Доктор Хосе Рисаль

СОДЕРЖАНИЕ.
 Глава I. Страница Ужин дона Сантьяго 1 Глава II. За обеденным столом 11
 Глава III. Еретик и революционер 16 Глава IV. Капитан Тьяго 23
 Глава V. Идиллия на Азотее 29 Глава VI. Филиппинские вещи 35
 Глава VII. Сан-Диего и его жители 40 Глава VIII. Ибарра и могильщик 47
 Глава IX. Приключения школьного учителя 51 Глава X. Свет и тени 57
 Глава XI. Рыбалка 59 Глава XII. В лесу 68 Глава XIII. В доме Тасио 77
 Глава XIV. Накануне праздника 83 Глава XV. С наступлением ночи 87
 Глава XVI. Подъемный кран 92 Глава XVII. Банкет 104 Глава 18. Первое облако
 Глава XIX. Его превосходительство 116 Глава XX. Процессия 125
 Глава XXI. Донья Консоласьон 129 Глава XXII. Сила и право 137 Глава 23. Два
 посетителя 145 Глава 24. Эпизод из жизни Эспаданьи  Глава 24. Схемы 161
 Глава 26. Преследуемые 165 Глава 27. Петушиные бои 172 Глава 28. Две сеньоры
 Глава XXIX. Загадка  Глава XXX. Голос преследуемых 191 Глава 31 Семья Элиаса
 Глава XXXII. Изменения 207 Глава XXXIII. Игральные карты с тенями 211
 Глава XXXIV. Открытие 217 Глава XXXV. Катастрофа 223 Глава XXXVI.
 Что говорят и думают люди. Глава 37. Vae Victis! 235 Глава 38. Проклятые 244
 Глава XXXIX. Мария Клара выходит замуж 248 Глава XL. Погоня на озере 259
 Глава XLI. Отец Дамасо объясняет 267 Эпилог 271.
***
ХОСЕ РИСАЛЬ.


 Доктор Хосе Рисаль, о котором идёт речь в «Noli Me Tangere», является самым ярким персонажем в истории Филиппинских островов. Он был не только великим мучеником
за свободу и за благополучие своих собратьев,
но и, без сомнения, величайшим из когда-либо живших филиппинцев, и его народ чтит его память так же, как мы чтим память Вашингтона.

Ризал родился 19 июня 1861 года в пуэбло Каламба, в
провинции Лагуна, на острове Лусон. Он происходил из тагальской семьи
, в которой, как говорят, была небольшая примесь китайской крови
, и обладал значительным имуществом. В детстве он демонстрировал
необычайное развитие не по годам. Говорят, что в восемь лет он начал писать стихи на своём родном языке, в четырнадцать поставил успешную мелодраму, а позже стал получать призы на литературных конкурсах вместе с признанными талантами.

 После окончания Манильского университета и получения диплома он
После обучения у отцов-иезуитов его отправили в Европу
для завершения образования. Он учился в испанских
и немецких университетах и получил степени доктора медицины
и доктора философии. Помимо знания семи языков, он
зарекомендовал себя как блестящий специалист в области
оптической хирургии. Некоторое время он был главным
помощником всемирно известного специалиста в Вене.

Во время пребывания в Европе Рисаль написал несколько книг, а также уделял много времени скульптуре и живописи. Он обладал выдающимися художественными способностями.
а некоторые из его произведений теперь хранятся у друзей, которым они достались. Самое известное произведение Рисаля — «Noli Me Tangere»
написанное в Бельгии примерно в 1886 или 1887 году. Этот роман с его яркими
картинами жизни на Филиппинах и разоблачением испанского
произвола и угнетения вызвал у монахов лютую ненависть к автору
и стал причиной безжалостных преследований, которые закончились
только его смертью.

 В 1889 году доктор Рисаль вернулся на Филиппины, но вскоре был вынужден покинуть родную землю, чтобы избежать насильственной высылки. После
после непродолжительного пребывания в Японии он отправился в Лондон, где опубликовал
работу по истории Филиппинских островов. Примерно в то же время
было опубликовано продолжение "Noli Me Tangere" под названием "Флибустьерство"
. Ненависть священников к нему еще больше усилилась
эта постановка разожгла правительство Манилы, и монахи вынудили
монахов запретить распространение любых его произведений. Копии его романов сжигали на площадях, и за обладание ими можно было поплатиться жизнью. До недавнего времени это было
Получить экземпляр произведений Рисаля было практически невозможно, и
пришлось отправиться в Европу, чтобы приобрести тот, с которого был сделан следующий сокращённый перевод.

 В 1892 году доктор Рисаль так сильно захотел снова увидеть свою прекрасную родину, что, несмотря на все грозившие ему опасности, рискнул вернуться в Манилу. Но едва он ступил на берег, как был арестован и брошен в тюрьму. Монахи потребовали его казни на том основании, что он распространял подстрекательские
листовки с целью поднять восстание, но впоследствии
Расследование показало, что эти листовки были подброшены в его багаж на таможне благодаря интригам монахов-августинцев. Несмотря на его возмущённые заявления о невиновности, испанский генерал Деспужоль приговорил Рисаля к высылке в Дапитан на острове Минданао. Хотя Деспужоль знал о мошенничестве монахов, ему не хватило смелости отменить свой указ об изгнании, потому что он боялся, что и сам навлечёт на себя ненависть могущественных религиозных корпораций.

 После четырёх лет изгнания Рисаль ясно увидел, что враждебность
монахи не позволили бы ему жить на родине. В 1896 году на острове Куба вспыхнула эпидемия жёлтой лихорадки, и Рисаль вызвался оказать медицинскую помощь испанскому правительству. Рамон Бланко, в то время главнокомандующий испанскими войсками на Филиппинах, принял это щедрое предложение и вызвал молодого человека в Манилу, чтобы тот мог немедленно отплыть на Кубу. Встревоженные
демонстрациями народной любви к Рисалю, который олицетворял чаяния филиппинского народа, испанские власти нарушили своё обещание
вместе с ним и заключил его в тюрьму Фуэрса-де-Сантьяго. Ему предъявили ложные обвинения, устроили военный трибунал, и под давлением религиозных орденов он был приговорён к расстрелу как предатель.

 На рассвете 30 декабря 1896 года его привели к месту казни
на прекрасном острове Лунета, откуда открывался вид на спокойную гладь Манильского залива. Объявления о мероприятии были опубликованы по всем островам
, а день, когда оно должно было состояться, был объявлен праздничным. Тысячи людей
собрались вокруг выбранного места, и сочувствие было настолько очевидным
беспомощных филиппинцев и человека, который должен был умереть ради них.
Испания собрала десять полков своих солдат в этом месте.
Население должно быть запугано.  Герой нации вот-вот станет мучеником нации.
Подняв голову, он взглянул на собравшихся вокруг него людей и улыбнулся.
Ему связали руки за спиной и заставили смотреть на воды залива. Напрасно он протестовал и умолял, чтобы ему позволили умереть лицом к лицу со своими палачами. Для этой кровавой работы был выбран отряд его соотечественников, служивших в испанской армии. Они натянули
Он занял позицию, чтобы выстрелить ему в спину. Был отдан приказ стрелять,
но только у одного хватило смелости подчиниться. Пуля попала точно в цель,
и герой упал, но для того, чтобы лишить его жизни, потребовался ещё один выстрел. Его
молодая жена оставалась с ним до конца. Лучшая надежда филиппинского народа была разбита; свет в тёмном царстве погас.

Рисаль не был экстремистом, не верил в жестокие и кровавые методы, не был революционером. Он стремился добиться умеренных и разумных реформ, ослабить гнёт монахов, пересмотреть титулы
своей земли и сделать возможным образование и возвышение
своего народа. Он любил Испанию, как свою собственную страну, и неоднократно
использовал свое влияние против мятежных мер, предложенных другими
Филиппинские лидеры. Его казнь была лишь одним из многочисленных актов насилия.
которые характеризовали правление Испании на Филиппинах.

В завершение этого краткого очерка о жизни Рисаля мы можем лишь процитировать оценку, данную ему доктором Фердинандом Блюментриттом, профессором Лейтмерицкого университета в Австрии, который подготовил биографический очерк о Рисале. Доктор Блюментритт сказал:

«Рисаль — не только самый выдающийся человек среди своего народа, но и величайший из всех, кого произвела на свет малайская раса. Память о нём никогда не угаснет на его родине, и будущие поколения испанцев ещё научатся произносить его имя с уважением и почтением».






МОНАХИ И ФИЛИППИНЦЫ.

ГЛАВА I.

УЖИН ДОНА САНТЬЯГО.


В конце октября дон Сантьяго де лос Сантос, более известный как капитан Тиаго, устроил званый ужин.
Хотя, вопреки своей привычке, он объявил об этом только во второй половине дня.
Ужин стал главной темой для обсуждения в Бинондо, других пригородах Манилы и даже в городе, обнесённом стеной. Капитана Тьяго считали очень либеральным человеком,
и его дом, как и его страна, был открыт для всех, кто стремился к
удовольствию или к разработке какого-нибудь нового и смелого плана.

 Ужин был устроен в доме капитана на улице Аналоаг. Здание
обычного размера, в архитектурном стиле, характерном для этой страны, и расположено на том рукаве реки Пасиг, который называется
какой-то ручей Бинондо. Этот ручей, как и все ручьи в Маниле, удовлетворяет множество потребностей.
Он используется для купания, замешивания строительного раствора, стирки,
рыбной ловли, в качестве средства передвижения и связи и даже для
питьевой воды, когда китайские водоносы считают удобным использовать
его для этой цели. Несмотря на то, что это самая важная артерия
самой оживлённой части города, где громче всего слышен шум торговли
и где движение наиболее загружено, на протяжении мили реку пересекает
только один деревянный мост. Шесть месяцев в году
Один конец этого моста не работает, а другой в оставшееся время будет непроходим.

 Дом низкий и немного перекошен.  Однако никто не знает,
являются ли неровные линии здания следствием дефекта зрения архитектора, который его построил, или же они возникли в результате землетрясений и ураганов.

Широкая лестница с зелёными балюстрадами и местами, покрытыми ковром, ведёт из загуана, или выложенного плиткой вестибюля, на второй этаж дома. По обеим сторонам лестницы расположен ряд
цветочные горшки и вазы, расставленные на фарфоровых подставках, поражают своей яркостью и фантастическим дизайном. Поднявшись наверх, мы попадаем в просторный зал, который на этих островах называется caida. Сегодня он служит обеденным залом. В центре комнаты стоит большой стол, богато украшенный и буквально прогибающийся под тяжестью деликатесов.

Прямым контрастом этим мирским приготовлениям служат пёстрые цветные религиозные картины на стенах — такие сюжеты, как «Чистилище», «Ад»,
 «Страшный суд», «Смерть праведника» и «Смерть грешника».
Грешница. Под ними, в красивой раме в стиле ренессанс, находится большая любопытная гравюра на льняной ткани, изображающая двух пожилых дам. На картине есть надпись:
«Богоматерь Мира, покровительница путешественников, почитаемая в Антиполо, в образе нищенки навещает благочестивую жену знаменитого капитана Инес во время её болезни». В той части комнаты, которая обращена к реке, капитан Тьяго соорудил фантастические деревянные арки, наполовину
Китайская, наполовину европейская, через которую можно попасть на крышу, покрывающую часть первого этажа. Эта крыша служит верандой, и
Она была украшена разноцветными китайскими фонариками и превращена в очаровательную беседку или сад. Салон, или главная комната дома, где собрались гости, сияет огромными зеркалами и блестящими люстрами, а на сосновом помосте стоит дорогое пианино тончайшей работы.

 Люди почти заполнили эту комнату: мужчины держались с одной стороны, а женщины — с другой, как будто они были в католической церкви или синагоге. Среди женщин было несколько молодых девушек, как местных, так и испанок.  Иногда одна из них забывалась и зевала.
но тут же попыталась скрыть это, прикрыв рот своим
веером. Разговор шел вполголоса и затихал в
неясных односложных фразах, похожих на невнятные звуки, слышимые ночью в
большом особняке.

Пожилая женщина с добрым лицом, двоюродная сестра капитана Тьяго,
приняла дам. Она говорила по-испански, не соблюдая никаких грамматических правил, а её любезность заключалась в том, что она предлагала испанским дамам сигареты и орехи бетеля (ни то, ни другое они не употребляют)
и целовала руки местных женщин на манер
монахи. Наконец бедная старушка совсем выбилась из сил.
и, воспользовавшись отдаленным грохотом, вызванным разбитием
тарелки, опрометью бросилась на разведку, бормоча:
"Jes;s! Просто подождите, вы, ни на что не годные!

Среди мужчин было несколько больше оживления. В одном углу
комнаты сидели несколько кадетов, которые с некоторым интересом болтали,
но вполголоса. Время от времени они оглядывали толпу и указывали друг другу на разных людей, при этом смеясь более или менее наигранно.

 Единственными, кто, казалось, действительно получал удовольствие, были
Два монаха, два горожанина и армейский офицер собрались вокруг небольшого столика, на котором стояли бутылки с вином и английское печенье. Офицер был высоким, пожилым и загорелым и выглядел так, как мог бы выглядеть герцог Альба, если бы его понизили до должности в гражданской гвардии. Он говорил мало, но то, что он говорил, было коротко и по существу. Один из монахов был молодым доминиканцем, красивым и одетым с большим вкусом. Он носил очки в золотой оправе и сохранял юношескую серьёзность. Однако другой монах
Он был францисканцем, много говорил и ещё больше жестикулировал.  Несмотря на то, что его волосы начали седеть, он казался хорошо сохранившимся и крепким здоровьем.  Его великолепная фигура, проницательный взгляд, квадратная челюсть и богатырское телосложение придавали ему вид переодетого римского патриция.  Он был весел и говорил быстро, как человек, который не боится высказываться.  Какими бы резкими ни были его слова, его весёлый смех сглаживал любое неприятное впечатление.

Что касается горожан, то один из них был невысокого роста и носил чёрную бороду.
Самой заметной чертой его лица был большой нос — настолько большой
что вы с трудом могли поверить, что это все его собственное. Другой
был молодой блондин, очевидно, недавно прибывший в страну.
Последний вел оживленную дискуссию с францисканцем.

"Ты увидишь, - сказал монах, - когда пробудешь в деревне
несколько месяцев, и убедишься, что то, что я говорю, верно.
Одно дело править в Мадриде, и совсем другое - на Филиппинах ".

"Но..."

"Я, например", - продолжил отец D;maso, возвысив голос, чтобы предотвратить
другой говорить: "Я, который может указывать на мои двадцать три года
Тот, кто питается бананами и рисом, может с некоторым авторитетом говорить на эту тему. Не приходите ко мне с теориями или аргументами, потому что я знаю местных. Помните, что, когда я приехал в эту страну, меня отправили в небольшой приход, жители которого в основном занимались сельским хозяйством. Я не очень хорошо понимал тагальский, но принимал исповеди женщин, и мы умудрялись понимать друг друга. На самом деле они так хорошо обо мне отзывались, что три года спустя, когда меня отправили в другой, более крупный город, где появилась вакансия,
После смерти приходского священника все женщины были в слезах. Они завалили меня подарками, проводили с музыкой...
"Но это только показывает..."

"Погоди, погоди! Не торопись! Мой преемник пробыл там ещё меньше.
Но когда он уезжал, провожать его пришло больше людей,
было пролито больше слёз и сыграно больше музыки, хотя он обращался с людьми хуже, чем я, и повысил церковные сборы почти вдвое по сравнению с тем, что взимал я.
"Но позвольте мне..."

"Кроме того, я прожил в городе Сан-Диего двадцать лет, и это было"
всего несколько месяцев назад... я уехал. Двадцать лет!
Наверняка любой согласится, что двадцати лет достаточно, чтобы
познакомиться с городом. В Сан-Диего проживало шесть тысяч
человек, и я знал каждого из них, как родного сына. Я знал даже
их личные дела; я знал, в чём этот человек был «нечист на руку»,
где у той заноза в пятке, какие промахи совершала каждая девушка и с кем, и кто был настоящим отцом каждого ребёнка, ведь я принимал все их признания, и они всегда признавались без утайки. Я
Я могу подтвердить свои слова словами Сантьяго, нашего хозяина, ведь у него есть значительная собственность в том городе, и именно там мы подружились. Ну что ж! Это покажет вам, что за люди местные жители: когда я уезжал, меня провожали всего несколько старух и братьев-мирян. И это после того, как я прожил там двадцать лет! Разве вы не видите, что это
несомненно доказывает, что все реформы, проводимые министрами
правительства в Мадриде, совершенно абсурдны?
Теперь настала очередь молодого человека недоумевать. Лейтенант, который
он слушал спор, нахмурив брови. Маленький человечек
с черной бородой приготовился оспорить или поддержать
аргументы отца Дамасо, в то время как доминиканец довольствовался тем, что сохранял полный нейтралитет.

"Но верите ли вы..." - наконец спросил молодой человек с любопытством в голосе.
Он смотрел прямо на монаха.

"Верю ли я в это? Как верю Евангелию! Туземец такой ленивый!"

— Ах! Простите, что перебиваю вас, — сказал молодой блондин, понижая голос и придвигаясь ближе к собеседнику, — но вы произнесли слово, которое меня заинтересовало. Неужели эта лень — ваша неотъемлемая черта?
о коренных жителях, или это правда, как сказал один иностранный путешественник, говоря о стране, жители которой принадлежат к той же расе, что и эти,
что эта лень — всего лишь выдумка, чтобы оправдать нашу собственную
леность, нашу отсталость и недостатки нашей небесной системы?
"Ба! Это не что иное, как зависть! Спросите сеньора Ларуху, который очень хорошо знает эту страну, есть ли в мире кто-то, кто может сравниться с коренными жителями в лени и невежестве."

«Это факт, — ответил упомянутый коротышка, — что нигде в мире не найдётся человека более ленивого, чем туземец.
Совершенно нигде!»

"Ни более жестокими и неблагодарными!"

"И с более низким уровнем образования!"

Как-то неспокойно, светловолосый мужчина начал поглядывать о
номер. - Джентльмены, - сказал он тихим голосом, - я полагаю, что мы находимся в
доме местного жителя, и эти юные леди могут...

- Ба! Не будьте такими чувствительными. «Как давно вы в стране?»

 «Четыре дня», — ответил молодой человек, слегка смутившись.

 «Вы приехали сюда в качестве наёмного работника?»

 «Нет, сэр.  Я приехал по собственной инициативе, чтобы познакомиться со страной».

 «Боже, какой же вы редкий экземпляр!» — воскликнул отец Дамасо, глядя на него.
смотрю на него с любопытством. - Приехать сюда за свой счет ради таких
глупых целей! Что за феномен! И когда об этой стране написано столько книг
...

Затем, с неожиданной силой ударив по ручке своего кресла, он воскликнул:
"Страна гибнет; она уже потеряна. Правящая власть
поддерживает еретиков против служителей Бога".

«Что вы имеете в виду?» — снова спросил лейтенант, приподнимаясь со стула.


 «Что я имею в виду?» — повторил отец Дамасо, снова повышая голос и поворачиваясь к лейтенанту.
 «Я имею в виду то, что говорю. Я имею в виду, что, когда
Священник не подпускает труп еретика к своему кладбищу, и никто, даже сам король, не имеет права вмешиваться, а тем более наказывать. И всё же генерал, жалкий маленький генерал...
— Отец! Его превосходительство является вице-королём и представителем Его
Величества короля! — воскликнул офицер, поднимаясь на ноги.

«Какое мне дело до его превосходительства или до кого-либо из ваших вице-королевских представителей!
— ответил францисканец, в свою очередь поднимаясь. — В любое другое время, кроме нынешнего, его бы сбросили с лестницы так же, как религиозные корпорации поступали с
кощунственный губернатор Бустаменте в свое время. Это были дни,
когда была вера!"

"Я скажу вам прямо здесь, что я не позволяю никому ... Его превосходительство
представляет Его Величество короля!"

"Мне все равно, король он или негодяй. Для нас нет царя
иного, кроме истинного..."

«Немедленно прекратите!» — угрожающе крикнул лейтенант, словно обращаясь к своим солдатам. «Возьмите свои слова обратно, или завтра я доложу об этом его превосходительству».
 «Идите и доложите ему немедленно! Идите и доложите ему!» — ответил отец Дамасо.
с сарказмом, в то же время приближаясь к лейтенанту с его
кулаки в два раза. "Вы не подумайте, что я ношу
платье монаха, я не человек. Спешите! Иди и скажи ему! Я одолжу
тебе свою карету ".

Дискуссия начала становиться смешной по мере того, как ораторы становились все более
разгоряченными, но, к счастью, в этот момент вмешался доминиканец.

«Джентльмены! — сказал он властным тоном с характерным для монахов гнусавым выговором. — Нет никаких причин, по которым вы должны запутывать дело или обижаться там, где это неуместно
предполагалось. Мы должны различать то, что отец Дамасо говорит как
мужчина, и то, что он говорит как священник. Что бы он ни говорил как священник,
это не может быть оскорбительно, ибо слова священника считаются
абсолютной правдой ".

«Но я понимаю его мотивы, отец Сибила!» — перебил его лейтенант, который видел, что его втягивают в настолько тонкую игру, что, если он позволит ей продолжаться, отец Дамасо выйдет сухим из воды. «Я прекрасно понимаю его мотивы, и ваше преподобие тоже их поймёт. В отсутствие
Отец Дамасо из Сан-Диего, его помощник, похоронил тело очень достойного человека. Да, сэр, чрезвычайно достойного человека! Я был знаком с этим человеком и часто бывал у него в гостях. А что, если он никогда не исповедовался? Я тоже не исповедуюсь. Говорить, что он покончил с собой, — ложь и клевета. Такой человек, как он, с сыном, чей успех и любовь были для него дороже всего на свете;
Человек, который верил в Бога, выполнял свой долг перед обществом, был благородным и справедливым, — такой человек не совершает самоубийства. Вот так
что я говорю! Я не рассказываю вам всего, что думаю по этому поводу,
и ваше преосвященство должно быть очень благодарно мне за то, что я сдерживаюсь.
 Отвернувшись от францисканца, он продолжил: "Как я уже говорил,
этот священник, вернувшись в город после жестокого обращения со своим помощником, приказал забрать тело этого человека и выбросить его с кладбища, чтобы его похоронили неизвестно где. Город Сан-Диего
был слишком труслив, чтобы протестовать, хотя на самом деле мало кто
что-то знал об этом деле. У погибшего не было родственников в городе
его единственный сын был в Европе. Однако его превосходительство узнал об
этом деле и, будучи в глубине души честным, приказал наказать
священника. В результате отец Дамасо был переведен в
другой, но лучший город. Вот и все, что от него требовалось. Теперь ты можешь
проводить все различия, какие захочешь ".

Сказав это, он покинул группу.

«Мне очень жаль, что я затронул столь деликатную тему, — сказал
отец Сибила, — но, в конце концов, если переезд из одного города в другой был вам на пользу...»

«Как это могло быть мне на пользу? А как же всё то, что я...»
— Потерялся? — перебил его отец Дамасо, едва сдерживая ярость.

 — Добрый вечер, господа! Добрый вечер, отец! — сказал капитан Сантьяго, который в этот момент вошёл в комнату, ведя за руку юношу.
Поприветствовав таким образом своих гостей, он поцеловал руки священникам, которые, кстати, забыли дать ему благословение. Доминиканец снял очки в золотой оправе, чтобы получше рассмотреть вновь прибывшего.
Отец Дамасо, побледнев при виде этого, уставился на юношу широко раскрытыми глазами.

"Имею честь представить вам дона Кризостомо Ибарру,
сын моего покойного друга, - сказал капитан Тьяго. "Молодой человек
только что прибыл из Европы, и я был с ним встретиться." При одном лишь
упоминание имени, возгласы были слышны во всех частях
номер. Лейтенант, совершенно забывшись, не помешало
приветствую его хозяина, но сразу же подошел молодой человек и обследован
его с ног до головы. Юноша обменялся обычными приветствиями с
теми, кто собрался вокруг него. Он не выделялся ничем примечательным,
кроме своего мрачного наряда, который резко контрастировал с нарядом
другие присутствующие. Его атлетическое телосложение, внешность и каждое его движение свидетельствовали о том, что у него прекрасно развиты и ум, и тело. По его открытому и живому лицу можно было понять, что в его жилах течёт испанская кровь. Хотя его волосы, глаза и кожа были тёмными, щёки слегка румянились, что, без сомнения, было связано с проживанием в холодных странах.

«Что?! — воскликнул он с радостным удивлением. — Приходской священник из моего родного города! Отец Дамасо, близкий друг моего отца!» Все в комнате посмотрели на францисканца, но тот не пошевелился.

«Вы должны меня извинить, если я ошибся», — добавил Ибарра, немного сомневаясь из-за апатии монаха.


 «Вы не ошиблись, — наконец ответил священник напряжённым голосом, — но ваш отец никогда не был моим близким другом».
 Ибарра медленно убрал протянутую руку, с большим удивлением глядя на монаха. Обернувшись, он столкнулся лицом к лицу с лейтенантом, который как раз подходил.

"Мальчик мой, ты сын дона Рафаэля Ибарры?"
Молодой человек поклонился в знак согласия. Отец Дамасо откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на лейтенанта.

«Добро пожаловать в твою страну! Пусть ты будешь в ней счастливее, чем был твой отец!» — воскликнул офицер дрожащим голосом. «Я много общался с твоим отцом и хорошо его знал. Могу сказать, что он был одним из самых достойных и благородных людей на Филиппинах».
 «Сэр, — взволнованно ответил Ибарра, — ваши похвалы в адрес моего отца заставляют меня усомниться в его судьбе. Даже сейчас я, его родной сын, ничего об этом не знаю.
Глаза старика наполнились слезами. Он повернулся и поспешно
ушёл. Ибарра остался один посреди
комната. Хозяин исчез, и он повернулся к группе джентльменов,
которые, как только увидели его приближение, образовали полукруг, чтобы поприветствовать
его.

"Господа, - сказал он, - в Германии, когда незнакомец посещает любой
социальные функции и некому представить его, это
допустимый для него, чтобы представиться. Позвольте мне воспользоваться
этой практике. Джентльмены, меня зовут Хуан Кризостомо Ибарра-и- Магсалин.
Остальные по очереди назвали свои имена, большинство из которых были сравнительно неизвестными.

 «Меня зовут А----а», — сказал один из молодых людей, чопорно поклонившись.

«Тогда, возможно, я имею честь обратиться к поэту, чьи произведения
поддерживают во мне любовь к моей стране? Мне сказали, что вы
перестали писать, но никто не объяснил мне почему».
«Почему? Потому что нет смысла призывать муз для ложных и
глупых целей. Против одного человека возбудили дело за то, что он
переложил на стихи правдивую историю о Перо Грулло. Я не собираюсь
попадать в подобную передрягу». Они могут называть меня поэтом, но дураком они меня не назовут.
"А ты не можешь рассказать нам, что это была за правдивая история?"

"Да. Поэт сказал, что сын льва тоже лев, и для
сказав это, он едва не был изгнан".

"Ужин готов", - объявил официант, которого позаимствовали из ресторана.
C;f; Campa;a. Гости начали файл в столовую, нет,
однако, без особых вздохов, и даже какие-то молитвы среди женщин,
особенно аборигены, что страшный роман скоро кончится.






ГЛАВА II

ЗА ОБЕДЕННЫМ СТОЛОМ.


Отец Сибила выглядел довольным. Он спокойно шёл вперёд, и на его сомкнутых тонких губах не было ни тени презрения. С другой стороны,
францисканец был в очень плохом настроении. Подойдя к столу, он
он опрокинул стулья, которые оказались у него на пути, и дал пощёчину одному из кадетов. Лейтенант был очень серьёзен и мрачен.

 Два монаха инстинктивно направились к главе стола,
возможно, по привычке, и, как и следовало ожидать, столкнулись
у одного и того же стула. Затем с тяжеловесной учтивостью
каждый из них попросил другого сесть, по очереди объясняя, почему
другой должен занять место первым. Все за столом понимали,
что на самом деле чувствовали оба, и все прекрасно знали, что
тот, кто не занял желанное место, будет недовольно ворчать до конца вечера. Фарс происходил примерно так:

"Садись, брат Дамасо! Это место для тебя!"

"Нет, садись, брат Сибила!"

"Ты старый друг семьи, хранитель её самых сокровенных тайн; твой возраст, твоё достоинство, твоё----"

«Нет, с возрастом всё в порядке, но, с другой стороны, вы священник в этом пригороде», — ответил отец Дамасо неискренним тоном, не вставая, однако, со стула.

 «Как прикажете, я подчиняюсь», — заключил отец Сибила, собираясь сесть.

«Но я этого не приказывал, — возразил францисканец. — Я этого не приказывал».
 Отец Сибила уже собирался занять своё место, не обращая внимания на протесты брата, когда их взгляды случайно встретились.
 Согласно религиозным обычаям Филиппин, самый высокопоставленный военный офицер стоит ниже даже монастырского повара.
 «Cedent arma tog;», — сказал Цицерон в Сенате. «Cedent arma cott;», — говорят монахи на Филиппинах.
Однако отец Сибила был человеком культурным и утончённым, и, как только он заметил это выражение
глядя на лейтенанта, сказал: «Здесь! Мы теперь в миру, а не в церкви. Это место принадлежит тебе, лейтенант!» Но, судя по тону его голоса, он думал, что, хотя он и был в миру, а не в церкви, место всё равно принадлежало ему. Лейтенант, то ли чтобы избавить себя от лишних хлопот, то ли
чтобы не сидеть между двумя монахами, в нескольких словах отказался от этой чести.


Ни один из спорщиков не подумал о хозяине дома. Ибарра
увидел, как тот смотрит на происходящее и довольно улыбается.

"Как же так, дон Сантьяго! Вы не собираетесь сесть с нами?"

Но все места были уже заняты, а Лукулл не обедал
в доме Лукулла.

"Сиди спокойно! Не вставай!" - сказал капитан Тьяго, положив руку на
плечо молодого человека. - Дело в том, что этот пир устраивается в
честь Пресвятой Девы в связи с вашим благополучным прибытием. Сюда! Принесите
тинолу! Я заказал немного тинолы, приготовленной специально для вас, потому что чувствую
совершенно уверен, что вы не пробовали ее с тех пор, как покинули Филиппины
давным-давно."

Принесли большое блюдо, все еще дымящееся и наполненное до краев
с тинолой. Доминиканец, пробормотав «Бенедиктит» (на который
лишь немногие из присутствующих могли ответить), начал подавать
блюдо. То ли по невнимательности, то ли по какой-то другой
причине он передал отцу Дамасо тарелку, наполненную супом и
тушёным мясом, но содержащую лишь два маленьких кусочка
курицы, костлявую шейку и жёсткое крылышко. Тем временем
остальные, особенно Ибарра, ели самые лучшие кусочки. Францисканец, конечно же, заметил это, заёрзал
над рагу, набрал в рот супа и уронил ложку
положил что-то в свою тарелку и отодвинул блюдо в сторону. Пока это происходило
доминиканец, казалось, был поглощен разговором с
молодой блондинкой. Сеньор Ларуха тоже разговорился с Ибаррой.

"Сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз были в этой стране?" сказал он.

"Около семи лет", - ответил Ибарра.

- Ты, должно быть, совсем забыл об этом.

"Напротив, хотя моя страна, кажется, забыла меня",
Я всегда помнил о ней.

"Что вы имеете в виду?" - вмешалась блондинка.

"Я имею в виду, что уже больше года я не получал отсюда никаких известий,
так что теперь я чувствую себя совершенно чужим. Я до сих пор не знаю, как и
когда умер мой отец.
"Ах!" — воскликнул лейтенант.

"Где вы были, что не дали о себе знать?" — спросила одна из дам. "Когда я вышла замуж, мы телеграфировали на полуостров."

"Сеньора, последние два года я был в Северной Европе,
в Германии и Польше".

"А какая страна Европы вам нравится больше всего?" - спросила молодая блондинка,
которая с интересом слушала.

"После Испании, которая является моей второй родиной, о, любая свободная страна
в Европе".

"Вы, кажется, много путешествовали - что самое примечательное?
что вы наблюдали?" - спросил Ларуха.

Ибарра, казалось, размышлял над вопросом. "Примечательно?
Каким образом?

- Например, в жизни разных народов, в их социальной,
политической и религиозной жизни...

Ибарра некоторое время размышлял. «Я всегда считал своим долгом
изучить историю страны, прежде чем посетить её, и обнаружил, что
национальное развитие неизменно следует совершенно естественным законам. Я всегда замечал, что процветание или бедность разных народов
прямо пропорционально их свободе или её отсутствию,
или, другими словами, пропорционально жертвенности или эгоизму
их предков».
 «И это всё, что ты заметил?» — спросил францисканец с громким смехом.
 До этого момента он не произнёс ни слова, сосредоточившись на ужине. «Не стоило тратить ваше состояние на то, чтобы узнать такую мелочь — то, что известно каждому школьнику».
Ибарра пристально посмотрел на него, не зная, что сказать. Гости переглянулись, опасаясь, что вот-вот начнётся ссора. «Дело в том, что...»
Ужин затянулся, и Ваше Преосвященство выпили слишком много вина.
Ибарра уже собирался ответить, но вовремя сдержался и сказал лишь:
«Джентльмены, не удивляйтесь фамильярности, с которой наш старый приходской священник обращается ко мне.  Он обращался со мной так, когда я был ребёнком, и прошедшие с тех пор годы ничего не изменили.  Его Преосвященство». Я получаю от этого определенное удовольствие, поскольку мне это
напоминает о тех днях, когда Его преподобие был частым гостем
в нашем доме и оказывал честь столу моего отца ".

Доминиканец украдкой взглянул на францисканца, который был
дрожа. Ибарра продолжил, вставая со стула: «Вы позволите мне удалиться, ведь я только что приехал и должен уехать из города завтра. Кроме того, мне нужно многое сделать перед отъездом. Ужин практически окончен, а я пью очень мало вина и почти не притрагиваюсь к крепким напиткам. Господа, за Испанию и Филиппины!»

С этими словами он осушил свой бокал, к которому до этого не притрагивался. Старый лейтенант последовал его примеру, но ничего не сказал.

"Не уходи!" — тихо сказал ему капитан Тьяго. "Мария Клара
Она приедет прямо сейчас. Изабель только что пошла за ней. Новый приходской священник из вашего города тоже приедет, и он святой.
"Я приеду завтра перед отъездом. Мне ещё нужно нанести один очень важный визит сегодня вечером, и я действительно должен идти!" С этими словами он удалился. Тем временем францисканец пришёл в себя.

"Вы видите, как это бывает", - сказал он молодой блондинке, жестикулируя
десертным ножом. "Это не что иное, как гордыня. Он не мог вынести, если бы
священник упрекал его. Могут ли порядочные люди поверить в это? Это зло
Последствия отправки молодых людей в Европу. Правительству следует запретить это.
 Той ночью молодой блондин написал, среди прочего, в первой главе своих «Колониальных исследований»: «Как шея и крыло курицы в тарелке монаха с тинолой могут испортить веселье на пиру!»
Среди прочих его наблюдений были следующие:
«На Филиппинах самый незначительный человек на ужине или пиру — это хозяин. Хозяину дома достаточно просто выйти на улицу, и всё пройдёт как по маслу.» В настоящем
При таком положении дел было бы неплохо запретить филиппинцам покидать свою страну и не учить их читать.






Глава III

Еретик и революционер.


Ибарра всё ещё пребывал в замешательстве, но вечерний бриз, который в Маниле в это время года всегда прохладный и освежающий, словно мягко приподнял туман, застилавший ему глаза. Он снял шляпу
и глубоко, протяжно вздохнул.

 Мимо проезжали люди всех национальностей в быстрых экипажах или в неспешных арендованных каретах. Он шёл в свойственной ему медленной манере
Он был погружён в глубокие раздумья и в то же время ленив и направлялся к площади Бинондо. Он оглядывался по сторонам в поисках чего-то старого и знакомого. Да, там были всё те же старые улицы, всё те же старые дома с
белыми и синими фасадами, всё те же старые стены, покрытые
побелкой или перекрашенные в жалкую имитацию гранита; там была
та же старая церковная башня, на которой часы с прозрачным
циферблатом всё ещё показывали время; там были и старые китайские
лавки с грязными занавесками и железными прутьями, один из которых
так и не починили, потому что он сам погнул его, когда был
мальчиком.

«Здесь всё происходит медленно!» — пробормотал он и продолжил путь по улице мимо ризницы.

 Пока они раскладывали мороженое по тарелкам, уличные торговцы всё ещё выкрикивали «сорбет».
Те же маленькие лампы на кокосовом масле освещали прилавки,
где местные женщины и китаянки продавали сладости и фрукты.

 «Это чудесно!» — воскликнул он. «Это тот самый китаец, который был на этом прилавке семь лет назад. Это та самая старуха, которую я так хорошо помню. Можно подумать, что мои семь лет в Европе были всего лишь сном. И, ей-богу, они до сих пор не починили это
Выбитый из мостовой камень!»
Действительно, камень, который был выбит из мостовой перед тем, как он покинул Манилу, ещё не заменили. Пока он размышлял о том, как удивительно стабильны вещи в такой нестабильной стране, кто-то положил руку ему на плечо. Вздрогнув, он поднял глаза и встретился взглядом со старым лейтенантом, который тоже вышел из дома капитана. На лице офицера, обычно суровом и хмуром, появилась улыбка.

"Будь осторожен, молодой человек!" - сказал он. "Вспомни, что случилось с твоим
отцом!"

«Прошу прощения. Похоже, вы очень уважали моего отца. Не могли бы вы рассказать мне, что с ним случилось?» — спросил Ибарра, пристально глядя лейтенанту в глаза.

 «Вы не знаете?» — сказал офицер.

 «Я спрашивал дона Сантьяго, но он сказал, что ничего не расскажет мне до завтра. У вас нет никаких сведений о нём?»

"Ну да, о нем все знают. Он умер в тюрьме".

Молодой человек отступил назад и дико уставился на офицера. "В
тюрьме! Кто умер в тюрьме?" - Что? - удивленно спросил он.

"Почему, ваш отец, который был арестован", - ответил офицер.
несколько удивленный.

"Что? Мой отец в тюрьме! Арестован и заключен в тюрьму! Чувак, о чем
ты говоришь? Ты знаешь, кем был мой отец? Вы...? - спросил
молодой человек, нервно схватив офицера за руку.

"Я не думаю, что ошибаюсь: дон Рафаэль Ибарра".

"Да. Дон Рафаэль Ибарра", - повторил молодой человек, едва
произносить слова.

"Я думал, что вы это знаете", - сказал офицер сочувственно
голосом, когда он увидел, какое волнение вызвали его слова. "Я думал, что
вы это знаете; но будьте храбры. Здесь, вы знаете, ни один человек не может быть благородным
не будучи заключенным в тюрьму."

"Я не могу поверить, что вы не шутите", - ответил Ибарра после
нескольких минут глубокого молчания. "Можете ли вы сказать мне, за какое преступление он
был заключен в тюрьму?"

Старик помолчал, словно размышляя. "Мне кажется странным, что
вас не информировали о делах вашей семьи".

"Последнее письмо отца, которое я получил еще год назад, сказал мне не
будет неловко, если он не напишет мне, потому что он был очень занят. Он
посоветовал мне продолжить учебу, он послал мне свое благословение ...

"В таком случае, он, должно быть, написал вам письмо незадолго до этого".
его смерть. Прошел почти год с тех пор, как мы похоронили его в его родном городе".

"За что арестовали моего отца?" - спросил Ибарра голосом, полным эмоций.

"Причиной ареста было честным. Я должен идти в мой
кварталов; прогулка вместе со мной и тогда я могу вам сказать по
сторону. Возьми меня за руку".

Некоторое время они шли в меланхолическом молчании. Глубоко задумавшись и нервно поглаживая свою бородку, офицер искал вдохновения, прежде чем начать свой печальный рассказ.

 «Как вам хорошо известно, — наконец начал он, — ваш отец был самым богатым
Он был самым влиятельным человеком в провинции, и, хотя многие его любили и уважали, нашлись завистники, которые его ненавидели. У твоего отца было много врагов среди священников и испанцев. Через несколько месяцев после твоего отъезда между доном Рафаэлем и отцом Дамасо возникли разногласия, но я не знаю, в чём они заключались. Отец Дамасо обвинил твоего отца в том, что тот не ходит на исповедь. Однако раньше он никогда не ходил на исповедь. Об этом ничего не было сказано, а он и священник были хорошими друзьями, как вы помните. Более того,
Дон Рафаэль был очень благородным человеком и гораздо более честным и справедливым
чем многие, кто регулярно ходит на исповедь. Он был очень добросовестным,
и, рассказывая мне о своих проблемах с отцом Дамасо,
обычно говорил:

"Сеньор Гевара, вы верите, что Бог простит преступление,
например, убийство, просто потому, что в этом преступлении было исповедано
священнику - исповедано человеку, который по долгу службы обязан хранить его
секрет? Простит ли Бог человека, чьё раскаяние вызвано трусливым страхом перед адом? Я придерживаюсь совсем другого мнения о Боге. Я
Я не вижу, как одно зло можно исправить другим или как можно заслужить прощение одними лишь пустыми слезами и пожертвованиями в пользу церкви.
Ваш отец всегда следовал строжайшим правилам морали. Я могу с уверенностью сказать, что он никогда никому не причинял вреда, а, наоборот, всегда стремился добрыми делами компенсировать некоторые несправедливые поступки, совершённые вашими дедами. Однако его проблемы со священниками продолжались и приняли опасный оборот. Отец Дамасо упомянул его с кафедры,
и если он не назвал его по имени, то сделал это по недосмотру
с его стороны, ведь от человека с таким характером можно ожидать чего угодно. Я
предвидел, что рано или поздно дело плохо кончится.
Старый лейтенант сделал паузу на несколько минут, а затем продолжил:
"Примерно в это же время в провинцию приехал человек, который служил в артиллерии, но был уволен из-за своей жестокости и невежества. Этому человеку нужно было зарабатывать на жизнь. Ему
не разрешалось выполнять работу обычного рабочего, так как
это могло нанести ущерб престижу Испании, но он каким-то образом получил эту должность
сборщика налогов на транспортные средства. У него не было никакого образования, и местные жители вскоре это выяснили. Испанец, который не умеет читать и писать, был для них диковинкой, и поэтому он стал объектом всевозможных насмешек. Зная, что над ним смеются, он стыдился собирать налоги. Это плохо сказалось на его и без того скверном характере. Люди передавали ему документы вверх ногами, чтобы посмотреть, как он будет притворяться, что читает их. Он делал это напоказ, а потом, найдя первое пустое место, начинал писать размашистым почерком
персонажи, которые, я могу сказать, очень точно представляли его.
Местные жители продолжали платить налоги, но продолжали высмеивать его. Он
буквально бредил от гнева и довел себя до такого состояния
, что никого не уважал. Наконец, он перекинулся парой слов с твоим
отцом. Случилось так, что однажды, когда коллекционер изучал
документ, который ему дали в магазине, подошли несколько школьников
. Один из них обратил внимание своих товарищей на коллекционера, и все они начали смеяться и показывать на него пальцами
несчастный человек. В конце концов сборщик потерял терпение, быстро развернулся и погнался за своими мучителями. Мальчики, конечно же, разбежались в разные стороны,
при этом подражая ребёнку, который учит алфавит. Ослеплённый
яростью из-за того, что не мог до них дотянуться, он швырнул свою
трость, попал одному из мальчиков по голове и сбил его с ног. Не
удовлетворившись этим, он подошёл и несколько раз пнул мальчика. К
сожалению, в этот момент мимо проходил твой отец. Возмущённый увиденным, он схватил сборщика налогов за руку и сурово отчитал его за
его действия. Сборщик налогов в гневе замахнулся тростью, чтобы ударить,
но твой отец оказался проворнее. С той силой, которую он
унаследовал от своих предков, он, как говорят одни, ударил сборщика,
или, как утверждают другие, просто толкнул его. Дело в том, что
мужчина пошатнулся и упал на землю, ударившись головой о камень. Дон Рафаэль осторожно поднял раненого мальчика и
отнёс его в здание суда неподалёку, оставив сборщика там, где
он упал. У бывшего артиллериста пошла кровь изо рта, и
он умер, не приходя в сознание.

«Естественно, вмешался закон. Они обрушили на вашего отца поток клеветы и обвинили его в ереси и революционной деятельности. Быть еретиком — большое несчастье в любом месте и в любое время, но в тот момент это было особенно так, ведь главный судья провинции был самым ревностным молитвенником в церкви. Быть революционером — ещё хуже». Лучше бы он убил трёх высокообразованных сборщиков налогов, чем подвергся такому обвинению. Все отвернулись от твоего отца, а его книги и бумаги  были конфискованы. Его обвинили в том, что он был подписчиком газеты 'El Correo del
В газетах «Ультрамар» и «Мадрид» писали, что он отправил вас в Германию,
что у него были компрометирующие документы и фотографии,
и... ну, я не знаю, что ещё. На него даже напали за то, что,
хотя он был потомком испанцев, он носил одежду местных жителей.
Если бы ваш отец был кем-то другим, его бы оправдали, потому что врачи констатировали смерть коллекционера по естественным причинам. Однако его состояние, его уверенность в законности своих действий и его ненависть ко всему, что казалось ему незаконным и несправедливым, дорого ему обошлись
ему жизни. Я сам, хоть я терпеть не могу просить о пощаде, называется
на генерал-губернатора, предшественник нынешнего губернатора. Я
обратил внимание на тот факт, что человек, который помогал каждому бедному испанцу, который
давал всем еду и кров, и чьи вены были наполнены
щедрая кровь Испании - такой человек не мог быть революционером.
Напрасно я спорил за него, отдавал за него свою жизнь и клялся
своей воинской честью. К чему всё это привело? Меня плохо приняли,
резко и бесцеремонно выпроводили и назвали дураком.
Старик сделал паузу, чтобы перевести дух. Его молодой спутник не смотрел на него.
Он не пошевелился и не издал ни звука. Рассказчик продолжил: «Я взялся за дело твоего отца. Я обратился к знаменитому филиппинскому адвокату, молодому А----а, но он отказался защищать его. „Я проиграю дело, — сказал он, — моя защита вызовет новые обвинения против него и, возможно, навлечёт их на меня“. Сходите и познакомьтесь с сеньором М----, который является
красноречивым оратором, испанцем и человеком с безупречной репутацией. Я так и сделал, и знаменитый адвокат взялся за это дело, которое он вёл мастерски и блестяще. Но у вашего отца было много врагов,
некоторые из них выполняли свою работу тайно. В деле было много лжесвидетелей, и их клевета, которая в любом другом месте была бы опровергнута одной саркастической фразой адвоката защиты, здесь имела большой вес. Как только адвокат доказывал ложность их обвинений, выдвигались новые. Его обвиняли в незаконном присвоении большого участка земли. На него подавали в суд за ущерб и причинённую травму. Они сказали, что он имел дело с организованной преступностью
или тулисаны, и что таким образом он смог сохранить свою собственность в неприкосновенности. На самом деле дело настолько запуталось, что в течение года никто ничего не понимал. Главного магистрата отстранили от должности и заменили другим, с хорошей репутацией, но, к сожалению, и этот магистрат был смещён через несколько месяцев.

«Страдания, разочарования и тяготы тюремной жизни, а также его огромное горе от осознания неблагодарности стольких людей, которых он считал своими друзьями, в конце концов сломили железный характер твоего отца, и он смертельно заболел. Когда всё было кончено; когда он проявил себя
Он не был виновен в том, что стал врагом своей страны, и не был виновен в смерти сборщика налогов. Он умер в тюрьме, и в его последние часы о нём некому было позаботиться. Я пришёл как раз в тот момент, когда он умирал.
Старик закончил свой рассказ. Ибарра, потрясённый этой печальной историей, не мог произнести ни слова. Они подошли к воротам казармы. Остановившись и пожав руку молодому человеку, офицер сказал: «Мой мальчик, капитан Тьяго может рассказать тебе подробности. Я должен пожелать тебе спокойной ночи, меня зовёт долг
меня". С глубоким волнением, Ибарра схватил Лин за руку лейтенанта,
а потом посмотрел ему вслед молча, пока он не исчез в
дом. Медленно обернувшись, он увидел проезжающий экипаж и сделал
знак извозчику.

- Отель "Лала", - сказал он тихим голосом.

"Этот парень только что вышел из тюрьмы", - сказал сам себе извозчик,
нахлестывая лошадей.






ГЛАВА IV
КАПИТАН ТЬЯГО.


Капитан Тьяго был невысокого роста, но его тело и лицо были хорошо сложены. У него был чистый цвет лица, и на вид ему было не больше тридцати или тридцати пяти лет, хотя
на самом деле он был чем-то большим. В те времена на его лице всегда было приятное выражение.
Его голова была маленькой, круглой и покрытой волосами
чёрными, как эбеновое дерево, длинными спереди и очень короткими сзади.
Согласно свидетельствам, в этой голове было много всего.
Его глаза были маленькими, но не пугающими и всегда бесстрастными. Короче говоря,
капитан мог бы сойти за симпатичного коротышку, если бы
его рот не был изуродован из-за пристрастия к табаку и ореху
бетель, сок которого стекал из уголков его губ и
нарушала симметрию его черт. Однако, несмотря на эти привычки,
и его собственные зубы, и те два, что сделал для него дантист,
по двенадцать песо за каждый, были в хорошем состоянии.

 Тьяго считался одним из самых богатых землевладельцев в Бинондо.
Он также владел большими плантациями в провинциях Пампанга и
Лагуна-де-Бей, особенно в городе Сан-Диего. Арендная плата за все эти земли с каждым годом росла. Сан-Диего был его любимым городом
из-за прекрасных мест для купания, знаменитой бухты и
приятных воспоминаний, связанных с этим районом. Он проводил там
Капитан Тьяго проводил в этом городе не менее двух месяцев в году. У капитана Тьяго также было много недвижимости в Санто-Кристо, на улицах Аналоаг и Росарио. В партнёрстве с китайцем он вёл прибыльный бизнес по продаже опиума. Известно, что у него были контракты с правительством на питание заключённых в Билибиде и что он поставлял корм для многих крупных домов в Маниле. Он пользовался
хорошим расположением властей, был способным, умным и даже смелым
в своих рассуждениях о нуждах других. Поэтому-то
В то время капитан был настолько счастлив, насколько может быть счастлив недалёкий человек в такой стране. Он был богат и в ладах с Богом, правительством и людьми.

 То, что Тьяго был в ладах с Богом, не вызывало сомнений. На самом деле у него не было никаких причин быть в разладе с Богом, поскольку он был хорошо обеспечен в мирских делах и никогда не занимал денег у Бога. Он никогда не обращался к Богу в своих молитвах, даже когда был в отчаянном положении. Он был богат, и он думал, что его деньги могут за него помолиться. Для месс и молитв Бог создал могущественных и возвышенных священников; для особых случаев —
Для религиозных обрядов и четок Бог, по Своей бесконечной доброте, создал бедных людей — бедных людей, которые за песо прочтут полдюжины молитв и прочтут все Святые Книги, вплоть до еврейской Библии, если плата будет достаточно высокой. Если
когда-нибудь он оказывался в затруднительном положении и нуждался в небесной помощи, а у него не было красных китайских свечей, он обращался к святым, давая им большие обещания, чтобы завоевать их расположение и убедить их в своих благих намерениях.

Поэтому капитана Тьяго любили священники и уважали прихожане
ризничие, обласканные китайскими производителями свечей и торговцами фейерверками, были безмерно счастливы в своей вере. Некоторые даже приписывали ему большое влияние при церковном дворе.

 Не стоит сомневаться в том, что капитан был в мире с правительством, просто потому, что это кажется невозможным. Неспособный придумать что-то новое и довольствующийся существующим положением дел, он всегда был готов подчиниться последнему новобранцу в любом правительственном учреждении и даже был готов в любое время года дарить ему такие подарки, как ветчина,
каплуны, индейки и китайские фрукты. Он первым аплодировал любому налогу, введённому правительством, особенно когда чуял, что за этим может последовать возможность получить контракт на его сбор. Он всегда держал наготове оркестры, чтобы исполнять серенады для правительственных чиновников всех рангов, от губернатора до самого мелкого правительственного агента, в их дни рождения, в праздники или по любому другому поводу, например в связи со смертью кого-либо из их родственников или рождением в их семье. Он даже зашёл так далеко, что посвятил хвалебные стихи
В таких случаях он восхвалял своих королевских покровителей, отдавая дань уважения «мягкому и любящему губернатору» или «доблестному и могущественному алькальду».
Капитан был мелким губернатором, или гобернадорсильо, богатой колонии метисов, несмотря на протесты многих, кто считал его неподходящим для этой должности. Он занимал эту должность два года, но за это время сменил десять сюртуков, примерно столько же цилиндров и потерял больше полудюжины тростей.
Его цилиндр и сюртук всегда были на виду в мэрии, во дворце правительства в Мелаканьяне [1] и в штабе армии.
и они всегда появлялись в петушиных боях, на рынке, во всех процессиях и в китайских лавках.
Одетый в этот официальный костюм и с тростью с кисточкой, капитан Тьяго был повсюду.
Он всё устраивал, приводил в порядок и снова приводил в беспорядок всё, к чему имел хоть какое-то отношение, — и всё это с удивительной активностью и ещё более удивительной серьёзностью.

Кощунники называли его глупцом; бедняки — лицемером, жестоким человеком, который зарабатывал на жизнь тем, что делал других несчастными; а подчинённые считали его деспотом и
тиран. А женщины? Ах, женщины! По жалким хижинам нипа ходили клеветнические слухи, и утверждалось, что часто можно было услышать причитания и рыдания, перемежающиеся с детским плачем. Не одна молодая девушка была указана на дверь
злобными соседями со словами: «Видишь, какое у неё изменилось выражение лица и как явно она стыдится».
Но подобные вещи никогда не лишали капитана сна; ни одна молодая девушка не нарушала его покой.


Таким был капитан в то время. Его прошлое было следующим:
был единственным сыном очень богатого, но скупого производителя сахара из Малабона, который не желал тратить ни цента на его образование.
По этой причине юный Сантьяго стал слугой доброго доминиканца,
очень добродетельного человека, который пытался научить его всем
ценным знаниям, которыми обладал. Как раз в то время, когда он
должен был получить счастье изучать логику, смерть его
покровителя, а затем и отца положила конец его учёбе, и с тех пор
он посвятил себя бизнесу. Он женился на красавице из Санта-Крус,
который увеличил его состояние и обеспечил ему положение в обществе.

 Донья Пиа Альба не довольствовалась покупкой сахара, кофе и индиго;
она хотела сеять и пожинать, поэтому молодой муж купил земли в
Сан-Диего. Именно в этом городе он познакомился и подружился с отцом Дамасо и доном Рафаэлем Ибаррой, самым богатым капиталистом города.

Отсутствие наследника в течение первых шести лет его супружеской жизни дало ему прекрасную возможность накопить состояние, что, возможно, было вполне оправданным стремлением. Хотя донья Пиа была красивой, крепкой и хорошо сложенной женщиной, она не могла родить наследника.
Она совершала паломничества, но всё было напрасно. По совету верующих
 Сан-Диего, она посетила Деву Кайасайскую в Таале; она подавала милостыню
и танцевала в процессии перед Девой Турумбской в Пакиле
под майским солнцем, но всё было напрасно. Наконец, по совету
отца Дамасо, она отправилась в Обандо и там танцевала на празднике
Сан-Паскуаль-Байлон и молила о сыне. Хорошо известно, что в
Обандо есть три святилища — Богоматери Саламбау, Святой Клары и Святого
Паскуаля, — которые по необходимости даруют сыновей или дочерей. Благодаря этому
Мудрый триумвират. Донья Пиа стала матерью, но, как и рыбак из «Макбета», который перестал петь, найдя богатое сокровище,
Донья ПиОна утратила свою жизнерадостность, стала очень грустной, и больше никто не видел её улыбки. Все, даже капитан Тьяго, говорили, что это был просто каприз. Послеродовая лихорадка положила конец её страданиям, оставив прекрасную дочь без матери. Отец Дамасо крестил ребёнка, и, поскольку Сан-Паскуаль не дал им сына, о котором они просили, девочке дали имя Мария Клара в честь Девы Саламбау и Санта-Клары. Девочка росла под присмотром своей тёти Изабель — той самой доброй старушки с манерами монаха, с которой мы уже встречались.  Девочка прожила большую часть жизни
Мария Клара жила в Сан-Диего из-за благоприятного для здоровья климата, и пока она была там, отец Дамасо уделял ей много внимания.

 У Марии Клары не было маленьких глаз, как у её отца. Как и у матери,
у неё были большие чёрные глаза, обрамлённые длинными ресницами, блестящие и улыбающиеся, когда она играла, но грустные, глубокие и задумчивые в другое время. В детстве её волнистые волосы были почти светлыми. У неё был
хорошо сформированный нос, не слишком большой и не слишком плоский. У неё был маленький рот красивой формы, как у матери, а на щеках играли ямочки. Её кожа была нежной, как шёлк, и белой, как снег, но её
любящая родительница нашла в ней следы отцовства капитана Тьяго.
маленькие и правильной формы уши.

Тетя Изабель приписывала полуевропейские черты лица ребенка
впечатлению, произведенному на донью Пию. Она вспомнила, увидев мать
незадолго до того, как родился ребенок, плакал перед образом святого
Антонио. Кроме того, у двоюродной сестры капитана Тьяго были такие же черты лица.
Единственным отличием был выбор святых, которым она поклонялась.
 С ней это были либо Дева Мария, либо Сан Мигель. Двоюродная сестра капитана Тьяго, известная философесса, знала
Амат [2] наизусть объяснил всё это, сославшись на влияние планет.


 Мария Клара, всеобщая любимица, росла в окружении любви и
улыбок. Она завоевала расположение даже монахов, когда
оделась в белое для какого-то религиозного шествия. Её длинные
волнистые волосы были вплетены в цветы, к плечам платья
были приделаны два серебряных или золотых крыла, а в руке
она держала двух белых голубей, перевязанных голубыми лентами. Когда она выросла, в ней было столько детского озорства, что капитан Тьяго только и делал, что благословлял святых из Обандо и
советую всем купить красивые статуэтки этой троицы.

В тропических странах девочка становится женщиной в возрасте тринадцати или четырнадцати лет, как растение, которое распускается ночью и цветёт на следующее утро. В этот переходный период, полный тайн и романтики, по совету приходского священника Мария Клара поступила в религиозную обитель Санта-Каталина, чтобы получить от монахинь строгое религиозное образование. Она оставила отца Дамасо
в слезах, как и единственного друга своего детства, Кризостомо
Ибарру. Вскоре после того, как она поступила в монастырь, Ибарра отправился в
Европа. Семь долгих лет девушка жила под присмотром
настоятельницы в здании с железными решетками, отрезанная от
всего мира.

 Тем временем дон Рафаэль и капитан Тьяго, пока Ибарра был в
Европе, а Мария Клара — в монастыре, заметили, что ситуация
меняется, и, в то же время, помня о собственных интересах,
решили, что детей нужно выдать замуж. Излишне говорить, что это соглашение, достигнутое через несколько лет после отъезда Ибарры в Европу, было с одинаковой радостью встречено двумя сердцами.
на противоположных концах света и в совершенно разных условиях.






 ГЛАВА V
ИДИЛЛИЯ НА АЗОТЕ. [3]


 На следующее утро после званого ужина тётя Изабель и Мария Клара
рано отправились на мессу: первая бережно несла свои очки, чтобы
во время причастия она могла читать «Якорь спасения»;
Последняя была красиво одета и держала в руках чётки из голубых бусин, которые служили ей браслетом. Священник едва покинул алтарь, как, к отвращению и удивлению её доброй тёти, которая считала свою племянницу такой же набожной и любящей молиться, как монахиня, девушка захотела уйти
домой. После долгих причитаний старушка несколько раз перекрестилась, и они с Марией встали, чтобы уйти. «Ничего страшного, — сказала Мария, чтобы прекратить ругань, — добрый Бог меня простит. Он должен понимать сердце девушки лучше, чем ты, тётя Изабель».

После завтрака Мария Клара занялась вышивкой,
пока её тётя суетилась с тряпкой, убирая следы вчерашнего
званого вечера. Капитан Тьяго был занят изучением каких-то
бумаг.

 Каждый шум на улице и каждый проезжающий экипаж заставляли девушку
Она дрожала от волнения и мечтала вернуться в монастырь, к своим подругам. Там, думала она, она сможет увидеться с ним без дрожи в голосе и с полным спокойствием.

"Я думаю, Мария, что доктор прав, — сказал капитан Тьяго. — Вам
нужно уехать в провинцию. Вы очень бледны, вам нужно сменить обстановку. Как вам Малабон или Сан-Диего?"

При одном упоминании этого имени Мария Клара покраснела и не смогла ничего сказать.


"А теперь вы с Изабель отправляйтесь в монастырь, чтобы забрать свои вещи и попрощаться с подругами," — продолжил капитан, не поднимая глаз.
его голова. - Ты туда не вернешься. А через четыре или пять дней, когда
твоя одежда будет готова, мы отправимся в Малабон. -- Твоего крестного отца,
кстати, сейчас нет в Сан-Диего. Священник, которого ты видел
здесь прошлой ночью, тот молодой парень, сейчас священник в городе. Он
святой.

"Я думаю, в Сан-Диего тебе будет лучше, кузина", - сказала тетя
Изабель. «Наш дом там лучше, чем тот, что в Малабоне, и, кроме того, скоро начнётся фиеста».
Мария Клара уже собиралась обнять тётю за эти приветственные слова,
но как раз в этот момент перед домом остановилась карета, и молодая девушка
внезапно побледнела.

"Это так", - сказал капитан, а затем изменившимся тоном воскликнул:
"Дон Кризостомо!"

Мария Клара уронила работу, которую держала в руках.
нервная дрожь пробежала по ее телу. Затем на лестнице послышались шаги
и вскоре молодой, мужественный голос. И, словно этот голос обладал какой-то магической силой, девочка стряхнула с себя оцепенение, бросилась бежать и спряталась в молельне.  Отец и тётя не смогли сдержать смех, и даже Ибарра услышала, как за ней закрылась дверь.

Бледная и тяжело дышащая девушка наконец справилась с волнением и начала слушать. Она слышала его голос, тот самый голос, который так долго
слышала только во сне. Вне себя от радости, она поцеловала
ближайшего святого, которым, кстати, оказался святой Антоний,
настоятель монастыря. Счастливый святой! Живой или
вырезанный из дерева, он всегда так очаровательно соблазняет! Снова став самой собой,
она огляделась в поисках щели, через которую можно было бы подсмотреть за молодым человеком.  Наконец, когда он оказался в пределах досягаемости замочной скважины,
Когда она снова увидела его прекрасные черты, её лицо озарилось улыбкой. На самом деле
это зрелище наполнило её такой радостью, что, когда тётя подошла к ней, чтобы позвать её,
Мария Клара бросилась старушке на шею и принялась её целовать.

 «Ты, гусыня! Что с тобой такое?» — наконец смогла спросить старушка, вытерев слёзы.

 Мария Клара из скромности закрыла лицо своей пухлой рукой.

«Иди! Поторопись и приведи себя в порядок!» — сказала пожилая дама ласковым тоном. «Пока он разговаривает с твоим отцом о тебе...
 Иди, не теряй времени!»

Девушка ничего не ответила, но позволила взять себя на руки, как ребёнка, и отнести в свою комнату.

 Капитан Тьяго и Ибарра серьёзно разговаривали, когда наконец появилась тётя  Изабель, почти тащившая племянницу за руку.  Сначала
девушка смотрела куда угодно, только не на присутствующих.  Наконец,
однако, её взгляд встретился со взглядом Ибарры.

Разговор молодых влюблённых поначалу ограничивался
обычными пустяками, теми приятными мелочами, которые, как и
хвастовство европейских народов, доставляют удовольствие и интересны тем,
которые заботятся о них и понимают их, но кажутся смешными посторонним.

 Наконец она, как и все сестры Каина, поддалась ревности и спросила:
«Ты всегда думал обо мне? Ты никогда не забывал меня во время своих многочисленных путешествий по стольким великим городам и среди стольких прекрасных женщин?»

А он, истинный брат Каина, уклонился от ответа и, будучи своего рода дипломатом, сказал: «Мог ли я забыть тебя?» А затем, глядя в её глубокие тёмные глаза, добавил: «Мог ли я нарушить священную клятву? Помнишь ли ты ту бурю, когда ты, увидев меня в слезах у тела моей умершей матери, подошла
Ты подошла ко мне и положила свою руку — ту самую, к которой я так давно не прикасался, — мне на плечо и сказала: «Ты потеряла мать, а у меня её никогда не было».
А потом ты заплакала вместе со мной. Ты любила мою мать, а она любила тебя так, как только мать может любить дочь. Тогда шёл дождь,
ты помнишь, и сверкали молнии, но мне казалось,
что я слышу музыку и вижу улыбку на лице моей покойной матери. — О,
если бы мои родители были живы и могли видеть тебя сейчас! — Той ночью я
взял тебя за руку и, соединив её с рукой моей матери, поклялся всегда
Я буду любить тебя и сделаю тебя счастливой, какая бы судьба ни уготовила мне Небеса. Я никогда не жалел об этой клятве и теперь возобновляю её.
"С того дня, как я попрощался с тобой и вошёл в монастырь,"
— ответила она с улыбкой. "Я всегда помнил о тебе и никогда не забывал, несмотря на наставления моего духовника, который наложил на меня суровые епитимьи. Я вспомнил наши детские игры и маленькие ссоры. Когда мы были детьми, ты находил в реке самые красивые ракушки для наших игр в сиклот
и самые лучшие и красивые камни для нашей игры в синкат. Ты всегда был очень медлительным, глупым и проигрывал, но всегда
платил штраф, который я назначал тебе ладонью. Но я всегда старался бить не сильно, потому что жалел тебя. Ты всегда жульничал, даже больше, чем я, в игре в чуку, и мы обычно
 ссорились из-за этого. Помнишь тот раз, когда ты по-настоящему разозлился? Потом ты заставил меня страдать, но когда я поняла, что мне не с кем ссориться, мы сразу помирились. Мы были ещё детьми, когда
Однажды мы с твоей мамой пошли купаться в ручье под сенью тростника. На берегу реки росло много цветов и растений, и ты называл мне их странные латинские и испанские названия, потому что тогда учился в Атенеуме. Я не обращал на это особого внимания, а развлекался тем, что гонялся за бабочками и пытался поймать маленькую рыбку, которая так легко ускользала от меня среди камней и водорослей на берегу. Ты внезапно исчезла из поля зрения, но когда вернулась, то принесла венок из оранжевых цветов и положила его на
 По дороге домой, когда солнце припекало, я собрал на обочине несколько листьев шалфея, чтобы ты положила их в шляпу и они защитили тебя от головной боли.  Потом ты рассмеялась, мы помирились и остаток пути до дома шли, держась за руки.
 Ибарра улыбнулся, внимательно слушая каждую деталь этой истории.  Открыв бумажник, он достал листок, в который были завернуты несколько увядших, но ароматных листьев шалфея. «Твои листья шалфея», —
сказал он в ответ на её вопросительный взгляд. «Единственное, что ты мне когда-либо дарила».
Она, в свою очередь, достала из-за пазухи маленький белый атласный мешочек.
платье. «Стой!» — сказала она, накрыв его руку своей. «Ты не должен его трогать; это прощальное письмо».
 «То самое, которое я написал тебе перед отъездом?»
 «Мой дорогой сэр, а вы когда-нибудь писали что-то другое?»
 «И что же я тогда сказал?»

"Много неправд; оправдания плохой должника", - ответила она, улыбаясь
и, показывая насколько огромен этих фальшивок были с ней. "Но быть
тихо! Я прочту это вам, но я опущу ваши вежливые речи.
из уважения к вашим чувствам.

Поднимая бумагу на уровень ее глаз, чтобы скрыть ее
— начала она. «Мой...», — я не буду читать вам то, что следует за этим, потому что это неправда.
Она пробежала глазами несколько строк и начала читать снова: «Мой отец хочет, чтобы я уехал, несмотря на мои мольбы. Он говорит, что я мужчина и должен думать о своём будущем и долге; что я должен научиться жить, чего я не могу сделать в своей стране, чтобы в будущем я мог принести какую-то пользу». Он говорит, что если я останусь рядом с ним, в его тени, в этой деловой атмосфере, то никогда не научусь смотреть в будущее.
А когда он уйдёт, я буду как растение
о котором говорит наш поэт Бальтазар: «Оно всегда живёт в воде и никогда не научится переносить минутную жару». — Он упрекнул меня в том, что я плакал, и его упрёк так ранил меня, что я признался, что люблю тебя. Отец остановился, задумался на мгновение и, положив руку мне на плечо, сказал дрожащим голосом:
«Ты думаешь, что только ты умеешь любить, что твой отец не любит тебя и что его сердце не болит от разлуки с тобой? Прошло совсем немного времени с тех пор, как умерла твоя мать, а я уже приближаюсь к тому возрасту, когда
нужна помощь и совет молодых. И всё же я согласен с твоим решением, даже не зная, увижу ли я тебя когда-нибудь снова. Будущее открывается перед тобой, но закрывается для меня. Твоя любовь зарождается, а моя умирает. В твоей крови пылает огонь, но в моей постепенно разливается холод. И всё же ты плачешь и не желаешь пожертвовать настоящим ради будущего, которое принесёт пользу тебе и твоей стране».
Глаза моего отца наполнились слезами, я упал на колени у его ног и обнял его. Я попросил у него прощения и сказал, что готов уйти.

Эмоция, которую выразил Ибарра, положила конец чтению.
Бледный как смерть, он встал и начал нервно расхаживать из стороны в сторону.

"Что случилось?" — спросила она.

"Ты заставила меня забыть о том, что у меня есть обязанности и что я должен немедленно отправиться в свой город. Завтра праздник в память об усопших."

Мария Клара остановилась и несколько минут молча смотрела на него своими большими мечтательными глазами. Затем, взяв несколько цветов из стоявшей рядом вазы, она с чувством сказала:
«Иди! Я не хочу тебя задерживать. Поговорим позже
Мы снова увидимся через несколько дней. Положи эти цветы на могилы
твоих отца и матери.
Через несколько мгновений Ибарра спустился по лестнице в сопровождении
капитана Тьяго и доньи Изабель, а Мария Клара заперлась в молельне.

"Сделай одолжение, скажи Анденгу, чтобы он приготовил дом, и что
Мария и Изабель уже в пути. «Приятного путешествия!» — сказал капитан.
Пока он говорил это, Ибарра сел в карету и уехал в сторону площади Сан-Габриэль.


Через несколько минут капитан крикнул Марии Кларе, которая плакала
рядом с изображением Богородицы: "Поторопитесь и зажгите две песеты
свечи в честь Сан-Роке и еще одну в честь Сан-Рафаэля,
святого покровителя путешественников. И зажги лампаду Богоматери Мира
и Защитницы Путешественников, ибо вокруг полно разбойников.
Лучше потратить четыре реала на воск и шесть куарто на масло, чем
потом платить большой выкуп ".






ГЛАВА VI

ФИЛИППИНСКИЕ ДЕЛА.


 Отец Дамасо подъехал к дому капитана Тьяго, и францисканец вышел из машины как раз в тот момент, когда тётя Изабель и Мария Клара
Они садились в карету, отделанную серебром. Они поклонились отцу Дамасо, а он, поглощённый своими мыслями, нежно погладил Марию Клару по щеке.

"Куда ты направляешься?" — спросил монах.

"В монастырь, за своими вещами," — ответила младшая.

"А, ха! А, ха! Посмотрим, кто сильнее. Посмотрим! - пробормотал он.
и отвернулся, оставив двух женщин в недоумении относительно того, что все это
означало. Монах легко ступал и, достигнув лестницы,
поднялся наверх.

- Должно быть, он изучает свою проповедь, - сказала Изабелла. - Садись, Мария, мы
опоздаем.

Изучал ли отец Дамасо свою проповедь или нет, мы не можем сказать. В
всяком случае, он был поглощен какой-то важный вопрос, ибо он даже забыл,
протянуть руку капитану Тьяго при входе, большой вклад в
смущение капитана, который должен был изображать его целовать.

"Сантьяго, нам нужно обсудить несколько очень важных вопросов; позволь нам
пройти в твой кабинет".

Капитан, несколько встревоженный, не смог ответить, но подчинился и последовал за старшим священником в его кабинет. Отец Дамасо закрыл за ними дверь.

 Пока они тайно совещаются, давайте выясним, что произошло
что стало с братом Сибилой. Мудрого доминиканца не было в его приходском доме, потому что рано утром, сразу после мессы, он отправился в доминиканский монастырь, расположенный недалеко от ворот Изабеллы Второй или Магальянес, в зависимости от того, какая семья у власти в Мадриде. Не обращая внимания на восхитительный аромат шоколада или на грохот сундуков с деньгами и монетами в кабинете казначея,
и едва ответив на почтительное приветствие казначея, отец Сибила поднялся по лестнице, прошёл несколько коридоров и постучал в дверь.

"Войдите!" — ответил голос.

"Да вернет Бог здоровье вашему преподобию!" - таково было приветствие
молодого доминиканца, когда он вошел.

В большом кресле сидел очень немощный старый священник. Его
цвет лица был желтый, как святые, которые Ревера краски; глаза
сидели глубоко в орбитах, и его густые брови, которые были
практически всегда вязать в хмурый взгляд, добавил блестящие блики его
смерть-предчувствие глаза.

«Я пришёл поговорить с вами о поручении, которое вы мне доверили», — сказал отец Сибила.

"Ах да. И что же?"
"Пф!" — с отвращением ответил молодой человек, усаживаясь и
Он с презрением отвернулся.  «Они наговорили нам много лжи.  Молодой Ибарра — благоразумный юноша.  Он не похож на глупца.  Я думаю, он довольно хороший парень».

 «Ты так считаешь?»

 «Вчера вечером начались военные действия».

 «Так скоро?  И как это произошло?»

Отец Сибила вкратце рассказал о том, что произошло между отцом
Дамасо и Кризостомо Ибаррой.

"Кроме того," — добавил он в заключение, — "молодой человек собирается
жениться на дочери капитана Тьяго, которая получила образование в колледже наших сестёр. Он богат и не хотел бы наживать себе врагов
которая может лишить его счастья и состояния».
Больной склонил голову в знак согласия. «Да, я так считаю. С такой женой и таким тестем мы можем держать его в ежовых рукавицах. А если нет, то нам будет только лучше, если он объявит себя нашим врагом».
Отец Сибила удивлённо посмотрел на старика.

"То есть на благо всей нашей корпорации", - добавил он,
с трудом переводя дыхание. "Я предпочитаю открытые нападки глупым"
похвалы и преклонение перед друзьями, ибо, по правде говоря, за лесть
всегда платят".

"Ваше преподобие так думает?"

Старик грустно посмотрел на него. «Всегда помни об этом, —
ответил он, тяжело дыша от усталости, — наша власть будет существовать до тех пор, пока в неё верят. Если они нападут на нас, правительство скажет: „Они нападают на них, потому что видят в них препятствие на пути к своей свободе, поэтому давайте защитим их“».
 «А если правительство выслушает их? Иногда правительство…»

«Правительство не пойдёт на такое».
 «Тем не менее, если какой-нибудь смелый и безрассудный человек, движимый алчностью,
осмелится подумать, что ему нужны наши владения...»

 «Тогда горе ему!»

На мгновение оба замолчали.

"Кроме того," — продолжил больной, — "нам будет полезно, если они нападут на нас и разбудят нас. Это покажет нам наши слабости и укрепит нас. Преувеличенные похвалы, которые мы получаем, обманывают нас и усыпляют нашу бдительность. Мы становимся смешными, и в тот день, когда мы станем смешными, мы падём, как пали в Европе. Деньги больше не будут поступать в наши церкви, никто больше не будет покупать наши наплечники или пояса, а когда мы перестанем быть богатыми, мы утратим то огромное влияние, которым обладаем сейчас.

«Пф! У нас всегда будет наша собственность, наши плантации...»
 «Мы потеряем их все, как потеряли в Европе. И хуже всего то, что мы сами работаем на своё разорение. Например, это безмерное стремление ежегодно увеличивать доходы от наших земель, это рвение к повышению арендной платы, против которого я всегда тщетно возражал, — это рвение нас погубит». Местные жители уже вынуждены покупать землю в других районах, если хотят иметь такие же хорошие земли, как у нас. Я боюсь, что мы вырождаемся. «Кого бы ни выбрали боги»
разрушать они сначала сводят с ума."По этой причине мы не должны быть слишком суровы
к людям, ибо они уже ропщут под нашими поборами. Ты
хорошо подумал. Оставим это дело для других, и не отставать
престиж, которые у нас есть, и давайте постараемся предстать перед Богом
с чистыми руками. Пусть Бог жалости! помилуй наши слабости!"

- Значит, вы полагаете, что налог или дань...

— Давайте больше не будем говорить о деньгах! — с отвращением перебил его больной. — Вы говорили, что лейтенант и отец Дамасо прошлой ночью...

«Да, отец», — ответил молодой священник с улыбкой. «Но сегодня утром я снова встретился с лейтенантом, и он сказал мне, что сожалеет о том, что произошло на ужине. Он сказал, что, по его мнению, на него слишком сильно подействовало вино, и то же самое можно сказать об отце Дамасо. «А ты хвастался, что расскажешь об этом губернатору?» — спросил я в шутку. «Отец, — ответил он, — я знаю, когда нужно сдержать слово, если это не запятнает мою честь. Именно поэтому я ношу только две звезды».
Обсудив несколько незначительных вопросов, отец Сибила ушёл.

На самом деле лейтенант не ходил во дворец генерал-губернатора
в Мелаканьяне с каким-либо отчетом относительно
происшествия предыдущего вечера. Однако генерал-губернатор
узнал об этом из другого источника и, обсуждая этот вопрос
с одним из своих помощников, он сказал:

"Женщина и священник не могут никого обидеть. Я намерен жить мирно, пока нахожусь в этой стране, и не хочу иметь никаких проблем с мужчинами, которые носят юбки. Кроме того, я узнал, что отец-настоятель не подчинился моему приказу в этом вопросе. Я спросил
за то, что этого монаха изгнали в качестве наказания. Что было сделано? Его изгнали, но дали ему другой, гораздо лучший город. «Уловки монахов», как говорят в Испании.
Но когда его превосходительство остался один, он перестал улыбаться. «Ах, — вздохнул он, — если бы люди не были такими глупыми, они бы положили конец своему почтению». Но каждый народ заслуживает своей участи,
и в этом отношении мы ничем не отличаемся от остального мира.
Тем временем капитан Тьяго завершил свою беседу с отцом
Дамасо, или, скорее, отец Дамасо завершил её.

«Я уже предупреждал тебя!» — сказал францисканец, уходя.
 «Ты мог бы избежать всего этого, если бы посоветовался со мной раньше и не солгал мне, когда я спросил тебя об этом.
 Смотри, чтобы ты больше не совершал подобных глупостей, и верь своему крёстному».

 Капитан Тьяго сделал два или три шага в сторону залы, размышляя и вздыхая. Внезапно, словно его осенила какая-то хорошая идея, он
побежал в молельню и потушил свечи и лампы, которые были зажжены для защиты Ибарры.

"Ещё есть время, — пробормотал он, — ведь ему предстоит долгий путь"
ГЛАВА VII
САН-ДИЕГО И ЕГО ЖИТЕЛИ.


Недалеко от берегов залива Лагуна-де-Бей расположен город Сан-Диего, окруженный плодородными полями и рисовыми плантациями. Он экспортирует сахар, рис, кофе и фрукты или продает их по смехотворно низким ценам китайцам, которые наживаются на доверчивости и пороках рабочих.

Когда небо было ясным, а воздух прозрачным, мальчики обычно
забирались на самый верх старой, покрытой мхом и лианами церковной
башни. И какие же возгласы они издавали, когда с такой высоты
С вершины они любовались прекрасной панорамой, которая их окружала. Перед ними простиралась огромная масса крыш: некоторые были покрыты пальмовыми листьями, некоторые — соломой, некоторые — цинком, а некоторые — местными травами. И среди этой массы, которая тут и там сменялась фруктовыми садами или огородами, каждый из этих мальчиков мог найти свой маленький дом, своё маленькое гнёздышко. Для них всё было ориентиром: каждое тамариндовое дерево с его светлой листвой, каждое кокосовое дерево с гроздьями орехов, каждый поникший тростник, каждое дерево бонга, каждый крест. За городом находится
Хрустальная река похожа на змею, спящую на зелёном ковре.
То тут, то там её спокойную гладь нарушают выступающие из песчаного дна камни.
Местами она зажата между двумя высокими берегами, и там стремительно несущиеся воды подмывают и искривляют обнажённые корни нависающих над ними деревьев.
Но дальше она снова разливается и становится спокойной и безмятежной.

Но что всегда привлекает внимание, так это лесной полуостров, вдающийся в это море возделанных земель. Там можно найти деревья с дуплистыми стволами, которым уже сто лет, деревья, которые умирают только от удара молнии
и поджигают. Говорят также, что даже в этом случае огонь никогда не перекинется на другое дерево.
Эта старая роща внушает благоговейный трепет, ведь с ней связано множество странных легенд. Из них самая правдоподобная и, следовательно, наименее известная и почитаемая — следующая:

Когда город ещё представлял собой жалкую кучку хижин, когда на так называемых улицах в изобилии росли сорняки, а по ночам бродили олени и кабаны, однажды прибыл старый испанец. У него были глубокие и задумчивые глаза, и он свободно говорил на тагальском. После визита
Он ходил по разным поместьям и продавал кое-какие товары, расспрашивая о владельцах этой рощи, в которой, кстати, было несколько горячих источников. Несколько человек, утверждавших, что они владельцы, пришли к нему, и старик купил у них рощу, заплатив за неё деньгами, драгоценностями и одеждой. Вскоре после этого он исчез, и никто не знал, куда он делся.

Его внезапное исчезновение заставило людей на какое-то время поверить, что его похитили.
Но позже в роще почувствовался зловонный запах, и несколько пастухов, отправившись на разведку, нашли
тело старика в сильно разложившемся состоянии свисало с ветки дерева балити. При жизни старик наводил ужас на многих своим глубоким и звучным голосом, запавшими глазами и беззвучным смехом, но теперь, когда он умер, да ещё и покончил с собой, одно упоминание его имени вызывало у горожанок кошмары. Некоторые из них выбросили
украшения, которые купили у него, в реку и сожгли всю
одежду. Долгое время после того, как тело было похоронено
у подножия дерева балити, никто не осмеливался приблизиться к нему.
О месте, где обитает призрак, ходили самые разные слухи.

Пастух, искавший своё стадо, сказал, что видел огни в роще. Группа молодых людей, проходивших мимо, услышала стоны и причитания. Несчастный влюблённый, чтобы произвести впечатление на объект своей страсти, которая отвергала его, пообещал провести ночь под деревом и принести ей ветку с его ствола, но на следующий день он внезапно заболел и умер.

Не прошло и нескольких месяцев, как однажды в город приехал юноша.
Судя по всему, он был испанским метисом и называл себя сыном
Он похоронил незнакомца и обосновался в этом отдалённом уголке мира. Он начал обрабатывать землю и особенно усердно занялся выращиванием индиго. Дон Сатурнино был молчаливым молодым человеком,
вспыльчивым и порой жестоким, но очень деятельным и трудолюбивым. Он
построил стену вокруг могилы своего отца и время от времени в одиночестве навещал её. Несколько лет спустя он женился на молодой девушке из
В Маниле у него родился сын Рафаэль, отец Кризостомо.

 Дон Рафаэль с ранней юности увлекался сельским хозяйством. Под его
забота, сельское хозяйство, которое было начато и поддерживалось его отцом
быстро развивалось. В окрестности стекались новые жители, и
среди них было очень много китайцев. Деревня росла очень быстро, и
вскоре она стала содержать местного священника. После того, как она превратилась в пуэбло,
местный священник умер, и его место занял отец Дамасо.

И все же могила и прилегающие к ней земли пользовались уважением. Иногда
дети, вооружённые палками и камнями, отваживались бродить по округе,
исследуя местность и собирая гуаю, папайю и другие фрукты.
ломбой и другие местные фрукты. Затем, внезапно, пока они были заняты сбором фруктов, кто-то замечал старую верёвку, свисающую с дерева балит, и раздавался стук падающих камней. Затем кто-нибудь вскрикивал: «Старик! Старик!»
Бросая фрукты, палки и камни и спрыгивая с деревьев, мальчики разбегались во все стороны через заросли и между скалами,
не останавливаясь, пока не выбирались из рощи, бледные и тяжело дышащие,
кто-то смеясь, кто-то плача.

 Нельзя сказать, что дон Рафаэль при жизни был самым
влиятельный человек в Сан-Диего, хотя, по правде говоря, он был самым богатым, владел большей частью земли и почти всех поставил в зависимость от себя. Он был скромен и всегда преуменьшал свои заслуги. Он никогда не пытался создать собственную партию, и, как мы уже видели, никто не пришёл ему на помощь, когда удача, казалось, отвернулась от него.

Всякий раз, когда капитан Тьяго приезжал в город, его должники встречали его с оркестром, устраивали ему пир и засыпали подарками. Если
им удавалось поймать оленя или кабана, он всегда получал четверть добычи
за своим столом; если кто-то из его должников находил красивую лошадь, то не проходило и получаса, как она оказывалась в конюшне капитана. Всё это правда,
но всё же, когда капитан отворачивался, они насмехались над ним
и называли его ризничим Тьяго.

 Губернаторчик [4] был несчастным человеком, который никогда не командовал, а всегда подчинялся; он никогда ни на кого не нападал, но на него всегда нападали.
он никогда никому не приказывал, но все приказывали ему; и, кроме того, он
должен был нести ответственность за всё, что они приказывали,
распоряжались или делали. Эта должность обошлась ему в пять тысяч песо
и множество унижений, но, учитывая полученную прибыль, цена была очень низкой.

Сан-Диего был похож на Рим; не на тот Рим, что во времена Ромула, когда
он размечал стены плугом, и не на тот, что позже купался
в собственной крови и крови других и диктовал миру законы.
Нет, Сан-Диего был похож на Рим современной истории, с той
разницей, что вместо города из мрамора, памятников и колизеев
это был город сауали [5] и петушиных боёв. Приходской священник
Сан-Диего был представлен Папе Римскому в Ватикане; альферес [6]
Гражданская гвардия прислуживала королю Италии в Квиринальском дворце, но и в Сан-Диего, и в Риме было так же.
В той же пропорции, что и сауали, или местное дерево, и нипа,
петушиные бои соответствовали мраморным памятникам и Колизеям. И
в Сан-Диего, как и в Риме, постоянно были проблемы. Все
хотели быть главными сеньорами, но всегда кто-то мешал.
Давайте опишем двух таких амбициозных горожан.

Брат Бернардо Сальви был тем самым молодым и молчаливым францисканцем, о котором мы упоминали в предыдущей главе. Он ещё больше проникся обычаями и нравами своего братства, чем его предшественник, жестокий
Отец Дамасо. Он был худощавым, болезненным, почти всегда задумчивым и очень строгим в исполнении своих религиозных обязанностей, а также очень заботился о своей репутации. Через месяц после его прибытия в приход почти все жители стали братьями «Благородного Третьего Ордена», к большому огорчению его соперника, «Братства Пресвятой
Священные чётки. Его сердце забилось от радости, когда он увидел на шее у каждого жителя города от четырёх до пяти наплечников, на каждой талии — завязанный узлом шнурок, а каждая похоронная процессия была одета в траурные одежды.
Старший ризничий или главный смотритель ордена сколотил немалое состояние,
продавая и раздавая все те вещи, которые считались необходимыми для
спасения души и победы над дьяволом.

 Единственным врагом этого могущественного средства для спасения души,
соответствовавшего духу времени, был, как мы уже упоминали, альферес. Женщины
рассказывают историю о том, как дьявол однажды попытался искусить отца Сальви
и как тот поймал его, привязал к ножке кровати, выпорол плетью и держал привязанным девять дней. Таким образом, он смог полностью победить дьявола. В результате любой, кто
Тот, кто упорно враждовал со священником, обычно считался худшим человеком, чем сам дьявол, — такой чести удостаивался только альферес. Но он заслужил эту репутацию. У него была жена, старая, напудренная и накрашенная филиппинка по имени Донья Консоласьон. Муж и ещё несколько человек называли её другим именем, но это не имеет значения. Как бы то ни было, альферес привык топить
печаль от несчастливого брака в вине. Затем, когда он
напьётся в стельку, он приказывает своим людям строиться
на солнце, а сам оставался в тени или, возможно, занимался тем, что избивал свою жену.

 Когда её муж напивался до беспамятства или храпел во время сиесты, а донья Консоласьон не могла с ним бороться, она надевала синюю фланелевую рубашку и садилась у окна с сигарой во рту. Она не любила детей и поэтому из окна корчила рожицы каждой проходившей мимо девочке. Девочки,
с другой стороны, боялись её и быстро проходили мимо, не смея поднять глаз или вздохнуть. Но что тут скажешь
Как бы то ни было, у доньи Консоласьон было одно великое достоинство: она никогда не смотрелась в зеркало.

 Это были самые влиятельные люди Сан-Диего.

 К западу от Сан-Диего, в окружении рисовых полей, лежит деревня мёртвых.  От города туда ведёт единственная узкая тропа, пыльная в засушливые дни и пригодная для судоходства во время дождей. Деревянные ворота и забор, наполовину каменный, наполовину бамбуковый, словно отделяют кладбище от жителей города, но не от коз и овец приходского священника, живущего неподалёку. Эти животные заходят на территорию кладбища и
Они пришли, чтобы порыться в могилах или порадовать это уединённое место своим присутствием.

 Однажды на кладбище вошёл маленький старичок с горящими глазами и непокрытой головой. Увидев его, многие засмеялись, а некоторые женщины презрительно нахмурили брови. Старичок, казалось, не обратил внимания на эти проявления эмоций, а направился прямиком к куче черепов, опустился на колени и начал рыться среди костей. После того как он
тщательно осмотрел черепа один за другим, он нахмурил брови, как будто не нашёл того, что искал
Он повертел головой из стороны в сторону, посмотрел во все стороны и наконец встал и направился к могильщику.

 «Эй, ты!» — крикнул он ему.

 Могильщик поднял голову.

«Ты не знаешь, где тот прекрасный череп, белый, как мякоть кокоса, с полным набором зубов, который я держал вон там, у подножия креста, под теми листьями?»
Могильщик пожал плечами.

«Смотри!» — добавил старичок, доставая из кармана горсть серебра. «У меня есть кое-что получше, но я отдам это тебе,
если ты найдёшь для меня череп».

Блеск монеты заставил могильщика задуматься. Он посмотрел в сторону груды костей и сказал:
«Разве она не там? Нет? Тогда я не знаю, где она».
«Разве ты не знаешь? Когда мои должники заплатят мне, я дам тебе больше», —
продолжил старик. «Это был череп моей жены, и если ты найдёшь его для меня...»
 «Его там нет. Тогда я не знаю, где он», — с нажимом повторил могильщик. «Но я дам тебе другой».

 «Ты сам как могила, которую роешь», — раздражённо воскликнул старик. «Ты не знаешь ценности того, что теряешь. Для кого эта могила?»

«Для мёртвого, конечно», — ответил угрюмый мужчина.

 «Как могила! Как могила!» — сухо повторил старик.  «Ты не знаешь, что выбрасываешь, а что глотаешь. Копай! Копай!»
 С этими словами старик, которого звали Тасио, деревенский философ, повернулся и направился к воротам.

Тем временем могильщик закончил свою работу, и по обеим сторонам могилы образовались два небольших холмика из свежей красной глины.
 Он достал из-под широкополой шляпы несколько орехов бетеля и начал их жевать, тупо глядя по сторонам.







 Глава VIII

ИБАРРА И МОГИЛЬЩИК.


 Как раз в тот момент, когда старик покидал кладбище, у входа остановилась карета.
Она выглядела так, будто проделала долгий путь: лошади
были взмылены, а сама карета покрыта пылью. Ибарра вышел из
кареты, за ним последовал старый слуга. Он сделал жест кучеру,
а затем свернул на тропинку, ведущую к кладбищу. Он был молчалив и серьёзен.

«Моя болезнь и работа не позволяли мне вернуться со дня похорон», — робко сказал старый слуга. «Капитан Тьяго сказал, что позаботится о том, чтобы для меня подготовили нишу, но я посадил
Я положил на могилу цветы и установил крест, сделанный своими руками».
Ибарра ничего не ответил.

"Прямо там, за тем большим крестом, сеньор," — продолжил слуга,
указав на один из углов, как раз когда они проходили через ворота.

Ибарра был так погружён в печальные мысли, что не заметил
удивления, которое выразили некоторые люди на кладбище, увидев его. Те, кто стоял на коленях, прервали свои молитвы и последовали за молодым человеком, не скрывая любопытства.

Ибарра шёл очень осторожно, стараясь не наступать на могилы.
Их можно было легко отличить по просевшей земле. В другое время он бы прошёл мимо них, но сегодня он относился к ним с почтением. В одном из них лежал его отец. Дойдя до другой стороны большого креста, он остановился и огляделся по сторонам. Его спутник был сбит с толку и растерян. Он искал следы на земле, но нигде не мог найти крест.

 «Он здесь?» — процедил он сквозь зубы. «Нет, это вон там,
но землю убрали».
Ибарра посмотрел на него с тоской.

«Да, — продолжил он. — Я помню, что рядом с могилой был камень. Могила была немного коротковата, её пришлось копать батраку, так как могильщик в то время был болен, но мы спросим его, что он сделал с крестом».
 Они повернулись к могильщику, который с любопытством смотрел на них. Он поприветствовал их, сняв шляпу.

«Можете ли вы сказать нам, на какой из тех могил был крест?» — спросил слуга.


 Могильщик посмотрел в ту сторону и, казалось, задумался.  «Большой крест?» — спросил он.
 «Да, большой крест», — радостно ответил старик, глядя
Он многозначительно посмотрел на Ибарру, лицо которого слегка оживилось.

"Украшенный крест, скрепленный тростником?" — повторил могильщик, обращаясь к слуге.

"Так и есть, так и есть, да, да! Вот так, вот так," — и слуга начертил контур византийского креста.

"А на могиле были посажены цветы?"

"Адельфы, сампаги и анютины глазки! Вот и все, - добавил слуга,
обрадованный и предлагая могильщику сигару. "Скажи нам, где эта
могила и где крест".

Могильщик почесал за ухом и ответил, зевая: "Ну,
крест - я его уже сжег".

«Сожгли? А зачем вы его сожгли?»

 «Потому что так приказал верховный жрец».

 «Кто такой верховный жрец?» — спросил Ибарра.

 «Кто? Тот, кто проводит порку».

 Ибарра схватился за голову.

 «Но ты хотя бы можешь сказать нам, где находится могила? Ты должен помнить».

Могильщик усмехнулся. "Тело больше не существует", - ответил он
спокойно.

"Что скажешь?"

"Да, больше нет", человек, добавил шутливым тоном. "Всего неделю назад
Я похоронил женщину на этом месте".

"Ты с ума сошел?" спросил слуга. «Да ведь не прошло и года с тех пор, как мы его похоронили».

«Тогда это оно и есть, ведь я забрал тело много месяцев назад. Главный священник прихода приказал мне сделать это, чтобы похоронить его на китайском кладбище. Но поскольку тело было тяжёлым, а в ту ночь шёл дождь...»
 Мужчина не смог договорить. Он отступил, испугавшись выражения лица Кризостомо. Ибарра бросился к нему и, схватив за руку, встряхнул его.

"И что же ты сделал?" — спросил молодой человек неописуемым тоном.

"Уважаемый сэр, не сердитесь," — ответил он, бледный и дрожащий. "Я
Я не стал хоронить тело среди китайцев. По-моему, лучше
самоубийство, чем похороны среди китайцев. Я выбросил тело в
озеро.
 Ибарра положил обе руки на плечи мужчины и долго смотрел на
него устрашающим взглядом. «Ты просто несчастный», —
сказал он наконец и, как безумный, бросился бежать мимо костей,
могил и крестов.

Могильщик пощупал его руку и пробормотал: «Что они будут делать с мёртвыми!  Главный жрец бьёт меня тростью за то, что я ушёл
Я отнёс тело на кладбище, когда был болен. А теперь этот парень чуть не сломал мне руку за то, что я его поднял. Вот они, испанцы! Я ещё потеряю своё место.
Ибарра поспешил дальше, не сводя глаз с удаляющейся фигуры. Старый слуга заплакал и пошёл за ним. Солнце уже скрылось за горизонтом; над западной частью неба нависла большая тёмная туча; сухой ветер гнул верхушки деревьев и заставлял стонать поля сахарного тростника. С шляпой в руке он пошёл дальше. Ни одна слеза не выкатилась из его глаз, ни один вздох не вырвался из груди. Он спешил, как будто
Он бежал от кого-то или от чего-то — возможно, от тени своего отца,
возможно, от надвигающейся бури. Он промчался через город
и направился в сторону пригорода, к тому старому дому, в котором
не был столько лет. Дом был окружён стеной, рядом с которой
росло много кактусов, и, когда он приблизился, они словно подали ему
знак. Казалось, что окна распахнулись, иланг-иланг радостно
замахал ветвями, а голуби запорхали вокруг маленькой башенки
на крыше их садового домика.

Но молодой человек не заметил этих знаков приветствия по возвращении
к своему старому дому. Его взгляд был прикован к фигуре священника, который приближался с противоположной стороны. Это был священник из Сан-Диего, тот самый задумчивый францисканец, враг альфереса, о котором мы упоминали. Ветер играл с широкими полями его шляпы, а ряса из гингона была расправлена и облегала его фигуру, подчёркивая стройные бёдра и кривые ноги. В
правой руке он держал трость. Это была их первая встреча с
Ибаррой.

Когда они приблизились друг к другу, молодой человек остановился и посмотрел
на него пристально. Отец Сальви избегали взглядом и несколько
отвлекся. Эта нерешительность длилась только мгновение. Ибарра бросился к нему
и удержал священника от падения, только схватив его за
плечо. Затем едва внятным голосом он воскликнул:

- Что вы сделали с моим отцом? - спросил я.

Брат Сальви, бледный и дрожащий, прочёл на лице молодого человека недвусмысленные чувства.
Он не мог ответить.

"Что ты сделал с моим отцом?" — снова спросил он, едва сдерживая голос.


Священник, вырвавшись из крепкой хватки Ибарры, наконец
Он сделал над собой огромное усилие и сказал: «Вы ошибаетесь. Я ничего не сделал с вашим отцом».
 «Что? Нет?» — продолжил молодой человек, и от тяжести его руки на плече священника тот едва не упал на колени.

  «Нет, уверяю вас. Это был мой предшественник. Это был отец Дамасо…»

«Ах!» — воскликнул молодой человек, повалив священника на землю и дав ему пощёчину. Оставив отца Сальви, он быстро повернулся и направился к дому.






 ГЛАВА IX
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ.


Лагуна-де-Бай, окружённая горами, мирно спит в
Стихия затихла, как будто и не было того хора, что звучал
прошлой ночью во время бури. Когда на восточном небе появляются
первые лучи рассвета и пробуждают фосфоресцирующие мириады в
воде, в туманной дали, почти на границе горизонта, появляются
длинные серые тени. Это тени рыбацких лодок, которые забрасывают
сети.

Двое мужчин, одетых в глубокий траур, с большой высоты созерцают
сцену в тишине. Одного зовут Ибарра, а другой молодой человек.
кроткий на вид мужчина с меланхоличным выражением лица.

"Вот это место!" - сказал последний. "Здесь дом твоего отца".
Тело было брошено в воду! Могильщик привёл сюда лейтенанта
Гевару и меня и указал на это место.
Ибарра с чувством крепко пожал молодому человеку руку.

"Не нужно меня благодарить!" — ответил тот. "Я был в долгу перед твоим отцом за многие услуги, которые он мне оказал. Единственное, что я мог для него сделать, — это проводить его тело в могилу. Я приехал в город, никого не зная, без рекомендаций, без репутации, без денег, такой же, как сейчас. Твой отец защитил меня, нашёл для меня дом, помог получить всё необходимое для продолжения образования;
он приходил в школу и раздавал беднякам и прилежным ученикам по пенни; он обеспечивал их книгами и бумагой. Но, как и всё хорошее, это длилось недолго.
Ибарра снял шляпу и, казалось, ненадолго погрузился в молитву. Затем он повернулся к своему спутнику и сказал: "Ты говорил мне, что мой отец помогал бедным детям? А как сейчас обстоят дела?"

«О, теперь они стараются изо всех сил».

«А разве они не ходят в школу регулярно?»

«Нет, потому что их рубашки в лохмотьях, и им стыдно».

Ибарра несколько мгновений молчал.

"Сколько у вас сейчас учеников?" спросил он с некоторым интересом.

"В реестре больше двухсот, но в классе только двадцать пять"
.

"Как это случилось?"

Школьный учитель грустно улыбнулся.

"Это долгая и нудная история", - сказал он.

"Не думай, что я спрашиваю из пустого любопытства", - ответил Ибарра,
серьезно глядя на далекий горизонт. "Я много размышлял над этим вопросом.
И я считаю, что гораздо лучше попытаться
осуществить идеи моего отца, чем пытаться отомстить за него. Его могила
Природа священна; а его врагами были люди и священник.
Я могу простить людей за их невежество, а что касается священника,
я прощу его за характер, потому что хочу уважать религию, которую он представляет.
Я хочу проникнуться духом того, кто дал мне жизнь, и, чтобы я мог помочь, я хочу знать, какие препятствия стоят на пути к образованию.

«Страна будет чтить вашу память, сеньор, если вы сможете воплотить в жизнь прекрасные и благородные идеи вашего покойного отца», — сказал школьный учитель.
 «Вы хотите знать, какие препятствия стоят на вашем пути? Очень хорошо. Мы
сейчас мы находимся в таких обстоятельствах, что, если не вмешается что-то мощное,
здесь никогда не будет никакого образования. Во-первых, потому что у детей нет
стимула к учёбе, а во-вторых, даже если стимул есть, его убивают нехватка средств и множество предрассудков. Говорят,
что сын немецкого крестьянина учится восемь лет в городской
школе. Кому захочется провести половину этого времени в наших школах,
когда польза от обучения так мала? Здесь дети читают и заучивают наизусть стихи, а иногда и целые книги на испанском языке.
но все без исключения не понимают ни слова. Что хорошего могут вынести из школы сыновья наших фермеров, пока всё обстоит таким образом?
"И вы видите зло; разве вы не придумали, как с ним бороться?"

"Ах, бедный я! — ответил учитель, качая головой. — Бедный учитель не может в одиночку бороться с предрассудками, с существующими влияниями. Прежде всего, мне нужно было бы иметь школьный дом, чтобы
Мне бы не пришлось, как сейчас, преподавать из кареты священника, стоящей под монастырём. Там, когда дети хотят читать вслух, они, естественно, мешают отцу, который иногда спускается вниз и очень нервничает.
особенно когда у него случаются приступы, он придирается к детям и оскорбляет меня. Вы прекрасно знаете, что в таких условиях никто не может преподавать. Ребёнок не уважает учителя с того момента, как видит, что кто-то другой плохо с ним обращается, не отстаивая его права. Учителю, чтобы его слушали или чтобы его авторитет не подвергался сомнению, нужны престиж, хорошая репутация, моральная сила и определённая свобода. Если позволите, я приведу вам пример. Я хотел провести некоторые реформы, но они посмеялись надо мной
я. Чтобы исправить зло, о котором я говорил минуту назад, я попытался
учить детей испанскому языку, потому что не только правительство
приказывает это, но и потому, что для них знание этого языка будет большим преимуществом
язык. Я использовал самый простой метод, использовал простые фразы
и существительные, не прибегая к жестким правилам, с расчетом на то, что
научу их грамматике, как только они выучат язык. Через несколько недель почти все самые сообразительные ученики в школе
понимали меня и могли составлять фразы на кастильском диалекте.

Учитель остановился и, казалось, был в сомнении. Затем, как если бы он
составил его ум, он начал снова.

"Я не должно быть стыдно за историю моей обиды. Если бы на моем месте был любой другой
, ему было бы что рассказать. Как я уже говорил
, я начал хорошо. Несколько дней спустя священник, который тогда был
Отец D;maso, отправил мэра пономарем, чтобы сказать мне, что он хотел
меня видеть. Поскольку я знал его характер и боялся заставлять его ждать, я сразу же поднялся, отдал ему честь и поздоровался с ним по испански. По обычаю, отдав ему честь, я подошёл, чтобы поцеловать его
Он протянул мне руку, но в тот же миг отдёрнул её и, ничего мне не ответив, начал насмешливо хихикать. Я, естественно, растерялся, и всё это происходило в присутствии мэра-казначея. В тот момент я не знал, что сказать. Я стоял и смотрел на него, а он продолжал смеяться. Я уже начал терять терпение и понял, что вот-вот совершу неосмотрительный поступок. Внезапно он перестал смеяться и добавил insult to injury. С хитрым видом он сказал мне: «Значит, buenos dias, да? Buenos dias,
ха-ха! Как забавно! Ты что, умеешь говорить по-испански?
И он снова расхохотался.
Ибарра не смог сдержать улыбку.

"Ты смеёшься," — ответил учитель, тоже улыбаясь. "Признаюсь, в тот момент мне было не до смеха. Я почувствовал, как кровь прилила к голове,
и мне показалось, что молния ударила мне в мозг. Я увидел священника вдалеке, очень далеко от себя. Я направился к нему, чтобы ответить. Старший ризничий
вмешался и очень серьёзно сказал по-тагальски: «Ты хочешь перестать носить чужую одежду? Будь доволен тем, что говоришь на своём родном языке и
не портите испанский язык, который не предназначен для вас. Вы слышали о
Сируэле? Ну, Сируэль был учителем, который не умел читать,
но преподавал в школе. Я хотел задержать его на минутку, но он
быстро ушёл в свою комнату и с силой захлопнул дверь. Что мне
было делать? Чтобы получить зарплату, я должен был получить
одобрение священника на мой счёт и съездить в столицу провинции. Что я мог с ним сделать — с моральным, политическим и гражданским авторитетом города, которого поддерживала его корпорация и которого боялись все
Правительство, богатое, влиятельное, всегда готовое выслушать, дать совет, поверить и позаботиться обо всём — что я мог ему сделать? Если
он оскорблял меня, я должен был молчать. Если я отвечал
ему тем же, он увольнял меня, портя мне карьеру. И что
мне было делать — получать образование? Напротив, все встали бы на сторону священника; они бы критиковали меня, называли бы тщеславным, гордым, высокомерным, плохим христианином, малообразованным, а если бы не это, то назвали бы меня антииспанцем и агитатором.
школьный учитель не должен иметь авторитета. Он должен быть только ленивым,
скромным и смирившимся со своим низким положением. Пусть Бог простит меня, если я не
говорят добросовестно и правдиво, но я родился в этой стране,
Я должен жить, у меня есть мама, и я обязательно подал в отставку
на мою долю".

"И вы продолжали впадать в уныние из-за этой
неприятности? С тех пор вы ничего не предпринимали?"

«Боже, если бы на этом всё закончилось!» — ответил он. «Боже, если бы на этом закончились мои несчастья. По правде говоря, с тех пор...»
В тот день я начал испытывать неприязнь к своей профессии. Каждый день в школе
напоминал мне о моём позоре и превращал каждый час в мучение. Но что я мог сделать? Я не мог разочаровать свою мать. Мне пришлось
сказать ей, что три года жертв, на которые она пошла ради меня, чтобы я мог освоить профессию, теперь делают меня счастливым. Я должен был
заставить её поверить, что эта профессия самая благородная, что
работа самая приятная, что путь усыпан цветами и что выполнение
моего долга не приносит ничего, кроме дружбы. Если
Если бы я сказал ей обратное, я бы сам остался таким же несчастным и только сделал бы другого несчастным, что было бы не только бесполезно, но и греховно. Поэтому я продолжал работать и старался не отчаиваться. Я пытался бороться с этим.
Школьный учитель сделал небольшую паузу, а затем продолжил.

«Вы знаете, что книги в большинстве школ на испанском языке, за исключением катехизиса на тагальском, который варьируется в зависимости от корпорации, назначающей приходского священника.  В школах обычно используются требники, «Доксология» и  катехизис отца Астете, которые не более назидательны, чем
книги еретиков. Из-за того, что было невозможно
обучать детей испанскому языку, как я хотел, и из-за того, что
я не мог перевести столько книг на родной язык,
я решил постепенно заменять их короткими стихами,
выдержками из лучших тагальских книг, таких как «Трактат о
благородстве» Гортензио и Фелисы, и некоторыми небольшими брошюрами по сельскому хозяйству. Иногда я сам переводил небольшие произведения, такие как
«История Филиппин» отца Барранеры, а затем диктовал ученикам, чтобы они записали.
Иногда я добавлял что-то от себя
из моих собственных наблюдений. Поскольку у меня не было карт, чтобы научить их географии,
я скопировал одну из карт провинции, которую видел в столице,
и с помощью этого изображения и плиток на полу
я смог дать им некоторое представление о стране. Новый священник
послал за мной. Хотя он не стал делать мне строгий выговор, он сказал мне,
что моя главная обязанность — преподавать религию и что прежде чем я
начну преподавать что-либо подобное, я должен доказать с помощью
экзамена, что все дети знают наизусть «Таинства», «Доксологию» и
«Катехизис христианской доктрины».

«Итак, тем временем я пытаюсь превратить детей в попугаев, чтобы они знали наизусть все эти вещи, в которых они не понимают ни слова. Многие ученики уже знают «Мистерии» и «Доксологию», но я боюсь, что делаю  усилия отца Астете бесполезными, поскольку мои ученики даже не различают вопросы и ответы и не понимают, что они означают. Так мы умрём, и так умрут те, кому ещё предстоит родиться; а в Европе говорят о прогрессе!»
 «Давайте не будем такими пессимистами», — ответил Ибарра, поднимаясь.
Ножки. "Мэр теньенте пригласил меня посетить городское собрание, которое
состоится в трибунале. Кто знает, может быть, там будет принят какой-нибудь план по благоустройству
".

Школьный учитель встал, чтобы уйти, качая головой в знак сомнения.






ГЛАВА X

СВЕТ И ТЕНИ.


Жители города готовятся к празднику в честь святого покровителя, Сан-Диего, и судачат о нём, а также о приезде Марии Клары в сопровождении своей тёти Изабель. Они
радовались этому, потому что она им нравилась и они восхищались её красотой
много. Они также радуются изменения она внесла в попе,
Отец Сальви. "Он часто рассеян во время богослужений,"
они сказали. "Он почти не разговаривает с нами и явно становится все более
худым и неразговорчивым". Его повар постоянно замечал это и жаловался на то, что ему оказывают
мало чести мыть посуду. Но что больше всего удивляло людей, так это два огонька, которые можно было увидеть в монастыре ночью, когда отец Сальви навещал Марию Клару!  Старушки крестились и продолжали сплетничать.

Хуан Кризостомо Ибарра телеграфировал из столицы провинции
тёте Изабель и её племяннице, передав им свои наилучшие пожелания, но не объяснил причину своего отсутствия. Многие думали, что его арестовали за нападение
Отец Сальви во второй половине дня в День всех святых.
Но пересудов стало ещё больше, когда на третий день они увидели, как Ибарра выходит из кареты перед маленьким домиком своей
невесты и учтиво приветствует священника, который тоже направлялся туда.

Если мы пойдём в дом Марии Клары, то увидим, что он похож на маленькое гнёздышко
среди апельсина и иланг-иланг деревьев, в окружении цветов и виноградной лозы
что подкрасться на бамбуковые палочки и проводов, отражая их вкусно
духи. Насыщенный аромат иланг-иланга доносится даже до
окна, выходящего на озеро. Здесь сидят двое молодых
влюбленных. Ибарра говорил Марии Кларе:

"Завтра, до первого утреннего луча, твое желание будет
исполнено. Сегодня вечером я всё устрою так, что у нас будет всё необходимое.
"Тогда я напишу своим друзьям, чтобы они приехали. Сделай так, чтобы священник не смог прийти.
"А почему?"

«Потому что мне кажется, что он наблюдает за мной. Его глубокие и мрачные глаза причиняют мне боль. Когда он смотрит на меня, мне становится страшно. Он говорит со мной о
необычных вещах, таких непонятных, таких странных. Однажды он спросил меня, не снились ли мне письма моей матери. Я думаю, что он наполовину сумасшедший». Мой друг Синанг и Анденг, моя приемная сестра, говорят
что он немного не в себе, потому что не ест и не моется,
и живет полностью в темноте. Не приглашайте его!

"Мы не можем не пригласить его", - ответил Ибарра. "Обычаи
страна требует этого. Он священник вашего дома и, кроме того, он
вел себя благородно по отношению ко мне. Когда алькальд посоветовался с ним по делу
, о котором я вам говорил, у него не было ничего, кроме похвал
в мой адрес, и он не пытался создать ни малейшего препятствия. Но я вижу
, что вы настроены серьезно. Я буду заботиться, что он не сопровождает
с нами в лодке".

Были слышны легкие шаги. Это были слова священника, который приближался с натянутой улыбкой на губах. Они начали говорить на разные темы: о погоде, о городе и о фестивале. Мария
Клара придумала предлог и вышла.

 «И раз уж мы заговорили о праздниках, — сказал Ибарра, — позвольте мне пригласить вас на тот, который мы собираемся отпраздновать завтра.  Это будет загородный пикник, который мы планируем устроить с нашими друзьями».

 «И где он будет проходить?»

 «Девушки хотят устроить его у ручья в лесу, рядом с бальзамином». Так что нам придётся встать пораньше, чтобы добраться до места до того, как солнце нагреет землю.
 Священник задумался и через мгновение ответил: «Приглашение очень заманчивое, и я принимаю его, чтобы доказать, что я не держу зла».
обижаюсь на тебя за то, что произошло в прошлом. Но мне придется
немного опоздать, так как сначала я должен выполнить свои религиозные обязанности. Как
счастлив быть таким, как ты, полностью свободным и независимым!"

Через несколько минут Ибарра ушел, чтобы договориться о
пикнике на следующий день. Было уже совсем темно, когда он
вышел из дома.






ГЛАВА XI

РЫБАЦКАЯ КОМПАНИЯ.


На сапфировом небе всё ещё сияли звёзды, а птицы спали на ветвях деревьев, когда весёлая компания, освещая себе путь смоляными факелами, брела по улицам
из города к озеру.

 Пять молодых девушек, держась за руки или пояса друг друга, быстро шли вперёд. За ними следовали несколько пожилых женщин и несколько слуг, которые изящно несли на головах корзины, наполненные провизией и различными блюдами для пикника. Увидев их радостные лица, юные улыбки, развевающиеся на ветру прекрасные чёрные волосы и широкие складки их красивых платьев, вы бы приняли их за ночных богинь и подумали бы, что они бегут от дня, — если бы, конечно, не
Уже было известно, что это Мария Клара и её четыре подруги: весёлая
Синанг; её кузина, серьёзная Виктория; красавица Идай; и
задумчивая Нененг, хорошенькая, скромная и робкая.

Они оживлённо разговаривали, смеялись, щипали друг друга,
шептали что-то на ухо друг другу, а затем разражались весёлыми
криками.

"Вы, девчонки, разбудите весь город. Разве вы не знаете, что люди ещё спят? — упрекнула их тётя Изабель.  — Когда мы были молоды, мы не шумели так сильно.
 — Но вы не вставали так рано, как мы, и старики не были такими
«В ваше время вы крепко спали», — ответил маленький Синанг.

 Они на мгновение замолчали и попытались говорить тише,
но быстро забыли об этом и снова наполнили улицы
своим юношеским смехом и мелодичными голосами.

 По улице шли несколько молодых людей, освещая себе путь
большими бамбуковыми факелами. Они шли почти бесшумно,
под аккомпанемент гитары.

«Эта гитара звучит так, будто на ней играет какой-то нищий», — сказал Синанг, смеясь. Но когда молодые люди догнали остальных
Во время вечеринки девушки внезапно стали такими же тихими и серьёзными, как будто
они никогда не умели смеяться. Молодые люди, однако, болтали без умолку,
приветствовали дам, смеялись, улыбались и задавали полдюжины
вопросов, не давая девушкам времени ответить ни на один из них.

Две большие лодки [7], которые были подготовлены для перевозки участников пикника к месту рыбалки, были скреплены между собой и живописно украшены венками и гирляндами из цветов, а также множеством разноцветных свечей. С лодок свисали бумажные фонарики.
импровизированное покрытие для банок. Попеременно с ними были розы,
пионы и корзины с фруктами, такими как ананасы, касуи, бананы,
гуаяба и ланзоны. Ибарра принёс свои ковры, одеяла и
коврики и устроил удобные сиденья для дам. Весла и вёсла,
используемые для управления банками, также были украшены. В лучшей банке были арфа, гитары, аккордеоны и бизоний рог;
а в другой лодке в импровизированной печке развели небольшой костёр, чтобы приготовить чай, кофе и салабат [8] для лёгкого завтрака.

«Женщины сидят здесь, мужчины — там», — сказали матери, входя в баркас. «Сидите смирно и не двигайтесь, иначе мы перевернёмся».
 «Перекреститесь перед тем, как мы начнём», — сказала тётя Изабель, начертив крест на своей груди.

«И что, мы будем здесь совсем одни?» — спросила Синанг, увидев, что девушки сидят отдельно от юношей.
 Затем, скорчив гримасу, она снова спросила: «Мы будем совсем одни? Арай!»

 Этот возглас был вызван лёгким щипком, которым мать ущипнула её за руку в качестве наказания за жалобу.

Лодки медленно отчаливали от берега. Свет
от факелов и японских фонариков отражался в воде,
потому что озеро было гладким, как зеркало. На дальнем восточном горизонте
уже виднелись первые розовые отблески приближающегося рассвета.

 Всё было очень тихо. Девушки,
отставшие от юношей, казалось, погрузились в медитацию.

Поскольку вода была гладкой, как стекло, а бамбуковые плотины, за которыми водилась рыба, находились неподалёку, а время было ещё раннее, было решено, что все должны прекратить грести и позавтракать. Огни
были потушены, ибо наступил рассвет и были сделаны приготовления к
десаюно. [9]

Вся компания повеселела, вдыхая легкий ветерок
который поднялся. Даже женщины, полные предчувствий несколько
несколько минут назад, теперь смеялись и шутили между собой.

Один молодой человек, единственный из всех партия молчал. Он был пилотом,
спортивного телосложения, с большими грустными глазами и суровыми губами. Его длинные чёрные волосы
красиво ниспадали на мощную шею. Он был одет в грубую тёмную рубашку
Он был одет в белую ткань, сквозь которую отчетливо виднелись его мощные мускулы.
Своими сильными руками он управлял широким и тяжелым веслом, как будто это было всего лишь перо. Это весло служило как для движения, так и для управления банкой.

 Он не раз смущался, когда ловил на себе взгляд Марии Клары. Затем он Он быстро перевёл взгляд в другую сторону и посмотрел вдаль, на гору или на берег озера. Девушка пожалела его за одиночество и предложила ему немного печенья. Лодочник удивлённо посмотрел на неё, но лишь на мгновение. Он взял печенье, коротко и едва слышно поблагодарил её.

 Никто больше не обращал на него внимания. Счастливый смех и весёлые разговоры молодых людей не заставили его ни на секунду расслабиться.
 Даже Синанг со всей её жизнерадостностью не могла его развеселить.

«Подожди минутку!» — сказала тётя Изабель сыну лодочника, который уже приготовил сеть и собирался подняться на баклад, чтобы выловить рыбу из небольшого загона в конце плотины.  «Мы должны всё подготовить, чтобы рыба могла попасть прямо из воды в котелок».

Анденг, хорошенькая сводная сестра Марии Клары, несмотря на свою чистую кожу и смеющееся лицо, славилась как хорошая
кулинарка. Она готовила рис, помидоры и камаис [10], а некоторые
молодые люди пытались помочь ей или досаждали ей, возможно, чтобы завоевать её расположение
 Другие девушки были заняты уборкой и подготовкой
салата, капусты и гороха, а также нарезкой пааяпа на кусочки размером с сигарету.


Наконец Анденг объявил, что котёл готов принять своих гостей — рыбу.


Сын рыбака забрался на решётку в конце плотины. Он занял позицию у узкого входа, над которым, возможно, было написано:
«Все, кто входит сюда, теряют надежду», — если, конечно,
несчастная рыба могла бы прочитать и понять это, ведь рыба,
которая входит сюда, никогда не выходит, кроме как чтобы умереть.
Он имеет форму круга и около метра в диаметре и устроен таким образом, что человек может встать на один его конец и таким образом вылавливать рыбу сетью.

"Вот, такая рыбалка меня совсем не утомит," — сказал Синанг довольно радостно.

Все внимательно наблюдали за происходящим. Некоторым из них уже казалось, что они видят, как рыбы
шевелят хвостами и пытаются выбраться из маленькой сети, а их
чешуя сверкает на ярком солнце. Однако с первой попытки юноше
не удалось поймать ни одной рыбы.

 "Здесь должно быть полно
рыбы," — тихо сказал Альбино. "Это
Прошло больше пяти дней с тех пор, как мы в последний раз были там.
Рыбак вытащил сеть во второй раз, но в ней не было ни одной рыбы.
Вода, просачивающаяся сквозь ячейки сети бесчисленными каплями, отражающими солнечные лучи, казалось, смеялась серебристым смехом.
У всех вырвалось «Ах» — от удивления, отвращения и разочарования.


Юноша повторил ту же операцию, но с тем же результатом.


"Ты не разбираешься в своём деле!" — сказал ему Альбино, забрав сеть из рук юноши. "А теперь
вот увидишь! Анденг, открой чайник!
Но Альбино тоже не понимал, в чём дело. Сеть, как и прежде, оказалась пустой. Все начали смеяться.

"Не шумите, — сказал он, — а то рыба услышит и уплывёт. В этой сети наверняка где-то дырка."
Но каждая ячейка в сети была идеальной.

«Дай я возьму!» — сказал Леон, возлюбленный Идай, Альбино.

 Леон сначала убедился, что вольер в хорошем состоянии, а затем внимательно осмотрел сетку и убедился, что с ней всё в порядке. Затем он спросил: «Ты уверен, что никто не
были здесь пять дней?

- Мы уверены! В последний раз кто-нибудь был здесь в День всех святых
.

"Что ж, тогда на этот раз я собираюсь кое-что достать, если только озеро
не заколдовано".

Леон опустил сетку на своей бамбуковой ручкой в воду, но посмотрим
удивление было написано на его лице. Он молча посмотрел в сторону соседней горы и продолжил водить ручкой сачка из стороны в сторону.  Наконец, не вынимая сачок из воды, он тихо пробормотал: «Аллигатор».
 «Аллигатор!» — воскликнули полдюжины голосов, и это слово было
повторил он, пока все стояли в испуге и оцепенении.

"Что ты сказал?" — спросили они.

"Я сказал, что в сети попался аллигатор," — ответил Леон.
Снова погрузив ручку сети в воду, он продолжил:
"Вы слышите этот звук? Это не песок, это твёрдая кожа, спина аллигатора. Вы видите, как он шевелит бамбуковыми прутьями в
стойке? Он изо всех сил борется, но ничего не может сделать. Подождите. Он
крупный парень; его тело имеет ширину в ладонь или больше".

"Что нам делать?" был вопрос.

"Поймайте его", - сказал один.

"Jes;s! И кто его поймает?"

Никто не предложил нырнуть на дно ямы. Вода была
очень глубокой.

"Мы должны привязать его к нашему банку и с триумфом потащить за собой",
сказал Синанг. "Мысль о том, что он ест рыбу, которая у нас должна быть!"

"Я до сих пор никогда не видела живого аллигатора", - сказала Мария Клара.

Пилот поднялся на ноги, взял длинную верёвку и осторожно взобрался на платформу, расположенную на вершине мачты. Леон уступил ему своё место.

 До этого момента никто, кроме Марии Клары, не обращал на него внимания. Теперь все восхищались его высоким ростом.

К всеобщему удивлению и несмотря на все их крики, лодочник прыгнул в загон.

"Возьми этот нож!" — крикнул Кризостомо, доставая нож с широким лезвием.
Толедский нож.

Но на поверхность воды уже поднималась тысяча маленьких пузырьков, и всё, что происходило в глубине, было окутано тайной.

"Хесус, Мария и Хосе!" — воскликнули женщины. "Мы будем иметь
несчастье. Jes;s, Maria y Jos;!"

- Не беспокойтесь, сеньоры, - сказал старый лодочник. "Если и есть кто-нибудь
в этой провинции, кто может это сделать, то это тот парень, который только что
погиб".

«Как его зовут?» — спросили они.

 «Мы зовём его Пилотом; он лучший из всех, кого я когда-либо видел, только ему не нравится его профессия».
 Вода неистово бурлила, и казалось, что в глубине озера идёт ожесточённая борьба.  Стенки
ограждения раскачивались взад и вперёд, а вода, казалось,
крутилась в дюжине водоворотов.  Все затаили дыхание. Ибарра крепко сжал рукоятку своего острого ножа.


Казалось, бой вот-вот закончится. Голова молодого человека поднялась над поверхностью воды, и это зрелище было встречено радостными криками
от всех. Глаза женщин наполнились слезами.

 Лодочник вскарабкался на платформу, держа в руке конец верёвки, и, как только смог, потянул за неё.

 Чудовище всплыло на поверхность. Верёвка была дважды обмотана вокруг его шеи и один раз — вокруг передних лап. Он был крупным, как и говорил Леон. Он был красивого цвета, а на спине у него рос зелёный мох. Он мычал, как бык, бил хвостом по стенам загона, щёлкал зубами и разевал свою чёрную, устрашающую пасть, обнажая длинные зубы.

Пилот без посторонней помощи поднял его из воды. Никто не предложил ему помощь. Как только животное оказалось на суше и
было уложено на платформу, пилот поставил ногу ему на спину. Затем, сомкнув массивные челюсти животного, он попытался крепко связать его большую морду верёвкой. Рептилия сделала последнее усилие, изогнулась всем телом, ударила мощным хвостом по полу платформы и, вырвавшись, прыгнула в воду озера по другую сторону плотины, увлекая за собой своего похитителя.  Казалось,
что пилот погибнет. Все вскрикнули от ужаса.

Словно вспышка молнии, в воду прыгнуло ещё одно тело.
Всё произошло так быстро, что они едва успели разглядеть, что это был
Ибарра. Мария Клара не упала в обморок просто потому, что филиппинцы не умеют падать в обморок.

Все они увидели, как вода окрасилась в красный цвет. Молодой рыбак прыгнул в воду, держа в руке болонку.
Его отец последовал за ним. Но едва они скрылись из виду, как
увидели, что Кризостомо и лоцман снова появились, цепляясь за борт
рептилия. Белый живот чудовища был вспорот, а в горле, словно гвоздь, торчал нож.

Невозможно описать радость, охватившую всех при виде этого зрелища; все протягивали руки, чтобы помочь им выбраться из воды.
Старухи обезумели от радости, смеялись и молились.
Анденг забыла, что её чайник закипал уже трижды; теперь он протекал и потушил огонь. Единственной, кто не мог говорить, была Мария Клара.

Ибарра не пострадал. У пилота была небольшая царапина на руке.

"Я обязан тебе жизнью!" — сказал он Ибарре, когда тот закутывался в одеяло.
закутанная в шали и одеяла. В голосе пилота слышалась искренность.


"Ты слишком смел," — ответила Ибарра. "В другой раз не искушай Бога."
"Если бы ты никогда не вернулся!" — воскликнула Мария, бледная и дрожащая.

«Если бы я не вернулся, а ты последовала за мной, — ответил молодой человек, — я бы оказался на дне озера вместе со всей своей семьёй».
Ибарра думал о том, что в этих глубинах покоятся останки его отца.


Матери девочек не хотели идти к другому бакладу, или плотине.
Они предпочли вернуться домой счастливыми, ведь день был
Всё началось с дурного предзнаменования, и они боялись, что их ждёт множество несчастий.

"Всё из-за того, что мы не отслужили мессу," — вздохнула одна из них.

"Но какое несчастье с нами случилось, сеньоры?" — спросил Ибарра. "Несчастным оказался аллигатор."

«Это доказывает, — заключил Альбино, — что за всю свою рыбацкую жизнь эта рептилия ни разу не была на мессе. Я уверен, что никогда не видел его среди других рептилий, которые часто бывают в церкви».
 Банки были повернуты к другой решётке для рыбы, и Анденгу пришлось снова кипятить воду.

День подходил к концу; дул ветерок; на воде колыхались маленькие волны, окружая аллигатора. Снова заиграла музыка. Идей играл на арфе, а молодые люди — на аккордеонах и гитарах, более или менее умело. Но лучше всех играл Альбино.

 К другому водопою отнеслись с полным недоверием. Многие из компании ожидали найти там пару аллигатора, но
Природа обманула их, и каждый раз, когда они опускали сеть, она
выходила полной рыбы.

Затем они направились к берегу озера, где находится
Лес многовековых деревьев, принадлежащий Ибарре. Там, в тени
и у кристально чистого ручья, компания должна была позавтракать
среди цветов или под импровизированными навесами.






 ГЛАВА XII
В ЛЕСУ.


 Рано утром отец Сальви отслужил мессу, за несколько минут очистив,
согласно своему обычаю, дюжину грешных душ. Чтение нескольких писем, тщательно запечатанных воском, похоже, отбило у достойного викария аппетит, потому что он не притронулся к своему шоколаду.

"Отец болен," — сказал повар, готовя ещё одну чашку. "Это
Вот уже несколько дней он ничего не ест; из шести блюд, которые я поставил перед ним на стол, он не притронулся к двум.
 «Должно быть, он плохо спит, — ответил слуга.  Ему снятся кошмары с тех пор, как он сменил спальню.  С каждым днём его глаза западают всё глубже, он постепенно худеет и сильно пожелтел».

 На самом деле отец Сальви представлял собой жалкое зрелище. Он
не притронулся ни ко второй чашке шоколада, ни к себуанским пирожным. Он задумчиво расхаживал взад-вперёд по просторному залу,
сминая в костлявых пальцах какие-то письма, которые собирался прочитать
время от времени. Наконец, он вызвал свой экипаж, собрался
и приказал кучеру отвезти его в лес, где должен был состояться пикник
. Прибыв на место, отец Сальви отпустил карету
и в полном одиночестве вошел в лес.

Тенистая, но трудная тропинка пролегает через заросли и ведет к
ручью, который образуется из горячих источников, столь обильных у подножия
Горы Макилинг.

Некоторое время отец Сальви бродил по густому подлеску,
то и дело уворачиваясь от колючек, которые цеплялись за его рясу
словно пытаясь задержать его; там он пытался перешагнуть через корни деревьев,
которые торчали из земли и заставляли неопытного путника
спотыкаться снова и снова. Внезапно он остановился. До его слуха донеслись весёлый смех и
звуки молодых голосов. Голоса и смех, казалось,
доносились со стороны ручья и с каждым разом становились всё ближе.

«Пойду посмотрю, не найду ли я гнездо цапли», — сказал голос,
прекрасный и нежный, который викарий сразу узнал. «Знаешь,
говорят, что если у человека есть одно из таких гнёзд, то он может
невидимым для всех. Как бы мне хотелось его видеть и не
он видит меня! Я мог следовать за ним повсюду".

Отец Salv; спрятались за толстым стволом старого дерева и прислушался.

"То есть вы хотите сделать с ним то же, что делает с вами викарий"
": следить за ним повсюду?" ответил веселый голос. "Будь осторожен,
ибо от ревности человек худеет, а глаза западают".

«Нет, нет. Это не ревность, это чистое любопытство», — ответил серебристый голос, в то время как другой повторял: «Да, да, ревность, вот что это такое».
А затем она весело рассмеялась.

«Если бы я ревновал его, я бы не стал использовать гнездо цапли, чтобы стать невидимым для него, а сделал бы его невидимым для всех остальных».
 «Но тогда ты сам не смог бы его видеть, а ты бы этого не хотел.
Если мы найдём гнездо цапли, лучше всего отдать его священнику». Тогда он мог бы наблюдать за нами сколько угодно, а мы бы не мучились от его вида. Что ты думаешь об этой идее?
"Но я всё равно не верю в историю о гнёздах цапли,"
ответил один из них. "Но если бы я действительно ревновал, я бы знал, как вести себя с ней"
наблюдать за человеком и стать невидимым....

"И как? Как бы вы это сделали? Возможно, вы поступили бы так, как сестра Слушающая
в монастыре?"

Это упоминание о днях, проведенных в монастыре, вызвало веселый смех
вокруг.

Отец Сальви увидел из своего укрытия Марию Клару, Викторию и
Синанга, переходящих вброд ручей. Все трое смотрели в воду, которая была похожа на зеркало, в поисках гнезда цапли. Они промокли до колен, и широкие складки их купальных юбок позволяли догадаться, насколько изящны изгибы их тел. Они
Их волосы были распущены, а руки обнажены. Полосатые, яркие лифы прикрывали их груди. Три девушки,
одновременно охотясь за тем, чего не существовало,
собирали цветы и растения, растущие на берегах ручья.

 Религиозный Актеон, бледный и неподвижный, стоял, глядя на Марию Клару, эту целомудренную Диану. Глаза, сиявшие в этих тёмных глазницах,
не уставали восхищаться этими белыми и прекрасными руками, этой изящной
округлой шеей, этими крошечными розовыми ножками, игравшими в воде.
Пока он наблюдал за всем этим, в его груди пробудились странные чувства,
новые мечты завладели его пылким разумом.

 Три прелестные фигурки скрылись в густых зарослях бамбука за
поворотом ручья, но их жестокие намёки всё ещё были слышны
священнику.  Опьянённый странными мыслями, шатаясь
и обливаясь потом, отец Сальви вышел из своего укрытия
и огляделся по сторонам, широко раскрыв глаза.  Он стоял
неподвижно, в сомнениях. Он сделал несколько шагов, словно собираясь последовать за юношей
Он хотел подойти к женщинам, но вместо этого развернулся и пошёл вдоль берега ручья, чтобы найти остальных участников пикника.

 Неподалёку, посреди ручья, он увидел место для купания, хорошо огороженное бамбуком.  Он слышал доносившийся оттуда весёлый смех и женские голоса.  Ещё дальше по ручью он увидел бамбуковый мост и нескольких мужчин, которые купались. Тем временем множество слуг суетились у импровизированных очагов.
Одни ощипывали кур, другие промывали рис и жарили свинину. А на противоположном берегу, на поляне
В шатре, который был установлен, находилось несколько мужчин и женщин.
Шатер был сделан из брезента, натянутого на ветки нескольких старых деревьев, и нескольких столбов.
В группе были альферес, тененте-майор, коадъютор, губернаторсильо, школьный учитель, несколько бывших капитанов и лейтенантов, в том числе даже капитан Басилио, отец Синанга, и бывший соперник покойного дона Рафаэля. Ибарра сказал ему:
"Тот факт, что мы являемся сторонами в судебном процессе, не означает, что мы должны быть врагами."
Так знаменитый оратор
Консервативная партия с энтузиазмом приняла приглашение на пикник и даже привезла с собой трёх индеек и предоставила своих слуг в распоряжение молодого человека.

 Приходского священника все встретили с уважением и почтением, даже альферес.

 «Но откуда вы взялись, ваше преподобие?» — спросил кто-то, увидев его лицо, покрытое царапинами, и рясу, усыпанную листьями и сухими ветками. «Ваше преподобие упало?»
 «Нет, я заблудился», — ответил отец Сальви, опуская взгляд и осматривая свою одежду.

Открыли бутылки с лимонадом, разрезали зелёные кокосы пополам, чтобы те, кто выходил из ванны, могли выпить освежающего молока и съесть нежного мяса.  Девушки также получили чётки из сампаги, переплетённые с розами и иланг-илангом, которые придавали прекрасный аромат их распущенным волосам. Некоторые из них
сидели или лежали в гамаках, подвешенных к ветвям деревьев;
другие развлекались игрой, которая шла вокруг большого плоского камня. Они играли в карты, шашки,
кости и во многие другие игры.

Они показали аллигатора викарию, но тот, казалось, был поглощён своими мыслями и не обращал на них внимания, пока они не упомянули о том, что широкую рану на шее животного нанёс Ибарра. Кроме того, пилот, сыгравший главную роль в этом инциденте, исчез, и его нигде не могли найти.

 Наконец из ванной вышла Мария Клара в сопровождении своих подруг, свежая, как роза в начале цветения, когда роса на её божественных лепестках сверкает, как бриллианты. Свою первую улыбку она адресовала Ибарре, а первый хмурый взгляд — отцу Сальви.
Последний заметил это, но даже не вздохнул.

Пришло время обедать. Викарий, коадъютор, альферес,
губернаторсильо и несколько капитанов вместе с лейтенантом-майором
сели за стол, во главе которого восседал Ибарра. Матери девочек не
позволяли никому есть за одним столом с их дочерьми.

«Вам что-нибудь известно, сеньор Альферес, о преступнике, который напал на отца Дамасо?» — спросил отец Сальви.


 «О каком преступнике, отец?» — спросил альферес, глядя на приходского священника поверх пустого бокала.


 «О ком же ещё? О том, кто позавчера...»
конечно же, ударил отца Дамасо.
"Ударил отца Дамасо?" — спросили несколько голосов.

Было видно, что коадъютор улыбается.

"Да; и отец Дамасо сейчас в постели. Считается, что виновником был тот самый Элиас, который однажды бросил вас в грязевую яму, сеньор Альферес."

Альферес слегка покраснел то ли от стыда, то ли от выпитого вина.

 «Я думал, что тебя интересует это дело», — продолжил отец Сальви с лёгкой насмешкой в голосе.

 Альферес поджал губы и пробормотал какое-то глупое оправдание.

 Ужин закончился, и пока подавали чай и кофе, молодой человек
и старики разделились на разные группы. Одни взяли
игральные карты, другие кости, но молодые женщины, стремясь
узнать будущее, предпочли попытать счастья с колесом фортуны.

"Пойдемте, сеньор Ибарра," - крикнул капитан Басилио, который был немного
веселый. "У нас есть иск, который находится на рассмотрении в течение пятнадцати лет,
и в Верховном суде Манилы нет судьи, который может
принять по нему решение. Давайте посмотрим, сможем ли мы решить это на шахматной доске. Что
Вы скажете?

Партия в шахматы началась с большой торжественностью.

«Если игра заканчивается вничью, — сказал Ибарра, — подразумевается, что масть снимается».
Примерно в середине игры Ибарра получил телеграмму, от которой его глаза заблестели, а лицо побледнело. Он положил её в бумажник, но не раньше, чем бросил взгляд на группу молодых женщин, которые продолжали с хохотом крутить колесо фортуны.

«Шах королю!» — сказал молодой человек.

 Капитану Базилио ничего не оставалось, кроме как спрятать его за ферзём.

 «Шах ферзю!» — сказал Ибарра, угрожая ему ладьёй, которую защищала пешка.

Не имея возможности прикрыть ферзя или убрать его с доски из-за того, что за ним находился король, капитан Базилио попросил разрешения
немного изучить ситуацию.

"Конечно, с большим удовольствием," — ответил Ибарра. "Я воспользуюсь этой возможностью, потому что мне нужно кое-что сказать некоторым членам
той группы вон там."

И, поднявшись на ноги, он дал своему противнику полчаса на изучение ситуации.

Идей держала в руках полоску картона, на которой было написано
сорок восемь вопросов, а Альбино держал книгу с ответами.

"Это ложь! Это не так! Это ложь!" - воскликнул Синанг, чуть не плача.

"Что с тобой?" - спросила Мария Клара.

"Только представьте себе это: я задал вопрос-а когда у меня есть некоторые
смысл?' Я бросил эти кубики, и он, все это-ночью смотрел священник
(Альбино, бывший студент семинарии) читает по книге: «Когда у лягушек вырастают волосы». Что ты об этом думаешь?»
И Синанг скорчила гримасу в сторону бывшего студента-богослова, который всё ещё от души смеялся.

"Кто тебе сказал задавать такие вопросы?" — сказала её кузина Виктория. "Любой, кто задаёт такие вопросы, заслуживает именно такого ответа."

«Ты задаёшь вопрос!» — сказали они все Ибарре. «Мы договорились, что тот, кто даст лучший ответ, получит подарок от остальных. Мы все уже задали свои вопросы».

 «И кто же дал лучший ответ?»

 «Мария Клара, Мария Клара!» — ответил Синанг. «Мы заставили её задать вопрос, любишь ты её или нет: «Верен ли и постоянен твой возлюбленный?», и книга ответила…»
Но Мария Клара покраснела и, зажав рот Синанг, не дала ей договорить.

«Тогда позволь мне попробовать», — сказал Кризостомо с улыбкой.

Он задал вопрос: «Добьюсь ли я успеха в своём нынешнем начинании?»
«Ты получишь плохой ответ», — воскликнул Синанг.

Ибарра бросил кости и, запомнив число, стал искать в маленькой книжечке страницу с соответствующим ответом.

«Мечты — это всего лишь мечты», — прочитал Альбино.

Ибарра достал свой бумажник и, дрожа, открыл его.

"На этот раз твоя книга солгала", - сказал он, полный радости. "Прочти это!"



"План школьного здания утвержден; другой вопрос решен в твою пользу".



"Что это значит?" - спросили они все.

"Разве ты не говорил мне, что тот, кто получил лучший ответ, был
«Ты получишь подарок?» — спросил молодой человек дрожащим от волнения голосом, аккуратно разделяя бумагу на две части.


 «Да, да!»
 «Ну что ж! Это мой подарок, — сказал он, протягивая Марии Кларе половину телеграммы. Я собираюсь построить в городе школу для мальчиков и девочек. Эта школа и будет моим подарком».

"И этот другой фрагмент: что это значит?"

"Я отдам его тому, кто получит худший ответ".

"Тогда это для меня!" - воскликнул Синанг.

Ибарра отдал ей листок бумаги и быстро вышел.

- И что это значит?

Но счастливый молодой человек уже был далеко от этой маленькой компании и ничего не ответил. Он пошёл доигрывать партию в шахматы.

 Сделав подарок своей невесте, Ибарра был так счастлив, что начал играть, не задумываясь и даже не вглядываясь в позицию на доске. В результате, хотя капитан Базилио защищался изо всех сил, молодой человек допустил столько ошибок, что партия закончилась вничью.

«Мы завершаем дело, мы завершаем дело!» — сказал капитан Базилио, радуясь своему успеху.

«Да, мы объявляем о прекращении дела, — повторил молодой человек, — какое бы решение ни вынесли судьи».
Каждый из них схватил руку другого и крепко пожал её.

Тем временем, пока присутствующие праздновали окончание судебного разбирательства, от которого оба уже давно устали, на место внезапно прибыли четыре сотрудника гражданской гвардии и сержант. Все они были вооружены и примкнули штыки, что, естественно, нарушило веселье и напугало женщин.

"Всем молчать!" — крикнул сержант. "Кто пошевелится, будет застрелен!"

Несмотря на это грубое хвастовство, Ибарра поднялся на ноги и подошёл к сержанту.


"Чего вы хотите?" — спросил он.

"Чтобы вы немедленно выдали преступника по имени Элиас, который сегодня утром был вашим проводником," — ответил тот угрожающим тоном.

"Преступника? Проводника? Вы, должно быть, ошибаетесь!" — возразил Ибарра.

«Нет, сэр, Элиаса теперь обвиняют в другом преступлении — в том, что он поднял руку на священника...»
«А! Так это тот самый лодочник?»

«Нам сказали, что это он и есть. Вы позволяете людям с дурной репутацией посещать ваши праздники, сеньор Ибарра».

Ибарра оглядел его с головы до ног и ответил с величайшим
презрением: "Я не обязан отчитываться перед тобой за свои действия. В нашем
фестивали все же получил, и сам ты, если у тебя
приходите, будет предоставлено место за столом, таким же, как
прапорщик Доктор Кто был здесь, среди нас два часа назад."

Сказав это, Ибарра повернулся к нему спиной. Сержант закусил ус и приказал своим людям обыскать все деревья в поисках пилота, описание которого было у него на клочке бумаги.

 Дон Филипо сказал ему: «Обратите внимание, что это описание соответствует
как и у девяти десятых местных жителей. Будьте осторожны, не
ошибитесь!
Наконец солдаты вернулись и сказали, что не смогли найти ни
банку, ни человека, который вызвал у них подозрения. Сержант
пробормотал несколько неразборчивых слов и ушёл.

Вскоре люди снова развеселились, но вопросы, удивление и комментарии не
прекращались.

Так прошёл день, и настал час отъезда. Как только солнце скрылось за горизонтом, они вышли из леса. Деревья
казались грустными, и всё вокруг словно прощалось с ними.
скажем: «Прощай, счастливая юность; прощай, мечта о дне».
А чуть позже, при свете горящих бамбуковых факелов и под аккомпанемент гитар, мы оставляем их на дороге, ведущей в город.






 ГЛАВА XIII

В ДОМЕ ТАСИО.


Утром следующего дня Хуан Кризостомо Ибарра, осмотрев свои владения, отправился в дом Тасио, философа, друга своего отца.


В саду старика царила тишина. Ласточки порхали над фронтонами дома, но почти не издавали ни звука.
Окна были увиты виноградной лозой, которая цеплялась за старую, покрытую мхом стену и делала дом ещё более уединённым и тихим. Ибарра
привязал лошадь к столбу и почти на цыпочках пересёк чистый и ухоженный сад. Он поднялся по лестнице и, поскольку дверь была открыта, вошёл. Старик склонился над книгой, в которой, казалось, что-то писал. На стенах комнаты висели коллекции насекомых и листьев, карты, а также несколько полок с книгами и рукописями.

 Тасио был настолько поглощён своей работой, что не заметил прихода
Юноша не хотел мешать философу и попытался уйти, но старик, подняв голову, сказал:
"Что? Ты здесь?" и посмотрел на него с немалым удивлением.

"Простите, — ответил Ибарра, — я вижу, вы очень заняты."

«На самом деле я немного писал, но это не срочно, и я хочу отдохнуть. Могу ли я быть вам чем-то полезен?»
Ибарра достал из бумажника несколько листков и ответил: «Мой отец часто советовался с вами по разным вопросам, и я помню, что ему оставалось только поздравлять себя, когда он следовал вашим советам».
Я хотел бы услышать ваш совет. У меня есть небольшое дело, и я хочу быть уверен в успехе.
Ибарра вкратце изложил ему свой план по возведению школьного здания в честь своей невесты. Он показал ошеломлённому философу чертежи, которые ему вернули из Манилы.

"Я хотел бы, чтобы вы посоветовали мне, каких людей мне следует привлечь на свою сторону, чтобы дело увенчалось успехом. Вы хорошо знакомы с жителями города. Я только что приехал и почти ничего не знаю о своей стране.

Старик изучил планы, разложенные перед ним. Его
Глаза были полны слез.

"То, что вы собираетесь осуществить, было моей мечтой, мечтой
бедного дурачка", - воскликнул он, сильно растроганный. "А теперь мой первый совет
тебе никогда не приходи ко мне советоваться по этому вопросу".

Молодой человек удивленно посмотрел на него.

«Потому что здравомыслящие люди, — продолжил он ироничным тоном, — примут тебя за дурака, как и меня.  Люди всегда считают дураками тех, кто думает не так, как они, и по этой причине...»
они называют меня сумасшедшим. Но я благодарен им за это, ибо горе мне, когда наступит день, и они скажут, что я в здравом уме! Этот день, если он когда-нибудь наступит, лишит меня той небольшой свободы, которую я приобрёл, пожертвовав своей репутацией здравомыслящего человека.

И старик покачал головой, словно отгоняя какую-то мысль, и продолжил:
«Мой второй совет тебе: посоветуйся с викарием,
губернатором и всеми уважаемыми людьми. Все они дадут тебе плохие, глупые и бесполезные советы, но посоветоваться — не значит
Подчиняйтесь. Старайтесь делать вид, что следуете их советам, насколько это возможно.
Пусть они думают, что вы работаете в соответствии с их пожеланиями.
Ибарра на мгновение задумался, а затем ответил: «Совет хороший, но ему трудно следовать. Разве я не могу выполнять свою работу так, чтобы тень не падала на неё? Разве я не могу выполнять хорошую работу, несмотря ни на что? Разве правда должна быть облачена в одежды лжи?»

«Вот и всё. Никому не нравится голая правда».
 «Я надеюсь, что смогу реализовать все свои планы, не столкнувшись с серьёзным сопротивлением», — сказал Ибарра.

«Да, если священники протянут вам руку помощи; нет, если они от неё отвернутся. Все ваши усилия разобьются вдребезги о стены дома викария. Завтра алькальд откажет вам в том, что он дал вам сегодня. Ни одна мать не позволит своему сыну посещать школу, и тогда все ваши усилия приведут к прямо противоположному результату». Ты обескуражишь всех остальных, кто мог бы пожелать предпринять
благотворные начинания".

"Тем не менее, - ответил Ибарра, - я не могу поверить в ту силу
, о которой ты говоришь. И даже предполагая, что это правда, признавая, что это
Если всё так, как вы говорите, то разве на моей стороне не будут здравомыслящие люди и правительство?
"Правительство! Правительство!" — воскликнул философ, подняв глаза к потолку. «Как бы сильно правительство ни желало возвысить страну ради её собственной пользы и пользы метрополии, какими бы щедрыми ни были католические короли по духу, я должен по секрету напомнить вам, что есть ещё одна сила, которая не позволяет правительству видеть, слышать или судить иначе, чем того хотят викарии или провинциальные священники. Правительство
Правительство боится прогресса народа, а народ боится власти правительства. Пока правительство не поймёт народ страны, страна никогда не вырвется из-под его опеки. Народ будет жить как слабые, маленькие дети, которые дрожат от звука голоса своего наставника и молят его о пощаде. Правительство не мечтает о великом будущем, о здоровом развитии страны. Народ не жалуется, потому что у него нет права голоса. Они не двигаются, потому что они слишком
внимательно наблюдал. Ты говоришь, что они не страдают, потому что ты сам
не видел того, что заставило бы твое сердце обливаться кровью. Но однажды ты увидишь
это! увы! однажды ты это услышишь. При свете дня бросается на
их чудовищные формы, вы увидите страшную реакцию. Эта великая
сила, сдерживаемая веками, этот яд, перегоняемый капля за каплей,
эти вздохи, так долго подавляемые - все выйдет на свет и когда-нибудь
вырвется наружу.... Кто же тогда оплатит счета, которые предъявит народ и которые история сохранит для нас на своих кровавых страницах?

«Бог, правительство и церковь никогда не допустят, чтобы этот день настал!» — ответил Кризостомо, невольно поддавшись впечатлению. «Филиппинцы
религиозны и любят Испанию. Филиппинцы всегда будут помнить, как много сделала для них эта страна. Есть злоупотребления;
да! Есть недостатки; я этого не отрицаю. Но Испания работает над тем, чтобы провести реформы, которые исправят ситуацию; она разрабатывает планы;
она не эгоистка. Неужели моя любовь к родине несовместима с любовью к Испании? Неужели нужно унижаться, чтобы быть хорошим христианином, продавать свою совесть, чтобы
о добре? Я люблю свою родину, Филиппины, потому что обязан ей своей жизнью и своим счастьем — потому что каждый человек должен любить свою родину. Я люблю Испанию, родину моих предков, потому что, несмотря на всё, что можно сказать, Филиппины обязаны Испании и всегда будут обязаны ей своим счастьем и своим будущим. Я католик. Мне дорога вера моих отцов, и я не понимаю, почему
Я должен склонять голову, когда могу её поднять; и почему я должен доверять её своим врагам, когда могу их растоптать?
"Потому что поле, на котором ты сеешь своё семя, находится в руках
о твоих врагах, и ты слаб по сравнению с ними...
Сначала тебе нужно поцеловать руку...
 Но юноша не дал ему договорить и яростно воскликнул: «Поцеловать им руки! Вы забываете, что они убили моего отца; они выбросили его тело из могилы. Но я, его сын, не забываю об этом, и если я не мщу, то только потому, что забочусь о престиже Церкви.
Старый философ склонил голову. «Сеньор Ибарра, — медленно ответил он, — если вы храните эти воспоминания — воспоминания, которые я не могу вам посоветовать хранить, — то я не могу не признать, что вы правы».
Забудь об этом — если ты хранишь эти воспоминания, откажись от своих планов и начинаний и постарайся принести пользу своим соотечественникам другим способом.
 Для осуществления этого начинания нужен другой человек, не ты,
потому что для его реализации потребуются не только деньги и забота, но и, в нашей стране, самоотречение, упорство и вера.
 Земля не готова к этому; она была засеяна лишь плевелами.

Ибарра понимал, насколько важны эти слова, но не собирался отчаиваться.
Мысли о Марии Кларе не давали ему покоя; он должен был выполнить данное ей обещание.

«Разве ваш опыт не подсказывает вам, что есть и другие способы, кроме этого жёсткого метода?» — спросил он тихим голосом.


Старик взял его за руку и подвёл к окну. С севера дул прохладный ветерок. Перед ним раскинулся сад,
который тянулся до большого леса, служившего парком.

«Почему мы не должны делать то же, что и этот слабый молодой куст, усыпанный розами и бутонами?» — сказал философ, указывая на красивый розовый куст. «Дует ветер, колышет его, и он склоняется, словно пытаясь спрятать свой драгоценный груз. Если бы куст оставался прямым, он бы…»
если бы куст был сорван, ветер разметал бы его цветы и бутоны
был бы уничтожен. Ветер проходит, и куст выпрямляется
снова выпрямляется, гордый своим сокровищем. Так было бы и с вами,
растение, пересаженное из Европы на эту каменистую почву, если бы вы не стали
искать поддержки и принижать себя. Одинокий и возвышенный,
ты в плохом состоянии".

"И принесет ли эта жертва плоды, на которые я надеюсь?" спросил
Ибарра. «Поверит ли мне священник и забудет ли он обиду? Разве его род не способен притворяться другом, чтобы
Они устроили ложную демонстрацию того, что защищают меня, а затем, из темноты, напали на меня сзади, изранили мои ноги и заставили меня колебаться быстрее, чем если бы они атаковали меня лицом к лицу? Учитывая это, чего, по-вашему, можно было ожидать?
Старик некоторое время молчал, не в силах ответить. Наконец он сказал: "Если бы такое произошло, если бы предприятие провалилось,
Я бы утешил тебя мыслью о том, что ты сделал всё, что было в твоих силах. И даже в этом случае ты бы чего-то добился. Заложи первый камень, посей первое семя, и после того, как буря утихнет,
некоторые зернышко, возможно, прорастут".

"Я верю тебе", воскликнул Ибарра, протягивая руку. "Не в
напрасно я ищу хороший совет. Этот день я должен пойти и сделать
друзья с куратором".

Прощаясь, старик, он сел на коня и ускакал.

«Внимание!» — пробормотал про себя философ-пессимист, не сводя глаз с молодого человека. «Давайте внимательно понаблюдаем за тем, как
 судьба будет разворачивать трагедию, начавшуюся на кладбище».

Но на этот раз философ действительно ошибся. Трагедия началась задолго до этого.






 ГЛАВА XIV

НАКАНУНЕ ФИЕСТЫ.


 Сегодня десятое ноября, канун фиесты, которая будет отмечаться
в городе Сан-Диего. В отличие от обычного однообразия,
в этот день в городе царит необычайная суета в церкви, домах,
на улицах, в курятниках и на полях. Окна украшены флагами и
разноцветными декоративными элементами. Воздух наполнен
музыкой и звуками взрывающегося фейерверка. Повсюду царит
ликование.

На улицах через равные промежутки возвышаются красивые бамбуковые арки.
Дерево вырезано и обработано тысячами различных способов.
арки окружены орнаментами, один вид которых приносит
радость в сердце маленького мальчика. Во дворе церкви установлен большой и
дорогой навес. Он опирается на бамбуковые шесты и
устроен так, чтобы процессия могла проходить под ним. В его тени
дети играют, бегают, прыгают, падают и иным образом умудряются порвать и испачкать
свои новые рубашки, которые были предназначены ко дню фестиваля.

На городской площади была построена платформа из бамбука, пальмовых листьев и досок, которая служит сценой. Именно здесь выступает комедийная труппа из
Тондо будет рассказывать чудесные истории и состязаться с богами в совершении чудес. Здесь будут петь и танцевать Марианито, Чананай, Бальбино, Ратия,
Карвахал, Йейенг, Лисерия и другие.Филиппинец любит театр и всегда с большим удовольствием посещает драматические постановки. Губернатор очень любил театр и по совету викария выбрал для праздника фантастическую комедию «Принц Виллардо, или Гвозди, извлечённые из пресловутой пещеры», пьесу, полную волшебства и фейерверков.

Время от времени раздаются весёлые перезвоны колоколов.
Воздух сотрясается от взрывов петард и грохота маленьких пушек.
Филиппинский пиротехник, который научился своему ремеслу без помощи какого-либо известного учителя, демонстрирует своё мастерство, устанавливая фигуры, изображающие башни, замки и тому подобное.
Маленькие мальчики уже бегут сломя голову к окраине города, чтобы встретить музыкальные группы.
Помимо трёх оркестров, были наняты ещё пять коллективов.

В город въезжает оркестр, играющий зажигательные марши, а за ним следует множество оборванных и полуобнажённых попрошаек: этот, пожалуй,
на рубашке своего брата; тот — на отцовских брюках. Как только музыка
затихает, эти малыши по памяти узнают, что это была за пьеса.
Они с большим удовольствием насвистывают и напевают её, демонстрируя в столь раннем возрасте свой музыкальный талант.

 Тем временем подъезжают повозки и экипажи, в которых приезжают родственники, друзья и незнакомцы. Игроки тоже не дремлют: у них под рукой лучшие бойцовые петухи и мешки с деньгами, и они готовы рискнуть своим состоянием на зелёном сукне или в петушином ринге.

 «Альферес получает пятьдесят долларов за ночь», — пробормотал пухлый коротышка
Мужчина был в ярости, когда узнал о новоприбывших, ведь уже ходило много слухов о том, что эти люди подкупили офицера, чтобы закон не вмешивался в их дела. «Капитан Тьяго, — добавил он, — собирается приехать и будет банкиром в игре в Монте. Капитан Хоакин привозит восемнадцать тысяч». Будет лиам-по [11], и Чино Карлос вложит в него десять тысяч песо.
 Крупные игроки приедут из Танауана, Липы и Батангаса,
а также из Санта-Круса.  Это будет здорово!  Это будет
здорово!  В этом году капитан Тьяго не обдерёт нас как липку, как в прошлые годы.
ведь в этом году он заплатил только за три мессы, и, кроме того, у меня есть мутья [12] какао. А как поживают все остальные члены семьи?
"Очень хорошо, очень хорошо, спасибо!" — ответили гости из провинции.

Но самое оживлённое место, где царит почти настоящий шум, находится вон там, на ровном участке земли, недалеко от дома Ибарры. Скрипят блоки, и помещение наполняется звуками
ударов молота, стука кирки о камень, рубки балок и криков. Бригада рабочих ведёт раскопки
которая будет широкой и глубокой; другие заняты тем, что складывают в кучу карьерный камень, разгружают телеги, просеивают песок, устанавливают кабестан и так далее.

"Положи это сюда! А это туда! Давайте, пошевеливайтесь!" — кричит невысокий пожилой мужчина с оживлённым и умным лицом, расхаживая с рулеткой и отвесом в руках. Он руководит работами, сеньор Хуан, архитектор, каменщик, плотник, маляр, слесарь, художник, резчик по камню и, по случаю, скульптор.

"Мы должны закончить это немедленно! Завтра уже ничего нельзя будет сделать, а послезавтра состоится церемония закладки краеугольного камня.
« Сделайте отверстие размером с этот цилиндр! — сказал он одному из каменотесов, который откалывал кусок от большого четырёхугольного камня. —  Внутри него будут храниться наши имена».

 Затем он повторял каждому встречному земляку то, что уже говорил тысячу раз: « Знаете, что мы собираемся построить? Ну, это школа, образец в своём роде, что-то вроде тех, что есть в Германии, но всё же лучше. Архитектор, сеньор Р.,
разработал план, а я отвечаю за работу. Да, сэр,
Как видите, это будет настоящий дворец с двумя крыльями: одно для мальчиков, другое для девочек. Здесь, в центре, будет большой
сад с тремя фонтанами. По бокам — рощи, где дети смогут сеять и выращивать растения в часы отдыха,
тем самым проводя время с пользой. Только посмотрите, какой глубины должен быть фундамент:
три метра и семьдесят пять сантиметров. В здании будет
подвал, куда будут помещать ленивых учеников. Он будет
расположен очень близко к игровой площадке и спортзалу, так что те, кто
наказанные могут услышать, как прилежные ученики веселятся. Вы
видите это большое пространство? Что ж, это будет место, где они смогут бегать и
прыгать. У девочек будет отдельный сад со скамейками, качелями,
специальное место для прыжков через скакалку и скручивания обручей, фонтаны
и скворечник. Это будет великолепно!"

Он продолжал ходить из конца в конец, осматривая все и
высказывая свое мнение обо всем.

«Я вижу, что у вас здесь слишком много пиломатериалов для крана», — сказал он парню желтоватого оттенка кожи, который руководил другими рабочими. «Я
С тремя большими балками у нас будет достаточно материала, чтобы сделать треногу, а с тремя другими — чтобы использовать их в качестве опор.
"О, пф!" — ответил другой, как-то странно улыбнувшись. "Чем больше у нас будет приспособлений, тем большего эффекта мы добьёмся.
Массивность конструкции произведёт большее впечатление и придаст ей больше значимости.
Они скажут: 'Сколько же было проделано работы!' Вы
Посмотрите на этот кран, который я строю. Через некоторое время я украшу его бандероли, гирляндами из цветов и листьев, и... потом вы скажете, что правильно сделали, что наняли меня.
и сеньор Ибарра не может желать большего!»
Мужчина рассмеялся. Сеньор Хуан тоже улыбнулся и покачал головой.

На самом деле план строительства школы был одобрен всеми, и все только об этом и говорили. Викарий попросил, чтобы ему разрешили стать одним из покровителей предприятия, и он сам должен был благословить закладку краеугольного камня. Церемония должна была состояться в последний день фестиваля в Сан-Диего, поскольку считалась одним из самых торжественных событий.

 Мрачные предчувствия старого Тасио, похоже, оправдались
рассеялись навсегда. Однажды Ибарра сказал об этом старику, но старый пессимист лишь ответил:
«Сначала всё может пойти хорошо, но берегись врагов в масках».






ГЛАВА XV

С НАСТУПЛЕНИЕМ НОЧИ.


В доме капитана Тиаго тоже шла подготовка. Мы уже знакомы с этим человеком. Его любовь к помпезности и гордость за то, что он
является жителем Манилы, требовали, чтобы он превзошёл жителей
провинции в великолепии своего праздника. Было и ещё кое-что,
из-за чего он должен был постараться
чтобы затмить всех остальных - тот факт, что его дочь Мария Клара и
его будущий зять также были там. Его предполагаемая связь
с Ибаррой привела к тому, что о капитане часто говорили в народе.

Да, на самом деле, одна из самых серьезных газет в Маниле.
На первой странице была напечатана статья, озаглавленная "Имитировать
Он!", в котором они дали Ибарре много советов и высоко оценили его.
он. В статье о нём говорилось как о «выдающемся и богатом молодом капиталисте».
Двумя строками ниже его назвали «выдающимся филантропом», а в следующем абзаце —
«Ученик Минервы, отправившийся в свою родную страну, чтобы воздать должное истинному месту зарождения искусств и наук». Капитан Тьяго горел желанием
повторить этот подвиг и размышлял, не стоит ли ему возвести монастырь за свой счёт.

 За несколько дней до начала праздничной недели в дом привезли множество коробок с провизией и напитками, огромные зеркала, картины и пианино его дочери.  Мария Клара и тётя Изабель уже жили там. Капитан Тьяго приехал за день до начала фестиваля. Поцеловав руку дочери, он сделал ей подарок
прекрасная религиозная реликвия. Она была сделана из чистого золота и украшена бриллиантами и изумрудами.
В ней хранился маленький кусочек лодки святого Петра, в которой наш Спаситель сидел во время рыбалки.


Разговор капитана с его будущим зятем не мог быть более сердечным. Естественно, темой для разговора стала школа. Капитан Тьяго хотел, чтобы он назвал школу «Школой Сан-Франсиско».

"Поверь мне!" - сказал он. "Сан-Франциско - хороший святой-покровитель. Если
ты назовешь это "Начальной школой", ты ничего не получишь. Кстати, кто в начальной школе?
"

Пришли друзья Марии Клары и пригласили её на прогулку.

"Но возвращайся поскорее," — сказал капитан дочери, которая спросила у него разрешения. "Ты же знаешь, что отец Дамасо сегодня ужинает с нами. Он только что приехал."
И, повернувшись к Ибарре, который был погружён в раздумья, он добавил: "Ты тоже поужинаешь с нами?" Вы будете совсем одна дома».
«С величайшим удовольствием, уверяю вас, если бы мне не нужно было быть сегодня вечером дома и принимать гостей», — ответил молодой человек, бормоча слова и избегая взгляда Марии Клары.

"Возьми с собой своих друзей", - весело ответил капитан Тьяго
. "В моем доме всегда достаточно еды. И, кроме того
Я бы хотел, чтобы вы с отцом Дамасо поняли друг друга.

- Для этого у нас будет достаточно времени, - ответил Ибарра, натягивая на лицо вымученную улыбку.
Он приготовился сопровождать молодых леди.

Они спустились вниз. Мария Клара шла между Викторией и Идей, а тётя Изабель следовала за ними.

 Когда они шли по улице, люди почтительно расступались и пропускали их вперёд.  Мария Клара была на удивление
Теперь она была прекрасна. Её бледность исчезла, и хотя взгляд её был задумчивым, губы, напротив, улыбались.
С той приветливостью, которая свойственна только счастливым девушкам, она здоровалась с друзьями, которых знала с детства и которые теперь восхищались её юной красотой.
Менее чем за пятнадцать дней она вновь обрела ту непринуждённую уверенность в себе, ту детскую болтливость, которые, казалось, на какое-то время остались в узких стенах монастыря. Казалось, что
бабочка, вылетев из кокона, сразу узнала все цветы. Это
Достаточно было того, что ей дали возможность на мгновение взлететь и согреться в золотых лучах солнца, чтобы сбросить оцепенение куколки. Новая жизнь засияла во всех уголках её юного существа. Всё, с чем она сталкивалась, было добрым и прекрасным. Её любовь проявлялась с девственной грацией, и она была невинна в своих мыслях, не видела ничего, что заставило бы её краснеть. Однако она обычно
прикрывала лицо веером, когда с ней заигрывали, но её глаза улыбались, и по всему её телу пробегала лёгкая дрожь.

Перед домом капитана Базилио стояли несколько молодых людей, которые поприветствовали наших знакомых и пригласили их в дом. Послышался весёлый голос Синанг, которая сбежала по лестнице и сразу же положила конец всем отговоркам.

 «Поднимитесь на минутку, чтобы я могла выйти с вами», — сказала она. «Мне скучно находиться среди стольких незнакомцев, которые не говорят ни о чём, кроме петушиных боёв и карточных игр».
Они поднялись наверх. В доме было полно людей. Некоторые подошли поздороваться с Ибаррой, чьё имя было известно всем. Они с восторгом любовались красотой Марии Клары, а некоторые матроны бормотали:
они жевали бетель: «Она похожа на Деву Марию!»
Насладившись шоколадом, они продолжили прогулку. В углу площади нищий пел романс о рыбах под аккомпанемент гитары. Он был обычным попрошайкой, плохо одетым мужчиной в широкополой шляпе из пальмовых листьев. Его одежда состояла из сюртука, покрытого заплатками, и широких брюк, какие носят китайцы, но порванных во многих местах.  Из-под полей шляпы сверкали два огненных шара.
луч света. Он был высоким и, судя по его манерам, молодым. Он поставил корзину на землю и, отойдя от неё на небольшое расстояние, начал издавать странные, неразборчивые звуки. Он
оставался стоять в полном одиночестве, как будто они с людьми на
улице старались избегать друг друга. Женщины подходили к его
корзине и бросали в неё рыбу, фрукты и рис. Когда рядом не осталось никого, кто мог бы подойти к корзине, послышались другие, более печальные, но менее скорбные звуки. Возможно, он благодарил их. Он взял свою корзину и ушёл, чтобы сделать то же самое в другом месте.

Мария Клара сочла, что это печальный случай. Полная интереса,
она спросила о странном существе.

"Это прокаженный", - ответила Идэй. "Он заразился этой болезнью около четырех
лет назад; одни говорят, что из-за ухода за своей матерью, другие - из-за того, что
был заключен в сырую тюрьму. Он живет там, в поле, недалеко от
Китайского кладбища. Он ни с кем не общается: все вокруг
убегают от него из-за страха заражения. Вы бы видели его
фантастический маленький домик! Ветер, дождь и солнечный свет проникают в него и выходят из него, как игла проходит сквозь ткань. Ему запретили
от прикосновения к чему-либо, принадлежащему кому-либо. Однажды маленький ребёнок упал в канал. Канал был глубоким, но этот человек случайно оказался рядом и помог вытащить ребёнка. Отец ребёнка узнал об этом, пожаловался губернатору, и тот приказал высечь его розгами на середине улицы, а затем сжечь кнут. Это было ужасно! Прокажённый с воем убежал; они погнались за ним, и губернатор закричал:
'Ловите его! Лучше утонуть, чем заразиться этой болезнью!'"

- Это правда, - пробормотала Мария Клара. И тогда, не замечая, что
она делает, она подошла к корзине несчастного негодяя и
опустила в нее реликвию, которую только что подарил ей отец.

"Что ты сделала?" ее спросили друзья.

"Мне больше нечего ему подарить", - ответила она, скрывая слезы
в глазах за улыбкой.

«И что он собирается делать с реликвией?» — спросила её Виктория.
«Однажды ему дали денег, но он оттолкнул их тростью. Зачем ему это, если никто ничего не принимает
исходит от него? Если бы он только мог съесть эту реликвию!
Мария Клара с тоской посмотрела на женщин, продававших продукты, и пожала плечами.

Но прокажённый подошёл к корзине, взял в руки сверкающее украшение, опустился на колени, поцеловал его и, сняв шляпу, уткнулся лицом в пыль, по которой прошла молодая девушка.

Мария Клара спрятала лицо за веером и поднесла платок к глазам.







Глава XVI

Подъемный кран.


Пока двое актеров пели «Incarnatus est in» в
В церкви во время мессы в последний день фиесты, когда все стояли на коленях, а священники склонили головы, один человек прошептал Ибарре на ухо:
«Во время церемонии освящения краеугольного камня не подходи близко к священнику, не спускайся в канаву, не приближайся к краеугольному камню.  От этого будет зависеть твоя жизнь».

Ибарра посмотрел и увидел, что это был Элиас, пилот, но, как только он заговорил, он растворился в толпе.

 Желтокожий мужчина сдержал своё слово.  Это был не просто подъёмный кран, который он установил над канавой, чтобы спустить
огромный гранитный блок. Это был не просто треножник, который Нор
Хуан хотел использовать для удержания троса. Это было нечто большее. Это
было одновременно машиной и украшением, величественным и внушительным.

Запутанные строительные леса были подняты на высоту
более восьми метров. Четыре тяжелых бревна, врытые в землю
и поддерживающие друг друга колоссальными диагональными скобами, служили
основанием. Скобы были соединены друг с другом огромными гвоздями,
вбитыми в дерево почти наполовину, возможно, потому, что конструкция была
Он был лишь временным сооружением, и его было легко разобрать.
Со всех сторон свисали огромные кабели, придававшие всему
аппарату солидный и величественный вид. На вершине развевались
флаги и транспаранты разных цветов, развевались вымпелы и висели
массивные гирлянды из цветов и листьев, искусно переплетённые.

Высоко, в тени выступающих балок, знамён и венков, на верёвках и железных крюках был подвешен большой трёхколёсный блок.
Через блестящие ободья этих блоков проходили толстые тросы.
в воздухе парил массивный камень. В центре этого камня
было выдолблено углубление, так что, когда его опускали на другой камень с углублением, который уже лежал в яме, между ними образовывалось небольшое пространство. В этом пространстве хранились записи о церемониях, газеты, рукописи и монеты, которые, возможно, будут переданы другим поколениям в далёком будущем. От этого блока на вершине конструкции трос шёл вниз к другому блоку меньшего размера, который был закреплён у основания
устройство. Через этот блок трос проходил к цилиндру брашпиля, который крепился к земле массивными балками. Этот брашпиль, которым можно управлять всего двумя руками, увеличивает силу человека с помощью ряда зубчатых колёс. Несмотря на увеличение силы, скорость, конечно, снижается.

"Смотри!" — сказал человек с жёлтой кожей, повернув рукоятку. «Смотрите, сеньор Хуан, я могу одной рукой поднять и опустить эту массивную каменную глыбу. Она так хорошо подогнана, что я могу контролировать подъем и спуск камня с точностью до дюйма. Таким образом, один человек может
белоу может расставить два камня по местам, пока я отсюда управляюсь с
аппаратом.

Или Хуан мог только восхищаться этим человеком, когда он улыбался в такой своеобразной
манере. Любопытствующие, стоявшие вокруг, делали замечания и хвалили
желтокожего человека за его работу.

"Кто научил тебя механизму?" - спросил Сьор Хуан.

"Мой отец, мой отец, который теперь мертв", - ответил он с той же самой
особенной улыбкой.

 «А кто учил твоего отца?»

 «Дон Сатурнино, дед дона Кризостомо».

 «Я не знал, что дон Сатурнино...»

 «О, он много чего знал.  Он не только умел хорошо пороть
и как подставлять своих рабочих солнечным лучам, но он также знал, как пробуждать спящих и как заставлять бодрствующих спать. Со временем
ты увидишь, чему научил меня мой отец, увидишь!
И жёлтый парень как-то странно улыбнулся.

На двух столах для трапез теперь готовили роскошный и обильный завтрак. Однако на столе, предназначенном для младших школьников, не было вина, зато было много фруктов.  В крытом проходе, соединявшем две трибуны, стояли стулья для музыкантов и стол, уставленный сладостями.
конфеты и фляги с водой, украшенные листьями и цветами,
для жаждущих публики.

 Толпа, разодетая в яркие одежды, уже спасалась от
жарких солнечных лучей и собиралась в тени деревьев
или под навесом. Мальчишки забирались на деревья рядом с местом проведения
церемонии, чтобы лучше видеть происходящее, и с завистью
смотрели на школьников, которые, чистые и хорошо одетые,
занимали отведённое для них место. Отцы школьников были в восторге. Они, бедные крестьяне, были готовы на всё.
Они с удовольствием наблюдали за тем, как их дети едят на белой скатерти, совсем как викарий и алькальд. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы утолить их голод.

 Вскоре вдалеке послышались звуки музыки. За оркестром следовала разношёрстная толпа людей всех возрастов и в разной одежде. Человек с жёлтым лицом был неспокоен и осматривал всё вокруг. Любопытный крестьянин тоже следил за его взглядом и наблюдал за каждым его движением. Этим земляком был Элиас, который тоже приехал на церемонию. Его шляпа и одежда почти не выделялись
его личность. Он выбрал для себя наилучшее возможное место,
прямо рядом с краном, на краю котлована.

С музыкальным оркестром пришли алькальд, городские власти,
монахи, за исключением отца Дамасо, и испанские служащие
правительства. Ибарра беседовал с алькальдом, поскольку они
стали довольно близки с тех пор, как молодой человек сделал ему несколько
комплиментов по поводу его знаков отличия, наград и кордона. Гордость за принадлежность к аристократической семье была слабостью его превосходительства. Капитан
Тьяго, альферес, и несколько состоятельных людей в блестящих шёлковых шляпах шли в окружении молодёжи. Отец Сальви, как всегда, был молчалив и задумчив.

 Молодой человек чувствовал, как колотится его сердце, когда они приближались к назначенному месту. Он инстинктивно взглянул на странные строительные леса, возведённые там. Он также увидел
человека с жёлтым лицом, который почтительно поклонился ему, и на мгновение Ибарра задержал на нём взгляд. К своему удивлению, Ибарра также обнаружил
Элиаса на краю раскопок. Он кивнул молодому пилоту.
Он бросил на него многозначительный взгляд, давая понять, что помнит, что тот сказал в церкви.

 Священник облачился в церковное облачение и начал церемонию.
Одноглазый ризничий-мэр держал книгу, а мальчику из хора было поручено окроплять людей святой водой. Остальные, стоявшие вокруг с непокрытыми головами, хранили глубокое молчание. Несмотря на то, что отец Сальви читал тихим голосом, было заметно, что он дрожит.

Тем временем статьи, такие как рукописи, газеты,
Медали и монеты, которые должны были быть помещены в угловой камень, были заключены в небольшую стеклянную шкатулку и герметично запечатаны в свинцовом цилиндре.


"Сеньор Ибарра, вы хотите поставить шкатулку на место? Священник ждёт её," — сказал алькальд Ибарре.

«Я бы с удовольствием это сделал, — ответил он, — но тогда я бы
узурпировал почётную обязанность сеньора нотариуса. Нотариус должен
засвидетельствовать этот акт».

 Нотариус отнёсся к этому серьёзно, спустился по устланной ковром лестнице на дно котлована и с подобающей торжественностью положил
ящик в углублении, сделанном в камне. Затем священник взял разбрызгиватель и окропил камни святой водой.

 Теперь каждому нужно было нанести на поверхность камня, лежащего в канаве, слой раствора, чтобы другой камень мог лечь на него и закрепиться.

 Ибарра подал алькальду мастерок с широким серебряным лезвием, на котором была выгравирована дата. Но сначала Его Превосходительство выступил с обращением на испанском языке.


"Граждане Сан-Диего," — сказал он торжественным тоном. "Я имею честь
Я председательствую на церемонии, важность которой вы уже понимаете.
Основывается школа. Школа — это основа общества. Школа — это книга, в которой написано будущее народа.
Покажите мне школы народа, и я скажу вам, что это за народ.

"Граждане Сан-Диего! Слава Богу, что он дал вам добродетельных священников; и слава Родине, что она неустанно распространяет свою цивилизацию на этих плодородных островах, под защитой своего славного флага. Слава Богу, что она сжалилась над вами и принесла вам это
смиренные священники, чтобы они могли просветить вас и научить божественному слову.
Поблагодарите правительство за великие жертвы, которые оно приносило,
приносит сейчас и будет приносить в будущем ради вас и ваших сыновей.

"И теперь, когда первый камень этого великого здания освящён,
Я, алькальд-майор этой провинции, во имя Его Величества,
короля, да хранит его Господь, короля Испании, во имя
прославленного испанского правительства и под его безупречным и вечно победоносным знаменем, освящаю этот акт и начинаю строительство этой школы.

«Граждане Сан-Диего! Да здравствует король! Да здравствует Испания! Да здравствует церковь! Да здравствуют священники! Да здравствует католическая религия!»

 «Вива! Вива!» — ответили остальные. «Да здравствует алькальд!»

 Алькальд величественно спустился под звуки заигравшей музыки. Он положил несколько лопаток с раствором на камень и с таким же величием поднялся по лестнице.

Государственные служащие зааплодировали.

Ибарра протянул ещё одну серебряную лопатку викарию, который, на мгновение задержав на нём взгляд, медленно спустился к подножию
раскопки. Спустившись примерно на половину лестницы, он поднял глаза, чтобы посмотреть на камень, который висел в воздухе на мощных тросах.
Но он взглянул на него лишь на секунду и продолжил спускаться.
Он сделал то же, что и алькальд, но на этот раз аплодисментов было больше, потому что правительственным служащим помогали другие монахи и капитан Тьяго.

 Отец Сальви, казалось, искал кого-то, кому можно было бы передать лопату. Он нерешительно посмотрел на Марию Клару, но, передумав, протянул его нотариусу. Тот, ради
Он галантно поклонился Марии Кларе, которая с улыбкой отклонила его предложение.
Монахи, правительственные чиновники и альферес один за другим спустились вниз и повторили церемонию. Капитан Тьяго не был забыт.

 Ибарра остался в стороне. Он уже собирался приказать жёлтому человеку опустить второй камень, когда о нём вспомнил викарий. Приятным тоном и с напускной фамильярностью он сказал ему: "Разве ты не
собираюсь поставить на свой trowelful, сеньор Ибарра?"

"Я был бы похож на парня, который приготовил тушеное мясо, а потом съел его",
ответил молодой человек тем же тоном.

«О, давай!» — сказал алькальд, легонько подтолкнув его.  «Если ты не сделаешь этого,
 я прикажу им не опускать камень, и тогда нам придётся ждать здесь до Судного дня».

 Столь ужасная угроза заставила Ибарру подчиниться.  Он сменил маленький серебряный совок на более крупный железный, что вызвало у некоторых людей улыбку.  Он тихо подошёл и спустился по лестнице. Элиас посмотрел на него с неописуемым выражением лица. Если бы вы его увидели, то подумали бы, что вся его жизнь сосредоточилась в его глазах.
Жёлтый человек посмотрел вниз, в бездну, разверзшуюся у его ног.

Ибарра, бросив взгляд на камень, который висел у него над головой, а затем
на Элиаса и желтого человека, сказал Сьору Хуану дрожащим голосом:
"Дай мне ведро с раствором и найди наверху другой совок".

Молодые Мужчина стоял в одиночестве. Элиас больше не смотрел на него; его взгляд был прикован к руке жёлтого человека, который склонился над канавой и с тревогой следил за движениями Ибарры.

 Был слышен шум лопаты, разгребающей песок и известь, и тихий шёпот рабочих, которые поздравляли алькальде с его речью.

 Внезапно раздался пугающий скрип. Шкив, прикреплённый к основанию крана, подпрыгнул, а затем брашпиль ударил по конструкции, как таран.  Бревна закачались, канаты взлетели в воздух и...
Через секунду всё рухнуло с ужасающим грохотом. Поднялось облако пыли, и воздух наполнился тысячами криков. Почти все разбежались;
лишь немногие поспешили к канаве. Только Мария Клара и отец Сальви остались на своих местах, не двигаясь, бледные и молчаливые.

Когда облако пыли частично рассеялось, можно было разглядеть Ибарру,
стоявшего среди груды балок, бамбуковых опор и тросов, между
лебёдкой и массивным камнем, который при падении сотряс
и раздавил всё вокруг. Молодой человек всё ещё держал
в руке мастерок и с ужасом смотрел на мёртвое тело мужчины
который лежал у его ног, наполовину погребённый под бревнами.

"Ты ранен? Ты ещё жив? Ради бога, говори!" — в ужасе воскликнули некоторые из работников.

"Чудо! чудо!" — закричали другие.

"Идите и заберите тело этого несчастного," — сказал Ибарра, словно очнувшись ото сна.

Услышав его голос, Мария Клара почувствовала, что силы покидают её, и упала в полуобморочном состоянии в объятия своих друзей.

 Воцарилась полная неразбериха.  Все говорили, жестикулировали и бегали из одного конца в другой, вверх и вниз по лестнице,
ошеломлённые и напуганные.

«Кто этот покойник? Он ещё жив?» — спросил альферес.

В теле опознали жёлтого рабочего, который стоял рядом с брашпилем.

"Пусть будет возбуждено дело против руководителя работ"
— это было первое, что сказал алькальд.

Они осмотрели тело, прощупали сердце, но оно уже не билось. Удар пришёлся по голове, и из носа, ушей и рта потекла кровь.  На шее мужчины были видны какие-то странные отметины.  С одной стороны было четыре глубоких вмятины, а с другой — одна, но более глубокая.  Казалось, будто его схватила железная рука
как пара пинчеров.

Священники тепло поздравили молодого человека и пожали ему руку.

"Когда я думаю, что всего несколько минут назад я стоял здесь",
сказал один из сотрудников. "Скажите! Если бы я был последним! Jes;s!"

"У меня от этого волосы встают дыбом", - сказал другой, лысый.

Ибарра удалился, чтобы узнать, как себя чувствует Мария Клара.

"Пусть это не помешает продолжению праздника," — сказал
Алькальд. "Слава Богу! Покойник не был ни священником, ни
испанцем! Ваше спасение нужно отпраздновать! Только подумайте — если бы камень упал на вас!"

«Есть такое понятие, как предчувствие!» — сказал Нотариус. «Я же говорил. Сеньор Ибарра не хотел спускаться. Я это видел!»
 «Пусть праздник продолжается! Включите музыку! Слезы не вернут мертвеца к жизни. Капитан, вручайте ордера прямо здесь! Пусть придет секретарь трибунала. Арестовать начальника работ!
 «Поставить его в колодки!»

 «Поставить его в колодки!  А?  Музыку, музыку!  Поставить маэстрильо в колодки».

 «Сеньор алькальд, — серьёзно ответил Ибарра, — если плач не может вернуть мертвеца к жизни, то и от того, что мы поставим его в колодки, ничего не изменится».
человека в тюрьму, когда мы не знаем, виновен ли он. Я внесу за него залог и попрошу, чтобы его выпустили на свободу хотя бы на несколько дней.
"Ну и ну! Но такое несчастье не должно повториться!"

В народе ходили самые разные слухи. Теория о том, что это было чудо, уже получила распространение. Однако отец Сальви, похоже, не слишком радовался этому чуду, которое люди приписали святому из его ордена и его прихода.


Некоторые утверждали, что видели, как во время падения крана в канаву спустилась фигура, одетая в чёрное, как у францисканцев.
это, без сомнения, был сам Сан-Диего. Предполагалось также, что Ибарра
слышал мессу, а желтый человек - нет. Все было ясно,
как солнечный свет.

Ибарра пошел домой переодеться.

"Хм! Плохое начало", - сказал старый Тасио, покидая заведение.

Ибарра только что закончил одеваться, когда слуга объявил, что
его спрашивает какой-то соотечественник. Полагая, что это один из его работников, молодой человек приказал проводить его в кабинет, который также служил библиотекой и химической лабораторией. Но, к своему великому удивлению, он увидел мускулистую фигуру таинственного Элиаса.

«Ты недавно спас мне жизнь, — сказал он на тагальском, сразу поняв, что задумал Ибарра. Я заплатил тебе только половину долга, а ты мне ничего не должен, скорее наоборот. Я пришёл попросить тебя об одолжении...»
«Говори!» — ответил молодой человек на том же языке, несколько удивлённый серьёзностью крестьянина.

Несколько секунд Элиас пристально смотрел Ибарре в глаза, а затем ответил:
«Если правосудие когда-нибудь захочет раскрыть эту тайну, я прошу тебя никому не рассказывать о том, что я предупредил тебя в церкви».

"Не беспокойтесь об этом", - ответил молодой человек с определенной ноткой неудовольствия в голосе.
"Я знаю, что они охотятся за вами, но я не доносчик". "Я знаю, что они охотятся за вами". "Я знаю, что они охотятся за вами".
"Я знаю, что они охотятся за вами".

"О, это не ради меня, это не для меня!" - воскликнул Элиас.
не без некоторой гордости. "Это ради тебя. Мне нечего бояться
мужчин".

Сюрприз Ибарра увеличивается. Тон, в котором земляк был
говоря была для него новой и, казалось, не быть в согласии с
его состоянии или его состояние.

"Что вы имеете в виду?" - спросил Ибарра, вопросительно глядя на таинственного человека
.

«Я не говорю загадками, я стараюсь выражаться ясно. Для вашей же безопасности необходимо, чтобы ваши враги считали вас ничего не подозревающим и беспечным».

Ибарра отступил.

"Мои враги? У меня есть враги?"

"Они есть у всех нас, сэр, от низших насекомых до людей, от беднейших до богатейших и самых влиятельных. Вражда — это закон жизни. У вас есть враги как в высших, так и в низших кругах. Вы планируете грандиозное предприятие; у вас есть прошлое; у вашего отца, у вашего деда были враги, потому что они были страстными людьми. В жизни не бывает
преступники, вызывающие наибольшую ненависть, но скорее благородные люди".

"Ты знаешь моих врагов?"

Элиас ответил не сразу, а задумался.

"Я знал одного, того, кто умер", - ответил он. "Прошлой ночью я
узнал, что что-то замышляется против тебя, по некоторым словам
, которыми он обменялся с неизвестным мужчиной, который затерялся
в толпе. «Рыбы не съедят его, как съели его отца; вот увидишь завтра», — сказал он. Эти слова привлекли моё внимание не только из-за их смысла, но и потому, что они были
Эти слова произнёс человек, который всего несколько дней назад явился к руководителю работ с явным намерением возглавить процесс закладки краеугольного камня. Он не просил большой зарплаты, но всячески демонстрировал свои знания. У меня не было достаточных оснований подозревать его в дурных намерениях, но что-то подсказывало мне, что мои подозрения верны. Поэтому, чтобы предупредить вас, я выбрал момент и повод, когда вы не могли задать мне никаких вопросов. Остальное ты уже знаешь.
Элиас на несколько мгновений замолчал, но Ибарра не ответил.
Он не проронил ни слова. Он размышлял.

"Мне жаль, что этот человек умер," — наконец ответил он. "Возможно, мы смогли бы узнать от него что-то ещё."
"Если бы он был жив, то избежал бы дрожащей руки слепого человеческого правосудия. Теперь Бог осудил его! Бог убил его! Пусть Бог будет единственным судьёй!"

Кризостомо мгновение смотрел на человека, который разговаривал с ним таким образом
. Он заметил, что его мускулистые руки были покрыты синяками
и черно-синими пятнами.

"Вы тоже верите в версию о чуде в этом деле?" - спросил он,
— улыбаясь, — «это чудо, о котором говорят люди?»
 «Если бы я верил в чудеса, я бы не верил в Бога. Я бы верил в обожествлённого человека. На самом деле я бы верил, что человек создал Бога по своему образу и подобию, — торжественно ответил он. — Но я верю в Него. Я не раз ощущал Его руку». Когда всё рушилось
под откос, грозя уничтожить всё, что было на этом месте, я удержал преступника. Я встал рядом с ним. Он был повержен, а я цел и невредим.

"Ты? Так это ты...?"

"Да! Я удержал его, когда он хотел сбежать, как только начал..."
роковая работа. Я видел его преступление. Я говорю: "Пусть Бог будет единственным судьей среди
людей. Пусть Он будет единственным, кто имеет право отнимать жизнь. Пусть
мужчина никогда не думает о том, чтобы заменить его собой!"

"И все же на этот раз ты ..."

"Нет!" - перебил Элиас, предвидя возражение, которое тот собирался выдвинуть.
"Это не одно и то же. "Это не одно и то же. Когда человек в роли судьи приговаривает другого
к смерти или навсегда лишает его будущего, он делает это безнаказанно и
использует силу других людей, чтобы привести приговор в исполнение.
Однако в конечном счёте приговор может оказаться неверным и несправедливым. Но я, разоблачая
преступник подвергался той же опасности, которую он готовил для других, подвергался тому же самому риску.
Я не убивал его. Я позволил руке Божьей убить его". "Вы не верите в случайность?" - Спросил я. "Вы не верите в случайность?" - Спросил я. "Я не убивал его".

"Вы не верите в случайность?"

"Верить в случайность - все равно что верить в чудеса. Обе теории
предполагают, что Бог не знает будущего. Что такое несчастный случай?
Событие, о котором абсолютно никто не знает заранее. Что такое
чудо? Противоречие, искажение законов природы.
Отсутствие предвидения и противоречивость во Всезнающем, который управляет мировыми механизмами, — два величайших несовершенства.

"Кто ты?" Ибарра снова спросил с некоторым страхом. "Ты что,
учился?"

"У меня было верить в Бога-великое дело, потому что я потерял
вера в людей", - ответил пилот, уклоняясь от вопроса.

Ибарра думал, что понимает этого человека; молодой и изгнанный,
он пренебрегал человеческим правосудием; отрицал право человека судить равных себе
он протестовал против власти и превосходства определенных классов
людей над другими.

"Но вы должны признать необходимость человеческой справедливости, пусть и несовершенное
это может быть", - ответил он. "Бог, хотя он и министры на земле,
не может, то есть не может ясно выразить своё суждение о
миллионах споров, которые разжигаются нашими страстями.
Необходимо, это справедливо, чтобы человек иногда судил своих собратьев.
"За хорошее — да; за плохое — нет. Исправить и улучшить — да; но не уничтожить, ибо если он ошибётся в своём суждении, то никакая сила не сможет исправить совершённое зло. Но, — добавил он, меняя тон, — это обсуждение выходит за рамки моих полномочий, и я удерживаю вас от встречи с теми, кто сейчас ждёт вас. Но не забывайте о том, что я сказал
Он просто сказал: «У тебя есть враги. Береги себя ради блага своей страны!»






ГЛАВА XVII

БАНКЕТ.


Там, в тени украшенного павильона, пировали знатные люди провинции. Алькальд сидел на одном конце стола, Ибарра — на другом. Справа от молодого человека сидела Мария Клара, а слева — нотариус. Капитан Тьяго, альферес, губернаторсильо,
монахи, слуги и несколько присутствовавших сеньорит были рассажены не по рангу, а по собственному усмотрению.


Банкет проходил очень оживлённо, но не успел он закончиться, как
В поисках капитана Тьяго явился посыльный с телеграммой.
Капитан попросил разрешения прочитать сообщение, и, естественно, все стали просить его об этом.


Достопочтенный капитан сначала нахмурил брови, а затем поднял их.
Его лицо побледнело, а затем просветлело. Торопливо сложив лист бумаги, он встал.

«Джентльмены, — смущённо произнёс он, — его превосходительство генерал-губернатор
прибудет сегодня днём, чтобы почтить своим присутствием мой дом».
И тут он бросился бежать, прихватив с собой телеграмму и салфетку, но не шляпу. Посыпались всевозможные вопросы и восклицания
ему кричали вслед. Объявление о приходе
тулисанеса не могло произвести большего эффекта. "Но послушайте! Когда
он придет? Расскажите нам об этом! Его Превосходительство! Но капитан Тьяго
был уже далеко.

«Его превосходительство едет и будет гостем в доме капитана Тьяго!» — воскликнул кто-то, не подумав о том, что в доме присутствуют дочь капитана и её будущий зять.


 «Лучшего выбора и быть не могло», — ответил другой.

 Монахи переглянулись.
 Выражение их лиц, казалось, говорило:
 «Генерал-губернатор совершает очередную ошибку, оскорбляя
нам в таком виде. Он должен быть гостем монастыря". Но, несмотря на
тот факт, что они думали, что это, они все молчали и никто из
их высказал свое мнение.

"Еще вчера он говорил со мной об этом", - сказал алькальд.
"но в то время его превосходительство еще не принял решения".

"Знаете ли вы, ваше превосходительство, сеньор алькальд, как долго губернатор
— Генерал намерен остаться здесь? — спросил альферес, немного смутившись.

 — Нет, не обязательно.  Его превосходительство любит сюрпризы.

 — А вот и ещё несколько телеграмм!

 Сообщения были адресованы алькальду, альфересу и
гобернадорсильо и объявил то же самое каждому из них.
Монахи заметили, что ни одно из писем не было адресовано викарию.

"Его Превосходительство прибудет в четыре часа дня, господа"
сказал алькальд торжественно. "Мы можем закончить на досуге".

Леонид в Фермопильском ущелье не смог бы сказать с большим изяществом:
«Сегодня вечером мы будем ужинать с Плутоном».

 «Я заметил отсутствие нашего великого проповедника», — робко сказал один из государственных служащих.  У оратора был безобидный вид, и до этого он не открывал рта, разве что чтобы поесть, всё утро.

Все, кто знал отца Кризостомо, многозначительно переглянулись и, казалось, одними движениями сказали: «Продолжай! Это плохое начало!»
Но другие, настроенные более доброжелательно, ответили: «Должно быть, он немного устал».
 «Что? Немного устал!» — воскликнул альферес. "Да ведь он, должно быть, устал".
"Что вы думаете об утренней проповеди?" "Великолепно, грандиозно!" - сказал нотариус. - "Он, должно быть, устал".

"Что вы думаете об утренней проповеди?"

"Чтобы говорить, как отец Дамасо, человеку нужны легкие", - заметил
Отец Мануэль Мартин.

Августин не признавал ничего, кроме силы легких.

«И такая лёгкость в выражении мыслей», — добавил отец Сальви.

 «А вы знаете, что у сеньора Ибарры лучший повар в провинции», —
 заметил алькальд, прерывая разговор.

 «Так говорят, — ответил один из государственных служащих, — но его прекрасная соседка не желает оказывать ему честь и садиться за его стол, потому что она едва притрагивается к еде».

Мария Клара покраснела.

"Я благодарю вас, сеньор... Вы слишком заботитесь обо мне... но..." — робко сказала она.

"Но ваше присутствие делает ему честь," — заключил галантный
Алькальд. Затем, повернувшись к отцу Сальви: "Отец викарий, я заметил, что
ты был молчалив и задумчив весь день.

- Такова моя натура, - пробормотал францисканец. - Я бы предпочел слушать,
чем говорить.

"Ваше преподобие всегда стремится к выгоде и никогда не проигрывает", - шутливо ответил тот
алферес.

Но отец Сальви не воспринял это как шутку. Его глаза на мгновение вспыхнули, и он ответил:
«Вы прекрасно знаете, сеньор Альферес, что в эти дни больше всех выигрываю не я!»
Альферес проигнорировал эту реплику, фальшиво рассмеявшись и сделав вид, что не услышал её.

"Но, господа, я не понимаю, как вы можете говорить о
— О прибылях и убытках, — вмешался алькальд. — Что подумают о нас эти милые и скромные молодые женщины, которые удостаивают нас своим присутствием? На мой взгляд, молодые женщины подобны эолийским арфам в ночи. Нужно лишь внимательно прислушаться, чтобы услышать их, ведь их невыразимая гармония возносит душу к небесным сферам бесконечного и идеального...

«Ваше превосходительство — поэт», — весело сказал нотариус, и они оба осушили свои бокалы.

 «Я ничего не могу с собой поделать, — сказал алькальд, вытирая губы.  — Повод,
если это не всегда делает вора, то делает поэта. В юности я сочинял стихи, и они, безусловно, были неплохими.
"Значит, ваше превосходительство изменило музам, променяв их на Фемиду."

"Пф!" А что бы вы сделали? Я всегда мечтал пройти через все ступени социальной лестницы. Вчера я собирал цветы и пел песни; сегодня я держу в руках жезл правосудия и служу человечеству. Завтра...
"Завтра ваше превосходительство бросит жезл в огонь, чтобы согреться им в зимнюю пору жизни, а затем возьмёт портфель"
в Министерстве, — добавила отец Сибила.

"Пф! Да... нет.... Быть министром — не совсем мой идеал.
Однако всегда случается что-то неожиданное. Маленькая вилла на севере Испании, где мы будем проводить лето, особняк в Мадриде и кое-какие владения в Андалусии на зиму.... Мы будем жить, вспоминая наши дорогие Филиппины.... Обо мне Вольтер не скажет: "Мы никогда не забудем этого".
;t; chez ces peuples que pour nous y enrichir et pour les calomnier.'"

Государственные служащие подумали, что Его превосходительство хотел пошутить.
и они начали смеяться, чтобы показать, что оценили это. Монахи
подражали им, поскольку они не знали, что Вольтер был Вольта-и-ре
которого они так часто проклинали и приговаривали к Аду. Отец Сибила,
однако, узнал это имя и принял серьезный вид, предположив,
что алькальд изрек какую-то ересь.

Отец Дамасо вразвалку шел по дороге. Он слегка улыбался, но так злобно, что, увидев его, Ибарра, который как раз говорил, потерял нить своих рассуждений.  Все были удивлены, увидев отца Дамасо, но, за исключением Ибарры, приветствовали его с радостью.  Они уже перешли к последнему блюду ужина.
шампанское пенилось в бокалах.

В улыбке отца Дамасо промелькнула легкая нервозность, когда он увидел
Марию Клару, сидящую справа от Кризостомо. Но, заняв стул
рядом с алькальдом, он спросил посреди многозначительного
молчания: "Вы о чем-то не договаривали, сеньоры? Продолжайте!"

"Мы поднимали тост", - ответил алькальд. - Сеньор Ибарра
упоминал тех, кто помогал ему в его филантропическом предприятии
и говорил об архитекторе, когда ваше преподобие...

- Ну, я ничего не понимаю в архитектуре, - перебил отец Дамасо,
«Но архитекторы и те болваны, которые к ним обращаются, вызывают у меня смех! Вот вам пример. Я нарисовал план церкви, и она была построена идеально: так мне сказал английский ювелир, который однажды гостил в монастыре. Чтобы нарисовать план, нужно обладать хоть каким-то интеллектом».

"Однако", - ответил алькальд, видя, что Ибарра молчит,
"когда мы имеем дело с определенными зданиями, например со школой,
нам нужен опытный человек (perito)".

"Тот, кому нужен perito, - это perrito (маленькая собачка)!" - воскликнул отец
Дамасо усмехнулся. «Нужно быть ещё большим дикарем, чем туземцы, которые сами строят себе дома, если он не знает, как возвести четыре стены и накрыть их крышей. Вот и всё, что представляет собой школа».
Все посмотрели на Ибарру. Но молодой человек, хоть и был бледен, продолжал разговаривать с Марией Кларой.

«Но ваше преосвященство должно принять во внимание...»
 «Да вы только посмотрите, — продолжил францисканец, не дав алькальду договорить.  — Видите, как один из наших братьев-мирян, самый глупый из всех, построил хорошую больницу, красивую и недорогую.  Она хорошо построена
и он не платил больше восьми куарто в день тем, кого нанимал, даже тем, кто приезжал из других городов. Этот парень знает, как с ними обращаться. Он не поступает как многие глупцы и метисы [13]
 которые балуют их, платя им по три-четыре реала.
"Ваше преосвященство говорит, что он платил всего восемь
куарто? Это невозможно!" — сказал алькальд, пытаясь сменить тему разговора.

 «Да, сеньор, и те, кто хвастается тем, что они хорошие испанцы, должны ему подражать.
 Теперь вы прекрасно видите, что с тех пор, как был открыт Суэцкий канал, сюда пришла коррупция.
 Раньше, когда нам приходилось удваивать
На мысе не так много никчёмных людей, и филиппинцы не уезжают за границу, чтобы развратиться и испортиться.
"Но, отец Дамасо!"

"Ты прекрасно знаешь, что такое туземец. Как только он чему-то
научится, он становится врачом. Все эти невежды, которые едут в Европу..."

«Но послушайте, ваше преосвященство...», — перебил его алькальд, забеспокоившись от таких резких слов.


 «Они все закончат так, как того заслуживают, — продолжил он. — На них лежит рука
 Бога, и нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Даже в этой жизни отцы таких гадюк получают по заслугам... Они
умрёшь в тюрьме, да?»
Но он не закончил свою речь. Ибарра, покраснев, следил за ним взглядом. Услышав упоминание об отце, он вскочил и одним движением опустил свою сильную руку на голову священника. Оглушённый ударом, монах упал на спину.

 Никто не осмелился вмешаться, охваченный изумлением и ужасом.

«Назад!» — крикнул молодой человек угрожающим тоном, размахивая острым ножом. Тем временем он прижал монаха к земле, наступив ему на шею. Тот приходил в себя
сознание. «Пусть никто не приближается, если не хочет умереть!»
Ибарра был вне себя. Его тело дрожало, а угрожающие глаза чуть не вылезли из орбит. Брат Дамасо попытался подняться, но молодой человек схватил его за воротник и тряс до тех пор, пока тот не упал на колени и не потерял сознание.

"Сеньор Ибарра! Сеньор Ибарра!" — закричали некоторые.

Но никто, даже алферес, не осмеливался приблизиться к сверкающему
лезвию, учитывая силу молодого человека и состояние
его разума. Все были парализованы.

"Все вы, люди, здесь ничего не сказали! Теперь вопрос касается
я! Я избегал его. Теперь Бог привел его ко мне. Пусть Бог рассудит!

Молодой человек тяжело дышал. Железной рукой он удерживал францисканца
внизу, и тот тщетно пытался вырваться.

"Мое сердце бьется спокойно. Моя рука надежна".

Он огляделся по сторонам и продолжил: «Есть ли среди вас кто-нибудь, кто не любит своего отца; кто-нибудь, кто ненавидит память о нём; кто-нибудь, кто родился в позоре и унижении? Смотрите! Вы соблюдаете это молчание? Священник миролюбивого Бога, с устами, полными святости и благочестия, и с несчастным сердцем, ты не мог знать, что
отец - это. Тебе следовало подумать о своем собственном! Ты видишь? Среди
этой толпы, которую ты презираешь, нет такого, как ты! Тебя судят!"

Люди вокруг него произвел сенсацию, полагая, что он собирался
на забастовку.

"Назад!", он снова закричал грозным голосом. "Что? Ты боишься
что я запачкаю свою руку его нечистой кровью? Разве я не говорил тебе, что моё сердце бьётся спокойно? Прочь от нас, все! Слушайте,
священники, судьи, вы, которые считаете себя не такими, как другие люди,
и претендуете на другие права! Слушайте! Мой отец был
благородный человек. Спросите у тех, кто чтит его память. Мой отец был хорошим гражданином. Он пожертвовал собой ради меня и ради блага своей страны! Его дом был открыт. Его стол был готов для незнакомца или изгнанника, пришедшего к нему в беде. Он был добрым христианином; он всегда поступал правильно. Он никогда не притеснял беспомощных и не причинял горя несчастным и обездоленным. Этому человеку он открыл дверь своего дома. Он усадил его за свой стол и назвал своим другом. Что же тот сделал в ответ? Он оклеветал его.
Он преследовал его, вооружил против него невежество, нарушив святость его сана, выгнал его из могилы, обесчестил его память и преследовал его даже в загробном мире. И, не удовлетворившись этим, он теперь преследует его сына. Я бежал от него, я избегал его присутствия. Вы слышали, как он сегодня утром осквернял кафедру; вы видели, как он указывал на меня народному фанатизму; я ничего не сказал. Теперь он
приходит сюда в поисках ссоры. К вашему удивлению, я терпел молча; но он снова оскорбляет священную память моего отца, который
память, которую чтит каждый сын... Вы, кто здесь, вы, священники, вы, судьи, видели ли вы, как ваш отец заботился о вас день и ночь и трудился ради вас? Видели ли вы, как он лишал себя всего ради вашего блага? Видели ли вы, как ваш отец умирал в тюрьме с разбитым сердцем, вздыхая о том, чтобы кто-нибудь приласкал его, ища кого-нибудь, кто утешил бы его, одинокого в болезни, пока вы были в чужой стране? Слышали ли вы, как впоследствии его имя было обесчещено? Вы обнаружили, что его могила пуста, когда пришли помолиться на ней? Нет? Вы молчите. Тогда своим молчанием вы осуждаете его!

Он поднял руку, но юная девушка, быстрая как молния, встала между ними и своими нежными руками остановила руку мстителя. Это была Мария Клара.

Ибарра посмотрел на неё с выражением, в котором, казалось, было безумие. Постепенно он разжал пальцы, сжимавшие руку, как тиски, позволил телу францисканца упасть и выронил нож на землю. Закрыв лицо руками, он скрылся в толпе.






Глава XVIII

ПЕРВОЕ ОБЛАКО.


Дом капитана Тьяго был встревожен не меньше, чем воображение людей. Мария Клара отказывалась слушать утешения
Её тётя и сводная сестра только и делали, что плакали. Отец запретил ей разговаривать с Ибаррой, пока священники не снимут с него отлучение, которое они на него наложили.

 Капитана Тиаго, хоть он и был очень занят подготовкой своего дома к приёму генерал-губернатора, вызвали в монастырь.

 «Не плачь, моя девочка», — сказала тётя Изабель, смахивая пыль с зеркал. «Они наверняка отменят отлучение от церкви; они напишут Папе Римскому...  Мы сделаем крупное пожертвование...  У отца Дамасо случился просто обморок...  Он не умер».

«Не плачь, — тихо сказал ей Анденг. — Я обязательно устрою так, чтобы ты могла с ним поговорить. Для чего нужны исповеди, если мы не должны грешить? Всё прощается, если рассказать об этом викарию».
Наконец прибыл капитан Тьяго. Они вглядывались в его лицо, пытаясь найти ответ на свои многочисленные вопросы, но по его выражению было слишком ясно, что он расстроен. Бедняга вспотел и провел рукой по лбу
. Казалось, он не в силах произнести ни слова.

- Как дела, Сантьяго? - встревоженно спросила тетя Изабелла.

Он ответил ей вздохом и вытер слезу.

"Ради Бога, говорите! Что случилось?"

"То, что я уже боялся!" он выбрался, наконец, чуть ли не плача. "Все
потерял! Отец Дамасо приказывает разорвать помолвку. Если она не будет расторгнута.
Я обречен и в этой жизни, и в следующей. Все они говорят
мне то же самое, даже отец Сибила! Я должен закрыть двери своего дома
и ... Я должен ему больше пятидесяти тысяч песо. Я сказал об этом
Отцам, но они не обратили на это внимания. «Что ты предпочитаешь потерять, — сказали они мне, — пятьдесят тысяч песо или свою жизнь и свою
душа?' Увы! Ай! Сан-Антонио! Если бы я знал, если бы я знал!"
Мария Клара рыдала.

"Не плачь, дочь моя," — добавил он, поворачиваясь к ней. "Ты не похожа на свою мать. Она никогда не плакала... она никогда не плакала, кроме как перед твоим рождением, когда капризничала..." Отец Дамасо сказал мне, что
его родственник только что приехал из Испании ... и что он хочет, чтобы тот стал твоим женихом.
...

Мария Клара заткнула уши.

"Но, Сантьяго, ты что, с ума сошёл?" — воскликнула тётя Изабель. "Говори с ней о другом женихе! Ты думаешь, что твоя дочь может
менять любовников так же легко, как она меняет платья?»
 «Я думал о том же, Изабель. Дон Кризостомо богат...
Испанцы женятся только ради денег... Но что ты от меня хочешь?
Они пригрозили мне отлучением от церкви. Они говорят, что
 я в большой опасности: не только моя душа, но и моё тело...
моё тело, слышишь? Моё тело!»

"Но вы только огорчаете свою дочь. Разве вы не друг
архиепископа? Почему бы вам не написать ему?"

"Архиепископ тоже монах. Архиепископ делает только то, что говорят
монахи. Но, Мария, не плачь. Приедет генерал-губернатор. Он
Я хочу тебя видеть, а у тебя глаза на мокром месте... Увы!
Я-то думал, как счастливо проведу этот день... Без этого несчастья
я был бы самым счастливым человеком, и все бы мне завидовали... Успокойся, моя девочка. Мне ещё хуже, чем тебе, и я не плачу.
У тебя может быть другой, лучший жених, а я теряю пятьдесят тысяч песо. Ах, Дева Антиполо! Если бы мне только немного повезло сегодня вечером!
 Шум, взрывы, грохот экипажей, топот лошадей и оркестр, играющий Королевский марш, возвестили о прибытии
Его превосходительство генерал-губернатор Филиппинских островов. Мария
Клара побежала прятаться в свою спальню.... Бедная девочка! Грубые руки играли с её сердцем, не подозревая о тонкости его волокон.

Тем временем дом наполнился людьми. Со всех сторон раздавались громкие шаги, команды и звон сабель и мечей. Убитая горем девушка стояла на коленях перед гравюрой с изображением Девы Марии.
На картине она была изображена в позе мучительного одиночества,
известной только Деларошу, как будто она была застигнута врасплох, когда вернулась
из гробницы своего Сына. Но Мария Клара не думала о горе этой Матери; она думала о своём.
Опустив голову на грудь и положив руки на пол, она была похожа на лилию, склонившуюся под бурей. Будущее, о котором она мечтала годами;
Будущее, чьи иллюзии, зародившиеся в её младенчестве и лелеявшиеся в юности, сформировали её личность, — это будущее теперь должно было быть вычеркнуто из её разума и сердца одним-единственным словом!

 Мария Клара была такой же доброй и набожной христианкой, как и её тётя. Мысль об отлучении от церкви приводила её в ужас. Угроза уничтожения
ради спокойствия отца она должна была пожертвовать своей любовью. Она
почувствовала всю силу той привязанности, о которой до сих пор не знала. Это было похоже на реку, которая плавно течёт по своим берегам,
устланным благоухающими цветами, по дну, образованному мелким песком,
поверхность которой едва колышется от ветра, такая тихая и спокойная,
что можно было бы сказать, что её воды мертвы, — пока внезапно её русло не
преграждают острые камни, а переплетённые стволы деревьев не образуют
плотину. И тогда река взревела; она поднялась; её волны закипели; она
превращается в пену, бьётся о скалы и устремляется в бездну.

 Она хотела молиться, но кто может молиться без надежды? Молятся, когда есть надежда. Когда её нет, мы отдаёмся Богу
и стенаем. «Боже мой! — кричало её сердце, — зачем ты разлучаешь меня с тем, кого я люблю? Зачем лишаешь меня любви других?» Ты не
отказываешь мне ни в солнце, ни в воздухе, и ты не скрываешь небеса от моего взора
. Почему ты отказываешь мне в любви, когда можно жить без
солнца, без воздуха и без небес, но без любви - никогда?

"Мама, мама", - стонала она.

Тётя Изабель пришла, чтобы отвлечь её от горя. Приехали несколько её подруг, и генерал-губернатор тоже хотел с ней поговорить.


 «Тётя, скажи им, что я больна!» — умоляла испуганная девушка. «Они хотят, чтобы я играла на пианино и пела».
 «Твой отец обещал это. Ты же не собираешься идти против воли отца?»

Мария Клара встала, посмотрела на тётю, обняла её своими прекрасными руками и пробормотала:
«О, если бы я...»

Но, не закончив фразу, она вытерла слёзы и начала приводить себя в порядок.






ГЛАВА XIX

Его превосходительство.


«Я хочу поговорить с этим молодым человеком, — сказал Его Превосходительство адъютанту. — Он пробудил во мне интерес».
 «Они уже отправились на его поиски, генерал! Но здесь есть молодой человек из Манилы, который настаивает на том, чтобы его представили. Мы сказали ему, что у Вашего Превосходительства нет времени и что вы приехали не для того, чтобы давать аудиенции, а чтобы осмотреть город и процессию». Но он ответил, что у Вашего Превосходительства всегда есть время для отправления правосудия.
Его Превосходительство повернулся к алькальду, словно в сомнении.

"Если я не ошибаюсь," — сказал тот, слегка поклонившись, "это
это молодой человек, у которого сегодня утром возникли разногласия с отцом Дамасо
по поводу проповеди.

"Еще один? Этот монах взялся тревожить провинцию,
или он думает, что он здесь главный? Скажи молодому человеку, чтобы он
входил!"

Его Превосходительство был нервно ходить из одного конца зала в
другой.

В нижней части дома, в прихожей, были несколько
Испанцы, смешавшиеся с армейскими офицерами и чиновниками из города
Сан-Диего и некоторых соседних деревень. Они сбились в небольшие группы и
обсуждали то одно, то другое. Все
там были все монахи, кроме отца Дамасо, и они хотели войти
и засвидетельствовать свое почтение Его превосходительству.

"Его превосходительство генерал-губернатор просит Ваше преподобие подождать"
минутку, - сказал адъютант. "Проходите, молодой человек!"

Молодой человек из Манилы вошел в зал, бледный и дрожащий.

Все были удивлены. Его превосходительство, должно быть, раздражен, раз осмеливается
заставлять монахов ждать. Отец Сибила сказал: "Мне нечего сказать ему"
.... Я теряю здесь время!"

"Со мной то же самое", - сказал августинец. "Пойдем?"

"Не лучше ли нам узнать, что он думает?" - спросил
Отец Сальви. «Мы бы избежали скандала... и... смогли бы напомнить ему о его долге перед... Церковью».
 «Ваши преосвященства могут войти, если пожелаете», — объявил адъютант,
выводя молодого человека, лицо которого теперь сияло от удовольствия.

 Первым вошёл монах Сибила. За ним последовали отец Сальви и отец
Мануэль Мартин и другие священники. Все они смиренно поклонились генерал-губернатору, за исключением отца Сибилы, который даже в поклоне сохранил выражение превосходства. Отец Сальви, напротив, чуть не коснулся головой пола.

«Кто из вас, преподобных, отец Дамасо?» — неожиданно спросил его превосходительство, не предложив им сесть и даже не спросив об их здоровье и не обратившись к ним ни с одной из тех вежливых фраз, которые принято говорить таким высокопоставленным лицам.

 «Отца Дамасо среди нас нет, сеньор», — довольно сухо ответил отец Сибила.

«Слуга Вашего Превосходительства болен и лежит в постели», — добавил отец Сальви
смиренно. «После того как я имел удовольствие поприветствовать вас и осведомиться о здоровье Вашего Превосходительства, как и подобает всем добрым слугам
король и все образованные люди, мы также пришли от имени
почтенного слуги Вашего превосходительства, с которым случилось несчастье.... "

- О, - перебил генерал-губернатор, поворачивая стул на одной ножке.
нервно улыбаясь. "Если бы все слуги Моего превосходительства
были такими, как Его преподобие отец Дамасо, я бы предпочел сам служить Моему
Превосходительству".

Их Преосвященства не знали, как реагировать на это вторжение.

"Присаживайтесь, Ваши Преосвященства!" — добавил он после короткой паузы, немного смягчив тон.


Капитан Тьяго вошёл, одетый в сюртук, и направился к
на цыпочках. Он вёл Марию Клару за руку. Юная девушка дрожала, когда вошла, но, несмотря на это, сделала изящный и церемонный поклон.


"Это ваша дочь?" — спросил генерал-губернатор, несколько удивлённый.


"И ваша, ваше превосходительство, мой генерал," — серьёзно ответил капитан Тьяго. [14]

Алькальд и адъютанты широко раскрыли глаза, но его
Превосходительство не утратил своей серьезности. Он протянул руку молодой девушке и приветливо сказал ей: "Счастливы отцы, у которых есть
такие дочери, как вы, сеньорита.
Они говорили мне о вас с нежностью. Они говорили мне о вас.
с уважением и почтением... Я хотел увидеться с вами и поблагодарить вас за ваш благородный поступок. Мне всё известно, и когда я буду писать правительству Его Величества, я не забуду о вашем великодушии. А пока, сеньорита, позвольте мне от имени Его Величества
Его Величество король, которого я здесь представляю и который любит, когда его подданные живут в мире и спокойствии, и от своего имени, как отец, у которого тоже есть дочери вашего возраста, позвольте мне выразить вам самую искреннюю благодарность и предложить отметить вас каким-нибудь знаком признания.
"Сеньор..." — дрожащим голосом ответила Мария Клара.

Его превосходительство догадался, что она хотела сказать, и ответил: «Достаточно хорошо, сеньорита, что вы довольны собой и тем, как вас уважает ваш народ.
 Уважение народа — высшая награда, и нам не следует просить большего.
 Однако  я не упущу эту прекрасную возможность показать вам, что, если правосудие умеет наказывать, оно также умеет вознаграждать и не всегда слепо».

«Сеньор дон Хуан Кризостомо ожидает приказаний Вашего Превосходительства», — громко объявил адъютант.


Мария Клара задрожала.

«Ах!» — воскликнул генерал-губернатор. «Позвольте мне, сеньорита, выразить желание увидеть вас снова перед моим отъездом из города. Мне ещё нужно сказать вам кое-что очень важное. Сеньор Алькальде, ваша светлость,
сопроводите меня на прогулке после совещания, которое я проведу наедине с сеньором Ибаррой».

"Ваше Превосходительство позволит нам", - сказал отец Salv; безропотно, "информировать
вы что, сеньор Ибарра будет отлучен ..."

Его Превосходительство перебил его словами: "Я рад, что у меня нет ничего
больше сожалеем, чем состояние отца D;maso, для кого я
искренне желаю полного выздоровления, потому что в его возрасте путешествие в
Испанию для его здоровья было бы неприятным. Но это зависит от
него ... а пока, да сохранит Бог здоровье вашего
Мои почтения".

Они удалились один за другим.

"Посмотрим, кто отправится в путь первым", - сказал францисканец.

«Я сейчас же ухожу!» — с негодованием сказал отец Сибила.

 «И мы тоже возвращаемся в свои провинции», — сказали августинцы.

 Они не могли смириться с тем, что из-за францисканца его  превосходительство принял их холодно.

В прихожей они встретили Ибарру, который был их хозяином всего несколько часов назад. Они не поздоровались, но их взгляды были красноречивы.

 Алькальд, напротив, когда монахи ушли, поприветствовал молодого человека и по-дружески протянул ему руку. Но появление адъютанта, который искал Ибарру, не дало им возможности поговорить.

Ибарра был одет в траурное одеяние. Он держался спокойно и низко поклонился, несмотря на то, что вид монахов не сулил ему ничего хорошего.

Генерал-губернатор сделал несколько шагов вперёд. «Мне доставляет огромное
удовольствие пожимать вам руку. Доверьтесь мне полностью».

 «Сеньор... такая доброта...!»

 «Ваше удивление оскорбляет меня. Оно говорит о том, что вы не ожидали
хорошего приёма от меня. Это сомнение в моей справедливости!»

- Дружеский прием, сеньор, такому незначительному субъекту, как я,
- это не справедливость, это одолжение.

"Ну, ну!" - сказал Его Превосходительство, садясь и указывая на
сиденье Ибарра. "Давайте говорить откровенно. Я очень доволен
вашими действиями, и я уже сделал предложение правительству Его Величества
что они наградят вас за ваше филантропическое намерение построить школу... Если бы вы спросили меня, я бы с большим удовольствием посетил церемонию, и, возможно, неприятных последствий удалось бы избежать.
 «Моя идея построить школу кажется мне настолько незначительной, — ответил молодой человек, — что я не считаю её достойной того, чтобы отвлекать ваше превосходительство от ваших многочисленных обязанностей и забот. Кроме того, я был обязан сначала обратиться к высшему руководству провинции.
 Его превосходительство удовлетворенно поклонился и принял еще более
в доверительной манере продолжил:

"Что касается неприятностей, которые у тебя были с отцом
Дамасо, не бойся и не сожалей. Я и волоска не трону на твоей голове, пока управляю этими островами. А что касается отлучения от церкви,
я поговорю с архиепископом, ведь нам нужно приспосабливаться к обстоятельствам. Здесь мы не можем смеяться над такими вещами
на публике, как в Испании или в культурной Европе. Тем не менее в будущем будьте
более осмотрительными. Вы встали в оппозицию к религиозным корпорациям, которые из-за вашего положения и
Богатство нужно уважать. Но я буду защищать тебя, потому что мне нравятся
хорошие сыновья, мне нравится видеть, как человек чтит честь своего отца. Я
тоже люблю своего отца, и, как бы то ни было, я знаю, что бы я сделал, окажись я на твоём месте..."

 И быстро сменив тему, он спросил: "Ты сказал мне, что ты из Европы; ты был в Мадриде?"

«Да, сеньор, уже несколько месяцев».

 «Вы, наверное, слышали о моей семье?»

 «Ваше превосходительство только что ушли, когда я имел честь быть представленным ему».

 «И почему же вы пришли сюда без рекомендательного письма?»

- Сеньор, - ответил Ибарра с поклоном, - потому что я прибыл не прямо из
Испании, и потому что, наслышанный о характере вашего превосходительства,
Я подумал, что рекомендательное письмо было бы не только бесполезным,
но даже оскорбительным. Вам рекомендуют всех филиппинцев ".

На губах старого офицера появилась улыбка, и он медленно ответил,
как будто взвешивая свои слова:

«Мне льстит, что вы так думаете ... и ... так и должно быть. Однако, молодой человек, вы должны знать, какой груз мы несем на своих плечах здесь, на Филиппинах. Здесь нам, старым армейским офицерам, приходится
Я должен быть всем: королём, государственным секретарём, военным министром, министром сельского хозяйства, министром внутренних дел и министром юстиции. Хуже всего то,
что во всём мы должны советоваться с нашей далёкой Матерью
Страной, которая одобряет или отвергает наши предложения в зависимости от обстоятельств, иногда вслепую. А вы знаете, как мы, испанцы, говорим:
«Много хватаешь, мало получаешь». Кроме того, мы приезжаем сюда, ничего не зная о стране, и уезжаем, как только начинаем её узнавать. С вами я могу быть откровенным, потому что притворяться бесполезно. В Испании, где
В каждом правительственном ведомстве есть свой министр, родившийся и выросший в этой стране, где есть пресса и общественное мнение, где оппозиция открыта и находится на виду у правительства, указывая на его недостатки. Но даже там всё несовершенно и имеет свои изъяны. А если учесть здешние условия, то удивительно, что всё не рушится из-за отсутствия всех этих преимуществ и из-за того, что оппозиция работает вслепую. У нас, чиновников, достаточно благих намерений и пожеланий, но мы вынуждены смотреть на ситуацию глазами
и оружие, которое часто мы не знаем, и которые, возможно, вместо
служить стране, служить только своим интересам. Это не
наша вина, это вина обстоятельств. Вы вызываете мой интерес
и я не хочу, чтобы наша нынешняя система правления каким-либо образом наносила вам ущерб
. Я не могу наблюдать за всем и не могу уделить внимание всему. Могу
Я могу быть вам чем-нибудь полезен? У вас есть какая-нибудь просьба?

Ибарра задумался.

 «Сеньор, — ответил он, — моё самое заветное желание — это счастье моей страны, счастье, которое она обретает благодаря усилиям нашей Родины-матери и
усилия моих соотечественников, объединённых вечными узами
общих интересов и общей цели. То, о чём я прошу правительство,
оно сможет дать только после многих лет непрерывной работы и надлежащих реформ.
Его превосходительство несколько секунд смотрел на него взглядом,
который Ибарра встретил спокойно, без робости и без дерзости.


«Вы первый человек, с которым я разговариваю в этой стране», —
воскликнул он, пожимая ему руку.

«Ваше превосходительство видело только тех, кто влачит жалкое существование в городе. Вы не видели оклеветанных трущоб наших городов. Если
у вас была, вы бы видели настоящих мужчин, если щедрые сердца и просто
манеры делают настоящие мужчины".

Генерал-губернатор встал и прошелся сала с одной стороны на
другой.

"Сеньор Ибарра", - воскликнул он, остановившись на мгновение. Молодой человек
встал. "Вероятно, я уеду отсюда в течение месяца. Ваше образование и
ваш образ мышления не для этой страны. Продай всё, что у тебя есть,
собери чемодан и поехали со мной в Европу. Там климат
тебе больше подойдёт.
 «Я буду всю жизнь хранить память о доброте Вашего Превосходительства», —
ответил Ибарра, тронутый словами генерал-губернатора. "Но я
должен жить в стране, где жили мои отцы...."

"Где они умерли, вы должны говорить, говорить
точно. Поверьте! Я, возможно, знал свою страну лучше, чем вы
сделать самостоятельно.... Ах! Теперь я вспомнил, - воскликнул он, меняя тон.
его голос. "Вы собираетесь жениться на прекрасной девушкой, и я держу
вам сюда! Иди, иди к ней, и что вы можете иметь больше свободы
отправить ее отец для меня", - добавил он, улыбаясь. - Однако не забывай,
я хочу, чтобы ты сопровождал меня на прогулке.

Ибарра поклонился и удалился.

Его превосходительство позвал своего адъютанта.

"Я счастлив," — сказал он, легонько хлопнув его по плечу. "Сегодня
я впервые увидел, как можно быть хорошим испанцем, не переставая быть хорошим филиппинцем и любить свою страну. Сегодня, наконец,
я показал их высокопревосходительствам, что мы не просто их игрушки. Этот
молодой человек предоставил мне такую возможность, и за короткое время,
Я рассчитаюсь со всеми своими счетами с монахом. Жаль,
что этот молодой человек, когда-нибудь... но позовите ко мне алькальда.

Тот немедленно явился.

«Сеньор Алькальд, — сказал он ему, войдя в комнату, — чтобы избежать повторения сцен, подобных той, которую Ваша Честь наблюдали сегодня днём, сцен, которые я осуждаю, потому что они подрывают престиж правительства и всех испанцев, я хочу горячо поблагодарить вас
Сеньор Ибарра, вы можете не только помочь ему в достижении его патриотических целей, но и предотвратить в будущем любые посягательства на него со стороны любого человека, независимо от его положения и под любым предлогом.
Алькальд понял, что ему делают выговор, и поклонился, чтобы скрыть своё смущение.

"Доведите до сведения альфереса, который здесь командует, что..."
эффект. И вы узнаете, правда ли, что этот офицер использует
методы процедуры, которые не соответствуют правилам. Я
слышал более одной жалобы на этот счет ".

Капитан Тьяго, весь накрахмаленный и отутюженный, явился сам.

- Дон Сантьяго, - сказал его превосходительство сердечным тоном,
- некоторое время назад я поздравлял вас с рождением дочери
похожей на Сеньориту де лос Сантос. Теперь я хочу поздравить вас с будущим зятем.  Самая добродетельная из дочерей, безусловно, достойна лучшего гражданина Филиппин.  Дата свадьбы уже известна?

«Сеньор!» — пролепетал капитан, вытирая пот, стекавший по его лицу.

 «О, да ладно! Я вижу, что ничего определённого нет. Если вам нужны крёстные отцы, я с величайшим удовольствием стану одним из них. Я бы сделал это, чтобы избавиться от неприятного осадка, который оставили у меня во рту многие свадьбы, на которых я здесь присутствовал», — добавил он, поворачиваясь к алькальду.

"Да, сеньор!" - ответил капитан Тьяго, с улыбкой, которая вдохновила
сострадание.

Ибарра уехал в поисках Марии Клары, почти на бегу. Он так
много вещей, чтобы сказать ей. Он услышал несколько нежных голосов в одном из
Он подошёл к комнате и постучал в дверь.

 «Кто там?» — спросила Мария Клара.

 Голоса стихли, и дверь...  не открылась.

 «Это я. Можно войти?» — спросил молодой человек, чувствуя, как сильно бьётся его сердце.

 Тишина не нарушалась. Через несколько секунд послышались лёгкие шаги.
Они приблизились к двери, и весёлый голос Синанга прошептал в замочную скважину: «Кризостомо, мы сегодня вечером идём в театр. Напиши, что ты должен сказать Марии Кларе».
Затем шаги стихли так же быстро, как и появились.

"Что это значит!" — пробормотал Ибарра себе под нос, медленно подходя к
прочь от двери.






 ГЛАВА XX
ПРОЦЕССИЯ.


 Вечером при свете фонарей, развешанных на окнах, под звон колоколов и взрывы бомб процессия двинулась в четвёртый раз.

 Генерал-губернатор вышел из дома пешком в сопровождении двух своих адъютантов, капитана Тьяго, алькальда, альфереса и Ибарры. Гражданская гвардия и городские власти шли впереди и расчищали
путь. Его превосходительство был приглашён на процессию
из дома губернатора, перед которым была установлена платформа
была воздвигнута для чтения лоа, или религиозной поэмы,
в честь святого покровителя. Ибарра с удовольствием
отказался от приглашения послушать это поэтическое произведение,
так как предпочёл наблюдать за процессией от дома капитана
Тьяго вместе с Марией Кларой и её друзьями. Но поскольку его
превосходительство хотел послушать лоа, Ибарре ничего не
оставалось, кроме как утешать себя надеждой увидеть её в театре.

Процессию возглавляли три ризничих, которые несли серебряные подсвечники. За ними шли ученики школы в сопровождении своих
учитель последовал за ним. Затем шли маленькие мальчики с цветными бумажными фонариками, прикреплёнными к концам бамбуковых палочек, каждый из которых был более или менее украшен в соответствии с капризами мальчика, поскольку эта часть иллюминации полностью оплачивалась ими самими. Однако они выполняли эту обязанность с большим удовольствием.

 Посреди всего этого сновали полицейские, следя за тем, чтобы ряды процессии не нарушались и люди не сбивались в толпу. Для этого они использовали свои палочки
и нанесли несколько сильных ударов, тем самым добавив блеска
во время процессии, на благо душ и во славу религиозного великолепия.


В то время как офицеры бесплатно наносили эти освящённые удары своими жезлами, другие, чтобы утешить тех, кто был наказан, раздавали восковые и сальные свечи, тоже бесплатно.

"Сеньор Алькальде", - сказал Ибарра, понизив голос, "они наносят те
удары, чтобы карать грешников или просто для удовольствия?"

"Вы правы, сеньор Ибарра", - ответил генерал-губернатор, который
услышал его вопрос. "Это зрелище ... варварское ... поразительное
тем, кто приезжает из других стран, следует запретить».
Хотя это невозможно объяснить, первым святым, который появился
был святой Иоанн Креститель. Увидев его, вы бы сказали, что
двоюродный брат Спасителя не пользовался особой известностью среди этих людей. У него были тонкие ступни и ноги, лицо отшельника, и его несли на старых деревянных носилках. Резкий контраст с изображением Сан-Хуана составляло изображение Сан-Франциско, основателя великого ордена. Последний был нарисован в карете, и, как сказал Тасио:
"Что за карета! Сколько огней и стеклянных фонарей! Я никогда не видел ничего подобного"
видел тебя в окружении стольких иллюминаций, Джованни Бернардоне! И
какая музыка!"

За музыкой шел штандарт, изображающий того же святого, но с
семью крыльями. Его несли братья Третьего Ордена, одетые
в гуингон и молившиеся громким и скорбным голосом. Следующей в процессии была святая Мария Магдалина,
прекраснейшая из икон, с пышными волосами, платком из вышитой
ткани пинья между покрытыми кольцами пальцами и в шёлковом
платье, украшенном сусальным золотом. Её окружали свечи и
благовония. Стеклянные слёзы капали с её
в её глазах отражались цвета разноцветных огней, которые горели тут и там, придавая процессии фантастический вид.
Следовательно, грешному святому казалось, что он плачет то зелёными, то красными, то синими слезами.
Люди не начинали зажигать эти разноцветные огни, пока не проходил Сан Франсиско; Сан-Хуан-эль-Баптисто не удостоился такой чести и быстро прошёл мимо, возможно, стыдясь того, что он в шкурах, а вокруг столько святых, покрытых золотом и драгоценными камнями.

«А вот и наша святая!» — воскликнула дочь губернатора.
её посетители. «Я одолжила ей свои кольца, но сделала это ради того, чтобы попасть в рай».
 Те, кто нёс иллюминацию, остановились возле платформы, чтобы послушать лоа. Святые сделали то же самое. Они и те, кто нёс их, хотели услышать стихи. Те, кто нёс Сан-Хуана, устав ждать, опустились на корточки, как это принято у филиппинцев, и решили, что будет удобнее оставить свою ношу на земле.

«У тебя будут неприятности», — возразил один из них.

 «Хесус! В ризнице его оставили в углу среди паутины...»
После Магдалины пришли женщины. Они отличались от мужчин
Последовательность. Вместо детей первыми шли старухи, а
в конце — незамужние женщины. За ними шла повозка Девы Марии,
а за ней — священник под своим балдахином. Отец Дамасо объяснил,
почему молодых женщин поставили рядом с повозкой Девы Марии:
«Деве Марии нравятся молодые женщины, а не старухи». Конечно,
это объяснение вызвало у многих пожилых женщин кривые ухмылки,
но это не изменило предпочтений Девы Марии.

Сан-Диего последовал за Магдаленой, но, похоже, не радовался этому.
Он вёл себя так же сдержанно, как и утром, когда
следовал за Сан-Франциско. Шесть братьев из Третьего ордена
тащили повозку. Сан-Диего остановился перед платформой и ждал, пока
люди поприветствуют его.

 Но нужно было дождаться повозки с изображением
Девы Марии. Перед этой повозкой шли люди, одетые в фантастические
наряды, от которых дети плакали, а младенцы кричали. Посреди этой тёмной массы ряс, капюшонов и поясов, под звуки монотонной и гнусавой молитвы, можно было разглядеть двенадцать молодых девушек, одетых в белое, словно белые жасминные розы или свежие анютины глазки среди старых лохмотьев.
Белые, увенчанные цветами, с вьющимися волосами и сияющими, как ожерелья, глазами. Взявшись за две широкие синие ленты, которыми была привязана колесница Девы, они потянули её за собой, напоминая голубей, тянущих за собой колесницу Весны.

И теперь, когда все изображения были внимательны, когда этого ребёнка и того достаточно шлёпнули, чтобы они послушали стихи, когда все устремили взгляды на полуоткрытую завесу, наконец-то раздалось: «А-а-а!» У всех невольно вырвался возглас восхищения.

И зрелище того стоило. Появился маленький ребёнок с крыльями, верхом на
сапоги, кордон на плече, пояс и шляпа с пером.

"Сеньор Алькальде!" — воскликнул кто-то, но юный вундеркинд продекламировал стихотворение так, что Алькальде не обиделся на сравнение.

Затем процессия продолжила путь. Сан-Хуан продолжил свой горький путь.

Когда Дева Мария проходила мимо дома капитана Тьяго, её приветствовала небесная песнь, словно слова архангела. Это был нежный, мелодичный, умоляющий голос, исполнявший «Аве Мария» Гуно. Музыка процессии стихла, молитвы прекратились, и отец Сальви
Он сам остановился. Голос дрожал, и по щекам тех, кто его слышал, текли слёзы. Этот голос выражал нечто большее, чем приветствие, молитву или жалобу.

 Из окна, откуда он наблюдал за процессией, Ибарра услышал этот голос, и тоска овладела его сердцем. Он понял, что страдала эта душа и что выражалось в этой песне. Он боялся думать о причине этого горя.

Генерал-губернатор застал его задумчивым и печальным.






 ГЛАВА XXI

 ДОНЬЯ КОНСОЛАСЬОН.


 Почему в доме альфереса были закрыты окна? Где был
мужское лицо и фланелевая рубашка Медузы или Музы Гражданской гвардии во время прохождения процессии? Могла ли она
понять, насколько неприятным было зрелище вздувшихся вен на её лбу, наполненных, казалось, не кровью, а уксусом и желчью; её большой сигары, достойного украшения её красных губ;
и её завистливый взгляд; могла ли она всё это понять и, поддавшись великодушному порыву, не потревожить веселье толпы своим зловещим появлением?

Увы! Её великодушные порывы остались в золотом веке.

Её дом был печальным, потому что другие люди веселились, как выразился Синанг. Там не было ни фонарей, ни флагов. На самом деле, если бы перед воротами не расхаживал часовой, можно было бы сказать, что в доме никто не живёт.

 Слабый свет освещал беспорядочно обставленную залу и делал прозрачными окна из устричных раковин, покрытые паутиной и пылью. Сеньора, по своему обыкновению, сидела в широком кресле, скрестив руки на груди.
Она была одета так же, как и всегда, то есть возмутительно безвкусно.
Если говорить подробнее, то на ней был носовой платок
Её голова была повязана платком, а короткие тонкие пряди спутанных волос свисали по обеим сторонам.
На ней была синяя фланелевая рубашка поверх другой рубашки, которая должна была быть белой, и выцветшая юбка, которая облегала её стройные бёдра, пока она сидела, скрестив ноги, и нервно покачивала ступнёй. Изо рта у неё вырывались большие клубы дыма,
которые она брезгливо выдыхала в пространство перед собой, когда её глаза были открыты.

В то утро сеньора не пошла на мессу не потому, что ей было всё равно, а потому, что она хотела показать себя
Она хотела присоединиться к толпе и послушать проповедь, но муж не позволил ей этого сделать. Как обычно, его запрет сопровождался двумя-тремя оскорблениями, ругательствами и угрозами пнуть её. Альферес понимал, что его «самка» одевается нелепо и что не стоит показывать её людям из столицы или даже из окрестных районов.

 Но она так не считала. Она знала, что она
красива, привлекательна, что у неё манеры королевы и что
она одевалась гораздо лучше и роскошнее, чем сама Мария Клара,
хотя, конечно, последняя надевала поверх юбки таписсу, а она
носила только юбку. Альферес пришлось сказать ей: «О, заткнись,
или я буду пинать тебя, пока ты не заткнёшься!»

Донья Консоласьон не хотела, чтобы её пинали, но она задумала отомстить.

Мрачное лицо сеньоры никогда ни в ком не вызывало доверия, даже когда она рисовала.  В то утро она была особенно встревожена.
Она молча ходила из одного конца залы в другой, словно размышляя о чём-то ужасном, и её глаза блестели, как
взгляд змеи, которую вот-вот раздавят. Её взгляд был холодным, сияющим и проницательным, и в нём было что-то порочное, отвратительное и жестокое.

 Малейший изъян во всём, самый незначительный или необычный звук вызывал непристойное и позорное выражение лица; но никто не
отвечал. Оправдываться было преступлением.

 Так прошёл день. Не встретив на своём пути никаких препятствий — её мужа
пригласили на другое мероприятие, — она наполнилась желчью.

Всё вокруг склонялось перед ней. Она не встречала сопротивления,
не было ничего, на что она могла бы излить своё негодование
гнев. Солдаты и слуги ползали перед ней на коленях.

 Чтобы не слышать ликования, доносившегося снаружи, она приказала закрыть окна и велела часовому никого не впускать. Она повязала голову платком, чтобы он не развязался, и, несмотря на то, что солнце всё ещё ярко светило, приказала зажечь лампы.

Сумасшедшую, задержанную за нарушение общественного порядка,
отвели в казарму. Альфереса в тот момент не было на месте, и
несчастной женщине пришлось провести ночь, сидя на скамейке. На следующий день
В тот день альферес вернулся. Опасаясь, что несчастная женщина станет посмешищем для толпы во время фиесты, он приказал солдатам, охранявшим её, относиться к ней с жалостью и давать ей что-нибудь поесть. Так обезумевшая женщина провела два дня.

То ли близость к дому капитана Тьяго позволила ей услышать печальную песню Марии Клары, то ли другие музыкальные мотивы пробудили в ней воспоминания о старых песнях, то ли была какая-то другая причина, но в ту ночь безумная женщина начала петь нежным и меланхоличным голосом песни своей юности.
Солдаты услышали её и замолчали. Эти песни навевали воспоминания о былых временах.

Донья Консоласьон тоже услышала их в своей печали и заинтересовалась певицей.

"Скажи ей, чтобы она немедленно поднималась наверх!" — приказала она после нескольких секунд раздумий. На её сухих губах мелькнула улыбка.

Они вывели женщину и она представила себя без каких-либо
волнение, и, не проявляя ни страха, ни удивления.

"Дневальный, сказать этой женщине, в тагальском петь!" - сказал alfereza. "Она
не понимает меня; она не знает испанского".

Сумасшедшая женщина поняла, что от неё требуется, и запела песню «Ночь».
Донья Консоласьон слушала начало с насмешливой улыбкой, которая постепенно исчезла с её губ. Она стала внимательной, затем более серьёзной и задумчивой. Голос женщины, чувства, выраженные в стихах, и сама песня произвели на неё впечатление. Возможно, это сухое и пылкое сердце смягчилось. Она хорошо понимала эту песню: «Печаль, холод и сырость, окутанные покровом Ночи, спускаются с небес», —
как поётся в народной песне. Казалось, что они тоже спускаются
Клянусь душой. «Увядший цветок, который днём выставлял напоказ своё убранство, жаждущий похвал и полный тщеславия, с наступлением ночи раскаивается, пытается поднять свои увядшие лепестки к небу и молит о небольшой тени, в которой можно было бы укрыться, чтобы умереть без насмешек света, который видел его во всём его великолепии, умереть без тщеславия, без того, чтобы его гордыня была замечена, и молит о капле росы, чтобы оплакать себя». Ночная птица, покидающая своё уединённое жилище в дупле старого дерева, нарушает лесную тишину...

«Нет, нет! Не пой!» — воскликнула альфереза на безупречном тагальском, слегка взволнованно поднимаясь на ноги. «Не пой! Эти стихи причиняют мне боль!»
Обезумевшая женщина остановилась. Санитар пробормотал «Ба!» и воскликнул:
«Она знает тагальский!» — и уставился на сеньору с удивлением.

Муза поняла, что её поймали, и ей стало стыдно.
Поскольку по своей природе она не была женщиной, её стыд
перерос в ярость и ненависть. Она указала на дверь наглецу-
санитару и пинком захлопнула её за ним. Она несколько раз обошла комнату,
Она нервно теребила кнут, а затем, внезапно остановившись перед обезумевшей женщиной, сказала по-испански: «Танцуй!»
Обезумевшая женщина не двигалась.

"Танцуй! Танцуй!" — повторила она угрожающим тоном.

Бедная женщина смотрела на сеньору ничего не выражающим взглядом.
Альфереса подняла одну руку, затем другую и угрожающе потрясла ими.

Затем она подпрыгнула и начала скакать, призывая другую женщину последовать её примеру. Было слышно, как оркестр в процессии играет медленный величественный марш, но сеньора яростно скакала вокруг
было время разную музыку, чем то, что группа играла,
та музыка, которая гремела в ней. Появился любопытный взгляд в
глаза сумасшедшей, и слабая улыбка шевельнула бледными губами. Она понравилась
Сеньора танцует.

Альфереса перестала танцевать, словно устыдившись. Она подняла хлыст,
этот ужасный хлыст, сделанный в Уланго и усовершенствованный алфересами,
обмотав его проволокой, тот самый ужасный хлыст, который так хорошо знали ладроны
и солдаты.

"Теперь твоя очередь танцевать ... танцуй!"

И она начала легонько хлестать босые ноги сумасшедшей женщины.

Бледное лицо исказилось от боли, и ей пришлось защищаться от ударов руками.


"Давай! Продолжай!" — воскликнула она с диким восторгом и перешла от медленного темпа к быстрому в использовании хлыста.


Несчастная женщина закричала и быстро подняла ноги.

«Ты должна танцевать, чёртова индианка!» — воскликнула сеньора, и плеть засвистела в воздухе.


Женщина опустилась на пол и попыталась прикрыть ноги руками,
одновременно дико глядя на свою мучительницу. Два сильных удара плетью по спине заставили её снова подняться. Теперь это было
Это был уже не крик, а вой, вырвавшийся из груди несчастной женщины. Тонкая рубашка была порвана, кожа разодрана, и из раны сочилась кровь.

 Вид крови возбуждает тигра; так и вид крови её жертвы привёл в ярость донью Консоласьон.

 «Танцуй! Танцуй! Будь ты проклята! Чёрт бы тебя побрал! Танцуй!» Будь проклята мать,
которая тебя родила! — воскликнула она. — Танцуй, или я убью тебя, забив до смерти!
Тогда альфереза, схватив женщину одной рукой, а другой
хлеща ее, начала прыгать и танцевать.

Сумасшедшая женщина наконец поняла ее и продолжила размахивать руками
независимо от времени или настроения. На его лице появилась довольная улыбка.
Губы учительницы изогнулись в улыбке, похожей на улыбку женщины-Мефистофеля,
которой удалось воспитать хорошего ученика; она была полна ненависти,
презрения, насмешки и жестокости; грубый смех не смог бы выразить
больше.

 Поглощённая наслаждением, которое доставляло ей это зрелище,
она не услышала, как вошёл её муж, пока он не распахнул дверь пинком.

 Появился альферес, бледный и мрачный. Он увидел, что там происходит, и бросил на жену убийственный взгляд. Она не сдвинулась с места и цинично улыбалась.

 Он как можно мягче положил руку на плечо
танцующую женщину и заставил её остановиться. Обезумевшая женщина вздохнула и медленно опустилась на залитый кровью пол.


Тишина продолжалась. Альферес тяжело дышал. Его жена
вопросительно смотрела на него. Она схватила кнут и спокойным, размеренным тоном спросила его: «Что с тобой? Ты не поздоровался со мной».

Альферес, не отвечая, позвал санитара.

"Возьми эту женщину, — сказал он, — и попроси Марту дать ей другую рубашку.
Позаботься о ней. Найди ей хорошую еду и хорошую постель... Пусть тот, кто плохо с ней обращается, поплатится!"

Осторожно закрыв дверь, он повернул ключ в замке и подошёл к своей сеньоре.

"Ты хочешь, чтобы я тебя избил?" — сказал он, сжимая кулаки.

"Что с тобой?" — спросила она, отступая на шаг или два.

"Что со мной такое?" - закричал он громоподобным голосом и,
разразившись ругательствами, показал ей бумагу, покрытую каракулями. Он
продолжил:

"Вы не написали письмо в Алькальде, сказав, что я заплатил
разрешение на азартные игры, д----N вы? Я не знаю, как я могу сохранить
от сносящего тебя".

"Продолжай! «Попробуй, если осмелишься!» — сказала она с насмешливой улыбкой.  «Он
кто бил меня должно быть больше мужчина, чем ты!"

Он услышал, как оскорбление, но он увидел, как кнут. Он схватил одну из пластинок
которые были на столе, и метнул его в голову. Женщина, привыкшая
к подобным дракам, быстро увернулась, и тарелка разлетелась на куски
о стену. Стакан, чашка и нож разделили ту же участь.

- Трус! - закричала она. «Ты не посмеешь приблизиться ко мне!»
А потом она плюнула в него, чтобы ещё больше разозлить. Мужчина, ослеплённый яростью, набросился на неё, но она с невероятной быстротой нанесла ему несколько ударов хлыстом по лицу и
Она быстро убежала. Хлопнув дверью своей комнаты, она заперлась. Рыча от ярости и боли, альферес последовал за ней, но, подойдя к двери, смог лишь изрыгнуть поток ругательств.

"Будь прокляты твои предки, свинья! Открывай, чёрт бы тебя побрал!" Открой эту дверь, или я проломаю тебе череп! — завопил он, колотя и пиная дверь.

 Донья Консоласьон не ответила. Было слышно, как передвигают стулья и сундуки, словно кто-то пытался возвести баррикаду из домашней мебели. Дом сотрясался от ругательств и ударов мужа.

«Не входи! Не входи! — сказала она с горечью в голосе. — Если ты появишься, я тебя пристрелю!»
Муж постепенно успокоился и стал расхаживать взад-вперёд по комнате, как дикий зверь в клетке.

"Иди и охлади голову!""продолжала женщина с насмешкой. Казалось, она
закончила приготовления к защите.

"Я клянусь, что когда я тебя поймаю, никто - даже Бог - тебя больше не увидит
! Я так здорово тебя раздавлю ".

"Да! Теперь ты можешь говорить, что хочешь. Ты не позволил бы мне пойти в
масса. Ты не даёшь мне исполнить мой долг перед Богом! — сказала она с таким сарказмом, на который была способна только она.

 Альферес взял свой шлем, поправил одежду и отошёл на несколько шагов. Но через несколько минут он вернулся, не издав ни звука, потому что снял сапоги. Слуги, привыкшие к подобным зрелищам, не обратили на них внимания,
но новизна этого трюка с сапогами привлекла их внимание,
и они подмигнули друг другу.

 Альферес сел на стул рядом с дверью и набрался терпения,
чтобы ждать больше получаса.

«Ты правда ушёл или ты всё ещё здесь, козёл?» — время от времени спрашивал голос, меняя эпитеты, но повышая тон.

Наконец она начала убирать мебель со своей баррикады. Он услышал шум и улыбнулся.

"Служащий! Сеньор ушёл?" — воскликнула донья Консоласьон.

Порученец, по знаку альфереса, ответил: «Да, сеньора, он вышел!»
Он услышал её торжествующий смех. Она отодвинула засов.
Муж медленно поднялся на ноги; дверь открылась.

 Крик, шум падающего тела, ругательства, вой, брань, удары,
хриплые голоса. Кто может описать, что происходило в темноте спальни?


Санитар, выйдя на кухню, сделал очень выразительный жест в сторону повара.

"А теперь ты его поймаешь!" — сказал тот.

"Я? Нет, сэр. Город поймает, а не я. Она спросила меня, вышел ли он, а не вернулся ли.
Глава XXII

Может быть, и так.


Было около десяти часов вечера. Последние ракеты лениво взмывали в тёмное небо, где бумажные фонарики сияли, как новые звёзды. Некоторые фейерверки подожгли дома и угрожали им.
разрушения; по этой причине на крышах можно было увидеть людей, несущих вёдра с водой и длинные бамбуковые шесты с привязанными к ним тряпками. Их тёмные тени, казалось, спустились из эфира, чтобы присутствовать на радостях людей. Было сожжено огромное количество колёс, а также замков, быков, карабоас и других фейерверков, и, наконец, был зажжён огромный вулкан, который по красоте и величию превосходил всё, что когда-либо видели жители Сан-Диего.

Теперь люди огромной толпой двинулись к площади, чтобы посмотреть
последнее театральное представление. То тут, то там можно было увидеть разноцветные бенгальские огни, которые фантастическим образом освещали группы веселящихся людей. Мальчишки использовали свои фонарики, чтобы искать в траве неразорвавшиеся петарды или что-нибудь ещё, что могло бы им пригодиться. Но музыка стала сигналом, и все покинули лужайку и направились в театр.

 Большая сцена была великолепно освещена. Тысячи огней
окружали колонны и свисали с потолка, а некоторые были собраны в пирамидальные группы и расставлены на полу сцены.
Сотрудник обслуживал их, и всякий раз, когда он выходил вперёд, чтобы
уладить ситуацию, публика свистела и кричала: «Вот он! Вот он!»
Перед сценой оркестр настраивал инструменты, а за музыкантами сидели главные люди города. Испанцы и богатые гости занимали зарезервированные места. Остальную часть площади заполняла публика — масса людей без титулов и званий. Некоторые несли с собой скамейки, но не столько для того, чтобы на них сидеть, сколько для того, чтобы компенсировать свой невысокий рост. Когда они вставали на них, грубые
Те, у кого не было скамеек или других предметов, на которые можно было бы встать, протестовали. Затем они сразу же спускались, но вскоре снова взбирались на свои пьедесталы, как ни в чём не бывало.

 Приходы и уходы, крики, возгласы, смех, хлопушки, которые долго не взрывались, и петарды усиливали шум. Здесь
кто-то провалился под скамейку и упал на пол, а толпа
засмеялась и стала показывать на него пальцем, ведь он
пришёл посмотреть представление. Там они дрались и спорили из-за мест, и вскоре
дальше послышался звон бьющегося стекла:
это была Анденг. Она несла напитки и закуски на подносе, который удерживала обеими руками, но встретила своего возлюбленного.
Он попытался воспользоваться её беспомощностью и пощекотать её...

 Лейтенант-майор председательствовал на представлении, поскольку губернатор был больше увлечён игрой в кости.

Мария Клара и её подруги прибыли, и дон Филипо встретил их и проводил к их местам. За ними шёл викарий с другим францисканцем и несколькими испанцами. С викарием было несколько
другие люди, которые считают своим долгом сопровождать монахов.

"Да вознаградит их Бог в другой жизни," — сказал старик, имея в виду их, и ушёл с вечеринки Марии Клары.

Представление началось с «Шананаи» и «Марианито» в «Криспиноэ ла Комаре». Все смотрели и слушали, не отрываясь, кроме одного — отца Сальви. Казалось, он пришёл в театр только для того, чтобы посмотреть на Марию Клару, чья печаль придавала её красоте
такой идеальный и притягательный вид, что все смотрели на неё с восхищением. Но глаза францисканца, глубоко запавшие в глазницах,
орбит, не произнес ни слова восторга. В этом мрачном взгляде можно было прочесть
что-то отчаянно печальное. Такими глазами Каин мог бы созерцать
издалека Рай, прелести которого рисовала ему мать.

Представление как раз заканчивалось, когда появился Ибарра. Его присутствие вызвало
оживление разговоров. Всеобщее внимание было приковано к нему
и к викарию.

Но молодой человек, казалось, не заметил этого, потому что поздоровался
Мария Клара и её подруги непринуждённо подошли и сели рядом.
Единственным, кто заговорил, был Синанг.

«Ты видел вулкан, когда его подожгли?» — спросила она.

 «Нет, моя маленькая подруга. Мне пришлось сопровождать генерал-губернатора».
 «Ну, это очень плохо! С нами был викарий, и он рассказывал нам истории об осуждённых. Как ты думаешь? Разве он не делает это, чтобы напугать нас и мы не смогли получить удовольствие? Что ты об этом думаешь?»

Священник встал и подошёл к дону Филиппо, с которым, судя по всему,
вёл оживлённую дискуссию. Он говорил с воодушевлением, а
дон Филиппо отвечал сдержанно и тихо.

"Мне жаль, что я не могу угодить вашему преосвященству," — сказал священник.
последний. «Сеньор Ибарра — один из самых крупных налогоплательщиков, и он имеет право сидеть здесь, пока не нарушает общественный порядок».
 «Но разве возмущение добрых христиан не нарушает общественный порядок? Вы впустили волка в стадо. Вы будете нести за это ответственность перед Богом и властями города».

«Я всегда несу ответственность за действия, продиктованные моей собственной волей, отец», — ответил дон Филипо, слегка наклонив голову. «Но мой небольшой авторитет не даёт мне права вмешиваться в религиозные дела. Тем, кто хочет избежать встречи с ним, не нужно...»
поговори с ним. Сеньор Ибарра ни к кому не пристаёт.

"Но он опасен. Тот, кто любит опасность, погибает в ней."

"Я не вижу никакой опасности, отец. Алькальд и генерал-губернатор, мои начальники,
разговаривали с ним весь день, и не мне их учить."

«Если вы не выпустите его отсюда, мы уйдём».

 «Мне очень, очень жаль, но я не могу никого здесь выпустить».

 Священник пожалел о своих словах, но теперь у него не было выбора. Он подал знак своему спутнику, который с трудом поднялся
поднялся на ноги, и оба вышли. Люди, приставленные к монахам,
подражали священникам, не без того, однако, что сначала с ненавистью посмотрели
на Ибарру.

Ропот и перешептывания усилились. Затем подошли разные люди и
поприветствовали молодого человека и сказали:

"Мы с тобой. Не обращай на них внимания".

"Кто такие "они"?" он спросил с удивлением.

«Те, кто ушёл, чтобы избежать встречи с тобой».

 «Чтобы избежать встречи со мной? Встречи со мной?»

 «Да, они говорят, что ты отлучён от церкви».

 Ибарра, удивлённый, не знал, что сказать, и огляделся по сторонам. Он
Он увидел Марию Клару, которая прятала лицо за веером.

"Но возможно ли это?" — воскликнул он наконец. "Неужели мы всё ещё в
мраке Средневековья? Так что же?.."
И, повернувшись к молодым женщинам и изменив тон, он сказал:

"Простите, я забыл о назначенной встрече. Я вернусь, чтобы проводить вас домой."

«Останься!» — сказала Синанг. «Йейенг собирается танцевать в «Ла Каландрии». Она божественно танцует».

«Я не могу, мой маленький друг, но я обязательно вернусь».

Шум усилился.

Тем временем Йейенг, одетая в стиле мадридских бедняков, была
Она вышла на сцену со словами: «Da Ust; su permiso?» (Вы даёте своё разрешение?)
И пока Карвахаль отвечал ей: «Pase ust; adelante» (Проходите вперёд), к нему подошли двое солдат Гражданской гвардии.
Дон Филипо, они попросили его прервать представление.

"И зачем?" — спросил он, удивлённый их просьбой.

"Потому что альферес и его сеньора подрались, и они
не могут уснуть".

- Ты скажешь алфересу, что у нас есть разрешение алькальда,
и что никто в городе не имеет над ним никакой власти, даже
гобернадорсильо, который является моим единственным помощником".

"Что ж, вам придется прервать представление", - повторили
солдаты.

Дон Филипо повернулся к ним спиной. Стражники удалились.

Для того, чтобы не нарушить общего спокойствия, не Filipo сказал
ни слова об этом никому.

После часть света оперы, которая была горячо аплодировали, князь
Виллардо вышел на сцену и вызвал на бой всех Моро, которые заключили в тюрьму его отца. Герой пригрозил, что одним ударом снесёт им всем головы и отправит их на Луну. К счастью для Моро, которые готовились к бою
под аккомпанемент «Гимна Риего» [15] поднялся шум. Внезапно
оркестр перестал играть, и музыканты бросились к сцене, разбрасывая свои инструменты во все стороны.
Храбрый Виллардо не ожидал такого поворота и, приняв их за союзников Моро, тоже бросил свой меч и щит и побежал. Моросы, увидев, как этот ужасный великан обращается в бегство, сочли за благо последовать его примеру. Крики, вздохи, проклятия и богохульства наполнили воздух. Люди бежали, натыкаясь друг на друга, огни
были потушены, и стеклянные лампы с кокосовым маслом и маленькими
фитилями летали по воздуху. "Тулисанес! Тулисанес!" - кричали
некоторые. "Пожар! Огонь! Троны!" - кричали другие. Женщины и дети плакали,
стулья и зрители валялись на полу посреди
неразберихи, спешки и суматохи.

"Что случилось?"

Двое гражданских гвардейцев с дубинками в руках бросились за музыкантами,
чтобы положить конец этому зрелищу. Лейтенанту-майору с
куадерильеро [16], вооружёнными старыми саблями, удалось
арестовать двух гражданских гвардейцев, несмотря на их сопротивление.

«Отведите их в трибунал! — крикнул дон Филипо. — Смотрите, не дайте им сбежать!»
Ибарра вернулся и разыскал Марию Клару. Испуганные девушки, бледные и дрожащие, крепко прижимались к нему. Тётя Изабель читала литании на латыни.

Толпа немного пришла в себя после испуга, и кто-то объяснил, что стало причиной суматохи.
В груди каждого вспыхнуло негодование. В гражданскую гвардию, которую куадерильеро вели в трибунал, полетели камни. Кто-то
предложил им сжечь казармы Гражданской гвардии и что
они зажарят донью Консоласьон и алферес заживо.

"Это все, на что они годятся", - воскликнула какая-то женщина, закатывая
рукава и вытягивая руки. "Они могут беспокоить людей
но они преследуют только благородных людей. Они ничего не делают с
tulisanes и игроками. Посмотри на них! Давайте сожжём куартель.
Кто-то был ранен в руку и просил исповедовать его.
Из-под опрокинутой скамьи доносился жалобный голос. Это был
бедный музыкант. Сцена была заполнена актёрами и зрителями
Они собрались в центре города и разговаривали все одновременно. Там был Чананай, одетый в костюм Леоноры из «Трубадура».
Он говорил на ломаном испанском с Ратией, которая была в костюме школьной учительницы. Там был и Йейенг, одетый в шёлковую накидку, который разговаривал с принцем Виллардо. Там были Бальбино и Моро, которые пытались утешить музыкантов, выглядевших довольно жалко. Некоторые
Испанцы переходили из одного места в другое, споря со всеми, кого встречали.


Но ядро толпы уже сформировалось. Дон Филипо знал, что они задумали, и пытался их остановить.

«Не нарушайте мир!» — крикнул он. «Завтра мы потребуем сатисфакции: мы добьёмся справедливости. Я возьму на себя ответственность за то, чтобы мы добились справедливости».

 «Нет!» — ответили некоторые. «То же самое произошло в Каламбе. То же самое было обещано, но алькальд ничего не сделал. Мы хотим, чтобы справедливость восторжествовала. В казарму!»

Напрасно мэр лейтенант с ними спорил. Группой,
собравшимся показали никаких признаков изменения ее отношения и цели. Нет
Filipo огляделся в поисках помощи. Он увидел Ибарра.

- Сеньор Ибарра, ради меня, в качестве одолжения, подержите их, пока я поищу что-нибудь
куадерильерос.

"Что я могу сделать?" - озадаченно спросил молодой человек. Но теньенте
мэр был уже вдалеке.

Ибарра, в свою очередь, огляделся, ибо не знал, кого именно. К счастью, ему
показалось, что он различил Элиаса в толпе, но не принимавшего в ней активного участия
. Ибарра подбежал к нему, схватил за руку и сказал по-испански:

«Ради всего святого! Сделай что-нибудь, если можешь! Я ничего не могу сделать».
Пилот, должно быть, понял, потому что затерялся в толпе.

Слышались оживлённые разговоры, перемежавшиеся громкими возгласами. Вскоре
толпа начала расходиться, каждый из участников становится все меньше
враждебно. И это было время для них, чтобы сделать так, по cuaderilleros
шли к сцене с примкнутыми штыками.

Что тем временем делал викарий?

Отец Сальви еще не ложился спать. Неподвижно стоя на ногах.
прислонившись лицом к ставню, он смотрел в сторону площади.
время от времени из его груди вырывался подавленный вздох. Если бы свет его лампы не был таким тусклым, можно было бы заметить, что его глаза наполняются слезами. Так он простоял почти час.

Суматоха на площади вывела его из этого состояния. Полный удивления,
он следил глазами за людьми, которые в смятении метались туда-сюда. Даже на таком расстоянии он смутно различал их голоса и крики. Один из слуг, запыхавшись, вбежал в комнату и сообщил ему, что происходит.

 В его голове мелькнула мысль. В суматохе и неразберихе распутники
пользуются страхом и слабостью женщин. Все бегут, чтобы
спастись; никто не думает о других; женщины падают в обморок, и их крики не слышны; они падают; их топчут; страх и
Страх пересилил стыд, и под покровом темноты...  Ему показалось, что он видит, как Ибарра несёт Марию Клару, потерявшую сознание, на руках, а затем исчезает в темноте.

 Он скачками спустился по лестнице без шляпы и трости и, словно сумасшедший, направился к площади.

 Там он увидел нескольких испанцев, которые отчитывали солдат. Он посмотрел в сторону мест, которые занимали Мария Клара и её подруги, и увидел, что они свободны.

"Отец викарий! Отец викарий!" — кричали ему испанцы, но он
не обратил на это внимания и побежал в сторону дома капитана
Тьяго. Там он отдышался. Сквозь прозрачную штору он увидел тень —
эту восхитительную тень, такую изящную и тонкую, — тень Марии Клары. Он также увидел другую тень —
тень её тёти, которая несла чашки и стаканы.

"Ну что ж!" — пробормотал он себе под нос. "Кажется, она просто заболела."

После этого тётя Изабель закрыла створчатые окна, и изящную тень больше нельзя было увидеть.

 Священник ушёл, не заметив толпу.  Он был
Он смотрел на бюст прекрасной девы, который был у него перед глазами, — девы, которая спала и сладко дышала. Её веки были опущены длинными ресницами, которые образовывали изящные изгибы, как у дев Рафаэля. Её маленький ротик улыбался, и всё её лицо, казалось, дышало целомудрием, чистотой и невинностью. Её милое личико на фоне белых занавесок кровати было подобно голове херувима среди облаков. Его пылкое воображение продолжало рисовать ему...  Кто может описать всё, что способен вообразить пылающий разум?






 ГЛАВА XXIII

ДВА ГОСТЯ.


 Ибарра пребывал в таком состоянии, что не мог уснуть. Поэтому, чтобы отвлечься и прогнать мрачные мысли, не дававшие ему покоя, он принялся за работу в своей уединённой лаборатории. Наступило утро, а он всё ещё смешивал и соединял вещества, подвергая их воздействию кусочков тростника и других материалов, а затем помещал их в пронумерованные и запечатанные колбы.

Вошёл слуга и доложил о прибытии крестьянина.

 «Пусть войдёт!» — сказал он, даже не обернувшись.

 Элиас вошёл и молча остановился.

«Ах! Это вы?» — воскликнул Ибарра на тагальском, узнав его. «Извините, что заставил вас ждать. Я не знал, что вы здесь. Я проводил важный эксперимент».
 «Я не хотел вас беспокоить!» — ответил молодой пилот. «Я пришёл, во-первых, спросить, не нужно ли вам что-нибудь из провинции Батангас, куда я сейчас направляюсь; а во-вторых, чтобы сообщить вам плохие новости».
Ибарра вопросительно посмотрел на лоцмана.

"Дочь капитана Тьяго больна," — тихо добавил Элиас, "но болезнь несерьёзная."

«Я уже начал опасаться этого», — ответил Ибарра. «Вы знаете, что это за болезнь?»

 «Лихорадка. А теперь, если вам больше нечего заказать...»

 «Спасибо, друг мой. Я желаю вам счастливого пути, но прежде чем вы уйдёте, позвольте задать вам вопрос. Если он покажется вам бестактным, не отвечайте».

 Элиас поклонился.

"Как вам удалось успокоить толпу прошлой ночью?" - спросил Ибарра, ремонт
его глаза на него.

"Очень просто", - ответил Элиас, со всей откровенностью. "В
голова его были два брата, чей отец умер от последствий
порка в руках Гражданской гвардии. Однажды я имела счастье
чтобы спасти их от той же участи, что постигла их отца, и
за это они оба в долгу передо мной. Прошлой ночью я пошёл к ним
и попросил их отговорить остальных от их намерений.

"А те два брата, чей отец умер от порки?"

"Они закончат свои дни так же," — тихо ответил Элиас.
"Когда беда приходит в семью, все её члены должны погибнуть. Когда молния ударяет в дерево, оно сгорает дотла.
И Элиас, видя, что Ибарра молчит, ушёл.

Последний, оставшись один, утратил безмятежность лица,
которую сохранял в присутствии лодочника, и на его лице отразилась скорбь.


 «Я... я заставил её страдать», — пробормотал он.

 Он быстро оделся и спустился по лестнице.

 Маленький человечек в трауре, с большим шрамом на левой щеке,
робко поздоровался с ним, преградив ему путь.

"Чего вы желаете?" Ибарра спросил его.

"Сеньор, меня зовут Лукас. Я брат человека, который был убит
вчера во время церемонии закладки камня".

- Ах! Примите мои соболезнования... И, ну?

"Сеньор, я хочу узнать сколько вы собираетесь заплатить моего брата
семья".

"Сколько я буду платить?" - повторил молодой человек, не будучи
возможность скрыть скучающим выражением лица. "Мы обсудим это. Приходи
сегодня днем, потому что я сегодня занят".

"Только скажи мне, сколько ты собираешься заплатить", - настаивал Лукас.

"Я сказал тебе, что мы поговорим об этом в другой раз. Я
Сегодня слишком занят", - нетерпеливо сказал Ибарра.

- У вас сейчас нет времени, сеньор? - с горечью спросил Лукас, вставая
перед молодым человеком. - У вас нет времени заниматься
делами мертвых?

"Приходи сегодня днем, мой добрый друг!" - повторил Ибарра, сдерживая себя.
 "Сегодня я должен навестить больного".

"Ах! и ты забываешь о мертвых ради больного человека? Ты думаешь, что
потому что мы бедны...

Ибарра посмотрел на него и оборвал то, что он говорил.

"Не испытывай мое терпение!— сказал он и пошёл своей дорогой. Лукас стоял и смотрел на него с улыбкой на лице, полной ненависти.

 — Ты не знаешь, что ты внук человека, который выставил моего отца на солнце! — процедил он сквозь зубы. — В твоих жилах течёт та же кровь!
И, сменив тон, добавил:

«Но если ты хорошо заплатишь, мы станем друзьями».






Глава XXIV

Эпизод из жизни Эспаданьи.


Праздник закончился. Горожане, как и каждый год, обнаружили, что их казна оскудела, что они работали, потели и не спали ночами, не получая удовольствия, не заводя новых друзей, и, одним словом, дорого заплатили за шум и головную боль. Но это не имело значения. В следующем году они сделают то же самое, и так будет на протяжении всего следующего столетия, как это всегда было принято до настоящего времени.

 В доме капитана Тьяго царила печаль. Все окна были
Все было тихо; люди почти не издавали ни звука, и никто не осмеливался заговорить, кроме как на кухне. Мария Клара, душа дома, лежала больная в своей постели.

"Что ты думаешь, Изабель? Стоит ли мне сделать пожертвование в пользу креста Тунасан или креста Матахонг?" — тихо спросил заботливый отец. "Крест Тунасан растёт, а крест Матахонг потеет. Как ты думаешь, что из этого самое чудесное?
 Изабель на мгновение задумалась, покачала головой и пробормотала: «Расти — расти — это чудеснее, чем потеть. Мы все потеем, но не все растём».

«Это правда, Изабель, но имей в виду, что то, что дерево потеет, когда из него делают ножку стула, само по себе чудо. Что ж,
лучше всего подать милостыню обоим крестам, чтобы ни один из них не обиделся, и Мария Клара быстрее поправится. Комнаты в порядке?
Ты же знаешь, что с врачами приедет новый сеньор, родственник отца Дамасо по браку. Необходимо, чтобы ничего не было упущено.
Две кузины, Синанг и Виктория, сидели в другом конце столовой. Они пришли составить компанию больной Марии. Анденг
помогала им убирать чайный сервиз, чтобы подать чай.

"Вы знаете доктора Эспаданью?" - спросила приемная сестра Марии Клары,
адресуя свой вопрос Виктории.

"Нет!" - ответил тот. "Единственное, что я знаю о нем, это
по словам капитана Тьяго, он берет очень дорого".

"Тогда он должен быть очень хорош", - сказал Анденг. «Тот, кто сделал операцию на животе доньи Марты, запросил высокую цену,
но он был очень мудрым».
«Ты дурак!» — воскликнул Синанг. «Не все, кто берёт высокую цену,
мудры. Посмотри на доктора Гевару. Он не знал, как помочь женщине в
Он принимал роды, но после того, как отрубил ребёнку голову, взял с вдовца сто песо. А вот как брать плату, он знал.
"Что ты об этом знаешь?" — спросила её двоюродная сестра, толкнув её локтем.

"А почему я не должна об этом знать?" Муж, который работает лесопильщиком,
потеряв жену, должен был потерять и свой дом, потому что алькальд был
другом доктора и заставил его заплатить. Почему я не должен знать? Мой
Отец одолжил ему денег, чтобы он мог съездить в Санта-Крус.

Перед домом остановилась карета, и все разговоры прекратились.

Капитан Тьяго в сопровождении тёти Изабель сбежал вниз, чтобы встретить вновь прибывших. Это были доктор дон Тибурсио де Эспаданья, его жена, доктор донья Викторина де лос Рейес де де Эспаданья, и молодой испанец. У последнего было сочувственное лицо и приятная внешность.

На докторе было шёлковое платье, расшитое цветами, а на шляпе — большой попугай, наполовину раздавленный среди красных и синих лент.  Дорожная пыль смешалась с рисовой пудрой на её щеках, сильно подчеркнув морщины.  Она опиралась на руку своего хромого мужа.

"Я имею удовольствие представить вам нашего кузена, дона Альфонсо Линареса
де Эспаданья", - сказала донья Викторина, указывая на молодого человека. - Этот
джентльмен - крестный сын родственника отца Дамасо и личный
секретарь всех министров.

Молодой человек изящно поклонился. Капитан Тьяго чуть не поцеловал ему руку.

Донье Викторине было около сорока пяти лет, что,
согласно ее арифметическим подсчетам, равнялось
тридцати двум веснам. Она была красивая в молодости, но, бушует над
о своей красоте, она смотрела с презрением на многих филиппинский обожателей,
потому что её стремления были связаны с другой расой. Она никому не доверяла свою маленькую белую ручку, но не из-за недостатка доверия с её стороны, ведь она доверяла кольца и драгоценности невероятной ценности разным иностранным авантюристам.

За шесть месяцев до событий, о которых мы пишем,
она увидела, как сбылась её прекрасная мечта, мечта всей её жизни,
из-за которой она пренебрегала всякой лестью и даже
обещаниями любви, которые нашептывали ей на ухо или пели
в серенадах капитана Тьяго. Правда, она осознала это слишком поздно
Это была её мечта, но она хорошо знала пословицу «Лучше поздно, чем никогда» и утешала себя, повторяя её снова и снова.  «На этой земле нет полного счастья» — была её другая любимая пословица, но ни одна из них никогда не слетала с её губ в присутствии других людей.

Донья Викторина, проведя свою первую, вторую, третью и четвёртую молодость в поисках объекта своих мечтаний в море мужчин, в конце концов была вынуждена довольствоваться тем, что ей уготовила судьба.  Бедная маленькая женщина, если бы вместо того, чтобы провести тридцать две весны, она не
Если бы ей было больше тридцати одного года — разница, по её расчётам, была очень велика, — она бы отказалась от дара, который преподнесла ей судьба, и предпочла бы дождаться другого, более подходящего ей по вкусу. Но, поскольку мужчина сделал ей предложение, а обстоятельства сложились так, что ей очень нужен был муж, она была вынуждена довольствоваться бедняком, который был вынужден покинуть провинцию Эстремадура в Испании. Он, после шести или семи месяцев скитаний по миру, современный Улисс, наконец-то нашёл пристанище на острове
Лусон, гостеприимство, деньги и увядшая Калипсо, его лучшая половина — но, увы! горькая половина. Он был известен как несчастный Тибурсио Эспаданья,
и, хотя ему было тридцать пять лет и выглядел он ещё старше,
он был моложе доньи Викторины, которой было всего тридцать два.

Он приехал на Филиппины в качестве таможенного служащего.
Но после морской болезни, которой он страдал во время путешествия, и перелома ноги, полученного в пути, ему не повезло:
через пятнадцать дней после прибытия его уволили. Он остался без гроша.

Не доверяя морю, он не хотел возвращаться в Испанию, не сколотив состояния. Поэтому он решил посвятить себя чему-то. Испанская гордость не позволяла ему заниматься физическим трудом. Бедняга с удовольствием работал бы, чтобы заработать на достойную жизнь, но престиж испанца не позволял ему этого, и этот престиж не обеспечивал его всем необходимым.

Сначала он жил за счёт своих соотечественников, но,
поскольку Тибурций обладал некоторым чувством собственного достоинства, хлеб был ему противен, и
вместо того, чтобы растолстеть, он похудел. Поскольку он не обладал ни знаниями, ни
Поскольку у него не было ни знаний, ни денег, ни рекомендаций, соотечественники, чтобы избавиться от него, посоветовали ему отправиться в какую-нибудь провинцию и выдать себя за доктора медицины. Сначала ему не понравилась эта идея, и он воспротивился этому плану, потому что, хотя он и служил в больнице Сан-Карлос, он ничего не знал о науке врачевания. Его обязанностью было вытирать пыль со скамеек и разжигать камины, и даже на этой работе он пробыл недолго. Но поскольку необходимость давила на него тяжким грузом, а друзья указывали на
Поборов свои сомнения, он последовал их совету, отправился в провинцию
и начал посещать больных, беря за свои услуги столько, сколько
позволяла его совесть. Позже он стал брать дорого и назначать
высокую цену за свои визиты. Из-за этого его сразу же
стали считать великим врачом, и он, вероятно, сколотил бы
состояние, если бы внимание Медицинского общества защиты
Манилы не было привлечено к его непомерным ценам и недобросовестной конкуренции.

Рядовые граждане и профессора заступились за него. «Чувак!» — сказал
ревностный доктор С. говорит о нём: «Пусть зарабатывает свои
маленькие деньги. Пусть заработает свои шесть или семь тысяч песо.
Тогда он сможет вернуться на родину и жить в мире. Какое тебе до
этого дело? Пусть обманывает доверчивых туземцев. Тогда они
могут стать умнее. Он бедный, несчастный парень. Не отнимай
хлеб у него изо рта. Будь хорошим испанцем!»
Доктор С. был хорошим испанцем и отмахнулся от этой истории. Но когда люди узнали правду, они начали терять к нему доверие, и постепенно дон Тибурсио Эспаданья лишился своих клиентов.
и обнаружил, что почти вынужден день за днем выпрашивать хлеб. Затем
от своего друга, который также был другом
Доньи Викторины, он узнал о положении этой женщины и о ее
патриотизме и добром сердце. Дон Тибурсио увидел в ней частичку голубого неба
и попросил представить его.

Донья Викторина и дон Тибурсио встретились. Tarde venientibus ossa, - воскликнул бы он,
если бы знал латынь. Она была уже не первой молодости,
она была в прошлом. Её пышные волосы превратились в пучок размером с верхушку луковицы, как обычно выражались слуги. Её
Её лицо покрылось морщинами, а зубы начали шататься. Её глаза тоже сильно пострадали. Ей приходилось часто щуриться,
когда она хотела посмотреть вдаль. Её характер был единственным, что осталось неизменным.


 В конце получасового разговора они пришли к взаимопониманию и приняли друг друга. Она бы предпочла
испанец, который был бы менее хромым, менее заикающимся, менее лысым, у которого было бы больше зубов, который был бы более знатным и занимал более высокое положение в обществе, или categor;a, как она это называла. Но представители этого класса никогда не обращались к ней с просьбой
рука. Она также не раз слышала, что "возможность - это лысина",
и она искренне верила, что дон Тибурсио был именно такой возможностью,
поскольку из-за своих мрачных дней он преждевременно облысел. Какая
женщина не благоразумна в тридцать два года?

Дон Тибурсио, со своей стороны, почувствовал смутную меланхолию, когда подумал
о своем медовом месяце. Он смиренно улыбался, особенно когда
призывал на помощь призрак голода. У него никогда не было амбиций
или претензий. Его вкусы были простыми, а мысли ограниченными;
но его сердце, до тех пор не тронутое, мечтало совсем о другом
божественность. В юности, когда он, уставший после рабочего дня, после скудного обеда ложился на свою убогую кровать, ему снился улыбающийся, нежный образ.
Впоследствии, когда его горести и лишения усугубились, годы
прошли, а его поэтические мечты так и не осуществились, он думал
лишь о хорошей женщине, расторопной работнице, которая могла бы
дать ему небольшое приданое, утешить его, когда он уставал от
работы, и время от времени ссориться с ним. Да, он считал ссоры счастьем! Но когда, вынужденный скитаться из страны в страну,
в поисках уже не богатства, а какого-нибудь товара, который
обеспечил бы ему средства к существованию до конца дней его;
когда, обманутый рассказами своих соотечественников, прибывших
из-за моря, он отправился на Филиппины, — тогда образ экономки
сменился образом высокомерной метиски, красивой туземки с
большими чёрными глазами, облачённой в шёлк и прозрачные
одежды, увешанной бриллиантами и золотом, предлагающей ему
свою любовь и свои экипажи.

Он прибыл на Филиппины и был уверен, что вот-вот осуществит свою мечту.
Ведь молодые женщины в позолоченных каретах
Он часто бывал в Лунете и на Малеконе, популярных и фешенебельных улицах Манилы.
Прохожие смотрели на него с некоторым любопытством. Позже, когда это любопытство с их стороны прошло, метиска исчезла из его снов.
С большим трудом он нарисовал в своём воображении образ вдовы, но вдовы приятной. Поэтому, когда он увидел, что его мечта воплощается в жизнь лишь частично, ему стало грустно. Но он был в некотором роде философом и сказал себе: «Это был сон, но в реальном мире никто не живёт во сне».
Так он развеял все свои сомнения;
она потратила кучу рисовой пудры на свои щёки. Тьфу! Когда они поженятся, он легко заставит её перестать это делать; у неё на лице много морщин, но на его пальто больше проплешин и пятен;
Она была старой, претенциозной и властной, но голод был ещё более властным и ещё более претенциозным.
К тому же у него был приятный характер, и кто знает? — любовь меняет характер. Она очень плохо говорила по-испански, но и он сам говорил не очень хорошо. По крайней мере, так сообщил ему начальник таможенного управления при увольнении.
положение, да и какое это имело значение? Что, если она была старой и нелепой? Он был хромым, беззубым и лысым. Когда кто-нибудь из друзей подшучивал над ним, он отвечал: «Дайте мне хлеба и назовите меня дураком».
 Дон Тибурсио был тем, кого в просторечии называют человеком, который и мухи не обидит. Он был скромным и не способен был на дурные мысли. Из него получился бы хороший миссионер, живи он в былые времена. Пребывание в деревне не придало ему уверенности в собственном превосходстве, ценности и значимости, которую большая часть его соотечественников обретает за несколько недель
на Филиппинах. Его сердце никогда не знало ненависти ни к кому и ни к чему. Он так и не смог найти революционера. Он смотрел на людей только как на несчастных существ, которых ему было бы неплохо лишить части их богатства, чтобы самому не стать ещё несчастнее, чем они. Когда его пытались привлечь к ответственности за то, что он выдавал себя за врача без надлежащей лицензии, он не возмущался и не жаловался. Он увидел справедливость
этого дела и лишь ответил: «Но ведь нужно жить!»

Итак, они поженились и отправились в Санта-Анью, чтобы провести там медовый месяц. Но
в ночь перед свадьбой у доньи Викторины случился сильный приступ несварения. Дон Тибурсио возблагодарил Бога и проявил заботу и внимание.
Однако на вторую ночь он вёл себя как подобает благородному человеку, но на следующий день, взглянув в зеркало на свои голые дёсны, он грустно улыбнулся: он постарел как минимум на десять лет.

Донья Викторина, очарованная своим мужем, сделала ему хорошую вставную челюсть и наняла лучших портных в городе для пошива одежды и
Она снарядила его. Она заказала кареты и коляски, отправила их в провинции Батангас и
Албай за лучшими скакунами и даже заставила его
принять участие в двух предстоящих скачках.

 Тем временем, пока она преображала своего мужа, она не забывала и о себе. Она отложила в сторону шёлковую саю, или филиппинскую юбку, и лиф из ткани пинья, чтобы надеть платье в европейском стиле. Она заменила простые филиппинские причёски начёсом с искусственными локонами.
Её платья, которые сидели на ней «божественно плохо», нарушали покой и тишину всего района.

Муж никогда не выходил из дома пешком — она не хотела, чтобы люди видели, что он хромает. Он всегда возил её на прогулки по самым безлюдным местам, к её большому огорчению, потому что она хотела показать своего мужа на прогулках, которые чаще всего посещают люди. Но из уважения к их медовому месяцу она молчала.

Последняя четверть медового месяца только началась, когда он захотел
остановить её, когда она наносила рисовую пудру на щёки, и сказал, что это
некрасиво и неестественно. Донья Викторина нахмурилась и пристально
посмотрела на его передние зубы. Он тут же замолчал, и она поняла
его слабость.

 Вскоре она поняла, что скоро станет матерью, и объявила об этом всем своим друзьям: «В следующем месяце мы с де Эспаданьей едем на Пеньисильвану. [17] Я не хочу, чтобы мой сын родился здесь и чтобы его называли революционером».
 Она добавила де к имени своего мужа. Де ничего не стоило, но придавало имени значимость. Когда она подписывалась, то писала
Викторина де лос Рейес де де Эспаданья. Де де Эспаданья была её
манией. Ни литограф, печатавший её открытки, ни её муж не могли
выбить эту идею из её головы.

«Если я не поставлю в названии больше одной буквы де, люди подумают, что у меня его нет, глупец!» — сказала она мужу.

 Она без умолку говорила о том, как готовится к путешествию в Испанию.  Она выучила наизусть названия портов, куда заходили пароходы, и было приятно слушать её рассказы: «Я собираюсь увидеть Суэцкий канал. Де Эспаданья считает, что это
самое красивое место, а Де Эспаданья повидал весь мир.
— Я, наверное, никогда не вернусь в эту страну дикарей.
— Я не для того родился, чтобы жить здесь. Аден или Порт-Саид подошли бы мне больше
я. Я всегда так думал, с тех пор как был ребенком ". Донья Викторина,
в своей географии, разделила мир на две части, Филиппины
и Испанию. Этим она отличалась от низшего класса людей в Мадриде
Потому что они делят его на Испанию и Америку, или Испанию и Китай,
Америка и Китай - это просто разные названия одной и той же страны.

Муж знал, что некоторые из этих вещей были варварскими, но
он хранил молчание, чтобы она не насмехалась над ним и не подшучивала над его заиканием.  Она притворялась капризной, чтобы привлечь к себе внимание
Она воображала, что стала матерью, и начала наряжаться в яркие цвета, украшать себя цветами и лентами и прогуливаться по Эскольте в накидке. Но о! какая это была иллюзия! Прошло три месяца, и мечта рассеялась. К тому времени она уже не боялась, что её сын станет революционером, и отказалась от этой идеи. Она обращалась к врачам, повитухам и старушкам, но всё было напрасно. К великому неудовольствию капитана Тьяго, она высмеяла Сан-Паскуаля Байлона, потому что ей было всё равно, к какому святому обращаться. Из-за этого друг её мужа сказал ей:

"Поверьте мне, сеньора, вы единственная espiritu fuerte (сильная духом
личность) в этой стране".

Она улыбнулась, не понимая, что означает espiritu fuerte, но
ночью, когда пришло время ложиться спать, она спросила об этом своего мужа.

"Дочь моя, - ответил он, - э-э-э... эспириту, самое ужасное, о чем я
знаю-знаю, - это э-э... нашатырный спирт. Мой д-д-друг, должно быть, ис-ис-пользовал риторический приём.
С тех пор она при любой возможности повторяла: «Я — единственный аммиак в этой стране, говорящий риторически, как сеньор Н. де
Н., уроженка Пиренейского полуострова и обладающая большой категорией, говорит: «Всё, что она сказала, должно было быть сделано. Она полностью подчинила себе мужа. С его стороны не было особого сопротивления, и он превратился в её ручного зверька. Если он доставлял ей неудобства, она не позволяла ему выезжать на прогулку, а когда приходила в ярость, вырывала ему вставные зубы и оставляла его на один или несколько дней в ужасном виде, в зависимости от проступка.

 Ей пришло в голову, что её муж должен быть доктором медицины и хирургии, и она сказала ему об этом.

"Дочь! Ты хочешь, чтобы они арестовали меня?" испуганно спросил он.

"Не будь дурой. Позволь мне устроить это!" - ответила она. "Ты не собираешься
ни к кому обращаться, но я хочу, чтобы тебя называли доктором, а меня -
doctora, а?"

А на следующий день Родореда, известный торговец мрамором в Маниле,
получил заказ на следующую гравировку на чёрном мраморе: «Доктор де Эспаданья, специалист по всем видам заболеваний».


Всем слугам пришлось сообщить им их новые титулы, и в
связи с этим она увеличила количество локонов спереди, слой рисовой пудры, количество лент и шнурков и стала выглядеть
с ещё большим презрением, чем когда-либо, относилась к бедным и менее удачливым женщинам своей страны, у которых было меньше «категории», чем у неё. С каждым днём она чувствовала себя всё более достойной и возвышенной, и, следуя по этому пути, менее чем через год она уже считала себя божественного происхождения.

 Однако эти возвышенные мысли не мешали ей с каждым днём становиться всё более нелепой и старой. Каждый раз, когда капитан Тьяго встречал её
на улице и вспоминал, что когда-то напрасно занимался с ней любовью,
он сразу же шёл в церковь и давал песо на мессу в знак благодарности
Он благодарил судьбу за то, что не женился на ней. Несмотря на это,
капитан Тьяго очень уважал её мужа за его титул «специалиста по всем видам болезней» и внимательно прислушивался к тем немногим фразам, которые тот умудрялся произнести.
На самом деле именно из-за этого титула и из-за того, что доктор не принимал всех подряд, капитан выбрал его для лечения своей дочери.

Что касается молодого человека Линареса, то это совсем другая история. Когда донья Викторина готовилась к путешествию в Испанию, она думала о
Она наняла управляющего с Пеньисильваны, чтобы тот занимался её делами,
потому что она не доверяла филиппинцам. Её муж вспомнил о племяннике в
Мадриде, который учился на юриста и считался самым умным в своей семье.
Они написали ему, отправив заранее деньги на проезд, и, когда мечта сбылась,
молодой человек уже был в пути.

 Вот и все трое, кто только что прибыл.

Пока они завтракали, пришёл отец Сальви.
Поскольку муж и жена уже были знакомы с монахом, они представили его друг другу
Он представил его молодому Линаресу со всеми его титулами. Молодой человек покраснел.

 Как и следовало ожидать, они заговорили о Марии Кларе. Юная дева отдыхала и спала. Они обсуждали путешествие. Донья Викторина продемонстрировала свою
многословность, критикуя провинциальные обычаи, дома из пальмовых листьев, бамбуковые мосты и не забывая рассказывать викарию о своей
дружбе с командующим армией, таким-то алькальдом, таким-то судьёй Верховного суда и губернатором провинции.
Все эти высокопоставленные лица относились к ней с большим почтением.

«Если бы вы пришли на два дня раньше, дона Викторина, — ответил капитан Тьяго после короткой паузы, — вы бы встретили его превосходительство, генерал-губернатора. Он сидел прямо там».

«Что? Как это? Его превосходительство был здесь? И в вашем доме? Ложь!»

«Говорю вам, он сидел прямо там». Если бы вы приехали на два дня раньше...
 «Ах! Как жаль, что маленькая Клара не заболела раньше!» — воскликнула она с искренним сожалением. И, обращаясь к
 Линаресу: «Ты слышишь, кузен? Его превосходительство был здесь! Видишь
 Де Эспаданья был прав, когда сказал тебе, что мы не собираемся
в доме жалкого уроженца. Ибо вы должны знать, дон Сантьяго,
что наш кузен был другом всех министров Мадрида и всех
герцогов, и он обедал в доме графа дель Кампанарио (Колокольня).

"Герцога де ла Торре (Башня), Викторина," — поправил её муж.

"Это одно и то же. Как ты думаешь, ты можешь сказать мне, что----"

- Найду ли я отца Дамасо сегодня в городе? - прервал его Линарес.
Повернувшись к отцу Сальви. - Мне сказали, что он где-то поблизости.

- Совершенно верно, он здесь и придет сюда через некоторое время, - ответил
викарий.

«Как я рад! У меня есть для него письмо, — воскликнул молодой человек. И
если бы не эта счастливая случайность, которая привела меня сюда,
я бы приехал специально, чтобы навестить его».

«Счастливая случайность — то есть Мария Клара — тем временем
проснулась».

«Де Эспанья!» — сказала донья Викторина, доедая свой завтрак. «Мы
пойдём к маленькой Кларе?» И, повернувшись к капитану Тьяго: «Только к вам, дон Сантьяго, только к вам! Мой муж не лечит никого, кроме людей из высшего общества, и некоторым из них он даже отказывает! Мой муж не такой, как здешние — в Мадриде он только
посещал людей определенной категории".

Они прошли в комнату больного.

В комнате было почти темно. Окна были закрыты из опасения сквозняка,
и слабый свет, освещавший комнату, исходил от двух
восковых свечей, горевших перед изображением Пресвятой Девы
из Антиполо.

Её голова была повязана платком, пропитанным одеколоном.
Её тело было завёрнуто в широкие складки белых простыней, которые подчёркивали её девственную фигуру.
Больная девушка лежала на своей кровати из камакона [18] среди занавесок из джуси и пинья. Её волосы обрамляли овал лица.
Её лицо стало ещё бледнее, и оживляли его только большие глаза, полные печали. Рядом с ней сидели две её подруги и Анденг.

Де Эспаданья пощупал её пульс, осмотрел язык, задал несколько
вопросов и, серьёзно покачав головой, сказал:

"Ш-ш-ш-она з-з-заболела. Но мы-мы-мы можем её вы-вы-вылечить."

Донья Викторина с гордостью посмотрела на окружающих.

"Ли-лишайник в мо-молоке у-утром; сироп из болотной ма-ма-мальвы, две-о-две пи-пилюли с собачьим язы-языком," — распорядилась де Эспаданья.

"Мужайся, маленькая Клара," — сказала донья Викторина, подходя к ней. "Мы
пришли, чтобы вылечить тебя. Я собираюсь представить тебе нашего кузена.

Линарес был поглощен, созерцая эти выразительные глаза, которые, казалось,
ищет какой-то одной, и он не слышал, Донья получил domonique позвонить ему.

- Сеньор Линарес, - сказал священник, выводя его из экстаза. - А вот и
идет отец Дамасо.

И в самом деле, отец Дамасо приближался, бледный и несколько печальный. Встав с постели
, он первым делом навестил Марию Клару. Он больше не был тем
Отец Дамасо, каким он был раньше, таким крепким и разговорчивым. Теперь он шел
молча и нетвердой походкой.






ГЛАВА XXV

СХЕМЫ.


Не обращая ни на кого внимания, отец Дамасо направился прямо в комнату больного.
он взял Марию за руку.

"Мария!" - сказал он с неописуемой нежностью, и слезы потекли у него из глаз.
"Мария, дитя мое, ты не умрешь!" - Воскликнул он. "Мария, дитя мое, ты не умрешь!"

Мария открыла глаза и посмотрела на него с удивлением.

Никто, кто знал францисканский подозревал, что он когда-нибудь был такой тендер
мысли. Никто и подумать не мог, что под этой грубой и неотесанной внешностью скрывается сердце.


 Отец Дамасо больше ничего не мог сказать и оставил девушку, плачущую, как ребёнок.
 Он вышел через комнату у подножия лестницы,
чтобы дать волю своему горю, на балконе Марии Клары, под её любимыми виноградными лозами.


"Как же он любит свою крестницу!" — думали все.

Отец Сальви наблюдал за этой сценой, неподвижный и молчаливый, слегка покусывая губы.


Когда его горе немного утихло, донья Викторина познакомила отца Дамасо с юным Линаресом, который почтительно подошёл к монаху.

Отец D;maso смотрел на него в тишине с головы до ног. Он взял
письмо, которое молодой человек протянул к нему и прочитать его, видимо,
без понимания этого, потому что он попросил его:

"А ты кто такой?" - спросил я.

«Альфонсо Линарес, крестник вашего зятя», — запинаясь, произнёс молодой человек.


 Отец Дамасо откинулся на спинку стула и снова посмотрел на юношу. Его лицо просветлело, и он поднялся на ноги.


 «Так ты крестник маленького Чарльза!» — воскликнул он. «Иди сюда, дай я тебя обниму. Несколько дней назад я получил твоё письмо. Так это ты! Я тебя не знал, но это легко объяснить:
ты ещё не родился, когда я покинул страну. Я тебя никогда не знал.
 И отец Дамасо протянул свои крепкие руки молодому человеку, который
покраснел то ли от стыда, то ли от удушья. Отец Дамасо, казалось,
совершенно забыл о своем горе.

После того, как прошли первые минуты излияния и были заданы вопросы
о Карликос, как он называл маленького Чарльза, отец Дамасо спросил:

"Ну. Что Карликос хочет, чтобы я для вас сделал?

"Мне кажется, он что-то говорит в письме", - снова пробормотал Линарес.

- В письме? Давай посмотрим. Это так! И он хочет, чтобы я нашел тебе
работу и жену! Хм! Трудоустройство - трудоустройство: это просто. Ты умеешь
читать и писать?

"Я окончил юридический факультет Центрального университета".

«Карамбас! Так ты ещё и трусишка? Ну, по тебе не скажешь — ты больше похож на молодого джентльмена. Но тем лучше! Но найти тебе жену — хм! хм! жену».
 «Отец, я не тороплюсь с этим», — смущённо сказал Линарес.

Но отец Дамасо начал ходить из одного конца комнаты в другой, бормоча:
«Жена! Жена!»

 К этому времени его лицо уже не было ни грустным, ни весёлым.
Оно выражало глубочайшую серьёзность, и казалось, что он
задумывается. Отец Сальви наблюдал за происходящим издалека.

"Я не верил, что это может причинить мне такую боль," — пробормотал отец
Дамасо скорбным голосом: «Но из двух зол выбирают меньшее».
 И, повысив голос и подойдя к Линаресу, он сказал:

"Иди сюда, мой мальчик! Мы поговорим с Сантьяго."
 Линарес побледнел и позволил священнику увести себя.
Тот был погружён в раздумья.

Затем настала очередь отца Сальви пройтись взад-вперёд по комнате, что он и сделал, погрузившись в раздумья, как он обычно делал.

 Голос, пожелавший ему доброго утра, прервал его монотонную поступь. Он поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом Лукаса, который смиренно поздоровался с ним.

"Чего ты хочешь?" — спросили глаза викария.

«Отец, я брат того человека, который был убит в день фиесты», — со слезами на глазах ответил Лукас.

 Отец Сальви отступил.

 «И что с того?» — пробормотал он неразборчивым голосом.

 Лукас с трудом сдерживал слёзы и вытирал глаза платком.

«Отец, — сказал он со слезами на глазах, — я ходил к Кризостомо, чтобы попросить у него компенсацию. Сначала он набросился на меня с кулаками, говоря, что ничего не заплатит, потому что рисковал быть убитым по вине моего дорогого, несчастного брата. Вчера я пошёл
Я хотел поговорить с ним ещё раз, но он уже уехал в Манилу, оставив мне на благотворительность пятьсот песо для моего бедного брата — пятьсот песо — ах!  Отец.
 Священник с удивлением и вниманием выслушал первую часть его рассказа, но постепенно на его губах появилась улыбка — улыбка, полная такого презрения и сарказма по отношению к разыгрываемой комедии, что, если бы Лукас её увидел, он бы поспешно удалился.

«И чего ты теперь хочешь?» — спросил он, отвернувшись от него.

 «Увы! Отец, ради всего святого, скажи мне, что я должен делать. Отец, ты всегда давал хорошие советы».

«Кто тебе это сказал? Ты здесь не живёшь».

 «Но тебя знает вся провинция, отец!»

 Отец Сальви подошёл к нему с горящими от гнева глазами и, указывая на улицу, сказал испуганному Лукасу:

 «Иди домой и поблагодари дона Кризостомо за то, что он не отправил тебя в тюрьму. Убирайся отсюда».

Забыв о своей роли, Лукас пробормотал:

"Ну, я думал..."

"Вон отсюда!" — нервно воскликнул отец Сальви.

"Я хочу видеть отца Дамасо."

"Отец Дамасо занят. Вон отсюда!" — снова приказал викарий.



Лукас спускался по лестнице, бормоча: "Он другой. Как плохо он
платит! Тот, кто платит лучше...."

Голос викария достиг ушей всех в доме,
даже отца Дамасо, капитана Тьяго и Линареса.

"Наглый нищий, который пришел просить милостыню и не хочет работать".
— сказал отец Сальви, беря шляпу и трость и направляясь к монастырю.







Глава XXVI

ГОНИМЫЙ.


В тусклом свете луны, пробивавшемся сквозь густые ветви деревьев, по лесным тропинкам медленно и осторожно брёл человек.
Время от времени он останавливался, словно пытаясь понять, где находится.
он насвистывал особую мелодию, на которую вдалеке
отвечал другой звук. Человек внимательно прислушался, а
затем направился в сторону доносившегося издалека звука.

 Наконец, преодолев тысячу препятствий, которые таит в себе девственный
лес в ночное время, он вышел на небольшую поляну. Высокие
скалы, поросшие деревьями, окружали это место, образуя нечто
вроде разрушенного амфитеатра. Недавно срубленные деревья с обугленными стволами
и огромные камни, которые природа покрыла зелёной мантией
листьев, заполняли середину открытого пространства.

Едва незнакомец появился, как из-за одного из больших камней быстро вышла другая фигура, направилась к нему и достала револьвер.


"Кто ты?" — спросил он на тагальском властным голосом, взводя курок.


"Старый Пабло среди вас?" — спокойно спросил первый, не отвечая на вопрос и не выказывая страха.


"Вы имеете в виду капитана?" Да, это он.

"Тогда скажи ему, что Элиас ищет его здесь", - сказал мужчина.

"Вы Элиас?" - спросил тот с некоторым уважением и
приблизился к нему, не опуская револьвера. "Тогда подойдите".

Элиас последовал за ним.

 Они вошли в своего рода пещеру, выдолбленную в недрах земли. Проводник, который знал дорогу, подсказывал лодочнику, когда нужно спуститься, пригнуться или ползти. Однако вскоре они добрались до залы или комнаты в пещере, тускло освещённой смоляными факелами, в которой находились двенадцать или пятнадцать вооружённых мужчин. Лица мужчин были грязными, а одежда — рваной. Некоторые сидели, другие лежали и тихо переговаривались.
Он облокотился на камень, служивший ему столом, и задумался
задумчиво глядя на лампу, которая давала очень мало света из-за большого количества дыма, сидел старик. Его лицо было печальным, а голова обмотана окровавленной тряпкой. Если бы мы не знали, что это пещера тулисанов, то, увидев отчаяние на лице старика, решили бы, что это Башня Голода в тот вечер, когда Уголино пожирал своих сыновей.

Когда Элиас и проводник подошли, мужчины уже собирались встать,
но по сигналу проводника они успокоились и ограничились тем, что
осмотрели лоцмана, который был совершенно безоружен.

Старик медленно повернул голову, и его взгляд упал на крепкую фигуру Элиаса. Тот, в свою очередь, с непокрытой головой, полный печали и любопытства, смотрел на старика.

"Это ты?" — спросил старик, и его лицо немного просветлело, когда он узнал юношу.

"Как же тебе плохо приходится!" — пробормотал Элиас едва разборчивым голосом.

Старик молча поклонился и сделал знак мужчинам, которые тут же встали и ушли, но сначала бросили взгляд на лодочника, оценивая его рост и мускулы.

"Да!" — сказал старик Элиасу, как только они остались наедине
один. "Шесть месяцев назад я дал тебе убежище в своем доме. Тогда это был
Я, кто сочувствовал тебе; теперь судьба изменилась, и это ты
жалеешь меня. Но сядь, и расскажи, как ты пришел сюда".

"Каких-то пятнадцать дней назад они рассказали мне о вашей беде", - ответил
молодой человек медленно и тихим голосом, глядя в сторону света. «Я
сразу же отправился в путь и искал тебя от горы до горы. Я объездил большую часть двух провинций.

»
«Чтобы не проливать невинную кровь, — сказал Пабло, — мне пришлось бежать. Мой
враги боятся показаться и прячутся за спинами
каких-то несчастных, которые не причинили мне ни малейшего вреда.
Затем, после короткой паузы, которой Элиас воспользовался, чтобы
прочитать мысли на этом меланхоличном лице, он ответил:

"Я пришёл с предложением. Напрасно я искал кого-нибудь из членов семьи, из-за которых я
потерпел столько бед. Я решил покинуть провинцию, где живу, и
эмигрировать на север, чтобы жить там среди языческих и независимых племён.  Вы хотите
оставить эту жизнь и пойти со мной? Я буду твоим сыном, раз уж ты
потерял тех, кто у тебя был, и я, у кого нет семьи, приму тебя как
своего отца".

Старик покачал головой и сказал:

"В моем возрасте, когда человек принимает отчаянное решение, это происходит потому, что
другого выхода нет. Человек, который, как и я, провёл свою юность
и лучшие годы жизни, работая ради собственного будущего и
будущего своих сыновей, человек, который подчинялся всем
желаниям начальства и добросовестно выполнял все свои обязанности,
я пережил всё, чтобы жить в мире и спокойствии;
когда такой человек, чья кровь остыла под влиянием Времени, отрекается от всего своего прошлого и всего своего будущего на самом краю могилы — когда человек поступает так, это значит, что он зрело рассудил, что мира не существует и что нет Высшего Блага. Какой смысл жить несколько жалких дней на чужбине? У меня было два сына, дочь, домашний очаг, состояние. Я наслаждался вниманием и уважением.
Теперь я как дерево, с которого ободрали все ветки;
скиталец, беглец, за которым охотятся, как за диким зверем в лесу, и всё это — почему? Потому что один человек обесчестил мою дочь, потому что её братья
хотели призвать этого человека к ответу за его бесчестный поступок, и потому что этот
человек поставлен выше всех остальных и носит титул служителя Божьего. Но, несмотря на всё это, я, отец, я, опозоренный на старости лет, простил обиду, потому что был снисходителен к юношеским страстям и слабости плоти, и, поскольку зло было непоправимым, я хотел спасти то, что ещё оставалось у меня. Но преступник, опасаясь, что возмездие близко,
Он искал способ погубить моих сыновей. Что он сделал? Ты не знаешь? Ты знаешь, как они инсценировали ограбление в монастыре и как один из моих сыновей оказался среди обвиняемых? Другого сына они не могли включить в список, потому что он был в отъезде. Ты знаешь, каким пыткам их подвергали? Ты знаешь, потому что они такие же, как и в других городах. Я видел, как моего сына подвесили за волосы, я слышал его крики, я слышал, как он звал меня, но я был трусом и, привыкнув к миру, не был достаточно храбрым, чтобы убить или быть убитым. Знаешь ли ты, что
что ограбление не было доказано, что это была клевета,
что викария перевели в другой город и что мой сын умер
от пыток? Другой мальчик, который у меня остался,
не был трусом, как его отец. Палач боялся, что этот сын отомстит за смерть своего брата, и поэтому под предлогом того, что у него не было cedula [19], о которой на тот момент забыли, его заключила под стражу гражданская гвардия.
С ним плохо обращались, его раздражали и провоцировали силой и побоями, пока он не был доведён до
самоубийство. И я выжил после такого позора. Но если бы у меня не было отцовской отваги, чтобы защитить своих сыновей, у меня осталось бы сердце, чтобы отомстить, и я отомщу! Недовольные объединяются под моим началом, мои враги увеличивают мой лагерь, и в тот день, когда я сочту себя достаточно сильным, я выйду на равнину и сожгу в огне и свою месть, и свою жизнь. И этот день настанет, или Бога не существует!»
Старик вскочил на ноги, глубоко взволнованный. Его глаза сверкали, как огонь, и глухим голосом он добавил, рвя на себе длинные волосы:

«Будь я проклят, будь я проклят за то, что удержал карающую руку моих сыновей. Я убил их! Если бы я позволил им убить преступника; если бы я меньше верил в справедливость Бога и людей, я бы сейчас получил своих сыновей; возможно, они были бы в бегах,
но я бы получил их, и они не умерли бы в муках. Я не был рождён, чтобы быть отцом!» По этой причине я не взял их с собой! Будь я проклят за то, что за все свои годы так и не понял, в какую эпоху мы живём! Но в крови и огне, даже после своей смерти,
я найду способ отомстить за них!

Несчастный отец в порыве горя снял повязку с головы, обнажив рану на лбу, из которой сочилась кровь.

 «Я уважаю твоё горе, — ответил Элиас, — и понимаю твоё желание отомстить.  Я тоже такой, как ты, но, боясь причинить вред невинному, я предпочитаю забыть о своих несчастьях».

«Ты можешь забыть их, потому что ты молод и потому что ты не потерял своего сына, не потерял свою последнюю надежду! Но, уверяю тебя,
я не причиню вреда невинному человеку. Видишь эту рану? Я позволил
Я заставил себя принять это, чтобы не убить бедного куадерильеро, который
выполнял свой долг.
"Но смотри!" — сказал Элиас после минутного молчания. "Смотри, какие ужасные
разрушения ты навлечёшь на нашу несчастную страну. Если ты
будешь мстить собственной рукой, твои враги ответят не тебе
и не тем, кто вооружён, а народу, который всегда обвиняют, и тогда сколько ещё несправедливостей произойдёт!"Пусть люди научатся защищаться. Пусть каждый научится защищать себя."

"Вы знаете, что это невозможно. Сеньор, я знал вас в других
временами, когда ты был счастлив, ты давал мне мудрые советы. Ты
позволишь мне...?

Старик скрестил руки на груди и, казалось, размышлял над тем, что он собирался сказать.
собирался сказать.

"Сеньор", - продолжил Элиас, измеряя его слова так: "я имел
счастье быть молодой человек, богатый, доброе сердце, благородный,
и заботящийся о благополучии своей страны. Говорят, что у этого молодого человека
есть друзья в Мадриде. Я этого не знаю, но могу положительно заверить
он друг генерал-губернатора. Что вы скажете, если
мы сделаем его выразителем народных жалоб, если мы сможем заинтересовать
его в деле несчастных?

Старик покачал головой.

"Вы говорите, что он богатый человек? Богачи не думают ни о чём, кроме как об увеличении своего богатства. Гордыня и тщеславие ослепляют их, и, поскольку они, как правило, хорошо обеспечены, особенно если у них есть влиятельные друзья, никто
ни один из них никогда не беспокоится о несчастных. Я все это знаю,
потому что я сам когда-то был богат ".

"Но человек, о котором я говорю, не похож на
других. Он сын, который не позволит память своего отца, чтобы быть
позориться. Он молодой человек, который думает о будущем - думает о
хорошем будущем для своих сыновей, потому что вскоре у него может быть своя семья
".

«Тогда он человек, который будет счастлив. Наше дело не для счастливых людей».

«Но это дело для людей с добрым сердцем».

«Может быть, — ответил старик, садясь. Предположим, что он
согласился передать наши жалобы генерал-губернатору. Предположим,
что он найдёт в суде тех, кто будет выступать в нашу защиту. Как
вы думаете, добьёмся ли мы справедливости?
«Давайте попробуем, прежде чем прибегать к кровавым мерам», —
ответил Элиас. «Вам, должно быть, кажется странным, что я, ещё один несчастный, молодой и крепкий, предлагаю вам, старому и слабому, мирные меры. Но это потому, что я видел столько страданий, причиненных нами,
похожих на те, что причиняют тираны. Страдает тот, кто безоружен.
"А если мы ничего не добьемся?"

"Что-то будет достигнуто, поверьте мне! Не все, кто правит,
несправедливы. И если мы ничего не добьемся, если к нашему голосу не прислушаются
, если человек останется глух к горю своих собратьев
, тогда мы подчинимся вашим приказам ".

Старик, полный энтузиазма, обнял молодого человека.

"Я принимаю твое предложение, Элиас. Я знаю, что ты сдержишь свое
слово. Ты придёшь ко мне, и я помогу тебе отомстить за твоего отца. Ты поможешь мне отомстить за моих сыновей — моих сыновей, которые были похожи на тебя!
 «А пока, сеньор, избегайте любых насильственных действий».

"Вы можете изложить жалобы людей. Вы, конечно, знаете
их. Когда мы узнаем ответ?"

"В течение четырех дней пришлите человека встретить меня на пляже в Сан-Диего
и я передам ему то, что говорит человек, на которого я надеюсь. Если он
согласится, мы добьемся справедливости, а если он не согласится, я буду
первым, кто падет в битве, которую мы начнем ".

"Элиас не умрет. Элиас станет вождём, когда капитан Пабло падёт,
удовлетворённый своей местью, — сказал старик.






 ГЛАВА XXVII

Петушиные бои.


 Чтобы соблюсти святость субботы на Филиппинах, люди
Обычно люди ходят на петушиные бои, как в Испании ходят на бои быков. Петушиные бои — страсть, завезённая в страну и эксплуатируемая на протяжении столетия, — один из пороков народа, укоренившийся даже глубже, чем пристрастие китайцев к опиуму. Бедняки идут туда, чтобы рискнуть тем немногим, что у них есть, в надежде заработать, не прилагая усилий; богачи идут туда, чтобы развлечься, тратя деньги, оставшиеся после пиров и благодарственных месс. Петуха воспитывают с особой тщательностью, возможно, даже с большей, чем сына, который
Он должен стать преемником своего отца в петушиных боях. Правительство разрешает их и даже почти поощряет, поскольку постановило, что бои должны проводиться только на общественных площадях и в праздничные дни, после заутрени и до наступления темноты — в течение восьми часов.

 Петушиные бои в Сан-Диего ничем не отличаются от тех, что проводятся во всех городах. Они состоят из трёх частей: первая, или вход, представляет собой большой прямоугольник длиной около двадцати метров и шириной четырнадцать метров. С одной стороны находится дверь, которую обычно охраняет женщина, собирающая плату за вход. Из взносов, которые вносит каждый
Правительство получает часть этих денег, около ста тысяч песо в год. Говорят, что на эти деньги, которые дают лицензию на порок, строятся великолепные школы, мосты и дороги, а также предоставляются льготы для поощрения сельского хозяйства и торговли. Благословен порок, который приносит такие хорошие результаты! В этом первом квартале продают орехи бетеля, сигары и табак, деликатесы и прохладительные напитки. Там маленьких мальчиков, которые сопровождают своих отцов или дядей, осторожно посвящают в тайны жизни.

Этот участок соединяется с другим, чуть более крупным, — своего рода вестибюлем, где люди собираются перед боем. Там
можно увидеть большинство петухов, привязанных верёвкой к костылю, вбитому в землю, как гвоздь; там находятся игроки, любители этого вида спорта,
человек, умеющий прикреплять шпоры к ногам петуха;
Там заключаются сделки, обсуждается ситуация, занимают деньги,
а люди громко ругаются, сквернословят и смеются.  В одном месте кто-то
ласкает свой игровой член, проводя рукой по блестящему
В одной из них мужчина осматривает и подсчитывает количество чешуек на лапах петуха, потому что, как говорят, это признак доблести.
Рассказывается о битвах героев. Там вы тоже увидите множество разочарованных владельцев, с кислыми лицами несущих за ноги мёртвого петуха, с которого содрали шкуру.
Это животное, которое было их любимцем в течение нескольких месяцев, о котором они заботились днём и ночью и на которое возлагали большие надежды, теперь превратилось в мёртвую птицу, которую можно продать за песету, потушить с имбирём и съесть в тот же вечер. Sic
transit gloria mundi! Проигравший возвращается к своему очагу, где его ждут встревоженная жена и оборванные дети, без его небольшого капитала, без его петуха. Из всей этой позолоченной мечты, из всех забот,
которые он испытывал месяцами, с рассвета до заката, из всех этих трудов и усталости,
из всего этого получается песета, пепел, оставшийся от такого количества дыма.

В этом фойе, или вестибюле, самые невежественные обсуждают предстоящие
соревнования; самые легкомысленные тщательно осматривают птицу, взвешивают её,
рассматривают, расправляют ей крылья, ощупывают мышцы. Некоторые из
Люди здесь очень хорошо одеты, за ними следуют и их окружают те, кто поддерживает их азарт.  Другие, грязные, с печатью порока на убогих лицах, с тревогой следят за движениями богачей и за их ставками, ведь кошелёк может опустеть, а страсть так и не будет удовлетворена.  Здесь вы не увидите ни одного равнодушного лица, ни одного ленивого филиппинца, ни одного апатичного, ни одного молчаливого.  Всё здесь — движение, страсть, рвение.

Отсюда можно попасть на арену, или руэду, как её называют. Пол, огороженный бамбуковыми панелями, обычно приподнят
чем пол в двух других частях петушиного ринга.
От пола до почти касающейся крыши стены тянутся ряды сидений для
зрителей или игроков — они одно и то же. Во время боя эти
сиденья заполнены мужчинами и детьми, которые плачут, кричат,
потеют, ссорятся и богохульствуют. К счастью, женщин на петушином
ринге почти нет. В руэде участвуют знатные люди, богачи,
игроки, букмекеры и рефери. Петухи дерутся на
земле, которую идеально выравнивают, и там Судьба
раздаёт семьям смех или слёзы, пир или голод.

Когда мы входим, мы видим гобернадорсильо, капитана Пабло, Капитана
Базилио, и Лукас, человек со шрамом на лице, который был так
радость по поводу смерти его брата.

Капитан Басилио приближается к одному из присутствующих и просит его:

"Вы знаете, какого петуха собирается принести капитан Тьяго?"

"Я не знаю, сеньор. Сегодня утром прибыли двое, один из них — ласак
(чёрный с белыми вкраплениями), который оседлал талисайна
(красного с чёрными вкраплениями) консула.

"Как ты думаешь, мой булик (чёрный, красный и белый) сможет его победить?"

"Да, конечно. Я готов поставить на него и дом, и рубашку!"

В этот момент появился капитан Тьяго. Он был одет, как и все крупные игроки, в камизу из кантонского льна, шерстяные панталоны и панаму из соломы. За ним шли два слуги, которые несли ласак и белого петуха огромных размеров.


«Синанг говорит мне, что состояние Марии Клары постепенно улучшается», — сказал
капитан Базилио.

«У неё больше нет лихорадки, но она всё ещё слаба».

 «Ты проиграл прошлой ночью?»

 «Немного.  Я слышал, что ты выиграл...  Пойду посмотрю, смогу ли я отыграть свои деньги».

 «Хочешь сразиться со своим ласаком?» — спросил капитан Базилио, глядя на петуха.

"Это зависит от того, есть ли на кону деньги".

"Сколько ты поставишь?"

"Я не играю меньше двух тысяч".

"Вы не видели моего булика?" - спросил капитан Базилио, а затем позвал человека
, чтобы тот принес маленького петушка.

Капитан Тьяго осмотрел его, взвесил в руке и,
изучив весы, вернул обратно.

«Сколько ты поставишь?» — спросил он.

 «Сколько скажешь».

 «Две тысячи пятьсот?»

 «Сделаем три?»

 «Три».

 «Отпусти её!»

 Круг любопытных и азартных игроков узнаёт, что два знаменитых петуха сойдутся в бою. Оба петуха вошли в историю
оба пользуются известностью. Все хотят увидеть и рассмотреть этих двух знаменитостей. Высказываются мнения и делаются прогнозы.

Тем временем голоса становятся громче, суматоха усиливается,
круговая площадка заполняется, и люди начинают занимать места. Сольтадоры выводят на арену двух петухов для предварительного состязания. Один из петухов — blanco (белый), другой — rojo (красный). Они уже подстегнуты, но багры ещё не вынуты из ножен. Слышны крики «Аль-бланко! Аль-бланко!»
 Кто-то другой кричит: «Аль-рохо!» «Бланко» — фаворит.

Гражданские гвардейцы перемещаются среди толпы. Они не носят ни форму своего подразделения, ни местную одежду.
Панталоны из гингона с красной бахромой, блуза в синюю крапинку и
кепка-куартель — вот их маскировка, гармонирующая с их поведением.
Они наблюдают, делают ставки, создают помехи и говорят о поддержании мира.

Пока раздаются крики и мужчины звенят деньгами в своих руках, пока люди роются в карманах в поисках последнего кварто или, если его не хватает, дают честное слово, обещая
Два молодых человека, по всей видимости, братья, продают свой карабао, или следующий урожай.
Они с завистью наблюдают за игроками. Они подходят, робко
бормочут что-то, чего никто не слышит, и с каждым разом становятся всё более
меланхоличными и смотрят друг на друга с отвращением и негодованием.
Лукас наблюдает за ними, злобно ухмыляется, гремит серебряными песо,
проходит мимо двух братьев и смотрит в сторону руэды, крича:

«Я ставлю пятьдесят, пятьдесят против двадцати на белого!»
Братья переглянулись.

"Я же говорил тебе," — пробормотал старший, — "не ставь все свои деньги. Если ты
Если бы ты послушался меня, у нас сейчас была бы красная карта.
Младший робко подошёл к Лукасу и коснулся его руки.

"Это ты?" — воскликнул тот, оборачиваясь и притворяясь удивлённым. "Твой брат принял моё предложение или ты пришёл, чтобы поспорить?"

"Как мы можем спорить, если мы всё потеряли?"

"Тогда ты согласен?"

«Он не хочет! Не мог бы ты одолжить нам немного денег: ты же говорил, что знаешь нас...»
 Лукас почесал затылок, стянул с себя камису и ответил:

"Да, я вас знаю. Вы Тарсило и Бруно, оба молодые и сильные. Я
Я знаю, что твой храбрый отец умер от сотни ударов плетью, которые нанесли ему солдаты. Я знаю, что ты не думаешь о том, чтобы отомстить за него.
 «Тебе не нужно вмешиваться в нашу историю, — перебил его старший Тарсило. — Это позор. Если бы у нас не было сестры, нас бы давно повесили».
 «Повесили? Они висят только трусы, или кто-то, кто не имеет денег или
защита. Конечно, горы рядом".

"Сто против двадцати на Бланко," плакала одна, когда он проходил
группы.

- Одолжи нам четыре песо ... три ... два, - попросил младший
Брат. "Сейчас я верну их тебе в удвоенном размере. Бой начинается.
Лукас снова почесал в затылке.

"ТСТ!

Эти деньги не мои." - сказал он. - "Тст!" - сказал Лукас. - "Тст! Эти деньги не мои. Дон Кризостомо отдал его мне для
тех, кто хочет служить ему. Но я вижу, что ты не похож на своего
отца. Он был действительно храбрым".

И, сказав это, он отошел от них, хотя и недалеко.

"Давайте примем. Какое это имеет значение?" Бруно сказал, что с его братом. "Это
то же самое, являетесь ли вы повесили или расстреляли вниз. Мы
бедные служат ни для чего иного".

- Ты прав, но подумай о нашей сестре.

Тем временем круг вокруг ринга рассеялся;
бой должен был начаться. Голоса стали затихать, и
два сольтадора и опытный мастер по изготовлению гарпунов остались одни посреди руэды. По сигналу рефери с бритвенных ножей на ногах петухов были сняты ножны, и тонкие лезвия угрожающе заблестели.

Два брата, мрачные и молчаливые, подошли к рингу и, прислонившись лицами к бамбуковым перилам, стали наблюдать за приготовлениями. К ним подошёл мужчина и сказал на ухо: «Ставлю сто к десяти на бланко!»

Тарсило тупо уставился на него. Бруно толкнул брата локтем, и тот что-то проворчал в ответ.

 Сольтадоры мастерски управляются с петухами, стараясь не поранить их. В яме царит гробовая тишина. Можно подумать, что все присутствующие, за исключением двух сольтадоров, — жуткие восковые фигуры. Двух петухов подносят друг к другу и позволяют им клевать друг друга, чтобы они начали нервничать. Затем им позволяют посмотреть друг на друга, чтобы бедные птички могли понять, кто выщипал у них перья.
с кем им предстоит сразиться. Перья на шее встают дыбом; они пристально смотрят друг на друга; из их маленьких круглых глазниц вырываются вспышки гнева. Настал момент. Птиц ставят на землю в кольце на определённом расстоянии друг от друга.

 Петухи медленно приближаются. Их маленькие шаги раздаются по твёрдому полу. Никто не говорит ни слова; никто не дышит. Опуская и поднимая головы, словно оценивая друг друга взглядом, два петуха издают какие-то звуки, возможно, угрожающие или презрительные. Они заметили сияние
клинки. Опасность воодушевляет их, и они решительно поворачиваются друг к другу,
но останавливаются на небольшом расстоянии и, глядя друг на друга,
склоняют головы и снова поднимают перья.
Обладая природной отвагой, они стремительно бросаются друг на друга;
они ударяются клювом о клюв, грудью о грудь, клинком о клинок и
крылом о крыло. Удары были отражены с ловкостью и мастерством,
и лишь несколько перьев упали на землю. Они снова сверяют друг друга с
. Внезапно Бланко оборачивается и, поднявшись в воздух,
Он выхватывает свой смертоносный нож, но рохо уже поджал ноги, пригнул голову, и бланко лишь рассекает воздух. Затем, коснувшись земли, чтобы не получить ранение в спину, он быстро поворачивается лицом к противнику. Красный яростно нападает на него, но тот хладнокровно защищается. Недаром он был любимцем толпы. Все, дрожа от волнения, следят за ходом битвы.
То один, то другой невольно вскрикивает.  Земля покрывается красными и белыми перьями.
с примесью крови. Но дуэль не заканчивается победой того, кто первым прольёт кровь.
Филиппинец здесь следует законам, установленным правительством,
которые гласят, что петух, который будет убит или сбежит, проиграет бой.
Кровь теперь заливает землю; удары повторяются, но победитель всё ещё не определён.
Наконец, сделав последнее усилие, белый петух бросается вперёд, чтобы нанести последний удар; он вонзает свой нож в крыло красного и погружает его в кости. Но Бланко был ранен в грудь, и оба они, ослабевшие от потери крови,
и, тяжело дыша, прижавшись друг к другу, остаются неподвижными до тех пор, пока бланко
не падает, истекая кровью из раны на шее, яростно бьётся и умирает в агонии. Рохо, придавленный его крылом, прижимается к другому боку;
и постепенно он поджимает ноги и медленно закрывает глаза.

 Затем судья в соответствии с правилами, установленными правительством, объявляет рохо победителем. Дикий и продолжительный
крик приветствует это решение, крик, который разносится по всему
городу. Тот, кто издалека слышит этот крик, понимает, что
Дехадо победил фаворита, иначе шум не утихал бы так долго. Так бывает и с народами: когда малому народу удаётся одержать победу над большим, песня и история об этом живут веками.

 «Видишь? — с негодованием сказал Бруно брату. — Если бы ты сегодня последовал моему совету, у нас было бы сто песо». Из-за тебя мы остались без комнаты.
Тарсило не ответил, но широко раскрытыми глазами огляделся по сторонам, словно кого-то искал.

"Он там, разговаривает с Педро," — добавил Бруно. "Он ему даёт"
деньги — сколько же там денег!»
Тарсило молчал и размышлял. Рукавом камisas он вытер пот, капавший со лба.

"Брат, — сказал Бруно, — я решился, даже если ты нет. Ласак
должен победить, и мы не должны упускать такую возможность. Я хочу сделать ставку на следующий бой. Какая разница? Итак, мы отомстим за нашего отца.
 «Подожди!» — сказал ему Тарсило и посмотрел ему в глаза. Оба были бледны. «Я с тобой. Ты прав. Мы отомстим за нашего отца».
 Однако он остановился и снова вытер пот.

"Почему ты останавливаешься?" - нетерпеливо спросил Бруно.

"Ты знаешь, какой бой будет следующим? Стоит ли беспокоиться?"

"Что?! Разве ты не слышал? Капитан Тьяго l;sak против капитана
Bulik Базилио. Согласно повезло, в l;sak должны выиграть".

"Ах! Ласак. Готов поспорить... но давай сначала убедимся.
Бруно нетерпеливо махнул рукой, но последовал за братом.
Тот внимательно осмотрел петуха, задумался, поспорил сам с собой и задал несколько вопросов. Несчастный был в замешательстве. Бруно нервничал и сердито смотрел на него.

«Почему ты не видишь ту широкую чешую, которая у него рядом с
шпорой? Ты видишь эти лапы? Чего ещё тебе нужно? Посмотри на эти
ноги. Расправь его крылья. А эта сломанная чешуйка поверх той
широкой, и та двойная чешуйка?»
 Тарсило не слышал его, он продолжал разглядывать петуха. До его
ушей доносился звон серебряных монет.

«А теперь давай посмотрим на булика», — сказал он сдавленным голосом.

 Бруно топнул ногой, заскрежетал зубами, но подчинился брату.

 Они подошли к другой группе.  Там они готовили петуха к бою.
Они выбирали для него багор, а мастер, подгоняя его под лапы петуха, готовил кусок красного шёлка. Он натер его воском и несколько раз провёл им по колену.

 Тарсило мрачно смотрел на птицу. Казалось, что он смотрит не на петуха, а на что-то в будущем. Он провёл рукой по лбу.

«Ты готов?» — спросил он брата едва слышным голосом.

 «Я? Давно. Даже не видя их».

 «Это наша бедная сестра...»

 «Ба! Разве тебе не сказали, что предводитель — дон Кризостомо? У
разве ты не видел, как он шёл с генерал-губернатором? Какой опасности мы подвергаемся?
"А если нас убьют?"

"Какая разница? Наш отец умер от порки."

"Ты прав."

Оба брата искали Лукаса в толпе.

Как только они его увидели, Тарсило остановился.

"Нет! Давайте уйдем отсюда! Мы проиграем", - воскликнул он.

"Уходите, если хотите. Я соглашаюсь".

"Бруно!"

К сожалению, к ним подошел мужчина и сказал:

"Вы делаете ставку? Я поддерживаю булика".

Два брата не ответили.

"Я дам тебе фору".

"Сколько?" - спросил Бруно.

Мужчина отсчитал четыре монеты по песо. Бруно, затаив дыхание, посмотрел на него.

"У меня есть двести. Пятьдесят на сорок."

"Нет," — быстро ответил Бруно. "Пусть будет..."

"Хорошо! Пятьдесят на тридцать."

"Удвойте ставку, если хотите!"

"Ну! Булик — мой выигрышный цвет, и я только что выиграл." Сотня
против шестидесяти!

"Вот это да! Подожди, пока я схожу за своими деньгами".

"Но я буду заинтересованным лицом", - сказал другой, которому поведение
Бруно не внушало особого доверия.

"Мне все равно!" - ответил тот, полагаясь на
силу своих кулаков.

И, повернувшись к брату, он сказал:

"Уходи, если хочешь; я останусь".

Затем Тарсило задумался. Он любил своего брата и игру. Он не мог
оставить его одного, и он пробормотал: "Да будет так!"

Они подошли к Лукасу. Тот увидел их и улыбнулся.

"А! вот!" - сказал Тарсило.

"Что это?"

"Сколько вы даете?" - спросили два брата.

"Я уже говорил вам. Если вы хотите найти кого-нибудь еще, кто поможет
мы устроим сюрприз для куартели, я дам вам по тридцать песо за штуку и
по десять песо за каждого вашего спутника. Если все пройдет хорошо, каждый из них
получит по сто песо, а вы двое удвоите эту сумму. Не
Кризостомо богат.
 «Согласен», — воскликнул Бруно.  «Отдай деньги».
 «Я знал, что ты храбрый, как и твой отец.  Пойдём!  Не дай им нас услышать, иначе они нас убьют», — сказал Лукас, указывая на
Гражданскую гвардию.

  И, отведя их в угол, он сказал им, отсчитывая деньги:

«Завтра приедет дон Кризостомо и привезёт оружие. Послезавтра, около восьми часов вечера, приходи на кладбище. Я
расскажу тебе о последних приготовлениях. У тебя есть время, чтобы найти ещё нескольких товарищей».
 Они попрощались. Теперь братья, казалось, были
Они поменялись ролями. Тарсило был спокоен, Бруно — бледен.






 ГЛАВА XXVIII
 ДВЕ СЕНЬОРЫ.


 Пока капитан Тьяго сражался со своим ласаком против булика,
 донья Викторина прогулялась по городу, чтобы посмотреть, в каком состоянии находятся ленивые туземцы, их дома и поля. Она оделась как можно элегантнее, украсив своё шёлковое платье всеми
лентами и цветами, чтобы произвести впечатление на провинциалов
и показать им, как велика пропасть между ними и её священной персоной.
Взяв под руку своего хромого мужа, она
порхали по улицам города, среди отупели и
интересно обитателей. Линарес двоюродный брат остался в доме.

"Какие уродливые дома эти аборигены", - начала Донья получил domonique, делая
гримаса. "Я не знаю, как они там живут: один из них должен быть родным
чтобы делать это. Они встречают нас и не обнажают голов! Бей их по
голове, как это делают викарии и теньенты Гражданской гвардии, когда
они не снимают шляп. Научи их хорошим манерам ".

"А если они ударят меня?" - спросил доктор де Эспаданья.

"Разве вы не мужчина?"

"Бу-бу-но, я ла-ла-ла -хромой".

Донья Викторина начала раздражаться. Улицы не были вымощены, и шлейф её платья покрылся пылью. Кроме того, они встретили много молодых женщин, которые, проходя мимо неё, опускали глаза и не восхищались её роскошным платьем, как следовало бы. Кучер Синанг,
который вёз её и её кузину в элегантном экипаже, имел наглость
крикнуть им «таби» [20] таким предупреждающим тоном, что ей
пришлось уступить ему дорогу, и она смогла лишь воскликнуть:
«Посмотрите на этого грубияна-кучера!  Я собираюсь сказать его хозяину,
что ему следует лучше воспитывать своих слуг!»

«Пойдём обратно в дом», — приказала она мужу.

 Он, опасаясь, что разразится буря, развернулся на каблуках и подчинился приказу.

 На обратном пути они встретили альфереса и поздоровались с ним. Он ещё больше разозлил донью Викторину, потому что не только не похвалил её платье, но и окинул его почти насмешливым взглядом.

«Тебе не следует протягивать руку простому альфересу, — сказала она мужу, как только они отошли на некоторое расстояние. — Он едва касается своего шлема, а ты снимаешь шляпу. Ты не умеешь вести себя подобающим образом».

«Он здесь главный!»

 «А нам-то что с того? Мы что, местные?»

 «Ты права», — ответил он, не желая ссориться.

  Они прошли мимо дома офицера. Донья Консоласьон, как обычно, сидела в окне, одетая во фланелевый костюм, и курила сигару. Поскольку дом был довольно низким, они могли видеть друг друга, когда проходили мимо.
Донья Викторина хорошо её разглядела.  Муза Гражданской гвардии спокойно осмотрела её с головы до ног, а затем, выпятив нижнюю губу, плюнула и отвернулась.
другая сторона. Это положило конец терпению доньи Викторины, и, оставив
своего мужа без всякой поддержки, она выпрямилась перед
алфересой, дрожа от ярости и не в силах вымолвить ни слова. Донья Консоласьон
медленно повернула голову, еще раз оглядела ее и снова плюнула,
но с еще большим презрением.

- Что с вами, донья? - спросила альфереса.

- Не могли бы вы сказать мне, сеньора, почему вы так смотрите на меня? Вы завидуете? Do;a
Викторине наконец удалось выговорить:

"Я завидую тебе?" - сказала Медуза с презрением. "О да! Я завидую
этим кудряшкам".

«Пойдём, жена!» — сказал доктор. «Не обращай на неё внимания!»
 «Позволь мне проучить эту бесстыжую простолюдинку!» — ответила женщина, толкнув мужа. Он чуть не упал на землю. Повернувшись к
 донье Консоласьон, она продолжила:

 « Посмотри, как ты со мной обращаешься!» Не думаю, что я провинциалка, или
солдатские дорогая! В моем доме в Маниле alferezas не разрешается
войти. Они ждут за дверью".

"Oh-oh! Превосходнейшая сеньора! Альф-Тересы не входят, но инвалидам
это нравится. Ha, ha, ha!"

Если бы не вся эта краска на её лице, можно было бы разглядеть
Донья Викторина покраснела. Она хотела броситься на своего врага,
но часовой остановил ее. Тем временем улица заполнялась
любопытными людьми.

"Послушайте! Я унижаю себя, разговаривая с вами. Люди определенной категории...
Вы хотите, чтобы я постирал одежду? Я вам хорошо заплачу. Вы думаете, что
Я не знал, что вы прачка?"

Донья Консоласьон пришла в ярость. Упоминание о том, что она была
прачкой, ранило ее.

"Ты думаешь, мы не знаем, кто ты? Убирайся! Мой муж
уже сказал мне. Сеньора, я, по крайней мере, не принадлежала более чем
Один мужчина, но ты? Нужно быть очень стойким, чтобы смириться с этим.
Этот выпад попал донье Викторине прямо в сердце. Она закатала рукава, сжала кулаки и, скрежеща зубами, начала:

"Иди сюда, мерзкая старуха, чтобы я могла заткнуть твой грязный рот."

Медуза быстро исчезла из окна, но вскоре её увидели бегущей вниз по лестнице, размахивающей хлыстом своего мужа.

 Дон Тибурсио вмешался, умоляя их, но они бы подрались, если бы не подоспел альферес.

"Но, сеньоры!.. Дон Тибурсио!"

«Лучше учи свою женщину, покупай ей лучшую одежду. Если у тебя нет денег, грабь людей. Для этого у тебя есть солдаты!» — кричала
донья Викторина.

"Сеньора," — в ярости произнёс альферес. - Поблагодари себя за то, что я не забываю
, что ты женщина; потому что, если бы это было не так, я бы избил тебя
на куски, вместе со всеми твоими локонами и лентами.

- Се-се... сеньор аль-Алферес! - сказал дон Тибурсио.

- Вперед! Убейте нас! Вы носите недостаточно широкие брюки, шарлатан.

И началась битва: слова, жесты, крики, оскорбления и
травмы. Они использовали все самые грязные приёмы, какие только могли придумать.
Все четверо заговорили одновременно и сказали так много и открыли так много истин, что мы не будем пересказывать здесь всё, что было сказано. Люди, собравшиеся вокруг, чтобы удовлетворить своё любопытство, если они поняли все замечания, должно быть, получили немалое удовольствие. Все они ждали, что дело дойдёт до драки. К несчастью для зрителей, подошёл викарий и успокоил их.

 «Сеньоры! сеньоры! Какой позор. Сеньор Альферес.
"Зачем ты вмешиваешься в эти дела, лицемер, ты
карлист?"

«Дон Тибурсио, забери свою жену! Сеньора, придержите язык!»

 «Скажите это тем грабителям бедняков!»

 Наконец, словарь эпитетов был исчерпан. Перечисление
постыдных поступков каждой пары подошло к концу, и постепенно они
разошлись, угрожая и оскорбляя друг друга. Отец Сальви ходил
от одного к другому, оживляя сцену.

«В тот же день мы отправимся в Манилу и предстанем перед генерал-губернатором», — в ярости сказала донья Викторина своему мужу.
 «Ты не мужчина. Стыдно тратить деньги на брюки».

«Б—б—но, жена, а как же Гражданская гвардия? Я—я—хромой».

«Ты должен вызвать его на дуэль на пистолетах или на шпагах, или, или...»

И донья Викторина посмотрела на его вставные зубы.

«Дочь моя, я никогда не пользовался...»

Донья Викторина не дала ему договорить. Одним величественным движением она
вытащила его вставные зубы прямо посреди улицы и, бросив их на землю, наступила на них. Он, чуть не плача, а она, задыхаясь от возмущения,
пришли к дому. В это время Линарес разговаривал с
Марией Кларой, Синангом и Викторией, и, поскольку он ничего не знал о
ссора, внезапный приезд кузенов повергли его в шок. Мария
Клара лежала на диване среди подушек и одеял и была немало
удивлена новым обликом доктора.

"Кузен, - сказала донья Викторина, - ты должен вызвать алфереса
немедленно на дуэль, или..."

"И почему? зачем?" - удивленно спросил Линарес.

- Немедленно бросайте ему вызов, или я расскажу им всем, кто вы такая.

- Но, донья Викторина!

Три молодые женщины посмотрели друг на друга.

"Алферес оскорбил нас. Старая ведьма спустилась со своим кнутом,
и эта тварь все это допустила. Мужчина!"

«Пфф!» — сказал Синанг. «Они дрались, а мы этого не видели».
 «Альферес выбил доктору зубы», — добавила Виктория.

  «Сегодня же мы отправляемся в Манилу. Ты останешься здесь, чтобы вызвать его на дуэль, а если ты этого не сделаешь, я скажу дону Сантьяго, что всё, что ты ему наговорил, — ложь». Я скажу ему...
"Но, донья Викторина! Донья Викторина!" — перебил её Линарес, побледнев и подойдя ближе. "Молчите. Не заставляйте меня вспоминать..." — и он добавил шёпотом: "Не будьте неосмотрительны, особенно сейчас."

Как раз в это время, когда всё происходило, капитан Тьяго вернулся домой
из петушиных боёв. Он был подавлен. Он проиграл свои ласаки.

Но донья Викторина не дала ему долго горевать. В нескольких словах и с множеством оскорблений она рассказала ему, что произошло,
разумеется, пытаясь выставить себя в выгодном свете.

"Линарес собирается бросить ему вызов. Ты слышишь? Если он этого не сделает, я не буду
пусть он жениться на вашей дочери. Тебе не позволяют это сделать. Если у него нет мужества,
он не Кларита заслуги".

"Значит, ты собираешься выйти замуж за этого джентльмена?" - спросил Синанг вместе с ней.
весёлые глаза, полные слёз. «Я знала, что ты сдержан, но не думала, что ты такой непостоянный.»
Мария Клара, бледная как полотно, приподнялась и испуганно посмотрела на отца, а затем на донью Викторину и Линареса.
Последний покраснел, капитан Тьяго опустил глаза, а сеньора добавила:

«Кларита, помни об этом и никогда не выходи замуж за мужчину, который не носит брюки. Если ты это сделаешь, то будешь подвергаться оскорблениям, как собака».
Но девушка ничего не ответила и сказала своим подругам:

«Отведите меня в мою комнату, я не могу идти одна».

Они помогли ей подняться на ноги, и она, склонив свою мраморную голову на плечо хорошенькой Синанг и обняв подругу за талию, пошла в свою спальню.


Той ночью доктор и его жена собрали свои вещи, отчитались перед капитаном Тьяго, получив несколько тысяч песо, и очень рано на следующий день отправились в Манилу в экипаже капитана. Робкому Линаресу они доверили роль мстителя.







Глава XXIX
Загадка.


Как и обещал Лукас, Ибарра приехал на следующий день. Это был его первый визит
Он отправился в дом капитана Тьяго, чтобы увидеться с Марией
Кларой и сообщить ей, что Его Высокопреосвященство уже
примирил его с Церковью. Он принёс викарию рекомендательное
письмо, написанное рукой самого архиепископа. Тётя
Изабель была в восторге, ведь ей нравился молодой человек, и она
не одобряла брак своей племянницы с Линаресом. Капитана
Тьяго не было дома.

«Входите», — сказала тётя на своём полукастильском языке. «Мария,
дон Кризостомо снова в милости Божьей. Архиепископ
отлучил его от церкви».
Но молодой человек не мог сдвинуться с места. Его улыбка застыла на губах, а слова застряли в горле. Линарес стоял рядом с Марией Кларой на балконе, вплетая в гирлянды цветы и листья с вьющихся растений. На полу были разбросаны розы и сампаги. Мария
Клара откинулась на спинку дивана, бледная, задумчивая, с грустным взглядом, и играла веером из слоновой кости. Но веер был не таким белым, как её бедные пальцы.

 При виде Ибарры Линарес побледнел, а щёки Марии Клары окрасились в пунцовый цвет. Она попыталась встать, но силы её покинули
потерпев неудачу, она опустила глаза в пол и уронила веер.

На несколько секунд воцарилось неловкое молчание. Наконец Ибарра
смог приблизиться и дрожащим голосом пробормотал:

"Я только что приехала и поспешила повидаться с вами.... Я нахожу, что
вы лучше, чем я думала".

Мария Клара, казалось, онемела. Она не могла произнести ни слова
и продолжала смотреть в пол.

Ибарра окинул Линареса взглядом, который скромный молодой человек выдержал
с заметным высокомерием.

- Что ж, я вижу, моего прибытия не ожидали, - медленно произнес он. - Мария.,
Простите, что не предупредил о своём приезде. В другой раз я смогу объяснить вам своё поведение.
Эти слова были произнесены с взглядом в сторону Линареса. Девушка подняла на Ибарру свои прекрасные глаза, полные чистоты и
меланхолии, такие умоляющие и милые, что Ибарра смутился.

"Можно мне прийти завтра?"

"Вы знаете, что с моей стороны вы всегда желанный гость", - ответила она.
едва в силах выговорить эти слова.

Ибарра ушел, внешне спокойный; но в его голове бушевала буря.
Сердце похолодело. То, что он только что увидел и почувствовал, было
Непостижимо. Что это было? Сомнение, апатия или предательство?

"О, женщина!" — пробормотал он.

 Сам того не замечая, он добрался до места, где строился школьный дом. Работа шла полным ходом. Сеньор Хуан с рулеткой и отвесом в руках сновал туда-сюда среди многочисленных рабочих. Увидев приближающегося молодого человека, он побежал ему навстречу.

 «Дон Кризостомо, — сказал он, — наконец-то вы приехали. Мы все вас ждали. Только посмотрите, как поднимаются стены. Они уже высотой в метр и десять сантиметров. Через два дня они будут такими же высокими, как...»
высокий, как мужчина. Я не разрешал им использовать ничего, кроме самого лучшего.
дерево. Хочешь взглянуть на подвал?

Рабочие почтительно приветствовали его.

"Вот дренажная система, которую я взял на себя смелость
дополнить", - сказал Сьор Хуан. "Эти подземные каналы ведут к выгребной яме
примерно в тридцати футах от нас. Это послужит для удобрения сада. Это не входило в наши планы. Вы против?
"Напротив, я одобряю это и поздравляю вас с вашей идеей. Вы настоящий архитектор. У кого вы учились этому ремеслу?"

"У самого себя, сеньор," — ответил скромный старик.

«О, да! Пока я не забыл: пусть дотошные люди знают (ибо некоторые могут побояться заговорить со мной), что я больше не отлучён от церкви.
 Архиепископ пригласил меня на обед».

 «Пф! сеньор! Мы не обращаем внимания на отлучение от церкви. Мы все отлучены от церкви». Датер Дамасо — это он сам; однако, продолжает он,
он всё такой же толстый, как и прежде.

 «Как это?»

 «Я в этом уверен. Год назад он ударил коадъютора тростью,
а коадъютор — такой же священник, как и он. Кто обращает внимание на отлучения от церкви, сеньор?»

 Ибарра заметил Элиаса среди рабочих. Он поприветствовал его как
Сеньор Хуан подошёл к остальным, но взглядом дал Ибарре понять, что хочет поговорить с ним.


"Сеньор Хуан," — сказал Ибарра, — не могли бы вы принести мне список рабочих?"

Сеньор Хуан исчез, и Ибарра подошёл к Элиасу, который был один.
Он поднял большой камень и погрузил его в тележку.

"Если вы в состоянии, сеньор, уделить мне несколько часов беседы, приезжайте
сегодня днем на берег озера и зайдите в мой банк, ибо я
хочу поговорить с тобой о серьезных вещах, - сказал Элиас. Ибарра
кивнул в знак согласия и ушел.

Или Хуан принес список, но Ибарра прочитал его напрасно. Имя
Элиаса там не было.






Глава XXX
ГОЛОС ПРЕСЛЕДУЕМОГО.


Перед закатом Ибарра сел в лодку Элиаса, стоявшую на берегу озера. Он был чем-то недоволен,
как будто ему возражали или противоречили.

"Простите, сеньор," — сказал Элиас, увидев его. «Простите, что осмелился назначить вам встречу. Я хотел бы поговорить с вами наедине, и здесь у нас нет свидетелей. Мы можем вернуться через час».

 «Вы ошибаетесь, друг Элиас, — ответил Ибарра, пытаясь улыбнуться. Вам придётся отвезти меня в тот город, где вы видите
колокольня. Судьба вынуждает меня отправиться туда.
"Судьба?"
"Да; по дороге сюда я встретил альфереса. Он настоял на том, чтобы сопровождать меня. Я подумал о тебе и понял, что он тебя узнает, и, чтобы избавиться от него, сказал, что направляюсь в тот город. Теперь
Завтра мне придётся пробыть там весь день, потому что человек, с которым я собираюсь встретиться, не будет меня искать до завтрашнего полудня.
"Я благодарен вам за вашу заботу, но вы могли бы просто попросить его сопровождать вас," — непринуждённо ответил Элиас.

"Как так? А как же вы?"

«Он бы меня никогда не узнал. Единственный раз, когда он меня видел,
я не думаю, что он догадался бы записать мои приметы».

«Мне не повезло! — вздохнул Ибарра, думая о Марии Кларе. Что
ты хочешь мне сказать?»

Элиас огляделся. Они были далеко от берега. Солнце уже опустилось за горизонт, и, поскольку в этих широтах сумерки очень короткие, на землю опускалась тьма, а диск полной луны уже сиял.

"Сеньор," — ответил Элиас серьёзным тоном, — "я — представитель многих несчастных людей."

«Несчастные люди. Что ты имеешь в виду?»
 В нескольких словах Элиас пересказал свой разговор с вождём тулисанов, но умолчал о сомнениях, которые терзали вождя, и об угрозах. Ибарра внимательно слушал, и, когда Элиас закончил свой рассказ, воцарилась долгая тишина. Ибарра первым нарушил молчание.

"Значит, они хотят...?"

«Радикальные реформы в вооружённых силах, в вопросах религии и в отправлении правосудия. То есть они просят правительство о поддержке».
 «Реформы? В каком смысле?»

«Например: больше уважения к человеческому достоинству; больше безопасности для личности; меньше власти в руках уже вооружённых сил; меньше привилегий у того органа, который легко ими злоупотребляет».
«Элиас, — ответил молодой человек, — я не знаю, кто ты, но я верю, что ты не обычный человек. Ты мыслишь и действуешь не так, как другие». Вы поймёте меня, если я скажу вам, что, даже если нынешнее положение дел действительно
неудовлетворительно, в случае перемен ситуация станет ещё хуже. Я мог бы
обратиться за помощью к своим друзьям в Мадриде, заплатив
их. Могу я поговорить с генерал-губернатором, но все, что бы
ничего не добьетесь. У него недостаточно власти, чтобы проводить реформы,
и я бы никогда не сделал ни шага в этом направлении, поскольку я очень хорошо знаю
что, если у этих религиозных корпораций действительно есть свои
недостатки, то теперь они необходимы. Их можно назвать
необходимым злом.

Элиас поднял голову и выглядел удивленным.

"Вы верите, сеньор, в неизбежное зло?" спросил он, его голос
слегка дрожал. "Вы верите, что для того, чтобы творить добро,
необходимо творить зло?"

«Нет. Я рассматриваю это как радикальное средство, которое мы вынуждены использовать для лечения болезни. Чтобы было понятнее, представьте, что страна — это организм, страдающий от хронического заболевания, и для его лечения правительство вынуждено использовать лекарства, жёсткие и радикальные, если хотите, но полезные и необходимые».

«Он плохой врач, сеньор, который пытается вылечить симптомы и подавить их, не пытаясь найти причину болезни или зная её, но боясь атаковать её. У Гражданской гвардии нет другой цели, кроме как подавлять преступность с помощью террора и силы. Эта цель не является ни
не выполняет и не осуществляет, за исключением редких случаев. И вы должны
учитывать, что общество может быть суровым с отдельными
людьми только после того, как оно предоставит им все необходимые
средства для их безупречной нравственности. В нашей стране,
поскольку нет общества, поскольку народ и правительство не
образуют единое целое, последнее должно быть снисходительным не
только потому, что снисходительность необходима, но и потому,
что человек, которым пренебрегает и которого бросает правительство,
несёт меньшую ответственность за себя, чем если бы он был просвещён. Кроме того, следуя
По вашему сравнению, лекарство, применяемое для борьбы с пороками страны, настолько разрушительно, что его действие ощущается только на здоровых частях организма. Они ослабевают и повреждаются. Не разумнее ли укрепить и поддержать нездоровый организм и немного смягчить действие лекарства?
"Ослабить Гражданскую гвардию — значит поставить под угрозу безопасность городов."

«Безопасность городов!» — с горечью воскликнул Элиас. «В городах уже почти пятнадцать лет действует Гражданская гвардия, и каков результат? У нас по-прежнему есть тулисаны, мы по-прежнему слышим о них
Они грабят города и по-прежнему нападают на людей на дорогах. Грабежи продолжаются, и грабители не несут наказания. Преступность существует, и настоящие преступники остаются на свободе, но не мирные жители города. Спросите любого уважаемого гражданина, считает ли он этот институт благом, защитой со стороны правительства, или же это навязанная мера, деспотизм, чьи злоупотребления приносят больше вреда, чем жестокость преступников. Общение между людьми парализовано,
потому что они боятся, что с ними плохо обойдутся из-за пустяка.  Важнее
Формальность закона важнее его основополагающего принципа — это первый признак неспособности к управлению. Руководители организации считают своим первоочередным долгом заставлять людей отдавать им честь, добровольно или силой, даже в темноте ночи. Их подчинённые следуют их примеру и жестоко обращаются с бедными соотечественниками, обдирая их как липку. Нет ничего святого. Человек не может чувствовать себя в безопасности. Чего добились люди, преодолев свой гнев и дождавшись
Справедливость в руках других? Ах, сеньор, если вы называете это сохранением порядка...
"Я согласен с вами в том, что зло существует, — ответил Ибарра. "Но мы должны принимать это зло ради сопутствующего ему добра. Этот институт может быть несовершенным, но, поверьте мне, благодаря страху, который он внушает, он предотвращает рост числа преступников."

«Лучше бы ты сказал, что этот ужас увеличивает число преступников», — поправил его Элиас. «До того, как было создано это тело, почти все злодеи, за исключением очень немногих,
Они стали преступниками из-за голода. Они грабили и воровали, чтобы выжить. Как только голод отступил и люди насытились,
дороги снова стали свободными от преступников. Достаточно было, чтобы за ними погнались бедные, но отважные куадерильерос с их несовершенным оружием — те самые люди, которых так часто клевещут те, кто пишет о нашей стране, те самые люди, у которых есть три законных права: выполнять свой долг, сражаться и умирать. И за всё это — шутка в качестве награды.
Теперь есть тулисаны, которые останутся тулисанами на всю жизнь. Преступление
бесчеловечное наказание, сопротивление злоупотреблениям власти,
которая применяет такие наказания, и страх перед возможными
новыми зверствами — всё это делает их навеки членами того
общества, которое поклялось убивать и умирать [21]. Терроризм
Гражданской гвардии навсегда закрывает для них двери к раскаянию. И
как тулисан сражается и защищается в горах лучше, чем
солдат, которого он презирает, так и мы не в состоянии
обуздать зло, которое сами же и создали. Вспомните, что говорил благоразумный
Генерал-губернатор де ла Торре так и поступил. Амнистия, которую он даровал этим несчастным людям, доказала, что в этих горах сердца людей всё ещё бьются и они лишь ждут помилования. Терроризм полезен только тогда, когда люди порабощены, когда в горах нет пещер,
когда правящая власть может поставить часового за каждым деревом и когда у раба нет ничего, кроме желудка. Но когда
отчаянный, борющийся за свою жизнь, чувствует сильную руку этой власти,
тогда его сердце бьётся, а душа наполняется страстью. Может ли терроризм
потушить огонь, который...

"Меня смущает, Элиас, слышать, как ты так говоришь. Я бы поверил, что
ты был прав, если бы у меня не было собственных убеждений. Но обратите внимание, это
момент-и ты не обижайся, я не тебя-я смотрю
на тебя, как исключение--рассмотреть, кто это, которые просят за это
реформы. Почти все преступники или люди, которые на пути
стать такой."

"Преступники или будущих преступников; но почему ж они так? Потому что их
мир был нарушен, их счастье отнято, их самые нежные чувства были задеты, и, попросив защиты у
Справедливость, по их мнению, может быть обеспечена только их собственными руками, их собственными усилиями. Но вы ошибаетесь, сеньор,
если считаете, что только преступники просят о справедливости. Ходите из города в город,
из дома в дом. Прислушайтесь к тайным вздохам семьи, и
вы убедитесь, что зло, которое причиняет Гражданская гвардия,
равно, если не больше, тому злу, которое она исправляет. Неужели
вы сделаете вывод, что все граждане — преступники? Тогда зачем защищать их от других? Почему бы не уничтожить их?
"В твоих рассуждениях есть какой-то изъян, который я сейчас не могу уловить. В Испании
«Родина-мать» оказывает и оказывала очень полезные услуги».
 «Я в этом не сомневаюсь. Возможно, там всё лучше организовано, а персонал более отборный. Возможно, Испании нужен такой орган, но Филиппинам — нет. Наши обычаи, наш образ жизни, на которые всегда ссылаются, когда кто-то хочет лишить нас прав, полностью забываются, когда кто-то хочет что-то нам навязать». И скажите мне, сеньор, почему другие страны не переняли этот институт, другие страны, которые больше похожи на Испанию, чем Филиппины? Неужели это из-за усилий такого
учреждение, в котором в других странах происходит меньше ограблений на железных дорогах,
меньше беспорядков, меньше убийств и меньше драк в их крупных столицах?
Ибарра задумчиво склонил голову. Затем он поднял её и
ответил:

"Этот вопрос, друг мой, требует серьёзного изучения. Если мои исследования покажут, что эти жалобы обоснованны, я напишу своим
друзьям в Мадриде, поскольку у нас нет депутатов, которые могли бы нас представлять. А пока, поверьте мне, правительству нужен такой орган, как Гражданская гвардия
 с неограниченными полномочиями, чтобы заставить людей уважать
его власть и законы, которые он устанавливает».
 «Это было бы правильно, сеньор, если бы правительство вело войну со страной; но ради блага правительства мы не должны давать людям повод думать, что они выступают против закона. Более того, если бы это было так, если бы мы предпочитали силу престижу, нам следовало бы хорошенько подумать, кому мы даём эту неограниченную силу или власть, эту власть». Такая огромная власть в руках людей, причём людей невежественных, полных страстей, не получивших нравственного воспитания, не имеющих проверенной временем чести, — это оружие в руках
маньяк среди множества безоружных людей. Я признаю и соглашусь с вами, что правительству нужно это оружие, но пусть оно выберет его с умом; пусть оно выберет самых достойных людей, чтобы они его носили.
 Элиас говорил с энтузиазмом и пылом. Его глаза блестели, а голос дрожал. Затем последовала торжественная пауза. Банка, больше не управляемая вёселом, спокойно плыла по волнам.
Луна величественно сияла на сапфировом небе. Какие-то огни
мерцали на берегу.

"И чего еще они требуют?" - спросил Ибарра.

«Реформы в духовенстве», — ответил Элиас разочарованным и печальным тоном.
 «Несчастные просят большей защиты от...»

 «От религиозных орденов?»

 «От своих угнетателей, сеньор».

 «Неужели филиппинцы забыли, чем они обязаны этим орденам?» Неужели они
забыли о том огромном долге благодарности, который они должны им
за то, что они спасли их от заблуждения и дали им веру? Чем они
обязаны им за защиту от гражданской власти? Это одно из зол,
которые возникают из-за того, что в наших школах не преподают историю страны.

Элиас был удивлён и с трудом мог поверить в услышанное.

 «Сеньор, — ответил он серьёзным тоном.  — Вы обвиняете людей в неблагодарности. Позвольте мне, одному из тех, кто страдает, защитить людей.  Чтобы заслуги были признаны таковыми, они должны быть совершены бескорыстно.  Давайте в общих чертах рассмотрим миссию орденов, христианского милосердия, эту захудалую тему. Давайте оставим историю в покое. Давайте не будем спрашивать, что Испания сделала с евреями, которые дали всей Европе Книгу, религию и Бога! Давайте не будем
спросите, что Испания сделала с арабским народом, который дал ей культуру,
который был терпелив в вопросах религии и пробудил в ней чистую национальную
любовь, угасшую и почти уничтоженную господством римлян и готов. Давайте оставим это в стороне. Вы говорите, что эти ордена
дали нам веру и спасли нас от заблуждений? Вы называете эти внешние обряды верой? Вы называете эту торговлю лентами и наплечниками религией? Называете ли вы правдой те чудеса и истории, которые мы слышим каждый день? Таков ли закон Иисуса Христа? Учить такому
Для такой веры вовсе не обязательно, чтобы Бог позволил распять себя. Суеверия существовали задолго до того, как сюда пришли монахи; нужно было лишь усовершенствовать их и повысить цену за их распространение. Вы хотите сказать, что, хотя наша сегодняшняя религия несовершенна, она лучше той, что была у нас раньше? Я соглашусь с вами в этом и признаю это; но мы заплатили за это слишком высокую цену, если ради этого нам пришлось отказаться от своей национальности и независимости; если ради этого мы отдали священникам наши лучшие города.
Мы обрабатываем наши поля и всё равно отдаём им наши скромные сбережения, чтобы они могли покупать религиозные предметы.
У нас появилась иностранная промышленность;
мы хорошо за неё платим и живём в мире. Если вы говорите о защите, которую они предоставили нам от гражданских губернаторов провинций,
я бы ответил, что из-за них мы попадаем под власть этих губернаторов.
Однако я признаю, что истинная вера и истинная любовь к человечеству руководили первыми миссионерами, прибывшими на наши берега. Я
признаю, что эти благородные сердца заслуживают благодарности. Я
Мы знаем, что в те дни Испания изобиловала героями всех мастей, как в религии, так и в политике, как в гражданской жизни, так и в военной. Но
только потому, что наши предки были добродетельными, должны ли мы мириться с злоупотреблениями, которые творят их выродившиеся потомки? Только потому, что нам было сделано великое благо, должны ли мы чувствовать себя виноватыми, если не позволяем причинять себе вред? Страна не требует упразднения духовенства; она требует лишь реформ, которых требуют новые обстоятельства и новые потребности.

«Я люблю нашу страну так же, как и ты, Элиас. Я кое-что понимаю
в той мере, в какой вы пожелаете. Я внимательно выслушал то, что вы сказали;
однако, несмотря на всё это, друг мой, я полагаю, что мы смотрим на это с некоторым предубеждением. Здесь, в меньшей степени, чем в других вопросах,
я вижу необходимость в реформах.
"Возможно ли это, сеньор?" — сказал Элиас, обескураженный и протянувший руки. "Разве вы не видите необходимости в реформах, вы, чья семья----"

«Ах! Я забываю о себе и о своих ранах ради безопасности Филиппин, ради интересов Испании, — с жаром перебил его Ибарра. — Чтобы сохранить Филиппины, нужно…»
Необходимо, чтобы монахи продолжали свою деятельность, и в союзе с Испанией заключается благо нашей страны.
Ибарра замолчал, но Элиас продолжал слушать. Его лицо было печальным, глаза утратили блеск.

"Миссионеры завоевали страну, это правда, — сказал он. "Как вы думаете, сможет ли Испания удержать Филиппины с помощью монахов?"

"Да, только через монахов. Этого мнения придерживаются все, кто
писал о Филиппинах".

"О!" - воскликнул Элиас, обескураженный и швырнув весло в воду.
дно банка. "Я не думал, что у вас такое плохое представление
о правительстве и стране".

Ибарра ответил: "Я люблю нашу страну не только потому, что это
долг всех людей любить страну, которой они обязаны своим существованием,
не только потому, что так научил меня мой отец; но и потому, что моя мать
был коренным жителем, индейцем, и потому все мои самые прекрасные воспоминания
связаны с этими островами. Я тоже его люблю, потому что ему я обязан своим счастьем
и буду продолжать это делать».
«А я, я люблю его, потому что ему я обязан своими несчастьями», — сказал Элиас.

"Да, мой друг, я знаю, что ты страдаешь, что ты
неудачлив, и что это заставляет тебя видеть мрачное будущее и влияет на
твой образ мышления. По этой причине, я делаю скидку для вашего
жалобы. Если бы я был в состоянии оценить мотивы, если бы я знал
часть этого прошлого----"

"Мои несчастья другого источника. Если бы я знал, что они могут быть полезны, я бы рассказал о них, ведь, кроме того, я не делаю из них секрета. Они достаточно хорошо известны многим.
 Возможно, знакомство с ними изменило бы моё мнение. Вы знаете, что я не
«Не стоит слишком полагаться на теории; факты — более надёжные ориентиры».
Элиас на несколько мгновений погрузился в раздумья.

"Если это так, сеньор," — ответил он, — "я вкратце расскажу историю своих злоключений."






Глава XXXI

СЕМЬЯ ЭЛИАСА.


"Около шестидесяти лет назад мой дед жил в Маниле и вёл книги для испанского торговца. Мой дедушка тогда был очень молод, но уже был женат и имел сына. Однажды ночью, без всякой видимой причины, сгорел склад. Огонь перекинулся на магазин, а оттуда — на многие другие здания. Ущерб был очень велик. Начались поиски
поджигатель, и торговец обвинил моего дедушку. Напрасно он протестовал.
Поскольку он был беден и не мог нанять знаменитых адвокатов,
его приговорили к публичной порке и шествию по улицам Манилы.
Не так давно это позорное наказание ещё применялось здесь.
Оно было в тысячу раз хуже самой смерти. Моего дедушку, которого бросили все, кроме жены, привязали к лошади и, подгоняя жестокой толпой, хлестали плетьми на каждом углу на глазах у людей, его братьев, и в непосредственной близости от
в многочисленных храмах Бога Мира. Когда несчастный,
навсегда опозоренный, искупил свою вину кровью, пытками и
криками, его отвязали от лошади, потому что он потерял сознание.
Лучше бы он умер! Из утончённой жестокости они дали ему
волю. Его жена, которая в то время была беременна,
напрасно ходила от двери к двери в поисках работы или милостыни,
чтобы прокормить больного мужа и бедного сына. Но кто бы стал доверять
жене печально известного человека, виновного в поджоге? Тогда жене пришлось заняться проституцией.

Ибарра вскочил со своего места.

"О! не беспокойтесь! Проституция была не единственным бесчестьем, которому подверглись она и её муж. Честь и стыд больше не имели для них значения. Муж залечил свои раны и вместе с женой и сыном скрылся в горах этой провинции. Здесь женщина родила мёртвого ребёнка, уродливого и больного. В горах
они прожили несколько месяцев, несчастные, одинокие, всеми ненавидимые и скрывающиеся от всех. Не в силах терпеть лишения, менее отважный, чем его жена,
и отчаявшийся, видя, что она больна и лишена всякой помощи и поддержки
утешение, мой дедушка повесился. Тело разлагалось на глазах у
сына, который теперь едва мог ухаживать за своей больной матерью.
Неприятный запах разлагающегося трупа донес об этом правосудию. Мою бабушку
обвинили и осудили за то, что она не уведомила об этом. Смерть
ее мужа приписали ей, и люди в это поверили. Ибо, что
жена негодяя не способна сделать после того, как занялась проституцией
сама? Если она давала клятву, они говорили, что она лжесвидетельствует; если она плакала, они говорили, что это неправда; а если она взывала к Богу, они говорили, что она
Она богохульствовала. Однако они отнеслись к ней с некоторым сочувствием и подождали, пока она родит ребёнка, прежде чем высечь её. Вы знаете, что
монахи распространяли веру в то, что единственный способ
справиться с туземцами — это кнут. Прочитайте, что говорит отец Гаспар де Сан-Августин.

 «Будучи осуждённой, женщина проклинала тот день, когда она должна была родить ребёнка, и это не только продлевало её наказание, но и оскорбляло её материнские чувства. Женщина родила ребёнка, и, к сожалению, ребёнок родился крепким. Два месяца спустя приговор был приведён в исполнение
Наказание в виде порки, которому она подверглась, было приведено в исполнение, к большому удовлетворению людей, которые считали, что таким образом они выполняют свой долг. Не в силах больше оставаться в этих горах, она бежала с двумя сыновьями в соседнюю провинцию, и там они жили как дикие звери: ненавидя и будучи ненавистными. Старший мальчик, вспоминая своё счастливое детство и то, как оно контрастировало с таким ужасным несчастьем, стал тулисаном, как только набрался сил. Вскоре
кровавое имя Балата стало известно во всех провинциях; оно было
Он наводил ужас на города и людей, потому что мстил огнём и кровью.  Младший мальчик, которому природа дала доброе сердце, смирился со своей участью и остался с матерью.  Они жили тем, что давали им леса; они одевались в лохмотья, которые выбрасывали путники. Мать лишилась доброго имени, теперь её называли не иначе как «преступницей», «проституткой» и «битой лошадью».
Младший брат был известен только как сын своей матери, потому что у него был такой приятный характер, что они не
не верил, что он сын поджигателя. Наконец знаменитый
Балач попал в руки правосудия. Общество не научило его
добру, но его призвали к ответу за его преступления. Однажды
утром младший мальчик искал свою мать, которая ушла в лес
за грибами и до сих пор не вернулась. Он нашёл её лежащей на
земле у дороги, под хлопковым деревом. Её лицо
было обращено к небу, глаза вылезли из орбит, а скрюченные пальцы были всажены в окровавленную землю. Это произошло
Молодой человек поднял глаза и посмотрел в ту сторону, куда смотрела его мать.
На ветке дерева он увидел корзину, а в ней — окровавленную голову своего брата.
"Боже мой!" — воскликнул Ибарра.

"Должно быть, так воскликнул мой отец," — холодно продолжил Элиас.
"Мужчины разрубили разбойника на четыре части и закопали его в стволе дерева. Но конечности были спасены и развешаны в разных городах. Если вы когда-нибудь поедете из Каламбы в Санто-Томас, вы всё ещё сможете увидеть гниющую ногу моего дяди, свисающую с ломбуя
дерево. Природа прокляла дерево, и оно не растёт и не плодоносит. То же самое они сделали с другими частями его тела,
но голову, голову, как лучшую часть человека и ту часть, которую
легче всего распознать, они повесили перед хижиной матери.
Ибарра склонил голову.

"Молодой человек бежал, как проклятый," — продолжил Элиас. «Он
бежал из города в город, через горы и долины, и когда наконец
решил, что его никто не узнает, начал работать в лавке богатого
человека в провинции Таябас. Его деятельность,
Его приятный нрав снискал ему уважение тех, кто не знал о его прошлом.  Работая и откладывая деньги, он сумел скопить небольшой капитал, и, поскольку его страдания остались в прошлом, а сам он был молод, он думал, что будет счастлив.  Его привлекательная внешность, молодость и вполне обеспеченное положение снискали ему любовь одной девушки из города, но он не осмелился просить её руки, опасаясь, что она узнает о его прошлом. Но любовь оказалась слишком сильной,
и оба совершили ошибку. Мужчина, чтобы спасти честь женщины,
Он рискнул всем: он попросил её выйти за него замуж, документы были проверены, и всё раскрылось. Отец девушки был богат и начал судебное преследование. Мужчина, однако, не пытался защищаться, признал свою вину, и его отправили в тюрьму. Девушка родила мальчика и девочку. Их воспитывали в уединении, и они думали, что их отец умер. Это было несложно, ведь пока дети были маленькими, они видели, как умерла их мать, и мало задумывались о своей родословной. Поскольку наш дедушка был очень богат, наш
Наша юность была счастливой. Мы с сестрой получали образование вместе и любили друг друга, как могут любить только близнецы, не знающие другой любви. Когда мы были совсем юными, я поступил в иезуитский колледж, а моя сестра, чтобы мы не были совсем разлучены, пошла в школу-интернат «Конкордия». Наше недолгое обучение закончилось, потому что мы хотели стать фермерами, и мы вернулись в город, чтобы вступить во владение наследством, оставленным нам дедушкой. Некоторое время мы жили счастливо; будущее улыбалось нам; у нас было много слуг; наш
Поля принесли хороший урожай, а моя сестра была на пороге замужества с молодым человеком, который любил её и с которым она была хорошо знакома.
Из-за некоторых финансовых вопросов и из-за того, что я тогда был высокомерен, я потерял расположение дальнего родственника, и однажды он бросил мне в лицо, что я незаконнорожденный и у меня бесславное происхождение.
Я счёл это клеветой и потребовал сатисфакции. Могила, в которой покоилось столько горя, снова открылась, и правда вышла наружу. Я был в замешательстве. Что ещё больше усугубляло наше несчастье, так это то, что у нас уже было
много лет назад старый слуга, который всегда терпел все мои капризы, но никогда не покидал нас, умер. Он довольствовался тем, что плакал и причитал, пока другие слуги подшучивали над ним. Я не знаю, как мой родственник узнал об этом; дело в том, что он вызвал этого старика ко двору и заставил его рассказать правду. Старый слуга был моим отцом, который был предан своим дорогим детям и которого я много раз обижал. Наше счастье исчезло: я отказался от нашего состояния, моя сестра потеряла своего возлюбленного, и мы с отцом покинули город, чтобы отправиться в
в каком-то другом месте. Мысль о том, что мы стали причиной нашего позора и несчастья, оборвала жизнь старика, из чьих уст мы узнали обо всём печальном прошлом. Мы с сестрой остались одни.

"Она много плакала, но даже среди такого горя, которое обрушилось на нас, она не могла забыть свою любовь. Не жалуясь, не говоря ни слова, она смотрела, как её бывший возлюбленный женится на другой девушке, а чуть позже я увидел, как она постепенно угасает, и не смог её утешить. Однажды она исчезла. Я тщетно искал её повсюду; тщетно
Я искал её шесть месяцев. Потом я узнал, что в то время, пока я её искал, однажды, когда вода в озере поднялась, на пляже в Каламбе было найдено тело девушки, то ли утонувшей, то ли убитой. Говорят, ей проткнули грудь ножом. Власти Каламбы сообщили об этом в соседние города. Никто не явился, чтобы забрать тело; ни одна молодая женщина не пропала. Судя по описанию, которое они дали мне позже, по платью, кольцам, красоте её лица и
по ее очень пышным волосам я узнал в ней свою бедную сестру. С тех пор
я скитаюсь из провинции в провинцию. Моя слава и
история на устах многих людей; они приписывают мне всевозможные
деяния; временами они клевещут на меня; но я не обращаю внимания на
людей и продолжаю свой путь. Здесь я вкратце рассказал свою историю,
и историю суда над человечеством.

Элиас замолчал и продолжил грести.

«Я верю в это» Вы не ошибаетесь, — тихо пробормотал Ибарра, — когда говорите, что правосудие должно обеспечивать благосостояние людей, возвышая преступников и поднимая уровень их нравственности. Только... это невозможно — это утопия. И потом, откуда возьмутся деньги на столько новых сотрудников?
 А для чего нужны священники, которые провозглашают своей миссией мир и милосердие? Разве для священника не важнее намочить голову ребёнка, дать ему соли, чтобы он поел, чем пробудить в омрачённой совести преступника ту искру, которую Бог дал каждому
человек, чтобы он мог стремиться к добру? Разве не гуманнее сопровождать преступника до виселицы, чем сопровождать его на трудном пути, ведущем от порока к добродетели? Разве шпионы, палачи и  гражданская гвардия не получают жалованье? Последнее учреждение не только является злом, но и требует денег.

"Друг мой, ни ты, ни я, как бы мы этого ни желали, не можем этого сделать."

"В одиночку мы ничего не добьёмся, это правда. Встаньте на защиту народа,
объедините его, прислушайтесь к его голосам, подайте другим пример,
дайте им представление о том, что такое отечество, patria!»

«То, чего требует народ, невозможно. Мы должны ждать».

 «Ждать, ждать — это равносильно страданию!»

 «Если я попрошу об этом, они будут смеяться надо мной».

 «А если народ поддержит тебя?»

 «Никогда! Я никогда не стану тем, кто возглавит толпу и силой добьётся того, что правительство считает нецелесообразным. Нет!» Если бы я когда-нибудь увидел толпу, вооружённую для такой цели, я бы встал на сторону правительства. И я бы сражался с ней, потому что в такой толпе я бы не увидел свою страну. Я желаю ей добра: вот почему
что я строю школу. Я стремлюсь к этому с помощью обучения, образования и прогресса. Без света нет дороги.
"А без борьбы нет свободы," — ответил Элиас.

"Меня не волнует такая свобода."

"Без свободы нет света," — с энтузиазмом ответил лоцман. "Вы говорите, что очень мало знаете о нашей стране. Я верю в это. Ты не видишь надвигающейся битвы. Ты не видишь
тучи на горизонте. Битва начинается в сфере идей, а затем спускается на арену, чтобы обагрить её кровью. Я слышу голос
Бог. Горе тем, кто противится этому. История не для них написана.
Элиас преобразился. Когда он встал с непокрытой головой, его мужественное лицо было озарено лунным светом, и в нём было что-то необыкновенное. Он встряхнул своими длинными волосами и продолжил:

"Разве ты не видишь, как всё пробуждается? Сон длился веками,
но однажды разразится гроза, и зародится новая жизнь. Новые веяния пробуждают дух, и эти веяния, которые сегодня разделены, однажды объединятся и будут направляться Богом. Бог не подвёл другие народы, не подведёт и наш. Их
Причина — свобода.
За этими словами последовало торжественное молчание. Тем временем баркас, незаметно покачиваемый волнами, приблизился к берегу. Элиас первым нарушил молчание.

"Что я должен сказать тем, кто меня послал?" — спросил он, изменив тон.

«Я уже сказал вам, что глубоко сожалею об их положении, но им придётся подождать, ведь зло не лечится другим злом.
В нашем несчастье виноваты мы все».
 Элиас больше не настаивал. Он склонил голову, продолжил грести и, подведя лодку к берегу, попрощался с Ибаррой, сказав:

«Благодарю вас, сеньор, за вашу снисходительность. В ваших же интересах
я прошу вас в будущем забыть меня и никогда не узнавать, где бы вы меня ни встретили».
Сказав это, он развернул свою лодку и поплыл в сторону густых зарослей на берегу. Казалось, он видел только миллионы бриллиантов, которые поднимало его весло и которые падали обратно в озеро, где вскоре исчезали в таинственной синеве волн.

Наконец, он прибыл на место, к которому он был гребле. А
человек вышел из зарослей и подошел к нему:

"Что я скажу капитану?" спросил он.

"Скажи ему, что Элиас, если он не умрет раньше, выполнит свое слово"
", - мрачно ответил он.

"Тогда когда вы встретитесь с нами?"

"Когда ваш капитан решит, что час опасности настал".

"Хорошо. До свидания!"

"Если я не умру раньше", - пробормотал Элиас.






ГЛАВА XXXII

ПЕРЕСТАНОВКИ.


 Скромный Линарес был серьёзен и очень взволнован. Он только что получил письмо от доньи Викторины, которое, будучи переведённым с самого безграмотного
испанского языка, без учёта многочисленных орфографических и пунктуационных ошибок, выглядело следующим образом:


 "Уважаемый кузен! — В течение трёх дней я хочу получить от вас
 Ты убил альфереса или он тебя? Я не хочу, чтобы прошёл ещё один день без наказания этого животного. Если пройдёт столько времени, а ты так и не вызовешь его на дуэль, я скажу дону Сантьяго, что ты никогда не был секретарём и никогда не шутил с Кановасом или генералом Мартинесом. Я скажу Кларите, что всё это ложь, и не дам тебе больше ни одного куарто. Если ты вызовешь его на дуэль, я обещаю тебе всё, что ты пожелаешь. Если ты не бросишь ему вызов, я не приму никаких оправданий или объяснений.

 «Твоя кузина, которая любит тебя всем сердцем».
 «Викторина де лос Рейес де Эспанья.
Сампалог, канун понедельника, 7 часов».

Дело было серьёзное. Линарес знал характер доньи Викторины
и понимал, на что она способна. Уговаривать её было бесполезно,
умолять — тем более, а обманывать — тем хуже. Оставалось только
бросить ей вызов.

«Но что я могу сделать?» — сказал он себе, идя один. «Если он примет меня сурово? Если я встречу его жену? Кто захочет стать моим вторым? Викарий? Капитан Тьяго? Будь проклят тот час, когда я
прислушался к её совету! Что обо мне подумает эта сеньорита? Теперь я
жалею, что был секретарём у всех этих министров.
 Добрый Линарес погрузился в этот печальный монолог, когда
пришёл отец Сальви. Францисканец был явно худее и бледнее,
чем обычно, но его глаза светились особым светом, а на губах
играла странная улыбка.

«Сеньор Линарес, вы совсем один?» — поприветствовал его священник и направился в гостиную, из полуоткрытой двери которой доносились звуки фортепиано.


Линарес сдержал улыбку.

«А дон Сантьяго?» — добавил викарий.

В этот момент появился капитан Тьяго, поцеловал викарию
руку, взял шляпу и трость отца и улыбнулся, как человек, получивший
благословение.

"Так, так!" - сказал священник, входя в залу в сопровождении
Линареса и капитана Тьяго. "У меня хорошие новости из Манилы, которые вам всем
понравятся. Я получил письма из Манилы, которые подтверждают то, что сообщил мне вчера сеньор Ибарра. Так что, дон Сантьяго, препятствие устранено.
Мария Клара сидела за фортепиано между двумя своими подругами.
При этих словах она приподнялась, но силы оставили её, и она упала в кресло.
она снова села. Линарес побледнел и посмотрел на капитана Тьяго, который опустил глаза в пол.

"Этот молодой человек действительно кажется мне очень приятным парнем," — продолжил викарий. "Сначала я был о нём плохого мнения — он немного вспыльчивый. Но он так хорошо умеет заглаживать свою вину, что на него невозможно обижаться. Если бы не отец Дамасо...
И священник бросил быстрый взгляд на Марию Клару. Она
слушала всё, что происходило вокруг, но не сводила глаз с музыки, несмотря на то, что Синанг незаметно щипал её, чтобы привлечь внимание.
радость. Будь она одна, она бы станцевала.

"Отец Дамасо?" — спросил Линарес, не закончив фразу.

"Да," — продолжил викарий. "Отец Дамасо сказал, что как... крёстный отец он не может разрешить... но я верю, что если в конце концов
 сеньор Ибарра попросит прощения, в чём я не сомневаюсь, всё уладится."

Мария Клара встала, извинилась и удалилась в свою комнату в сопровождении Виктории.


"А если отец Дамасо не простит его?" — тихо спросил капитан Тьяго.


"Тогда Мария Клара увидит, что отец Дамасо — её духовник
отец. Но я верю, что они придут к взаимопониманию.
 В этот момент послышались шаги, и появился Ибарра в сопровождении
 тёти Изабель. Его появление произвело неоднозначную реакцию. Он
приветствовал капитана Тьяго, который не знал, улыбаться ему или плакать; Линаресу он низко поклонился. Отец Сальви встал и протянул ему руку с такой теплотой, что Ибарра не смог сдержать удивления.


"Не думай, что это странно," — сказал отец Сальви. "Я просто хотел сделать тебе комплимент."
Ибарра поблагодарил его и подошёл к Синангу.

«Где ты была весь день?» — спросила она с детским смехом.  «Мы
спрашивали друг друга: «Куда могла отправиться эта душа, спасённая из
чистилища?»  Каждый из нас дал свой ответ».

 «А ты не расскажешь, что ты сказала?»

 «Нет, это секрет; но я обязательно расскажу тебе наедине». А теперь
расскажи нам, где ты был, чтобы мы могли посмотреть, кто из нас
смог это угадать.

"Нет, это тоже секрет; но я расскажу тебе наедине, если сеньоры
позволят."

"Конечно, конечно!" — сказал отец Сальви.

Синанг отвела Кризостомо в другой конец зала. Она была очень счастлива
с мыслью о том, что ему известна тайна.

"Скажи мне, мой маленький друг," — сказал Ибарра, — "Мария злится на меня?"
"Я не знаю, но она говорит, что тебе лучше забыть её, а потом начинает плакать. Капитан Тьяго хочет, чтобы она вышла замуж за этого джентльмена; отец Дамасо тоже этого хочет; но она не говорит ни «да», ни «нет». Сегодня утром, когда мы спрашивали о тебе, я сказал: "Что, если
он ушел заниматься любовью с кем-то другим?" Она ответила мне:
"Молю Бога, чтобы он это сделал!" - а потом заплакал".

Ибарра был серьезен.

"Скажи Марии, что я хочу поговорить с ней наедине".

«Наедине?» — спросила Синанг, нахмурив брови и глядя на него.

 «Совсем наедине — нет. Но так, чтобы нас не увидел тот другой сеньор».

 «Это сложно, но не волнуйся. Я ей скажу».

 «И когда я узнаю ответ?»

 «Завтра приходи пораньше». Мария никогда не хочет оставаться одна. Мы
составляем ей компанию. Виктория спит рядом с ней одну ночь, а я
следующую. Завтра ночью моя очередь. Но послушай: в чем тут
секрет? Ты уезжаешь, не сказав мне главного ".

"Это правда. Я был в городе Лос-Баньос. Я поехал туда, чтобы сделать
у меня есть кое-какие дела, связанные с кокосовыми пальмами, так как я подумываю о строительстве фабрики. Твой отец будет моим партнёром.
"И ничего больше? Поделись с нами секретом!" — воскликнул Синанг громким голосом, как обманутый ростовщик. "Я думал..."

"Берегись. Я не хочу, чтобы ты об этом рассказывал."

«У меня нет такого желания!» — ответила Синанг, задрав нос.  «Если бы это было что-то более важное, я бы рассказала об этом своим друзьям.  Но покупать кокосы!  Кокосы!  Кому нужны кокосы?»
 И она поспешила прочь, чтобы найти своих подруг.

Несколько мгновений после того, Ибарра, видя, что разговор был
отстает, покинул собрание. Выражение лица капитана Тьяго
было между кислым и сладким; Линарес молчал и наблюдал; а
викарий, притворяясь радостным, рассказывал истории. Ни одна из девушек
не вернулась.






ГЛАВА XXXIII

ИГРА В КАРТЫ С ТЕНЯМИ.


Облачное небо скрывает луну, а холодный ветер, предзнаменование приближения
Декабря, кружит сухие листья и пыль на узкой тропинке, ведущей
к кладбищу.

Под воротами тихо переговариваются три фигуры.

"Ты говорил с Элиасом?" - спросил голос.

- Нет, ты же знаешь, он очень странный и скрытный. Но он должен быть с
нами. Дон Кризостомо спас ему жизнь.

"Я принял предложение по той же причине", - сказал первый голос. "Дон
Кризостомо лечит мою жену у врача в Маниле. Я согласился возглавить нападение на монастырь, чтобы
свести счёты с викарием.

"А мы возглавим нападение на казарму, чтобы мы
могли сказать членам Гражданской гвардии, что у нашего отца были сыновья."

"Сколько вас будет?"

"Пять! Пяти будет достаточно. Слуга дона Кризостомо говорит, что там
Всего их будет двадцать».

«А если всё пойдёт не так?»

«Тсс!» — сказал один из них, и все замолчали.

В полумраке было видно, как какая-то фигура ползёт вдоль забора. Время от времени она останавливалась, словно оглядываясь.

И не без причины. Позади, примерно в двадцати шагах, появилась другая фигура. Этот был выше ростом и, казалось, были темнее, чем
первое. Каждый раз, когда первый перестал это второй
исчезнешь, как будто земля поглотила его.

- Они преследуют меня, - пробормотал тот, что шел впереди. - Это гвардия
Гражданская? Неужели ризничий солгал?

«Похоже, встреча назначена здесь», — тихо сказал второй.
 «Они замышляют что-то плохое, раз оба брата скрывают это от меня».

 Первая группа наконец добралась до ворот кладбища.  Трое, которые уже были там, подошли ближе.

  «Это ты?»

 «Это ты?»

 «Давай разделимся.  Кто-то идёт за мной». Завтра у нас будет оружие, и завтрашняя ночь будет нашей. Клич: «Да здравствует Дон
Кризостомо!» Прочь!"

Трое мужчин скрылись за стеной. Новоприбывший
спрятался в углублении ворот и молча ждал.

«Посмотрим, кто за мной следует!» — пробормотал он.

 Второй человек подошёл очень осторожно и остановился, чтобы осмотреться.

 «Я опоздал!» — сказал он едва разборчивым голосом.  «Но, возможно, они вернутся».
 И, когда начался мелкий дождь, который грозил затянуться, он укрылся под воротами.  Разумеется, он встретил там другого человека.

"А! кто вы?" - спросил тот, кто только что подошел, мужественным голосом
.

"А кто вы?" спокойно ответил другой.

Последовала минутная пауза. Каждый пытался узнать другого по
тону его голоса и различить черты лица другого.

«Чего ты здесь ждёшь?» — спросил тот, что говорил низким голосом.

 «Пока часы не пробьют восемь, чтобы сыграть в карты с мертвецами. Я хочу выиграть сегодня немного денег», — ответил другой обычным тоном.  «А ты зачем сюда пришёл?»
 «А... а... за тем же самым».
 «Ну!  Я рад». Так что я не останусь без компании. Я принёс
несколько карт. При первом ударе колокола я выкладываю альбур
(первые две карты, выкладываемые на доску в монте). При втором ударе
я выкладываю галло (вторую пару). Карты, которые ходят после того, как я
Те, кто их положил, — это те, кого мёртвые выбрали для себя. Ты тоже принёс несколько карт?
"Нет."

"Тогда?"

"Всё просто. Точно так же, как вы действуете для них как "банкир", я надеюсь, что
они будут "банковать" для меня ". (В монте банкир сдает карты и
делает ставку на то, что одна из карт в албуре или галло выпадет вверх
сдавая колоду до того, как откроется карта, выбранная другим игроком
. Банкир может играть против двух других игроков.)

«А если теням всё равно, что «класть в банк»?»

 «Что можно сделать? Игра не обязательна для мёртвых».

 На мгновение воцарилась тишина.

«Ты пришёл вооружённым? А что, если тебе придётся сражаться с призраками
мёртвых?»

«Я буду драться кулаками», — ответил тот, что был выше.

"Ах! Чёрт! Теперь я вспомнил! Мёртвые не дерутся, когда рядом
больше одного живого человека. Нас двое."

«Это правда?» Ну, я не хочу уезжать.

- Я тоже. Мне нужны деньги, - ответил тот, что поменьше. "Но давайте сделаем
вот что: мы будем решать с помощью карты, которые один должен уйти".

"Хорошо!" ответил тот, показывая определенное количество
неудовольствие.

- Тогда давайте войдем. У вас есть спички?

Они вошли на кладбище и в темноте стали искать место, где можно было бы решить вопрос с помощью карт. Вскоре они нашли нишу и сели в неё. Тот, что был ниже ростом, достал из шляпы несколько игральных карт, а другой зажёг спичку.

 Каждый посмотрел на другого при свете спички, но, судя по выражению их лиц, они не узнали друг друга. Однако мы можем узнать в более высоком парне с мужественным голосом Элиаса, а в парне пониже — Лукаса со шрамом на щеке.

«Снимай карты!» — сказал последний, не сводя глаз с собеседника.

 Он отодвинул в сторону несколько костей, лежавших на нише, и перевернул туза и валета для альбура.  Элиас зажигал одну спичку за другой.

 «На валета!» — сказал он и, чтобы показать, на какую из карт он делает ставку, положил на неё кусок позвонка.

«Я сдаю!» — сказал Лукас и, перевернув четыре или пять карт, выложил туза.


 «Ты проиграл, — добавил он. — А теперь оставь меня в покое, чтобы я мог выиграть немного денег».
 Элиас, не сказав ни слова, исчез в темноте.

Через несколько минут часы в церкви пробили восемь, и колокол возвестил о начале молитвы. Но Лукас никого не позвал поиграть с ним. Он не стал вызывать духов, как того требовало суеверие. Вместо этого он снял головной убор, пробормотал несколько молитв и перекрестился с таким же рвением, как это сделал бы в тот момент глава Братства Святейшего Розария.

 Моросящий дождь шёл всю ночь. В девять часов вечера улицы были тёмными и пустынными. Маленькие фонарики на кокосовом масле, которые каждый
Гражданин, которому пришлось торчать перед своим домом, едва освещал пространство вокруг себя. Казалось, что они зажглись только для того, чтобы можно было разглядеть темноту.

 Два гражданских гвардейца шли от одного конца улицы к другому мимо церкви.

"Холодно," — сказал один из них на тагальском с висайским акцентом. "Мы не можем поймать ни одного ризничего. Никто не убирает в курятнике альфереса, и нам нужно поймать какого-нибудь ризничего и заставить его это делать. С тех пор как убили того, они стали осторожнее. Я уже устал от этого.
"Я тоже," — ответил другой. "Никто не совершает грабежей; никто
нарушает покой; но, слава богу, говорят, что Элиас в городе. Альферес говорит, что тот, кто его поймает, будет освобождён от порки на три месяца.
"А! Вы знаете его опознавательные знаки?" — спросил Висайец.

"Конечно, знаю! Рост высокий, согласно описанию альфереса;
обычный, согласно описанию отца Дамасо; цвет волос —
брюнет; глаза — чёрные; нос — правильный; рот — правильный; бороды нет;
волосы — чёрные.

"Ах! А особые приметы?"

"Рубашка чёрная; штаны чёрные; лесоруб----"

"Ах! Ему не сбежать. Кажется, я его уже вижу."

«Я не путаю его ни с кем другим, хотя вам может так показаться».
Оба солдата продолжили отбивать ритм.

В свете фонаря снова показались две фигуры, одна осторожно шла за другой. Резкий крик «Quien vive?» остановил их обоих. Первый ответил дрожащим голосом «Espa;a».

Двое солдат тащат его за собой и выводят на свет, чтобы узнать. Это был Лукас, но солдаты сомневались и переглядывались.

"Альферес ничего не сказал о том, что у него есть шрам," — тихо сказал висайец. "Куда ты идёшь?"

- Заказать мессу на завтра.

- Вы не видели Элиаса?

- Я его не знаю, сеньор, - ответил Лукас.

- Вы болван! Я не спрашиваю, знаете ли вы его. Мы его тоже не знаем. Я
спрашиваю вас, видели ли вы его".

"No, se;or."

- Слушай внимательно. Я дам вам его описание. Телосложение, временами
высокое, временами правильное; кожа и глаза черные; все остальные
обычные, - сказал висаец. "Вы знаете его сейчас?"

"Нет, сеньор", - испуганно ответил Лукас.

"Тогда, сулунг! (Вперед). Ты скотина! Ты осел!" И они дали ему
пинка.

«Знаете ли вы, почему Элиас такой высокий, согласно альфересу, и почему он
короткий, по словам викария? - спросил на тагальском другой.

- Нет.

"Потому что алферес застрял в грязной яме, когда заметил его,
а викарий был пешком, когда увидел его".

"Верно!" - воскликнул висаец. "Ты умный. Почему ты
Гражданская гвардия?"

"Я не всегда был таким. Одно время я был контрабандистом", - хвастливо ответил
Тагальский.

Но их внимание привлекла другая форма. Они крикнули "Quien
Да здравствует?" и вывел его к свету. На этот раз это был сам Элиас.

"Куда вы направляетесь?"

"Я преследую, сеньор, человека, который избивал и угрожал моему
Брат. У него шрам на лице, и зовут его Элиас ...

"Ха?" - воскликнули двое и испуганно посмотрели друг на друга.

И они сразу же бросились бежать к церкви, где за несколько
минут до этого исчез Лукас.






ГЛАВА XXXIV

ОТКРЫТИЕ.


Колокол возвещает час вечерней молитвы. Услышав
религиозные песнопения, все останавливаются, бросают работу и обнажают головы;
крестьянин, возвращающийся с полей на спине карабао,
прерывает песню, под которую животное продолжает свой путь, и молится; женщины в
посреди улицы крестятся и шевелят губами,
чтобы никто не усомнился в их набожности: мужчина
перестает ласкать своего бойцового петуха и читает «Ангелус»,
чтобы ему сопутствовала удача; в домах громко молятся...
каждый звук, не являющийся частью «Аве Мария», заглушается.

 Однако священник без шляпы торопливо переходит улицу,
смущая многих старушек. И что ещё более возмутительно, он направляется прямиком к дому альфереса. Набожные женщины думают, что
им пора перестать шевелить губами и поцеловать руку викария, но отец Сальви не обращает на них внимания. Сегодня
он не находит удовольствия в том, чтобы поднести свою костлявую руку к носу христианина. Должно быть, его
занимают какие-то важные дела, раз он так забывает о своих интересах и об интересах церкви!

 Он поднимается по лестнице и нетерпеливо стучит в дверь альфереса. В
последнее, кажется, его хмурить брови и последовал его лучшая половина,
кто улыбается язвительно.

"Ах, Отец Священник! Я просто хотел увидеть тебя. Твой козел....

"У меня очень важное дело...."

"Я не могу позволить твоему козлу продолжать ломать мой забор.... Я
пристрелю его, если он снова туда сунется".

- Это в том случае, если вы будете завтра живы, - сказал священник, задыхаясь.
направляясь к беседке.

- Что? ты думаешь, что этот семимесячный щенок убьет меня? Я буду
пинать его на куски ".

Отец Сальви отступил назад и инстинктивно посмотрел под ноги альфересу.

"О ком ты говоришь?" — спросил он, дрожа.

"О ком же мне говорить, как не об этом болване, который предлагает мне сразиться на дуэли из револьверов на расстоянии ста шагов?"

«Ах!» — вздохнул викарий и добавил: «Я пришёл поговорить о самом важном деле, которое серьёзно касается жизни каждого из нас».

«Серьёзно!» — повторил альферес, бледнея. «А этот молодой человек хорошо стреляет?..»

«Я не о нём говорю».

«Тогда о ком?»

Монах указал на дверь, которую алферес закрыл в своей обычной манере
пинком. Алферес обычно считал, что его руки лишние.
Снаружи послышались проклятия и стон.

"Ты, скотина. Ты раскроил мне голову!" - закричала его жена.

- А теперь откройтесь, - спокойно сказал он викарию. Дверь
тот некоторое время смотрел на него. Затем он спросил своим гнусавым и монотонным голосом священника:

"Ты видел, как я бежал?"

"Хм! Я подумал, что с тобой что-то случилось."

"Когда я так бросаю свои обязанности, на то есть веские причины."

"И что же это?" — спросил тот, притопывая ногой.

"Успокойтесь!"

"Тогда почему вы пришли в такой спешке?"

Священник подошел к нему и спросил таинственным тоном:

"Не знаете ли ... вы... чего-нибудь ... нового?"

Альферес пожал плечами.

- Вы признаете, что абсолютно ничего не знаете?

"Что? вы хотите рассказать мне об Элиасе, которого ваш ризничий-мэр
спрятал прошлой ночью?" спросил он.

"Нет, нет! Я сейчас не говорю о таких вещах, - ответил викарий,
пребывая в дурном расположении духа. "Я говорю о большой опасности".

"Тогда черт с ним! Выпусти это наружу".

— А теперь, — медленно и с некоторым пренебрежением произнёс монах, — вы снова увидите, насколько важны мы, священники. Самый простой мирянин стоит целого полка, так что викарий...
И тут он таинственным голосом понизил голос:

— Я раскрыл великий заговор.
Альферес вздрогнул и удивлённо посмотрел на монаха.

«Ужасный и тщательно продуманный заговор, который должен раскрыться этой
же ночью».
«Этой же ночью!» — воскликнул альферес, сначала направившись к
отцу Сальви, а затем бросившись за своим револьвером и саблей,
которые висели на стене. «Кого мне арестовать? Кого мне
арестовать?» — кричал он.

«Успокойтесь. Ещё не время, благодаря моей великой спешке. В восемь
часов.

"Я их всех перестреляю!"

"Послушай! Сегодня днём ко мне пришла женщина, чьё имя я не должен упоминать (это тайна исповеди), и всё мне рассказала. В восемь
часов они внезапно нападут на казарму, разграбят монастырь,
захватить правительственный пароход и убить всех испанцев».

Альферес был ошеломлён.

"Женщина не сказала ничего больше," — добавил викарий.

"Не сказала тебе больше? Тогда я её арестую!"

"Нет, я не могу на это согласиться. Суд покаяния — это престол
Бога, дарующего прощение.

 «Ни Бог, ни прощение не имеют значения в этом вопросе. Я арестую её».

 «Ты теряешь голову. Тебе следует подготовиться. Тихо вооружи своих солдат и устрой им засаду. Пришли мне четырёх стражников для монастыря и предупреди людей на правительственном пароходе».

«Лодки здесь нет. Я пошлю за помощью в другие районы».
 «Они заметят это и не станут продолжать свои планы. Нет, не делай этого. Важно, чтобы мы поймали их живыми и заставили говорить. Я говорю, ты заставишь их раскрыть заговор. Я, как священник, не должен вмешиваться в эти дела. Теперь твой шанс!» Здесь вы можете выиграть кресты и звёзды. Я прошу лишь о том, чтобы вы
дали понять, что это я вас предупредил.
 «Это станет ясно, отец, это станет ясно! И, возможно, на вас падёт митра!» — ответил сияющий альферес.

«Будь добр, пришли мне четырёх гражданских гвардейцев без формы, хорошо? Будь осторожен! Сегодня в восемь часов прольются звёзды и кресты».
Пока они разговаривали, по дороге, ведущей к дому Ибарры, пробежал человек и быстро поднялся по лестнице.

 «Сеньор дома?» — спросил Элиас у слуги.

«Он в своей лаборатории, работает».
Ибарра, чтобы скоротать время в ожидании часа, когда он сможет объясниться с Марией Кларой, принялся за работу в своём кабинете.

"А, это ты, Элиас?" — воскликнул он. "Я как раз думал о
 Вчера я забыл спросить у вас, как звали того испанца, в доме которого жил ваш дедушка.
 Не беспокойтесь обо мне, сеньор...
 Смотрите! — продолжил Ибарра, не замечая волнения молодого человека, и поднёс к огню кусок бамбука.  Я сделал великое открытие.  Этот бамбук не горит...

«Не говорите сейчас о бамбуке, сеньор. Поговорим о том, как собрать ваши бумаги
и сбежать за минуту».
Ибарра удивлённо посмотрел на него и, увидев серьёзность на
лице Элиаса, выронил предмет, который держал в руках.

"Сожгите все, что может навредить вам любым способом и положить
себя в более безопасном месте в течение часа."

"А нафига?" спросил он, наконец.

"Положите все, что у вас есть ценного, в надежное место ...."

"А для чего?"

"Сожгите все бумаги, написанные вами или для вас. Самое невинное может быть
истолковано в плохом смысле."

«Но зачем?»

 «Зачем? Потому что я только что раскрыл заговор, который припишут тебе, чтобы погубить тебя».

 «Заговор? И кто его спланировал?»

 «Я не смог выяснить, кто его автор. Всего минуту назад я
Я разговаривал с одним из тех несчастных, которым заплатили за это. Я не смог его переубедить.
 — А этот парень не сказал, кто ему заплатил?
 — Да. Попросив меня сохранить это в тайне, он сказал, что это были вы.
 — Боже мой! — воскликнул Ибарра. Он стоял в оцепенении.

«Сеньор, не сомневайтесь, не теряйте времени, ведь заговор, несомненно, вспыхнет этой же ночью».
Ибарра, уставившись в одну точку и обхватив голову руками, казалось, не
слышал его.

"Удар невозможно предотвратить," — продолжал Элиас. "Я прибыл слишком поздно. Я не знаю их лидеров... спаситесь, сеньор, спаситесь
ради себя и своей страны".

"Куда мне бежать? Они ждут меня сегодня вечером", - воскликнул
Ибарра, думая о Марии Кларе.

"В любой другой город, в Манилу, в дом какого-нибудь чиновника; только
беги куда-нибудь, чтобы не говорили, что ты руководишь
движением".

"А если я сам разоблачу заговор?"

"Ты отрицаешь это?" - воскликнул Элиас, глядя на него и отступая
назад. "Вы сошли бы за предателя и труса в глазах
заговорщиков и за малодушного человека в глазах
других. Они бы сказали, что вы сыграли злую шутку, чтобы заслужить похвалу,
они бы сказали..."

"Но что можно сделать?"

"Я уже сказал тебе. Уничтожь все бумаги, которые имеют к тебе отношение; беги и жди развития событий."

"А Мария Клара?" — воскликнул молодой человек. "Нет, сначала смерть!"

Элиас всплеснул руками и сказал:

"Что ж, тогда хотя бы избегай удара. Приготовьтесь к их обвинениям.
Ибарра ошеломлённо огляделся.

"Тогда помогите мне! Там, в этих сумках, мои семейные письма. Отберите те, что от моего отца, — возможно, они меня
уличат. Прочтите подписи."

Ошеломленный Ибарра открывал и закрывал ящики, собирал
бумаги, торопливо читал письма, одни рвал, другие оставлял себе, снимал
книги и пролистывал некоторые из них. Элиас сделал то же самое, если бы действительно
меньше путаницы, с равным усердием. Но он остановился, с широко раскрытыми глазами
открытия, перевернул бумагу, которую он держал в руке, и спросил
дрожащим голосом:

- Ваша семья знала дона Педро Эйбаррамендиа?

«Конечно!» — ответил Ибарра, открывая ящик и доставая стопку бумаг.
 «Он был моим прадедом».
 «Вашим прадедом? Доном Педро Эйбаррамендией?» — снова спросил он.
с искажёнными чертами лица и изменившейся внешностью.

"Да," — рассеянно ответил Ибарра. "Мы сократили имя, потому что оно было слишком длинным."
"Он был баском?" — спросил Элиас, подходя к нему.

"Да; но в чём дело?" — удивился он.

Элиас сжал кулак, потряс им перед лицом Ибарры и посмотрел на него.
Кризостомо отступил, как только увидел выражение его лица.


 «Ты знаешь, кем был дон Педро Эйбаррамендиа?» — спросил он сквозь зубы.
«Дон Педро Эйбаррамендиа был тем негодяем, который обвинил моего
деда и стал причиной всех наших бед... Я искал одного из
его имя. Бог отдал тебя в мои руки.... Ответь мне за наши несчастья.
Ибарра в ужасе посмотрел на него. Элиас схватил его за руку и
горьким, полным ненависти голосом сказал:

"Посмотри на меня хорошенько; видишь, я страдал, а ты живёшь, любишь,
у тебя есть состояние, дом, уважение. Ты живёшь... ты живёшь!"

Не помня себя, он бросился к небольшому арсеналу оружия, но, едва схватив два меча, выронил их и, как безумный, посмотрел на Ибарру, который стоял неподвижно.

 «Что мне делать?» — сказал он и выбежал из дома.






 ГЛАВА XXXV

КАТАСТРОФА.


 Там, в столовой, капитан Тьяго, Линарес и тётя Изабель ужинали. В гостиной было слышно, как гремят тарелки и столовые приборы. Мария Клара сказала, что не хочет есть, и села за фортепиано. Рядом с ней был весёлый Синанг, который нашептывал Марии на ухо какие-то секреты, в то время как отец Сальви беспокойно расхаживал по гостиной.

Она не ела не потому, что у выздоравливающей не было аппетита.
Она не ела, потому что ждала прихода одного человека и воспользовалась моментом, когда её Аргус мог
не будет присутствовать, в тот час, когда Линарес ест.

"Ты увидишь, как этот призрак продержится до восьми часов," — пробормотала
Синанг, указывая на викария. "В восемь часов он должен
прийти. Этот священник влюблён так же сильно, как и Линарес."

Мария Клара испуганно посмотрела на подругу. Та, не
заметив её реакции, продолжила свои ужасные сплетни:

"Ах! Теперь я знаю, почему он не уходит, несмотря на все мои намеки. Он
не хочет зажигать лампы в монастыре. Разве ты не видишь? С тех пор как ты заболела, он не зажигает две лампы, которые обычно
зажигает. Но посмотри на его глаза и лицо!"

Как раз в этот момент часы в доме пробили восемь. Священник
задрожал, отошел и сел в углу комнаты.

"Он идет", - сказал Синанг, ущипнув Марию Клару. "Ты слышишь?"

Колокол в церкви пробил восемь, и все встали, чтобы помолиться. Отец
Сальви слабым и дрожащим голосом начал читать молитву, но, поскольку каждый был погружён в свои мысли, никто не обращал на него внимания.

 Едва молитва закончилась, появился Ибарра.  Молодой человек был в трауре не только по одежде, но и по лицу.
Это было настолько очевидно, что Мария Клара, увидев его, встала и
Он сделал шаг в его сторону, словно желая спросить, что с ним случилось, но в ту же секунду раздался ружейный выстрел. Ибарра остановился, его глаза закатились, и он потерял дар речи. Священник спрятался за колонной. Со стороны монастыря доносились новые выстрелы и шум, за которыми последовали крики и топот бегущих людей. Капитан  Тьяго, тётя Изабель и Линарес вошли в комнату, торопливо выкрикивая: «Тулисан! «Тулисан!» — Анденг последовала за ними, размахивая вертелом, и побежала к своей сводной сестре.

Тётя Изабель упала на колени и прочитала «Господи, помилуй». Капитан
Тьяго, бледный и дрожащий, поднёс к вилке куриную печень и со слезами на глазах предложил её Деве Антиполо.
У Линареса был полный рот, и он вооружился ложкой. Синанг и Мария Клара обнялись.
Единственным, кто не пошевелился, был Ибарра. Он стоял как вкопанный, с неописуемо бледным лицом.

Крики и удары продолжались, окна с грохотом захлопнулись, послышался свист, а затем и выстрел.

"Господи Иисусе! Сантьяго, запри окна," — простонала тётя Изабель.

"Пятьдесят больших бомб и благодарственная месса," — ответил капитан
Тьяго. "Ora pro nobis!"

Через некоторое время все стихло, и воцарилась ужасающая тишина. Был различим
Голос алфереса, когда он вбежал в дом и
закричал: "Отец викарий! Отец Сальви! Иди сюда!"

"Misere! Альферес требует исповеди! - воскликнула тетя Изабель.

- Он ранен? - спросил наконец Линарес. - А!

«Пойдёмте, отец Сальви! Теперь бояться нечего», — продолжал кричать альферес.


Отец Сальви, бледный, но наконец решившийся, вышел из своего укрытия и спустился вниз.


«Тулисаны убили альфереса!» — сказала тётя Изабель.

«Мария Клара, Синанг, идите в свою комнату! Заприте дверь! Господи, помилуй!»
Ибарра тоже направился к лестнице, несмотря на то, что тётя Изабель говорила: «Не выходи! Ты ещё не исповедался. Не выходи!»

Эта добрая пожилая женщина была близкой подругой матери Ибарры.

Но Ибарра вышел из дома. Ему казалось, что всё вокруг него
вращается в воздухе, что даже земля уходит из-под ног. В ушах
звенело. Ноги двигались тяжело и неровно. На сетчатке его
глаз сменяли друг друга волны крови, света и тьмы.

Несмотря на то, что в небе ярко светила луна,
молодой человек спотыкался на каждом камне на этой пустынной улице.

Возле казармы он увидел солдат со штыками наперевес, которые возбуждённо переговаривались.
 Он прошёл мимо незамеченным.

В трибунале раздавались удары, крики, вопли и ругательства.
 Голос альфереса заглушал все остальные.

«Заковать его в кандалы! Надеть на этого парня наручники! Два выстрела в любого, кто пошевелится! Сержант, выставите охрану! Не пускать никого, даже Бога! Капрал, не давать никому спать!»

Ибарра ускорил шаги по направлению к своему дому. Его слуги были встревожены.
Ожидая его.

"Седлайте лучшего коня и ложитесь спать!" - сказал он им.

Он вошел в свою лабораторию и поспешно начал собирать свою дорожную сумку
. Он открыл железный ящик, достал все деньги, которые нашел там
, и положил их в сумку. Он собрал свои драгоценности,
снял со стены портрет Марии Клары и, вооружившись кинжалом и двумя револьверами, повернулся к
шкафу, где у него хранились инструменты.

В этот момент в дверь трижды громко и сильно постучали.

«Кто там?» — спросил Ибарра печальным голосом.

 «Откройте во имя короля! Откройте дверь немедленно, или мы её выломаем!» — ответил властный испанский голос.

 Ибарра посмотрел в сторону окна.  Его глаза вспыхнули, и он взвёл курок револьвера. Но, передумав, он оставил оружие и пошел открывать
дверь открылась в тот самый момент, когда подошли слуги.

Трое стражников мгновенно схватили его.

"Именем короля вы взяты в плен!" - сказал сержант.

"За что?"

"Они скажут вам позже. Нам запрещено произносить ни слова".

Молодой человек на мгновение задумался и, возможно, не желая, чтобы солдаты заметили его приготовления к побегу, взял шляпу и сказал:

"Я в вашем распоряжении. Полагаю, это ненадолго."

"Если вы пообещаете не сбегать, мы не будем надевать на вас наручники. Альферес
оказывает вам эту услугу, но если вы сбежите----"

Ибарра последовал за ним, оставив слуг в замешательстве.

А что тем временем стало с Элиасом?

 Выйдя из дома Кризостомо, он, как безумный, побежал куда глаза глядят. Он пересекал поля и в сильном волнении добрался до
лес. Он бежал от людей и от света. Луна беспокоила его, и он скрылся в таинственной тени леса.
Иногда останавливаясь, иногда следуя по неизменным тропам, опираясь на вековые стволы, запутавшись в кустах, он смотрел в сторону города, который лежал у его ног, залитый лунным светом, раскинувшийся на равнине, на берегу озера.
Птицы, потревоженные во сне, улетали. Совы кричали и перелетали с ветки на ветку. Но Элиас их не слышал и не видел. Он думал, что его
за ним следовали разъярённые призраки его предков. Он увидел ужасную
корзину, свисавшую с каждой ветки, с окровавленной головой Балата,
как и описывал ему отец. Ему показалось, что он видит мёртвое
тело своей бабушки, лежащее у подножия каждого дерева. Ему
показалось, что он видит в темноте скелет своего бесчестного
деда, и скелет, и старуха, и голова — все они кричали ему:
«Трус! Трус!»

Он покинул гору и побежал вниз, к морю. Он в волнении бежал вдоль берега. Но там, вдалеке, среди волн, где
Лунный свет, казалось, поднимал туман, и ему почудилось, что он увидел тень, поднимающуюся из воды, тень его сестры, с окровавленной грудью и распущенными волосами.

Элиас упал на колени на песок.

"И ты тоже!" — воскликнул он, протягивая руки.

Затем, не сводя глаз с тумана, он медленно поднялся и, шагнув в воду, направился к нему, словно преследуя кого-то. Он пошёл вброд
по пологому склону пляжа, образующего косу. Он уже был далеко от берега, и вода доходила ему до пояса. Он шёл дальше
Он шёл дальше, словно очарованный соблазнительным духом. Вода уже доходила ему до груди. Внезапно ружейный выстрел пробудил его от сна,
видение исчезло, и молодой человек вернулся в реальность. Он
остановился, задумался и заметил, что стоит в воде. Озеро было спокойным, и он всё ещё мог видеть огни в рыбацких хижинах.

 Он вернулся на берег и направился в сторону города. Зачем? Он и сам не знал.

 Город казался необитаемым. Все дома были закрыты. Даже животные, собаки, которые обычно лают по ночам, спрятались
они сами навлекли на себя беду. Серебристый свет луны усиливал
грусть и одиночество.

Боясь встретить гражданскую гвардию, он шёл через сады и огороды. В одном из садов ему показалось, что он видит две человеческие фигуры,
но он продолжил свой путь. Перепрыгивая через заборы и стены, он с большим трудом добрался до другой части города и направился к дому Ибарры. Слуги стояли в дверях, причитая и обсуждая арест своего хозяина.

 Поняв, что произошло, Элиас ушёл, но вернулся в дом.
Он перепрыгнул через стену, пролез в окно и вошел в кабинет или лабораторию, где все еще горела свеча, которую оставил Ибарра.

 Элиас увидел бумаги и книги.  Он нашел оружие и маленькие мешочки с деньгами и драгоценностями.  Все, что произошло, снова пронеслось в его воображении, и, увидев все бумаги, которые могли бы изобличить Ибарру, он решил собрать их, выбросить в окно и закопать.

Он взглянул в сторону сада и при свете луны увидел двух гражданских гвардейцев с адъютантом. Их штыки и шлемы
Они блестели на свету.

Тогда он решился. Он сложил одежду и бумаги в центре шкафа, вылил на них масло из лампы и поджёг. Он быстро пристегнул ремни. Он увидел портрет Марии Клары, помедлил, положил его в один из маленьких мешочков и выпрыгнул из окна вместе со всем содержимым.

Было уже пора, потому что двое гражданских гвардейцев пытались войти.


"Давайте поднимемся и заберём бумаги вашего хозяина," — сказал адъютант.

"А у вас есть разрешение? Если нет, то вам нельзя наверх!" — сказал старый слуга.

Но солдаты оттеснили слуг прикладами и поднялись наверх. Весь дом уже заволокло густым дымом, а из залы вырывались гигантские языки пламени, лизавшие двери и окна.

 «Пожар! Пожар! Пожар!» — кричали все.

 Каждый спешил спасти то, что мог, но огонь уже охватил маленькую лабораторию, яростно пожирая легковоспламеняющиеся материалы. Гражданской гвардии пришлось повернуть назад. Огонь, ревущий и пожирающий всё на своём пути, преградил им путь. Напрасно они несли воду
из колодца. Все кричали и звали на помощь, но они были
изолированы. Огонь добрался до других комнат и густыми столбами
дыма поднялся к небесам. Несколько крестьян пришли издалека,
но они прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть ужасающее зрелище,
конец этого старого здания, так долго оберегаемого стихиями.






ГЛАВА XXXVI

ЧТО ГОВОРЯТ И ДУМАЮТ ЛЮДИ.


Для напуганных людей наконец забрезжил рассвет. Улицы, на которых располагались
квартал и трибунал, по-прежнему были пустынными и безлюдными.
В домах не было никаких признаков жизни. Однако ставни были
С тихим скрипом отворилось окно, и из него высунулась детская головка, которая стала вертеть головой во все стороны...  Шлёп!...  Звук, возвещающий о жёстком соприкосновении кожаной полоски с человеческим телом.  Ребёнок скорчил гримасу, закрыл глаза и исчез.  Ставни снова закрылись.

  Пример был подан.  Без сомнения, было слышно, как открывались и закрывались ставни, потому что другое окно открылось очень медленно и осторожно, и из него высунула голову морщинистая беззубая старуха. Её звали сестра Руте. Она огляделась, нахмурила брови и
Она громко сплюнула, а затем перекрестилась. В доме напротив робко приоткрылось маленькое окошко, и появилась её подруга, сестра Руфа.
Они мгновение смотрели друг на друга, улыбались, подавали какие-то знаки и снова крестились.


 «Иисус! Это было похоже на благодарственную мессу», — сказала сестра Руфа.

«С тех пор как Балат разграбил город, я не видела такой ночи, как эта», — ответила сестра Путе.

 «Сколько выстрелов! Говорят, это была банда старого Пабло».
 «Тулисаны? Не может быть. Говорят, это были куадерильеро
против гражданской гвардии. По этой причине арестовали дона
 Филипо».

«Sanctus Deus! Говорят, убито не меньше четырнадцати человек».
Открылись другие окна, и в них показались разные лица, которые обменивались приветствиями и обсуждали произошедшее.

В свете дня, который обещал быть прекрасным, вдалеке виднелись солдаты, похожие на пепельные тени, которые в замешательстве метались вокруг.

"Вот ещё один труп!" — сказал кто-то из одного из окон.

"Один? Я вижу двоих".

"И я тоже. Но вы знаете, что это было?" - спросил мужчина с
хитрым лицом.

"Конечно. Куадерильерос".

"No, Se;or. Восстание в куартеле.

- Какое восстание? Священник против алфересов?

"Нет, ничего подобного", - ответил тот, кто задал вопрос. "
Китайцы подняли восстание".

И он снова закрыл окно.

"Китайцы!" повторяется всеми, с величайшим изумлением.

Через четверть часа другой версии дело было в
кровообращение. Говорили, что Ибарра со своими слугами пытался похитить Марию Клару, а капитан Тьяго при поддержке гражданской гвардии защищал её.

 К этому времени число погибших возросло с четырнадцати до тридцати.  Говорили, что капитан Тьяго был ранен и направлялся прямо
отправился в Манилу со своей семьёй.

 Появление двух куадерильеро, которые везли человеческое тело в тачке, в сопровождении сотрудника гражданской гвардии произвело фурор. Предполагалось, что они пришли из монастыря. По форме свисающих ног пытались угадать, кто это может быть. К половине восьмого, когда прибыли другие сотрудники гражданской гвардии из соседних городов, текущая версия событий уже была ясна и подробна.

 «Я только что вышел из суда, где видел дона Филипо и дона Кризостомо в заключении», — сказал мужчина сестре Путе. «Я разговаривал
с одним из куадерильеро на страже. Ну, Бруно, сын
человека, которого выпороли до смерти, вчера вечером сделал заявление. Как вы
знаете, капитан Тьяго собирается выдать свою дочь замуж за испанца. Дон
Кристомо, обидевшись, захотел отомстить и попытался убить всех
испанцев, даже викария. Прошлой ночью они напали на монастырь
и казарму. К счастью, по милости Божьей, викарий находился в доме капитана Тьяго. Говорят, многим удалось сбежать. Гражданская гвардия сожгла
дом дона Кризостомо, и если бы они не взяли его в плен,
то сожгли бы и его тоже.

«Они сожгли дом?»
«Все слуги были арестованы. Да вы и сами видите дым отсюда!» — сказал рассказчик, подходя к окну. «Те, кто приходит оттуда, рассказывают очень печальные вещи».
Все посмотрели в указанном направлении. Лёгкий столб дыма всё ещё поднимался к небу. Все высказывали более или менее благочестивые, более или менее обвинительные замечания.

«Бедный юноша!» — воскликнул старик, муж Пюте.

 «Да!» — ответила его жена. «Но он не заказал мессу за упокой души своего отца, который, несомненно, нуждается в этом больше других».
 «Но, жена, у тебя совсем нет жалости...»

- Сочувствие к отлученным от церкви? Жалеть врагов Божьих - грех.
Викарии говорят. Разве ты не помнишь? Он пробежал по священному месту захоронения
, как будто был в загоне для скота ".

"Но загон для скота и кладбище очень похожи", - ответил старик.
"за исключением того, что на кладбище бывает только один класс животных".

"Что!" - воскликнула сестра Пюте. "Ты все еще собираешься защищать того, кого
Бог так явно наказывает? Ты увидишь, что тебя тоже арестуют
. Ты можешь поддержать рушащийся дом, если хочешь!

Муж замолчал, услышав этот аргумент.

«Да, — продолжила старуха, — после того как он ударил отца Дамасо, ему ничего не оставалось, кроме как убить отца Сальви».
«Но ты же не можешь отрицать, что в детстве он был хорошим мальчиком».
«Да, он был хорошим ребёнком, — ответила старуха, — но он уехал в
Испанию. Все, кто уезжает в Испанию, возвращаются еретиками, так говорят викарии.

"О!" - воскликнул муж, видя свою месть. - И викарий,
и все викарии, и архиепископы, и папа, и Пресвятая Дева...
Разве они не испанцы? Ба! Они тоже еретики? Бах!"

К счастью для сестры Пюте, прибыла служанка, которая ворвалась в комнату.
смущённая и бледная, она прервала разговор.

"В соседнем саду повесился человек!" — воскликнула она, задыхаясь.

"Повесился человек!" — воскликнули все в изумлении.

Женщины перекрестились.  Никто не мог пошевелиться.

"Да, сеньор, — дрожащим голосом продолжила служанка.  — Я как раз собиралась собрать немного гороха в..." Я заглянул в соседний сад ... чтобы
посмотреть, там ли ... Я увидел размахивающего руками мужчину.... Я подумал, что это Тео... Я
подошел поближе, чтобы собрать горох, и увидел, что это был не он, а это был
другой, и он был мертв ... Я бежал, бежал и...."

"Давайте пойдем и посмотрим на это", - сказал старик, вставая. "Отведи нас туда".

"Не уходи!" - закричала сестра Пюте, схватив его за рубашку.

"У тебя будут неприятности! Он повесился? Тогда тем хуже
для него!"

- Дай мне взглянуть на это, жена! Иди в трибунал, Хуан, и доложи об этом. Возможно,
он еще не умер.

И он пошел в [опечатка, должно быть внутрь?] в сад, сопровождаемый
слугой, который прятался за ним. Женщины и сама сестра Пюте
шли сзади, полные ужаса и любопытства.

"Вот оно, сеньор", - сказала служанка, останавливая его и указывая
пальцем.

Группа остановилась на почтительном расстоянии, позволяя старику
продвижение в одиночестве.

Тело мужчины, свисавшее с ветки сантолового дерева, медленно покачивалось на ветру. Старик некоторое время разглядывал его. Он
смотрел на неподвижные ноги, руки, испачканную одежду и
опущенную голову.

"Нам не следует прикасаться к трупу, пока не приедет какой-нибудь чиновник,"
сказал он громким голосом. "Он уже окоченел. Он мёртв уже
какое-то время."

Женщины нерешительно подошли ближе.

"Это тот сосед, который жил в том маленьком домике; тот, кто приехал всего две недели назад. Посмотрите на шрам у него на лице."
"Аве Мария!" — воскликнули некоторые из женщин.

«Помолимся за его душу?» — спросила молодая девушка, как только закончила осматривать тело со всех сторон.


 «Дура! Еретичка!» — отругала её сестра Путе. «Разве ты не знаешь, что
 сказал отец Дамасо? Молиться за проклятого — значит искушать Бога. Тот, кто совершает самоубийство, обречён. По этой причине его нельзя похоронить в священном месте. Я начал думать, что этого человека ждёт печальный конец. Я никогда не мог понять, на что он жил.
"Я дважды видела, как он разговаривал с настоятелем ризницы," — заметила девушка.

"Он не мог признаться самому или заказать в массы!"

Соседи собрались вместе и большой круг окружили
труп, который еще колеблется. Через полчаса прибыли несколько полицейских и
двое куадерильеро. Они сняли тело и положили его в
тачку.

"Некоторые люди торопятся умереть", - сказал один из офицеров.
смеясь, он вытащил ручку из-за уха.

Он задал несколько незначительных вопросов, взял показания у служанки, которую пытался обвинить, и теперь смотрел на неё со злобой.
то угрожал ей, то приписывал ей слова, которых она не говорила, — настолько, что служанка, решив, что её собираются посадить в тюрьму, начала плакать и в конце концов заявила, что искала горох, но что...  и она позвала Тео в свидетели.

 Тем временем крестьянин в широкополой шляпе и с большим пластырем на шее осматривал тело и верёвку, на которой оно висело.

Лицо было таким же синюшным, как и всё остальное тело. Над верёвкой виднелись два шрама и два небольших синяка. Там, где была верёвка
Он потёрся, крови не было, а кожа была белой. Любопытный крестьянин внимательно осмотрел камису и панталоны. Он заметил, что они были пыльными и кое-где порванными. Но больше всего его внимание привлекли «колготки» [22] на его одежде, доходившие до шеи.

 «Что ты видишь?» — спросил офицер.

«Я пытался опознать его, сеньор», — заикаясь, произнёс крестьянин, ещё ниже надвинув шляпу на непокрытую голову.

 «Но разве вы не слышали, что это был некий Лукас? Вы что, спали?»
Все засмеялись. Крестьянин, смутившись, пробормотал что-то невнятное.
и медленно пошёл прочь, опустив голову.

"Эй! Куда ты идёшь?" — крикнул старик. "Тебе туда нельзя. Это дорога к дому мертвеца."
"Этот парень всё ещё спит, — усмехнулся офицер. "Нам придётся вылить на него немного воды!"

Стоявшие вокруг снова засмеялись.

Крестьянин покинул место, где он играл такую жалкую роль, и
направился к церкви. В ризнице он спросил, где находится
главный ризничий.

"Он все еще спит!" - хрипло ответили они. "Разве вы не знаете, что
прошлой ночью они разграбили монастырь?"

"Я подожду, пока он проснется".

Церковные старосты посмотрели на него с той грубостью, которая свойственна людям, привыкшим к плохому обращению.

 В тёмном углу на большом стуле спал одноглазый церковный староста.  Его очки лежали на лбу среди длинных локонов волос.  Его убогая костлявая грудь была обнажена и равномерно вздымалась и опускалась.

Крестьянин сел неподалёку, намереваясь терпеливо ждать, но
монета упала на пол, и он начал искать её с помощью свечи под большим креслом ризничего. Крестьянин также заметил
«Колготки» на панталонах спящего мужчины и на рукавах его камзольной рубашки.
Ризничий наконец проснулся, протёр здоровый глаз и в очень плохом расположении духа упрекнул мужчину.

"Я хотел бы заказать мессу, сеньор," — ответил тот извиняющимся тоном.

«Они уже отслужили все мессы», — сказал одноглазый, немного смягчив свой акцент.
 «Если вам нужно на завтра...  Это для душ в чистилище?»
 «Нет, сеньор», — ответил крестьянин, протягивая ему песо.

 И, пристально глядя на него единственным глазом, добавил:

«Это для человека, который скоро умрёт». И он ушёл
ризница. "Я мог схватить его прошлой ночью", - добавил он со вздохом.
снимая пластырь с шеи. И он выпрямился и
вновь обрел рост и внешность Илии.






ГЛАВА XXXVII

VAE VICTIS!


Гражданская гвардия со зловещим видом расхаживала взад-вперёд перед дверью трибунала, угрожая прикладами винтовок дерзким мальчишкам, которые вставали на цыпочки или подсаживали друг друга, чтобы заглянуть в зарешеченные окна.

 В зале уже не было той радостной атмосферы, которая царила, когда
Обсуждалась программа фестиваля. Было мрачно, и тишина была почти гробовой. Гражданская гвардия и куадерильерос,
заполнившие комнату, почти не разговаривали, а те немногие слова,
которые они произносили, звучали тихо. За столом сидели
директорсильо, два писателя и несколько солдат, что-то строчивших в
бумагах. Альферес ходил из угла в угол, время от времени бросая
яростные взгляды на дверь. Фемистокл после битвы при Саламине
не мог бы гордиться собой больше, чем на Олимпийских играх. Донья Консоласьон
Она зевнула, обнажив чёрное нёбо и кривые зубы. Её холодный и злобный взгляд был устремлён на дверь тюрьмы, украшенную непристойными рисунками. Её муж, смягчившийся после победы, уступил её просьбе позволить ей присутствовать при допросе и, возможно, при последующих пытках. Гиена учуяла запах трупа, облизнула губы и заскучала из-за задержки с наказанием.

Кресло губернатора, то самое большое кресло под портретом
Его Величества, пустовало и, казалось, было предназначено для кого-то другого.

Около девяти часов прибыл викарий, бледный, с нахмуренными бровями.


"Ну, ты никого не заставил ждать!" — саркастически сказал альферес монаху.


"Я бы предпочёл не присутствовать," — тихо ответил отец Сальви, не обращая внимания на резкий тон.
"Я очень нервничаю."

«Поскольку никто не пришёл, я решил, что, чтобы не оставлять кресло пустым, ваше присутствие...  Вы уже знаете, что заключённые должны покинуть город сегодня днём».
 «Молодой Ибарра и лейтенант-майор?»
 Альферес указал на тюрьму.

«Там восемь человек, — сказал он. — Бруно умер прошлой ночью в полночь,
но его показания были получены».
 Священник поприветствовал донью Консоласьон, которая ответила зевком и протяжным «а-а-а!».
Монах сел в большое кресло под портретом Его Величества.

"Можем начинать, — сказал он.

"Выведите тех двоих, что в колодках!- приказал альферес своим
самым устрашающим голосом. И, повернувшись к викарию, добавил, изменив тон
:

- Они прикреплены к колодкам с двумя свободными отверстиями!

Для тех, кто интересуется орудиями пыток, мы скажем
что колодки - одни из самых невинных. Отверстия, в которых
закреплены ноги заключенного, находятся на расстоянии чуть больше или меньше, чем
ладонь друг от друга. Оставив два отверстия свободными и поместив ноги заключенного
в отверстия с обеих сторон, положение стало бы напряженным,
так что особенно пострадали бы лодыжки и нижние конечности
должны быть растянуты друг от друга более чем на ярд. Это не убивает мгновенно,
как можно себе представить.

Надзиратель в сопровождении четырёх солдат отодвинул засов и открыл дверь. Из камеры донёсся тошнотворный запах, и в комнату хлынул густой сырой воздух.
густая темнота тюрьмы и, в то же время, стоны и вздохи
были слышны. Солдат зажег спичку, но пламя погасло
в этой зловонной, испорченной атмосфере, и им пришлось ждать, пока воздух
обновится.

В неясном свете свечи можно было различить несколько человеческих фигур
. Это были мужчины, некоторые из них обхватили руками колени и спрятали голову между ними, другие лежали, уткнувшись лицом в землю, кто-то стоял, а кто-то прислонился к стене. Послышался удар и скрип, сопровождаемые ругательствами;  колодки открывали.

Донья Консоласьон наклонилась вперёд, мышцы её шеи напряглись, а взгляд был прикован к полуоткрытой двери.

 Между солдатами вышел Тарсило, брат Бруно.  На нём были наручники.  Его разорванная одежда обнажала хорошо развитые мышцы.  Он дерзко смотрел на жену альфереса.

«Это тот, кто храбрее всех защищался и приказал своим товарищам бежать», — сказал альферес отцу Сальви.


Позади него появилось ещё одно жалкое зрелище: мужчина, который плакал, как ребёнок. Он хромал, а его панталоны были в крови.

- Пощадите, сеньор, пощадите! Я больше не войду во двор куартель!
- воскликнул он.

"Он хитрый малый", - сказал алферес, обращаясь к викарию. "Он
хотел бежать, но получил легкую рану".

"Как тебя зовут?" - спросил альферес, обращаясь к Тарсилу.

«Тарсило Аласиган».

 «Что дон Кризостомо пообещал вам за нападение на казарму?»

 «Дон Кризостомо никогда с нами не общался».

 «Не отрицай!  Ты хотел сделать ему сюрприз!»

 «Ты ошибаешься.  Ты забил нашего отца до смерти.  Мы отомстили за него, и ничего больше». Ищи своих двух солдат!»

Альферес удивлённо посмотрел на сержанта.

"Они на дне той пропасти. Мы сбросили их туда
вчера. Там они и сгниют. А теперь убейте меня! Вы больше ничего не узнаете."

Тишина и всеобщее удивление.

"Ты не собираешься рассказать, кто были твои сообщники?" — угрожающе произнёс альферес, размахивая кнутом.

Презрительная улыбка скривила губы преступника.

 Альферес несколько минут о чём-то тихо переговаривался с викарием. Затем, повернувшись к солдатам, он приказал:

"Отведите его туда, где лежат трупы!"

В углу двора, на старой телеге, пять следующих органов
вместе и наполовину прикрыто грязный кусок рваной рогожкой. Солдат
на страже ходил взад и вперед и постоянно сплевывал.

"Ты узнаешь их?" - спросил альф-терес, приподнимая циновку.

Тарсило не ответил. Он увидел мертвое тело Педро с двумя
другими; один, его родной брат, был изрешечен штыковыми ранами, а
другой, Лукас, все еще с веревкой на шее. Его взгляд стал мрачным, и, казалось, вздох вырвался из его груди.
"Ты знаешь их?" - спросили они его.

Тарсило промолчал........... "Ты знаешь их?" - спросили они его.

Тарсило промолчал.

Раздался свистящий звук, и кнут опустился ему на спину. Он
задрожал, и его мышцы напряглись. Удары повторились,
но Тарсило продолжал оставаться невозмутимым.

"Пусть они бьют его, пока не разрежут на куски или пока он не сделает заявление"
- крикнул альферес в раздражении.

"Тогда говори!" - сказал ему директор Чильо. «Они наверняка
убьют тебя».
Его отвели обратно в зал суда, где другой заключённый молил Бога, скрежеща зубами и дрожа всем телом.

"Ты знаешь этого человека?" — спросил отец Сальви.

"Я вижу его впервые," — ответил Тарсило.
Он с некоторой жалостью посмотрел на другого.

 Альферес ударил его кулаком и пнул ногой.

"Привяжи его к скамье!"
Не снимая окровавленных наручников, его привязали к деревянной скамье. Несчастный огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и его взгляд упал на донью Консоласьон. Он язвительно улыбнулся. Присутствующие удивились, проследили за его взглядом и увидели сеньору. Она
прикусила губу.

"Я никогда не видел более уродливой женщины," — воскликнул Тарсило в наступившей тишине. "Я лучше лягу на эту скамью, как я и делаю
лучше лежать рядом с ней, как альферес».
Муза побледнела.

"Ты собираешься забить меня до смерти, альферес," — продолжил он, "но
сегодня ночью твоя женщина отомстит за меня."

"Заткни ему рот!" — в ярости и дрожа от гнева крикнул альферес.

Казалось, Тарсилу нужен был кляп, потому что, когда он был у него во рту
, в его глазах блеснул луч удовлетворения.

По сигналу алфереса стражник, вооруженный кнутом, приступил к своей
жестокой работе. Все тело Тарсило сжалось. Послышался стон, сдавленный и
продолжительный, несмотря на тряпку, затыкавшую рот.
рот. Он опустил голову. Его одежда была испачкана кровью.

Отец Сальви, бледный, с диким взглядом, с трудом поднялся на ноги,
сделал знак рукой и нетвердыми шагами покинул залу. В
на улице он увидел девушку, прислонившись спиной к стене, твердый,
недвижимое, слушать внимательно, глядя в пространство, ее мраморовидного
руки вытянуты вдоль старой стены. Солнце светило прямо на нее
. Она считала, казалось, не дыша, резкие удары
и прислушивалась к этому душераздирающему стону. Она была сестрой Тарсило.

Тем временем в зале продолжалась сцена. Несчастный
парень, охваченный болью, замолчал и ждал, когда его
каратели устанут. Наконец, солдат, задыхаясь, опустил свою
руку. Алферес, бледный от гнева и изумления, подал знак
, чтобы они развязали его.

Затем донья Консоласьон встала и что-то прошептала своему мужу на ухо
. Он кивнул головой, показывая, что понял.

«Да пойдёт он к чёрту!» — сказал он.

Филиппинцы знают, что это значит. На тагальском это называется
тимбейн. Мы не знаем, кто мог быть изобретателем этого
способ наказания, но мы считаем, что он, должно быть, жил
давным-давно. В центре двора суда стояла живописная
каменная стена, грубо сложенная из булыжников, вокруг колодца.
Простой бамбуковый механизм в виде рычага служит для того, чтобы
выкачивать мерзкую, грязную и дурно пахнущую воду. Там
собирались разбитые тарелки, мусор и всякая нечисть, поскольку
колодец был обычным местом, куда выбрасывали всё, что люди
считали ненужным. Предмет, который попал не в то место, каким бы хорошим он ни был, был
после этого он, несомненно, был потерян. Однако колодец так и не закрыли.
Временами заключённых приговаривали спускаться в него и углублять его,
не потому, что считалось, что эта работа принесёт какую-то пользу,
а потому, что работа была очень трудной. Если заключённый спускался в колодец хотя бы раз, он неизменно подхватывал лихорадку, от которой умирал.

 Тарсило твёрдо наблюдал за всеми приготовлениями солдат. Он был очень бледен, его губы дрожали или шевелились, произнося молитву. Высокомерие, с которым он вёл себя в отчаянии, казалось, исчезло.
или, по крайней мере, ослабел. Несколько раз он склонял голову,
устремлял взгляд в землю, смиряясь со своими страданиями.

Его отвели по одну сторону каменной стены. Донья Консоласьон последовала за ним,
улыбаясь. Несчастный с завистью посмотрел на груду
мертвых тел, и из его груди вырвался вздох.

"Говорите сейчас же!" - снова сказал директор Чилло. "Они, конечно, утопят
вас. По крайней мере, умри, не испытав таких мучений».
«Когда ты выберешься отсюда, ты умрёшь», — сказал куадерильеро.

Они Он вынул кляп у него изо рта и подвесил его за ноги. Ему пришлось нырнуть головой вниз и некоторое время оставаться под водой, как ведру, только человека оставляют под водой на более долгое время.

 Альферес пошёл искать часы, чтобы считать минуты.

 Тем временем Тарсило висел, его длинные волосы развевались на ветру, а глаза были полузакрыты.

«Если вы христиане, если у вас есть сердце, — тихо взмолился он, — опустите меня вниз и ударьте головой о стену, чтобы я умер.  Бог вознаградит вас за такое доброе дело...  Возможно, однажды вы
окажется в таком же затруднительном положении, как и я сейчас».
Альферес вернулся и с часами в руках стал наблюдать за спуском.

"Медленно, медленно!" — кричала донья Консоласьон, не сводя глаз с бедняги. "Будь осторожен!"

Шест опускали медленно. Тарсило терся о выступающие камни и грязные растения, росшие в расщелинах. Затем шест перестал двигаться. Альферес считал секунды.

 «Вверх!» — сухо скомандовал он через полминуты.

 Серебристая мелодия капель воды, падающих обратно в колодец, возвестила о возвращении несчастного на свет.
Груз на конце рычага был тяжёлым, и он быстро поднялся.
Грубые куски камня и галька, оторвавшиеся от стен, с плеском упали на дно.

Его лицо и волосы были в грязи, тело было мокрым и покрытым каплями воды.
Он снова предстал перед молчаливой толпой. От ветра он дрожал от холода.

«Ты хочешь сделать заявление?» — спросили они его.

«Позаботься о моей сестре!» — пробормотал несчастный, умоляюще глядя на куадерильеро.


 Бамбуковый шест снова заскрипел, и осуждённый снова исчез.
 Донья Консоласьон заметила, что вода осталась
всё ещё. Альферес считал до минуты.

 Когда Тарсило снова поднялся, его лицо было багровым, а черты лица — напряжёнными. Он взглянул на стоявших вокруг и не отводил взгляда своих налитых кровью глаз.

"Вы сделаете заявление?" — снова раздражённо спросил альферес.

 Тарсило покачал головой, и его снова усадили. Его веки были почти сомкнуты, а глаза смотрели на белые облака, плывущие по небу. Он вытянул шею, чтобы не потерять из виду дневной свет,
но вскоре оказался под водой. Эта грязная завеса скрыла от него весь мир.

Прошла минута. Муза увидела, как к поверхности воды поднимаются большие пузырьки воздуха.
- Он хочет пить, - сказала она, смеясь.

Вода снова стала гладкой. - Он хочет пить. - Он хочет пить. - Он хочет пить, - сказала она, смеясь.

Вода снова была гладкой.

На этот раз прошло полторы минуты, когда алферес подал
сигнал.

Черты Тарсилы больше не были искажены. Полуоткрытые веки
показывали белки его глаз. Из его рта потекла мутная вода, смешанная с кровью. Дул прохладный ветер, но его тело больше не дрожало.

 Присутствующие, бледные и напуганные, молча переглядывались. Альферес подал знак, чтобы они сняли его с того места, где он лежал.
повесив трубку, она на несколько мгновений отошла в сторону. Донья Консоласьон а
несколько раз поднесла зажженный кончик своей сигары к голым ногам
Тарсильо, но его тело не дрогнуло. Он погасил свет.

"Он был задушен сам", - прошептал cuaderillero. "Смотри Как его
язык повернулся, как будто он хотел проглотить ее".

Другой пленник, дрожа и обливаясь потом, созерцал
происшествия. Как сумасшедший, он огляделся.

Этот прапорщик доктор приказал directorcillo, чтобы допросить его.

- Сеньор, сеньор, - простонал он. - Я расскажу вам все, что вы пожелаете.

- Хорошо. Давайте посмотрим! Как вас зовут?

"Andong, Se;or!"

- Бернардо ... Леонардо ... Рикардо ... Эдуардо. Gerardo ... или что?"

- Андонг, сеньор, - повторил имбецил.

- Называйте его Бернардо или как вам больше нравится, - сказал альферес, решив
больше не заморачиваться по этому поводу.

- Какая фамилия? - спросил я.

Мужчина испуганно посмотрел на него.

"Как тебя зовут? Что ты добавляешь к имени Андонг?"

"Ах, сеньор! Андонг Медио-тонто (полудурак), сеньор."

Стоявшие вокруг не смогли удержаться от смеха. Сам альферес
остановился.

"Какое тебе до этого дело?"

«Секатор для кокосовых пальм, сеньор, и слуга для моей тёщи».

«Кто приказал тебе напасть на казарму?»

 «Никто, сеньор».

 «Что значит «никто»? Не ври, или мы бросим тебя в колодец. Кто приказал тебе это сделать? Говори правду».

 «Это правда, сеньор».

 «Кто?»

«Кто?»

 «Я спрашиваю, кто приказал тебе поднять бунт».

 «Какой бунт, сеньор?»

 «Тот, что был прошлой ночью, когда ты был во дворе трибунала».

 «Ах, сеньор!» — воскликнул Андонг, краснея.

 «Кто был в этом виноват?»

«Моя тёща, сеньор».
За этим ответом последовал удивлённый смешок. Альферес остановился и пристально посмотрел на простого крестьянина, который решил, что его слова были
произвело хороший эффект. Оживившись, он уже собирался продолжить, но его прервал свист кнута.

"В тюрьму!" — приказал альферес. "Сегодня же отправьте его в столицу."






Глава XXXVIII

ПРОКЛЯТЫЕ.


Новость о том, что заключённые собираются уезжать, быстро распространилась по городу. Сначала эта новость была воспринята с ужасом; потом начались
слезы и причитания.

 Члены семей заключённых бегали туда-сюда как угорелые.
Они ходили из монастыря в казарму, из казармы в трибунал и, не найдя нигде утешения, заполнили
воздух с криками и стонами. Священник заперся, потому что он был
плохо. Этот прапорщик доктор увеличил его охранники, которые получили просителей
прикладами своих ружей. Гобернадорсильо, бесполезное существо,
в любом случае, казался еще более глупым и бесполезным, чем когда-либо.

Солнце палило вовсю, но ни одна из несчастных женщин, которые были здесь.
собравшиеся перед зданием cuartel, не думали об этом. Дорай, весёлая и счастливая жена дона Филипо, бродила по улицам с маленьким ребёнком на руках. Оба плакали.

"Уйди с солнца," — говорили ей. "Твой сын подхватит лихорадку."

«Какой смысл в его жизни, если у него нет отца, который мог бы его воспитать?» — ответила удручённая женщина.

 «Ваш муж невиновен. Возможно, он вернётся».

 «Да, когда мы будем в могиле».

 Капитана Тинай плакала и звала своего сына Антонио. Отважная
 Капитана Мария смотрела на маленькую решётку, за которой находились её близнецы, её единственные сыновья.

Там же была и теща секатора кокосовых пальм. Она
не плакала; она ходила взад и вперед, жестикулируя, в рубашке с закатанными рукавами
и обращалась к публике с речью.

"Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?" - сказала она. "Они арестовывают моего
Андонга ранили, заковали в кандалы и увезли в столицу
только потому, что он оказался во дворе казармы.
Но мало кто сочувствовал мусульманке-свекрови.

"Во всём виноват дон Кризостомо," — вздохнула одна женщина.

Школьный учитель тоже бродил в толпе. Сеньор Хуан
больше не потирал руки и не держал в руках рулетку и отвес.
Он услышал плохие новости и, верный своему обычаю
относиться к будущему как к уже произошедшему, был одет в траур по
поводу смерти Ибарры.

В два часа пополудни открытая телега, запряженная двумя волами,
остановилась перед трибуналом.

Телегу окружила толпа. Они хотели ее уничтожить.

"Не делайте этого!" - сказала капитан Мария. "Вы хотите, чтобы они шли пешком?"

Это замечание остановило родственников заключенных. Двадцать солдат
вышли и окружили повозку. Затем привели пленников.

 Первым был дон Филиппо; он был связан. Он поприветствовал жену с улыбкой. Дорай горько заплакала, и двум солдатам пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать её от объятий с мужем. Антонио, сын
Следующим появился капитан Тинай, который плакал как ребёнок, и от этого семья заплакала ещё сильнее.
Дурак Андонг разрыдался, увидев свою тёщу, виновницу его несчастья.
Альбино, бывший студент семинарии, вышел со связанными руками, как и сыновья-близнецы капитана Марии.
Эти трое юношей были серьёзными и мрачными. Последним пришёл Ибарра. Молодой человек был бледен. Он
огляделся в поисках лица Марии Клары.

"Это тот, кто виноват!" - закричало множество голосов. "Он виноват!
и он выйдет на свободу".

«Мой зять ничего не сделал, а его уже заковали в наручники».

Ибарра повернулся к стражникам.

"Свяжите меня, и свяжите как следует, локоть к локтю," — сказал он.

"У нас нет приказа."

"Свяжите меня!"

Солдаты подчинились.

Появился альферес верхом на коне, вооружённый до зубов. За ним последовали ещё десять или пятнадцать солдат.

 У каждого из заключённых в толпе была своя семья, которая молилась за него, плакала и звала его самыми нежными именами.  Ибарра был единственным исключением.  Даже сам сеньор Хуан и школьный учитель исчезли.

 «Что ты сделал с моим мужем и сыном?» — спросила Дорей у Ибарры.
 «Видите моего бедного мальчика! Вы лишили его отца!»
 Горе людей сменилось гневом по отношению к молодому человеку, которого обвинили в том, что он спровоцировал беспорядки. Альферес отдал приказ уходить.

  «Ты трус! — крикнула свекровь Андонга Ибарре. — Пока другие сражались за тебя, ты прятался. Трус!»

«Будь ты проклят!» — крикнул старик, следовавший за ним. «Будь проклято золото, которое твоя семья копила, чтобы нарушить наш покой! Будь он проклят! Будь он проклят!»

«Да повесят тебя, еретик!» — воскликнул один из родственников Альбино. И
не в силах сдержаться, он поднял камень и бросил его в Ибарру.

 Его примеру быстро последовали другие, и на несчастного юношу обрушился град из пыли и камней.

 Ибарра стойко переносил все это, без гнева, без жалоб — несправедливая месть страдающих сердец. Так он попрощался со своим городом, центром всех его привязанностей. Он склонил голову. Возможно, он думал о другом человеке, которого гнали по улицам Манилы, о старухе, упавшей замертво при виде головы своего сына. Возможно, он думал об истории
Элиас стоял перед его глазами.

Кортеж медленно двигался дальше.

Из тех, кто выглядывал из нескольких открытых окон, больше всего сострадания к несчастному юноше проявляли равнодушные и любопытные. Все его друзья спрятались;да, даже капитан Базилио, который запретил своей дочери Синанг плакать.

Ибарра увидел тлеющие руины своего дома, дома его отца, где он родился, где провёл самые счастливые дни своего младенчества и детства. Слёзы, которые он так долго сдерживал, хлынули наружу.
слёзы брызнули из его глаз. Он склонил голову и заплакал, заплакал, не имея возможности скрыть свои слёзы, ведь он был связан по рукам и ногам. И это горе не пробудило ни в ком сострадания. Теперь у него не было ни родины, ни дома, ни любви, ни друзей, ни будущего.

 С высоты человек наблюдал за похожем на похороны караваном. Он был стар,
бледен, худ, закутан в шерстяное одеяло и устало опирался на трость. Это был старый Тасио, который, как только узнал о случившемся, хотел встать с постели и прийти на помощь, но силы ему не позволили. Старик провожал взглядом повозку, пока она не скрылась из виду.
Он исчез вдали. Некоторое время он стоял, задумавшись и опустив голову; затем он поднялся и с трудом побрёл по дороге к своему дому, отдыхая на каждом шагу.

На следующий день пастухи нашли его мёртвым на пороге его уединённого жилища.







Глава XXXIX
МАРИЯ КЛАРА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ.


Капитан Тьяго был очень счастлив. За всё это ужасное время никто не
позаботился о нём. Его не арестовали, не отлучили от церкви, не
подвергли судебным разбирательствам, пыткам электрическим током,
постоянным горячим ваннам для ног в подземных камерах и ничему подобному.
другие наказания, хорошо известные некоторым людям, которые называют себя цивилизованными. Он вернулся в свой дом в Маниле. Те, кто был друзьями капитана, — ведь он отказался от всех своих филиппинских друзей, как только они попали под подозрение правительства, — тоже вернулись домой после нескольких дней отпуска, проведённых в правительственных зданиях. Генерал-губернатор лично приказал этим людям покинуть свои дома, так как считал неуместным, чтобы они оставались в них во время большой опасности.

Капитан Тьяго был переполнен благодарностью, но он не знал, кому именно он обязан такой благосклонностью.
Тётя Изабель приписывала это чудо Деве Антиполо, Деве Розария или, по крайней мере, Деве Кармен.
Самое меньшее, что она могла признать, — это то, что чудо произошло благодаря Богоматери из Кореи.
По мнению тёти, чудо, несомненно, произошло благодаря одной из этих дев. Капитан
Тьяго не стал отрицать, что это было чудо, но добавил:

 «Я не верю, Изабель, что Дева Антиполо могла сделать это в одиночку.  Мои друзья помогли мне; мой будущий зять,
Сеньор Линарес, как вы знаете, шутил с самим сеньором Антонио Кановасом, чей портрет мы видели в «Иллюстрасьоне».
И этот добрый человек не мог сдержать улыбку каждый раз, когда слышал
какие-нибудь важные новости об этом событии. И на то были веские причины. Ходили слухи, что Ибарру собираются повесить; что, несмотря на отсутствие многих доказательств, наконец-то появилось одно, которое могло подтвердить обвинение; и что опытные рабочие заявили, что, по сути, здание школы можно было бы выдать за форт или укрепление. Даже если в некоторых частях были недочёты,
Это было всё, чего можно было ожидать от невежественных индейцев. Эти слухи
успокоили капитана и заставили его улыбнуться.

 Как капитан и его кузина, тётя Изабель, придерживались разных
мнений о чуде, так и другие друзья семьи разделились на два лагеря:
те, кто поддерживал чудотворца, и те, кто поддерживал правительство.
Однако вторая группа была довольно малочисленной. Чудотворцы делились на несколько фракций:
настоятель Бинондо, женщина, продававшая восковые свечи, и глава одного из братств.
все видели в этом чуде руку Божью, направленную Девой из Розария. Китайский торговец свечами, который снабжал Капитана всем необходимым, когда тот отправлялся в паломничество в Антиполо, говорил, обмахиваясь веером и покачивая ногой:

"Что за глупости ты несёшь? Это всё принадлежит Деве Антиполо. Она может гораздо больше: другие на такое не способны. Ни один долбаный плоскогуб не скажет на этом долбаном пиджине ни одного долбаного слова.
Другой человек.
Капитан Тиаго очень уважал китайца и считал его пророком и врачом. Осмотрев руку своей покойной жены на шестом месяце беременности, он пророчествовал:

«Если этот человек не станет мужчиной и не умрёт, то станет очень хорошей женщиной».
Так и случилось, что Мария Клара пришла на эту землю и исполнила пророчество китайца.

Капитан Тьяго, будучи человеком рассудительным и робким, не мог решить вопрос о чуде так же легко, как троянский Парис. Он не мог
отдать предпочтение одной из Девственниц из страха обидеть кого-нибудь другого
из них, что могло привести к печальным последствиям. "Благоразумие", - сказал он себе.
"Осторожность". "Будьте благоразумны! Давайте не потеряем все сейчас".

Он был в эпицентре этих сомнений, когда партия в пользу
Прибыло правительство или правительственная партия, а именно: донья Викторина,
дон Тибурсио и Линарес.

Донья Викторина говорила за всех троих, а также за себя.
Она упомянула о визитах Линареса к губернатору
генералу и неоднократно подчеркивала преимущества, которые дает родство с высокопоставленным лицом.

В течение нескольких последних дней она пыталась говорить по-андалузски, заменяя
букву d во всех словах на s, а s на z. Никто не мог
выбить эту идею у неё из головы; она бы предпочла сначала лишиться передних локонов.

«Да, — сказала она, говоря об Ибарре. — Этот парень вполне заслуживает всего, что ему грозит. Я так и сказала тебе, когда увидела его в первый раз. Я сказала тебе, что он флибустьер. Что тебе сказал генерал, кузен? Что он сказал? Какие новости ты ему сообщил об Ибарре?»

Видя, что брат замешкался в своем ответе, она пошла дальше, направляя
ее слова капитану Тьяго.

"Поверьте мне, если они осудят его, на что можно надеяться, это произойдет
через моего кузена ".

"Se;ora, Se;ora!" protested Linares.

Но она не дала ему на это времени.

«О, какой же ты оказалась дипломатичной! Но мы все знаем, что ты — советник генерал-губернатора, что он не может без тебя жить. Ах! Как же я рада тебя видеть, Кларита».
Мария Клара казалась бледнее обычного, хотя уже полностью оправилась от болезни. Грустно улыбнувшись, она подошла и поприветствовала донью Викторину официальным поцелуем.

После обмена обычными приветствиями Донья продолжила свою фальшивую андалузскую речь.


"Мы пришли навестить тебя. Ты был спасён благодаря усилиям своих друзей," — многозначительно взглянув на Линареса.

«Бог защитил моего отца», — тихо сказала девочка.

 «Да, Кларита, но время чудес давно прошло.  Как говорят у нас, испанцев: "Не надейся на Деву Марию и спасайся бегством"».
 «Дру--г--гой путь», — сказал доктор, поправляя её крылатую фразу.

Капитан Тьяго, который еще не нашел возможности сказать ни слова,
осмелился спросить ее, уделяя большое внимание ее ответу: "Так вы,,
Донья Викторина, верите, что Пресвятая Дева...?"

- Именно за этим мы и пришли, чтобы поговорить с вами о Пресвятой Деве.
— ответила она, указывая на Марию Клару. — Нам нужно кое-что обсудить.
Девушка поняла, что ей следует удалиться. Она нашла предлог и ушла, опираясь на мебель по пути.

 То, что было сказано во время последовавшего за этим разговора, было настолько низким и подлым, что мы предпочитаем опустить это. Достаточно сказать, что, когда они уходили, все были счастливы и что капитан Тьяго впоследствии сказал своему кузену:

«Изабель, сообщи в ресторан, что мы собираемся устроить завтра фиесту. Ты должна подготовить Марию к свадьбе в кратчайшие сроки».

Тётя Изабель удивлённо посмотрела на него.

"Вот увидишь! Когда сеньор Линарес станет нашим зятем, все дворцы будут открыты для нас. Они будут нам завидовать; они все умрут от зависти."

И вот в восемь часов вечера следующего дня дом капитана Тьяго снова был полон гостей, только на этот раз среди мужчин, которых он пригласил, были либо испанцы, либо китайцы, а прекрасный пол представляли испанки, родившиеся на Пиренейском полуострове или на Филиппинах.

Там была большая часть наших знакомых: отец Сибила,
Отец Сальви и несколько других францисканцев и доминиканцев, старый лейтенант Гражданской гвардии сеньор Гевара, ещё более меланхоличный, чем обычно; альферес, который в тысячный раз рассказывал о своей битве, чувствуя себя на голову выше всех и настоящим Дон Жуаном Австрийским, теперь лейтенантом в звании командира; де Эспаданья, который смотрел на первого с уважением и страхом и избегал его взгляда; и возмущённая донья Викторина. Линареса ещё не было.
Поскольку он был очень важной персоной, было уместно, что он
прибыл позже остальных.

Мария Клара, предмет всех сплетен, была в центре внимания группы женщин. Она церемонно поприветствовала их и приняла у себя,
но не избавилась от печального выражения лица.

"Пф!" — сказала одна из девушек. "Заносчивая!"

"Милая крошка," — ответила другая, "но он мог бы выбрать кого-нибудь поумнее."

"Все дело в деньгах; он симпатичный парень и продает себя за
хорошую цену".

В другой части комнаты они разговаривали примерно так:

"Выйти замуж, когда ее бывшего жениха вот-вот повесят!"

"Я называю это благоразумием : иметь кого-то под рукой в качестве замены".

Возможно, юная дева услышала эти слова, когда сидела в кресле неподалёку, расставляя цветы на подносе, потому что было видно, как дрожит её рука.
Она побледнела и несколько раз прикусила губу.

 Мужчины разговаривали громко. Естественно, они были в курсе последних событий. Все говорили, даже
дон Тибурсио, за исключением отца Сибилы, который хранил презрительное молчание.

«Я слышал, что ваше преосвященство покидает город, отец Сальви?» — спросил новоиспечённый лейтенант, который стал более дружелюбным благодаря звезде на рукаве.

"Мне больше нечего делать в Сан-Диего. Я теперь на постоянной основе обосновался
в Маниле... а вы?"

"Я тоже уезжаю из города", - ответил бывший алферес, выпрямляясь
. "Правительству нужно, чтобы я принял командование летучей колонной, чтобы
очистить провинции от флибустьеров".

Монах Сальви оглядел его с головы до ног и полностью повернулся к нему спиной
.

«Известно ли уже наверняка, что станет с лидером революционеров?» — спросил государственный служащий.

 «Вы имеете в виду Кристобаля Ибарру?» — спросил другой.  «Что самое
«Скорее всего, его повесят, как это было в 172 году».
«Его сошлют», — сухо сказал старый лейтенант.

«Сошлют! Не более того! Но это будет пожизненная ссылка!» — воскликнули несколько человек одновременно.

«Если бы этот молодой человек, — продолжил лейтенант Гевара громким голосом, — был более осторожным; если бы он меньше доверял некоторым людям, с которыми переписывался; и если бы офицеры не придали слишком большое значение тому, что было написано, — если бы не всё это, молодой человек наверняка остался бы на свободе».

Это заявление старого лейтенанта и тон его голоса вызвали
большое удивление в комнате. Те, кто его услышал, не знали, что
сказать. Отец Сальви отвернулся, возможно, чтобы не
встречаться взглядом с мрачным стариком. Мария Клара уронила
цветы и сидела неподвижно. Отец Сибила, который умел
молчать, оказался единственным, кто умел задавать вопросы.

«Вы имеете в виду письма, сеньор Гевара?»
«Я говорю то, что мне сказал адвокат подсудимого. Он взялся за
рассматривали дело с усердием и интересом. Помимо нескольких двусмысленных строк, которые
этот молодой человек написал молодой женщине перед отъездом в Европу,
они не нашли никаких доказательств, подтверждающих обвинение. В этих нескольких строчках
офицеры увидели план и угрозу правительству".

"А как насчет заявления, сделанного бандитом перед смертью?"

«Это заявление не подтвердилось, поскольку, по словам самого бандита, заговорщики никогда не общались с молодым человеком, а только с одним из них, Лукасом, который был врагом Ибарры, как они и говорили».
удалось доказать, и который покончил с собой, возможно, из-за угрызений совести.
Было доказано, что бумаги, найденные у покойного, были поддельными, поскольку почерк был похож на почерк Ибарры семилетней давности, но не на сегодняшний почерк. Этот факт свидетельствует о том, что бумаги были скопированы с письма, использованного в качестве улики против него. Кроме того, его адвокат говорит, что, если бы Ибарра не признал подлинность письма, он мог бы многое для него сделать. Но при виде письма молодой человек побледнел, пал духом и признал, что написал его.

"Вы говорите, - спросил францисканец, - что письмо было адресовано
молодой женщине? Как оно попало в руки офицеров?"

Лейтенант не ответил. Мгновение он смотрел на брата Сальви
а затем ушел, нервно теребя кончик своей седой бороды.
Тем временем другие комментировали что-то вроде этого:

"Вот ты видишь руку Божью!" - сказал один. «Даже женщины его ненавидят».
 «Он сжёг свой дом, думая, что таким образом спасётся. Но он не рассчитал с хозяином — то есть со своей querida, [23] со своей
его бабай", - [23] добавил другой, улыбаясь. "Это Божий промысел. Сантьяго
защищает Испанию!"

Старый армейский офицер остановился и подошел к Марии Кларе. Она
прислушивалась к разговору, неподвижно сидя на своем месте. Цветы
стояли у ее ног.

"Вы очень благоразумная молодая женщина", - сказал ей старый лейтенант
тихим голосом. «Ты молодец, что отдала письмо...
Так ты обеспечишь себе спокойное будущее».
 Тусклым взглядом, кусая губы, она смотрела ему вслед.  К счастью, в этот момент мимо неё прошла тётя Изабель.  Мария Клара
Она собрала достаточно сил, чтобы ухватиться за платье тёти.

"Тётя," — пробормотала она.

"Что с тобой?" — испуганно спросила та, увидев лицо молодой женщины.

"Отведи меня в мою комнату!" — взмолилась она, цепляясь за руку старухи, чтобы подняться на ноги.

"Ты больна, дитя мое? Ты, кажется, потеряла все свои силы. Что
С тобой такое?"

"У меня немного болит живот... толпа в зале... так много
света... Мне нужно отдохнуть. Скажи отцу, что я иду спать.

- Тебе холодно! Хочешь чаю?

Мария Клара отрицательно покачала головой. Она закрыла дверь своей комнаты
и заперла ее, и, когда силы оставили ее, она упала на пол,
у ног статуи, рыдая и рыдая:

"Мама, мама, моя мама!"

Лунный свет лился через открытое окно и дверь, которые вели
на азотею.

Оркестр продолжал играть веселые вальсы. Из её спальни доносились смех и гул разговоров. Несколько раз её семья, тётя Изабель, донья Викторина и даже Линарес стучали в её дверь, но Мария Клара не двигалась с места. В горле у неё что-то булькало.

Шли часы. Удовольствия за столом закончились, и начались танцы. Её маленькая свеча догорела, но девушка неподвижно лежала на полу, и на неё падал лунный свет у подножия образа Девы Марии.

 Постепенно шум в доме стих, свет погас, и тётя Изабель снова постучала в дверь её комнаты.

"Давайте оставим её, она спит," — сказала тётя. «В её возрасте, когда её ничто не беспокоит, она спит как убитая».
Когда всё снова стихло, Мария медленно поднялась и огляделась по сторонам
она. Она увидела азотею и маленькие вьющиеся растения, купающиеся в
меланхоличном свете луны.

"Мирного будущего! Спит как убитый! - тихо пробормотала она.
и повернулась в сторону азотеи.

В городе было тихо. В тишине ночи был слышен только шум проезжающих изредка экипажей
по деревянному мосту,
в то время как спокойные воды реки отражали лунный свет.

Девушка подняла глаза к чистому небу цвета сапфира. Она медленно сняла кольца, гребни для волос, серьги и
Она вынула брошь из декольте и положила её на балюстраду азотеи.
Затем она посмотрела на реку.

 У причала на берегу реки позади дома остановилась лодка, гружённая рисовой травой. Один из двух мужчин, которые управляли лодкой, поднялся по каменным ступеням, перепрыгнул через стену, и через несколько секунд послышались шаги на азотее.

Мария Клара увидела, как он замер, заметив её, но лишь на мгновение.
 Мужчина медленно подошёл и остановился в трёх шагах от девушки.
 Мария Клара отступила назад.

«Кристофоро!» — воскликнула она в ужасе.

 «Да, я Кристофоро!» — ответил молодой человек серьёзным тоном.  «Враг, человек, у которого есть все основания ненавидеть меня, Элиас, помог мне выбраться из тюрьмы, в которую меня бросили друзья».
 После этих слов воцарилась тишина.  Мария Клара опустила голову и руки.

Ибарра продолжил:

"У тела моей матери я поклялся сделать тебя счастливой,
какой бы ни была моя судьба. Ты можешь нарушить свою клятву; она не была твоей матерью. Но я, её сын, свято чту её память и
подвергаясь большому риску, я пришел сюда, чтобы исполнить свою клятву. Судьба
позволяет мне поговорить с тобой лично. Мария, мы больше не увидимся.
друг друга. Вы молоды, и, возможно, когда-нибудь ваша совесть сможет
обвинить вас.... Я пришел сказать вам перед отъездом, что прощаю
вас. А теперь, будьте счастливы, и до свидания!"

Ибарра попытался уйти, но девушка остановила его.

«Кризостомо! — сказала она. — Бог послал тебя, чтобы спасти меня от отчаяния... Услышь меня и осуди меня!»
Ибарра хотел мягко отстраниться от неё.

"Я пришёл, — сказал он, — не для того, чтобы призвать тебя к ответу... Я пришёл, чтобы даровать тебе покой."

"Я не хочу покоя, который ты мне даешь. Я подарю себе сам.
Покой. Ты презираешь меня, и твое презрение сделает мою жизнь горькой
до самой смерти".

Ибарра увидел отчаяние бедной девушки и спросил ее, чего она желает.

"Чтобы ты поверила, что я всегда любил тебя".

Кризостомо горько улыбнулся.

"Ах! Ты сомневаешься во мне, ты сомневаешься в друге своего детства, который никогда не скрывал от тебя ни одной мысли, — с горечью воскликнула она. — Я
понимаю тебя. Когда ты узнаешь мою историю, историю, которую мне рассказали во время болезни, ты пожалеешь меня и больше не будешь
Почему ты не позволил мне умереть на руках у моего невежественного врача? Мы с тобой были бы
тогда счастливее.
Мария Клара немного помолчала, а затем продолжила:

"Ты сомневался во мне; ты хотел, чтобы моя мать простила меня.
В одну из тех мучительных ночей мужчина открыл мне имя моего
настоящего отца и запретил мне любить тебя... если только мой истинный отец
не простит тебя за оскорбление, которое ты ему нанес.
Ибарра отпрянул и в ужасе посмотрел на девушку.

"Да," — продолжила она. "Этот человек сказал мне, что не может позволить нам
Он не мог жениться, потому что не позволяла совесть, и он оказался бы вынужденным опубликовать правду, рискуя вызвать большой скандал, ведь мой отец...
И она едва слышно прошептала молодому человеку на ухо какое-то имя.

"Что мне было делать?" Должен ли я ради своей любви пожертвовать памятью о
матери, честью человека, который по простоте душевной считает себя
моим отцом, и добрым именем моего настоящего отца? Смог бы я
сделать это, не вызвав у тебя презрения?
"Но где доказательства? У тебя есть доказательства?
Тебе нужны доказательства!" — воскликнул Кризостомо, глубоко
взволнованный.

Девушка достала из-за пазухи два письма.

"Два письма моей матери: два письма, написанные в раскаянии перед тем, как
я родилась. Возьми их, прочитай, и ты увидишь, как она проклинала меня и желала мне смерти, которую мой отец тщетно пытался вызвать с помощью лекарств.
Эти письма были забыты в доме, где он жил;
один человек нашёл их и сохранил. Они отдали бы их мне только в обмен на твоё письмо... чтобы убедиться, как они сказали, что я
не выйду за тебя замуж без согласия моего отца. С того
времени, как я начала носить их на груди вместо твоего письма, мой
Сердце моё похолодело. Я пожертвовала тобой, я пожертвовала своей любовью... Что бы человек не сделал ради мёртвой матери и двух живых отцов?
Подозревала ли я, как они собирались использовать твоё письмо?
Ибарра упал ниц. Мария Клара продолжила:

"Что мне оставалось? Могла ли я сказать тебе, кто мой отец? Могла ли я
Я прошу тебя вымолить прощение у того, кто так сильно желал моей смерти и кто заставил страдать твоего отца.  Мне ничего не оставалось, кроме как
хранить тайну и умереть в страданиях...  Теперь, друг мой,
ты знаешь печальную историю твоей бедной Марии.  Ты всё ещё будешь
презрительная улыбка в ее адрес?

"Мария, ты святая".

"Теперь я счастлив, что ты мне веришь".

"Однако", - добавил молодой человек, меняя тон. "Я слышала, что
ты собираешься жениться".

"Да", - всхлипнула девушка. "Мой отец потребовал от меня этой жертвы. Он
кормил меня и любил меня, хотя это не было его обязанностью. Я отдаю ему этот долг благодарности, заверяя его в том, что с этим новым родственником у него всё будет хорошо, но...

"Но?"

"Я не забуду клятвы верности, которые я дала тебе."

"Что ты собираешься делать?" — спросил Ибарра, пытаясь прочесть что-то в её глазах.

«Будущее туманно, а судьба скрыта во мраке. Я не знаю, что мне делать; но я знаю, что могу полюбить только один раз и что без любви я никогда никому не буду принадлежать. А ты, что будет с тобой?»
 «Я всего лишь беглец... Я убегаю. Очень скоро они узнают о моём побеге, Мария...»

Мария Клара обвила руками шею своего возлюбленного, несколько раз поцеловала его в губы, обняла его, а затем, резко отстранившись, сказала:


"Беги! беги! Прощай!"

Ибарра посмотрел на неё сверкающими глазами, но она сделала знак, и он
ушел, шатаясь, как пьяный. Он снова перемахнул через
стену и вошел в банк. Мария Клара, облокотившись на дверной косяк,
смотрела ему вслед.

Элиас снял шляпу и низко поклонился.






ГЛАВА XL

ПОГОНЯ НА ОЗЕРЕ.


«Послушайте, сеньор, мой план, — сказал Элиас, когда они направились на баркасе в сторону Сан-Мигеля. Я пока спрячу вас в доме моего друга в Мандалуйонге. Я принесу вам все ваши деньги, которые я копил и хранил для вас у подножия старого дерева балити, в таинственной гробнице вашего деда. Вы должны покинуть страну».

«Уехать в чужую страну?» — перебил его Ибарра.

 «Чтобы спокойно прожить оставшиеся дни. У тебя есть друзья в Испании, ты богат, ты можешь добиться помилования. Во всяком случае, чужая страна для тебя лучше, чем твоя собственная».
 Кризостомо не ответил. Он молча размышлял.

Как раз в этот момент они добрались до Пасига, и барка поплыла вверх по течению. По Испанскому мосту на большой скорости скакал всадник, и послышался протяжный резкий свист.

"Элиас," — ответил Ибарра, — "своими несчастьями ты обязан моей семье;
ты уже дважды спасла мне жизнь; я обязан вам не только благодарность, но и
реституция удачу. Вы мне советуете ехать на чужую землю
и жить; тогда пойдем со мной и мы будем жить как братья. Здесь,
ты тоже несчастен".

Элиас печально ответил:

"Невозможно! Это правда, что я не могу ни любить, ни быть счастливым в своей стране; но я могу страдать и умереть в ней и, возможно, умереть за неё; это уже кое-что. Пусть несчастье моей страны станет моим собственным несчастьем.
Поскольку нас не объединяет ни одна благородная мысль и наши сердца не бьются в унисон при упоминании одного-единственного слова, пусть хотя бы
общее горе объединяет меня с моими соотечественниками; по крайней мере, позвольте мне поплакать
вместе с ними над нашим горем; пусть одно и то же горе гнетет все наши сердца".

- Тогда почему вы советуете мне уехать?

«Потому что в других странах ты можешь быть счастлив, а я нет; потому что ты не создан для страданий и потому что ты возненавидел бы свою страну,
если бы однажды увидел причину своего несчастья. А ненавидеть
свою страну — величайшее несчастье».
«Ты несправедлив ко мне», — воскликнул Ибарра с горьким упреком. «Ты забываешь, что я едва успел приехать и уже забочусь о его благополучии».

«Не обижайтесь, сеньор. Я не упрекаю вас. Дай Бог, чтобы все могли вам подражать. Но я не прошу невозможного, и вы не должны обижаться, если я скажу вам, что ваше сердце вас обманывает. Вы любите свою страну, потому что ваш отец научил вас любить её; вы любите её, потому что в ней были ваша любовь, ваше счастье, ваша молодость; потому что она улыбалась вам и потому что до сих пор она не поступала с вами несправедливо». Вы любите свою страну, как мы все любим то, что делает нас счастливыми. Но в тот день, когда вы увидите себя нищим, оборванным,
голодный, преследуемый, осуждаемый и преданный своими соотечественниками,
в тот день ты проклянешь себя, свою страну и всех вокруг.
"Твои слова огорчают меня," — обиженно сказал Ибарра.

Элиас склонил голову, задумался и ответил:

"Я хочу исправить вас, сеньор, и уберечь вас от жалкого будущего. Ты помнишь то время, когда я разговаривал с тобой в этом же банке под светом той же луны. Это было месяц назад, плюс-минус несколько дней. Тогда ты был счастлив. Мольбы несчастных не доходили до тебя. Ты презирал их жалобы, потому что они были
жалобы от преступников. Ты прислушивался к их врагам и, несмотря на мои доводы и просьбы, встал на сторону их угнетателей. От тебя в то время зависело, стану ли я преступником или позволю лишить себя жизни в соответствии с моим священным обрядом. Бог не допустил этого, потому что старый главарь бандитов был убит. Прошёл месяц, и теперь ты думаешь иначе.

«Ты прав, Элиас, но на человека влияют изменения обстоятельств. Тогда я был слеп и упрям. Что я знал? Теперь
Несчастье сорвало пелену с моих глаз. Одиночество и нищета моей тюремной жизни научили меня. Теперь я вижу ужасную раковую опухоль, которая подтачивает жизнь общества, вгрызается в его плоть и требует жестокого искоренения. Они открыли мне глаза; они заставили меня увидеть язву; они вынуждают меня стать преступником. Я буду флибустьером, но настоящим флибустьером. Я обращусь ко всем несчастным, ко всем, у кого бьётся сердце в груди, ко всем, кто послал вас ко мне... Нет, нет! Я не стану преступником! Это невозможно
преступление бороться за свою страну! Мы на протяжении трех столетий дали
им наши силы, мы попросили их за любовь, мы с тревогой
хотел назвать их нашими братьями. Как они ответили? С оскорблениями
и шутками, лишающими нас даже возможности быть людьми. Нет
Бога, нет надежды, нет человечности. Нет ничего
кроме права силы ".

Ибарра был взволнован. Всё его тело дрожало.

Они прошли мимо дворца генерал-губернатора и, кажется, заметили волнение и суету среди стражников.

"Они что, узнали о нашем побеге?" — пробормотал Элиас. "Ложитесь, сеньор,
чтобы я мог прикрыть тебя травой, потому что, когда мы перейдем на другую сторону реки
на берегу реки возле порохового склада, часовой может быть
удивлен, увидев нас двоих в этом маленьком банке."

Как и предвидел Элиас, часовой остановил его и спросил, откуда он
.

"Из Манилы, с травой для магистратов и викариев", - ответил он,
подражая акценту жителя Пандакана.

Вышел сержант, и ему доложили, что происходит.

"Sulung!" (Продолжайте!) сказал он. "Я предупреждаю вас, чтобы вы никого не принимали в
вашем банке. Заключенный только что сбежал. Если вы схватите его и передадите
«Если ты приведёшь его ко мне, я хорошо тебя вознагражу».

 «Хорошо, сеньор. Как он выглядит?»

 «Он носит сюртук и говорит по-испански. Вот и всё, будь начеку!»

 Банкование продолжилось. Элиас обернулся и увидел тень стражника, всё ещё стоявшего на берегу реки.

«Мы потеряем несколько минут, — сказал он тихим голосом. — Нам придётся подняться вверх по реке Беата, чтобы я мог притвориться, что я из Пенья-Франсии».
Город спал в лунном свете. Кризостомо поднялся, чтобы
полюбоваться могильным покоем природы. Река была узкой, и её
Берега представляли собой равнину, засаженную рисом.

Элиас бросил груз на берег, взял в руки кусок бамбука и вытащил из-под травы на берегу несколько пустых мешков.
Они продолжили грести.

"Ты сам хозяин своей воли, сеньор, и своего будущего,"
— сказал он Кризостомо, который хранил молчание. «Но если вы позволите мне сделать предложение, я скажу вам: хорошенько подумайте о том, что вы собираетесь сделать. Вы собираетесь начать войну, потому что у вас есть деньги, талант, и вы быстро найдёте союзников, потому что, к сожалению, многие недовольны. Более того, в этой борьбе, которую вы собираетесь вести, вы столкнётесь с тем, что...»
Начнём с того, что больше всего пострадают беззащитные, невинные. Те же чувства, которые месяц назад побудили меня прийти к вам и попросить о реформах, теперь заставляют меня просить вас задуматься. Страна, сеньор, не собирается отделяться от метрополии. Она просит лишь немного свободы, немного справедливости, немного любви. Недовольные будут вам помогать, преступники и отчаявшиеся — тоже, но народ будет держаться в стороне. Вы ошибаетесь, если, видя всё в мрачных тонах, считаете, что страна в отчаянии. Страна
страдает, да, но он все еще надеется, поверьте, и будут только расти в
бунт, когда он потерял терпение, то есть для тех, кто управляет желание
это ... это еще далеко. Сам бы я не последую за тобой. Я
никогда не прибегать к этим крайним средствам правовой защиты, в то время как я вижу надежду в людей".

"Тогда я пойду без тебя!" - ответила мама, решительно.

"Это ваше твердое решение?"

«Да, моё твёрдое и единственное решение: я призываю в свидетели память моего отца! Я не могу позволить им безнаказанно лишать меня покоя и счастья, меня, который желал только блага своей стране, меня, который
Я уважал всех и страдал из-за лицемерной религии, из-за любви к своей стране. Как они отплатили мне?
Похоронив меня в позорной тюрьме и обратив в проституцию мою невесту. Нет,
не отомстить было бы преступлением. Это поощрило бы их совершать новые несправедливости. Нет! Это было бы трусостью, малодушием — плакать и стенать, пока есть жизнь и сила,
когда к оскорблениям и вызовам добавляются насмешки и презрительные
выпады! Я разбужу этот невежественный народ, я заставлю их увидеть
их страдания — этих людей, которые не считают друг друга братьями,
которые просто волки, пожирающие друг друга. Я скажу им, чтобы они восстали
против этого угнетения и обратились к вечному праву человечества
на завоевание своей свободы!

 «Невинные люди пострадают».

 «Тем лучше! Можешь ли ты отвести меня в горы?»

 «Пока ты в безопасности!» — ответил Элиас.

Они снова поднялись на Пасиг. Время от времени они разговаривали о
безразличных вещах.

- Санта-Анья! - пробормотал Ибарра. - Ты узнаешь этот дом?

Они проезжали мимо загородного дома иезуитов.

«Там я провёл много счастливых и радостных лет!» — вздохнул Элиас. «В моё время мы приезжали сюда каждый месяц... тогда я был таким же, как все.
У меня было состояние, семья; я мечтал и строил планы на будущее.
В те дни я навещал свою сестру в соседнем монастыре.
Она дарила мне что-нибудь, сделанное своими руками. Её часто сопровождала подруга, красивая девушка. Всё прошло как во сне.
Они молчали, пока не добрались до Малапад-на-бато. Те, кто
скользил по волнам Пасига в одну из тех волшебных ночей
когда луна изливает свою меланхоличную поэзию с чистого голубого неба,
когда тьма скрывает людские страдания, а тишина заглушает резкие звуки их голосов,
когда говорит одна лишь природа, — те, кто видел такие ночи на Пасиге, поймут чувства,
которые переполняли сердца обоих молодых людей.

В Малапад-на-бато карабинер дремал вполглаза и, увидев, что
банка пуста и ему не достанется добычи, в соответствии с
традиционным обычаем своего подразделения и назначением этой позиции,
с готовностью пропустил их.

Гражданская гвардия в Пасиге тоже ничего не заподозрила, и их не тронули.


Только начинало светать, когда они добрались до озера, спокойного и гладкого, как гигантское зеркало. Луна тускнела, а восток розовел в лучах утреннего солнца.
Вдалеке виднелась серая масса, приближавшаяся к банке.

"Приближается фалуа (или правительственный пароход)" — пробормотал Элиас. «Ложись, я укрою тебя этими мешками».
Очертания судна стали более чёткими и различимыми.

"Она заходит между берегом и нами," — с тревогой заметил Элиас.

А затем он немного изменил курс банка, направляясь к
Бинангонану. К своему великому удивлению, он заметил, что "фалуа" тоже меняла курс.
в это время чей-то голос окликнул его.

Элиас остановился и задумался. Берег озера был очень далеко,
и скоро они окажутся в пределах досягаемости ружей на фалуа. Он
подумал о возвращении в Пасиг. Его банк был быстрее, чем
fal;a. Но судьба была против него! Еще одна лодка приближалась по
Пасиг, и они могли видеть шлемы и блестящие штыки
Гражданской Гвардии.

"Мы попали!" пробормотал он, бледнея.

Он посмотрел на свои крепкие руки и, выбрав единственный оставшийся ему путь, начал изо всех сил грести к острову Талим. Тем временем взошло солнце.

 Банка быстро скользила по воде. Элиас увидел, что на фалуа стоят люди и подают ему знаки.

"Ты умеешь управлять банкой?" — спросил он Ибарру.

"Да, а что?"

«Потому что мы погибнем, если я не прыгну в воду и не собью их со следа. Они пойдут за мной. Я хорошо плаваю и ныряю.... Я уведу их от тебя, и тогда ты сможешь спастись».
 «Нет, ты останешься, и мы будем дорого продавать свои жизни».

«Бесполезно! У нас нет оружия, а с этими винтовками они убьют нас, как птиц».
В этот момент в воде послышалось шипение, как будто упало что-то горячее, и тут же раздался выстрел.

"Видишь?" — сказал Элиас, кладя весло в лодку. "Мы ещё увидимся у могилы твоего деда в Ночебуна
(канун Рождества.)" «Спасайся сам».

 «А ты?»

 «Бог провёл меня через более серьёзные опасности».

 Элиас снял камису.  Пуля задела его руку, и раздался выстрел.  Не обращая на это внимания, он протянул руку к
Ибарра, который всё ещё лежал на дне лодки. Затем он поднялся и прыгнул в воду, оттолкнув лодку ногой.

 Послышались крики. Вскоре на некотором расстоянии над водой показалась голова молодого человека, словно он хотел отдышаться, но в следующее мгновение он исчез из виду.

"Там, там он!" — закричали несколько голосов, и снова засвистели пули из ружей.

Фалуа и другая лодка пустились в погоню. Лёгкая пенная дорожка
отмечала его путь, с каждой минутой уводя всё дальше и дальше от
Лодка Ибарры, казалось, была брошена на произвол судьбы. Каждый раз, когда пловец поднимал голову, чтобы вдохнуть, гражданские гвардейцы и люди на борту фалуа стреляли в него.

 Погоня продолжалась. Маленькая лодка Ибарры была уже далеко.
Пловец приближался к берегу озера и теперь находился примерно в пятидесяти ярдах от него. Гребцы уже устали, но Элиас — нет.
Его голова часто появлялась над водой, и каждый раз в
другом направлении, чтобы сбить преследователей с толку.
Больше не было светлого следа, указывающего путь ныряльщика.
В этот раз они увидели его у берега, примерно в десяти ярдах от него, и открыли огонь...  Затем прошли минуты, и ещё минуты.  На спокойной поверхности озера больше ничего не появлялось.

  Через полчаса один из гребцов сделал вид, что заметил в воде у берега следы крови, но его товарищи покачали головами, что могло означать как «да», так и «нет».






  Глава XLI

ОТЕЦ ДАМАСО ОБЪЯСНЯЕТ.


 Напрасно дорогие свадебные подарки были свалены в кучу на столе. Ни бриллианты в голубых бархатных шкатулках, ни вышитая пинья, ни
ни кусочки шелка не привлекали Марию Клару. Девушка
посмотрела на бумагу, в которой сообщалось о смерти Ибарры,
утонувшего в озере, но она не видела и не читала ее.

Внезапно она почувствовала, как две руки закрыли ей глаза. Они крепко держали ее.
в то время как радостный голос, принадлежавший отцу Дамасо, спросил ее:

"Кто я? Кто я?"

Мария Клара вскочила со своего места и с ужасом посмотрела на него.

"Ну что, гусыня, испугалась, да? Не ждала меня?
Что ж, я приехал из провинции, чтобы присутствовать на твоей свадьбе."

И, снова подойдя к ней с довольной улыбкой, он протянул ей руку. Мария Клара робко приблизилась и, поднеся его руку к губам, поцеловала её.

"Что с тобой, Мария?" — спросил францисканец, утратив свою весёлую улыбку и забеспокоившись. "У тебя холодная рука, ты бледна... Ты больна, моя девочка?"

И отец Дамасо притянул её к себе с нежностью, на которую никто не мог бы подумать. Он взял девушку за обе руки и вопросительно посмотрел на неё.

"Ты совсем не доверяешь своему крёстному?" — спросил он.
укоризненный тон. «Иди сюда, сядь и расскажи мне о своих маленьких
бедах, как ты делала в детстве, когда хотела сделать восковые фигурки из
восковых свечей. Ты ведь знаешь, что я всегда любил тебя... Я никогда
тебя не ругал...»

 Голос отца Дамасо перестал быть резким, в нём даже появились
ласковые нотки. Мария Клара заплакала.

«Ты плачешь, дитя моё? Почему ты плачешь? Ты поссорилась с Линаресом?»
Мария Клара закрыла лицо руками.

"Нет! Это не он!" — воскликнула девушка.

Отец Дамасо удивлённо посмотрел на неё.

- Ты не хочешь доверить мне свои секреты? Разве мне не всегда
удавалось удовлетворять твои малейшие капризы?

Молодая женщина подняла на него глаза, полные слез. Она некоторое время смотрела
на него, а потом горько заплакала.

"Не плачь так, дитя мое, твои слезы причиняют мне боль! Расскажи мне о своих
проблемах. Ты увидишь, как твой крестный любит тебя".

Мария Клара медленно приблизилась к нему и упала на колени у его ног
. Затем, подняв залитое слезами лицо, она сказала ему
тихим, едва слышным голосом:

- Ты все еще любишь меня?

- Дитя мое!

«Тогда...  защити моего отца и расторгни этот брак!»
Затем она рассказала о своей последней встрече с Ибаррой, умолчав о своём происхождении.

 Отец Дамасо едва мог поверить своим ушам.

 «Пока он был жив, — продолжала девушка, — я собиралась бороться, ждать, верить.  Я хотела дожить до того момента, когда о нём заговорят...» но теперь, когда они
убили его, у меня больше нет причин жить и страдать».
Она произнесла это медленно, тихим голосом, спокойно и без слёз.

"Но, дурочка, разве Линарес не в тысячу раз лучше, чем...?"

«Пока он был жив, я могла бы выйти замуж... Я подумывала о том, чтобы сбежать... мой отец не хотел ничего, кроме родства. Теперь, когда он умер, ни один мужчина не назовёт меня своей женой... Пока он был жив,
я могла бы опозорить себя, но всё равно утешала бы себя тем, что он существует и, возможно, думает обо мне. Теперь, когда он умер...
монастырь или могила».

В её голосе звучала твёрдость, которая лишила отца Дамасо радости и заставила его задуматься.

"Ты так сильно его любила?" — спросил он, запинаясь.

Мария Клара не ответила. Отец Дамасо склонил голову на свою
грудь и хранил молчание.

- Дитя мое! - воскликнул он срывающимся голосом. "Прости меня за то, что я сделал
тебя несчастной, сама того не зная. Я думал о твоем будущем; Я
хотел, чтобы ты была счастлива. Как я мог позволить тебе выйти замуж за туземца;
как я мог видеть тебя несчастной женой и несчастной матерью? Я не мог
выбить из твоей головы мысли о любви и сопротивлялся им изо всех сил. Всё, что я делал, было ради тебя, ради тебя одной. Если бы ты стала его женой, ты бы потом плакала из-за
о положении вашего мужа, подверженного всем видам мести,
без каких-либо средств защиты. Как мать, вы бы оплакивали
судьбу своих сыновей; если бы вы дали им образование, вы бы
приготовили для них печальное будущее, вы бы сделали их
врагами церкви и увидели бы, как их вешают или ссылают; если бы
вы оставили их в неведении, вы бы увидели, как их угнетают
и унижают. Я не могла на это согласиться! Вот почему я искал для тебя мужа, который мог бы сделать тебя счастливой матерью сыновей, рожденных не для того, чтобы подчиняться, а для того, чтобы командовать.
не страдать, а наказывать. Я с детства знал, что твой друг хороший человек. Он мне нравился, как нравился его отец, но я возненавидел их обоих, когда увидел, что они собираются сделать тебя несчастной, потому что я люблю тебя, боготворю тебя, люблю как родную дочь. Нет никого дороже тебя. Я видел, как ты росла. Не проходит и часа, чтобы я не думал о тебе; я мечтаю о тебе; ты — моя единственная радость.

И отец Дамасо заплакал, как ребёнок.

"Что ж, если ты меня любишь, не делай меня вечно несчастной. Он больше не живёт; я хочу стать монахиней."
Старик положил голову на руку.

«Стать монахиней, стать монахиней!» — повторял он. «Ты не знаешь, дитя моё,
какую жизнь, какое страдание таит в себе монастырь. Ты не знаешь этого! Я тысячу раз предпочту видеть тебя несчастной в миру, чем несчастной в обители. Здесь твои жалобы могут быть услышаны, там же у тебя будут только стены». Ты
прекрасна, очень прекрасна, и ты не для этого рождена, ты не для того рождена, чтобы быть невестой Христа! Поверь мне, дитя моё, время всё сгладит. Потом ты забудешь, ты будешь любить своего мужа... Линарес.

"Либо монастырь, либо... смерть!" - повторила Мария Клара.

"Монастырь, монастырь или смерть!" - воскликнул отец Дамасо. "Мария,
Я уже стара, я больше не смогу наблюдать за тобой или твоим счастьем
.... Выбери другой путь, ищи другую любовь, другого
молодого человека, кем бы он ни был, но не монастырь".

«Монастырь или смерть!»

«Боже мой, боже мой! — воскликнул священник, закрыв голову руками. «Ты наказываешь меня. Так тому и быть! Но присмотри за моим ребёнком».

И, повернувшись к молодой женщине: «Ты хочешь стать монахиней? Ты ею станешь. Я не хочу, чтобы ты умерла».

Мария Клара взяла его за руки, сжала их в своих и поцеловала
опустившись на колени.

"Крестный, мой крестный!" - повторяла она.

Отец Дамасо немедленно вышел, печальный, с поникшей головой и
вздыхающий.

"Боже, о Боже! Ты существуешь, ибо Ты караешь. Но отомсти за себя
мне и не причиняй вреда невинным. Спасите моего ребёнка!»





ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Улица в Маниле.[2] Архиепископ и автор богословских трудов.
[3] Крыша первого этажа, используемая как веранда.
[4] Мелкий губернатор, высшее должностное лицо на местах.
[5] Плетёная конструкция из тростника.[6] Местный командир гражданской гвардии.[7] Узкое каноэ.[8] Напиток из мёда и имбиря.[9] Лёгкий ранний завтрак.[10] Местный фрукт.[11] Китайская азартная игра.
[12] Небольшое белое вещество, похожее на жемчужину, которое иногда можно найти на дереве какао и которое считается счастливым предзнаменованием.
[13] Маленькие метисы или полукровки. Употребляется в презрительном смысле.
[14] Ответ, соответствующий испанскому представлению о вежливости, но в данном случае звучащий довольно нелепо.
[15] Популярная испанская песня, сохранившаяся со времён восстания Риего в Испании. [16] Добровольческая полиция.
[17] Неправильное произношение названия Пиренейского полуострова, означающего «Испания». [18] Дорогостоящая и ценная древесина, похожая на эбеновое дерево.
[19] Удостоверение личности, которое требовалось от всех филиппинцев, находившихся под испанским господством.

[20] Предупредительный крик кучера, означающий «поворачивай».
[21] Автор здесь показывает, с какими трудностями столкнулось американское военное командование при установлении суверенитета над островами.
[22] Растение (Desmodium caresceus), сухие семена которого прилипают к одежде.

[23] Оба слова означают «госпожа».
*****************************
*** ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОЕКТА GUTENBERG EBOOK FRIARS AND FILIPINOS ***