Лев и бомба...

Ходила в первой половине прошлого века по России байка. Не анекдот - легенда, у которой, как у старого письма, уголки помялись, бумага выцвела, но написанное не потеряло суть. Будто не один Лев Николаевич писал «Войну и мир». Помогали, причём не корректоры, не мемуаристы, а обоз писарей в Ясной Поляне, обученных грамоте по всей форме.

Днём - школа и проповеди, а ночью - чернильная каторга, в которой не просто списывали - рожали тома. Букву за буквой, мысль за мыслью. Из головы, из жизни, крепко и на совесть.

Старшим среди них был мужик по имени Гришка. Сухопарый, косой, но сообразительный и точный, как швейцарские часы. Редактировал текст от души , щедро делясь идеями.

Граф хмурился, но внимал. Иногда даже соглашался, но потом обязательно злился. Он ведь барин и духовный вождь, а тут холоп поправки вносит. И в какой-то момент ревность к чужому таланту победила окончательно.

Утро было странным, тихим. Ни птиц, ни собак. Даже деревья, казалось, тише дышали листвой. Погреб вымыли и роман дописали. Гришка же ушёл в землю, а вместе с ним и тайна большого романа.

***

А незадолго до кончины самого графа случилась странная встреча на станции Астапово, где оказался Толстой. Там за окном вагона, в полумраке платформы он увидел мужчину в чёрном пальто и с до боли знакомым лицом. 
- Гришка?! - выдохнул старый барин и побелел. Незнакомец постоял ещё немного, приложил ладонь к стеклу и ушёл.
Через неделю Толстой умер, то ли от пневмонии, то ли от внезапной встречи с призраком из прошлого.

***

Совсем скоро Россия полыхнула, баре ушли, но появились новые - в кожаных тужурках, с наганами и идеей вместо родословной. Стал одним из таких и сын Гришки - Сергей, внешне очень походивший на отца. Он не светился в газетах и в отчётах охранки, хотя и начинал, как бомбист быстро пришедший  к выводу, что слепая месть только множит смерти. Сергей научился быть невидимым, его не знали в лицо, но знали по результату. Прошёл он и по партии, как нож по маслу, не громко, но глубоко. От того не любили его не только чужие, но и свои. Не любили, но уважали.

Сергей стал серым кардиналом, он не толкал речи на съездах, но его имя, шёпотом, передавалось в коридорах Коминтерна и Смольного. Когда же на заседании встал вопрос об изьятии из авангарда литературы Льва Толстого, он это спокойно, но категорически пресёк.

Никто не осмелился спорить  и только архивист в Ленинке потом обнаружил пометку на каталожной карточке "Сочинений Л.Н. Толстого":  "Оставить, по распоряжению С.Г."

С тех пор в каждой библиотеке, на полке с "Войной и миром", живёт не просто роман, а целая жизнь, чужая и родная. И одну невозможно отменить без другой. Потому что великие книги не пишутся в одиночку, как не снимаются в одиночку великие фильмы. И как не проживается в одиночку великая жизнь.