О советском лермонтоведении. Книга статей

О советском лермонтоведении (1920-1980-е гг.). Книга статей



ОГЛАВЛЕНИЕ

О советском лермонтоведении (1920-60-е гг.)
О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)
О советском лермонтоведении (послесловие)
























О советском лермонтоведении (1920-60-е гг.)


Данная статья не ставит своей целью полный обзор и анализ советского лермонтоведения – такая задача была бы чрезмерной для одной статьи, да к тому же автор все еще не чувствует себя вполне осведомленным, чтобы быть в состоянии ее выполнить. Речь пойдет лишь о некоторых лермонтоведах преимущественно 1920-1960-х гг., одни из которых являются признанными величинами советской филологии, другие – в большей степени личным, субъективным выбором автора обзора.

Многие литературоведы первой половины XX века родились и получили образование еще в Российской Империи до 1917 года, однако после революции успешно продолжили работу в советской филологии. Такими были советские лермонтоведы Н. Бродский, С. Дурылин, Б. Эйхенбаум и С. Недумов.   

Научные труды Бродского (1881-1951) посвящены изучению русской литературы XIX века в её связях с развитием русской общественной мысли - это работы о В. Г. Белинском, А. И. Герцене, славянофилах, западниках, Н. Г. Чернышевском, М. Ю. Лермонтове. Свою первую (или одну из первых) статей о Лермонтове «Поэтическая исповедь русского интеллигента 30—40-х годов» филолог написал и опубликовал еще до революции – в сборнике «Венок Лермонтову» 1914 года.

«Никогда русская интеллигенция не пыталась так страстно, «волнуясь и спеша» разрешить основные вопросы бытия, никогда в нашем обществе поиски цельного, всеобъемлющего мировоззрения не были столь напряженными, как в знаменательные 30-е—40-е годы. В кружках и в одиночку, в студенческой комнате и в салоне ставились великие проблемы личности и общества, тревожно думали о смысле жизни, назначении мира, связи личности с мирозданием, об основах общественной жизни, о национальных ценностях, об отношении России к Европе и о путях будущего развития своей страны. И ответов на эти вопросы искали всюду — в различных системах немецкой идеалистической философии, во французском утопическом социализме, в идейных исканиях погибших 14-го декабря…», - так характеризует исследователь время, в которое жил и творил Лермонтов.

Положение же поэта в обществе, в идейном движении своего времени виделось Бродскому следующим образом: «Но если кружковой интеллигент в обмене мнений, в спорах и совместном кипении быстрее перемалывал свои сомнения, находил сочувствие своим страданиям, то мыслящему человеку, волею судеб обреченному на одиночество, эти одинокие думы приносили более жгучие страдания, более острую печаль. А если на беду его жизнь дала ему страстный, эмоциональный темперамент, соткала его из волевых импульсов, наделила его способностью к мятежным порывам, то устремления такой души неизбежно становились еще более трагичными. Лермонтов и был в таком положении большую часть своей недолгой жизни».

Отмечая некоторые противоречия общественной позиции поэта, автор вместе с тем приходит к следующему выводу: «Лермонтов был связан самыми тесными узами с своими современниками, его интересы и искания были родственны эпохе, и он своей поэзией дал полную и искреннюю исповедь современной ему интеллигенции».

А в советское время был издан капитальный труд этого исследователя «М. Ю. Лермонтов. Биография, т. 1, 1814—1832». Автор знакома с этой работой и полагает, что она содержит массу полезных и правдивых сведений о времени учебы поэта в Благородном пансионе и Московском университете, которые еще и сегодня могли бы быть плодотворно использованы заинтересованным и добросовестным исследователем-популяризатором творчества Лермонтова.

С. Дурылин (1886-1954), в отличие от Бродского, уделявшего значительное внимание общественно-политическому контексту творчества и биографии Лермонтова, до революции принадлежал к религиозно-философскому направлению. С этой точки зрения написана его статья «Судьба Лермонтова» 1914 года и некоторые другие. В видении творчества поэта и его роли в русской культуре многое сближало Дурылина с Д. Мережковским, В. Розановым, П. Перцовым и другими деятелями Серебряного века, хотя его искания в этом направлении выглядели не столь ярко. При этом именно в советском лермонтоведении этот исследователь выделился своими изысканиями по теме «Врубель и Лермонтов», а также работой «Как писал Лермонтов» (1934). В ней филолог приоткрыл для рядового читателя завесу творческого процесса поэта.   

Многие советские читатели впервые узнали о том, что «для писательской работы Лермонтову не были необходимы те особые условия, без которых для другого писателя творческий труд делается невозможным. Пушкину нужна была осень, нужна была болдинская тишина, михайловское уединение; Гоголю нужен был Рим, Италия, «нетопленное тепло»; Толстому — яснополянская усадьба и в ней кабинет под сводами с голыми стенами. Лермонтову ничего этого не было нужно: он писал при всяких условиях, во всякое время года, при людях и в тишине, на юнкерской скамье и на гауптвахте, на светском балу и на походном бивуаке, он писал на золотообрезной бумаге и на стене карцера, в альбоме, подаренном великосветской дамой, и на серой оберточной бумаге. В Лермонтове поражает независимость его творчества от всяких внешних условий его писательского труда».

А в 1944 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла биография поэта («Лермонтов»), многое в которой определялось идеологическими рамками эпохи, но вместе с тем она была написана эмоционально, живым и правильным русским языком. В ней Дурылин подробно касался темы, которая впоследствии не будет пользоваться популярностью у советских литературоведов, - участия Лермонтова в войне на Кавказе. Исследователь писал о храбрости и мужестве поэта, проявленных в самых «горячих местах» этой войны, а также о том, как регулярно вычеркивал император Николай I его имя из наградных списков...

Именно данный труд Дурылина дал автору значительную часть материала, необходимого для понимания контекста создания поэтом «Валерика», который и был использован при написании статьи «О стихотворении Лермонтова «Валерик».

Истинно знаковой фигурой для лермонтоведения не только первой половины XX века, но всего советского периода, стал видный представитель формальной школы Б. Эйхенбаум (1886-1959). Владея несколькими иностранными языками, этот филолог посвятил десятилетия плодотворному изучению влияния на творчество поэта европейских поэтов и писателей и определению места Лермонтова в мировой романтической поэзии.   

Филологи формальной школы смотрели на литературный процесс своим, особенным образом, полагая, что не общественно-политический контекст текущей эпохи, но прежде всего сами литературные течения, их взаимосвязь и взаимовлияние являются двигателями в развитии литературы. Поэтому они уделяли много внимания изучению влияний одних поэтов и писателей на других, подробно изучали прямые заимствования. Эйхенбаум и его единомышленники нередко попадали под огонь критики со стороны тех литературоведов, которые считали, что слишком подробное изучение данных вопросов ведет в итоге к подспудному умалению самобытности изучаемого поэта, писателя, не учитывает его глубоких связей с родной почвой.

Теперь, с дистанции времени, исследования Эйхенбаума ни с какой стороны не могут выглядеть принижающими творчество Лермонтова, недооценивающими его глубокую оригинальность – тот самый «лермонтовский элемент», по определению Белинского. Они, прежде всего, показывают поэта частью мирового литературного процесса, частью общеевропейского романтического движения, которое, начинаясь с Ф. Шиллера и И. Гете, У. Вордсворта и У. Блейка, Ф.- Р. Шатобриана и А. Ламартина, продолжается Д. Г. Байроном и П. Шелли, Д. Леопарди, В. Гюго, А. Мицкевичем, А. Пушкиным и замыкается Г. Гейне, А. Мюссе, Ж. Санд, Лермонтовым… От этого последнего вывода – о том, что именно Лермонтова можно назвать последним романтическим поэтом Европы – Эйхенбаум все-таки воздерживается – видимо, исследователь счел бы его тенденциозным, не вполне научным. Хотя, на наш взгляд, вся логика его рассуждений вела именно к этому.

К 1950-м годам, во многом под давлением обстоятельств, но также и по внутреннему убеждению, Эйхенбаум частично пересмотрел "крайности формального метода". Его "Статьи о Лермонтове", вышедшие в 1961 году (уже после смерти автора), были написаны в рамках более привычных для советского литературоведения, консервативных подходов. Но ничто не могло отнять у талантливого исследователя его вдохновения и свежести взгляда, и едва ли его более поздние работы о поэте на самом деле уступали ранним.
 
Несколько в стороне от магистральной линии лермонтоведения первой половины XX века стоял С. Недумов (1884-1963), чья работа «Лермонтовский Пятигорск», написанная в 1950-е гг., на тот момент не прошла цензуру и впервые увидела свет лишь в 1974 году. Опубликованная в это время, она как нельзя лучше вписалась в атмосферу позднесоветского литературоведения с его «поворотом к человеку»; в данном случае – к близкому окружению поэта, к его личным взаимоотношениям с друзьями, приятелями, сослуживцами.

В ней Недумов рассказывал о знаковых местах в Пятигорске, связанных с Лермонтовым, о людях, которые окружали поэта в 1937-м году (когда Лермонтов останавливался в Пятигорске проездом, направляясь в свою первую ссылку в Грузию), а также последним роковым летом 1841 года.

Недумов, пользуясь свидетельствами современника, так описывает последние дни поэта: «В вечерние часы, во время собраний здесь «водяного общества» грот <Дианы> и прилегающие к нему аллеи принимали живописный вид. Особенно красивым был грот во время вечера, устроенного здесь М. Ю. Лермонтовым и его друзьями за неделю до гибели поэта. Об этом вечере писал один из его участников, товарищ Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку А. И. Арнольди:

«В первых числах июля я получил, кажется, от С. Трубецкого, приглашение участвовать в подписке на бал, который пятигорская молодежь желала дать городу <...> В квартире Лермонтова делались все необходимые к тому приготовления, и мы намеревались осветить грот, в котором хотели танцевать, для чего наклеили до 2000 разных цветных фонарей. Лермонтов придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами и ползучими растениями, и мы исполнили эту работу на славу. Армянские лавки доставили нам персидские ковры и разноцветные шали для украшения свода грота <...> казенный сад - цветы и виноградные лозы, которые я с Глебовым нещадно рубили; расположенный в Пятигорске полк снабдил нас красным сукном, а содержатель гостиницы Найтаки позаботился о десерте, ужине и вине... Наш бал сошел великолепно, все веселились от чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной».

И здесь мы видим, как ярко вспыхивает, быть может, в предчувствии конца земного пути, всесторонняя художественная одаренность Лермонтова («придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами…»). Великий художник слова, поэт в то же время имел способности и к визуальным искусствам.

Недумов в своей книге кратко описывает биографии и дает психологические портреты друзей Лермонтова, ставших секундантами его последней дуэли, - А. Столыпина, С. Трубецкого, М. Глебова, а также А. Васильчикова, державшегося несколько поодаль от компании. Несмотря на неизбежное устаревание отдельных моментов, многое из написанного вполне правдиво, а характеры целого ряда лиц оценены лермонтоведом, скорее, верно. Для автора книга Недумова послужила бесценным материалом для написания статьи «О друзьях Лермонтова».

Следующего литературоведа, о котором пойдет речь, автор называет про себя «серым кардиналом» советского лермонтоведения – В. Мануйлов (1903-1987). Вклад его в изучение поэта трудно переоценить – в создании «Лермонтовской энциклопедии» 1981 года именно он сыграл ключевую роль. А вместе с тем Виктор Андроникович как будто не стремился быть замеченным: он охотно выполнял трудную рутинную работу по поиску материала для «Книги о Лермонтове» П. Щеголева в 1920-е гг., кропотливо собирал данные для «Летописи жизни и творчества М. Лермонтова», принимал участие в подготовке для издательства «Academia» пятитомного издания сочинений поэта. Главным для исследователя всегда было то общее дело, которое делали он, Э. Герштейн, И. Андроников, С. Андреев-Кривич и многие другие, – дело изучения жизни и творчества Лермонтова, а также поддержание и сохранение в советском человеке любви и уважения к великой русской литературе, к наследию гениального поэта.

В 1970-е гг. было опубликовано несколько статей Мануйлова, посвященных жизни Лермонтова в литературе после 1837 года, когда поэт познакомился с В. Жуковским, был тепло принят в литературных салонах Карамзиных и Вяземских.   

В один год с Мануйловым родилась другая выдающаяся исследовательница Лермонтова Э. Герштейн (1903-2002). Она занялась литературоведением еще в конце 1930-х гг. при поддержке Эйхенбаума, тогда же появляются ее первые публикации в «Литературном наследстве» о поэте. Основной сферой ее интересов были политические (условно) аспекты биографии Лермонтова - отношения поэта с аристократическим обществом и двором, дуэли с Э. де Барантом и Н. Мартыновым, вероятная роль князя А. Васильчикова в трагических событиях лета 1841 года и др. Разумеется, речь идет о тех аспектах, которые в советском литературоведении принято было считать таковыми. Однако, вопрос о том, какие события в биографии поэта нуждаются в «политизации» и в какой мере, по сей день остается дискуссионным, подверженным конъюнктуре момента и часто решается исследователями не вполне добросовестно.   

С конца 1930-х гг. Герштейн изучала «кружок шестнадцати», к которому принадлежал Лермонтов. Ею были установлены все его участники, прослежены, насколько возможно, их судьбы, выстроены обоснованные гипотезы об отношении царского правительства к членам кружка… Автору эти материалы очень помогли осмыслить трагедию лермонтовского поколения с политико-философской точки зрения, что отражено в статьях «О стихотворении М. Лермонтова «Дума», частично «Вспоминая двухсотлетие со дня рождения Лермонтова».

В «Лермонтовском энциклопедическом словаре» 2014 года литературовед И. Щеблыкин позволяет себе без аргументации с полным пренебрежением отзываться об исследованиях Герштейн «кружка шестнадцати, к которому будто бы принадлежал Лермонтов». Такое способно поразить даже по меркам сегодняшнего откровенно хамского времени. Щеблыкин – все-таки не ровня тем филологам с периферии лермонтоведения, которые, не опубликовав за всю жизнь ни одной статьи о творчестве поэта, в смутное время рубежа веков принялись «выплывать» исключительно на псевдоисследованиях его роковой дуэли. Он – автор целого ряда небездарных статей о стихотворениях поэта, а также «Очерка жизни и литературного творчества» Лермонтова. Это он сказал в одном из интервью, что «над Лермонтовым надо думать, мучиться и плакать…» Тем прискорбнее диагноз, которого заслуживает эпоха, когда даже достойные люди, серьезные специалисты позволяют себе подобное по меньшей мере непрофессиональное поведение в отношении своих коллег и предшественников.   

Отметим, чтобы подвести итог прискорбному эпизоду: советская исследовательница Герштейн не была первой, кто вообще писал о «кружке шестнадцати». Еще Н. Бродский до Революции 1917 года в статье для юбилейного сборника «Венок Лермонтову» упоминал данное сообщество молодых офицеров и писал о принадлежности поэта к нему. А первое упоминание об участии Лермонтова в оппозиционном «кружке шестнадцати» появилось в Париже в 1879 году в книге Ксаверия Браницкого, участника этого кружка.

Главным трудом исследовательницы стала книга "Судьба Лермонтова", выходившая дважды в 1960-е и 1980-е гг. Кроме этого, Герштейн является автором небольшой монографии о романе "Герой нашего времени", а также статей о стихотворениях поэта в лермонтовских сборниках 1979 и 1985 гг.   

Конечно же, разговор о классическом периоде в советском лермонтоведении (1930-1960-е гг.) немыслим без упоминания И. Андроникова (1908-1990) – советского литературоведа, мастера художественного рассказа и телеведущего. В своей книге «Лермонтов: под гибельной звездой», написанной к 200-летию поэта, А. Марченко назвала Андроникова «последним Великим Магистром» «тайного ордена лермонтистов». О самом же «ордене» исследовательница писала, что он, увы, к настоящему моменту «рассеялся», но все же «существует» …   

«Литературовед-скороход, путешественник, странник … мчится без оглядки за тысячи километров ради старой бумажки, на которой начертано хоть несколько слов рукою Глинки, Вяземского или безмерно им любимого Лермонтова, – писал о нем Корней Чуковский.  – И так огромен, так жарок его интерес к этим лермонтовским неведомым строчкам, что кажется, узнай он, что одна из этих бумажек лежит на дне Атлантического океана, он немедля нырнул бы в океанскую пучину и вынырнул с этой бумажкой в руке».

Результатом многолетних разысканий Андроникова явилась монография «Лермонтов в Грузии в 1837 году», где были изучены связи поэта с грузинской культурой и творческие замыслы, возникшие во время путешествия по стране и скитаний по Северному Кавказу. Исследователь показал, что «Демон», «Мцыри», «Дары Терека», «Казачья колыбельная песня», «Спор», «Тамара», «Свиданье» были созданы под впечатлением действительности и вобрали в себя кавказские народные предания, легенды и песни. Особое место в этой книге занимал рассказ о том, как ее автор в 1952 году повторил кавказский маршрут Лермонтова, побывал в тех местах, которые нашли отражение в живописных произведениях поэта, что, в свою очередь, позволило атрибутировать многие его картины и рисунки.

Именно благодаря Андроникову были возвращены на родину «лермонтовские реликвии» – в частности, многие десятилетия находившийся за границей альбом родственницы Лермонтова Александры Верещагиной, в который вписано немало стихотворений поэта. И кто из так называемых современных лермонтоведов или работников музеев в год двухсотлетия поэта рассказал о вкладе Ираклия Андроникова в науку о Лермонтове – о той части этого вклада, которая не подвержена никакому устареванию, выразил нашу вечную благодарность?.. Вопрос, увы, риторический.

В 1960-е гг. впервые вышла книга Андроникова «Лермонтов: исследования и находки», параллельно выпускались телевизионные рассказы, составленные автором по материалам этой книги. Коллеги Ираклия Луарсабовича порой могли несколько скептически относиться к нему – вероятно, из-за его публичности, но они скоро заметили, что мало кто умел так эмоционально и проникновенно говорить о поэте, как он. Именно его чаще всего просили о написании предисловий – к сборнику «Картины, акварели, рисунки <Лермонтова>» , к «Лермонтовской энциклопедии» - зная, что никто не справится лучше с этой задачей.

Андроников умел находить для этих «предисловий», казалось бы, простые, но незабвенные слова. Так в его статье «Образ Лермонтова», предваряющей «Лермонтовскую энциклопедию» 1981 года, читаем: "И через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека... грустного... благородного, язвительного... насмешливого... наделенного проницательным беспощадным умом. Поэта гениального и так рано погибшего. Бессмертного и навсегда молодого". Как ни трагична судьба поэта, Ираклий Луарсабович все-таки в целом смотрел на вещи с точки зрения исторического оптимизма, акцентируя внимание читателя прежде всего на той роли, которую сыграл Лермонтов в нашей культуре и продолжал играть на тот момент…

Иначе писал о поэте другой исследователь одного поколения с Андрониковым С. Андреев-Кривич (1906-1973): «Я пришел сюда (в Тарханы) в июльский день - двадцать седьмого. День склонялся к вечеру, шел седьмой час. В поле я набрал полевых цветов и срезал несколько стеблей сизой полыни. Я положил цветы и полынь около свинцового гроба Лермонтова, в подземелье, освещенном пламенем свечей. Цветы - с родных Лермонтову тарханских полей, полынь - горечь. Было двадцать седьмое июля, близился вечер, шел седьмой час. День и час гибели Лермонтова...»

Это – выдержка из книги «Всеведение поэта», вышедшей в 1970-е гг. и представляющей собой своеобразный итог исследований Андреева-Кривича о Лермонтове предшествующих десятилетий. Он много занимался изучением связи поэта с Кавказом, защитил диссертацию по теме «Лермонтов и Кавказ», описал мотивы кабардино-черкесского фольклора в творчестве поэта. Именно Андреев-Кривич установил, что прототипом Измаил-бея из одноименной поэмы был Измаил-бей Атажукин – кабардинский князь и общественный деятель, который пытался решить разногласия с российскими властями мирным путём, однако его попытки не увенчались успехом.

«Всеведение поэта» - вольная биография Лермонтова – была интересной, нешаблонной и в чем-то неожиданной для своего времени книгой. В ней Андреев-Кривич с удивительной для советского времени откровенностью писал о личной жизни поэта – о его отношениях с Н. Ивановой, Е. Сушковой, а также В. Лопухиной, чувство к которой, как считается, Лермонтов пронес через всю свою недолгую жизнь.

Автор берет на себя смелость уверить всякого, заинтересованного этой темой, что и сегодня, в 2025 году, рассказ лермонтоведа 1970-х гг. – эмоциональный, без каких-либо искусственных умолчаний, который ведется с позиции «мужчиной о мужчине» - способен удовлетворить современного читателя. И нет никакой нужды пытаться почерпнуть информацию о «любовных делах» поэта из какой-либо книги современного филолога, который, на самом деле, не имеет сказать ничего «другого», ничего «нового», а только готов щедро снабдить свой труд нотами распущенной фамильярности и брезгливого равнодушия к Лермонтову.

Уверенность многих современных людей в том, что в СССР «о таких вещах» не писали, объясняется только теми внушениями, которые сделаны нам сегодня людьми, заинтересованными выдвинуться самим… И эти внушения – самая обыкновенная ложь.

Рецензенты из журнала «Вопросы литературы», тем не менее, сдержанно отозвались о «Всеведении…», отметив некоторую его хаотичность и ряд самоповторений: «Последнюю работу С. Андреева-Кривича нельзя рассматривать ни как обычную биографию поэта, ни как анализ творческого пути, обязывающий к строгой последовательности в изложении фактов, к определенной полноте материала. Скорее это свободное собрание очерков, зарисовок и наблюдений, воспроизводящих отдельные страницы жизни и творчества Лермонтова».

В заключении хотелось бы, прежде всего, выразить свое глубокое уважение и благодарность людям, посвятившим многие десятилетия исследованию любимого поэта, людям, чьим трудом во многом было обеспечено знание и любовь нашего народа в XX веке к своему культурному наследию, к нашей великой литературе, к поэту Михаилу Лермонтову.

Также статья автора «О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)» может рассматриваться как прямое продолжение данной статьи.





Литература

Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Андроников И. Лермонтов: исследования и находки. 1964.
Бродский Н. М. Ю. Лермонтов. Биография. Т. 1 (1814-1832). 1945.
Венок Лермонтову. 1914.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1964.
Дурылин С. Как писал Лермонтов (1934)
Дурылин С. Лермонтов. 1944.
Жданов В. Последняя книга лермонтоведа. // Вопросы литературы. №8. 1974.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтовский сборник. Пушкинский дом. 1985.
Лермонтовский энциклопедический словарь. 2014.
Литературное наследство. 1935
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 1. 1941.
Марченко А. Лермонтов: под гибельной звездой. 2014
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Эйхенбаум Б. Лермонтов: опыт историко-литературной оценки. 1924.













О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)


Подход, господствовавший в литературоведении 1930-50-х гг., сами филологи называли «биографическим» и «культурно-историческим». На деле это означало высокую степень идеологизации научных исследований, которой вполне объяснимо тяготились талантливые специалисты: ряд ограничений налагался на изучение связи творчества Лермонтова с западноевропейскими литературами, а в биографии поощрялось прежде всего изучение тех сюжетов, которые имели общественно-историческое значение – взаимоотношения Лермонтова с аристократическим обществом и двором, встречи поэта с декабристами на Кавказе и др.

С наступлением же «оттепели» с начала 1960-х гг. у филологов появилась возможность продолжать изучение творчества поэта более свободно, развивать темы, не имевшие первостепенной идеологической нагрузки, что было встречено ими с радостью. Так, В. Вацуро, историк литературы, кандидат филологических наук, писал о том, что в этот период снова стало продвигаться изучение стиля, поэтики и метода Лермонтова, также стал возможен философский и психологический уклон в изучении творчества поэта.

В то же время, даже не 1960-е, а, скорее, 1970-е гг. стали временем, когда публика могла явственно ощутить это изменение подхода в литературоведении, этот «поворот к человеку», который задолго до того был подспудно ожидаем и к которому стремились и исследователи, и читатели.

Мы лишь с большой осторожностью можем попытаться назвать ключевые имена для лермонтоведения 1970-1980-х гг., так как от предшествующего периода оно отличалось появлением большего количества имен, но при этом менее масштабным вкладом каждого из исследователей. Так, нам представляется, что в лермонтоведении 1970-1980-х гг. продолжали играть значительную роль специалисты «старой школы», получившие известность еще в предшествующие десятилетия – В. Мануйлов, И. Андроников, Э. Герштейн, С. Андреев-Кривич. При этом в целом лицо науки уже определяли исследователи нового поколения – Вацуро, Л. Аринштейн, М. Гиллельсон, У. Фохт, Б. Удодов, Э. Найдич, Л. Вольперт, И. Чистова, Л. Назарова, О. Миллер, А. Глассе, И. Усок и некоторые другие.

По утверждению Вацуро, в эту эпоху особенное внимание филологов привлекали роман «Герой нашего времени», лирика Лермонтова, а также поэма «Демон» (другие поэмы и драматургия вызывали меньший интерес). Можно сказать, лермонтоведы позднесоветского периода отодвинули несколько в сторону те произведения поэта, которые в предшествующие десятилетия изучались с точки зрения фольклорных мотивов в его творчестве («Песня про купца Калашникова»), или же в которых первостепенным представлялось обличение нравов великосветского общества (драма «Маскарад»). В этот период филологи были сосредоточены прежде всего на самом заветном для поэта – на его стихотворениях, в том числе ранних, представлявших собой «лирический дневник», и, конечно же, на «Герое…» - романе-квинтэссенции важнейших мыслей его автора (Примечание 1).

Предметом изучения становились внутренние закономерности творчества поэта; изучение приобретало интенсивный характер, иногда с уклоном в область психологии творчества. Специально этой проблеме была посвящена монография Удодова «Роман Лермонтова «Герой нашего времени» (1973), ставившая целью рассмотреть писателя как творческую индивидуальность со специфическими особенностями эволюции, в произведениях которого взаимодействуют динамические и устойчивые элементы. Повышенным интересом к внутренним темам и мотивам в прозе Лермонтова была отмечена небольшая монография Герштейн «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова» (1976), где был выдвинут ряд новых соображений о творческой истории и хронологии создания романа.

А в сборнике статей 1985 года был представлен дневник реально жившего светского молодого человека 1830-40-х гг. и проанализирован с точки зрения того, какие «печоринские» черты возможно было обнаружить в его авторе. Так исследователи успешно продолжали разработку проблемы социально-психологической обусловленности этого образа.

Также в 1970-80-е гг. был подведен своеобразный итог изучению стихосложения поэта. Теоретик литературы и стиховед М. Гаспаров писал: ««Поэзия Лермонтова носит отчетливо новаторский характер и является важным этапом в развитии русского стихосложения, во многом определившим дальнейшие пути его развития <…> Особенно богаты стиховыми экспериментами произведения молодого Лермонтова. В печати он выступает уже как зрелый мастер с индивидуальной, вполне сложившейся поэтикой стиха, более смелой и резкой в приемах, чем поэтика его предшественников <…>. Именно этим стих Лермонтова произвел сильнейшее впечатление на поэтов 1840—50-х гг.: под его влиянием складываются метрические и интонационные формы стиха А. К. Толстого, А. А. Григорьева, Я. П. Полонского, А. А. Фета и др., на него опирается и от него отталкивается в своей поэтической реформе Н. А. Некрасов, а на рубеже XX века к его опыту возвращаются В. Я. Брюсов и А. А. Блок».

Уже в наши дни гости передачи о литературной классике «Игра в бисер» в разговоре о поэзии Лермонтова пользовались теми сведениями, которые имеются в статье Гаспарова и К. Вишневского Лермонтовской энциклопедии 1981 года о стихосложении поэта.

Неожиданными в советском лермонтоведении стали статьи Н. Берковского, С. Ломинадзе, П. Антокольского и некоторых других о творчестве поэта, не вписывавшиеся в каноны, собственно, науки (Примечание 2). Должно было пройти время, прежде чем они стали восприниматься как так называемая «импрессионистическая критика», в известной степени возрождающая традиции Серебряного века. В 1970-е гг. вышло эссе Антокольского «Лермонтов». Читающих на тот момент должны были поразить та свобода и эмоциональность, раскованность, с которой писал о поэте автор эссе, образность отдельных отрывков: «… человеческая судьба - прекрасная, грозная, бессмертная», - читаем у Антокольского. - Она разрослась на родной земле цветущим садом, где ноет про любовь сладкий голос и вечно зеленеет полуторастолетний дуб. Она раскинулась над землей полуночным небом - и чуткое ухо слышит, как там звезда с звездою говорит, а зоркие детские очи могут увидеть, как по небу полуночи летит ангел и несет в объятиях нерожденную душу для мира печали и слез. Она, грозная и прекрасная судьба, блестит сквозь утренний туман кремнистым путем - и нет конца пути! <…>

И снова услышит человек громовую перекличку горных вершин, Казбека с Шат-горою, о человеческой истории, о вторжении людей в стихийные сны природы. И тогда взыграет «веселья полный» старик Каспий, принимая в свои объятия страшные дары Терека. И проснется, прильнувши к груди утеса-великана, золотая тучка, и снова-снова застранствует она по небосводу.

Снова и снова в горных расселинах и пропастях видится человеку возникшая из молнийного блеска голова старинного его знакомца - Демона, и демонские очи пристально смотрят вниз на цветущие долины Грузии, на упоительную пляску Тамары, и звенит зурна, и ждут не дождутся жениха собравшиеся на свадебный пир гости.

И вот уже схватился с барсом бледный подросток, монастырский послушник, и благословляет он свою первую встречу с той жизнью, которую до сей поры знал только во сне и которой все-таки будет лишен.

Есть и еще более странные сказки у поэта - о том, как русалка старалась доплеснуть до луны речные волны, как пела она о своем возлюбленном, давно уже безответном и бездыханном на речном дне; о том, как купал царевич своего коня у морского берега, и нашел морскую царевну, и как погибла она в его объятиях - зеленое и холодное чудище. И еще и еще поднимаются из лермонтовских строф странные образы, полные тоски и вещего знания стихийной жизни природы, вещего знания человеческой души.

И приснится человеку, что лежит он с простреленным сердцем в долине Дагестана и будто бы снится ему, уже мертвому, вечный пир в родимой стороне, и среди гостей на пиру одна только гостья тоже погружена в печальный сон о нем, погибшем, и так вот сплетутся навсегда эти два вещих сна, мужской и женский, в муке вечного разлучения и вечной близости…»

И совсем иначе воспринимал Лермонтова другой представитель эссеистики 1970-х гг. Ломинадзе. Все, что восхищало Антокольского в могучей поэзии Лермонтова, Ломинадзе как будто смущало и вызывало скепсис: «В юношеском стихотворении «Мой дом» (1830–1831 гг.) Лермонтов писал: «Мой дом везде, где есть небесный свод, / Где только слышны звуки песен, / Все, в чем есть искра жизни, в нем живет, / Но для поэта он не тесен. / До самых звезд он кровлей досягает / И от одной стены к другой / Далекий путь, который измеряет / Жилец не взором, но душой».

Чудесна оговорка, что при всей его населенности «дом» с кровлей до звезд «для поэта» все же «не тесен»; что он может оказаться слишком просторен, это и в голову не приходит…»

В другом месте: «Людям присуще внутренне ощущать свою малость перед вселенной, но лермонтовскому лирическому «я» это свойство как будто неведомо. Он вообще не чувствует дистанции по отношению к высшим началам бытия. Исследователи давно зафиксировали в лирике Лермонтова «разговорную непринужденность тона», «сниженные», «совершенно прозаические обороты и речения» и т. д. Но кто же втянут в эту «сниженную» зону? <…> В одну интимно-разговорную ткань сплелись личные невзгоды и последние вопросы, незамеченным остается расстояние между великим и малым, житейской частностью и универсальным законом…»

Ломинадзе в своем отношении к Лермонтову оказался своего рода В. Соловьевым 1970-1980-х гг. XX века. Не станем разъяснять этого замечания – оно понятно тем, кто читал статьи Соловьева, а для остальных прозвучит интригующе, как призыв познакомиться с наследием о Лермонтове, оставленным как мыслителями Серебряного века, так и эссеистикой позднесоветского времени (Примечание 3).

В 1970-е гг. изменился также подход и к биографии поэта – внимание исследователей начали привлекать не только имеющие наибольшее политическое значение (стихотворение «Смерть поэта» и первая ссылка, вторая ссылка и др.), но любые эпизоды жизни Лермонтова, имеющие творческий или личный интерес.

Именно тогда исследователи стали буквально «сопровождать» поэта в его визитах в литературные салоны Петербурга и Москвы, заглядывать в его картины и рисунки, смеяться вместе с ним его карикатурам – и переживать вместе с ним, следя за его карандашом, когда он рисовал свадьбу В. Лопухиной (Примечание 4). Е. Ковалевская в статье "Акварели и рисунки Лермонтова из альбомов А. М. Верещагиной" пишет: "Эта сюжетная сценка называется в лермонтоведческой литературе то «Русской свадьбой», то просто «Свадьбой», то «Венчанием» <…>

Можно, однако, утверждать, что обряд венчания по канонам православной церкви таким образом происходить не мог: венчающиеся не стоят на коленях перед священником, отсутствует аналой, вокруг которого их обводят.

Пожалуй, самое удивительное в рисунке — сочетание комического с драматическим, причем в этом сочетании нет ничего искусственного. Молодая женщина с правильными красивыми чертами лица, серьезная и печальная, видимо, исполнена сознания важности момента. Стоя на коленях, она молится, сложив руки перед собой. Ее темные волосы, гладко причесанные на прямой пробор, опускаются на уши. Она одета по моде середины 30-х годов прошлого века. Во всем ее облике несомненно есть легко уловимое сходство с В. А. Лопухиной.

Мужчина, стоящий рядом на одном колене, в противоположность молодой женщине не молится, а смотрит на нее. Он в перчатках, возле него цилиндр, который он придерживает одной рукой. Очевидно, молодые люди не собираются долго задерживаться, они спешат.

За ними стоят две явно комически обрисованные фигуры: пожилая женщина в чепце с торчащими во все стороны лентами и рюшами и пожилой мужчина с высоко взбитыми завитыми волосами, во фраке с жабо, — вероятно, родственники молодой пары…»

Автор откровенно подытоживает свое описание: "сердечная боль и ревность" водили пером Лермонтова.

В сборнике «Лермонтов: исследования и материалы» 1979 года было также рассказано немало нового (на тот момент) об общении поэта с пушкинским кругом литераторов того времени - с Карамзиными, В. Одоевским, Е. Ростопчиной. Отдельные статьи были посвящены ставропольскому кружку поэта, его Кавказскому окружению.

Между тем И. Андроников снова коснулся темы «кружка шестнадцати», к которому принадлежал Лермонтов, а, возможно, и являлся его центром. Исследователь старой школы, он удачно внес в эту политическую проблему ноту психологизма, так соответствующую веяниям нового времени: «молодые люди уехали на Кавказ, движимые корпоративным чувством <…> <Их> сближала ненависть к деспотизму николаевского режима и стремление к свободному обсуждению важнейших проблем, связанных с пониманием исторического и национального своеобразия России. При этом для них характерен острый интерес к Востоку и тот фатализм, который определял поведение некоторых членов кружка в боях, их демонстративное презрение к жизни. Люди отчаянной храбрости — такими рисуются многие из тех молодых людей, имена которых дошли до нас в списке Браницкого.

Противник революционных преобразований маркиз де Кюстин, посетивший Россию в 1839 г. в надежде найти в империи Николая I образец политического устройства, в результате своего путешествия написал выдающийся по силе обличения российской монархии труд. В своей книге, не раскрывая по весьма понятным причинам имен, он пишет <…> что он видел в России людей, «краснеющих при мысли о гнете сурового режима, под которым они принуждены жить, не смея жаловаться». Эти люди, продолжает Кюстин, чувствуют себя свободными только перед лицом неприятеля. «Они едут на войну в глубине Кавказа, чтобы отдохнуть от ига, тяготеющего на их родине. Эта печальная жизнь накладывает преждевременно на их чело печать меланхолии, контрастирующую с их военными привычками и беззаботностью их возраста: морщины юности обличают глубокие скорби и вызывают живейшее сострадание…»

В 1980-е гг. лермонтоведы подводили итог и знали это. В 1881 году вышла Лермонтовская энциклопедия, создатели которой ставили своей целью систематизацию всего фактического и теоретического богатства, накопленного лермонтоведением, создание комментария к литературному наследию поэта, отражающего современный авторам уровень науки. При составлении этого труда литературоведы пользовались обретенной ими относительной свободой настолько, насколько могли – так, были описаны библейские мотивы в творчестве Лермонтова, упомянут «романтический космизм" поэта, ряд статей имел неявно-религиозную подоплеку.   

Годом раньше, в 1880 году вышел сборник «Картины, акварели, рисунки», где было представлено и исчерпывающе прокомментировано все живописное и графическое наследие поэта. Этот сборник, изданный ровно 45 лет назад, по сей день остается лучшим и единственным, также как лучшей и единственной является передача Ираклия Андроникова об этом, снятая на черно-белой пленке… Излишне говорить, как далеко шагнули за последние почти полвека технологии, и по каким причинам мы до сих пор не имеем доступного широкому читателю сборника картин и рисунков Лермонтова или же приличного цветного документального фильма на эту тему (Примечание 5).

В 1985 году издательство Пушкинского дома выпустило очередной сборник статей о Лермонтове. Он уступал по содержанию предыдущему, 1979 года – чувствовалась исчерпанность материала на текущий момент... Был издан «Путеводитель по лермонтовским местам» (1989). «Все это» красиво догорало…

Годом ранее, в 1984 году вышел сборник стихотворений, посвященных поэту; он назывался «Венок Лермонтову» - также, как сборник статей 1914 года, выпущенный еще в дореволюционной России к столетию со дня рождения поэта.

В 1989 году была опубликована книга (очередная) «Лермонтов в воспоминаниях современников» с предисловием Гиллельсона. Гиллельсон был пушкинистом и лермонтоведом, активно работавшим вместе с Вацуро над созданием семинария о жизни и творчестве Лермонтова (1960), впоследствии – над Лермонтовской энциклопедией 1981 года. Также им были обнаружены новые сведения, касающиеся общения поэта с В. Жуковским, Е. Ростопчиной, московскими литературными кружками.

Возвращаясь к предисловию, в нем Гиллельсон делает те необходимые предупреждения читателю, без которых вообще не имеет смысла выпускать своды воспоминаний о писателях: «Читая воспоминания о великом человеке, нужно всегда помнить, что между ним и мемуаристами, как правило, «дистанция огромного размера». Правда, бывают исключения. И. С. Тургенев видел Лермонтова мельком; Белинский лишь дважды беседовал с поэтом <…> И тем не менее именно их свидетельства поражают нас глубиной постижения личности Лермонтова.

При оценке воспоминаний необходимо в первую очередь досконально представить себе пристрастия и антипатии мемуариста, его душевный и интеллектуальный уровень.

Исключительно важным фактором является также время создания мемуаров; для тех, кто хотел писать о Лермонтове, условия были неблагоприятные <...>

Трудные цензурные условия препятствовали своевременному написанию воспоминаний; порой это приводило к невосполнимым потерям. Особенно ощутимо отсутствие воспоминаний С. А. Раевского, человека независимого образа мыслей, во многом способствовавшего умственному возмужанию Лермонтова. Воспоминания друга детства А. П. Шан-Гирея написаны лишь в 1860 году. Некоторые воспоминания писались еще позднее, в семидесятые и восьмидесятые годы. К этому времени многие подробности забылись, даты сместились, и, кроме того, о самых драматических эпизодах жизни поэта по-прежнему следовало рассказывать обиняками и недомолвками. О иных событиях можно было писать лишь за рубежом. Так, первое упоминание об участии Лермонтова в оппозиционном «кружке шестнадцати» появилось в Париже в 1879 году в книге Ксаверия Браницкого, участника этого кружка…»

Умные слова автора предисловия – никакая не тенденциозность и не идеологизация, как усиленно убеждают нас сегодня. Это – правда, которую к настоящему моменту сумели безнадежно (для многих) изолгать.

Так как наметилась тенденция к реабилитации дореволюционного наследия о Лермонтове, в том же, 1989 году вышла книга «Лермонтов: жизнь и творчество» П. Висковатова – первого биографа поэта. Она написана прекрасным русским языком – языком нашей великой русской литературы, очень живо и эмоционально. К тому же трудно назвать какую-либо другую биографию поэта, где был бы найден такой баланс творческого, политического и личного в освещении жизни Лермонтова. Снабженная грамотным предисловием, где современный исследователь имел бы возможность прокомментировать неизбежную неполноту информации, устарелость некоторых моментов, эта книга заслуживала самой широкой популяризации в год двухсотлетия поэта и переиздания солидным тиражом. Но филологам наших дней, не видящим никого, кроме себя, такое просто не могло прийти в голову (Примечание 6).   

Существует еще несколько значимых работ тех  и с т и н н ы х  лермонтоведов, которые работали над созданием Лермонтовской энциклопедии 1981 года, вышедших уже после распада СССР в 1991 году. Одна из таких работ – «Этюды о Лермонтове» Найдича (1994), в которых он свободно оперирует цитатами из различных произведений поэта, а также фактами его биографии, сплетая причудливую ткань своих философских эссе, названных им самим этюдами. Другая – монография Вольперт «Лермонтов и Французская литература» (2006), где исследователь убедительно показывает значительное влияние французской литературы на лирику, поэмы, но прежде всего прозу поэта. По мнению Вольперт, роман Лермонтова «Герой нашего времени» стоит в одном ряду с исповедальными повестями и романами французской литературы – «Рене» Ф. Шатобриана, "Адольфом" Б. Констана, «Обероном» Э. Сенанкура, «Исповедью сына века» А. Мюссе - и по сути завершает в мировой литературе этот ряд.   

Также в начале 2000-х гг. вышел сборник статей Вацуро о поэте, где были собраны различные статьи, по отдельности уже издававшиеся ранее в советское время. При огромной эрудиции исследователя, они способны несколько разочаровать тех, кто уже прежде был знаком с исследованиями Б. Эйхенбаума. Вацуро продолжал ту же линию поиска литературных влияний, заимствований из зарубежной и отечественной литературы, однако то, что звучало у Эйхенбаума очень свежо и вдохновенно, у Вацуро порой производило впечатление некоторой тяжеловесности, переусложненности, а иногда и спорности выводов. Вместе с тем Вацуро – одна из ключевых фигур позднесоветского лермонтоведения, внесший огромный вклад в создание знаменитой Лермонтовской энциклопедии 1981 года.

Другим человеком, который занимался Лермонтовым чуть менее специализированно, чем Вадим Эразмович, но без участия которого также трудно представить этот колоссальный труд, был Аринштейн. По его собственным словам, он написал для Лермонтовской энциклопедии 96 статей. Он откомментировал ряд стихотворений поэта с точки зрения того, когда они были написаны, что послужило поводом к написанию и т. д. Исследователь с сильным логическим мышлением, способностью к систематизации и обобщению, Аринштейн сумел в ряде случаев грамотно поставить точку там, где, казалось, спорам коллег не будет конца. К примеру, стихотворение Лермонтова «Великий муж! Здесь нет награды…» он «объяснил» следующим образом: «Социальный пафос стихотворения совершенно ясен: это возмущение по поводу того, что выдающийся гражданский подвиг не встретил понимания у тех, в чьих интересах он был совершен <…> Что это за подвиг и кто его совершил – остается загадкой <…> Не исключено, что Лермонтов, сознавая типичность ситуации, отказался от конкретизации имени «великого мужа» и с этой целью намеренно придал стихотворению черты фрагмента».

Подобным образом исследователь проанализировал большое число стихотворений поэта, среди которых «В альбом» (1830), «Венеция» (1830 или 1831), «Гроза» (1830), «Два сокола» (1829), «Из Андрея Шенье» (1830 или 1831), «Как дух отчаянья и зла» (1831), «Мое грядущее в тумане» (1836 или 1837) и многие другие, а также весь цикл стихотворений, посвященных Н. Ф. Ивановой (так называемый «ивановский цикл», 1830-1832). Жаль, что эти статьи не были изданы отдельной книгой так же, как статьи Вацуро, ведь и по методу, и по содержанию они и теперь нисколько не выглядят устаревшими.   

К 200-летию поэта в 2014 году в издательстве Пушкинского дома вышло полное собрание сочинений Лермонтова. Имена Чистовой и Миллер в редколлегии, а также предисловие Вацуро внушало определенные надежды, которые вполне оправдались при прочтении – и предисловие, и комментарии исполнены очень достойно. Но тираж – слезы! – 300 экземпляров…

Автор убежден в необходимости пересмотра в отечественной филологии того отношения к советскому лермонтоведению, которое установилось сегодня, – в прекращении огульной дискредитации «всего, что было сделано до нас», попыток филологов подняться из безвестности именно за счёт беззастенчивого зачеркивания труда скрупулезных и талантливых предшественников. Как следствие, статьи из советских монографий и сборников о Лермонтове должны и в наши дни выборочно издаваться и, по крайней мере, наполовину наполнять собой современные сборники о поэте. Будущее лермонтоведения – это его прошлое… Если, конечно, оно вообще возможно…





Примечание 1. "Лирическим дневником" поэта называли ранние стихотворения Лермонтова С. Дурылин в статье "Как писал Лермонтов" (1934) и И. Андроников в предисловии к Лермонтовской энциклопедии 1981 года. И. Андроников: "Страницы его юношеских тетрадей напоминают стихотворный дневник, полный размышлений о жизни и смерти, о вечности, о добре и зле, о смысле бытия, о любви, о будущем и о прошлом..."

Примечание 2. Н. Берковский в своих заметках о поэзии Лермонтова писал о мотивах эроса и танатоса в стихотворении "Дары Терека". Написано крайне своеобразно и с трудом поддается цитированию.

Примечание 3. В. Соловьев (1853-1900) - поэт и мыслитель Серебряного века, автор статьи "Судьба Лермонтова" (1899).

Примечание 4. Варвара Александровна Лопухина (1815-1851) - возлюбленная поэта, чувство к которой, как считается, Лермонтов пронес через всю свою недолгую жизнь.

Примечание 5. Имеется в виду передача И. Андроникова Лермонтов-художник 1972 года, продолжительность 60 минут.

Примечание 6. П. Висковатов, задумывая биографию Лермонтова, писал, что мечтает поставить "памятник нерукотворный" поэту. По мнению автора статьи, у него получилось. Это мнение разделяется также В. Бондаренко - автором книги "Лермонтов. Мистический гений", вышедшей к 200-летию поэта.





Литература


Антокольский П. «Три демона». Лермонтов. 1971.
Аринштейн Л. Петух в аквариуме - 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания. 2013.
Вацуро В. О Лермонтове. Работы разных лет. 2008.
Венок Лермонтову: сборник стихотворений. 1984.
Висковатый П. Жизнь и творчество Лермонтова. 1989.
Вольперт Л. Лермонтов и французская литература. 2006.
Лермонтов в воспоминаниях современников. 1989.
Лермонтов М. Ю. Картины, акварели, рисунки. 1980.
Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений. 2014.
Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтовский сборник. Пушкинский дом. 1985.
Найдич Э. Этюды о Лермонтове. 1994.
По лермонтовским местам. 1989.


















О советском лермонтоведении (послесловие)


Данная статья является послесловием к статьям автора «О советском лермонтоведении (1920-60-е гг.)» и «О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)».

Почему автор чувствует, что тема нуждается в таком «послесловии», и что еще имеет сказать?

Прежде всего, потому, что полное раскрытие заявленной темы лежало за пределами его возможностей – написать «историю советского лермонтоведения» (сугубо теоретически, если бы такая задача была поставлена) мог бы только человек, сам являвшийся его частью на протяжении 20-30 лет, но никак не тот, кто занимается исследованием поэта не более 6-7 лет и никогда не принадлежал к традиции советской филологии, не мог принадлежать по возрасту. Одновременно с этим написание такой истории и не являлось самоцелью. Так что же тогда было целью?

Полагаю, если бы на рубеже 2018-2019 гг., когда автор под влиянием, скорее, случайных импульсов заинтересовалась лермонтовской темой, она без труда нашла бы две-три современные работы о поэте, которые могли бы ее удовлетворить, к тем или иным трудам советских лермонтоведов она просто никогда бы не обратилась. Она бы верила, как верят многие, что «все это» безнадежно устарело, и никакие размышления о несправедливости современных филологов к своим коллегам и предшественникам просто не пришли бы ей в голову.

Но что могло удовлетворить? Ответ на этот вопрос очевиден: глубина раскрытия тем, скрупулезность, добросовестность исследователя, правдивость, живая, эмоциональная манера подачи материала. Любовь и уважение автора к поэту, чье творчество или биографию исследователь взялся изучать. Ничего из перечисленного не удалось обнаружить ни в одной работе, от статей до объемных монографий, написанных современными лермонтоведами с начала XXI века.

Первоначально, как говорится, не верилось своим глазам – ситуация казалась противоестественной. В голове автора, поклонника Владимира Высоцкого, вдруг зазвучали строки:

«Казалось мне – кругом сплошная ночь,
Тем более, что так оно и было».

Со временем, конечно же, обнаружились люди, связанные с литературой, но при этом не являющиеся лермонтоведами, и их работы, удовлетворяющие исключительно последнему критерию в списке – они писали о поэте с любовью и уважением. Но и в их биографиях Лермонтова чувствовалась, к сожалению, усталость, неготовность к колоссальному труду, за который они брались, и в них, увы, не приходилось искать скрупулезности, глубины раскрытия тем и других достоинств, помимо того, что поэт для них – действительно часть того воздуха, которым они дышат. Такое впечатление производят биографии «Лермонтов: мистический гений» В. Бондаренко, «Лермонтов: один меж небом и землей» В. Михайлова и некоторые другие.   

Так автор обратилась к советскому лермонтоведению и, как ни предсказуемо прозвучат эти слова, нашла в нем практически все, что искала. Свое знакомство автор начала с трудов о биографии поэта. Первые прочитанные ею книги были «Судьба Лермонтова» Э. Герштейн, краткая биография В. Мануйлова «Лермонтов», том «Литературного наследства» о поэте 1941 года, где собраны статьи о «борьбе Пушкина и Лермонтова с придворной аристократией», о дуэлях поэта с Э. Барантом и Н. Мартыновым. Изначально запрограммированная, как всякий современный человек, на недоверие исследователям ушедшей эпохи, склонным во всем «видеть политику», автор довольно скоро начала понимать, что лжи и подтасовок в тех работах, которые она читает в данный момент, на самом деле ничуть не больше, а только меньше, чем в современных. Эти работы помогли снять ту пелену лжи, которую так стремятся навести на наши глаза современные филологи, - лжи, обеляющей в целом реакционную николаевскую эпоху, беззастенчиво отрицающей враждебность императора к Лермонтову, в любом случае роковую роль властей в судьбе поэта.      

Читая труды советских исследователей, автор пришла к довольно простому выводу, которым с удовольствием поделится с аудиторией: изучая сегодня советскую литературу о Лермонтове, нужно мысленно делать для себя 20-30% скидку на избыточную политизацию, в остальном же – наслаждаться результатами работы трудолюбивых, увлеченных, одаренных людей, умеющих раскрыть перед читателем контекст ушедшей эпохи, передать ее атмосферу, показать поэта не в вакууме, а на фоне своих современников, частью своего поколения людей 1830-1840-х гг., получая от них, на самом-то деле, преимущественно правдивую информацию о Лермонтове.

Не все в советском литературоведении делалось одинаково хорошо. Оно имело свои слабые места. Так, порой совсем не производили впечатления статьи о стихотворениях или поэмах Лермонтова, где авторы пытались предложить свои непосредственные интерпретации «того, что хотел сказать поэт». Эти неудачи, пожалуй, наводят на мысль, что слишком многое в творчестве Лермонтова – скорее повод для интимного общения поэта с читателем без посредника… Но при этом именно в советское время были уточнены тексты стихотворений и поэм, много и успешно изучались связи Лермонтова с современной ему русской и зарубежной литературами, также советское лермонтоведение достигло выдающихся результатов в изучении стихосложения поэта, языка и стиля его прозы.   

Автор взялась писать о советском лермонтоведении с рядом вполне понятных страхов: что ее недостаточное знание вопроса не позволит ей во всей полноте осветить проблему, что она начнет выделять одних филологов за счёт других, не менее талантливых, что личный вкус подменит в ее статьях объективную оценку вклада того или иного исследователя. В сущности, автор убеждена, что так в итоге и произошло… Но ею была поставлена перед собой понятная задача – выразить свое уважение и благодарность всем тем, кто на протяжении всего XX века нес своим трудом Знание и Любовь к наследию нашей великой литературы, к творчеству гениального поэта Лермонтова. И решено было выполнить эту задачу в меру своих скромных, даже и явно недостаточных, возможностей.   

Итак, когда было вполне определено, что полнота изложения информации и системный подход не стоят в приоритете, автор решила прежде всего акцентировать внимание на тех моментах, которые способны эмоционально привлечь непосвященных к трудам советских литературоведов. Поэтому она уже смело приводила обширные цитаты из книги С. Недумова, описывавшего последние дни Лермонтова в Пятигорске – времяпровождение молодежи с их прогулками, пикниками, балами и предчувствием катастрофы, витающим в воздухе… И уделила лишь пару небольших абзацев описанию вклада одного из ведущих лермонтоведов В. Мануйлова, «оправдывая» себя тем, что он, казалось, сам не стремился быть замеченным, и называя Виктора Андрониковича «серым кардиналом».

В другой статье «О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)» автор поступает таким же образом, с удовольствием обширно цитируя П. Антокольского – не лермонтоведа, а поэта, пишущего о поэте… При этом, многократно упоминая В. Вацуро, отдавая должное его огромному вкладу в создание Лермонтовской энциклопедии 1981 года, автор, тем не менее, ставит в упрек Вадиму Эразмовичу «впечатление некоторой тяжеловесности, переусложненности», которое порой способны производить его статьи.   

Из пяти параграфов, посвященных Э. Герштейн в статье «О советском лермонтоведении (1920-60-е гг.)» автор уделяет один, и очень объемный, описанию грубого выпада против нее другого исследователя, И. Щеблыкина, которого агрессивное неприятие любых намеков на «политику» в какой-то момент довело до смешного. Не лучше ли было вместо этого уделить чуть больше внимания описанию еще некоторых важных аспектов исследования самой Эммой Григорьевной биографии и творчества поэта? Но именно дать «ответ» нашей вульгарной современности показалось автору в данном случае важным, ведь, на самом деле, никакой труд не может считаться востребованным, если никоим образом не является откликом современной жизни.

Говоря о «вульгарной» современности, автор задумывалась над тем, стоит ли писать об «огульной дискредитации всего, что было до нас» и о «нашем хамском времени» в своих статьях, или все-таки следует подобрать другие выражения? И дала себе ответ: стоит, о грубых вещах нужно порой говорить грубыми словами. Мы живем не в такое время, когда бы именно стремление к стилистическому совершенству написанного (насколько это возможно при скромных способностях пишущего) можно было ставить на первый план.

Наконец ответ на вопрос, как заполнить все оставленные в статьях лакуны, «нашелся», пусть и весьма условно.  И с т и н н ы м и  лермонтоведами являются те, кто был авторами лермонтовской Энциклопедии 1981 года, а также их предшественники. Список авторов содержится на одной из первых страниц этой Энциклопедии и включает свыше 200 имен. Список их предшественников – в конце Энциклопедии, в списке, озаглавленном «Основная литература о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова». Никто из тех, кто не фигурирует в одном из этих двух списков, в действительности не является лермонтоведом и не внес после 1991 года в науку о поэте никакого вклада (кроме, разве что, отрицательного) …
 
В то же время, отыскивая для себя труды настоящих специалистов, совсем не обязательно ограничиваться при этом 1991 годом издания. Работы Вацуро и Э. Найдича, Л. Вольперт и Л. Аринштейна, а, возможно, и чьи-то еще выходили в 1990-е, 2000-е и даже еще в 2010-е гг. Определяющим фактором здесь является не год выхода книги, а наличие (или отсутствие) имени ее автора среди авторов Лермонтовской энциклопедии 1981 года.

В заключении остается предложить рекомендации для чтения. Рекомендованная литература условно разделена на три категории: в первую категорию входят книги, практически не устаревшие даже на текущий 2025 год, во вторую – частично устаревшие, требующие некоторых скидок «на идеологию» или же на непривычный современному читателю стиль изложения, в третью – те, которые на сегодняшний день действительно лучше было бы рекомендовать узкому кругу профессионалов, если бы таковые могли быть…   


Можно читать сегодня без всяких скидок «на идеологию» и стиль изложения:

Эйхенбаум Б. Лермонтов: опыт историко-литературной оценки. 1924.
Щеголев П. Книга о Лермонтове. 1929.
Дурылин С. Как писал Лермонтов. 1934.
Белинский В. М. Ю. Лермонтов: статьи и рецензии. 1941.
Лермонтов в русской критике. Сборник статей. 1955.
Антокольский П. Лермонтов (из цикла «Три демона»). 1971.
Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтовский сборник. Пушкинский дом. 1985.
Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
Вацуро В. О Лермонтове. Работы разных лет. 2008.
Вольперт Л. Лермонтов и французская литература. 2010.
Аринштейн Л. Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов. С секундантами и без. 2015.


Нужна небольшая скидка «на идеологию», либо стиль изложения может показаться непривычным современному читателю:

Эйхенбаум Б. М. Ю. Лермонтов. 1936.
Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. 1940.
Жизнь и творчество Лермонтова. Сб. 1. 1941.
Дурылин С. Лермонтов. 1944.
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 2. 1948.
Эйхенбаум Б. Статьи о Лермонтове. 1961.
Андроников И. Лермонтов: исследования и находки. 1964.
Творчество Лермонтова. Издательство Наука. 1964.
Федоров А. Лермонтов и литература его времени. 1967.
Найдич Э. Этюды о Лермонтове. 1994.


Рекомендуется специалистам:

Литературное наследство. Лермонтов. Т. 1. 1941
Бродский Н. М. Ю. Лермонтов. Биография. Т. 1 (1814-1832). 1945.
Мануйлов В. Лермонтов. 1955
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1964.