Как же мне без тебя

Дом Соколовых стоял на самом краю деревеньки Вязьмино — чуть в стороне от всех, вдали от постороннего глаза. Крыша чуть провисла, черемуха вросла в старый забор, а за ним почти сразу болото — топь вязкая, глухая, как и сама Екатерина Горелова — нынче хозяйка дома.

Так ее звали в деревне — Глухая. Не оттого, что не слышала, — а оттого, что не отзывалась, ни с кем дружбу не водила, у сельпо семечки не лузгала. Спросят ее о чем — кивнет иль головой покачает. Сплетничают — ни за что не встрянет, но и не осудит. Жила будто сама по себе…

…Катя родилась поздней. Мать, Прасковья, родила ее в сорок шестом году, когда и сама уже считала, что ее бабий век закончен: ей было сорок четыре года. Два старших сына: Потап и Пимен погибли на войне, а мужа, Федора, Прасковья с войны дождалась, забеременела неожиданно, и сначала даже не знала, радоваться или печалиться.

— Федь, мене сорок четыря стукнуло, тебе пятьдесят. Куды ж нам младенчиков?
— Дура ты, Пашка! Моя бабка моего дядьку в сорок семь сродила. И ничего. Рожай, сказал.

Сказал как приказал. Паша головой кивнула и желание идти к бабке убирать младенчика потеряла. Да только почти сразу потеряла и мужа. Когда у Прасковьи уж ребятенок сил во чреве набрался и стал ножкой стучать настойчиво, Федор уехал в город и не вернулся.

Не погиб — просто ушел. Видели его мужики там через неделю. Сказали Прасковье не ждать назад — семья у него там. Фронтовая жена нашлась неожиданно. Прасковья не плакала, не причитала, никому не жаловалась, а будто окаменела. А вечерами сидела уставшая и отрешенная на лавке у печи и шептала:
— Как же мне жить без тебе?

С той поры не смеялась и не грустила — ходила, как железная, прямая, бессловесная. Девчушка у нее родилась в марте. К ней Паша не испытывала ни особой любви, но и не обижала. Обихаживала как положено, назвала Катей.

Девчушка росла как сорная трава. Незаметно пролетело время: в школу пошла Катюша. Глядь, а уже невеста. Школу закончила, замуж пора. Была Катя словно тенью своей матушки: такая же тихая, бессловесная, работящая, добрая.

Кирилл Горелов обратил на нее внимание:
— Бать, — обратился к отцу, — посватайте мене Катьку Соколову.
— А что! — похвалил отец. — Не красавица, но и не уродина. Работящая, молчаливая. Хорошая, однако, мать будет моим внукам. Да тебе жена, охломону.

Прасковья приняла сватов в своей обычной манере: тихо, спокойно, стол накрыла без суеты из того, что было, согласие на свадьбу сразу дала.

Так же спокойно, как и мать, приняла известие о своей дальнейшей участи и Катерина. Замуж так замуж.

Свадьбу сыграли хорошую, богатую, с хороводами и песнями.

Стали жить как все. Пытался Кирилл вытащить из своей жены хоть каплю эмоций, да ничего не получилось. Всегда спокойная, всегда тихая. Хозяйка отменная — все приготовлено, постирано, убрано, огород ухожен, корова в чистоте стоит. Мужу ни в чем отказа не было.

А Кирилл под стать жене и сам таким вскоре стал. Скандалить и пить, как все мужики в деревне, стало неинтересно. Не ругала его Катя никогда за пьянку, но как взглянет молча, так и глаза сразу в пол.

Сына родили, назвали Сережей. Катя — как мать: не жалуется, не сюсюкает, а как положено обихаживает. Все взяла у своей матери Прасковьи. Все тишком да с толком: взглянет на сына, приголубит, да лишь головой покачает, когда тот сильно наозорничает. 

Однажды Сережка в пятом классе с пацанами деревенскими плот построили да и тайком отчалили на нем.

Поймали. Выдрали всех пацанов, а Катя и мужу не дала расправу учинять, и сама не стала. Лишь взглянула своим взглядом, который пробрался в самое сердце и шепнул будто:
— Как же так, Сережа? А ежели б утонули? Как же мне жить без тебе?

А потом уж в восьмом классе в лес пошли с ребятами без разрешения да заплутали. Три дня искали всей деревней. Нашли. Всех высекли по-взрослому. А Катя опять только смотрела. Глубоко, так, что у парня потом два дня глаза слезились. А мать молчала, но Сережа словно слышал:
— Что ж ты, Сережа? А случилось бы чего? Как же мене жить без тебе?

Сережка рос не как все деревенские ребятишки. Книги читал, а потом рисовал все подряд, о чем прочитал, — собак, деревья, речку, дождь через окно, свои да отцовские штаны на веревке, матерью постиранные. А потом и людей стал, да как-то не так, как-то иначе. Бабка Прасковья недовольно ворчала:
— Это что ж такое деется? У мужика руки в навозе должны быть измазаны, а у нашего в красках. Негоже. Баба из него будет. Гляди, Катька, в город сбежить!

А Катя не мешала сыну, но и матери не перечила, слушала покорно.

…Кирилл погиб зимой: завалило на лесопилке. Катя не плакала, не причитала, как и когда-то мать ее, Прасковья. А ночью, уткнувшись в подушку, тихонько спрашивала:
— Как же мне без тебя?

Сережа закончил школу и уехал в город учиться. Катя не препятствовала, перекрестила, собрала чемодан — сало, колбаса домашняя, тушенка, смена белья, носки, штаны. Обняла на прощание крепко и прошептала на ухо:
— Как же мне без тебя?
Сережка лишь протянул:
— Ну, мам, ну все ж вроде решили.
А ничего не решали. Сергей сам захотел и уехал.

…А потом снова жила: с матерью больной, с курами, с огородом — все как положено. Утром — на работу в школу: подрядилась там мыть полы. Дети ее слушались — не потому что злая, а потому что никогда не ругалась.

Письма от Сережки приходили сперва часто. Потом все реже. Потом телефон появился, стал звонить Сережа. А потом тихо…
Год. Второй, третий. Прасковья умерла. Катя схоронила как полагается, и поминки были. Пришли люди тихо, спокойно, с достоинством — так, как жила Прасковья.

А Катя вечером вышла за ворота, посмотрела вдаль и тихонько проговорила:
— Как же мне теперь без тебя?

…Снова пошли годы. В деревне все меньше народу, магазин закрылся. К чему он? Все в город стали за товарами ездить. В клубе склад какой-то организовали.

Катя все так же — в школе пол моет, огород сажает, на реку ходит. Тихо, спокойно. А вечерами письма от Сережи перечитывала, да уж давно их наизусть выучила.

Однажды соседка, баба Нюра, принесла газету и пальцем тычет:
— Гляди, Катька. Либошто, сын твой? Серенька?
А на фото — парень, высокий, красивый, городской. Выставка его в областной галерее. Молодой талантливый художник. Фамилия — ее: Горелов. Имя — Сергей. Сергей Горелов — художник.

Катя очки надела, разглядела как следует, прочитала статью. Хорошо написано. Через пару месяцев пришло письмо. Толстое. Внутри — деньги и открытка.

«Мама, прости, что молчал долго. Если сможешь — приезжай. Все картины — о тебе».

Катя не поехала. Положила деньги в шкаф, открытку — в книгу. Каждый день доставала и перечитывала… несколько слов. Но главное есть — мама, прости.

А как-то в клубе перед картиной фильм документальный показывали, а там вдруг он, Сергей, с открытия выставки.
Все узнали, понеслось по залу:
— Горелов…
— Сережка же!
— Катин сын ведь!

Картины показали — на каждой она, Катя, ее руки натруженные — в трещинках, лицо — грустное, мудрое, глаза с лучиками морщинок — глубокие, добрые.
Вот она стирает белье, а вот рубит капусту, месит тесто. А на другой сидит спокойно на лавке, а за спиной деревня раскинулась…
— Катька ж это! Гляди, только мать рисовал!
— Катька ж наша!
— Везде она токма…

Катя смотрела и тихо-тихо плакала, без звука, без всхлипа, внутри будто. Как жила — так и плакала.
Репортер попросил Сергея:
— Пару слов о вашей матери.
— Моя мама никогда не жаловалась. Она не говорила о любви, но я все знал, чувствовал, запомнил. И все написал…
Татьяна Алимова