с Любы одеяло.
- Всё спишь? Ты на часы-то смотрела? Знаешь, сколько времени?
Люба сворачивалась клубочком, нашаривала уголок одеяла, пыталась натянуть его обратно на себя.
- Вставай давай! Время девятый час, а она дрыхнет! Мы с отцом уж позавтракали давно, тебе второй раз греть не буду, иди, там на столе всё. Да умыться сначала не забудь!

Любе нравилось умываться и чистить зубы после еды, но мама придерживалась другого правила, как и её мама, Любина бабушка: умываться нужно сразу, как вскочила с постели, чтобы окончательно проснуться и взбодриться. И лучше холодной водой. И за стол садиться умытой, а не как говорила бабушка: глаз не промывши, лба не перекрестивши.

Но тот факт, что они с папой поели одни, говорил о том, что Любе всё-таки дали в выходной подольше поспать. Но ей этого было мало! И, ощущая себя виноватой и неблагодарной, Люба пыталась оправдаться: как она может знать, сколько сейчас времени, если она спит? Она же не нарочно спит так долго, она даже не знает, что уже поздно, ей спится, и она спит. И зачем вскакивать в такую рань? Чтобы что? На дачу они сегодня не едут, гостей не ждут, никаких школьных мероприятий нет. Заче-е-ем?..
- Зачем? - тоном, не предвещающим ничего хорошего, переспрашивала мама, - затем, что человеку нужна самодисциплина, порядок. Затем, что валяться в кровати  до обеда — это распущенность!
- Вон, во дворе уж ребята гуляют, другие из парка уже с пробежки вернулись,  а ты глаза всё не продерёшь, - поддерживал её папа.
Действительно, со двора доносились голоса, скрип качелей. И мальчишки из класса, человек пять, каждый день в семь утра встречались в их дворе, у турника, подтягивались, делали разные упражнения и шли бегать вокруг парка.
- А ты так и проспишь всё царствие небесное, - с досадой говорила мама и скомандовав: - быстро вставай! - выходила из комнаты, не закрывая дверь.

Маму Люба никогда не видела спящей. Во сколько бы она утром ни встала, мама всегда была на ногах, что-то делала, умытая, причёсанная, бодрая. А вот папа, который каждый будний день вставал в пять, любил в выходной вздремнуть после обеда часок-другой. Ложился на диван с газетой и через несколько минут уже похрапывал, и газета, упавшая на лицо, мерно вздымалась в такт его дыханию. Мама осторожно убирала газету, прикрывала мужа пледом и садилась тихонько шить, вязать, читать, шикала на Любу. Отец работает, рано встаёт, пусть в выходной отдохнёт, поспит.

Два года Люба училась во вторую смену. И ей нравилось, но было одно «но»: мама заставляла делать уроки утром. Это были четвёртый-пятый классы, Люба была ещё не очень большая и не могла объяснить, что ей лучше делать уроки вечером. Да, сразу после школы. Всё равно большую часть учебного года в это время уже темно гулять, да и погода часто плохая. И у Любы как раз самый пик активности, хорошо помнятся все сегодняшние уроки, хочется сразу сесть за стол, включить настольную лампу и при её тёплом свете, охватывающем тетрадь и учебник и зачернившем окно, за которым дождь или снег, сделать все задания, хорошо и красиво. Ей в это время легко и продуктивно работалось. А главное, спокойно, потому что она знала: если что-то не будет получаться или какое-то большое задание, требующее много времени, то у неё впереди целая ночь, она посидит, сколько надо, и всё сделает. А утром хорошо бы подольше поспать, не спеша позавтракать, повторить что-то устное, проверить портфель. Может быть, даже немножко погулять во дворе. Но нет.
- Уроки надо делать утром, на свежую голову. - Безапелляционно говорила мама, - чего ты там нарешаешь вечером, после школы, уставшая? Голова должна отдохнуть. И глаза. Утром при свете дня всё сделаешь. Встанешь пораньше и, если не будешь копаться, всё успеешь.

Опять это ненавистное «встанешь пораньше»! И утром Любе трудно заставить себя сесть за уроки, она не может сосредоточиться, хватается то за одно, то за другое, то вдруг вспоминает про что-то третье и панически боится не успеть. Запаса времени в виде долгой ночи нет. В час нужно выходить из дома. А перед этим обязательно пообедать. И вообще не хочется делать уроки до школы. Она привыкла после. А тут всё наоборот.

Однажды зимой к ним приехала погостить бабушка. Она жила в ближайшем Подмосковье, и они ездили к ней в гости, а тут она приехала сама, как раз в зимние каникулы. Люба бабушку любила и обрадовалась её приезду. Это было так непривычно и здорово — жить вместе с бабушкой. Она всегда завидовала ребятам, с кем в семье жила бабушка. Но действительность никак не оправдала её ожиданий.

Спала бабушка в большой комнате на диване и вставала, кажется, ещё раньше мамы — «с петухами». Проводив папу на работу, они вместе принимались за Любу. С сожалением видя, что девочка ленивая и неорганизованная — то не заставишь сесть за уроки, то от стола не оторвёшь, готова сидеть до ночи — составили для неё режим дня. Даже два — на каникулы и на учебное время. Не поленились съездить в магазин «Школьник» и купить два больших плотных разлинованных листа - «Распорядок дня школьника», украшенный репродукцией картины Татьяны Яблонской «Утро». На картинке девочка, по виду ровесница Любы, в трусах и майке делает зарядку в комнате с балконом, распахнутым в солнечное утро. Наверное, это хорошая, правильная девочка, которая легко проснулась и, бодрая, энергичная,  радостно потянулась навстречу новому дню. А Люба по утрам хмурая, вялая, скукоженная. А надо быть, как эта девочка на картине, про которую они в школе писали сочинение. Люба получила за него тройку с припиской: недостаточно раскрыта тема. А ей была неприятна эта девочка, такая вся образцово-показательная, и не хотелось писать про неё ничего восторженного, как требовала учительница. И вообще, неизвестно ещё, как там дело было. Не похоже, чтобы она вскочила по будильнику или от того, что с неё сдёрнули одеяло в самый сладкий момент утреннего сна. Может, там лето, каникулы — вон, балкон нараспашку, на нём горшки с цветами и пол залит солнцем — тепло. Родители тихо ушли на работу, а дочка выспалась, проснулась сама, повалялась в кровати, сколько хотела, теперь встала и сладко потянулась, стоя длинными ногами на тёплом полу и предвкушая долгий летний день безо всякого режима. Но так писать было нельзя, учительница рассказывала совсем по-другому.

А у Любы, хоть и каникулы, но зима, и она спит в шерстяных носках, потому что у неё вечно холодные ноги. Вчера она пришла с гуляния, и её ждал сюрприз — заполненный маминым чётким, разборчивым почерком распорядок её жизни.

Вставать надлежало в восемь, на целый урок позже, чем в школу! - сразу зарядка, умывание, завтрак. Потом уборка, чтение литературы по списку, выданному русичкой, и в десять часов на прогулку. На три часа. С лыжами, коньками, санками. Потом обед, самостоятельные занятия по предметам, которые трудно даются — физика, химия, опять чтение по списку, вторая прогулка. Ужин, свободное время — целых два часа! - водные процедуры, в десять спать. У неё заломило скулы от тоски и безысходности. Но зная, что открытый протест ни к чему хорошему не приведёт, она выместила свою злость на этой, наверное, действительно хорошей и ни в чём перед ней не виноватой девочке — пририсовала ей чёрным фломастером большие усы. За эти усы у неё отобрали фломастеры и куда-то спрятали. А когда Люба через несколько месяцев попросила их обратно, потому что оформляла какой-то доклад, оказалось, что они засохли, и их выбросили.

Вечером в последний день каникул мама сняла расписание и повесила на его место другое, для учебного времени. Снова подъём в семь пятнадцать, послеобеденная прогулка — один час, потом уроки, свободное время — час перед сном. Люба пришла из школы после шестого урока, и дома её ждал сюрприз — мама с бабушкой убрались в её комнате, навели порядок в письменном столе, в книжном шкафу и в гардеробе. Всё разложили, расставили, развесили по своему усмотрению, весь лишний, по их мнению, хлам выбросили. В комнате было чисто, пустовато, и неизвестно, что где лежит. Письменный стол застелили новой клеёнкой. Кухонной! Люба много лет просила купить на стол стекло или такой прозрачный пластик, она видела у кого-то дома, ей очень понравилось. Можно положить какие-то записки, фотографии, то же расписание. И если чем-то испачкалось, легко вытереть мокрой тряпкой. Но стекло так и не купили.

Мама и бабушка горделиво демонстрировали результаты генеральной уборки в её комнате: теперь ей только поддерживать порядок, и всё. Над столом радостно раскинула руки навстречу солнечному утру всё та же хорошая, правильная девочка. Мама и бабушка смотрели на Любу и ждали хотя бы простого «спасибо» — они полдня потратили на уборку. У Любы стали набухать слезами глаза.
- Вот так, - сказала мама бабушке, - стараешься для неё, стараешься…
Велев Любе живо переодеваться и идти обедать, они вышли из комнаты. Люба с досады снова нарисовала на картинке усы — синей шариковой ручкой. Если хотят, пусть отбирают. Этой ручкой она делает уроки.

А клеёнка испортила стол — через несколько лет, когда она протёрлась на сгибах, её хотели заменить, но она не снималась. Стол был полированный, а у неё тканевая основа, и вот этот нижний слой намертво прилип к столешнице. Клеёнку, конечно, отодрали, но поверхность стола была безнадёжно испорчена.

Со временем Люба упросила папу повесить ей над кроватью бра и таким образом как бы узаконила своё право читать в постели. И хотя ей постоянно напоминали, что много читать вредно для глаз, а особенно вредно читать лёжа, она теперь могла читать перед сном! И потом, когда веки начинали тяжелеть и слипаться, не надо было вылезать из-под одеяла и бежать через всю комнату, чтобы выключить верхний свет. Можно протянуть руку, положить книжку на край подоконника, щёлкнуть выключателем над головой и спа-а-ать!

Люба любила ночь, когда она остаётся в своей комнате одна и знает, что до утра к ней никто не войдёт. Любила спать — и особенно сладко было проснуться до будильника, увидеть, что за окном ещё темно, перевернуться на другой бок и спать дальше. Любила свои сны. Ей снились сны — интересные, яркие, приятные, как она сама говорила: цветные, широкоформатные. И она всегда удивлялась, когда кто-то говорил, что никогда не видит никаких снов или что снятся кошмары.

Но был и у неё один тревожный сон, который снился ей время от времени до конца школы. Как будто она маленькая, лет трёх, на даче, идёт с бабушкой в магазин на станции. На одном и том же месте, на перекрёстке, к ним подходит какая-то тётенька, бабушкина знакомая, с маленькой белой собачкой на поводке. Взрослые разговаривают, Люба стоит, опустив руки, ждёт. И вдруг собачка подпрыгивает и кусает её за палец. Люба поднимает руку и видит капельки крови. Так приснилось в первый раз. А потом, очутившись в этом же сне, она уже с опаской посматривала на собачку и напряжённо ждала, что она её сейчас укусит. И та кусала. И вот это тревожное ожидание неизбежного нападения мелкой собачки с острыми зубами приводило к тому, что она просыпалась в слезах и смотрела на палец — он был целый, никаких следов укуса — и понимала, что это всего лишь сон. И с огромным облегчением, зная, что теперь эта собачка приснится не скоро, засыпала снова. Интересно, что собак она не боялась, и они её ни разу не кусали.

Вынужденная много лет ложиться на час-два раньше, чем могла заснуть, Люба привыкла перед сном мечтать. Чаще всего ставила себя на место разных героев прочитанных книг и проживала сюжет - в том виде, как его написал автор, или внося свои изменения. Получалось, как будто она смотрит кино с собой в главной роли. Фильм, не добравшись до финала, как правило, прерывался крепким сном. Спала Люба сладко и даже во сне ощущала удовольствие от того, что спит. И ей снились такие чудесные сны! Это был целый мир, только её. И было так обидно, когда её резко выдёргивали оттуда — с металлическим лязгом, внезапным светом, громким окриком, сдёргиванием с сонного, расслабленного тела тёплого одеяла.

И каким счастьем было проснуться самой и продолжать лежать в тепле и тишине и вспоминать и смаковать малейшие детали сна, из которого только что вынырнула! А потом угнездиться, уютно завернувшись в одеяло, и снова сладко заснуть в надежде увидеть продолжение.

                17.07.2025