Время тумана

ЧАСТЬ 1

Глава 1
Пригнувшись, мы медленно пробирались друг за другом через поле, покрытое мелким кустарником. Шли уже долго. Жирная вязкая грязь, блестевшая в свете луны, предательски хлюпала под ногами и прилипала к сапогам, затрудняя шаг. Кажется, ничего так сильно не хотелось, как разогнуться, выпрямиться, размять колени, шею – но тропинка все петляла и никак не кончалась.
 – Костя… – позвал меня шепотом крадущийся позади Толя, легонько дернув за ремень. – Ты чего кряхтишь?..
 – Сам ты кряхтишь… – прошипел я в ответ.
 Я двигался первым и понимал: ненадолго перевести дух можно будет только в роще, да и то – доведётся ли?..
Вчера разведчик доложил, что в нескольких километрах от деревни, в доме лесника засели немцы, человек десять-двенадцать.
«Если нагрянете посреди ночи и застанете противника врасплох, то еще и языка в отряд приведете. Очень надо, Костя! Знаю, справишься, и орлы твои не подведут», – хлопнул меня по плечу командир.
Десять-двенадцать…
А нас трое.
Я был старшим не только по званию, но и по возрасту: мне недавно исполнилось целых двадцать два года. Толе не было и восемнадцати; прибавил себе год, чтобы взяли на фронт. Хамиту было девятнадцать. Хамит был мой земляк, казах, и хорошо знал, как меня зовут на самом деле, но называл Костей вслед за остальными однополчанами, которые никак не могли запомнить мое имя.
Чтобы как-то отвлечься от ноющей боли в спине и коленях, я решил о чем-нибудь поразмышлять.
«Что будет, если не вернемся? Главное – чтобы победа. А так… жены и дети рыдать по нам не будут – мы все холостые. А вот родители… У Хамита отец тоже на фронте. Мать одна дома с четырьмя младшими. Толю ждут мама и отец-инвалид. А у меня только апа (мама). Я один у нее близкий человек. Что с ней станется, когда придет похоронка?..»
Наконец уперлись в пригорок, взобрались на него ползком и оказались в долгожданной темноте – в роще. Со сладкой болью разогнули спины, похрустели шеями. Каждый выбрал себе по березе и, сев на сырую траву, прислонил к дереву спину. 
Сидели молча. Минут через семь двинулись дальше.
 – Строго за мной – и чтобы мне тише мыши, – скомандовал я шепотом.
Толя то отставал, то, наоборот, врезался мне в спину. Я знал: это от усталости. Храбрости у него, конечно, было хоть отбавляй, но, как видно, предпоследняя вылазка даром для него не прошла.
Он крепко после нее расклеился – от сырости, от холода. Медсестра Лиза сказала – воспаление бронхов. Спроваживала в госпиталь, и командир давал добро, но Толя наотрез отказался. «Стыдно, – сказал, – с такой чепухой больничную койку занимать».
Несмотря на юные годы, Толя уже имел медаль.
С неделю назад нас в составе семерых человек отправили в соседнюю деревню, неподалеку от которой расположился партизанский отряд. Командование получило распоряжение объединять силы, пополнять ряды для предстоящего наступления.
 На подходе к деревне мы услышали за спиной ворчание моторов. Успели нырнуть по кустам, затаились. Мимо пронеслись три мотоцикла с фрицами. Выждав с минуту, я дал команду выбираться из укрытия и отправил троих ребят разузнать, куда направились немцы, а сам с оставшимся личным составом засел в саду заброшенного дома у окраины деревни. Примерно через полчаса моя разведка вернулась и рапортовала, что немцы остановились возле дома старосты и зашли в него. Всей семеркой мы двинулись туда. Подошли к хате незамеченными. Толю я оставил у входной двери, двоим ребятам велел сторожить у окон на задах. Вчетвером ворвались внутрь.
Немцы со старостой сидели за столом – обедали. Мы застали их врасплох.
«Хэндэхох! Цурюк!» – выкрикнул я разом все, что знал на языке врага. Фрицы повскакали с мест с поднятыми руками. Один успел выхватить из кармана пистолет и выстрелил в меня. Левую руку обожгло болью, но я не придал этому значения и пальнул в ответ, попав немцу в правое плечо. Тот уронил пистолет и застонал. Тут подоспели и трое наших с улицы.
В итоге мы вернулись в отряд с вражеской мототехникой, шестью немцами и старостой (куда ж без него).
Пуля, что попала в левую руку, хорошенько засела в мышцах. Лиза сказала, что без хирурга тут не обойтись и надо бы мне в госпиталь. Я по-геройски отмахнулся: «Ерунда, успеется».
За это задание всю нашу семерку наградили медалями…
«Эх, вот бы и теперь всемером», – мечтал я, ведя свою нынешнюю жиденькую команду сквозь ночь на задание, которое было посложнее тогдашнего. Должен был вернуться хотя бы один из нас, да не в одиночку, а в компании фрица-языка.
Внезапно я ощутил что-то странное.
 – Тихо… – остановился я. – Слышите?
 – Ветер, – сказал Толя. – Что тут такого?
– Нет никакого ветра, – прошептал Хамит.
 – Вот-вот, – ответил я. – А шелест есть.
 – Шелест есть, а ветра нет, – сказал Хамит.
 – С чего бы это? – задал я вопрос, скорее, самому себе.
Мы стояли, прислушиваясь.
Запахло сыростью. Необыкновенно тяжелая и крупная капля упала мне на ладонь и разлетелась на десятки мелких капелек, затем еще одна, и вот уже их много, они собираются в ручейки и медленно стекают за воротник моей гимнастерки.
 – Ха, так это же просто дождь, – облегченно вздохнул Хамит.
 – Что-то не похоже на дождь… –недоверчиво прошептал Толя. – Совсем не похоже…
 Огромные, как мыльные пузыри, капли падали на голову, на плечи, на лицо.
 Мы двинулись вперед, и ноги стали увязать в мягкой, словно вата, земле.
 Я схватился за голову, затем ущипнул себя в руку – не потерял ли я сознание?
 – Смотрите! – раздался взволнованный голос Хамита. Я поднял голову и замер.
 – Вот он, тот самый туман, – медленно проговорил Толя.
Перед нами светилось большое ярко-сиреневое облако. Местные поговаривали, что с приходом немца в лесах стал иногда появляться этот странный туман. Он внезапно появлялся –и также внезапно исчезал. Еще говорили, что если войдешь в него, то сможешь увидеть многих людей – даже тех, кто давно умер или сгинул, –как знакомых, так и чужих. Кто-то, как утверждали деревенские, видел и самого себя в будущем. Я, конечно, был уверен, что все это бредни. А вот теперь пришлось задуматься.
– Стой, ребята, – сказал я, стараясь казаться спокойным. – Обойдем его.
 – Немца не боится, а тумана боится, – усмехнулся Хамит. – Пошли вперед, нечего в бабушкины байки верить.
 – Верно, – поддержал его Толя. – Россказни все это. От дальнего болота принесло этот туман. А что светится – так чего только в природе не бывает. Не бойся, Костя, не отдадим тебя лешему…
Он легонько толкнул меня ладонью в спину. Мне вдруг стало стыдно перед боевыми товарищами.               
– Ну, хорошо, – сказал я. – Тогда вперед.
Я ступил в зону тумана – ребята за мной. Нас окружила вязкая, густая сырость, которая, казалось, прилипала к рукам, лицу, одежде. Трудно передать это словами… Я как будто ощущал окружающий нас туман не только дыханьем и кожей, но и душой, ощущал как что-то живое. Оно прокатывалось по мне с ног до головы, а потом наоборот – с головы до ног. Моя тревога сменилась страхом – страхом перед неизведанным.
«Не сметь паниковать, – мысленно давал я команду себе, – это только кажется, что страшно. На войне страшнее. Ребята на тебя смотрят – не пасуй».
Постепенно туман стал рассеиваться, и сердце у меня в груди забилось чуть спокойнее. «Ну вот, – подумал я. – Прав был Толя: просто туман с болот».
 – Нет, ребята, – раздался вдруг позади дрожащий Толин голос. – Давайте-ка обратно. У меня мурашки по всему телу от этого тумана. Боюсь я чего-то…
 – Так- так, – сказал я.– Меня стыдил – а теперь и сам в лешего уверовал. Не дрейфь, Анатолий! Видишь – уже рассеивается, скоро выйдем на тропинку. А мурашки – это, брат, хорошо. Пускай тут, в тумане, побегают – чтобы немцу ни одной нашей мурашки не досталось…   
Толя в ответ лишь тяжело вздохнул.
Я действительно был уверен, что мы вот-вот найдем потерянную тропинку. Но вскоре стало ясно, что я ошибался. Впереди показался силуэт большого дома. Это была явно не избушка лесника. Это было красивое, можно даже сказать – роскошное здание. Стены его увивал виноградник. Вокруг сияли цветочные клумбы и росли аккуратно постриженные низенькие деревца. Лужайка сверкала на солнце... Да – здесь был день, солнечный, жаркий день!
Вход в дом находился в тени просторной уличной террасы, покрытой голубым тентом. Внутри террасы стоял круглый стол. Из дома вышла молодая женщина в чепчике и белоснежном переднике, неся на подносе кофейник, блюдца с миниатюрными кружечками, хрустальные вазы с выпечкой. Переставив все это на стол, она вернулась в дом. Мы стояли в оцепенении, наблюдая за происходящим. Минуту спустя на террасу вышли трое мужчин: пожилой и двое молодых. Они были похожи друг на друга. «Отец с сыновьями», – промелькнуло у меня в голове. Мужчины сели за стол и принялись за кофе.
 – На фронт пойдет Ральф, – не допускающим возражения тоном сказал старший.
Один из молодых людей опустил голову, а затем, с трудом подбирая слова, тихо возразил:
 – Отец, я… я не хочу. Вы же знаете, я против войны, я не смогу воевать. Тем более вы мечтаете, чтобы я стал героем. Но разве я…
 – Не хочу и слышать этого! – строго прервал его отец. –Ты же знаешь: Штефан болен. Он бы с готовностью пошел, но здоровье не позволяет. Остаешься только ты. – Голос главы семейства вдруг несколько смягчился: – Пойми, Ральф, сынок, мы не можем оставаться в стороне. Вершится великая история, мы обязаны принять участие. Когда-нибудь ты обязательно все поймешь…
Штефан – бледный, худой молодой человек – сидел молча, потупив взгляд.
Поразительно: они говорили на немецком языке, в котором я совершенно не смыслил, однако мне все было понятно до единого слова! Не знаю, как такое было возможно. Я удивился этому уже позже, а в тот момент даже не увидел в этом ничего особенного.
Затем все стало таять, растворяться в тумане – и через несколько минут на месте дома появилась ровная освещенная солнцем дорога, по краям которой зеленела трава, унизанная, как драгоценными камнями, капельками сверкающей росы.
 – Ну и куда нам теперь? – нарушил тишину дрожащий Толин полушепот.
Я обернулся к ребятам. На их лицах отображался даже не страх, а глубокое потрясение. У Толи перекосило рот, а круглое лицо Хамита вытянулось в овал. Я и сам, наверное, выглядел не лучше. Хотелось сбежать отсюда как можно скорее. Неизведанное и необъяснимое пугает больше, чем враг, стоящий напротив тебя.
 – Так, ребята, приказа паниковать не было! – кое-как взял я себя в руки.– Топаем обратно! Неизвестно, куда приведет эта милая дорожка. Может, это все фрицы нарочно подстроили…
 – Костя, а обратно – это куда? – поинтересовался Хамит, поглядев по сторонам.
Действительно, никакого «обратно» больше не существовало. Ничего похожего на ту тропинку в роще. Туман снова сгущался вокруг нас.
 – Господи помилуй! – перекрестился Толя. Левой рукой он вцепился в рукав шинели Хамита, да так крепко, что тот не мог достать из кармана папиросы.
 – Да отцепись ты! – незлобно возмутился Хамит. – Вот, покури…
 – Отставить курить! – приказал я товарищам.
 – Что же мы, так и будем здесь стоять? – совсем отчаялся Толя. – Пойдемте уже хоть куда-нибудь!..
– Хорошо, давайте за мной, – сказал я, скорее соглашаясь с Толей, чем отдавая команду.
Мы пошли в направлении показавшейся нам только что дороги – другого ориентира мы не имели. Дальше, чем на метр-полтора, ничего уже не было видно; стена тумана становилась все гуще, все ощутимее. Кажется, еще немного – и ее можно было бы пощупать рукой. Наши шинели, пилотки, сапоги покрылись фиолетовым инеем. Я смотрел под ноги, стараясь не потерять дорогу. Следом, держась за полу моей шинели, шел Толя, за ним Хамит.
Внезапно стена расступилась, и перед нами возникла очередная картина. Широкий неогороженный двор, в глубине – маленькая ветхая хата. Возле колодца – длинный грубо сколоченный дощатый стол с двумя лавками. На столе бутылки с водкой, в глубоких мисках – хлеб, яйца, мясо, на плоском блюде – гора зеленого лука, огурцы, помидоры. За столом сидят четыре немца в белых летних рубахах. Среди них – тот самый Ральф. Он сидит с опущенной головой – точно так же, как тогда, перед отцом.
 – Эй ты, молокосос, смотри сюда и слушай меня! – стукнув кулаком по столу так, что подскочили миски и бутылки, гаркнул на него немолодой уже немец (как видно, офицер). – Если еще раз не выполнишь мой приказ, я тебя расстреляю как собаку. Он, понимаете ли, не хочет убивать… А зачем тогда ты здесь!? Продолжал бы сидеть дома, прятаться под маминой юбкой! – Он засмеялся, встал из-за стола и, шатаясь, удалился в дом.
Ральф поднял голову, и я увидел на его лице кровавые подтеки.
– Я хочу сбежать, – сказал он сидящим рядом товарищам, по виду – его ровесникам.
 – Тихо ты!.. – приложил один из них указательный палец к губам. – Если они тебя услышат – нас всех убьют.
Третий немец ударился головой о стол и захрапел.
 – Себастьян, я ненавижу войну, – быстрым шепотом заговорил Ральф. – Мне очень тоскливо и страшно. Видит бог, я не хотел сюда, меня отец заставил. Он сказал, что кто-то из семьи обязан принять в этом участие; сам он не смог, потому что у него защита диссертации, а старший брат Штефан– болен. А я не хочу воевать, не хочу убивать людей, ты понимаешь? Матушка моя тоже против войны. Она не хотела меня отпускать, рыдала, стоя на коленях и умоляя отца оставить меня дома, но отец и слушать ее не стал. Что же мне теперь делать?!.
Он закрыл опухшее от побоев лицо ладонями, и плечи его затряслись. Он плакал беззвучно, боясь быть услышанным.
Эта картина тоже вдруг растаяла – так же быстро, как и развернулась перед нами. Мы снова увидели перед собой дорогу и, не сговариваясь, скорым шагом пошли по ней. Снова нас окружила сиренево-фиолетовая толща тумана. «Какую сцену увидим теперь?» – подумал я, когда он опять начал рассеиваться. Однако в этот раз случилось другое: оставив за собой последние клочки тумана, мы очутились в роще, на том же самом месте, где впервые заметили сиреневое облако. Знакомая тропка вела к лесу, уже чернеющему впереди.
 – Фуф… Кажется, вернули нас обратно… – выдохнул Толя, утирая рукавом пот со лба. – Кому расскажешь – засмеют, не поверят, правда ж, Кость! – Он даже забыл на радостях, что мы переговариваемся только шепотом.
– Тихо ты, – сказал я, отчасти разделяя Толину радость. – Было б кого засмеивать. Нам еще в эту ночь дюжину фрицев одолеть надо и живыми к своим вернуться. Вперед, ребята.
Вскоре мы вошли в лес. Хамит был выше нас ростом и, идя позади, первым разглядел мерцающий вдали огонек.
 – Вот и избушка, – прошептал он. – Не спят, что ли, полуночники…
 – Ага… – подхватил Толя, тоже заметив свет. – Небось, водочку пьют, как эти, которых нам показали…
Маленькая ветхая хата обозначилась во тьме чащи. «Как они там все поместились?» – подумал я.
Когда до хаты оставалось шагов тридцать, мы остановились и стали прислушиваться к звукам.
 – Должны быть караульные, – прошептал я.
Но никого не было ни видно, ни слышно. Только свет горел в крошечном окошке: может, керосинка, может, свеча.
– Я мигом, – сказал Толя и, пригнувшись, устремился к избушке.
Я не успел его удержать.
Шагах в десяти от хаты он упал на мокрую траву и, шустро перебирая руками и ногами, стал огибать избушку ползком, так что скоро исчез из виду.
Ожидание леденило душу, холодная лесная сырость пробирала до костей. Я с трудом сдерживал дрожь и слышал, как постукивает зубами Хамит.
 Вдруг – звук удара прикладом. Возня. Я мгновенно сорвался с места и ринулся в сторону крыльца. За углом наскочил на здоровенного немца – головы на полторы меня выше. От него разило перегаром, и глаза были белые от водки. Я что было сил двинул ему в висок прикладом, и он свалился как подкошенный.
 – О! И мой тоже закимарил… – доложил Толя с крыльца.
Хамит уже связывал моего фрица, затем связал Толиного и помог оттащить обоих подальше в лес, где и остался их сторожить.
 – Как очухаются – веди их в отряд, нас не дожидайся, – велел я земляку. – Они там понужнее нас будут.
Мы с Толей подошли вплотную к двери. Подозрительно тихо было за ней.
Я рванул дверь на себя.
 – Всем хэндэхох и мордой на пол!– ворвался я в хибару, но тут же обнаружил, что в ней нет никого, кроме связанного лесника, лежащего на полу с кляпом во рту. На столе догорала керосинка.
Толя освободил старика, и мы наскоро допросили его. Он подтвердил, что немцев было не меньше десятка, и сказал, что остальные уехали куда-то сегодня вечером, оставив за сторожей этих двоих.
– Ну что, отец, – сказал Толя, – айда с нами в отряд.
Пленные тем временем пришли в себя, и мы двинулись цепочкой в обратный путь. Я шел впереди, за мной шагал лесник, который то и дело оборачивался к пленным и смешно подразнивал их шепотом, изображая немецкую речь. За пленными, держа наготове автомат, шел Толя. Замыкал цепочку Хамит.
Я вспоминал наш недавний разговор. 
Было это как раз после той операции, во время которой я получил пулю. Командир дал всей нашей семерке два дня «вольной жизни», да еще и с усиленным пайком. Нас троих направил он к бабе Вале: «Наколите бабушке дров, истопите баньку, поешьте, выспитесь – и с новыми силами в ряды Красной армии».
Баба Валя одиноко жила на окраине деревни в маленьком, очень аккуратном домике. Все знали о ее доброте и гостеприимстве: всегда приветит, слово доброе скажет и голодным не отпустит.
Впрочем, объедать бабушку никто из нас не собирался: у каждого было по две банки тушенки, по две буханки хлеба, по шматку сала и по фляжке спирта. А еще повар насыпал нам в кулек заварки, выдал кускового сахару, немного картошки, лука и пачку соли.
Зайдя в уютный натопленный домик бабы Вали, мы сразу выложили запасы на стол.
 – Что ж вы столько всего нанесли, касатики, – нежно журила нас женщина. – Неужто сама не найду, чем вас попотчевать. Заботиться-то мне, одинокой, не о ком.
Говорили, что был у нее муж, да погиб во время зимней рыбалки, ушел под лед
 – Да не хлопочите вы, баб Валь, – уговаривал я из приличия. –Сами все приготовим.
 – Что вы, милые, а хозяйка в доме на что? – всплеснула она руками.
– Тогда берите меня в помощники, – сказал Толя и отправился с бабой Валей готовить обед. Мы с Хамитом пошли топить баню.
После сытного обеда решили поспать. Баба Валя, услышав, как Толя кашляет, запретила ему ложиться с нами на сеновале, позвала в дом. Там уложила на свою кровать, натерла спиртом и барсучьим жиром, дала того и другого внутрь и оставила спать под тремя одеялами. Мы же с Хамитом вместо сна разговорились.
 – Ты с каких краев? – спросил я.
 – С юга. Наше село находится далеко от города. Эх, знал бы ты, какая у нас красота! – произнес он мечтательно. – Вот закончится война, приезжай ко мне – увидишь. И земля у нас щедрая. Много плодов вызревает. И люди тоже – щедрые, гостеприимные, добрые…
 – Да-а… – размечтался я вслед за другом. – Вот вернемся домой, обзаведемся семьями и будем ездить друг к дружке в гости, да, Хамит?
Он опустил глаза, и мы помолчали, думая каждый о своем.
 – Знаешь, – продолжил Хамит, – здесь, конечно, тоже красиво, но вот сейчас весна – и все только начинает цвести, да и ночи до сих пор холодные. А у нас там уже многие ягоды созрели…
Он положил ладони под голову и словно бы запел:
 – Очень я люблю свою землю, свою семью: родителей, братьев, сестричку. Каждый день они мне снятся. Да, есть много хороших людей на советской земле. Вот возьми бабу Валю: какой души человек! Но таких, как наши люди, мне кажется, нет нигде. У нас самые мудрые аксакалы, народ почитает их, считается с их мнением. Если у кого случится беда, помогаем всем миром. Все друг друга уважают, никто никого не обидит…
 – Хамит, а откуда у тебя такой большой шрам на шее?
 – А, ты про это? – отозвался он не сразу и не сразу продолжил: – Это мы как-то раз с отцом ходили в степь за нашими коровами и овцами. Пастух что-то долго не возвращался, вот отец и решил выдвинуться ему навстречу. И меня с собой взял. Когда приблизились, увидели: три быка взбесились, носятся среди стада и рогами цепляют коров. Некоторых подрали до мяса, много крови было. И пыль кругом. Пастух оцепенел от страха, сидел в сторонке на коне. Отец подбежал к нему, выхватил у него из рук бич и стал стегать самого крупного быка, а тот развернулся и кинулся на него. Отец отскочил в сторону. Пастух крикнул отцу: «Прыгай ко мне», – подхватил его, и они умчались подальше от стада. Я обернулся на крики: это приближались люди из поселка. И тут один из быков подцепил меня на левый рог – порвал кожу на шее и умчался далеко в степь. Я потерял сознание от боли и упал под ноги одной из коров. Очнулся на руках у соседа. В это время вернулись отец с пастухом. Меня отвезли в больницу, там зашили рану. Я потерял много крови. Отец, помню, плакал и винил себя за то, что совсем забыл обо мне в этой страшной резне… Да, ты прав, много хороших людей. Но таких как наши, я не видел нигде. Когда я лежал в больнице, ко мне кто только не приходил: взрослые, дети, родня, соседи – и все угощали меня разными вкусностями… Как они там сейчас? Конечно, тяжело. Взрослых мужчин совсем не осталось – одни женщины, старики да дети. Скорее бы закончилась эта проклятая война. Хочется домой, на родину…
Я слушал его – и в голове рисовались цветущие сады, в которых утопал наш старенький домик. Еще я видел добрые, не по-казахски голубые глаза матери, ее белоснежный кимешек (женский головной убор) и неповторимую мягкую улыбку.
Шел второй год войны.
Хамит был зачислен в наш отряд несколько месяцев назад, и за это время я успел узнать его как душевного и легко ранимого человека. Мне нравились его непосредственность, честность и остро выраженная страсть – да, именно страсть – к справедливости. Впрочем, последнее качество я приписывал его молодости. (Себя-то я, конечно, считал уже зрелым мужчиной).
 – Послушай, – продолжил он после непродолжительного молчания. – Я никому не хотел говорить, но тебе скажу. Можешь не верить, но это правда.
Я молча, одним взглядом дал понять, что готов слушать.
 – Когда началась война, – начал Хамит, глядя в дощатый потолок сеновала, в щелях которого светлело небо,– почти сразу же всех наших мужчин старше восемнадцати лет призвали на войну. Я тоже просился, но мне сказали, чтоб дожидался совершеннолетия. Все свои запасы люди несли в военкомат, чтобы помочь фронту. Как-то вечером к нам в дом постучали. Бабушка открыла дверь. На пороге стояли незнакомые люди, а у дома- грузовик. Мужчины занесли в комнату мешок муки, поставили его у входа и сказали: «Вот мука для людей вашего поселка. Пусть берут все, кому нужно». И ушли. Они не были похожи на казахов. Я спросил у бабушки: «Кто это был?» Она сказала: «Не знаю. Может, евреи».
Хамит повернул ко мне лицо.
 – До самого моего отъезда на фронт эта мука не кончалась. Мешок оставался полным. Мы брали из него сами, и почти ежедневно приходил кто-нибудь еще, чтобы взять миску муки.
Я верил рассказу друга, и Хамит понял это по моему лицу.
 – Интересно, – снова обратил он задумчивый взгляд в потолок, – насколько еще хватит этого мешка? Недавно я получил письмо от мамы, она пишет, что мука до сих пор не кончилась. Она кормит всех людей из нашего поселка. Эх… Какие все-таки наши люди душевные, славные. Это у нас в крови – помогать друг другу. Иначе как бы выжили в такое страшное время…
В дверях сеновала появилась баба Валя:
 – Касатики, что ж вы не отдыхаете? Уже и ужинать пора.


Глава 2
Мы осторожно шли по ночному лесу.
«Скоро начнет светать, – говорил я себе. – Это хорошо: быстрее доберемся до расположения».
Пленные значительно замедляли путь, еле перебирая ногами в тяжелых сапогах, да и вообще: обратный путь, как известно, всегда кажется длиннее и утомительнее. Я чувствовал, что силы мои на исходе.
«Дотянуть бы без приключений до своих, а там со спокойной душой на боковую», – подбадривал я себя сладкими мечтами.
Мечты прервал отдаленный шум человеческих голосов. Я жестом приказал всем остановиться.
Хамит направил дуло автомата в лицо одному из немцев.
 – Только пикни. И тебя касается, – бросил он взгляд на второго.
Мы прислушались к шуму.
 – Немецкий говорок, – раньше других определил лесник. – Кажись, двое. Со стороны поляны голосят. Давай-ка я, командир, на разведку слетаю.
 – Давай, – согласился я, – ты тут все тропки знаешь. А я за тобой.
 – И я, – вызвался Толя. – Вдруг их там больше.
 – Ладно, – махнул я рукой. – Дольше с тобой спорить. Веди нас к фрицам, лесная душа. 
Пригнувшись и став похожим на зверя, лесник бесшумно юркнул в густую тьму. Мы с Толей пустились за ним вниз по пологому склону, стараясь не отстать и защищаясь ладонями от веток, летевших в лицо. Минуту спустя лесник остановил нас у края просторной поляны и залег в черничнике. Мы последовали его примеру.
 – Вон они, родимые… – шепнул мой провожатый.
По высокой траве вдоль опушки, приближаясь к нам, шли трое. Их лица уже можно было хорошо различить в первом свете утра. Впереди шел Ральф. Второй солдат, шагая позади, то и дело с силой толкал его в спину дулом автомата. Третий, замыкавший шествие, тоже был мне знаком: это был Себастьян – тот, кому Ральф рассказывал, как невыносимо ему воевать.
«Ведут на расстрел», – мелькнуло у меня в голове.
 – Ступай-ка, отец, назад, к пленным, – велел я леснику. – Что-то мне неспокойно, что Хамит там с ними один нянчится.
Лесник, бросив на меня недовольный взгляд, бесшумно удалился. 
– Ну что, Толя, – сказал я, – поприветствуем старых знакомых?
Немцы, как по заказу, остановились в нескольких шагах от нас. Солдат, который подталкивал Ральфа, отдал какой-то приказ Себастьяну, но тот стал отнекиваться, маша в знак протеста руками и крича что-то по-немецки.
 – Найн, Себастьян… Найн… – заговорил Ральф слабым голосом, обращаясь к другу.
Я кивнул Толе, и с криком «хендехох!» мы выскочили из своего укрытия.
Ральф стоял как вкопанный, а другие двое бросились в разные стороны. Я дал короткую очередь по незнакомцу, и он свалился замертво. А Толя – я заметил это – даже не стал целиться в Себастьяна, дав немцу скрыться в лесу.
 – Почему не стрелял? – спросил я его. – Нарочно, что ли, дал ему уйти?
 – Да что ты, Костя… – оправдывался он.– Просто пока целился, он и улизнул.
Я не признавался себе в этом, но где-то в глубине души был рад тому, что Себастьяна не застрелили.
Взяв под конвой Ральфа, мы вернулись к остальным и отправились дальше в путь. Ральф не оказывал ни малейшего сопротивления. Он смотрел на нас бессмысленными, отрешёнными, какими-то безжизненными глазами и молча повиновался. Так или иначе, мы спасли его от верной гибели.
Командир встретил нас с распростертыми объятьями.
 – Костя! ребята! какие же молодцы!
 – Приказ выполнен, товарищ командир, – рапортовал я бодро. – Вернулись живыми, взяли двух языков.
 – Как двух? Их вроде трое, – удивился он.
 – О третьем попозже отдельно доложу, – ответил я уклончиво и кивнул на Ральфа. – Накормить бы его, а то как бы концы не отдал…
Пленных взяли под охрану, а мы поели, выпили чаю и уснули без задних ног.
Проснулись только к вечеру. Узнали, что первых двоих языков удалось хорошо разговорить, их уже отправили в штаб. А «хилого» пока оставили.
– Помрет по дороге, – сказал командир. – Пусть пока у нас побудет.

Теперь я видел Ральфа почти каждый день. Его нередко выпускали погулять, причем без особого надзора, потому что все вскоре убедились, что он и не думает никуда убегать. Немец постепенно приходил в себя. Командир сказал, что выжать из него ничего не удалось, так как он, вероятно, ничего и не знает.
 Медсестра Лиза, которая ухаживала за Ральфом, рассказала, что у него было сломано несколько ребер.
 – Били они его безжалостно, – с сочувствием сообщала она. – А все потому, что воевать не хотел. 
 Лиза пришла к нам в отряд осенью вместе с другими девчатами. Она была самой юной среди медсестер. И самой симпатичной: ямочки на щеках, большие голубые глаза, детская улыбка, в ответ на которую всякому тоже хотелось улыбнуться. Многие ребята заглядывались на нее и намекали на свои горячие чувства, но наш командир сразу взял девушку под свою опеку.
– Считайте, что это моя дочь, – говорил он. – И жениха мы ей будем подбирать не раньше, чем война закончится.
Толя как-то признался мне, что влюблен в Лизу.
 – Вот только не интересен я ей, – сокрушался он. – Да она, кажется, вообще ни на кого не смотрит. И впрямь, видать, «папу» своего слушается.
Толя не знал тогда, что ему вскоре представится случай на деле доказать даме сердца свою любовь…

 – Тщщщ… – шептала Лиза на ухо Ральфу, – тише, не плачь, все обойдется, все будет хорошо, вот увидишь…
 Она полулежала рядом с немцем на своем белом халате, постеленном поверх грязного матраса, на котором спал Ральф. Она прижимала пленного к груди, а он, словно ее маленький сынишка, всхлипывал и утирал слезы белым платком, который она дала ему.
 – Нет хёрёшё, нет хёрёшё, – повторял он, а потом лепетал что-то быстро-быстро на своем языке и, снова впадая в отчаяние, начинал рыдать.
 – Ох, бедненький, что же будет с тобой… – приговаривала Лиза, гладя его светло-русую голову, и глаза ее наполнялись слезами.
Они лежали так долго, то плача, то вновь успокаиваясь, и незаметно уснули в объятиях друг друга…
Спустя несколько часов солнце заглянуло в крошечное окошко сарая, где держали Ральфа, и прямым лучом ударило молодому немцу в лицо. Он проснулся, обнаружил лежащую рядом Лизу и, вскочив, стал нервно трясти девушку за плечи
 – Шнелле, Лизхен, шнеллле! – тихо, но настойчиво повторял он.
 Лиза быстро поднялась, одернула юбку и посмотрела в щель дощатой двери.
 – Эх… – с досадой шептала она. – Ребята уже ходят по двору…
Она сделала глубокий вдох, а затем медленно открыла дверь, осторожно вышла во двор, взяла стоявшие у сарая пустые ведра и не торопясь пошла к реке. Кажется, никто ничего не заметил.
Утро было ясное. Ночная прохлада быстро отступала, птицы щебетали на все лады, пахло мятой и полевыми цветами.
 – Лиза, – раздался за спиной медсестры знакомый голос.
Она вздрогнула и обернулась: командир.
 – Ты что так рано? Могла бы еще поспать.
 – Доброе утро, товарищ командир, – ответила она весело. – Да вот что-то не спится. Решила за водичкой сходить.
 – Ну-ну… – сказал он и скрылся в избе.
Деревня была, можно сказать, заброшенной. Лишь в нескольких домах остались старики, отказавшиеся перебираться в поселок. Старожилы не сидели сложа руки. Вставали с петухами, кололи для отряда дрова, помогали нашим поварам, часто угощали нас дарами леса – пахучей земляникой и грибами. А то, бывало, и вовсе принесут зайца или перепелов. Тогда повара целый пир устраивали.
– Гуляй, орлы, пока война позволяет, – говорил командир. – Не сегодня завтра в бой. 
По его словам, наш отряд, незаметно расположившийся в глухой деревне, имел стратегическое значение. Немцы были уверены, что в этом районе нет ни регулярных войск, ни партизан. И нам эта их уверенность была на руку. Мы держали связь с партизанским отрядом, который ушел глубоко в лес. Отряд был немаленький; в случае сражения мы готовились объединить силы. Немцы находились не так уж далеко. Они считали эту территорию своей – и наша встреча с ними была лишь делом времени.
Может, из-за напряженности ожидания, а может, еще из-за чего – но между нашими ребятами все чаще стали происходили мелкие стычки. Причиной одной из таких стычек стала Лиза.
Лиза, как я уже сказал, нравилась не только Толе. Вздыхал по ней и Сашок из нашего отряда…
Через несколько дней после того, как нас наградили медалями за языков, приведенных из деревни, ребята упросили командира, чтоб разрешил личному составу легонько отметить это событие. Пообещали, что вести себя будем тише воды, ниже травы.
Стол накрыли в большой заброшенной избе, отведенной под медпункт.
Повара отварили картошку и приготовили утку, принесенную одним из наших старожилов, поставила на стол соленые огурчики и квашеную капусту. Нашлось даже несколько плиток шоколада. Выпили по стакану разведенного спирта и быстро захмелели.
 – Что-то герой наш невесел, – кивнул кто-то из ребят на Толю.
 – Ага, – подтвердил Сашок. – Видать, на личном фронте дела не так хорошо идут, как на боевом. Кое-кто в его ласковый плен никак не сдается… 
 Толя покраснел, желваки заходили у него на скулах, но он молчал.
 – Да чего ты занервничал? – съязвил Сашок. – Все ведь знают, по ком сохнешь!
 – Уймись! – сказал я Сашку.
Но тот, не обращая внимания, продолжал:
 – Чего молчишь-то, Толя? Правда глаза колет?
Толя схватил стакан и хотел уже швырнуть им в насмешника, но я успел поймать друга за запястье.
 – Да ты!.. да как ты смеешь!.. – вырывался Толя. – Что ты вообще понимаешь!..
 – Тихо, Толя, тихо… – я не без труда вывел его на улицу, проводил в наш домик, уложил на койку и отдал приказ «в течение получаса оказывать давление головой на подушку». Приказ помог: не прошло и пяти минут, как мой беспокойный друг заснул крепким детским сном.
На следующий день никто не обсуждал происшествие и, разумеется, не доложил о нем командиру.
А вскоре после второй нашей вылазки, когда Ральф уже находился в нашем лагере, Толе представился случай доказать Лизе свою любовь…

Она отправилась за несколько километров в соседнюю деревню. Нужна была ткань. Запасы марли подходили к концу, а пополнить их было неоткуда. Вот и решили наши медики сами приготовить стерильные бинты из материи, раздобытой у добрых людей. Лиза обошла уже несколько домов, в каждом из которых ей давали старые простыни, полотенца, фартуки и платки. Одна из хозяек сказала Лизе, что лучше бы ей не показываться на глаза новому старосте и его помощникам-стукачам.
 – Вынюхивают, проклятые предатели, не появлялись ли наши, – полушепотом сообщила женщина, протягивая Лизе большой сверток со старыми своими платьями. – Вот, бери, тут много. И не такие уж старые, на бинты точно сгодятся. Только уж не задерживайся больше у нас, ступай к своим подобру-поздорову. А если остановят, говори, что приехала из другого района навестить сестру. Этот в курсе, что у меня сестра есть, а в лицо ее не знает.
Лиза кивнула, но, выйдя от женщины, пошла в следующую хату; ей хотелось набрать как можно больше материи.
– Мир вашему дому, –сказала она, войдя в темную избу, и в нерешительности остановилась.
Она сразу поняла, что о бинтах для бойцов в этих стенах говорить не будет, и похвалила себя за то, что догадалась припрятать мешок с материей в зарослях крапивы у плетня.
На лавке у печи сидела женщина лет пятидесяти – без платка, в фартуке поверх грязного засаленного халата. Рядом на кровати сидел широкоплечий мужчина тех же приблизительно лет с красным круглым лицом и ехидной улыбкой. Лиза поморщилась, не сумев спрятать отвращения. Мужчина впился в нее своими крошечными глазками и, видимо прочитав в Лизиных глазах презрительное к себе отношение, с фальшивым радушием произнес:
 – Ну чего стоишь? Проходи-проходи, партизаночка.
 – О чем это вы? – спокойно возразила Лиза (самообладание вернулось к ней). – Я к сестре пришла, а ее дома нет, вот я и решила зайти к соседям. Может, думаю, знают, где моя сестрица и когда вернется.
 – Так я тебе и поверил! – приторная улыбка мгновенно сплыла с его лица, глазки сверкнули злобой. –Ну-ка открывай сумку! Что там у тебя?
 – А вы кто такой, чтобы меня обыскивать? – смело отвечала Лиза.
 – Я новый помощник старосты. И имею разрешение проверять кого захочу. А ну выкладывай все из сумки!
Он подошел к девушке и грубо толкнул ее в сторону середины комнаты, где стоял стол.
В сумке у Лизы лежал сверток платьев – тот, что дала ей женщина, рассказавшая о предательстве старосты. Девушка выложила его на стол.
 – Что за тряпки? – начал допрос помощник старосты.   
 – Не тряпки, а платья. Они мне велики стали. Вот хочу, чтоб сестра мне их подшила, а какие понравятся – пусть себе возьмет.
 – Отчего ж ты, милая, так исхудала, что платья сделались велики?
 – Война идет, – отвечала Лиза. – Не каждый день досыта едим.
 – А почему сама не подошьешь? Руки не из нужного места растут?
 – Отчего же? Шить я умею, но не так аккуратно, как сестра. Она настоящая мастерица.
Мужчина повернулся к хозяйке:
 – Это правда, что ее сестра шить хорошо умеет?
 – У нас тут все шьют, – пожала плечами хозяйка. – Многие этим кормились до войны.
Он смерил женщину недоверчивым взглядом, а затем скомандовал Лизе:
 – Вставай. Пойдешь со мной.
 – Никуда я с вами не пойду, – твердо произнесла Лиза. – Я ни в чем перед вами не провинилась.
 – Вставай, говорю, а не то прямо здесь пристрелю!
В руке помощника старосты сверкнул пистолет. Лиза поднялась и направилась к двери.


Глава 3
 Лиза не вернулась в отряд ни вечером того дня, ни утром следующего. Командир вызвал меня к себе.
 – Как думаешь, Костя, кого можно отправить за ней в деревню? – спросил он.
 – Отправьте меня и Толю. Мы лучше всех в отряде эту деревню знаем.
 – Нет, Костя, идти нужно одному, чтобы не привлечь лишнего внимания.
 – Тогда разрешите мне одному.
 – И снова нет, Костя, – мотнул головой командир. – Ты у нас казах. Если в деревне предатели, тебя вернее вычислят. Пусть идет Анатолий.
Через несколько минут Толя стоял, вытянувшись, перед командиром.
 – Смотри, – инструктировал тот. – Если узнаешь, что она в плену, лучше не суйся, просто вернись незаметно. Бог даст, войдем в деревню – освободим ее.
Провожая друга, я обнял его и сказал:
 – Обещай, что вернешься.
 – Постараюсь, – ответил Толя, улыбаясь как-то виновато и вместе с тем по-детски.
Я верил, что вечером он вернется – с Лизой или хотя бы один, но с добрыми вестями.
День был такой ясный, теплый, ласковый, что я несколько раз спрашивал самого себя: «А может, и нет никакой войны? Может, она показалась, приснилась, явилась в том самом волшебном тумане?»
Кстати, нашему рассказу о тумане в отряде верить не захотели. 
– Нашли дураков, – говорили наши ребята. – Еще про русалку с лешим расскажите.
Ну да, услышь я сам такую историю, тоже вряд ли поверил бы. Тогда я решил проделать следующий эксперимент. Я попросил Лизу поговорить с Ральфом. Она лучше нас знала по-немецки. 
– Ты спроси его, – сказал я ей при ребятах, – есть ли у него там в фатерлянде брат по имени Штефан и имеется ли возле дома этакая веранда, где они втроем с папашей и братом пили чай с булочками и где было решено, что он, а не Штефан, отправится на войну. Спроси, а мы на него посмотрим.
Лиза согласилась побеседовать с немцем в нашем присутствии. Первый же ее вопрос, о брате, привел Ральфа в такое волнение– я бы даже сказал, смятение, – что он едва не потерял сознание. Затем он сам о чем-то с жаром спросил собеседницу, и не нужно было переводчика, чтобы понять смысл вопроса: «Откуда тебе все это про меня известно?»
После этого эксперимента кое-кто из ребят поверил нам, да и те, кто по-прежнему сомневался, все же перестали насмехаться над нами.

Была в той деревне у Толи знакомая старушка. К ней-то он и наведался первым делом.
 – Привет, бабуся. Какие новости?
 – Покамест Бог милует – немца в деревне нет. Да вот разве староста совсем озверел – по домам ходит, у людей последнее забирает. Дом у него самого большущий; в погреб съестное сносит, в сарай живность загоняет. Никак для фрица хлеб-соль готовит. Будет с почестями встречать врагов наших.
 – Известно ли, когда придут немцы?
 – Точного дня и часу тебе не скажу, но говорят, что со дня на день. Да ты и теперь, милок, шибко у нас не разгуливай – есть и без немцев, кого бояться. Появился тут недавно один. Помощником старосты себя назвал. Здоровенный такой, крепкий, – а на лицо – тьфу! – дюже мерзкий! При пистолете ходит. Все его боятся. Бабы говорят, беспощадный он – может и убить.
 – Понятно. Учтем. А вчера, бабуся, к вам в деревню никто не заходил? – осторожно спросил Толя.
 – Как же, как же! – старушка стукнула себе в лоб сухой ладонью.– Девчушка приходила. Молоденькая, красивая. Просила тряпки старые на перевязку бойцам. Я ей старых простыней с десяток отдала. Ваша, чо ли, девочка?
 – Наша, бабуся, наша… – озадаченно ответил Толя. – И мне бы теперь узнать, что с ней…
 – А ты задержись покамест у меня. Я по деревне пройдусь, что смогу разузнаю,– старушка уже накидывала на седую голову цветастый платок. – Чайку горяченького попей. А у шкафэ хлебушек с сальцем отыщешь. Соседи поделились.  Тишком от этих нелюдей кабана зарубили, мясо нашим в лес передали и для нас, деревенских, немного приберегли. А то ведь страшное дело – совсем с голоду люди пухнуть стали! Ну, все, я скоро ворочусь. Только дождись меня, не уходи.
Бабушка перекрестилась и шустро выскользнула в дверь.
Толя взял кружку, чайник и плеснул себе кипятку. В шкафчик за съестным заглядывать не стал – нехорошо объедать старушку.   
Прошел час, прошел другой – хозяйка не возвращалась.
Толя нетерпеливо мерил шагами избу, скрипя половицами. «Ну почему же так долго?» От напряжения тяжело было дышать.
Наконец он не выдержал, открыл дверь и, быстро осмотревшись, вышел на улицу. На свежем воздухе у него сильно закружилась голова. Он прислонился к стене, задышал тяжело и на какое-то время, как ему показалось, лишился чувств, а когда опомнился и протер глаза – увидел, как перед ним расстилается вязкий розоватый туман…
 Он медленно пошел вперед (он уже знал, что если попал в такой туман, то надо идти сквозь него вперед, другого выхода нет) и вскоре увидел опушку леса. Посреди поляны на расстеленной шинели сидели Лиза и Ральф.
 – Милая Лиза, если б ты знала, как я не хотел воевать! – со слезами на глазах говорил немец, и Толя прекрасно понимал его речь. – Но мой отец – сущий деспот. Он решил, что кто-нибудь из семьи непременно должен взять в руки оружие. А я с детства боюсь крови, я не хочу никого убивать! Я вообще против насилия. Что же теперь будет?.. Назад дороги нет. И здесь мне не жить.
 – Не плачь, – успокаивала его Лиза. – Я спасу тебя, обещаю.
 – Лиза! – крикнул Толя, подойдя к беседовавшим почти вплотную. – Пойдем скорее со мной, брось ты этого фрица! Тебя в отряде ждут!
Но ни Ральф, ни Лиза не обернулись на крик. Они не видели и не слышали Толю.
Снова перед бойцом расстелился туман, приглашая идти дальше, – и он пошел, и едва туман рассеялся, увидел другую картину. 
Хамит стоит над пожилым человеком, держа в руках автомат и собираясь дать очередь прямо в голову старику.
 – Остановись! – закричал Толя, но его крик снова никто не услышал, и Толя побежал дальше в туман.
Он бежал, чувствуя, как бешено прыгает в его груди сердце, а потом вдруг снова обнаружил себя возле дома приютившей его старушки.
 – Ты где, милок? – услышал он хозяйкин голос. – Не потерял меня?
 – Здесь я, бабуся... – поспешно вошел Толя в избу, стараясь скрыть волнение от недавнего путешествия сквозь туман. – До ветру бегал…
 – А я чуть не все дома обежала. Не каждого у нас напрямки порасспросишь, потому кое-где и засиживалась.
 – Не томи душу, бабуся. Рассказывай, разузнала ли чего?
 – В общем так: девчушку твою увел помощник старосты – тот самый, с противной рожей. Увел в комендатуру – так у них теперь это называется. Только ты не вздумай туда соваться, пока светло. Отдохни покамест, а как ночь опустится, вместе пойдем туда. Я знаю, как тебе помочь.
С наступлением темноты старушка и ее гость направились в сторону комендатуры – бывшего деревенского амбара. В окнах постройки было темно.
 – Ты дом-то обойди, – шептала бабушка. – Там окна низкие, а последнее справа не закрывается – едва толкнешь, оно и откроется. Только сперва убедись, что никого из предателей внутри нет. А я пока тут постою. Если встречу кого, отвлеку внимание.
Прокравшись на задний двор, Толя нашел нужное окно и на мысках попробовал дотянуться до него рукой – не хватало каких-нибудь нескольких сантиметров. У стены валялись колотые дрова. Солдат выбрал длинное полено, толкнул им створку – и та с легким скрипом послушно откинулась.
 – А ну стоять! – внезапно перед ним вырос огромный мужчина с автоматом. – Руки вверх! Кто такой?
 Не раздумывая, Толя с размаху саданул ему по голове поленом, а затем выхватил у него из рук автомат и, что было сил, ударил противника по темени прикладом. Здоровяк, будто из него разом вынули все кости, грузным мешком повалился на землю. Миг – и Толя был уже внутри здания. Одна из дверей была заперта, вторая поддалась. Толя медленно отворил ее и увидел привязанную к стулу Лизу.
 – Лиза, это я – Толя… – сев перед своей любимой на колени, он быстро перерезал на ней все десять-пятнадцать тугих витков веревки. – Вот так. Вставай, Лиза. Никто больше не посмеет обидеть тебя. Бежим, скорее…

«Ну, уж теперь-то ее сердце наверняка растает», – думал я наутро, когда Лиза вернулась в отряд со своим доблестным спасителем. Но не тут-то было. Вечером того же дня случилось неожиданное…
Проснувшись, Лиза тут же поспешила в сарай, где содержался Ральф. Кто-то из ребят заподозрил неладное и решил проследить за ней.
Едва увидев девушку, немец со слезами бросился ей на шею. Она успокаивала его:
 – Не плачь, мой мальчик, видишь – я вернулась живая и невредимая. Я тебя в обиду не дам. Поговорю с командиром, скажу, что ты не убивал никого. Командир у нас добрый, он все поймет, я ведь ему как дочь.
 – Найн, командьир, – горько запротестовал Ральф. – Длья командьир я есть дойче зольдат.
– А если солдат, – сказала Лиза, – тогда я сама тебе помогу бежать. А после войны мы обязательно будем вместе.
Разговор был передан командиру. Тот отреагировал мгновенно:
 – Быстро привести ко мне медсестру.
Она зашла к нему, робко оглядываясь по сторонам.
 – Вызвали, товарищ командир?
 – Вызывал, – холодно сверкнул глазами командир. – Что там у тебя с этим фрицем? Ну! Говори! – стиснул он её запястье, еле сдерживаясь, чтобы не дать ей пощечину. – Они нас!.. а ты его!.. Как ты могла! Это трибунал! Измена родине!
 – Товарищ командир, – заговорила Лиза. – Понимаете, он не фашист, его отец отправил, а он не хотел воевать. Он от одного вида крови в обморок падает. Ребята же вам сказали, что его свои собирались расстрелять. – У девушки задрожал подбородок, глаза наполнились слезами. – Молодой он, жить хочет… И я хочу!..
Плечи девушки затряслись, она зарыдала.
Командир подался было ей навстречу, чтобы обнять и по-отцовски утешить, но сам себя остановил и с негодованием отошел к окну. Он закурил и снова быстро приблизился к плачущей.
 – Девка! Что ты делаешь с собой, с нами, со мной? Или наших тебе парней не жалко?
 – Жа… лко… – шмыгая носом, ответила Лиза. – Всех жалко…
 – На вот, – протянул он ей платок. – Чистый.
Лиза вцепилась в лоскут, как голодный вцепляется в хлеб, и подняла на командира полные надежды глаза.
 – В общем, так,– заговорил он строго, стараясь не глядеть на нее. – С этого дня – лагерь самовольно не покидать и к немцу чтоб ни ногой. Донимать тебя упреками никому не позволю. Но если подведешь… – тут он все же поднял на нее воинственный взгляд, – …тогда пеняй, девка, на себя: будет с тобой другой разговор.
С этого дня взгляд у Лизы померк. Казалось, улыбка навсегда покинула лицо нашей красавицы. Она ходила среди нас тихая, розовые щеки побледнели, под глазами появились темные круги. Подруги, о чем-то прознавшие в отряде, с нею почти не разговаривали, а когда шушукались между собой, Лиза улавливала в их шепоте слова «изменница», «предательница», а то и слова погрязнее.

Глава 4
Была глубокая ночь. Лиза открыла глаза и прислушалась к дыханию девушек – трех своих соседок по комнате. Они крепко спали. Лиза бесшумно поднялась, достала из-под кровати несколько заранее припасенных подушек и уложила их под одеялом. Затем на цыпочках подкралась к двери и, резким движением открыв ее, выскочила на улицу. Затем забежала в складской сарай и взяла оттуда два туго набитых вещмешка…
Несколько минут спустя они с Ральфом уже бежали сквозь лес.
 – Надо уйти как можно дальше, – задыхаясь, говорила она Ральфу. – Наберись терпения, милый. Мы справимся.
О побеге в отряде узнали ближе к середине дня. Утром девчата, как и было задумано беглянкой, поверили, что она спит под одеялом, и, окликнув ее разок-другой, махнули рукой: лежи, мол, тоскуй дальше по своему фрицу. Только в обед солдат, что принес немцу поесть, обнаружил, что пленного нет на месте, а когда я доложил об этом командиру и тот немедленно потребовал к себе Лизу, выяснилось, что нет и ее.
 – Вот и верь после этого бабам… – тяжело вздохнул командир. – А еще верно говорят: задним умом человек крепок. Надо было этого доходягу фрица в штаб с остальными отправить, а еще лучше – в расход пустить. Тьфу ты!– досадовал он. – Дура, дура ты, девка! Была нам сестрой и дочерью, а стала кем? Предательницей…Эх… Костя, – обратился он ко мне.– Ты снаряди сейчас же на поиски троих-четверых ребят. Хамита отправь непременно.
 – Товарищ командир, Толя тоже наверняка…
 – Нет, только не его, – оборвал он меня. – Тут сердечный интерес будет только во вред. Точка.
По правде сказать, я был согласен с командиром. Толя в последние дни ходил сам не свой.
 – Хочу задушить этого фрица, – признался он мне однажды.– Не доведет он ее до добра.
 – А ты с самой Лизой о нем говорил?
 – Говорил,– мрачно ответил Толя. – И как ты думаешь, что она мне сказала? Что ей его, бедного, жалко до смерти. Советскому солдату, говорит, не так тяжело приходится – он за правое дело погибает. А этого, говорит, мальчишку ни за что, ни про что проклятые фашисты на убой отправили. Ты представляешь? Жалко ей – фрица! Но это еще что!.. Недавно отвела меня в сторонку и говорит: «Толя, если взаправду меня любишь – уговори командира, чтоб отпустил меня с Ральфом. Я, – говорит, – хочу его в Германию вернуть». Я чуть язык от злости не проглотил. Ты, говорю, с такими просьбами ко мне больше подходить не смей, я советский воин, а не вражеский пособник.
Узнав, что командир приказал ему остаться в отряде, Толя смиренно пожал плечами:
 – Может, оно и к лучшему…

Лиза и Ральф бежали, не разбирая пути, вперед и вперед. Они падали на землю, переводили дух – и снова бежали. Ветки деревьев, как плети, хлестали их по лицу. Ноги истерлись в кровь. А лес становился все темнее и непролазнее.
 – Вот и в болото забрели, – с отчаяньем в голосе прошептала Лиза. – Дальше ходу нет – увязнем. И темнеет. И сил больше нет. Будем ночевать здесь.
Она скинула с плеч вещмешок. Ральф послушно последовал ее примеру.
 – Шляфен? – спросил немец.
 – Шляфен, мой хороший, – устало вздохнула Лиза. – Шляфен…
Ральф оказался не таким уж беспомощным: развел огонь, чтобы просушить одежду, из двух плащ-палаток и наломанных веток соорудил шалаш для ночлега. Забравшись в него, беглецы крепко обнялись и быстро забылись в тревожном сне.

На поиски выдвинулись пятеро солдат. В течение несколько часов они двигались по следам беглецов вместе. Но к вечеру стало ясно, что, если не разделиться на группы, шансов найти Лизу и немца практически нет. Хамит, назначенный в поисковой команде старшим, принял решение:
 – Вы двое идите влево, вы двое– вправо, а я прямо пойду.
Он не зря выбрал именно это направление.
«Как бы я сам побежал, будь на их месте? – рассуждал Хамит. – Наверняка страх быть настигнутым не давал бы мне возможности мыслить здраво. Я, конечно, бежал бы прямо, все вперед и вперед».
Вскоре на его пути стало попадаться все больше сломанных веток, трава под которыми была примята.
«Мои размышления верные, я иду прямо по их следу», – понимал Хамит.
В то же время его одолевала усталость. Он выбрал большое дерево, и сел под ним, прислонившись спиной к стволу. Ноги приятно заныли. Захотелось снять сапоги.
«Нет времени нежиться, – упрекнул себя Хамит. – Перекусить– и дальше в путь».
Он достал из вещмешка хлеб и тушенку. Вынул из кармана складной ножик, открыл банку. Ножом стал вытягивать холодные жирные куски, накладывать на хлеб. Наевшись, сделал всего несколько небольших глотков воды из фляжки – воду надо беречь.
 – Все, отдохнул – вставай и иди! – скомандовал он себе вслух и попробовал встать.
Но ноги почему-то не слушались, и глаза предательски слипались.
Хамит провалился в забытье…

 – Эх, Лиза, что же ты так? Ты хоть понимаешь, что теперь тебя ждет? Тебя ведь расстрелять могут. Или отправят в спецпоселение-26, в Малиновку. Там ужасно, мне рассказывали, – разговаривал он в сонном бреду с воображаемой Лизой. –Там колючая проволока в два ряда, вышки с охраной, саманные бараки, темные сырые земляные камеры, холод, голод, непосильная работа на стройке бараков. И это еще не все. Тебя там будут каждый день бить и унижать, а работать будешь без перерыва с утра до ночи. Разве ты выдержишь такие мучения?
Тоска овладела сердцем Хамита. Он хотел проснуться, уже понимая, что это сон, но что-то удерживало его. А может, это было не что-то, а кто-то? Страх вползал внутрь в виде чьих-то холодных рук. Пальцы удлинялись и прощупывали все внутренности Хамита, замораживая их.
«Не умираю ли я?» – испугался боец.
Внезапно что-то прогрохотало над ним, будто разорвалась бомба или грянул страшный гром.
Он открыл глаза. Перед ним медленно шевелилась стена темно-фиолетового тумана. Хамит все еще не мог идти, но туман сам наступал на него. Вот он окутал его, а вот начал редеть и, наконец, рассеялся совсем.
 Перед Хамитом протянулась колючая проволока в два ряда, за ней- вышка с вооруженным солдатом, а под вышкой расхаживает огромных размеров собака породы тобет. (Этих собак ошибочно стали называть алабаями. Говорят, кто-то из русских путешественников, находясь в Казахстане, обратил внимание на гигантскую собаку и спросил у хозяина, что это за порода. Тот ответил, что это тобет, а затем позвал пса, назвав его Алабай: такова была кличка собаки. Путешественник не запомнил название породы, зато хорошо запомнил кличку. Так и закрепилось название «алабай». Правда это или нет, никто не знает. Но у коренных казахов сохранились собаки чистой породы тобет. Их даже волки боятся – так они суровы.)
Хамит увидел женщин, одетых в грязные ободранные ватники. На ногах – дырявые валенки, на головах засаленные платки. Худые, сутулые, с потухшими взглядами, они направлялись в сторону своих земляных камер. Каждая держала в руках по охапке камыша. Хамит знал: этим камышом будут топить печь, чтобы хоть немного согреться.
Ему казалось, будто он отчетливо слышит их стоны и вздохи, читает их мысли, чувствует их боль и тоску. «Боже, Господи, Всевышний, Алла, сохрани, дай сил, избавь от мучений», – наполнялся его слух голосами. Затем зазвучали имена: «Майя, Майя, Надежда, Елизавета, Анна Михайловна…» Имена сначала слышались отчетливо, а потом стали звучать все глуше, все невнятнее:«Галина Осифна, Марьиванна, Ксенниколанна…» И снова: «Майя, Майя», – а потом тишина.
Картина исчезла.
Хамит проснулся и судорожно осмотрелся по сторонам – никого, тишина. Держась за ствол дерева, он медленно поднялся на ноги и продолжил путь.

Идти было все труднее. Уже смеркалось, почва под ногами зловеще хлюпала, из глубины чащи тянуло гниловатой сыростью.
– О, да там дальше болото, – сказал он себе и почему-то тихо засмеялся. – С чего это я смеюсь? Устал ты, Хамит. Но ничего, еще отдохнешь. А это что такое?..
В кустах лежал наскоро забросанный мхом котелок, две алюминиевые миски и женская кофта.
 – Понятно, понятно, – продолжал рассуждать вслух Хамит. – Вам стало совсем тяжело идти, и вы начали потихоньку сбрасывать лишний груз. Что ж – молодец, Хамит, верно взял след…
Наконец на чащу опустилась ночь. Ощутимо похолодало. Дальше идти было опасно – неровен час провалишься в болото.
Хамит соорудил из веток лежанку, поужинал сухарями с водой и свернулся калачиком на своем самодельном ложе, накрывшись плащ-палаткой.

Солнце, пронзая лучами заросли болотной чащи, давно уже освещало Хамиту путь.
Боец заметил примятую траву и пошевелил стебли палкой, которую использовал в пути, как посох. Сухие ветки, пустые банки из-под консервов.
– Совсем рядом, – произнес Хамит и приказал себе:– Поторопись, солдат! Скоро ты их встретишь!
 В это же мгновение он услышал истошный женский крик. Стаи птиц поднялись над отдаленными верхушками елей.
 – Помогите! Кто-нибудь! – взывала Лиза.
 Хамит бросился на зов, увязая в болоте.
 Она стояла в двух шагах от Ральфа, которого уже по грудь поглотила трясина. Плечи девушки тряслись от ужаса и рыданий. Хамит протянул немцу свой посох. Тот ухватился за палку и выбрался из липкого зева болота на спасительный островок почвы, где стояли Лиза и его спаситель.
Пока Ральф приходил в себя, Хамит снял с пояса ремень и связал Лизе руки (девушка послушно протянула их ему). Немцу он связал руки его же ремнем.
 – А теперь домой, – тихо сказал Хамит. – Тебя в отряде заждались.
 – Хамит, пожалуйста, отпусти нас, – со слезами умоляла Лиза, – ты же знаешь, что нас ждет. Ральф ни в чем не виноват…
 – Приказ есть приказ. Там разберутся, – холодно произнес Хамит, дулом автомата указывая беглецам, куда идти.

Весь в болотной грязи, с сапогами, отяжелевшими от воды, Ральф еле переставлял ноги.
 – Километров через пять ручей будет. Там и приведет себя в порядок, – бросил Хамит.
У ручья сделали привал. Лиза сказала, что у нее осталась еда. Хамит достал из вещмешка девушки несколько банок тушенки, сухари, шматок сала. Раздал еду спутникам, развязав им руки, но предупредив, что автомат заряжен.
После еды Хамит достал папиросы, спички и с наслажденьем закурил.
 – Хамит, а ты когда-нибудь любил? – спросила его Лиза.
 – Было очень давно, – не сразу ответил он. – Я еще совсем ребенком был. Долгая история.
 – А кто твои родители, Хамит?
Казах молчал.
 – Ты вот очень хороший человек – я же знаю тебя! – а понять нас не хочешь.
Солнце пригрело, в чаще перекликались птицы. У ручья покачивали головками фиолетовые колокольчики и синие васильки. Лиза любовалась цветами, и слезы текли по ее щекам.
– Знаешь, Хамит, – сказала она, – вот я смотрю на эти беззаботные цветы и немного завидую им. Они так свободны. И не стесняются своей красоты. Хочешь, расскажу тебе легенду о васильке?
Хамит пристально смотрел на девушку. Тихо, почти шепотом, будто рассказывая самой себе, Лиза начала:
 – Говорят, однажды небо стало упрекать поле в неблагодарности. «Все, что населяет землю, благодарит меня. Леса посылают мне свой таинственный шепот, птицы – свое пение. А ты не выражаешь мне никакой признательности. Ты молчишь, а ведь именно я поливаю корни твоих злаков дождями и заставляю вызревать золотые колосья», – сказало оно. «Что ты, я очень тебя благодарю, – ответило поле, – весной я украшаю себя зеленью, а осенью золотом. Знай, что если б я только могло, я бы вознеслось к тебе и всегда говорило бы тебе о своей любви». «Хорошо, – смягчилось небо, – если ты не можешь вознестись ко мне, я само сойду к тебе». И тогда среди злаков вдруг выросли великолепные синие цветы – кусочки самого неба. Теперь при каждом дуновении ветра хлебные колосья склоняются к небесным посланникам и шепчут им слова любви. Вот так.
Она умолкла. Слезы дрожали в ее больших глазах.
Ральф, заботливо укутанный Лизой в ее кофту, спал, пригревшись на солнышке. Хамит внимательно посмотрел на Лизу. Вид ее вызывал жалость: бледная, веки опухли, щеки и лоб в царапинах.
Девушка медленно поднялась, подошла к ручью и, черпнув в ладони ледяной воды, попила, а потом долго сидела, глядя на свое отражение, на маленьких шустрых рыбок и на тонкие водоросли, что покачивались меж гладких камней.
 Затем она подошла к спящему Ральфу и, сняв с себя платок, накинула ему на голову.
Лиза села на траву и подняла на Хамита тяжелый изможденный взгляд.
 – Твои вопросы заставили меня вернуться в прошлое, – услышала она голос Хамита.
Он снова закурил и повел рассказ.
 – Моего отца выкрали еще ребенком. Он вырос у чужих людей. Его с малых лет заставляли много работать. Когда подрос, отправили на шахту добывать уголь. От непосильной работы он слег, и, если бы не случай, не выжил бы.
 В больнице, куда его положили, оказался один русский. Он приехал для того, чтоб купить шахту, где работал отец, но по дороге заболел, и его тоже положили в эту больницу (других там, наверное, и не было). Так вышло, что его кровать находилась рядом с кроватью отца. Он увидел, в каком тяжелом состоянии находится лежащий рядом подросток, сжалился над ним и пообещал врачу, что не останется в долгу, если тот вернет мальчишку к жизни. И вот, благодаря чужеземцу, мой отец поправился. А потом благодетель забрал отца к себе в помощники. Несколько лет спустя отец познакомился с моей мамой. Она была дочерью знатного человека, хозяина тех земель. Когда в ее семье узнали родословную отца, то без всякого возражения благословили дочь на брак с сыном великого рода.
С приходом советской власти землю у них отобрали. Но моего отца это не испугало. Он очень любил маму – для него было важнее всего, чтобы она оставалась рядом.
Больше всего отец хотел найти своих родных: мать, бабушку, брата. Часто говорил, что скучает по ним.
Когда мне исполнилось четырнадцать, я отправился в дорогу. Мама меня долго отговаривала, но при поддержке отца мне все-таки удалось убедить ее, что я не пропаду. И вот в один из летних дней я поехал в сторону севера, к земле аргынов (один из казахских родов), моих предков, в село Бешколь, на родину отца…



                ЧАСТЬ 2

Глава 1
Погоняя резвого скакуна, Камза стрелой мчался по выжженной безжалостным солнцем земле. Пот бежал по лицу, застилая глаза, проступал пятнами на дорогом, подбитом оранжевым шелком шапане (верхняя мужская одежда). Руки крепко сжимали поводья. Держа в горячих объятьях любимую, он улыбался.
 – Токта, токта (стой)! – закричала вдруг Гульшат.
От неожиданности Камза ослабил хватку и остановил коня.
 – Жибер (пусти)! – требовательно произнесла девушка.
 – О, жарайды (ладно), – смиренно ответил Камза и опустил руки.
Девушка ловко спрыгнула с коня, присела на корточки и, закрыв лицо руками, заплакала в голос.
 – Что ты? Почему плачешь? – тихо спросил Камза.
Она открыла лицо и злобно выпалила:
 – Зачем!? Зачем ты это сделал? О, Алла, что теперь будет? – вновь закрыв лицо, зарыдала Гульшат.
 – Гульшат, объясни, что произошло. Ты же сама согласилась – а теперь эти слезы. Может, ты меня разлюбила?
 – Ты хоть понимаешь, что опозорил меня? Понимаешь?! – сверкнула глазами Гульшат.
 – Ой ля, что же все это значит… – недоуменно пожал плечами Камза. – Мы же любим друг друга, Гульшат! А значит, должны быть вместе…
 Он робко подошел к девушке и, нежно подняв, обнял. Она грубо оттолкнула его и, срываясь на крик, запричитала:
 – Горе мне, горе! Горе!
Несмотря на вечернюю прохладу, степь еще дышала раскаленным воздухом. Девушка вновь села на горячую землю. Камза невольно любовался ею: испачканный в дорожной пыли белоснежный кимешек (женский головной убор) лишь подчеркивал красоту ее лица, а гнев живописно подрумянил щеки.
«О, Т;нірім (Всевышний), как она красива», – подумал он, а вслух произнес:
 – Если ты меня разлюбила и хочешь нарушить наш уговор, я отвезу тебя обратно к мужу. Живи и дальше в нищете с ненавистным человеком. А я верен своим чувствам. Я также страстно люблю тебя. А ты знаешь, через что я прошел, чтобы пойти на это? Как долго убеждал отца, что имею право на счастье? Ну и что, что ты будешь второй женой. Я буду любить только тебя одну. Ты будешь моей единственной. А не желаешь – залезай на коня, отвезу тебя туда, откуда забрал.
Гульшат подняла на него заплаканные глаза:
 – Нет, такого позора я не переживу. Лучше убей меня прямо здесь, сейчас!

Прошли годы.
Едыге сидел у двери юрты, вздрагивая и жмурясь от каждого шороха.
Вошла мать.
 – Сынок, пойди к ;же (бабушка), она зовет тебя.
Едыге вскочил и помчался в сторону большой белой юрты.
 – ;же, вы меня звали? – почти шепотом спросил, войдя, мальчик и, почтительно склонившись, утопая ногами в красивом ковре, подошел к бабушке, восседавшей в глубине жилища. Степенно, четко выговаривая каждое слово, с достоинством, присущим знатным людям, она повела свою речь:
 – Едыге, мальчик мой, ты уже почти взрослый, твой дед женился на мне, когда ему было столько же сколько тебе сейчас – двенадцать. О чем это говорит? – она медленно подняла на Едыге глаза, и сама ответила на свой вопрос. – Это говорит о том, что ты уже взрослый и должен понимать, что на тебе лежит огромная ответственность.
Мальчик вопросительно посмотрел на свою бабушку.
 – Вы хотите женить меня?
 – О нет, что ты, – улыбнулась ;же (бабушка). – Я только хочу, чтобы ты понимал: ты – старший сын своего отца, а значит, наследник.
 – ;же, – робко обратился к ней Едыге,– а старшая апа (мама) говорит, что я отцу неродной, поэтому не могу быть наследником.
 – Так. Значит, эта продолжает вмешиваться, – сдерживая гнев, проговорила сквозь зубы бабушка. – Сама-то не смогла родить сына, только на дочерей хватило: теперь надо всем трем приданое готовить. Вот выдам их замуж – и отправлю ее к младшей. Пусть живет с ней. Давно хочу от нее избавиться – мутит воду, мешает. Что еще она сказала?
 – Она все время бьет меня и говорит, что если я расскажу вам или апа (мама), то она сживет нас с матерью со свету, я очень боюсь ее, ;же.
 – Не бойся, я отошлю ее подальше отсюда – вот только гостей проводим. А твоя мать умная, она вас с братом хорошо воспитала. – Голос ;же (бабушка) заметно смягчился и потеплел.– Не зря твой почивший отец – да будет у него иман (вера в сердце) на том свете – так сильно ее любил.
 – Старшая апа (мама) сказала, что и брат мне не родной. Почему? Неужели у меня другой отец?
 – Что ты! Нет, нет, Едыге, ты нам родной. Эта злая баба нарочно на тебя наговаривает! Обещай, что впредь не будешь верить сплетням?
 – Обещаю, ;же.
 – Подойди ближе. Я обниму тебя.
Бабушка прижала к себе Едыге, поцеловала в лоб.
 – Завтра будут гости. Приедут отовсюду знатные люди, ты должен с достоинством принять их. Ты ведь будущий наследник. Едыге, мальчик мой, ты должен слушать только меня и свою мать.
 Она еще долго учила внука премудростям жизни, ласково глядя мальчику в глаза, часто прижимая его к груди и целуя в лоб. Любознательный внук внимал ее речам, не пропуская ни одного слова.
 Оставшись одна в просторной, обшитой дорогими коврами и устланной ручными кошмами юрте, Жар;ынай-;же надолго уставилась в одну точку. Ее мучила мысль о том, что ее единственный сын – потомок знаменитого рода – умер. Остались два внука. Дочери от первой жены не в счет, их выдадут замуж – и все. Едыге совсем юн, да еще старшая жена сына держит его в страхе. Надо непременно отослать ее подальше – и как можно скорее! Бедный мальчик…
 Она обожала своего кроткого смышленого внука. ;же (бабушка) видела в нем мудрого главу своего рода и помогала Гульшат воспитывать сыновей.
 В двери показалась вихрастая голова мальчишки, что был при ;же (бабушка) посыльным:
 – К Вам сарбаз (восточный воин), впустить?
 ;же (бабаушка) жестом дала добро, и в юрту, заслоняя свет с улицы, ввалился необъятных размеров мужчина. Подойдя, он преклонил перед уважаемой хозяйкой колени, молча ожидая разрешения говорить.
 – Слушаю, – внимательно всматриваясь в лицо воина, сказала она.
 – Приветствую вас, да пошлет вам Всевышний здоровья и долгих лет жизни.  Я пришел сообщить, что среди воинов ходят нехорошие слухи: говорят, в Ресеи начинается революция. Мы с русскими солдатами подавили восстание в Семиречье. Народ ропщет. Жизнь стала тяжелая – многие голодают. Возможно, будет новый бунт.
 – Постой, но ведь всех тамошних мужчин забрали на строительство оборонных стен. Разве они не в Оренбурге? Или мы должны опасаться бунта детей, женщин и стариков? Ты соображаешь, что говоришь? – возмутилась Жаркынай-;же.
 – Прошу простить, я только передал слова воинов.
 – Конечно, там остались переселенцы, – размышляла она, – но эти бунтовать не станут.
 – Я бы все же советовал вам связаться с людьми, знающими алашординцев. Если они вас примут, вы сможете помочь своим людям.
Лицо Жар;ынай- ;же посерело. Она тяжело вздохнула.
 – Что же делать, сарбазым? Мы ведь все потеряем. У нас отберут скот и землю. Из моего аула забрали уже около пятидесяти мужчин. Самых крепких. Ерболат, ты всегда служил мне верой и правдой – скажи, как мне спасти мой род от разорения?
– Попробуйте договориться с русскими, – сказал батыр (богатырь). – Может, они отдадут вам рудники и золотые прииски за лошадей, овец и верблюдов…
 – Нет, – покачала головой женщина. – Рудники и прииски никто мне не продаст. Там уже есть хозяева. А может, продать скот, купить драгоценности и уйти за границу – в Китай или Кашгар?
 – Вам виднее, – тихо произнес Ерболат. – Вы самая мудрая женщина из тех, кого я встречал. Оставьте только несколько сотен голов из табунов и стад, чтобы народ в ауле не голодал.
 – Мне надо подумать. Ступай. Далеко не отлучайся и держи ухо востро.

   Все было готово к приему знатных гостей: поставлены нарядные просторные юрты, застелены дорогие ковры, собраны достойные подарки в расшитых монетами пестрых мешках. В огромном тай-казане (огромный казан) варилось мясо молодой кобылы. Дастарханы (скатерти), раскинутые на полу в юртах и кое-где на улице, ломились от угощений.
 Ближе к полудню прискакали джигиты и сообщили, что гости с минуты на минуту прибудут. Мальчишка-посыльный заглянул в юрту Жаркынай-;же и передал ей новость. Хозяйка с царственно неторопливостью поднялась. Нарядный кимешек (женский головной убор), звенящий золотыми монетами камзол (национальная телогрейка), расшитое оборками из китайского шелка платье – все говорило о том, что хозяйка готова принять дорогих гостей.
И вот гости прибыли. До самого вечера не смолкала музыка, не иссякали яства на дастарханах (скатерть). Но с лица властной женщины не сходила тревога. «Где же Едыге, почему не появился? Он ведь знал, что сегодня особенный день. Видимо, струсил. Да, мал еще мальчик», – пыталась утешить себя Жаркынай-;же. Но тревога не покидала ее, что-то подсказывало, что причина в другом. Наконец она велела посыльному разыскать внука, и маленький слуга вернулся с пугающим известием:
 – Едыге нигде нет.

 ***
 По бездорожью в горах, озираясь по сторонам и спотыкаясь о камни, идет Исмет.
 Погода портится. Резкий осенний ветер принес с собой мокрый снег, кружившийся растрепанными хлопьями. Низкое небо. Темные тучи. Ветер подхватывает снег и уносит в горы.
 – Токтама, токтама, жок, жок, болмайды (не останавливайся, нет, нельзя), – шепчет путник себе под нос.
Ледяные снежинки больно царапают лицо, ранки, оставленные на теле колючими кустарниками, кровоточат и надоедливо ноют.
 – Ойбой, аз калды гой, кулама, кулама (немного осталось, не падай), – бормочет мужчина.
«Это даже хорошо, что ветер, – подбадривает он себя. – Ветер уносит снег. А если земля покроется снегом, меня будет легче заметить людям или волкам. Да, хорошо, что ветер, очень хорошо, что ветер…»
 – О Т;нірім, к;ш – ;;атбер (о Всевышний, дай силы и воли), – молится Исмет, когда силы начинают изменять ему…
 Через несколько часов он достиг ветхой юрты и вошел внутрь.
 – Апа… – позвал он тихо.
 – Кто это? – откликнулся из полумрака женский голос.
 – Это я – Исмет.
Хозяйка юрты подслеповато вгляделась в лицо пришельца, и, признав в нем сына, громко заплакала.
Исмет упал, как подкошенный, прямо у входа. Силы покинули его. Мать зажгла от очага огарок самодельного фетилька, попробовала подтащить потерявшего сознание сына поближе к огню – не смогла. Налила в круглую чашку теплого бульона и стала осторожно вливать в рот Исмету, приподняв ему голову. Он сделал несколько судорожных глотков, очнулся.
 – Апа, вы одна дома? – спросил мужчина испуганно.
 – Одна, сынок, одна.
 – Как хорошо, что вы не перекочевали в казгануй (вырытое в горе помещение для зимнего жилья).
 – Меня пожалела Кульжан. Она принесла кошмы, и я утеплила старую юрту. Я ждала тебя, сынок! Знала, что ты вернешься.
 – Апа, мне нужно где-то спрятаться. Мы с ребятами сбежали. Там невозможно жить и работать. Люди умирают, не выдерживают.
 – Хорошо, я спрячу тебя, – утирала старушка слезы.– И помогу набраться сил. А сейчас – не думай ни о чем. Просто поспи. Боса;ада жатпа (у входа не лежи).
Исмет с усилием приподнялся, сделал несколько шагов, придерживаясь за кереге (стена), и, вновь обессиленный, упал на кошму.
Мать вышла из юрты и вернулась через полчаса. Поставила перед сыном еду – бульон с кусочками мяса и кукурузную лепешку. Исмет приподнялся на одном локте и стал неспешно жевать.
 – Когда вас угнали на строительство, сюда привезли много переселенцев, – рассказывала мать. – У нашего бая забрали земли и почти половину скота. Его жена сказала, что больше не может нас содержать. При ней осталась только Кульжан. Она ведь тоже теперь одна. Дочь выдала замуж, а сыновей так же угнали на работы. Если бы не ее помощь, я бы, наверное, давно умерла с голоду. Нет, еще иногда жена бая зовет помочь по хозяйству – тогда дает мне остатки пищи, поношенную одежду. Вот и перебиваюсь. Каждый день, каждый час думала о тебе, ждала… Тебе заплатили что-нибудь за работу?
 – Что вы, апа. Нас там даже толком не кормили. Мы потому и сбежали с нашими аульчанами (односельчане). Только я их потерял. Думал, не осилю дорогу, но, слава Всевышнему, дошел. Нас обязательно будут искать, поэтому пока надо затаиться. Как только вернутся аульчане (односельчане), вместе с ними пойду в город. Там можно попробовать наняться на завод.
 – Давай я схожу в зимний казган (выкопанный в горе дом), подтоплю, чтобы ты отогрелся за ночь, а потом пройдусь по аулу, разузнаю о других наших мужчинах. Может, они уже пришли.
 – А где вы сегодня достали еду, апа?
 – Кульжан дала, вчера у жены бая были гости, ей дали остатки еды, а она угостила меня.
 – А вы ей про меня не рассказывали?
 – Нет, что ты, сынок, я ничего никому не говорила.
 – А о Гульшат ничего не слышно? Говорят, Камза умер. Не пора ли мне наконец навестить Едыге, как ты думаешь? Это ведь мой сын и твой внук.
 – Молчи, никому пока не говори об этом! Ты сейчас очень слаб и находишься в бегах. Тебе нужно думать о том, чтобы снова не угнали.
 – Да, ты права. Но придет время – и я обязательно встречусь с ним.


Глава 2
Хамит – мальчик четырнадцати лет – мчался на своем быстром коне по знойным просторам степи. Прозвище коня было Каракулын, но Хамит, с детства любивший этого скакуна, ласково называл его Тулпарым.
Жаркий ветер бил Хамиту в лицо, а мальчишка улыбался во весь рот, ведь он добился своего: родители все-таки позволили ему отправиться в путь, полный опасностей и, как он наивно верил, захватывающих приключений.
 – Пусть едет, байбише (старшая жена). Я уже в двенадцать лет познал, что такое невзгоды. А ему уже четырнадцать – пусть поймет, что такое дорога, научится преодолевать трудности.
 Мать никогда не перечила мужу, поэтому, поплакав, собрав сына в дорогу, благословила.
 Отец подробно описал путь, рассказал, какие встретятся сыну города и села. Все это Хамит запомнил слово в слово. Теперь ему предстояло провести в дороге много дней и ночей, чтобы достичь цели.
 Доехав до первого поселения, он отыскал взглядом самый низенький, саманный домишко, сиротливо стоявший поодаль от остальных строений.
«Обычно человек чем беднее, тем приветливее», – вспомнились юноше слова отца.
На улице печка, сделанная под небольшой казан, и накрытый грязной тряпкой деревянный стол. Возле стола – три разных стула, запачканных Бог знает чем. Над столом и казаном роятся мухи.
Хамит остановился возле дома в легкой нерешительности, через несколько секунд услышал позади собачий лай. Он обернулся и увидел черную собаку с белыми пятнами на боках. Она еще несколько раз воинственно гавкнула, но, приблизившись к незнакомцу и понюхав его обувь, дружелюбно завиляла хвостом. Хамит повернулся обратно к дому – и встретил глазами холодный немигающий взгляд своего ровесника. Радужки его глаз были цвета выцветшей голубой ткани.
 – Сен кімсін? не керек? (кто такой? что надо?), – грубо спросил он у Хамита.
 – Я просто зашел узнать, кто здесь живет, – растерянно ответил Хамит.
 – Убирайся, а то получишь, – юный хозяин угрожающе приподнял руку с зажатой в кулаке камчой (плеть).
В эту минуту из-за угла дома вышла нестарая еще женщина. Она одарила Хамита светлой улыбкой, а затем обратилась к неприветливому юноше:
 – Балам, почему так разговариваешь с гостем? Или забыл, что гости – посланники Аллаха и надо относиться к ним с уважением?
Она жестом пригласила Хамита в дом.
 – Ты не обижайтесь на моего сына. Он только кажется таким суровым, на самом деле у него доброе сердце.
Хамит с удивлением отметил, что в доме, столь непривлекательном, даже неопрятном снаружи, внутри очень уютно и чисто. Гостя усадили за круглый низкий стол на толстую мягкую кошму, расстеленную на полу.
 – Отдохните с дороги, я сейчас приготовлю поесть, – ласково сказала она.
Хамит сам не заметил, как растянулся на кошме и уснул.
 – Эй, проснись, – растормошил его тот самый мальчишка, что прогонял его со двора час назад.
Хамит протер кулаками глаза и, приподнявшись, уселся за стол. На столе дымилось большое блюдо, полное вареных бараньих костей, на которых оставалось немного мяса. Кое-где среди костей лежала проваренная в сорпе (в бульоне) цельная картошка. В деревянных пиалах – постная, но наваристая сорпа (бульон).
 Вошла хозяйка:
 – Проснулись? Теперь можно и подкрепиться.
Когда оба юноши насытились, женщина сказала:
 – Оставайтесь ночевать, а завтра вместе с Адильжаном поедете в город.
Затем она обратилась к сыну:
 – Пора тебе искать работу, сынок. Друзья-то давно уже трудятся в городе.
Адильжан, не ответив, улегся на своей кошме и почти сразу засопел.
 Утром хозяйка накормила мальчиков сорпой (бульоном) с лепешками, и Адильжан с Хамитом ускакали на одном коне в жаркую степь.
Когда к вечеру они добрались до окраины города, Адильжан потребовал остановиться у заброшенного длинного дома с несколькими дверями. Он спрыгнул с коня и, властным жестом пригласив Хамита следовать за ним, направился к последней двери.
В помещении было темновато. Потрепанный старый ковер на голом глиняном полу да ветхий деревянный стол – вот и вся обстановка. На ковре спали двое подростков.
 – Эй, подъем! – легонько пнув одного из них в бок, крикнул Адильжан.
Подростки уселись на ковре, протерли глаза.
 – Ух ты! Адека появился! С чем пожаловал? – дерзко спросил один из них.
 – Идемте на улицу, там все вам объясню, – кивнул он головой в сторону выхода. – Ты пока побудь здесь, – велел он Хамиту. – Сегодня заночуешь, а завтра мы с парнями тебя проводим.
Оставшись один, Хамит привыкшими к полумраку глазами более внимательно огляделся по сторонам. На столе стояли пустые банки из-под консервов, многие из них были набиты окурками папирос. Пол был усыпан теми же окурками и усеян плевками насвая (вид табака- его кладут под нижнюю губу). Хамиту стало дурно, он вышел на улицу, чтобы глотнуть воздуха.
 «Куда они все делись?» – удивился он, никого не увидев во дворе, и крикнул:
 – Адильжан!
Ответа не последовало. Он обошел дом – никого.
«Что-то здесь не так», – с тревогой размышлял юноша, возвращаясь в темное жилище приятелей Адильжана.
Едва он вошел в помещение, во дворе послышались шаги. Повинуясь необъяснимому инстинкту, Хамит лег на грязный, засаленный ковер и притворился спящим. Кто-то из Адильжановых дружков присел рядом возле него на корточки и вполголоса сообщил остальным:
 – Спит.
 – Хорошо, что спит, – так же тихо сказал Адильжан. – Дождемся Каныша и прирежем этого дурачка. Закопаем за бугром – никто его искать не будет. У него в кармане должны быть деньги. И конь у него что надо.   
 – Что-то Каныш задерживается, сегодня его очередь кормить нас. Пойдем встретим, – сказал один из банды. – Может, он столько наворовал, что утащить не может?
Усмехаясь, троица вышла на улицу
Хамит открыл глаза. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Он осторожно выглянул во двор. Головорезы стояли шагах в десяти от входа, сверкая угольками папирос.
Хамит тенью скользнул на улицу, на цыпочках прокрался за дом и не помня себя бросился бежать сквозь колючие кусты, раздиравшие ему руки, царапавшие лицо. Он бежал и бежал, пока перед ним не выросла калитка большого белого дома. Перемахнув через нее, он нырнул в густые заросли чайной розы – надо было отдышаться.
Из дома вышла русская женщина в подпоясанном халате, с аккуратно собранными светло- русыми волосами. В руке у нее светилась керосиновая лампа.
 – Кто здесь? – тихим мягким голосом спросила она и посветила прямо в глаза Хамиту. Тот зажмурился и отвернулся.
 – Кто вы? – спросила женщина.
 – Хамит, – ответил юноша и заплакал. Плечи его затряслись от рыданий.
 – Что с тобой? – заботливо погладила его по голове женщина.
Хамит почувствовал, что здесь безопасно, выбрался из укрытия, сел на ступеньку крыльца и отчаянно проговорил на ломаном русском.
 – Мой хотят убит, мой забрать коня!..
 – О господи. Ну, давай, заходи в дом, – ласково пригласила мальчика женщина. – Муж у меня в отъезде, а сын на работе. Но он скоро придет и поможет тебе. Он и казахский язык знает хорошо.
Усадив Хамита за высокий стол, она накормила его густым наваристым супом. Кажется, он никогда не ел ничего вкуснее.
 – Боже мой, – вздыхала она, с сочувствием наблюдая, как жадно он поглощает пищу. – Совсем ведь еще ребенок! Где же твои родители?
Когда Хамит насытился, женщина проводила его в спальню, где его ожидала мягкая кровать.
            Никогда ему не спалось так сладко. 
Стук в дверь ненадолго разбудил его. Хозяйка открыла.
 – Здравствуй, сынок. У нас гость, – сообщила она. – Мой руки и садись есть, а потом поговори с ним. По-моему, мальчик попал в беду.
Хамит сладко зевнул. «Так бы лежать и лежать вечно на такой мягкой постельке», – мечтал мальчик, снова погружаясь в сон.
Чье-то прикосновение вновь разбудило его. Хамит вздрогнул и быстро уселся на кровати, свесив с нее ноги. Перед ним стоял крепкий молодой мужчина с золотистыми вьющимися волосами.
 – Ну, привет, гость. Кто ты, что с тобой случилось? – спросил он на казахском.
Хамит, ничего не скрывая, поведал ему о своих злоключениях. Заговорив о своем  любимом скакуне Тулпарым, мальчик не удержался и заплакал.
 – Ну-ну, не плачь. Сейчас пойдем кой-куда и вернем твоего коня. Кажется, знаю я этих негодяев.
 Женщина хлопотала, собирая в баул съестное для Хамита. За одно положила туда немного марли и мазь.
 – Почаще смазывай царапины – быстро заживут, – перевел ему русский слова матери.
Луна освещала Хамиту и его спутнику путь, то показываясь меж тучами, то скрываясь за ними.
 – Теперь смотри, – остановил Хамита его провожатый. – Вон в том дворе, в сарае, стоят лошади, много лошадей. Среди них, возможно, и твой конь. Ночью здесь только один сторож. Я его отвлеку, а ты проберись незаметно в сарай и, если найдешь там своего скакуна, выводи его потихоньку и скачи по этой дороге влево, в объезд города. А пока жди и не своди с меня глаз. Я подам тебе знак.
Мужчина подошел к плетню, позвал по имени старика-сторожа, тот вышел, и они довольно долго разговаривали о чем-то на русском, а затем направились в маленький домик, что стоял в глубине двора. Заходя в него вслед за стариком, русский поднял руку – это и был знак.
 Оглядываясь по сторонам, Хамит перелез через плетень и пробежал к сараю. Там действительно стояло в загонах с десяток кобыл и коней. Было темно, но Тулпарым, почуяв хозяина, заржал, и Хамит быстро нашел его. Мальчик обнял любимого коня, отвязал и вывел за уздцы во двор, а там быстро вскочил на него и помчался во весь опор туда, куда указал ему посланный Небом мужчина с золотистыми волосами.
 – Адильжан, Адильжан… – говорил он себе, скача сквозь ночь. – Никакой ты не адильжан («адильжан» в переводе с казахского – «справедливая душа»), а наоборот –прохвост.

Проскакав всю ночь, Хамит под утро остановился и спешился у ручья.
«Надо подремать, да и коню не худо бы отдохнуть», – решил путешественник.
 – Пей, Тулпарым! – ласково потрепал он за гриву своего друга.
 Со слов отца юноша знал, что впереди должен быть большой аул, но заезжать туда не хотелось. Он решил поспать прямо здесь, в стоге сена, который словно бы нарочно для него был кем-то оставлен у ручья.
Хамит присел у воды, открыл коржин (дорожный мешок со снедью) и достал оттуда еду, заботливо собранную для него доброй русской женщиной. Впервые в жизни он попробовал куриное мясо и яйца – это было вкусно! Пришелся ему по душе и завернутый в кулек винегрет, который, за неимением ложки, он брал щепотками и отправлял в рот.
Подойдя к ручью, чтобы помыть руки, он увидел огромных размеров лягушку, на голове которой алело кровавое пятно. Она с усилием делала маленький прыжок, а затем надолго замирала перед следующим прыжком, видимо, переводя дух. Внезапно Хамита охватил ужас: за лягушкой, медленно извиваясь, ползла серая толстая змея. Мальчик отпрянул в сторону и отбежал от ручья.
Переворошив стог (нет ли там змеи?), он угнездился в нем и провалился в сон, едва успев сообразить, что хорошо бы поставить Тулпарым на привязь.
Проснулся он уже за полдень. Потянулся, встал и беспокойно завертел головой, отыскивая взглядом коня. Конь снова пропал…

 Смеркалось. Хамит совершил огромный пеший круг по степи и вернулся к ручью ни с чем. Сев на гальку, он вытянул уставшие ноги. Многочисленные царапины нестерпимо щипало от пота. Хамит стянул с себя одежду, зашел по колено в ручей, омыл тело прохладной водой, а затем, вернувшись на берег, обработал ранки мазью. Стало легче.
Мальчик сидел на берегу, обняв руками колени и положив на них голову. «Помоги мне разыскать Тулпарым, Аллах!» – попросил он, зажмурив глаза. Едва эта молитва прозвучала в его сердце, из степи донеслось знакомое ржание. Хамит поднял голову.
 – Тулпарым!
Завидев хозяина, конь радостно замотал головой и стал топтать землю копытом.
Подбежав к скакуну, Хамит крепко обнял его за шею и повел к изогнутому деревцу, что росло неподалеку от стога.
 – Теперь-то буду умнее, привяжу тебя, чтоб не потерять.
Ночь была ясной, мириады звезд сияли, подмигивая друг другу.
– ;ке (отец), апа (мама), я вас люблю, скучаю,– говорил юноша в бездонное небо. – Вы не переживайте за меня, я жив, здоров. Скоро доеду до родни, увижу бабаушку, а может, и прабабушку. Я обещаю вам.
Хамит не сомневался, что семья слышит и видит его.
 – Вон та золотая звездочка – это моя сестричка Алтынай, – воображал мальчик. – А эта большая, желтоватая – апа (мама). А красненькая, что рядом с ней, – это малышка Нуриля. А месяц – это, конечно же, мой любимый ;ке (отец). Что ж, вся дружная семья в сборе. Нам так хорошо, так весело...
Юноша погрузился в сон с именами любимых людей на устах. Прохладный степной ветерок нежно ласкал его кожу.

Утром, подкрепившись остатками еды, Хамит вновь отправился в путь.
Когда солнце было в зените, вдали показался небольшой аул.
«Придется нам все же туда заглянуть,– сказал путник своему коню.– Купим немного еды, а может, найдутся добрые люди, которые накормят задаром.
Посреди аула стояла арба. На ней восседал худощавый старик с острой бородкой и загорелым морщинистым лицом. На нем были кирзовые сапоги, военного кроя штаны и поношенный шапан (верхняя мужская одежда) поверх не первой свежести рубашки. Он сидел, свесив ноги, на высокой горе из коробок, банок и мешков с продуктами и прочим товаром. Рядом на земле была разложена поношенная одежда и другое старье. Вокруг суетились люди. Кто-то показывал старьевщику обувь, кто-то посуду, кто-то домашнюю утварь. Тот внимательно осматривал все, что ему предлагали, взвешивал, если надо, и давал взамен на приобретение деньги или продукты: грузинский плиточный чай, сахар в пачках, соль, муку, леденцы, консервы, – а также спички, керосиновые лампы и прочие необходимые в хозяйстве вещи.
Дети кричали наперебой, прося родителей купить им конфет или сахар. Один босой мальчонка с немытым лицом воровато вскарабкался на арбу, стянул у старика коробку с леденцами, спрятал под рваную рубашку и быстро улизнул. Хамит заметил это, как и все, стоявшие неподалеку, но никто не придал этому значения, продолжая торговаться со старьевщиком, ругаясь, что мало дает за хорошие вещи.
 – Не хотите – не надо, – нагло огрызался старик. – Я никого не заставляю.
Хамит подождал, пока суета поутихнет, и, спешившись, подошел к арбе.
 – Дайте мне сахар, лепешку и чай, – протянул он старику монеты.
 – Лепешка не продается, я ее сам купил. Иди в магазин, там купишь булку. А за сахаром и чаем вернешься ко мне – там этого нет.
Хамит направился к магазину. Прилавки были почти пустыми, но хлеб нашелся.
Вернувшись к арбе, юноша взял у старика сахару, чаю и консервированных килек в масле.
 – Я раньше тебя здесь не видел, – заметил старик.
 – Меня здесь и не было, – ответил Хамит и не без гордости добавил:– Я путешественник. Заглянул к вам за едой.
Оставаться в ауле он не хотел; попрощавшись со старьевщиком, он двинулся дальше.
Через час дорога привела его в небольшой городок. Хамит никогда прежде не видел города, даже маленького. Обилие домов и людей привело подростка в растерянность. Оказавшись на центральной улице, он сошел с коня и, ведя Тулпарым под уздцы, диковато озирался по сторонам: по центральной улице в обоих направлениях торопливо шагали толпы горожан. Улица привела на шумный базар. Здесь и вовсе было яблоку негде упасть. Торговцы кричали, расхваливая платья и шапаны (верхняя мужская одежда) – новые и не совсем новые, – предлагая керосин, муку, пшеницу. Внимание путешественника привлек старик с матерчатой сумкой, Хамит подошел к нему и встал рядом.
 – Балам (сынок), отойди в сторонку. Ты заслоняешь меня со своей лошадью. Мне нужно продать мои платки.
Старик достал из сумки красивые кашемировые платки, развесил на руках. Он открывал рот, но базарный шум поглощал его слова. Люди не замечали продавца.
 – Платки, роскошные платки! – неожиданно для самого себя заголосил Хамит. – Сердце любой красавицы растает от такого подарка!
Люди стали подходить к старику, и вскоре он продал почти весь товар.
 – Спасибо тебе, балам. Как тебя зовут? – спросил старик.
 – Я – Хамит, путешественник. Еду на север, и мне негде переночевать.
 – Что ж, тогда идем со мной. Переночуешь у нас, да и завтра можешь остаться. Внучка у меня выходит замуж, будет сватовство.
 По дороге старик рассказал Хамиту, что у него большая семья. Много детей и внуков: тяжело всех прокормить. 
 – Сосед дал платки на продажу, обещал половину выручки.
 Старик жил на окраине города в одном из маленьких саманных домов, что стояли почти вплотную друг к другу. В неогороженных дворах стояли печи с казанами, кое-где попадались крытые топчаны. По всему было видно, что это бедный район.
 Старик представил гостю свою многочисленную родню, что ютилась в двух комнатах с земляным полом.
 – Это семьи моих сыновей. Старший сын на заработках – не знаем, когда приедет. А младшего угнали власти. Вот я и кормлю на старость лет своих снох и внуков.
 Детей было одиннадцать.
– Семеро- у старшего сына и четверо- у младшего, – сказал старик.
Был уже глубокий вечер. Наскоро поев вареной лапши, раскатанной младшей снохой из муки с отрубями, все улеглись на полу спать.
Несмотря на усталость, Хамит долго ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Холодный и сырой пол, тоненькая кошма, не спасавшая от промозглости – все в этом доме говорило о бедности, о тяжелой жизни населяющих его людей. Лишь под утро, измученный мрачными мыслями, гость задремал.

Глава 3
Его разбудил шум с улицы.
Он вышел из дому. Во дворе собралось много народу. На земле была расстелена скатерть, на которой лежали баурсаки (жареные колобки), куски серого магазинного хлеба, сахар, халва и прочие угощения. В казане варилось мясо. Одна из снох стояла на коленях у расстеленной белой тряпки и раскатывала на ней тесто.
– Сейчас приедут сваты, заберут нашу Камшат, – сказал Хамиту старик.
 Хамит стал искать глазами невесту, но никого похожего на нее не нашел.
 Неподалеку от него стояла девочка лет десяти-одиннадцати. На ней было длинное не по размеру платье. Она горько, безутешно плакала. К ней подошла старшая сноха, ударила по щеке и сказала, чтоб та не ревела, выхватила из кармана гребенку и начала грубо расчесывать дочкины волосы, отчего та заплакала еще пронзительнее.
 – А будешь реветь – состригу волосы, как у Кулгайши. Будешь лысая ходить, – пригрозила мать.
Девочка проглотила слезы.
Во дворе царила суматоха, соседские дети толпились у дома.
 – Кетындер, кетындер (уходите)! –прогоняла их женщина в праздничном камзоле – распорядительница предстоящей церемонии. – Барындар (идите прочь)!
Но любопытных детей было не так-то просто прогнать, они отбегали в сторонку, а затем возвращались.
 – Едут, едут! – раздалось в толпе.
 К дому подъехали две добротные арбы. На них сидело около десятка разодетых мужчин с довольными и немного презрительными лицами. Все выстроились перед сватами в два ряда и стали петь им песни, затем сахар и ;урт (сухие колобки из кислого молока) посыпались на головы гостей. Их пригласили к дастархану (скатерть), усадили на рукодельные корпе (напольные одеяла).
 Начался пир.
 – Покажите невесту, – потребовал мужчина, которого все называли «бас куда» (главный сват).
К дастархану подвели ту самую девчонку, что до этого громко плакала.
 – А где жених? – спросил ошарашенный Хамит у женщины, которая стояла с ним рядом.
 – Ты разве не знаешь? Жениха нет. Не положено. Сейчас они увезут нашу Камшат. А мужем ей будет богатый человек. У него много жен. Говорят, ему уже семьдесят лет. Вот так-то. Зато наша Камшат не будет голодать, будет жить в довольстве.

 Когда все закончилось, сваты достали из коржина (дорожная тряпичная сумка для снеди) подарки: шелковые ткани, много женских украшений. На дастархан (скатерть) посыпались вкусности: крупные куски сахара, халва, орехи, сухофрукты, конфеты.
Стали с песнями провожать сватов. Когда девочку-невесту подвели к арбе, она начал отчаянно вырываться и заголосила:
 – Апа, не надо, не отдавайте меня! Я не хочу замуж! Апа, ата!
 Мать влепила ей несколько хлестких пощечин.
 – Ах ты негодница! Я что тебе сказала? Садись сейчас же!
Она грубо толкнула дочь в сторону арбы и удалилась прочь.
Сморкаясь в рукав платья, девочка растерянно вертела головой, выискивая взглядом дедушку и тихо призывая его на помощь. Но дедушки рядом не было.
 Наконец главный сват бесцеремонно взял девочку под мышки и усадил на арбу. Девочка больше не сопротивлялась, взгляд ее сделался пустым; похоже, что-то навсегда оборвалось у нее внутри. Некоторые женщины, глядя вслед отъезжающим арбам, утирали слезы, а кто-то, напротив, осуждал малолетнюю невесту:
 – Вот дуреха. Не понимает своего счастья.
Хамит обнаружил деда за домом. Старик плакал.
Ранним утром следующего дня пожилой хозяин поднял Хамита, накормил едой, оставшейся от вчерашнего сватовства, и пошел проводить гостя.
 – Я бы дал тебе еды в дорогу, но ты сам видишь, какая у меня орава. Сейчас проснутся и будут просить поесть. Как же надоел этот голод!
 – Разве сваты не дали калым?
 – Дали. Пять баранов и денег. Надеюсь, до весны кое-как протянем.
Старик тяжело вздохнул и, легонько хлопнув юношу по плечу, отправился домой.
– Ну что, Тулпарым, снова мы остались вдвоем, – сказал Хамит, взбираясь на коня.
Скакун начал резво, но ближе к полудню сбавил скорость, а затем и вовсе перешел на шаг.
Хамит спешился, снял с коня седло и повесил себе на плечо.
 – Устал ты, друг, – погладил он коня по гриве. – Это все из-за меня, прости. Будем теперь на равных, пойдем оба пешком. 
Не прошло и получаса, как позади послышался скрип колес, и вскоре Хамита догнала женщина на полуразваленной арбе, которую еле тащила за собой хилая лошаденка.
 – Эй, мальчик, ты кто? куда направляешься? – спросила женщина.
Хамит ответил, что путешествует по степи в поиске родных.
 – Молодец! Такой юный, а не побоялся, – похвалила его хозяйка старой арбы.
Почему-то она внушала Хамиту доверие. Хотелось все рассказать ей, посетовать на свою нелегкую судьбу и, может быть, даже дать волю слезам.
Непринужденная улыбка украшала ее загорелое лицо. Из-под платка выбивались смоляные локоны. Хамит подумал, что в молодости она, должно быть, была настоящей красавицей.
Как бы прочитав мысли мальчика, женщина сказала:
 – Ты, наверное, думаешь, что я старая? А мне ведь еще и тридцати нет. Жизнь сделала меня такой…
Было жарко, солнце плавилось в зените. Однако Хамит заметил, что здесь нет такого нестерпимого зноя, как в городе. По краям дороги растет много высоких деревьев, степь не выжжена, кругом зелень, и между трав растут полевые цветы.
– Хорошо здесь, – сказал Хамит, с наслаждением втянув грудью сладкий воздух.
 – Да. У нас действительно хорошо, – ответила женщина и как-то загадочно посмотрела на собеседника.
 – Голодный? – спросила она чуть погодя.
 – Да нет, не очень, – из скромности попытался приврать Хамит.
 – Вижу, что не очень, – улыбнулась женщина. – Знаешь, здесь неподалеку есть река. Давай спустимся к ней и пообедаем на берегу. Ты, может быть, захочешь искупаться…
Она легонько дернула за поводья, и понятливая лошадка свернула с дороги.
У реки попутчица Хамита легко спрыгнула с арбы. Она была обута в м;сі (мягкие кожаные сапоги) с новыми калошами. Поверх цветастого платья – старенький в обтяжку казекей (национальная телогрейка). Хамит отметил, что женщина и теперь еще не лишена красоты: ладная фигура, тонкая гибкая талия. Пожалуй, лишь легкий оттенок печали во взгляде добавлял ей лет.
 Она нашла удобное место на густой траве в тени деревьев, достала из арбы корпе напольное одеяло) на овечьей шерсти, бросила его прямо на землю и уселась, вытянув стройные ноги. Из дорожного узелка она достала серый хлеб, ;аты; (отжим кислого молока) в большой пиалке, кусковой сахар науат и завернутое в бумагу подтаявшее масло.
Путники поели.
 – Ну что – освежишься? – кивнула женщина в сторону довольно бурной реки, что с шумом проносила мимо них свои воды.
Хамиту захотелось показать ей свою храбрость. Он на ходу сбросил одежду и нырнул в мутноватую от песочных взвесей воду, река подхватила его как перышко и быстро понесла.
 – Греби к берегу! – доносился до него крик женщины; она бежала за ним по берегу. – Там дальше водопад, хватайся за камни!
Юноша вцепился в первый попавшийся валун.
Его спутница забежала по пояс в бурлящую воду.
 – Прыгай ко мне что есть силы!
Хамит повиновался. Женщина ловко ухватила его за волосы и, качаясь под ветром и потоком воды, потащила к берегу.
Мокрые, они шли под горячим солнцем в сторону арбы. Женщина сорвала с себя съехавший на шею платок. Тонкие мокрые локоны змейками расползлись по спине, плечам, груди. Хамит повернул голову в ее сторону и залюбовался: на щеках ее запылал румянец, губы порозовели.
Они прилегли на корпе (напольное одеяло).
– Ты устал, переночуй у меня, а завтра поедешь, – сказала она.
Хамит молча кивнул.
Они собрали остатки снеди, скрутили корпе (напольное одеяло) и, усевшись на арбу, двинулись в сторону аула.
 – А что скажет твой муж? – спросил Хамит.
 – У меня нет мужа, – ответила она не сразу.
 – И не было?
 – Был… да умер.
 – А какой он был? – с детским любопытством спросил Хамит.
 – Он был у меня хороший: заботливый, работящий. Как только мы поженились, он сказал, что мы будем жить отдельно от родителей. Он очень много работал и сумел построить дом за один год.
 – Отчего он умер?
 – Его убили. В прошлом году. Власти начали отправлять всех взрослых мужчин на работы: кого-то записали на рудники, кого-то на строительство железной дороги. Наши мужчины собрались и стали бунтовать. Никто не хотел оставлять свои семьи. Многих убили, многих посадили, оставшихся угнали. Теперь в ауле почти нет мужчин.
Дом понравился Хамиту: крепкий забор, высокий фундамент, просторные сени, большие отапливаемые комнаты с деревянным полом и побеленными стенами. На окнах ситцевые занавески, посреди самой большой комнаты – круглый стол. Везде подметено, все вещи стоят на своих местах.
 – А дети у вас есть? – спросил Хамит.
 – Да, двое: дочке шесть, а сыну недавно исполнилось два. Я как раз пойду сейчас за ними к подруге на другую сторону аула, а ты пока разгрузи арбу. Потом можешь прилечь на эту кровать и отдохнуть.
Хамит быстро перенес поклажу в сени и безмятежно уснул, едва коснувшись головой подушки.
 Его разбудили детские крики. Мальчик бегал за сестрой и заливисто смеялся.
 – Проснулся, – услышал Хамит знакомый приятный голос. За окном уже смеркалось.
– Вставай и поешь, а потом снова ложись, – сказала женщина, наполняя для него тарелку супом.
Хамит присел на корпе (напольное одеяло) и, заедая обжигающий суп из картошки куском хлеба, быстро опустошил тарелку.
 Женщина убрала со стола, принесла в тазу воду, перемыла посуду и пошла укладывать детей.
– Будешь спать со мной в той комнате, – сказала она перед уходом, загадочно указав глазами на одну из закрытых дверей.
Хамит лежал в темноте и слушал, как она напевает детям колыбельную. Он не мог уснуть, и не только оттого, что успел уже выспаться. Грудь его теснило томительным ожиданием и необъяснимым предчувствием.   
Колыбельная смолкла, женщина вышла из детской спальни, бесшумно, как кошка, вошла в комнату.
Здесь была стояла большая кровать, накрытая пестрым покрывалом. В изголовье лежали пышные подушки. Хамит встал, растерянно посмотрел на хозяйку.
Она ловко содрала покрывало, раскидала подушки ближе к изголовью и прошептала:
 – Ложись.
Затем  сняла платье и осталась в одной сорочке.
Хамит лег. Сердце колотилось бешено. Хозяйка легла рядом. Он уже знал, что должно произойти, но боялся прикоснуться к ней. Тогда она сама притянула его к себе и шепнула:
 – Ну что ты, глупенький? Никогда женщину не видел?
Хамит не заметил, как наступило утро – утро его новой жизни.
Они лежали в обнимку.
 – Ну вот, ты теперь уже и не мальчик, а настоящий мужчина, – прошептала она, ласково дотронувшись пальцем до его носа.
 – Да, – согласился Хамит и почему-то заговорил совсем о другом: – А вы небедно живете.
 – Да, у нас хороший дом. Муж очень много работал, брался за любую работу.
 – А сейчас как живете?
 – Когда мужа не стало, я хлебнула горя. Узнала, что значит быть вдовой. Осенью мы с подругой (ее мужа тоже убили) ходили по ночам на поле собирать оставшиеся после жатвы колосья. За такое могли расстрелять. Дома мы поджаривали зерна и, разбудив детей, кормили их. Мы боялись оставлять зерно про запас, потому что к нам то и дело приходили с обысками. Позже я занялась торговлей. Собираю все, что люди хотят продать, и везу в город. Делаю небольшую наценку и продаю. Так и выживаем.
 – Почему опять не выйдете… не выйдешь замуж? Ты такая красивая…
 – Нет, я должна думать о детях.
Хамит впервые заметил легкую тревогу в ее глазах.
– Ну все, вставай, – сказала она и поднялась. – Тебе пора собираться в дорогу. Я пойду готовить завтрак.
И она бесшумно выскользнула из комнаты. Хамит не мог поверить, что ему придется покинуть этот теплый уютный дом. Постель хранила запах ее притягательного тела, и этот запах кружил мальчишке голову.
Одевшись, он вышел в переднюю комнату, где на столе уже стоял завтрак.
 – Я не хочу уезжать, – признался он.– Нельзя ли мне остаться?
 – Нет, милый. Только подумай, что скажут о нас люди.
 – Тогда… тогда я заберу тебя с собой к родне! У нас там тоже хорошо, я уверен, тебе понравится, и детям тоже.
 – Я свой дом никогда не брошу. Прости.
 – Ну, можно я хотя бы еще на денек задержусь… – он умоляюще посмотрел на нее полными слез глазами, забыв на мгновение, что он уже не вчерашний мальчишка, а настоящий мужчина, которому не следует плакать по всякому поводу. 
 – Не надо нам прикипать друг к другу, – с сочувствием ответила женщина. – Поверь, милый, у тебя все впереди. Ты такой еще юный. Будет у тебя и любовь, и хорошая семья. Все у тебя в жизни сложится: ты сильный. Езжай, и старайся не думать обо мне.
 – А как же ты?
 – Я сильная, я справлюсь.

Хамит взобрался на отдохнувшего коня и, не оглядываясь, поскакал.
Дорога быстро прогнала печаль. Сердце юноши ликовало: как прекрасно быть мужчиной! Казалось, отныне ничто не сможет омрачить его существования. В голове звучал мягкий голос его первой возлюбленной: «Ты сильный, все у тебя в жизни сложится».
Вдруг чей-то другой, звонкий и юный голос встревожил его слух и словно бы вывел из сна. Впереди него вдоль дороги по изумрудной траве шла девушка с непокрытой головой и звенящими монетками в длинных косах. На ней было голубое, точь-в-точь цвета неба, платье. Она держала в руках охапку полевых цветов и громко пела. Хамит придержал коня, чтобы подольше понаблюдать за красавицей. Однако девушка очень скоро заметила его. Она замолчала и остановилась, чтобы дать неизвестному всаднику проехать мимо.
 – Красиво поешь, – похвалил Хамит, остановив коня.
 – Что вам нужно? – сказала девушка, скрывая за суровостью испуг.
 – Узнать твое имя, – улыбнулся Хамит. Еще вчера днем ему бы не хватило духу на такие разговоры.
 – Не скажу, – надула девушка губы и отвернулась
 – Я еду в Бешколь. Не знаешь, далеко еще?
Девушка не удостоила путника ответом.
 – Да не бойся ты, не съем я тебя.
 – А я и не боюсь, – сверкнула она на него огромными темными глазами.
 – А, по-моему, боишься, – возразил Хамит. – Глазищи как у бота (верблюжонка).
 Девушка, не удержавшись, прыснула в кулачок.
 – Вот я и рассмешил тебя, маленькая глупышка. Ну что, может, теперь скажешь, далеко ли мне еще скакать?
 – Будешь много воображать, не скажу, – ответила она с шутливым вызовом.
 – Ладно, ладно. – Хамит нахмурился и заговорил преувеличенно почтительным тоном: – О, красавица! Не будешь ли ты так добра открыть свои уста и поведать мне, далеко ли отсюда Бешколь?
 – Да ты уже почти приехал, – быстро ответила она и, рассмеявшись, неожиданно побежала вперед, похожая на разыгравшегося жеребенка.
 – Спасибо, красавица! – прокричал Хамит, обгоняя ее. – Будь счастлива!
Радость жизни и уверенность в хорошее будущее продолжали переполнять сердце молодого мужчины.

Вскоре он был уже в ауле своих предков.
 – Мальчик, скажи-ка, это Бешколь? – спросил он пробегавшего мимо пацаненка больше для того, чтобы просто переброситься с кем-нибудь словом и лишний раз ощутить, какой он сам теперь взрослый, уверенный в себе.
 – Да, – чуть слышно ответил мальчишка и пустился наутек.
Хамит выбрал один из домов на окраине аула и подъехал к воротам. Во дворе стояли две лошади. «Значит, хозяева дома», – сообразил путешественник.
 Из дома вышла пожилая женщина.
 – Салеметсызбе (здраствуйте), – учтиво поздоровался Хамит.
 – Ия, не керек? (что нужно?) – неприветливо ответила она.
 – Я приехал с юга, ищу родню. Вы, наверное, давно тут живете? Не могли бы мне помочь?
 – Я здесь живу с самого рождения, – ответила хозяйка и, немного смягчившись, открыла гостю ворота. – Ладно, заходи. Вот, садись пока на топчан.
Хозяйка ушла в дом. Через минуту на пороге появился старик – ее муж.
 – Ну, рассказывай. Откуда приехал, кого разыскиваешь? – он присел рядом с Хамитом.
Тот рассказал ему все, что знал о родителях отца, назвал имена своих предков.
 – О, да ты у нас из именитых, – улыбнулся хозяин дома. – Как же, знаем, знаем… Эй, катын (обращение к женщине), неси чай, надо угостить путника. Это ведь внук Гульшат-апай и правнук Жаркынай-эже.

Глава 4
 – К вам сарбаз (восточный воин), – опустив глаза, сказал мальчик-посыльный.
 – Пусть войдет, – махнув ладонью, нетерпеливо ответила ;же (бабушка).
 Пригнувшись, чтоб не задеть верхний косяк двери, в юрту вошел исполин-сарбаз. По его виноватой осанке Жаркынай-;же сразу поняла, что дела нехороши. Почтительно поприветствовав хозяйку, сарбаз (восточный воин) сразу перешел к делу:
 – К сожалению, мы не нашли его, – проговорил он мрачно.
У властной женщины дрогнул подбородок.
 – Расскажи мне о вашей поездке. Что видели? Что рассказывают люди?
 – Мы узнали, что Исмета вместе с другими мужчинами угнали на работы. Нам сказали, что Кульжан может знать что-то, она ведь когда – то работала вместе с его матерью. Непросто было разговорить эту женщину…
 – Ближе к делу, – поторопила рассказчика Жаркынай-;же.
 – Она-то и поведала нам по секрету, что несколько мужчин, в том числе Исмет, вернулись в аул и где-то прячутся. Я поставил человека следить за юртой его матери, и когда та ушла на другой конец аула, мы вошли к ней и обыскали жилище. Никаких следов пребывания Исмета не обнаружили. Кульжан подсказала, что у них есть казгануй (выкопанный в горе дом). Мы сунулись туда, но и там его не оказалось. Тогда по нашей просьбе Кульжан выяснила, что Исмет вместе с другими сбежавшими аульчанами (односельчане) отправился в город на заработки.
 – Вот как, – приподняла бровь Жаркынай- ;же.
 – Госпожа, я сразу тогда подумал: «Человек в бегах, который не может прокормить даже себя самого, может ли пойти на то, чтобы украсть ребенка?» Но, чтобы быть уверенным в своей правоте, я отправился со своими людьми город. Непросто было найти беглецов, но мы и это сделали. Они работали на фабрике, где шьют одежду. Кто-то устроился сторожем, кто-то разнорабочим. Жили они все на окраине, в одной тесной комнате барачного дома.
 – Что он рассказал про Едыге?! – вскричала старуха.
 – Услышав имя вашего внука, он заплакал, как малое дитя, Госпожа. Затем сказал, что всегда считал Едыге своим сыном и жил надеждой, что со временем повидает его. Он мечтал даже вернуть Гульшат- он знает, что Камза умер. Я уверен, госпожа, что он не причастен к пропаже Едыге. Вы бы видели его глаза, когда он узнал, что наш дорогой наследник – ему не родня…
 – Сарбазым, – сурово промолвила Жаркынай- ;же. – Ты самый преданный и надежный из моих людей. Только на тебя и могу рассчитывать. Отдохни – и снова отправляйся в дорогу. Ты же знаешь, где живет Меиз. Думаю, это ее проделки.

 Без малого месяц ждала Жаркынай-;же вестей. И вот настал день, когда в дверях ее юрты вновь выросла огромная фигура сарбаза Ерболата.
 – Говори скорее, что вы узнали! – взмолилась старуха.
 – Госпожа, мы нашли Меиз в очень плохом состоянии. Кажется, недолго ей осталось ходить по земле. Как вы знаете, ее дочь – третья жена бая. Приданое было совсем маленьким, поэтому в ауле все над ними насмехаются. Меиз даже пришлось переселиться на край аула подальше от позора.
 – Аллах справедлив, – сухо проговорила ;же (бабушка), стараясь воздержаться от злорадства.
 – Госпожа, а ведь она, похоже, раскаялась. «Я грешница, – призналась она мне, – Знаю, за что меня Всевышний наказал. Я сделала много зла. Хотела, чтоб Едыге и его брат сгинули. Желала смерти старухе Жаркынай (простите, госпожа, это ее слова), чтобы занять ее место. И вот я наказана за это».
 – Аллах ей судья, – быстро проговорила Жаркынай- ;же. – Но куда она подевала моего мальчика?!
 – Я задал ей тот же вопрос. Она подняла на меня удивленные глаза и спросила: «Так вы до сих пор не нашли его?» Госпожа, она действительно ничего не знает об исчезновении вашего внука. «Когда мальчик пропал, я еще была в ауле. Я не знаю, где он, а если бы знала, то обязательно сказала бы вам», – вот и все, что я от нее услышал. Госпожа, она не лгала, я видел это по ее глазам…
 – Сарбазым, – подняла Жаркынай- ;же изможденный взгляд на своего верного служителя. – Молю тебя, найди моего внука, мою кровиночку Едыге!
 – Найду, госпожа. Я обещаю, – сказал Ерболат и вышел из юрты, оставив старую женщину в горьких раздумьях и мучительных догадках.
«Почему же старшая келин (сноха) говорила всем, что Едыге не сын Камзы? – задавалась она вопросом. – Она же знала, что Гульшат потеряла первенца. Потрясение сделало свое дело: чужой ребенок не был выношен ею. И лишь потом родился мой родной Едыге. Миаз прекрасно знала об этом, просто у нее были коварные планы. Вот же змея – по заслугам ей».

Данеш с малолетства прислуживала госпоже. Ей нравилась эта стареющая, но еще полная сил, царственная женщина. Она никогда не ругала девочку по пустякам, относилась к ней с уважением. Когда Данеш подросла, госпожа нашла ей хорошего мужа и подарила молодым добротную просторную юрту. Расположение влиятельной женщины было для девушки настоящим подарком судьбы.
«Если родится дочь – назову Жаркынай, если сын –Камза», – обещала себе Данеш.
 Роды выдались тяжелые, много женщин собралось в юрте Данеш, чтобы помочь, но все не впрок – ребенок родился мертвым. Саму роженицу с трудом выходили. Через несколько дней, немного оправившись, она явилась в юрту госпоже. Та заметила, что ее платье на груди мокрое от молока.
 – Ты почему не перевязала их? – спросила Жаркынай-;же.
 – Ничего, мне не больно, – смиренно ответила Данеш. – Я снова готова служить вам, моя госпожа.
 – Что ж, тогда беги к Гульшат, она там рожает.
Данеш стремглав понеслась к большой белой юрте. Еще не войдя внутрь, она услышала громкий плач ребенка. Сердце Данеш тревожно сжалось, словно это кричал ее младенец.
Гульшат, утомленная долгими родами, лежала в беспамятстве. Женщины купали ребенка. Он плакал, не прекращая.
– Дайте мне, – сказала Данеш.
Она взяла новорожденного на руки – и сердце ее сладко заныло.
 – О, Т;нірім, милое мое чадо, – тихо сказала она и, рванув платье от горловины, приложила ребенка к груди. Мальчик тут же умолк и стал причмокивать, а насытившись, зевнул и засопел.
Данеш не могла оторвать от него глаз.
 – Дай сюда ребенка, и лучше никому не рассказывай о том, что сделала, – прикрикнула на нее одна из женщин.
К вечеру роженица пришла в себя.
 – Данеш, а ты что здесь делаешь? – слабым голосом спросила она.
 – Госпожа прислала меня присмотреть за тобой и ребенком.
 – Дай мне его, – велела Гульашат. – Наверное, голодный.
Данеш бережно подала невестке госпожи маленький сверток. Увидев личико ребенка, Гульшат заулыбалась.
 – Сынок, родненький, – напевно заговорила она с мальчиком – Вот, поешь…
Она приложила малыша к груди, но тот несколько раз причмокнув, перестал сосать и снова уснул.
 – Почему он не хочет есть? – тревожно спросила Гульшат.
 – Может быть, у него недостаточно сил… – пожала плечами Данеш.
 Прошло несколько дней. Новорожденный по-прежнему отказывался от материнской груди. Об этом сообщили Жаркынай-;же.
Та пришла в юрту келин (невестки), чтобы самолично взглянуть на внука.
«Это сытый ребенок», – безошибочно определила она и призвала Данеш.
 – Признавайся: ты подкармливаешь ребенка? – сверкнула Жаркынай- ;же на девушку грозным взглядом.
Та опустила глаза.
 – Да, госпожа. Молодая госпожа была без чувств. А ребенок плакал. А у меня есть молоко. – Она шмыгнула носом и задергала плечами, вспомнив о своем несостоявшемся материнстве. – Вот я и накормила его…
 – Ладно, ладно, не плачь, – смягчилась Жаркынай- ;же. – Только пока не говори ей. Если у нее не будет хватать молока, твоя услуга будет кстати.
Действительно, молока у Гульшат становилось все меньше, и Данеш стала полноправной кормилицей мальчика. Она кормила его почти до пяти лет. Едыгей рос крепким, здоровым и ласковым ребенком.
С каждым годом Данеш все сильнее привязывалась к нему.

 В один из летних дней Жаркынай-;же призвала к себе Данеш и сказала, что просит ее с мужем покинуть аул.
 – Я выделю вам отару овец, дам лошадей, у вас будет огромная юрта и весь необходимый скарб. Но вы должны уйти.
Данеш пала перед госпожой на колени.
 – Не прогоняйте меня, умоляю. Как же я буду жить без моего Едыге?
 –  То-то и оно, что он не твой! – произнесла старуха беспощадную правду. – У мальчика есть мать, а вы слишком уж привязались друг к другу. Ты должна сделать так, как я сказала. Ты хорошо потрудилась на благо нашего рода – и тебя ждет за это щедрая награда. Вы с мужем не будете нуждаться ни в чем. Но вам надо уйти. Это мое последнее слово.
Тлеген, муж Данеш, был несказанно рад новости.
 – Ты хоть понимаешь, как нам повезло? Мы теперь богатые и свободные. Поселимся в укромном месте. Я буду пасти скот. А ты будешь ждать меня в уютной просторной юрте. Вот заживем-то! – он стиснул жену в объятьях, а потом расцеловал в щеки. – Я даже знаю, куда мы отправимся! Это не так уж далеко отсюда. Там так тихо, безветренно – и много-много сочной травы. Для выпаса скота – самое лучшее место! А еще… А еще, может быть, там, в тишине, вдали от всех, у нас наконец родятся свои дети. Поверь, Данеш, нас ждет счастливая жизнь!..
Но Данеш глядела на него пустым взглядом.
 – Как она могла подумать, что я откажусь от своего Едыге ради каких-то овец и лошадей… – не слыша подбадривающих речей супруга, проговорила она.
 – Постой, Данеш, – решил образумить ее Тлеген. – Он ведь и впрямь не твой сын. А еще оба мы знаем, какой суровой бывает Жаркынай! Могла бы просто нас выгнать – и все. Вот тогда бы мы намучались. Но она обошлась с нами очень благородно. Она обогатила нас, Данеш! А ты ходишь мрачная, как небо в дождь.
Данеш молчала. Она понимала, что в словах мужа есть своя правда, но сердце ее отказывалось верить в предстоящую разлуку. Тлеген вздохнул, пожал плечами и занялся хлопотами по переезду.

Прошло несколько лет. Данеш прожила их как во сне. Тоска по любимому Едыге не отпускала ее.
 – Посмотри на себя, – пытался увещевать ее муж. – Разве так можно? Вся высохла, одни глаза остались. Данеш, милая, ведь все хорошо! Я рядом, и все у нас есть…
Но кормилица Едыге была безутешна.
 – Тлеген, съезди туда, повидайся с ним тайком, – попросила она однажды. – Я хочу знать, все ли с ним в порядке. А еще передай ему, что я люблю его и очень скучаю.
 – По правде сказать, я и сам подумывал об этом, – вздохнул Тлеген.– А уж если бы удалось привезти его сюда хотя бы на несколько дней… Может, тогда ты бы наконец успокоилась…
 – У меня самый лучший супруг на земле! – воскликнула Данеш. Глаза ее горели. Давно Тлеген не видел в них столько жизни.
 Мужчина засобирался в дорогу.
– Если ты привезешь мне его хотя бы на один день, я буду всю жизнь благодарить тебя,– сказала она на прощанье.
 – Привезу, не сомневайся. Чего бы мне это ни стоило, – ответил Тлеген и, пришпорив коня, умчался в путь.

Следующим утром, привязав коня за ближней сопкой, Тлеген пришел в аул. На нем был длинный шапан (верхняя мужская одежда), седые волосы повязаны тонкой тесьмой. «Если меня и увидят, то вряд ли узнают, – думал он. – Прошли годы, я сильно изменился, да никто и не ожидает моего появления. Главное – чтобы Едыге меня вспомнил».
Тлегену повезло. Как только он подкрался к юрте Гульшат, в дверях показался мальчишка.
 – Едыге, – шепотом позвал его мужчина. –Едыге, поди сюда.
Едыге, не привыкший опасаться людей, подошел к незнакомцу.
 – Едыге, это я, Тлеген. Может быть, ты помнишь меня?
 – О, конечно! – обрадовался мальчик. – А где моя апай Данеш?
 – Тихо,– приставил Тлеген палец к губам. – Прошу тебя, говори шепотом, чтобы нас не услышали. Твоя апай не здесь, ей нельзя здесь быть. Ты хотел бы ее увидеть?
 –  Конечно. Я так по ней скучаю…
 – Тогда поехали к нам в гости. Это не очень далеко. Побудешь у нас немного, я привезу тебя обратно.
 – Сегодня у нас гости, ;же (бабаушка) не разрешит. Поедем завтра?
 – Нет, Едыге. Она тебя и завтра не отпустит. Это ведь она прогнала нас из аула, чтобы ты не виделся со своей апай Данеш. Поэтому если хочешь увидеться с ней, то надо ехать прямо сейчас. Если не поедешь сейчас, то я уеду навсегда– и вы никогда уже не увидитесь.
Едыге помолчал в раздумье.
 – Жарайды (ладно), – кивнул он, приняв непростое решенье. – Вот только схожу в юрту переодеться.
 – Нет-нет, не надо, – остановил его Тлеген. – Просто пойдем со мной, иначе я уеду и больше не вернусь. Ну же… – протянул он ребенку руку, и тот протянул свою.
Они вышли за пределы аула, завернули за сопку, где стоял привязанный к дереву конь. Тлеген запрыгнул в седло, помог мальчику усесться сзади и стегнул скакуна нагайкой.

 – Тлеген, я устал, – тихо пожаловался мальчик.– Ты же сказал, что это недалеко, а мы едем почти весь день.
 – Потерпи, уже скоро. Апай Данеш сварила мясо – поешь, отдохнешь, – успокаивал юного спутника мужчина.
Вдруг позади послышался топот копыт.
 – О Всевышний, это еще кто… – не оборачиваясь, Тлеген несколько раз сильно ударил коня нагайкой.
 – Стой!– раздался грозный голос. – Стой, кому сказано! Будем стрелять!
Тлеген остановился. Его окружило с десяток одетых в военную форму мужчин на резвых конях.
 – Ты кто такой? – спросил один из них. – Еще и с ребенком.
 – Еду с сыном домой из гостей, – не сразу нашелся Тлеген.
 – Так тебе и поверили! – гаркнул стоявший поодаль мужчина в офицерской форме. – Это один из беглых. Вяжите его. И мальчонку тоже.
Двое военных подъехали поближе и столкнули обоих путников на землю, а затем, спрыгнув с коней, связали им руки и подвели к офицеру.
– Отпустите нас, ребенок устал и хочет есть, – сказал Тлеген.
 – А ты кто? – обратился офицер к Едыге, даже не удостоив мужчину взглядом.
 Мальчик честно ответил, что его аул далеко, а этот человек – муж его апай Данеш – везет его в гости к себе домой.
 – Ха, так ты ему и не сын вовсе! – сказал офицер и перевел взгляд на Тлегена. – Выкрал, значит! Или оба вы лжете?
Взрослый и ребенок молчали.
 – Что ж, тогда в шахте разберетесь, где правда, а где ложь…

Под утро их привезли в город, где тут же отправили на стройку бараков. А через месяц Едыге вместе с другими беспризорными детьми был отправлен в Караганду на шахты.

Долго ждала своего мужа Данеш. Выплакала все слезы.
В одну из дождливых осенних ночей кто-то постучался в дверь ее одинокой юрты.
В дверях стоял тощий, с безумными впалыми глазами человек в изорванной грязной рубахе. Данеш с трудом признала в нем своего мужа.
 – Жена, дай поесть, – прохрипел он и повалился на кошму.
Данеш поставила перед ним на дастархан (скатерть) раскатанное тонкими листами тесто с кусочками проваренного мяса, налила в пиалу (круглая глубокая чашка) сорпа (бульон).
Тлеген с жадностью, проливая сорпа (бульон) на одежду, расправился с едой и снова рухнул без сил. Всю ночь Данеш просидела рядом с ним не смыкая глаз, а едва он проснулся, бросилась расспрашивать:
 – Что случилось? где ты был? где Едыге?
Он подробно рассказал ей о своих злоключениях.
 – И вот мне удалось бежать,– завершал он рассказ. – Как я мог оставить тебя одну? А Едыге… его увезли куда-то далеко, не знаю куда…

Глава 5
С утра Камза ходил в приподнятом настроении. Его самый близкий и верный друг Каир сказал, что все простил ему и не держит зла.
 – Все прошло, перегорело, я не в обиде. Я понял: твоей вины нет. Тебя ведь и самого женили силком. Теперь у меня есть любимая жена, так что я не сержусь нисколько.
 – Значит, снова дружба? Как раньше, как в детстве, помнишь?
Камза протянул другу руку. Мужчины крепко обнялись.
– Все верно, Камза, – сказал Каир. – Тем более сейчас не время для розни между своими. Я прослышал, что на нас идут сорты. Они будут здесь со дня на день. Думаю, надо выехать им навстречу и устроить хороший прием вдали от аула, чтобы они не добрались ни до наших жен и детей, ни до нашего скота. Я уже подготовил своих людей. Друг, ты со мной?
 – Странно, – удивился Камза, – я ничего не слышал о готовящемся набеге. Но если ты знаешь об этом наверняка, то, конечно, я с тобой. Я скажу Ерболу, чтобы собирал своих воинов, и мы с рассветом отправимся в путь.
 – Не надо, Камза. Я слышал, что этих стервятников не так уж много. Хватит и моих людей. Я только хотел бы встретить их вместе с тобой. Пусть это будет знаком нашей возобновленной дружбы.
 – Что ж, я согласен.
 – Тогда по рукам – и до завтра, – улыбнулся Каир.
Тихим безветренным утром несколько десятков вооруженных всадников выдвинулись из аула навстречу врагам. Впереди ехали Каир, Камза и Ербол.
 – Ты зачем позвал Ербола? – с плохо скрываемой досадой спросил Каир.
 – Да я, честно говоря, и не звал его, – оправдывался Камза.– Он увидел, что я собираюсь в дорогу и наотрез отказался отпускать меня одного. К тому же, разве он нам помешает? Он один может справиться с десятком мужчин. Странно, что тебя так огорчает его присутствие.
В сердце Камзы закралось подозрение. «Рановато я доверился ему», – упрекнул он себя и приблизился к Ерболу.
 – Ербол, – сказал он тихо, – стрелой лети вперед и разузнай в ближайшем ауле, далеко ли сорты.
Тот молча пришпорил коня и уже через минуту скрылся в степи. Камза заметил, что вслед за ним пустились четверо воинов Каира.
 – Камза, куда поскакал твой сарбаз (воин)? – спросил, подъехав, Каир.
 – Я велел ему разузнать, что да как, а то выходит, что никто, кроме тебя, слыхом не слыхивал о сортах? Вот я и подумал: а ну как тебя обманули?
 – Ты что, не веришь мне? – тоном глубоко оскорбленного человека промолвил Каир. – Не веришь другу?
 – Похоже, и ты не очень-то доверяешь мне, коль скоро послал за моим сарбазом (восточный воин) своих людей…
Бывшие друзья молча продолжили путь.
Прошло несколько часов. Никто не встретился всадникам в степи.
 – Где же сорты, Каир? – спросил Камза. – Может, мы не по той дороге поехали?
 – Давайте сделаем привал, отдохнем и решим, что делать дальше, – предложил Каир.
 – А не боишься, что нас застанут врасплох? – испытующе глядя на него, поинтересовался Камза.
 – Не беспокойся, – ответил Каир. – Я поставлю дозорных вон на ту возвышенность.
Всадники спешились.
Каир отъехал с дозорными. К Камзе подошли два высокорослых воина и, повалив на землю, стали бить ногами. Камза, защищая руками голову, сумел подняться, ударил одного из людей Каира в висок и пошел на второго, но тут на подмогу нападавшим подоспело еще несколько мужчин.
 – Предатели! – крикнул Камза, отмахиваясь от ударов. – Подлые псы!
Навалившись толпой, воины связали его и поставили на колени.
Тогда появился Каир. Он несколько раз неторопливо прошелся вокруг Камзы, поглядывая на него прищуренными близко посаженными глазками.
 – О! – воскликнул он. – А вот и наш верный друг пожаловал! Как вовремя!
Камза поднял голову и увидел: двое воинов, из тех, что были посланы за Ерболом, ведут сарбаза (воина), также связанного, с кляпом во рту. Лица у обоих были раздуты от синяков.
 – Где другие двое? – спросил Каир.
 – Хозяин, их нет. Он дрался как шайтан. Мы сами едва уцелели.
 – Каир, что ты задумал? – прошептал Камза.
 – Ты всегда был смышленым, – ухмыльнулся Каир. – Разумеется, никаких сортов нет. Я выдумал их, чтоб заманить тебя сюда. И вот твоя жизнь у меня в руках.
 – Я не боюсь тебя, трусливый пес, – глядя предателю прямо в глаза, произнес Камза. – Да, ты можешь убить меня, но знай: ты поплатишься за все.
Он плюнул Каиру в лицо.
 – Сейчас я прикажу засыпать твой рот песком, – утирая лицо от кровавой слюны, процедил сквозь зубы изменник. – Как легко ты поверил, что я забыл свою обиду! Нет, дорогой. Ты всегда был впереди меня. Только и слышалось отовсюду: «Камза самый умный», «Камза самый сильный», «Камза самый завидный жених»… Ничего, я был согласен оставаться в тени лучшего друга. Но когда твои ненасытные родители решили женить тебя на моей невесте из-за ее богатого приданого, и ты не отказался – нашей дружбе разом пришел конец. Вам было мало того, что у вас есть! – Каир злобно потряс камчой перед лицом Камзы.– Ты даже не можешь сосчитать, сколько у тебя туменов  верблюдов и лошадей! А в каждом тумене (стадо) по сто голов! Я знаю, что ваши сундуки ломятся от золота и драгоценных камней. Нет, вам все мало! Я хотел жениться на своей возлюбленной и избавиться благодаря ее приданому от проклятой нужды. Но ты обошелся со мной не как с другом, а как с паршивой овцой. Ты забрал Меиз и сломал мою жизнь.
 – Все ты врешь, – спокойно ответил Камза. – Я женился на ней против желания, исполняя волю родителей. А тебя гложет не справедливая месть, а твоя черная зависть и жадность. Но ты вдобавок ко всему еще и трус, поэтому не причинишь мне никакого вреда.
Наступила тишина. Шумно дыша раздутыми ноздрями, Каир размахнулся и хлестнул камчой по лицу бывшего друга, оставив на его щеке алую борозду.
 – В кои-то века твоя догадливость подвела тебя, друг. Ты очень скоро сдохнешь. А потом я сживу со свету твоих сыновей и женюсь не только на Меиз, но и на твоей Гульшат. А потом – потом я завладею всем твоим богатством и всем твоим родом!
Сказав это, он сделал глазами незаметный знак одному из своих воинов, стоявших позади связанного, и тот вонзил длинный нож в спину Камзы по самую рукоять. Убитый упал навзничь. В глазах его застыло презрение…
Раздался дикий вопль. Это Ербол, сумев вытолкнуть изо рта кляп, оплакивал смерть своего господина.
 – Тебя, сарбаз, я, пожалуй, отпущу, – приблизился Каир к исполину. – Но знай, теперь я твой хозяин. Ты должен будешь рассказать старухе о том, как Камза погиб в степи, сражаясь с сортами. Тебе-то она наверняка поверит. Да ты и сам посуди, что для тебя лучше: сказать, что потерял хозяина во время битвы, или, что отдал его в лапы трусу и неудачнику Каиру? Вот то-то и оно! – засмеялся Каир. – Будешь со мной дружить – останешься главным воином рода.

***
Хозяин дома, где остановился Хамит, вызвался помочь ему с поисками родни.
Объехав несколько аулов, они смогли разузнать адрес бабушки Гульшат. Оказалось, что она переехала в районный центр вместе с младшим сыном и его семьей. Там же с ней доживала свой век и прабабка Жаркынай- ;же.

 – Здесь живет Гульшат апай? – спросил спутник Хамита у красивой молодой женщины в платке и нарядном камзоле (национальная телогрейка), которая открыла им. – Мы к ней по важному делу.
 – Заходите и присаживайтесь за стол, я сейчас позову свекровь, – пригласила молодая гостей.
В комнату вошла стройная, подтянутая пожилая женщина.
 – С чем пришли, дорогие гости? – спросила она.
 – Да вот… как бы вам сказать… – смущенно улыбнулся пожилой провожатый.– Я привел к вам вашего внука, Хамита.
Гульшат апай присела на краешек стула и замерла.
 – Какого внука? Мои внуки все в школе… – тихо произнесла она, и по щекам ее побежали слезы.
Келин (здесь: жена младшего сына) поспешно налила в стакан воды и дала свекрови попить.
Гульшат смотрела на Хамита, не отрывая глаз.
 – Едыге, мой сынок, – шептала она.– Неужели он жив?
 – Да, бабушка, – отвечал Хамит. – Я сын Едыге. Мой отец жив и здоров. Родители отправили меня разыскать вас.
Гульшат поднялась, подошла к внуку и обняла его.
 – Господь Всевышний, ты услышал, услышал меня… – долго приговаривала она, гладя внуковы кудри, а затем, опомнившись, попросила келин (здесь: жена младшего сына) накрывать на стол.
 – Скоро ты увидишь и свою прабабушку. Ее вечера увезли в больницу, но сегодня она вернется, потому что ей стало лучше. Как же она обрадуется своему правнуку – сыну Едыге! А потом я поеду с тобой к сыну, – сказала Гульшат. Глаза ее горели.
 – Бабушка, я ведь добрался сюда верхом. Вы поезжайте поездом.
 – И то верно.
Вечером было праздничное застолье с горячим куырдаком (национальное казахское блюдо), свежими баурсаками (жареные колобки), халвой и сахаром. На почетном месте восседала легендарная Жаркынай – живая история рода. Ее усталые замутненные болезнью глаза глядели на правнука, излучая тихое тепло.
 – ;же, – обратился к ней Хамит. – Отец много рассказывал мне о жизни в ауле. Но что происходило там после того, как его украли?
Жаркынай- ;же поведала внуку о событиях, которые произошли после пропажи Едыге.
 – О том, что Камза не был убит врагами, сарбаз Ербол рассказал мне только после того, как Каир сбежал из аула, украв драгоценности, полученные от продажи большей части скота. Хамит, надо найти этого негодяя и вернуть наши богатства!
Жаркынай- ;же сильно разволновалась.
 – Прошу вас, не надо, – взяла ее за руку Гульшат. – Нельзя вам так беспокоиться.
 – Я не за себя беспокоюсь, моя дорогая, – промолвила старушка. – Эти драгоценности могли бы помочь многим хорошим людям. Только посмотри, какая вокруг нищета.
Они еще долго сидели за столом, беседуя, и лишь под утро разошлись по комнатам.
Пробыв у родни два дня, Хамит собрался в обратный путь.

Глава 6
Хамит был счастлив и горд собой. В дороге он часто воображал, как вернется домой и будет рассказывать родителям о своих приключениях и радостной встрече с родными. А еще перед его мысленным взором то и дело вставали лица бабушки и прабабушки.
«Бабушка… – нежно обращался Хамит к образу Гульшат. – Какая ты мудрая, добрая, сильная. Сколько страданий выпало на твою долю – но они не сломили тебя. И красота твоя не померкла, несмотря на годы. Я горжусь тобой».
Он вспомнил, как просветлело ее лицо, когда она узнала о том, что ее сын жив.
«Счастье так сильно меняет людей, – размышлял юноша. – Оно делает их снова молодыми и жизнерадостными».
На окраине одного из аулов, мимо которого пролегал его путь, Хамит увидел дикий яблоневый сад. Оттуда веяло влажной прохладой, и он решил ненадолго остановиться под сенью раскидистых деревьев. Желтые спелые плоды с розовыми, как румяные щечки, боками, свисали прямо над головой. Он сорвал одно яблоко и надкусил. Сладкий сок брызнул во все стороны, щипнул глаза. Хамит набрал много яблок в карманы шапана (мужская верхняя одежда) и брюк. Дал полакомиться Тулпарым– тот зафыркал от наслаждения.
Хамит прилег в тени большой яблони и залюбовался своим конем, который расхаживал между деревьями и время от времени вытягивал шею, чтобы достать с ветки понравившийся плод. 
 – А ведь я чуть не лишился тебя из-за Адильжана и его дружков… – вслух обратился он к Тулпарым.
Когда он сказал бабушке, что хочет найти этого Адильжана и отомстить ему, то Гульшат сказала:
 – Нет, внучок, не нужно. Возмездие – удел Всевышнего. Этот маленький разбойник и так получит свое от жизни. Запомни: каждый получает по делам своим. Жадный станет бедным, хитрый будет обманут, подлого предадут, от жестокого все отвернутся, убийцу ждут болезни. Только добрые люди бывают счастливыми.
 – А как же Каир? – спросил Хамит у пожилых женщин.
 – Его следовало бы отыскать не для мести, а лишь для того, чтобы вернуть украденное, – пояснила Жаркынай- ;же…
«А все же придется заехать туда, где орудует шайка Адильжана, – говорил себе путешественник, вертя в руке яблоко. – У меня ведь подарок для русской женщины».

Старик сидел на бревнышке у камышового сарая и клевал носом. Когда голова его падала на грудь, он резко поднимал ее и, открыв глаза, с растерянным видом оглядывался по сторонам, а затем снова закрывал глаза и начинал посапывать.
 – Не орите, а то старый услышит, – прошипел Адильжан своим подельникам.
 Та самая шайка, что хотела убить Хамита, собралась возле дома пожилого родственника Адильжана. Делами в ней заправлял Каныш по прозвищу Старший.
 – Да он у тебя спит, – Старший бросил на старика презрительный взгляд. – Тем более почти глухой. Ладно, пойдем в дом.
Подростки зашли внутрь дома и уселись на старых корпе (напольные одеяла), застилавших глиняный пол.
 – В общем, так, Адильжан, – заговорил главарь. Он и впрямь выглядел немного постарше остальных.– Теперь ты с нами – и не пытайся снова сбежать к своей мамочке. Найдем, где бы ни спрятался, понял?
 – Понял, – опустив глаза, тихо произнес Адильжан.
 – Хорошо, что понял. А теперь к делу. Я позавчера был в городе. Там видели этого самого,- соврал главарь.
 – Хамита!
 – Да, Хамита. Который обвел вас вокруг пальца. Он же собирался найти родственников и вернуться обратно? Так вот: если он их нашел, значит, возвращаться будет не с пустыми руками. И надо его встретить. Твой старик, Адильжан, живет в самом подходящем для этого месте. Наш дружок сможет ускользнуть от нас, только если свернет на длинную дорогу, но зачем ему этот крюк? Так что дело за малым: затаиться у деда и по очереди дежурить возле дороги. Там всегда кто-то должен быть, ясно вам?
Бандиты молча кивнули в ответ.
 – Адильжан, тебя оставляю за главного. Живым нам этот шустряк не нужен. Закопайте его поглубже за сараем, только ночью, чтоб старый не видел. Ну, все, я пошел за кормежкой, вернусь вечером. 
У двери Старший столкнулся со стариком.
 – Ты чего, старый? Подслушивал, что ли? – схватил он пожилого человека за грудки.
 – Что ты говоришь? – наставил на него ухо старик. – Я ведь ничего не слышу. Иду забрать из дома корпе (напольное одеяло), хочу подремать.

Отдохнув в диком саду, Хамит вновь помчался во весь дух в сторону родного дома. Конь летел стрелой наперегонки со степным ветром.
Ближе к вечеру путник остановился у знакомой развилки. Чтобы попасть в город, где жила добрая русская женщина, следовало свернуть направо, и он уже собирался пришпорить Тулпарым., как неизвестно откуда, словно виденье, перед ним возник старик в тымаке (головной убор) из лисьего меха на тонком белом войлоке, в коротком толстом шапане (мужская верхняя одежда) и широких пестрых штанах из ситца, заправленных в кирзовые сапоги.
 – Эй, балам, токта (эй, сынок, остановись)! – поднял руку старец.
 – Амансызба, –поклонившись, поздоровался Хамит.
 – Куда едешь? – спросил загадочный человек и, не дождавшись ответа, сказал: – Если поедешь по этой дороге, попадешь не туда, куда надо. Езжай сюда, мой тебе совет. Тогда попадешь и в город, и домой.
Он протянул сухую коричневую ладонь в направлении дороги, о которой Хамит ничего не знал.
Юноша постоял в раздумье, глядя то на дорогу, то на старика, застывшего, как изваяние, с вытянутой рукой, а затем повернул коня в указанную сторону. Все происходило как во сне.
«Странно, – размышлял Хамит, ведя Тулпарым шагом. – Я вроде бы ехал правильно…»
 – Эй, аксакал! – крикнул он, обернувшись, но никого не увидел. Старик будто испарился.
«Куда он мог исчезнуть?» – испугался всадник и подобру-поздорову пришпорил скакуна.
Долго пришлось ему мчаться по неизвестной дороге. Уже начал он подозревать недобрый умысел в совете, который дал ему старик, но наконец показалась восточная окраина города. Поплутав час-другой по темным улицам, Хамит отыскал тот самый дом, где ему помогли спастись от Адильжана и его дружков. Он спрыгнул с коня, подошел к калитке и крикнул:
 – Эй, хозяева!
Дверь отворилась, на крыльцо вышел грузный мужчина.
 – Здравствуй, – поздоровался он по-русски. – Тебе кого?
 – Здырасвуйте, –неловко повторил Хамит русское приветствие. –Я- Хамит.
 – А, так ты тот самый паренек, про которого жена рассказывала! Ну, заходи, гостем будешь.
Услышав голоса, из дому вышла хозяйка.
 – Хамит! – обрадовалась она. – Живой! И с конем! Ну, слава Тебе, Господи! А как вытянулся, как возмужал! Да заходи же ты, наконец!
Хамит подошел к крыльцу и заговорил по-казахски, надеясь, что его поймут.
 – Я заехал к вам, чтобы отблагодарить. Моя бабушка передала вам подарок.
Он достал из кармана улкен жалпак білезік (большой плоский браслет), усыпанный крупными ярко-желтыми камнями и протянул женщине.
 – Камушки – точно солнышки… – завороженно произнесла она.
– Тебе, тебе, – сказал Хамит – и хозяйка, посмотрев на него с испугом, тут же вложила вещь обратно в его ладонь.
 – Что ты, мальчик! Я не могу взять такой дорогой подарок…
Хамит постоял в нерешительности, держа в руке браслет, затем молча положил его в карман, и, не зная, как поступить, собрался было попрощаться, но в этот момент кто-то крепко хлопнул его по плечу. Хамит оглянулся и увидел сына хозяев.
Они обнялись.
– Рад тебя видеть, парень, – сказал спаситель Тулпарым по-казахски. – Вспоминал о тебе. Отчего не заходишь?
Обращаясь к белокурому мужчине, Хамит сказал:
 – Объясните своей матушке, что у нас, казахов, не принято отказываться от подарка, когда тебя благодарят. Когда моя бабушка узнала, что вы спасли меня, она передала мне для вас вот это, – Хамит достал браслет. – Она сказала, что дороже жизни нет ничего, а это просто камни и металл.
Сын донес до матери слова юноши, и та согласилась принять подарок. Надев браслет на руку, она прослезилась и обняла Хамита, как родного сына.
 – Ты только не торопись, мальчик. Отдохни, и конь твой пусть наберется сил. Мы тебя ранним утром поднимем и покажем объездную дорогу. А то, не дай Бог, погонится за тобой Адильжанова шайка. Они сейчас вовсю орудуют в городе. Какой-то Старший всем у них заправляет.
Угостившись вкусными щами с пирогом и рассказав добрым людям немало интересного о жизни своего рода, Хамит отправился спать. Постелили ему на той самой кровати, которая так полюбилась ему в прошлый раз.
«Вот вырасту – куплю себе такую же», – только и успел он подумать, засыпая…
Его разбудили задолго до рассвета и, хорошо накормив перед дорогой, проводили в путь.

Глава 7
Солнце стояло уже высоко, когда Хамит нашел в степи ручей, что, извиваясь, прятался среди зарослей резко пахнущей полыни. Конь припал к живительной влаге. Нагнувшись, чтобы набрать в ладони воды, путник услышал тончайший писк, едва различимый среди журчания воды. Юноша направился вверх по ручью и, пройдя несколько десятков шагов остановился: у кромки воды, цепляясь лапками за берег, слабо шевелился грязный комочек.
 – Это еще кто? – поднял брови Хамит и с опаской приблизился к источнику писка. –Мя Са;ан (вот те на)! Котенок! Еще слепой… Как ты здесь оказался, бедняга? – Он взял котенка в руки и ополоснул пушистое тельце от липкого ила. – Да ты еле дышишь! Видать, наглотался песку… Ну ничего. Тебе сегодня повезло.
Он сунул крошечное существо себе под рубашку и пошел к своему коню.
Ближе к вечеру он подъехал к дому, где жила мать Адильжана. Во дворе стояла привязанная кобыла. Хамит знал толк в лошадях и мог с уверенностью сказать, что в гостях у женщины знатный человек, далеко не каждому по карману такой породистый скакун.
Осторожно отворив дверь, Хамит вошел в дом. На полу, застеленном яркими корпе (напольные одеяла), сидели двое: мать Адильжана и неизвестный мужчина.
 – Ойпырмой, кто ко мне пожаловал! – воскликнула хозяйка. – Проходи, балам, проходи!
Она привстала, приветствуя гостя.
 – Амансыздарма, – поздоровался тот и наклонил голову в знак почтения.
Мужчина тоже слегка приподнялся и протянул молодому человеку руку. Хозяйка усадила Хамита за стол, подала ему ложку и сказала, чтобы не стеснялся и ел куырдак (национальное блюдо) из общей тарелки.
За едой разговорились. Мужчина оказался человеком из города. Он разыскивал Адильжана и его друзей.
 – Ты не видел его в городе на обратном пути?– спросила женщина у Хамита. – Говорят, он связался с нехорошей компанией.

 – Ничего не знаю о нем, – пожав плечами, соврал Хамит.
Старший гость поблагодарил хозяйку за угощение и, прощаясь, сказал напоследок:
 – Тате (тетя), если вдруг ваш сын появится, прошу, немедленно сообщите мне. Его дружки могут, не задумываясь, убить своего подельника. Да и вас тоже.
Хозяйка закивала головой и заплакала.
Оставшись с ней наедине, Хамит сказал:
 – На самом деле мне кое-что известно об Адильжане. Он, действительно, попал в дурную компанию. Они, его друзья, хотели ограбить и убить меня. Они бы и сделали это, если бы меня не спасли добрые люди.
 – Какой ужас… –  женщина закрыла лицо руками.
 – Мой совет: поезжайте в город и найдите его. А потом уезжайте отсюда подальше. Эти звери и впрямь на все способны.
Перед уходом Хамит достал из-за пазухи спящего котенка.
 – Чуть не забыл. Вот вам маленький подарок от меня. Может, этот котенок принесет вам счастье и благополучие.
Хозяйка взяла котенка в руки и прижала к щеке.
– Рахмет, бакытты бол (спасибо, будь счастлив), – сказала она на прощанье гостю.

Уже наступили сумерки, когда Хамит подъехал к дому. Бегавший во дворе младший брат, завидев его, на мгновение замер, а затем бросился к нему с криком: «Коке, коке!»
Хамит спрыгнул с коня, накинул узду на ветку раскидистого карагача, налету поймал хохочущего братишку и стал целовать его в лоб, в глаза, в испачканные Бог весть чем щеки.
Дверь дома отворилась, на пороге показалась мама, а за ней и семилетний брат, и сестренка. Мать торопливо сунула ноги в калоши и побежала к сыну. Опустив малыша на землю, Хамит бросился в объятья матери. Прижав его к груди, она повторяла:
 – Вернулся, сыночек мой! вернулся, мой красавец! Вернулся, душа моя!
Подлетевшие братик и сестренка обхватили старшего брата за ноги.
Кое-как заставив себя выпустить драгоценное чадо из объятий, мать легонько подтолкнула Хамита к двери:
 – Ну, все, заходи скорее домой. Устал с дороги-то.
После сытного ужина и горячего чая Хамит так разомлел, что, подойдя к своей кровати, упал в нее прямо в одежде. Погружаясь в сон, он чувствовал, как мама раздевает его, укутывает одеялом и целует, целует его лицо.
Отца Хамит увидел лишь утром: тот поздно вернулся с работы и не стал будить сына.
 – Я его ни о чем не расспрашивала, Едыге,– сообщила мать мужу, – слишком он был уставшим. Но он сказал, что нашел всех.
Во время завтрака, за которым собралась вся семья (день был как раз выходной), Хамит в подробностях рассказал обо всех своих приключениях.
Вечером мать накрыла на улице праздничный стол в честь возвращения сына и пригласила к угощению соседей. Было шумно и весело. Хамит чувствовал себя настоящим героем. Взрослые говорили, что он возмужал, а сверстники смотрели на него с восхищением.


ЧАСТЬ 3

 Глава 1
Отдохнув пару дней в отряде, Хамит отправился с пленными в штаб. От дополнительного сопровождения отказался:
 – Не надо, товарищ командир. Я один их в отряд привел, один и в штаб доставлю. Здесь люди нужнее.
По нашим расчетам он должен был прибыть в штаб не позднее вечера того же дня. Но новостей из штаба не было ни ночью, ни утром, хотя связь работала исправно.
 – Нельзя было его без подмоги отпускать, – досадовал на себя командир. – Хотели личный состав приберечь, а теперь на розыски меньше четверых людей никак не отправишь – мало ли, какая там засада? В общем, Костя, – положил он ладонь на мое плечо, – выбирай себе троих молодцов – и после обеда в дорогу.
Ранним утром следующего дня мы были уже в штабе: я, Толя и еще двое наших ребят. Во время пути все было тихо – ничего подозрительного. В штабе нам сказали, что никто из нашего расположения не приходил.
Что мне оставалось думать? Поверить, что Хамит мог поддаться уговорам Лизы и отпустить ее с Ральфом, я не мог.
«Ну, хорошо, – говорил я себе, – представим невозможное: пожалел он их и отпустил. А сам-то куда делся? Не с ними же в Германию потопал? И вообще: зачем тогда было приводить их в отряд? Нет, что-то тут не так…»

* * *
Они шли через рощу – Хамит позади, Лиза и Ральф впереди.
 – Остановка, – скомандовал Хамит. – Полчаса отдыхаем, потом еще рывок – и к вечеру мы в штабе.
Он присел под дерево, закурил, предложил папиросу немцу. Тот помотал головой.
– Не куришь… Здоровье бережешь, – сказал конвоир без особенного ехидства.– Жить хочешь долго.
 Они сидели молча. Хамит было задремал, но вовремя опомнился, тряхнул головой.
 – Что, отдохнули? – обратился он к Лизе и не узнал ее: лицо девушки исказил страх.
 – Смотри, – прошептала она, показывая пальцем наверх.
Хамит поднял голову. Густая темно-фиолетовая пелена опускалась с неба, заслоняя солнце.
 – Бежим! – хотел закричать Хамит, но голос не смог вырваться у него из груди, а сам он не сумел пошевелиться; тело не слушалось.
В ушах стоял звон – тонкий, резкий, пронзительный. Одежду, лицо, руки, волосы покрывала липкая влага. Стекая на землю, она все крепче сковывала тело.
Внезапно звон умолк, и раздался голос – внятный, но совсем не похожий на человеческий:
 – Не трогай его, не мешай. Стой.
«О ком это он? – подумал Хамит. – Мы и так не в силах сойти с места».
Сквозь пелену вязкой влаги он увидел, как Ральф, словно бы подталкиваемый кем-то, поднимается с земли, ступает по ней робкими шагами, а затем бежит. В считанные мгновения немец точно испарился.
Хамит посмотрел туда, где еще минуту назад сидела Лиза. Девушка тоже куда-то исчезла.
Вдруг перед лицом его появилась огромная ладонь – грязно-фиолетовая, полужидкая и полупрозрачная, с непрерывно меняющимися очертаниями. Она насчитывала не пять, как у человека, а целое множество неразделенных пальцев. Хамит с ужасом ощутил, как ладонь коснулась его, а затем подняла и толкнула вперед. Не в состоянии сопротивляться, он пошел – сначала медленно, затем быстрее, а потом неведомая сила понесла его с умопомрачительной скоростью. «Наверное, даже самолет не мог бы меня догнать», – подумал Хамит.
Когда он остановился, – вернее, когда ладонь остановила его, – перед ним открылся большой участок вырубленного леса. Между пней шныряли неизвестные Хамиту бородавчатые твари, похожие на ящериц. Фиолетовый туман был здесь не таким густым, однако по-прежнему не пропускал солнечного света.
 – Ты кто такой?! Что тебе нужно?! – закричал Хамит, вертя головой в разные стороны. – Зачем принес меня сюда?!
Из тумана раздался приглушенный голос, дробящийся на множество отголосков:
 – Мы хотим помочь людям…
 – Хотим помочь, помочь людям, помочь, помочь, помочь… – подхватывало эхо.
Туман, шевелясь, то и дело менял окраску: темно-фиолетовые пласты соединялись с синими и черными, затем в них вливались бледно-голубые и белые.
 – Как ты это делаешь? – спросил Хамит.
Вместо ответа туман, словно бы желая еще сильнее удивить гостя, явил перед ним призрачные образы неведомых животных и растений. Едва они рассеялись, Хамит увидел зеленое море и желтый песчаный берег, на котором играли солнечные зайчики. Над шумными волнами летали белые птицы. У Хамита защемило в груди от нахлынувших чувств.
 – Какая красота… Господи, никогда не видел такого чуда.
Море исчезло так же внезапно, как и появилось.
 – Нет, подожди, дай еще полюбоваться! – закричал Хамит, но уже новые прекрасные виды открывались перед ним.
На месте моря появились горы с заснеженными вершинами, на месте гор – жаркие пустыни; те, в свою очередь, сменились великолепными изумляющими взор водопадами.
Туман еще долго поражал воображение молодого человека картинами, которые свидетельствовали о величии природы: царственные животные, необыкновенные цветы и деревья, льды и океаны проплывали перед ним. Хамиту показалось, что это длилось целую вечность.
Туман растворился в вечернем воздухе, лишь редкие разноцветные облака напоминали о недавнем чуде. Послышалась тихая нежная мелодия – и Хамит доверился ей всем сердцем. Он приложил ладонь к груди и опустил голову в знак благодарности.
 – Что еще ты хочешь увидеть? – услышал солдат.   
 – Хочу увидеть его, – признался молодой мужчина.
Туман сгустился вновь, а когда рассеялся, Хамит увидел дряхлого старика, который сидел у двери маленького ветхого дома и чистил ружье.
 – Эй, Каир! – закричал Хамит, но старик не слышал его.
 – Я хочу увидеться и поговорить с ним, помоги мне, – попросил у тумана внук Камзы и в ту же секунду очутился на краю дороги, ведущей к ветхой хибаре.
 – Эй! Ты ведь Каир? – спросил Хамит, остановившись напротив старика.
Тот вздрогнул и замер, но не поднял головы.
 – Да, это я, – ответил он после долгого молчания.– Наконец-то ты пришел. Долго же я ждал тебя.
 – Так ты знаешь, зачем я здесь?
 – Еще как знаю. Ты пришел за моей жизнью. Бери же ее скорее. Ожиданье оказалось хуже самого наказания. Я так устал…
 – Ты не смотришь на меня, и даже не поинтересовался, кто я такой.
 – Я и так это знаю.
 – Ну и кто же?
Старик отложил в сторону ружье, поднял глаза и замер.
 – Камза!.. – произнес он в ужасе.– Как такое возможно?..
 – Нет, я не Камза. Я его внук, Хамит.
 – Ах, внук… Конечно, конечно. Но ты страшно похож на деда – просто одно лицо!.. Что ж, я знал, что кто-то из тех, кому я причинил боль, рано или поздно найдет меня. Этим человеком оказался ты. Значит, судьба моя такова – умереть от рук внука моего некогда самого близкого друга.
Глаза старика, обесцвеченные временем, опустошенные горестями и лишениями, покорно смотрели на Хамита.
 – Я готов. Дай только немного времени помолиться.
– Я не буду тебя убивать, – сказал Хамит.– Вижу, жизнь уже воздала тебе по заслугам. Умри своей смертью, а я не собираюсь брать грех на душу. Только верни то, что взял. Оно не твое.
 – Ты про драгоценности? Но их давно нет.
Хамит схватил Каира за шиворот.
 – Мерзкий старикашка! А ну-ка живо говори, где золото! Говори! – встряхнул он его, как мешок.
Резкий прилив гнева затмил разум Хамита. Он схватил стоявшее рядом ружье и замахнулся на старика прикладом. Закрыв голову руками, Каир жалобно застонал. Перед Хамитом сидело жалкое, несчастное существо. Молодой человек опустил ружье. Каир трясущимися руками стал вытирать пот с лица. Убийца его деда рыдал, уткнувшись в рукав поношенного форменного пальто.
 – Прости, Камза, прошу тебя, прости, прости меня, Камза! – повторял он.
Хамит сел рядом с ним на лавку и, терпеливо вздохнув, сказал:
 – Я не Камза, я его внук Хамит, ясно тебе? Говори, где драгоценности.
 – Хорошо, – пролепетал старик, шмыгая носом. – Хорошо. Слушай же, внук Камзы. Украв драгоценности у старухи Жаркынай, я забрал из аула жену и детей и отправился в Семей. Там я раздобыл старенькую юрту, купил все необходимое для жизни, и мы с семьей отправились в горы. Была ранняя весна, не утихали холодные ветра, и надо было где-то переждать непогоду. Я собрал юрту рядом с безымянной речушкой и той же ночью закопал сокровища неподалеку на берегу. Я надеялся, что с приходом тепла достану их, мы перейдем границу и окажемся в Китае. Но этому не суждено было сбыться. Начались дожди. Однажды утром мы проснулись в воде. Я сразу понял, что произошло. Мы выскочили из юрты на улицу – река с ревом неслась по степи, разливаясь во все стороны. Похватав все, что попалось под руки, мы спешно поднялись на гору. Мы видели оттуда, как нашу юрту смыло половодьем. Там, где были запрятаны драгоценности, теперь бушевала вода.
Каир замолчал.
 – Что дальше? – требовал Хамит продолжения рассказа.
 – Дальше?.. Дальше мы отправились в ближайший аул, там нас приютила пожилая бездетная пара. Добрые люди. Разрешили нам пожить в их маленькой старой юрте. Само собой, мысль о драгоценностях не давала мне покоя. Я еще надеялся, что их не смыло водой. Как только дожди прекратились, я отправился к реке. Но того места было уже не узнать. Река попросту поменяла русло. Я искал почти месяц – и все впустую.
 – Врешь! – Хамит схватил старика за грудки.
 – Отпусти, не горячись, – тяжело дыша, попросил Каир. – Дай договорить.
 – Говори, и не вздумай врать! – разжал кулаки молодой человек.
 – Потом… потом они меня разыскали…
 – Кто они?
 – Мои люди. Я ведь обещал поделиться с ними, но обманул их. Они, как и ты, требовали, чтобы я рассказал им, где драгоценности. Они убили несчастных ни в чем неповинных стариков, думая, что это мои родственники. Они держали мою семью взаперти, меня все время били. Я каждый раз говорил им правду – что все унесло течением, – но они не верили. Когда ты много раз обманывал, тебе перестают верить. А потом они стали у меня на глазах убивать мою семью. Сначала дочь. Потом сына. Потом жену. – Слезы брызнули из глаз старика. – Из-за этого проклятого золота и камней я потерял всех близких и любимых…Я умолял их прикончить меня, но они нарочно меня отпустили, чтобы остаток дней я провел в невыносимых страданиях. Много раз хотел я наложить на себя руки, но в последний момент меня всегда останавливала мысль: «А что, если своими муками я смогу искупить хотя бы часть того зла, которое причинил людям?»
Старик снова умолк. Хамит думал, что на этом рассказ окончен. Но Каир продолжал:
 – Когда началась война, я отправился в комендатуру и попросил, чтобы меня зачислили в ряды Красной армии. Мне отказали из-за возраста. Тогда я сам добрался до фронта. Теперь помогаю бойцам – чищу оружие, хлопочу на кухне. Я надеялся, что шальная пуля найдет меня. Но по воле судьбы меня нашел Камза.
 – Не Камза, старик, – снова поправил Каира Хамит. – Камзу ты убил. Тебя нашел я – его внук.
 – Какая разница? Друг, которого я когда-то обманул и убил, нашел меня. Прикончи меня, прошу. Я заслужил это, только дай мне напоследок помолиться.


Глава 2
Вокруг Лизы все грохотало. С криками «Ура!» бежали вперед солдаты. Девушка огляделась: в поле лежало много раненых. Она подошла к одному молодому солдату.
 – Что ты делаешь… пригнись… тебя же убьют… – тихо прохрипел он и умолк.
Лиза подбежала к другому раненому, взвалила его на плечо и оттащила в глубокую воронку от снаряда. При ней было немного бинта, и она наскоро перевязала солдату раны.
 – Держись, мой хороший. Я скоро вернусь.
Там, наверху, уже шел рукопашный бой. Мимо Лизы пробежал пожилой немец с безумным взглядом. Он кричал и, никого перед собой не видя, наугад расстреливал автоматную обойму. Лиза подняла с земли брошенный кем-то автомат и, догнав немца, ударила его по голове прикладом. Удар был недостаточно сильным, чтобы свалить противника. Тот обернулся, и его сумасшедшие глаза встретились с глазами девушки. Он уже собирался пустить очередь, но Лиза первой нажала на курок. Немец рухнул на землю.
 – Ничего себе девка! – рядом с Лизой возник запыхавшийся офицер. – Ай да молодец! Знала, кого оприходовать! А теперь бежим – спрятать мне тебя надо, а то до награды не доживешь!
 – Не могу я, раненый у меня там! – прокричала Лиза. Она не помнила себя от страха.
 – Найдем твоего раненого, – уже тащил ее за собой офицер. – Да пригнись же ты, глупая, до окопа не добежим!.. Ты, вижу, не из нашего отряда. Как здесь оказалась?
Она и сама хотела бы знать, куда и зачем привел ее этот странный фиолетовый туман.
 – Ладно, после боя все толком расскажешь, а пока попрошу, чтоб хорошенько накормили тебя в блиндаже. В чем душа-то держится…
 – Нет! – Лиза вырвала свою руку из руки офицера и, пятясь в сторону боя, проговорила с мольбой во взгляде. – Вы простите, товарищ офицер… раненый там… обещала я…
Она понеслась со всех ног в сторону воронки, где лежал оставленный боец, как вдруг ощутила жгучую боль в груди. Мир завертелся перед ее глазами. Она упала и, теряя сознание, произнесла:
 – Ральф… Только не убивайте Ральфа…

***
Мелкий дождь, серые дома, мрачно смотрящие черными окнами, на улицах ни души – так встретил Ральфа городок, где прошло его счастливое детство, где жили его родители и брат.
Он не верил своим глазам.
«Как это так? Я что – дома? – он несколько раз протер ладонью мокрое от дождя лицо, думая таким образом прогнать сон. – Как такое могло случиться? Неужели это тот липкий туман меня привел сюда?»
Осторожно ступая по мостовой (ему все казалось, что он в любую секунду может вновь очутиться на фронте), Ральф подошел к родному дому. Он хотел было открыть дверь, но внезапная мысль о том, что дома не только мама и брат, но и отец, остановила его.
«Ну вот, – вздохнул он, – опять беда. Отец не простит моего возвращения. Он или убьет меня, или сдаст властям как предателя. Не стану же я рассказывать ему о каком-то тумане…»
 – Сынок?.. – раздался за спиной тихий голос. – Неужели ты?..
 Ральф резко обернулся. Перед ним стояла мать. Бесспорно, это была она, хотя узнать в этой согбенной старушке, облаченной в старое тряпье, прежнюю счастливую, красивую и стройную женщину было непросто.
 – Матушка, откуда вы? – спросил Ральф, подойдя к ней и положив ладони на ее морщинистые щеки.
Она прижалась к сыну и заплакала.
 – Живой… Господи, живой… – шептала она, дрожа всем телом.
 – Да, мама…успокойтесь, я живой… – растерянно гладил сын поседевшую голову матери.
 – Ты почему здесь стоишь?– оторвав голову от его груди, она быстрыми движениями стала расправлять воротник его гимнастерки. – Почему не заходишь домой? Тебя что – отпустили? или ты ранен? – посыпались на Ральфа вопросы.
 – Мама, я потом тебе все расскажу. Кто дома? отец? брат?
 – Отец… – ответила она, помрачнев. – Твоего брата убили… еще четыре месяца назад…
 – Кто убил? – едва смог промолвить Ральф.
 – Это была случайность. Он был в больнице, и там патрульные стреляли в кого-то… говорят, ловили дезертиров. В общем, шальная пуля… – мать беззвучно заплакала.
Ральф хотел утешить ее, но не находил подходящих слов.
 – А что отец? – спросил он.
 – Отец тяжело болен. Через месяц после твоего отъезда его хватил удар. Он не встает, врачи говорят, что ему осталось жить не больше месяца.
– Нельзя мне показываться ему, – сказал Ральф.– Если он узнает, что я не стал героем, это его убьет.
 – Ты, прав, дорогой.
Постояв в раздумье, она взяла сына за руку и повела в сторону центральных улиц.
 – Давай быстрее, сынок. Через пятнадцать минут выйдет патруль.
Вскоре они уже сидели на кухне в квартире маминой подруги.
 – Она недавно умерла, а сын ее еще не вернулся. Я до последнего ухаживала за ней, и у меня остался ключ. Сиди пока здесь. Только тихо, а то соседи доложат. Я буду раз в день приходить к тебе, приносить еду.

Чуть больше двух недель прожил Ральф на квартире материной подруги. В один из дней мама вошла в его комнату молча, села на край дивана, закрыла лицо руками и заплакала.
 – Отец? – спросил Ральф.
Мать кивнула, не отнимая рук от лица. Сын присел рядом с ней и обнял за плечо.
– Завтра ночью переберешься домой, – сказала она, немного успокоившись. – А потом, когда я похороню отца, мы с тобой переедем к дедушке на север. Нас отвезет мой кузен на собственной машине. Тебе, наверное, придется спрятаться в багажнике. Но ничего: когда приедем, тебе уже будет нечего бояться. Будешь помогать деду и бабушке. Ты ведь знаешь, у них большое хозяйство. Уж они-то тебя не сдадут властям.
«Вот и решилась моя судьба, – грустно думал Ральф. – А как же моя Лиза? Неужели я больше не увижу ее? Где она сейчас?»

«Дорогая, любимая Лиза!– писал он несколько недель спустя. – Пишу тебе из Германии. После того, как нас накрыло этим странным облаком, я чудесным образом оказался в родных краях. Отец мой умер от болезни, брата случайно застрелили в больнице. Мы с мамой перебрались за город к ее родителям. Я работаю на дедовой ферме. Чувствую себя хорошо, даже поправился немного. Здесь никто меня не ищет, и нам с мамой живется спокойно.
Но тревога за тебя не отпускает. Я каждую минуту думаю о тебе.
Ради меня ты подвергла себя страшным испытаниям. Я с нетерпением жду, когда наконец закончится эта проклятая война. Тогда я поеду с Россию и найду тебя. Да, найти тебя будет непросто. Россия огромная, а я даже не узнал твой адрес. Но я все равно отыщу тебя. Обещаю тебе, моя дорогая, моя прекрасная Лиза.
Лишь бы только ты была жива. Я каждый день молю Бога, чтобы Он сохранил тебя, уберег от всех бед.
Ты – любовь все моей жизни. Умоляю, береги себя ради нашего будущего.
Твой Ральф».

Запечатав письмо, Ральф отнес его на чердак и спрятал в старом комоде. Он знал, что нет никакой возможности отправить послание любимой, но сердце его согревалось надеждой, когда он обращался к ней, выводил пером ее имя. 

«Я хочу, чтобы ты приехала ко мне, – писал он на следующий день в другом письме. – Мы какое-то время поживем у дедушки, а потом переедем в город. Я буду много работать, чтобы ты ни в чем не нуждалась. У нас родятся прекрасные дети. Мы проживем вместе много счастливых лет. Только бы ты была жива…»

На третий день он написал ей снова, потом еще и еще.
Вскоре старый чердачный комод был до отказа наполнен письмами.

Глава 3
Костя сидел за столом и смотрел в одну точку.
Ребята, поужинав, давно уже разбрелись, а он все не мог подняться с места.
«Где же все-таки Хамит? – не давал ему покоя вопрос. – Неужели они все втроем погибли? Но тогда почему мы не нашли никаких следов? Значит, снова туман?..»
Толя тронул друга за плечо, ненадолго выведя его из задумчивости.
– Шел бы ты, дружище, на боковую, – сказал он. – Все-таки двое суток на ногах, неплохо бы и отдохнуть.
 – Ты, Толян, иди, я тоже скоро пойду, – рассеянно ответил Костя и вновь погрузился в свои мысли.
«А что, если все в этой книжке – чистая правда?..Тут поневоле научишься в сказки верить…»

Сегодня они с Толей навещали бабу Валю, которая что-то давненько не появлялась в отряде. Бойцы зашли в сени и громко поприветствовали хозяйку. Та, против обыкновения, откликнулась не сразу и как-то очень уж тихо:
 – Здеся я, касатики…
Толя и Костя быстро вошли в хату и нашли бабу Валю лежащей на кровати.
 – Что с вами? – встревоженно спросил Костя.
 – Не знаю, ребятки, – отвечала женщина. – Чевой-то сердце прихватило. Вы уж сами тут как-нибудь похозяйничайте. Да и обо мне, старухе, позаботьтесь немного, коль Господь вас ко мне в гости привел. Там на печи,– выпростала она из-под одеяла слабую руку, – лежит мешочек с травкой. Вы щепотку-то возьмите, отварите в горшочке и остудите. Нужно мне отвару попить – авось, подымусь.
Толя отправился кашеварить, а Костя подошел к печи и, став на мыски, начал шарить ладонью по лежаку. Там много было всяких тряпочек, пузырьков, газетных свертков. Наконец он нащупал среди разнообразия мелочей холщовый мешочек и осторожно, чтобы ничего не опрокинуть, потянул его на себя. Все же с печки упала какая-то старая потрепанная книга, вытянутая вместе с травами. Костя поднял ее и положил почему-то не обратно на печь, а на стол. «Может, молитвы какие-нибудь», – подумал он.
Друзья дали бабушке выпить целебного отвару и поднесли ей миску горячего супа. Она с удовольствием поела.
 – Ну как, баб Валь? – спросил Толя. – Легчает помаленьку?   
 – Оченно даже легчает, – улыбнулась баба Валя. Действительно, лицо ее порозовело, глаза, прежде затуманенные хворью, засверкали живым огоньком. – Так легчает, касатики, что уже и до самовара сама дойду, чаем вас напою. 
 – Не надо, баб Валь! – наперебой удерживали больную бойцы, но бабушку было не остановить: кряхтя, она поднялась с постели, прошаркала к столу и, обессилев, села на табуретку.
 – Ничего-ничего, – тяжело дыша, успокаивала она и гостей, и саму себя. – Это я только по;перву так. Скоро как раньше забегаю. Ой, – всплеснула она руками, – а откуда здесь книжонка моя взялась?
 – Это она выпала, когда я мешочек с печки доставал, – объяснил Костя. – Сейчас на место положу ваш молитвенник.
 – Не молитвенник это… – загадочно покачала головой старушка.
 – А что же? – спросил Толя с улыбкой. – Поваренная книга, что ли?
 – Что ж, – серьезно произнесла баба Валя. –Я вам расскажу. Положено вам, видать, про эту книжку знать, коль она сама пред ваши очи с печи упала.
Костя с Толей переглянулись и приготовились слушать.
 – Вы вот, помнится, все про туман меня расспрашивали, – начала баба Валя.– Кто-то говорит, что он в войну появился. Неправда. Он появился еще за несколько лет до нее. Я как-то вышла на улицу, гляжу – по двору туча лиловая движется. А в ней капли – вот такие! – с яйцо перепелиное! Я от нее – она за мной. Преследует, значит. Я было бежать – а ноги что твоя вата сделались, не слушаются, хоть ты лопни. Стою я и думаю: «Вот и конец твой пришел, Валентина Ивановна». Перекрестилась, глаза зажмурила. Вдруг слышу шепот: «Не бойся, я с добром». Открыла глаза – никого. Ну, думаю, помереть не померла, да, зато рехнулась. И вдруг опять шепот, тихий-тихий: «Помогай им! Придут –ни в чем не откажи и не бойся никого». Я оторопела, не знаю, что и сказать. Только знай головой киваю, как блаженная.
Баба Валя и теперь кивала головой, вспоминая первую встречу с туманом.
 – А потом? – спросил Костя.
 – А потом все исчезло, будто и не было. Смотрю, сосед за плетнем стоит, глядит на меня вот такими глазищами. «Валюха, – спрашивает, – это что же у тебя такое в огороде делается?» Я ему: «Да ты, старый, знать, совсем из ума выжил, аль выпил лишнего. Не было, говорю, ничего такого. Поди, проспись». А сама думаю: «Ну, если сосед тоже видел, значит, и мне не привиделось». С тех пор этот самый туман из головы-то у меня и не шел. Все думаю да голову ломаю: что же это такое меня посетило? Взяла я грех на душу, пошла к нашей бабке-шептунье. У которой в роду все ведьмами были. А у нее в доме старых книг – видимо-невидимо! Какие попроще, пообыкновеннее – те на виду стоят, а какие с тайными знаниями – те она в подполе хранит, чтобы их никто не украл и ее саму, чтобы за них не арестовали. Что ж, пришла я к ней, рассказала, что видела, что слышала. Она головой покачала, вместе со мной поудивлялася. «Не знаю, говорит, что и сказать тебе о таком странном знамении. Я ведь, говорит, уже не то, что мои бабка с прабабкой. Те ведали – а я так, зубы заговариваю». В общем, собралась я уже от нее уходить, как она меня вдруг останавливает. «Постой-ка, говорит, Валентина. Я сейчас в подпол слажу, у меня там одна старая книга где-то завалялась, если не сгнила совсем. В ней, говорит, много всяких легенд и пророчеств начертано». Вот ее-то она и дала мне… –кивнула баба Валя в сторону лежащей на столе книги, завершая рассказ.
 – Почитать бы, баб Валь, – тихо попросил Толя.
 – Вот и почитай, – разрешила бабушка.– Там закладка у меня на нужном месте. Только давай вслух, я тоже хочу послушать.
Толя несколько раз кашлянул в кулак и начал читать:
 – «Во времена далекие, когда земля была пуста, упало с неба большое не то семя, не то орех. Долго лежало оно на земле. Но вот пригнал ветер тучи багряные, и пролился дождь. Земля стала сырая да мягкая. Потекли по ней реки, разлились моря-океаны. Забрала она в себя то семя, и дало семя росток, и выросло из него дерево великое, засверкало на солнце листами зелеными…»
 – Хорошо читаешь, – похвалила баба Валя. – Степенно!
– А тут быстро и не получается, – сказал Толя. – Кругом старые буквы – твердые знаки какие-то.
 – Ну, продолжай, продолжай, – уселась хозяйка поудобнее.
 – «И было тех листов великое множество. И налетел ветер сильнее прежнего, и сорвал много листьев тех, и понес по всему белу свету. Где они упали, там выросли деревья высокие, цветы, трава и всякий кустарник. Стала земля нарядной и приятной взору. Прошло много дней, и опять налетел ветер тот – и сорвал с дерева листьев во сорок крат больше прежнего. И полетели они по миру, и где упали, там появились звери, птицы, гады и насекомые. Стала земля еще краше. И вновь подул ветер, и сорвал листья, и понес их туда, где цвели сады прекрасные, где текли ручьи хрустальные. Там появились первые люди. Жили они в райских садах, ели плоды сладкие, пили водицу студеную. А сердца их полнились любовью, смирением и благодарностью…»
Толик прервался, чтобы перелистнуть страницу.
 – До чего красивая легенда, – подивился Костя.
 – Больше, конечно, на сказку похоже, – скептически заметил чтец и продолжал: –«Осталось на дереве малое количество листьев. И вот темной ночью налетел ветер жестокий и злой и сдернул их, и понес, и осталось дерево голым. И куда упали те листья, там появились злые люди. С этих людей начались распри, войны и всякая вражда. А дерево то больше не давало листьев, а лишь плакало. И собралось из его слез багряное облако. И всякий раз, как затевали люди недоброе, дерево посылало облако сие к ним. Так прошло немало лет, и до предела умножилось зло на земле. И сказал багряный туман, обратившись к дереву: «Я один, и меня мало, а горе и беда разлились по земле широко и раздольно. Не могу более помогать людям». И молвило дерево: «Постой! Дам я тебе силу новую, необычайную. Будешь во мгновение ока из конца в конец бела света перелетать, время вспять поворачивать и голосами многими разговаривать. Только не покидай ты род человеческий, мною на земле посеянный». И остался туман на земле. Сила его умножилась, но и зла на белом свете прибавилось. Стало трудно туману-облаку везде поспевать. Часто возвращается он к дереву-матери, и дерево то его баюкает. Тогда обновляется его сила великая и начинает он переливаться дивными узорами».
Толик окинул взглядом своих внимательных слушателей и захлопнул книгу, выбив из нее облачко пыли. Треск поленьев в печи наполнял тишину.
 – Вот и не верь после этого легендам… – медленно проговорил Костя. – А расскажешь кому – за дурака примут. Скажут: «Война кругом, а ты к нам со сказками»…
 – И не нужно никому ничего рассказывать, касатики, –примиряюще махнула рукой баба Валя. – Сами узнали – и то хорошо.

Глава 4
Костя всю ночь проворочался и лишь под утро забылся в тревожном сне. Ему казалось, что он провалился в темноту – густую, вязкую. Понемногу стало светлеть, но вязкость и сырость никуда не ушли, а, наоборот, стали еще ощутимей.
«Да это же снова туман! – догадался Костя. – Я опять в нем».
Он вытянул перед собой руки ладонями вверх – и на ладони тут же опустились переливающиеся разными цветами пузырьки. Они смотрели на Костю смеющимися глазками, улыбались ему широкими губами. Повернув руки ладонями вниз, он выпустил эти живые шарики, но они не упали на землю, а, заливаясь тончайшим смехом, повисли в воздухе и поплыли куда-то вдаль.
Костя устремился за ними. Он ощущал в теле такую легкость, будто находился в воде; волна подхватила его и понесла, и теперь главное – не сопротивляться. И он с наслаждением отдался волшебному потоку. Трудно было сказать, сколько длилось это прекрасное плаванье – мгновение? вечность? – но оно завершилось. Костя почувствовал, что вновь стоит на земле. Из тумана медленно выплыл аккуратный утопающий в зелени город с высокими домами, крытыми черепицей. Тонкая фигура брела по безлюдной мостовой.
 – Ральф! – крикнул Костя, но немец не отреагировал на крик.
«Так значит, ты у себя на родине…» – понял солдат.
Картина потускнела, на ее месте возникло белое здание. Двери отворились, Костя вошел внутрь. В коридоре стояло множество железных кроватей, с которых доносились приглушенные стоны раненых. На одной из коек, свернувшись калачиком, обняв руками колени, лежала Лиза.
 – Лиза, родная, что случилось!? – вырвался крик из Костиной груди, но его и здесь никто не видел и не слышал. – Как же так, Лиза?..
Он вышел на улицу. Покрытые густой розоватой росой деревья понуро склонились над ним, словно бы осуждая за что-то.
Вдруг происходит необыкновенное: навстречу Косте выходит… он сам.
 – Что ты чувствуешь? – спрашивает собеседник и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Твои друзья в беде, кругом война, бессмысленные убийства, страдания, плач. Тебе больно? ты жалеешь о чем-нибудь? а может, тебе уже все равно?
 – Нет, мне не все равно, – отвечает Костя себе самому. – Душа моя болит. Я должен был уберечь друзей от беды. Но что теперь делать, подскажи?
 – Просто будь собой – и слушай свое сердце, – промолвил двойник, приложив ладонь к груди.
Костя повторил за ним это движение в знак согласия и зажмурился, а когда открыл глаза, увидел Хамита, лежащего на земле с кровавой раной посередине груди. Он протянул руки к другу, но резкий порыв ветра, обдав ароматом полевых цветов, подхватил его как пушинку и унес в небо. С высоты птичьего полета Костя взирал на зеленый бархат лесов, бирюзовые нити рек, желтое море степи, сверкающие белоснежные вершины гор и бескрайние просторы вод.
Ветер принес его на остров, затерянный в океане. Посреди острова стояло огромное дерево. Высота его поражала. Оно упиралось в самое небо, пронизывая легкие облака. Костя пошел к нему, осторожно ступая по мягкой как шелк траве и пушистому ковру мха. Путь оказался длиннее, чем он ожидал; так бывает, когда идешь к подножию высокой горы.
Наконец путник предстал перед деревом-исполином. Чтобы добраться до ствола, нужно было долго подниматься по сплетению толстых и гладких, будто отполированных, корней.
Кора дерева была испещрена глубокими трещинами, похожими на незаживающие раны. Костя приложил к ним ладони и закрыл глаза – руки запылали огнем от пальцев до локтей. Он хотел оторвать их от дерева, но не смог. Из-под пальцев у него полилась горячая липкая жидкость алого цвета. Он чувствовал – это кровь. Перед глазами его закружился вихрь чудовищных образов: казалось, убийцы, насильники и тираны всех времен предстали перед ним в своем подлинном виде – с рогами, с налитыми кровью глазами и острыми клыками. «Скорее бы это кончилось! – возопило его сердце. – Это невыносимо!» Тогда по его пальцам потекла соленая вода. «Это слезы», – сразу понял Костя, и перед его мысленным взором бесконечной вереницей понеслись лица невинных жертв.
 – Отпусти! Так нельзя! – взмолился Костя и резко оторвал руки от ствола.
Он увидел, как по ложбинкам в коре текут кровь и слезы. Здесь же, в древесных складках, росли маленькие незамысловатые цветы. От их разноцветья приятно рябило в глазах, а их мягкий нежный аромат дарил сердцу покой. Костя облегченно вздохнул.
Много вопросов хотел он задать Великому дереву, но, едва он собрался заговорить, как ветер вновь поднял его на воздух и понес обратно – через воды, степи, горы, леса…
Костя открыл глаза – Толя стоял над ним и тряс его за плечи.
 – Да проснись же ты, наконец, – едва не кричал друг.
Костя одним рывком поднялся, опустил ноги на пол.
– Я знаю теперь, где наши ребята, – сказал он. – Лиза в госпитале, раненая, а Хамита уже нет, его убили. Туман мне все показал во сне.
 – Допустим, – не стал иронизировать Толя. – Но ты случайно не забыл, что туман может показывать не только то, что было, но и то, что будет?
Костя с удивлением посмотрел на друга.
 – А ведь ты прав. Может, он еще жив!
 – А я тебе о чем говорю! Надо нам, Костя, их отыскать, пока не поздно. Вдруг сможем уберечь их, усек?
Друзья продолжили разговор на улице по дороге к полевой кухне.
 – А знаешь, Толя, я ведь и Ральфа видел.
 – Ну и где же этот «бедный-несчастный»? – остановившись, спросил Толя.
 – У себя дома – в Германии…
 – Вот живучий черт, – Толя досадливо мотнул головой и продолжил было шаг, как вдруг снова остановился и, грозно уставившись на друга, затряс указательным пальцем. – Вот пусть и сидит у себя там – и не высовывается. А-то, видишь ли, девок наших портить приноровился, любовник недоделанный!
Костя с трудом сдержал улыбку, хоть и сочувствовал другу всем сердцем.


Глава 5
Два пьяных немца сидели за столом и громко, развязно хохотали. На столе стояли блюда с холодным мясом, соленьями, белым хлебом, жареной рыбой, толстыми ломтями сала. По всему столу были разбросаны куски шоколада.
Один из едоков был офицером лет тридцати пяти, другой – солдатом, совсем еще юным, с едва проступающими усиками. Лица обоих были красными от переедания и коньяка.
 – А давайте выведем их сейчас на улицу и скажем, чтобы вставали перед нами на колени, – предложил молодой. – А кто откажется, того расстреляем.
 Немец постарше мотнул головой.
 – Нет, мы сейчас пьяные, а их все-таки трое. Могут нас как-нибудь перехитрить. Подождем до утра.
 – А мы будем выводить их по одному, – не унимался молодой.
 – Слушай, юнец, – закипел офицер.– Надо прислушиваться к старшим! В таком состоянии лучше не затевать ничего, особенно с русскими, понял?
 – Понял, понял, – примирительно поднял руки солдатик. – Давайте проспимся, а утром придумаем, что с ними делать.
Немцы поплелись к своим кроватям и, не раздеваясь и не погасив свет, повалились спать.
Утром, едва забрезжил рассвет, офицер растормошил молодого.
 – Эй, поднимайся, пора.
Приоткрыв красные заспанные глаза, солдат перевернулся на другой бок со словами:
 – Дай поспать! Шлепнуть этих русских всегда успеем, куда торопиться.
Офицер снова было решил припугнуть юнца своим старшинством, но тот лишь накрылся с головой одеялом.
 – Шел бы ты!– раздалось из-под одеяла. – А не терпится, сам их прикончи.
Действовать в одиночку старший боялся. Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться к своей кровати, сесть на нее и ждать пробуждения вчерашнего собутыльника.
Стрелки часов перевалили за полдень, когда молодой немец пришел в себя. Он встал, потянулся, увидел офицера, сидящего за столом и пьющего горячий чай.
 – Что ж вы меня не разбудили, герр офицер? Как теперь казнить пленных? Время не подходящее.
Офицер посмотрел на него уничтожающим взглядом.
 – Почему вы так на меня смотрите?– заерзал на кровати юнец. – Я что-то не так сделал?
 – Я тряс тебя изо всех сил, свинья. Но ты не только отказался просыпаться, но и послал меня ко всем чертям. Тебя бы под трибунал за такое.
 – Простите меня, – жалко засуетился солдат. – Я сам ничего этого не помню – крепко мы с вами перебрали вчера…
 – Ладно, – махнул рукой офицер.– Приводи себя в порядок – и будем думать, что делать с пленными.
Фыркая от удовольствия, молодой умылся холодной водой. Затем присел к столу, налил себе горячего чая и стал громко прихлебывать.
– А знаете, господин офицер, – сказал он, – у меня появилась идея. Давайте скажем им, что можем одного из них отпустить. И пусть сами выберут кого. Посмотрим, как эти щенки перегрызутся в клетке за возможность остаться в живых.
Старший поразмышлял немного и кивнул головой.
 – А если они все же выберут кого-то,– решил он развить идею, – мы просто запрем его в другой комнате, а в последний момент выведем и расстреляем вместе с остальными двумя.

Мальчишки-партизаны Макарка, Антоша и Петруня попались в лапы к немцам по неосторожности. Когда они пришли в деревню за провизией, братья Макар с Антоном решили навестить матушку. Они не знали, что в их доме поселились полицаи Владимир и Михей.
Войдя в дом, они увидели разлегшегося на кровати в сапогах Владимира. На табуретке у окна сидел Михей. Братья тут же пустились было наутек.
 – А ну стоять ,шелупонь! – крикнул Владимир и ругнулся на Михея: – А ты чего сидишь, ворон считаешь? Чуть мелочь партизанскую не проглядели!
Мальчики замерли. В этот момент в дом вошел и Петруня – их близкий друг и сосед. Отец его ушел на фронт, мать умерла еще до войны. Его воспитывала бабушка, а как началась война, ее забрали в город родственники: слишком немощна стала старуха. Хотели родственники и Петруню забрать, но пацаненок запротестовал, сказал, что решил уйти с соседскими ребятами в партизаны; он знал, что Антоша с братом Макаркой собираются в лес.
Петруня не понял, почему Макарка с Антошкой стоят у двери, и, лишь оглядевшись, сообразил, что они все трое попались.
Владимир с Михеем накинули теплые пальто и, вытолкнув мальчишек на улицу, повели их в сторону бывшей школы, где теперь располагались немцы.

Маленькие партизаны сидели в бывшем своем классе. Окна были наглухо заколочены. Спастись не было никакой возможности.
 – Говорил же: не надо заходить домой, – хныкал Петруня. – Что же теперь с нами будет…
 – Не дрейфь, Петруня, ты ведь партизан! – храбрился Макарка, старший из ребят. – Авось обойдется.
 – Ага, обойдется, – не унимался Петруня. – Расстреляют и дело с концом…
 – Если сразу не расстреляли, может, еще и отпустят. Главное – ничего не сболтнуть, молчать до последнего… – терпеливо продолжал утешать друга Макар.
Петруня было снова принялся жаловаться на судьбу, но тут уже вмешался Антошка:
 – А ты зачем с нами партизанить увязался? Уехал бы с бабулей в город, да и жил бы там подальше от войны.
 – Все, будет вам балаболить, – по-взрослому отрезал Макар. – Давайте лучше подумаем, как нам отсюда выбраться.
В этот момент в комнату вошли немцы. Офицер, знавший немного по-русски, сказал:
 – Слушайт менья, мальенки партизан. Одного можьем отпускайт на свобод. Решай до вечьер, кто будьет жить. Другой два будьем расстреливайт.
 – Брешут фрицы, – уверенно заявил Макар, едва немцы закрыли за собой дверь.
 – А ну как не брешут? – возразил Антошка. – Тогда что?
 – На такой случай надо придумать, кого отпустим.
 – Я думаю, надо того отпустить, – оживился Петруня,– кто быстрее смогёт до наших добраться и рассказать, что мы здесь. А уж наши-то нас в обиду не дадут – это как пить дать.
 – Тогда пусть Макар идет… – неуверенно предложил Антошка.
 – Нет, – постановил Макарка. – Решать будем так: кто вытянет самую длинную соломинку, тот и пойдет.
Он зажал в кулаке три соломинки разной длины, так, чтобы кончики снаружи были вровень друг с другом, и велел друзьям тянуть по очереди. Самая длинная досталась Петруне.
– Ну вот, Петруня, ты и пойдешь, – сказал Макар и обнял маленького друга.
 – Отпустили бы только, – вздохнул Антошка, и Петруня вздохнул вслед за ним.
 – Не вешать носы! – дал команду Макарка. – Я тут надумал, что дела у нас не такие уж плохие.
 – Как это? – хором удивились друзья.   
 – А вот так. Показалось мне, что один из полицаев – на табурете сидел который – на самом деле никакой не полицай.
 – С чего бы вдруг? – усомнился Петруня.
 – А вот с чего. Помнится, дед Феофан кому-то говорил, что есть среди местных полицаев наш человек – засланный. А кто именно, не сказал.

Несколько часов спустя дверь заскрипела, и в комнату вошли полицаи. От обоих несло спиртным.
 – Вставай, партизаны, – пробасил Михей.
Мальчишки медленно поднялись с пола.
 – Ну что, решили, кому жить, кому пулю в лоб? – пьяно ухмыльнулся Владимир.
 – Вот его отпустите, – показал Макарка на Петруню. – Он из нас младший, пусть и идет.
 – Что ж, пойдем, везунчик, – подтолкнул его Владимир к выходу.
«Куда это меня ведут? – думал Петруня. – Вдруг на убой? Да и Бог с ним. Все равно хорошо, что я в город не уехал, а с партизанами остался. Они за меня отомстят».
Ночь была непроглядная и тихая. Петруня и его конвоиры уже минут десять шагали в направлении леса. Внезапно мальчик ощутил легкий толчок в спину и услышал у себя над ухом:
 – Беги в лес, малой, только пригнись.
И Петруня припустил что было силы.
 – Стой, паршивец, стрелять буду! – закричал полицай.
Грянул выстрел, затем другой.
Петруня бежал, пока не свалился от усталости. Затем, отдышавшись, отыскал знакомую тропку и побежал по ней в сторону отряда…

Братья остались одни.
 – Куда они его? – спросил Антошка старшего брата. – Знать бы…
 – Кто ж знает – пожал плечами Макарка. – Давай будем пальцы крестиком держать, чтобы они его взаправду отпустили.
 – Давай.
Утром Владимир принес им буханку хлеба, крынку молока и кусок сала.
– Вот, поешьте, – сказал Владимир. – Покормить вас решили перед убоем.
Он, как и в прошлый раз, ухмылялся, но вид у него был изможденный, ноги еле держали его.
Ближе к вечеру дверь вновь отворилась, и в комнату втолкнули Петруню.

Глава 6
Подполковник Срудинский был храбрым и честным офицером. Солдаты называли его не иначе как батей, хоть и был он еще далеко не стар.
Сейчас вверенные ему подразделения несли большой урон ввиду преобладающих сил противника на одном из направлений.
 – Потери просто удручают, – признался он своему соратнику и другу майору Никифору Плетневу во время беседы в штабном блиндаже.
– Плохая примета, командир, – сказал майор, – считать потери в первый день сражения.
 – Хорошо, буду считать про себя, – мрачно пошутил Срудинский.
 – Приношу извинения, – тихо произнес Плетнев.
Вошел сержант и доложил о поимке полицаев.
 – Введите, – энергично приказал Срудинский; он рад был случаю хоть на что-нибудь отвлечься от навязчивых невеселых мыслей. – А ты, Никифор, ступай да позаботься о том, чтобы личный состав был накормлен, одет-обут и подшит. Завтра будет еще горячее, чем сегодня.
Плетнев, отдав честь, покинул штаб.
Солдаты ввели в комнату двоих мужиков со связанными за спиной руками в ободранных грязных рубахах. Один был пожилой, другой средних лет.
 – Имена? – подошел к ним подполковник.
 – Владимир я, – негромко сказал пожилой, глядя в пол.
 – Михей, – ответил тот, что помоложе, улыбаясь подполковнику одними глазами.
Срудинский расспросил пленных, где родились, кем работали до войны.
 – Уведите, – приказал он после короткого допроса. – Позже продолжим.
Минуту или две он провел в гнетущей тишине своего темного сырого кабинета. Снова мысли о понесенных потерях закрутились в голове зловещим колесом. 
 – Разрешите войти, товарищ подполковник, – раздался голос лейтенанта Завьялова.
 – Заходите, раз пожаловали, – прохладно ответил подполковник. – Что там у вас?
Срудинский, сам не зная почему, недолюбливал Завьялова. Что-то отталкивающее находил он в правильных чертах лица лейтенанта, в его стройной осанистой фигуре, идеальной выправке, безупречном обмундировании. Вот и сейчас начищенные до блеска завьяловские сапоги и сверкающие пуговицы на его гимнастерке моментально вызвали у Срудинского что-то вроде брезгливого чувства. Захотелось отвернуться.
«А может, я излишне пристрастен и несправедлив к нему? – спросил себя подполковник, и вдруг, посмотрев лейтенанту в глаза, разом все понял: – Ну, конечно! Этот взгляд: ледяной, бесчувственный, словно мертвый…»
 – Товарищ подполковник, – начал Завьялов, – имею вам доложить, что самолично беседовал с теми двумя пленными, которые только что были у вас. Один из предателей, который Михей, утверждает, что был якобы заслан в полицаи местными партизанами с целью передачи им ценной информации. При более тщательном допросе начал путаться в показаниях. Считаю, что подлеца следует…
 – Лейтенант, сделайте одолжение, – внезапно попросил Срудинский, – подойдите к печке и налейте себе из чайника кипятку. Там рядом на столе найдете кружку, заварку, сахар. Сядьте, выпейте горячего чаю, согрейтесь.
 – Есть выпить горячего чаю, – отчеканил лейтенант и подошел к печи, в которой потрескивал огонь. – Так вот, товарищ подполковник. Я полагаю, что предателя необходимо немедля…
 – Скажите, Завьялов, – вновь перебил его Срудинский, — Вы всматривались когда-нибудь в лица людей – солдат, гражданских?
 – Никак нет, не имею такой привычки, – не сразу ответил Завьялов, приведенный, как видно, в некоторое замешательство столь неожиданным вопросом. Впрочем, самообладание довольно быстро к нему вернулось: – Я, товарищ подполковник, человек военный, и людей рассматриваю исключительно в этой плоскости. А лица разглядывать – это, скорее, психология, лирика…
 – Напрасно вы так думаете, – заметил Срудинский. – Надо, надо вглядываться в людей даже в условиях войны. Я бы даже сказал, особенно в условиях войны.
Лейтенант молча пил горячий чай, через равные промежутки времени поднося ко рту кружку.
 – Я вот всегда внимательно всматриваюсь в лица, – продолжал подполковник, глядя Завьялову в глаза. – И знаете, к какому выводу я пришел? В каждом человеке есть и хорошее, и плохое. Только в разных долях. И в критической ситуации, каковою и является война, происходит следующее: если в человеке больше хорошего, то плохое уходит совсем, и остается только хорошее. Отсюда и героизм, и самоотверженность нашего народа. Отсюда и моя уверенность в победе.
Срудинский сделал паузу, ожидая, что собеседник пожелает высказаться в ответ. Но Завьялов продолжал молча глядеть на него с непониманием и, казалось, даже с легкой опаской. 
 – Ну а если плохого больше, – спокойно продолжал Срудинский, неторопливо расхаживая по комнате с заложенными за спину руками, – тогда пиши пропало. Тогда только оно и останется, задавив в человеке все хорошее. И такие люди на войне, – тут он остановился и метнул на Завьялова строгий взгляд, – самые страшные. Но, к счастью, среди нашего народа их меньшинство.
В помещении повисла гнетущая тишина. Чай давно был допит. Лейтенант Завьялов сидел с опущенной головой, как ученик, не понимающий, за что его так усердно отчитывает учитель.
 – Так вы говорите, – прервал тишину подполковник, – один из них утверждает, что он из партизан? Что ж, это надо обязательно уточнить. Из чьих он? Из какой деревни?
 – Говорит, что из Алесеевки.
 – А кто-нибудь из их ребят есть у нас в расположении? Надо узнать, поспрашивать.
 – Есть поспрашивать, – Завьялов торопливо поднялся и направился к выходу. – Благодарю за чай. Разрешите идти?
 – Разрешаю. Хотя нет, постой, – остановил он лейтенанта в дверях. – Скажу тебе без обиняков, Завьялов: наслышан я о тебе, что больно ты скор на расправу.
 – Наговаривают, товарищ подполковник. Но что врага ненавижу и готов его истреблять безжалостно – это правда.
 – Хорошо, – сказал Срудинский.– Лишь по недосмотру заодно с врагом честного человека не истребить.
 – Есть, – шаркнув сапогом и отдав честь, лейтенант выскочил из кабинета.

На следующий день расположение вновь наполнилось десятками и сотнями раненых. Подполковник Срудинский погиб в ожесточенной схватке с неприятелем. Майор Плетнев, получивший легкую контузию, взял командование в свои руки.
Вечером радист доложил новому командиру, что завтра батальон пополнится свежими силами как со стороны регулярной армии, так и со стороны партизан.
 – Очень кстати, – устало отозвался на новость майор Плетнев. – А теперь спать. Завтра тоже легкой прогулки не предвидится.

Никто не слышал этого ночного разговора между лейтенантом Завьяловым и сержантом Сурковым.
 – Товарищ лейтенант, но мы не имеем права. Не было такого приказа от подполковника.
 – Отставить пререкаться со старшим по званию! Слушать меня. Во-первых, подполковника уже нет. Во-вторых, вам должно быть известно, что в личной беседе он дал согласие на то, чтобы оба предателя были уничтожены.
Офицеры подошли к охраняемой часовым землянке, где сидели трое арестантов: Владимир с Михеем и Прохор Кривопустов, задержанный по подозрению в том, что, будучи здоровым, выдал себя за инвалида с целью уклонения от службы.
 – Вывести всех, – приказал лейтенант.
Владимир, Михей и Прохор, оглядываясь по сторонам, вышли на улицу.
 – Не оглядываться! – рявкнул Завьялов, ткнув каждого поочередно дулом автомата. – Вперед.
 – Товарищ лейтенант, – тихо заговорил Сурков. – А Кривопустова-то зачем вывели? Он же у нас до выяснения. Его ж еще врач осмотреть должен.
 – Успеется, – холодно бросил Завьялов. – Я его за другим взял.
 – Зачем же? – совсем запутался сержант.
 – Чтобы он нам с этими двумя помог. Ну что, инвалид? – обратился лейтенант к Прохору. – Готов доказать, что не являешься пособником фашистской нечисти? 
 – Ну, уж нет, ваше благородие, – стал отнекиваться мужик.– Понял, к чему вы клоните. Так дело не пойдет, вы уж как-нибудь сами, а меня обратно в землянку отведите. Я человек честный – у меня хворь сердешная с самого детства. Дохтор мне грудь прослушает и вам подтвердит.
 – Я тебя и без доктора насквозь вижу. Ты, Кривопустов, не виляй. Ты сейчас в нашей власти. Не будешь слушаться – пристрелю без лишних выяснений. А поможешь – тогда и с доктором тебе бумагу выправим.
 – Ох… А что делать-то надо?! – плаксивым голосом спросил Кривопустов.
 – Сейчас до лесу дойдем – все узнаешь…

Утром в батальоне было не до расстрелянных. Шла подготовка к решающей схватке за участок фронта.
Майор Плетнев ночью почти не спал – давала о себе знать контузия. Сейчас он сидел в кабинете на стуле, вытянув ноги, откинув голову и свесив руки едва не до самого пола. Он сидел с закрытыми глазами, мечтая забыться хотя бы на малое время, чтобы дать передышку мозгу и телу.
 – Разрешите войти, товарищ майор, – послышался чей-то робкий голос.
Плетнев быстро выпрямился, протер ладонью лицо и бросил взгляд в сторону двери.
 – Да ты, вижу, уже вошел, – улыбнулся майор невысокому приземистому сержанту. – Кто таков будешь? С чем пожаловал? Да ты подходи поближе, не съем.
 – Сержант Сурков я, – представился вошедший, переминаясь с ноги на ногу. – Товарищ майор, я пришел… пришел просить вас отдать меня под стражу. Я совершил преступление.
Плетнев присвистнул.
 – Вот так номер! Ну, выкладывай, преступник – что натворил?
 – Вы ведь знаете, что у нас были в плену два полицая – Михей и Владимир…
 – Знаю, слыхал. И что с ними сталось? Сбежали?
 – Нет. Вчера ночью мы с лейтенантом Завьяловым их… казнили.
 – По чьему приказу? – улыбка сошла с лица командира.
 – То-то и оно, что ни по чьему, сами. Товарищ лейтенант убеждал меня, что такова, дескать, была воля покойного подполковника Срудинского, и вообще говорил, что они предатели и их нужно непременно расстрелять. Вот я и подчинился… старшему по званию…
Заметно было, что сержант еле сдерживается, чтоб не заплакать.
 – Ну, хорошо. В чем конкретно видишь ты здесь свою вину, сержант Сурков? – спокойно спросил майор. – В условиях военного времени ты, пожалуй, даже правильно поступил. Тем более если так решил командир (земля ему пухом, настоящий был герой). Впрочем, не мешало бы тут разобраться, что к чему. Больно уж мутная фигура этот ваш Завьялов. Погоди-ка… Сейчас припоминаю даже, что Срудинский мне о нем что-то перед боем рассказывал. Дескать, противен этому лейтенанту не только враг, но и весь род человеческий. Сейчас приглашу его сюда и потолкую с ним. А ты, совестливая душа, ступай себе с миром.
 Сержант Сурков не тронулся места. Майор в изумлении поднял брови:
 – В чем дело, Сурков? Я же сказал: разберусь, свободен.
 – Разрешите доложить, товарищ майор, – попросил Сурков.
 – Что еще?
 – Понимаете, один из полицаев, а именно Михей, утверждал, будто его подослали к немцам алексеевские партизаны. А еще я знаю, что подполковник Срудинский приказал не трогать никого из этих двоих до выяснения обстоятельств. Он планировал продолжить допрос, понимаете? Мне это известно от солдат, которые охраняли арестантов. Стало быть, лейтенант Завьялов ссамовольничал. Я противился, но он приказал, и… я не смел ослушаться.
Майор вскочил со стула.
 – Быстро ко мне сюда Завьялова!
 – Есть, – ответил Сурков и быстро направился к выходу.
 – Погоди! – крикнул майор. – Вот что еще. Сегодня, я слышал, прибыли в батальон алексеевские партизаны. Там у них главный – какой-то дед с именем на «фе» – Феогност, что ли…
 – Феофан, товарищ майор.
 – Ага. Вот и его сюда приведи. Да чтобы поживее. А то со всей этой возней и воевать некогда.
Вскоре перед майором стоял лейтенант Завьялов.
 – Кто отдал приказ расстрелять арестованных Владимира и Михея? – спросил Плетнев.
 – Подполковник Срудинский, товарищ майор, – невозмутимо отвечал Завьялов.
 – Так, значит? – смерил майор ответчика осуждающим взглядом. – Думаешь, раз погиб командир, так можно на него грехи свои вешать?
 – Не вижу греха в том, чтобы уничтожать врагов и предателей родины, – стоял на своем Завьялов.
 – А где твои доказательства, что он враг и предатель?
 – Он путался в показаниях. А еще мне известно, сколько он мирных людей погубил.
 – Все это пустые слова! – потряс Плетнев указательным пальцем перед лицом оппонента. – Доказательства – где?
 – Их нет у меня лишь потому, – медленно проговорил Завьялов, – что человек, самолично видевший, как Михей истязал ни в чем не повинных детей и стариков, погиб во вчерашнем бою.
 – Опять все списываешь на погибших?
 – Не только. Я ведь знаю, кто вам донес на меня. Сержант Сурков, не так ли?
 – Во-первых, это был не донос. Сержант пришел с повинной – совесть человека замучила. Если вам, конечно, это чувство знакомо. А, во-вторых, какое это имеет отношение к делу?
 – Самое непосредственное. Дело в том, что у нас с сержантом давняя вражда. Он меня ненавидит, потому и преподнес все факты в искаженном виде.
 – Допустим, – сказал Плетнев. – Тогда зачем вы взяли с собой именно его?
 – Согласен, это было ошибкой с моей стороны. Я думал, на войне не может быть места для сведения личных счетов. Оказалось, что это не так.
В дверь постучали, и в кабинет вошел сержант Сурков, а за ним – старик с седыми густыми усами.
 – Что ж, – хлопнул в ладоши майор.– Думаю, сейчас-то мы во всем и разберемся. Вы присаживайтесь, – пододвинул он к старику табурет.
 – И то верно, в ногах правды нет, – одобрил Феофан предложение и, пригладив кулаком усы, сел. – А теперь объясни толком, сынок, что тут у вас стряслось.
 – Видите ли, дедушка, были у нас тут арестованные полицаи по имени Владимир и Михей. Так вот…
 – Что ты, товарищ майор, – перебил Плетнева дед Феофан, – Бог с тобой! Михей не полицай вовсе. Наш он – из алексеевских партизанов.
Лицо Завьялова побагровело.
 – Не может быть!– запротестовал он. – Это они сейчас за дверью успели сговориться с сержантом!
 – А вы коли не верите, – беззлобно улыбнулся старик лейтенанту, – так поинтересуйтесь в штабу у товарища Захарова – он вам все точь-в-точь подтвердит. Он ведь и велел нам Михея к немцам заслать. И, должно сказать, хорошо придумал, потому Михей до штабу очень много ценных сведений передал. Товарищ майор, – заговорил старик ласково, почти заискивающе. – Вы бы нашему Михейке за такую опасную работу хоть какую медальку вручили бы, а?
Майор опустил глаза.
 – Спасибо, дедушка. Не забудем мы вашего товарища. А вас мы больше не побеспокоим. Отдохните с дороги.
Проводив Феофана за дверь, майор обратился к сержанту:
 – Что вы теперь скажете, Завьялов?
 – Я скажу, по крайней мере, что не убивал этих двоих.
 – А кто же это сделал? – поднял брови майор. – Сержант Сурков?
 – Нет, товарищ майор, – заговорил Сурков. – Дело в том, что с нами был еще один арестант – некто Кривопустов. Вот он-то по приказу товарища Завьялова и стрелял в пленных.
 – Вот как… Значит, не только за мертвыми, но и за живыми спрятаться решил, – с презрением произнес Плетнев. – Сурков, крикните, чтобы привели сюда этого арестанта.
Когда в кабинет привели Прохора Кривопустова, майор приказал Суркову и Завьялову молчать и не встревать в разговор без его разрешения.
 – Кривопустов, как так вышло, что вы стреляли в пленных?
 – Как, как… – не глядя майору в глаза, пробормотал арестант и кивнул на Завьялова. – Он вот мне пригрозил и заставил идтить.
 – Чем пригрозил?
 – Я ведь, товарищ майор, инвалид с детства, потому военкомат дал мне отставку от войны, да бумаги при пожаре пропали. А этот мне и говорит: «Не пойдешь с нами – новые бумаги на тебя оформлю, по которым ты будешь не инвалид».
 – И ты поэтому согласился стрелять? – с отвращением произнес Плетнев.
 – Да не поэтому, – ударил кулаком в грудь Кривопустов. – Он меня самого пристрелить грозился, ежели я с ним не пойду!
 – Все с вами понятно. Вывести их! И под арест! – крикнул майор стоявшим у двери солдатам.
Оставшись в кабинете один, он собрался было отдохнуть, как вдруг опять постучали.
 – Ну, кто там еще! – нервно отозвался майор.
Из-за двери смешно высунулась голова Феофана.
 – Это я, – добродушно доложил старик.
 – Ну входите. С чем теперь пожаловали?
 – Вот, привел к вам щеглят, – он махнул рукой, и в кабинет, диковато оглядываясь по сторонам, вошли трое пацанов. – Тоже из нашего отряда, – любовно поглаживая мальчишкам плечи и головы, рассказывал дед. – Из нашей же Алексеевки.
Плетнев подошел к ребятам, пожал каждому руку.
 – Молодцы, что за родину воюете. Настоящие герои.
 – Это верно, – согласился Феофан. – Только я их сюда не для похвалы привел. Пусть они тебе, товарищ майор, о полицаях тех порасскажут.
Макарка на правах старшего подробно рассказал Плетневу о приключениях последних дней.
 – Ну дела, – удивился рассказу майор. – Я вот только одного не пойму: зачем Петрунька вернулся обратно к полицаям?
 – Дык ведь это я ему велел вертаться, – выступил вперед Феофан. – Не то бы фрицы других двоих щеглят за него, беглеца, не пощадили. А ночью наши молодцы тех фашистов, что в школе засели, тихо-мирно убрали и деток спасли. Михей же для энтой цели заранее вот что сделал: он того Володимира (настоящий полицай который) в соседнюю деревню на попойку уманил. Да не знал он, сердешный, что там уже ваша разведка трудится. Там-то их обоих и повязали… А теперь узнал я, что… – старик смахнул слезу, – …что без суда и следствия Михеюшку нашего порешили…   
– Даю вам слово офицера, – сказал Плетнев.– Тот, кто это сделал, будет наказан.

Глава 7
После гибели командира в ожесточенном бою Костя возглавил отряд и, исполняя приказ командования, немедленно прибыл с личным составом в расположение Плетневского батальона.
У штабного блиндажа он познакомился и разговорился с маленькими партизанами. Макарка, Антошка и Петруня рассказали ему о несправедливой расправе над Михеем. К разговору присоединился дед Феофан.
 – Да… Вот это был партизан… – покачал головой старик. – И ведь собирался ихние карты выкрасть! Как бы нам сейчас эти карты помогли!
 – Что за карты, дед? – живо заинтересовался Костя. – Растолкуй.
Феофан рассказал, что в одном из деревенских домов до сих пор сидят немцы и что Михей говорил ему о целом портфеле с картами и другими бумагами, который в этом доме хранится.
– Знаю я эту хату, – сказал Петруня. – На окраине она. Меня когда Михей вел, то возле нее шаг замедлил, а там внутри по-немецки балакали. Знать, в окошко что подсмотреть хотел.
 – Показать эту хату сможешь?
 – А как же? – гордо отвечал Петруня. – Я ж партизан!
 – Только тогда и мы с Антошкой пойдем! – строго проговорил Макарка. – Я среди нас троих главный.
 – Толя! – подозвал Костя друга. – Тут у нас план наклевывается. В общем, так, партизаны. Двигайте в сторону Алексеевки и ждите нас в ближайшем лесу. Где бы именно?
 – Возле большого дуба у дороги! – тут же откликнулся Макарка. – Он там один такой. Мимо не пройдете.
 – Отлично. Спрячьтесь там понадежнее и нас дожидайтесь. Вечером, как начнется бой, мы туда напрямки продеремся. Вы нам покажете, где они сидят, и мы их курятник перетрясем хорошенько! Но самое главное, ребята,– это чтобы вы нас обратно окольным и безопасным путем в батальон провели.
 – Это мы знаем, товарищ старший лейтенант, – встрял Антошка, гордый, что разбирается в званиях.
 – Значит, заметано?
 – Заметано! – разом выкрикнули пацаны, и Костя крепко пожал их ладошки.

Костя и Толя бежали сквозь дым и грохот.
«Вот бы сейчас сюда того тумана, – подумал Костя. – Чтобы сразу привел в нужное место».
Вдруг ему показалось, что рядом справа кто-то бежит. Кто-то очень знакомый.
«Да нет же, – сказал он себе, – Не может быть…»
Как вдруг раздался крик Толи:
 – Хамит!
Да: как ни трудно было в это поверить, но рядом с ними в самом деле бежал, улыбаясь, их верный друг Хамит.
 – Куда собрались, ребята? – спросил он. – Да еще и без меня!
 – Откуда ты, взялся? – в недоумении кричал Толя.
 – Отставить разговоры! – скомандовал Костя. – В лесу поговорим.

Спустя час друзья шли лесной дорогой в направлении Алексеевки.
Толя обнял Хамита за плечо.
 – Ну что, дружище, давай рассказывай: куда исчез? и как нашелся?
 – Я и сам не знаю, – пожал плечами казах. – Опять проделки тумана…
 – Ну а где же твои пленные? – спросил Костя.
 – Я успел увидеть только Ральфа. Он бежал, как во сне. Очень быстро. Туман унес его куда-то. А Лизу я так и не увидел. Наверное, туман унес и ее.
 – То есть он их унес по отдельности? – насторожился Толя.
 – Похоже, что да. А меня унес совсем в другое место. Долго рассказывать. В общем, где сейчас Лиза, я не знаю. Честно говорю вам, ребята.
 – Верим, верим, – улыбнулся Костя и вдруг вспомнил свое видение, в котором Хамит лежал на земле с кровавой раной посередине груди. – Как же мы рады, что ты живой.
 – Да уж, – подтвердил Толя. – Только исхудал ты больно. Одни глаза да скелет. И будто повзрослел лет на десять.
 – Ничего, – сказал немного смущенный Хамит. – Вот побьем немца, вернемся домой, тогда и отъедимся, и помолодеем обратно. Верно, Костя?
 – Верно, Хамит, – подтвердил друг, стараясь не выдать затаенную печаль. – Женимся, – пытался он приободрить себя самого, – будут у нас дети, в гости друг к другу ездить будем… Но пока рановато об этом. Теперь нам надо нашего пропащего в курс дела ввести.
И он изложил Хамиту план предстоящей вылазки.

 – Вот и наш дуб, – Костя похлопал ладонью по стволу могучего раскидистого дерева. – Ну и где наши щеглята? Макар! Антон! Петька! – кликнул он мальчишек.
С минуту никого не было ни видно, ни слышно. Костя уже начал было тревожиться за судьбу юных героев, как вдруг все трое совершенно внезапно, как из-под земли, возникли перед старшими товарищами, выбравшись из невысоких зарослей малинника.
 – Ай да молодцы, – удивился Костя. – Настоящие партизаны. Значит так, бойцы. До деревни продвигаемся короткими перебежками. Вы показываете нам дом и наблюдаете за операцией из засады. Только, чур, не высовываться. Эта операция наша, и вас подвергать риску мы не должны. Вы у нас только проводники, поняли? А если что-то пойдет не по плану… – Костя помолчал, – …тогда дуйте к нашим и сообщите, что так, мол, и так… Но все будет хорошо, ребята. Выше носы. Враг будет разбит, победа будет за нами. А теперь шагом марш врассыпную, – скомандовал Костя. – Вы впереди, мы за вами.
 – Есть, – ответили маленькие партизаны и, вытянувшись, как по команде, в струнку, отдали старшему лейтенанту честь.
Через пятнадцать минут вся группа озирала из-за пригорка деревню.
– Это место до них самое ближнее, – шепотом пояснил Макарка. – Вот она, хата, прямо на нас окнами глядит.
 – Занавески не шевелятся, – рассуждал вслух Костя. – И на крыльце никого. Но это не значит, что внутри нет охраны. Если она там есть, надо будет ее угомонить без лишнего шума. И сразу к начальничкам на чаек. Понятно? – обратился он к Толе и Хамиту.
Толя кивнул, а Хамит лишь посмотрел на Костю сурово и медленно перевел взгляд на дом, которому вот-вот предстояло стать местом операции. Казалось, он хотел прожечь его стены глазами.
 – Ну что, Костя, давай я первый, вы за мной, – засобирался Толя.
 – Отставить, – скомандовал Костя. – Я иду впереди.
 – Не надо спорить,– тихо произнес Хамит и, пригнувшись, засеменил с пригорка в сторону дома. Друзья переглянулись и поторопились за ним, держа автоматы наготове. 
Когда Хамит подошел к высокому крыльцу с перилами, дверь внезапно отворилась, и на крыльцо, дымя папиросой, вышел здоровенный офицер в расстегнутом кителе на голое тело. Увидев русского солдата, он выхватил из кармана пистолет и выстрелил в упор. Хамит покачнулся и упал навзничь.
 – Ах ты гадина! – проревел Толя сквозь зубы. – Вот тебе!
Короткая очередь пришлась фашисту в грудь. Перекатившись через перила, он замертво рухнул на землю.
 – Толик, вперед! – крикнул Костя, уже влетая в дом.
Навстречу ему, остервенело расстреливая автоматную обойму, выбежал солдат с безумными круглыми глазами. Костя отпрыгнул в сторону и, изловчившись, врезал противнику прикладом по голове. Подоспевший Толя прикончил его из автомата.
В доме стало подозрительно тихо. Друзья осторожно вошли в комнату. На полу дымились две не затоптанные папиросы, а на столе лежала обширная, как скатерть, карта.
Костя показал Толе глазами на большой платяной шкаф, что стоял в углу помещения, и, подкравшись к боковине, резко откинул одну из дверок дулом автомата.
Раздался хлопок, затем другой. В одной из боковых стенок появилась сквозная дыра.
 – Хэндэхох! Бросай оружие! – закричал Костя и дал длинную очередь в потолок.
Выбросив на пол пистолеты, из шкафа медленно вылезли два офицера с поднятыми руками. У одного на плече висел коричневый кожаный портфель.
Костя и Толя связали пленных, вывели их на улицу и увидели маленьких партизан, которые вопреки Костиному приказу сбежали с пригорка и собрались возле Хамита. Макарка положил голову солдата себе на колени. Боец был еще жив.
 – Друзья, – произнес он слабым голосом. – Вы живы… Я верил… Простите, что не уберег себя. Так было надо. Спасибо вам… за все…
 – Нет, Хамит… – медленно замотал головой Костя. – Ты не можешь… 
 – Брат, – обратился умирающий к Косте.– Обязательно найди маму. Скажи родным, что я люблю их.
 – Нет, нет, не закрывай глаза, прошу тебя, Хамит! – закричал Костя.
Но друг уже был мертв.

Толя с Антошкой и Петруней несли тело Хамита на самодельных носилках. Сзади шли пленные немцы под присмотром Кости и Макарки, который впервые держал в руках автомат.
 – Пристрелить бы их да бросить под кустом волкам на съедение, – ругался Толя, чтобы прогнать тоску. – Проклятые фашисты! Скольких наших ребят погубили. И Хамита… – тут он уже не мог сдержать слез.– Как же так! Разве мог он умереть, Костя?
 – Я и сам не верю, Толик, – сквозь слезы ответил Костя. – Давай прямо сейчас пообещаем друг другу, что не умрем. Нам ведь надо выполнить обещание – найти его родных.
– Обещаю, брат, – сказал Толя и заплакал навзрыд.
 – Обещаю, брат,– повторил Костя.
Мальчишки, вторя старшим, захлюпали носами.

Через несколько дней в батальон прибыла группа фронтовых корреспондентов.
Костя и Толя получили награды. Хамита тоже наградили, посмертно. Макару, Антону и Петру торжественно вручили армейские ножи.
– Я напишу о вас статью, – сказал Косте журналист.– Только нужна хорошая фотография. Встаньте вот здесь, возле этой березы. Тут как раз будет подходящий ракурс.
 – Мы хотим, чтобы и наш друг был с нами на фотографии, – ответил Костя, опустив голову. Можете сфотографировать нас возле его могилы. Он покоится здесь неподалеку.
 – У могилы? – почесал голову корреспондент. – Это, пожалуй, будет, не очень жизнеутверждающе.
 – А знаете что? – оживился Костя. – Есть у меня две одинаковые фотокарточки, где мы втроем: Толик, я и Хамит. Еще в начале лета делали… Могу вам одну из них дать для газеты.
 – Что ж, давайте, – согласился корреспондент.
 – А у березки лучше мальчишек сфотографируйте. Всех троих. И в статье про них не забудьте.

Прошло еще несколько дней. Потрясая газетой, где на первой полосе красовалось фото друзей, однополчане наперебой поздравляли Костю и Толю.
А затем пришло время покинуть расположение. Батальону надлежало двигаться дальше, километр за километром выдавливать врага с родной земли. Прощаясь с местом, друзья еще раз посетили могилу Хамита, чтобы сказать другу спасибо – за дружбу, за храбрость, за верность Родине.

Эпилог
Безлунная непроглядная ночь. Лишь далекие не по-летнему тусклые звезды посылают на землю слабый свет. О приближении рассвета свидетельствуют лишь птицы; слышно, как они щебечут, переговариваясь со своими птенцами.
Детский плач поднял Костю в этот ранний час.
Он тихо подошел к люльке, подвешенной к потолку, качнул ее, и сын понемногу успокоился. Молодой отец вернулся в постель, обнял жену и попытался было снова задремать – но сон как рукой сняло. Осколки, щедро посеянные войной по всему телу, напоминали о себе колючей болью.
- ;урмаш,- услышал он слабый голос матери из дальней комнаты. Остановился, прислушался- тихо.
Костя снова встал, подошел к двери, сунул ноги в калоши и, выйдя в ночную мглу, сел на лавку у крыльца.
 – Ты, Толик, молодец,– шептал он, глядя в темное небо. – Нашел-таки Лизу. Теперь вы оба счастливы. Да и у меня все хорошо, нечего судьбу гневить. Дожили мы до того дня, о котором так мечтали там. Ты уж прости, брат, все руки не доходят написать тебе. Обещаю: сегодня же напишу. Да и тебе, видать, некогда. Я знаю – ты, конечно, не забыл нас: меня и Хамита. Я, кстати, не так давно видел его родителей. Они меня приглашали на ас (поминальный обед). Они очень постарели. Просили, чтобы мы еще раз свозили их к тому месту, где покоится наш друг и брат Хамит…
Тем временем забрезжил рассвет. С его приходом воздух стал необычайно влажным. Костя ощутил капли на лице, на кончиках пальцев.
С волнением он оглянулся по сторонам.
 – Неужели…
Клочья тумана закручивались в разноцветные воронки. Светящиеся пузыри плавали в воздухе. Они вырастали до невообразимых размеров и, взрываясь, разбрызгивали по небу капли бронзы, золота и серебра.
Невероятные, волшебные картины стали разворачиваться перед глазами Кости. Он видел огромные горы, бескрайние моря, диковинные растения, удивительных зверей.
 – Приветствую тебя, – поздоровался Костя с туманом. – Ты тот же самый – и в то же время совсем другой: легкий, нарядный – совсем как шафер на свадьбе. Ты теперь не пугаешь, ты вселяешь радость, надежду. Что ж, ты ведь, наверное, явился не просто так?..
Едва он это произнес, перед ним расстелилась тропинка, усыпанная мелкой галькой. Костя смело пошел по ней и вскоре увидел крепкий кирпичный дом. Из двери вышли Толя и Лиза. Они держались за руки. Лиза улыбалась, глядя Толе в глаза. Лицо друга сияло счастьем.
 – Эй, привет! – закричал Костя, забыв, что никто не видит и не слышит его.
Затем он увидел новую картину. Аэропорт. Толя, Лиза и их маленькая дочь в легком ситцевом платьице встречают с самолета высокого седоватого мужчину.
 – Господи, да это же Ральф! – воскликнул Костя. – Ты смотри, нашел-таки Лизу! Правда, припоздал ты, друг: нашла уже наша Лизонька свое счастье…А вообще, молодцы, ребята. Не все воевать и ненавидеть друг друга, надо и дружить…
Костя вновь оказался возле своего дома. Туман быстро рассеялся, лишь подсыхающие сиреневые разводы на скамейке и заборе напоминали о нем.
За невысоким забором появился старик. Костя знал этого блаженного, что спозаранку бродил по селу и заглядывал в каждый двор, будто разыскивал кого-то.
На самом деле не так уж и стар был этот человек. Большое горе согнуло его. Говорили, что, когда он воевал, на его глазах убило всех его друзей из отряда, а потом, дойдя до Берлина и вернувшись домой, он узнал, что его единственный сын погиб на войне незадолго до Победы. Тогда-то он и потерял рассудок.
Старик смотрел на Костю огромными глазами и молчал.
 – Вы ведь видели это? – обратился к нему Костя, кивая на утреннее небо.
Не сказав ни слова, старик удалился.
«Конечно же, он все видел», – сказал себе Костя и вернулся в дом.
Начинался новый день.
Вновь родившееся солнце щедро одаривало мир яркими теплыми лучами. А мир отвечал птичьим пением, нежным шелестом листвы, тихим плеском ручья, в струях которого резвились шустрые мальки, да покрикиванием пастухов, собирающих с каждого двора коров, чтобы отвести их на зеленые пастбища, а вечером вернуться с сытым стадом, готовым напоить человека жирным питательным молоком.
Люди идут на работу, дети затевают игры, домохозяйки нянчатся с малышами – всюду кипит жизнь, и плоды наливаются ароматным соком.