В это можно не верить

    Моя память как живого существа начинается до моего рождения. Я помню себя внутри матери на поздних сроках беременности. Это когда вокруг темно и удобно. Мыслей нет. Но ты живёшь. Это существо уровня животного, не умеющего мыслить, но это живое и оно – я чувствует, ощущает и проявляет свои потребности и отношение.
  Я помню удобное ощущение, когда мама садилась, и я лежала в покое. Когда всё было хорошо, мне было удобно и спокойно в этом тёмном, уютном месте. Я вспоминала эти ощущения спокойствия и безмятежности внутри тела мамы (и будучи частью её тела) во сне потом до 3-х – 4-х лет. Мне хотелось вернуться туда в это состояние покоя и целостности. Но это не сны, это память, которая возвращалась в снах. Я помню то, что не является сном.
  Однако хорошо маме было не всегда. Я ощущала себя (никак не ощущала), но была частью её тела, существом, живущим и связанным со всем телом матери. Я слышала её голос и голос женщины рядом. Маме часто становилось плохо. У неё был диабет и очень часто падал сахар. В это время телу мамы плохо, а мне было неприятно от всех её нервных ощущений, которые я чувствовала (я чувствовала всё, что происходило в её теле), и мне становилось тревожно и плохо. Я начинала инстинктивно шевелить руками, выражая свою боль – дискомфорт и нервное состояние, передававшееся мне по телу матери. В это время мама говорила (сверху): «Надо поесть». И ела. Я даже помню те состояния её гипы, когда её трясло и она потела.  Мне было очень неприятно. Но вот мама ела и это проходило. А сахар у неё падал постоянно.
  Когда мама была голодна, я тоже ощущала пустой живот (её)  - голод. Тогда я также начинала шевелить руками, требуя (без мыслей) пищу, выражая голод. Я как существо выражало желание насытиться.
  Когда у мамы болела голова, я чувствовала её боль (боль в её голове – сверху). Я чувствовала всё, что было в её и нашем теле.  Я понимала её простые слова такие, как «мне плохо», «надо поесть», «больно». Я не понимала, но я привыкла к этим словам и помню их значение. Конечно же сложных разговоров мамы с женщиной я не понимала и не запомнила.
  Но вот однажды моё уютное существование сменилось болью, дискомфортом от того, что меня начало толкать. Меня толкало, сжимало во что-то узкое и мне это очень не понравилось. Да, это было моё отношение, мне не понравилось. Мне было очень узко от толчков и больно. Мама стала кричать от своей боли схваток и последнее, что я помню от неё, как она крикнула: «Началось!» Меня сжимало и толкало. Мне было очень плохо. Больше я себя внутри мамы не помню.
  Родов я не помню. Маме сделали кесарево. Она чуть не умерла. Вечером перед плановой операцией (по её рассказу мне потом) ей дали ужин и не сказали, что есть нельзя. Она поела. А на операции у неё пошла рвота и она стала задыхаться. Врачи вставили ей в рот трубку и уже решили, что потеряли её, и хотели высунуть трубку. Но мама была в полусознании и слыша их голоса, подняла руку, чтобы они не вынимали трубку. А они увидели это и поняли, что она жива, и оставили трубку с кислородом.
  Маму потом отвезли в реанимацию или в какую-то палату, где было очень холодно (по её рассказу), и где её добрая медсестра отпаивала чаем. Мама долго была в той палате одна.
  А я родилась с врождённой травмой (по её словам). Мне было трудно дышать, и другая добрая медсестра всю ночь делала мне массаж для дыхания, после чего я задышала. Эта медсестра спасла мне жизнь.
  Родовая травма при кесарево.  Я не представляю, что со мной делали при родах. Но раз мама чуть не умерла, значит операция привела к травме. По словам мамы во время беременности на позднем сроке у меня обнаружили гипоксию – нехватку воздуха. Мама тогда лежала в институте сложных беременностей. Она бы могла туда не ездить, но её первый ребёнок умер при родах по халатности врачей. И мама решила, что второй ребёнок тоже не родится, и всё время нервничала и поехала в институт на сохранение.  Там ей прописали на восьмом месяце курс барокамеры для питания плода кислородом. А потом институт собрались закрывать на ремонт, и всех женщин хотели перевести по другим роддомам. Но мама закатила истерику врачу, крича, что её ребёнок умрёт в другом месте. И врач оставил её в оставшемся свободным крыле, прописав ей якобы ещё один курс барокамеры. И мама его прошла. Я думаю, от этого у меня такая внутриутробная память.  А раз мама постоянно нервничала, переживала гипы, у меня была гипоксия, то поэтому наверно и результат родовой травмы.
  Меня лечили у невропатолога до 4-х лет, после чего он сказал маме (по её рассказам мне), что последствия травмы для нервной системы прошли. Что наладилось, то наладилось, но неизгладимый результат травмы низкое зрение, повреждение зрительного нерва, общая слабость и травмированная нервная система, не отразившаяся на уровне интеллекта.
  А память моя продолжается периодами с 8-мимесячного возраста, когда я впервые увидела сильный снег и меня несли по улице. Меня возили на массаж. Я помню, как я была на руках у мамы в автобусе, и она сказала папе, что ей неудобно. Я понимала их речь, но сама тогда не думала. Я помню себя отрывками. Как мне делали массаж, и я шевелила руками и ногами просто так. Я помню себя маленькой в разное время без мыслей.  А потом они пришли. Я поздно заговорила, но всё понимала, указывая на интересующие меня предметы. Мама всё время читала мне детские стишки, чтобы я заговорила. И по её словам, когда я заговорила, я стала наизусть говорить эти стишки Агнии Барто и Маршака. Я понимала их и отлично помнила. Моя память была превосходной. И потом я уже помню себя думающей.