Возвращение

Он проснулся в яме. Не в кипящей смоле, а в липкой грязи под мостом. Вместо рева проклятых – гул города и вой сирены. Вельзевул, Архитектор Боли, Повелитель Тысячи Криков,потер виски. Голова гудела не от адского грохота, а от похмелья неизвестного происхождения.

Он встал. Мир, который он помнил как арену своих триумфов – где страдания были громкими, яркими, экзистенциально насыщенными, – стал... плоским. Серым. Ад был побежден. Окончательно. Небеса торжествовали, а демонов, как ненужный хлам, вышвырнули в реальность смертных. В их мир.

Первые дни он искал что-то знакомое. Где вопли отчаяния? Где гниение душ? Он видел лишь спешащих людей с каменными лицами. Они сидели в стеклянных коробках, тыкая пальцами в мерцающие плитки. Они стояли в очередях, молчаливо сжимая челюсти. Они листали экраны, поглощая потоки чужих идеальных жизней, и их собственные глаза тускнели.

"Это... ад?" – прошептал он однажды, глядя на офисное здание в час пик. Но нет. Это было хуже. В его аду страдание имело смысл. Оно было наказанием, искуплением, хоть и мучительным. Оно было громким и признанным. Здесь же... здесь боль была тихой, повседневной, словно фоновая радиация. Ее отрицали. Ее заливали дешевым кофе, заедали фастфудом, заглушали бесконечным потоком шума и информации.

Он, Вельзевул, мастер изощренных пыток, столкнулся с пыткой, которой не понимал: равнодушие. Люди не горели в ярости или страсти. Они тлели. Их мучила неопределенность завтрашнего дня, грызущая тревога счетов, медленное угасание в рутине. Их ад был в головах – в бесконечном сравнении, в страхе не соответствовать, в ощущении собственной ничтожности перед лицом абстрактных систем: рынка, государства, социальных норм.

Он пытался "помочь". Шептал служащему, доведенному до предела дедлайнами: "Сожги это место! Возненавидь их!" Но человек лишь глубже вжался в кресло, проглотил таблетку от головной боли и продолжил тыкать в клавиатуру. Отчаяние без выхода.Бессилие, ставшее привычкой. Вот истинная бездна.

Он увидел женщину, плачущую в подворотне – не от потери любви, а от того, что зарплаты не хватит на лекарство ребенку. Он увидел старика, часами смотрящего в окно пустой квартиры. Он увидел молодых, чьи глаза были пусты, как выжженная земля, лишенные веры во что-либо, даже в собственное будущее. Их боль не требовала котлов и крючьев. Ей хватало цифр на счете, одиночества в толпе, и тикающих часов бесцельно прожитых одинаковых лет.

Однажды он сидел на скамейке в парке, наблюдая за людьми. Рядом опустился пожилой мужчина с потрепанной книгой.

"Тяжелый денек?" – хрипло спросил демон, по старой адской привычке ища взглядом огненное море.

Мужчина вздохнул, не отрывая глаз от страниц. "Инфляция. Цены – адские. Внук болеет. Сын работу потерял." Он говорил ровно, без надрыва. Как о погоде.

"Но... вы же страдаете?" – не удержался Вельзевул, чувствуя, как рушатся последние опоры его демонической сути.

Мужчина наконец посмотрел на него. В его глазах не было гнева или слез. Только усталая глубина, как у старого колодца.

"Страдание? Нет, сынок. Это просто... жизнь. Такая она сейчас." Он снова уткнулся в книгу, в свой маленький, хрупкий островок отрешения.

Архитектор Боли встал. Вечерний ветер нес пыль и выхлопные газы. Где-то играла попсовая музыка. Он смотрел на город – не на геенну огненную, а на море огней, за каждым из которых могла быть своя тихая, невысказанная драма. Мир без грохота ада, но пронизанный его сутью – безысходностью, которую даже не замечали. Где страдание потеряло имя и величие, став просто фоновым шумом существования.

Он, Повелитель Тысячи Криков, вдруг понял самое страшное: они не нуждались в его аду. Они уже построили свой. И он был бесконечно тоскливее любого котла с кипящей смолой. Ад был громким и ясным. Эта реальность была немым, всепроникающим удушьем. И он, Демон, впервые за вечность, почувствовал не триумф, а леденящий ужас. Не от наказания, а от осознания: самое страшное пекло – это мир, где ад стал невидим, привычен и... приемлим...