Между Востоком и Западом Глава 11 Отказ моря

Глава 11
Отказ моря

1.

Огромен лес Заповедный, много мест таинственных и неприступных на просторах его сокрыто; таких мест, что и Хранители туда без нужды особенной не заглядывают, хотя и ведают прекрасно о наличии таинств этих. Вот в одно местечко подобное и перенес Лесослав буйную головушку свою: урочище Велетов называлось оно исстари. А легенда об урочище этом такова.
Во времена давние, коих и след уже истерся почти, населяли земли славянские ведуны-пращуры. Силушку волшебную имели они немереную да тратили-то ее не без дела, не попусту: народ свой берегли и охраняли от напастей всяческих, набегов злобных варлоков воинственных, козней соседей завистливых да волшебников с чернотой ночной знающихся. Да ведь ведомо, что и у бездонного колодца доброты сердечной конец имеется. Так и ведуны древние ощутили вдруг, что на исходе уже силы их великие. Услыхали они зов властный, что велел им готовиться к переселению в миры, от смертных за семью печатями сокрытые. И нельзя было воспротивиться повелению тому. Собрались тогда пращуры на совет последний и порешили, – из могущества, что в ведении их оставалось еще, создать силу великую: четырех великанов-велетов, детей стихий четырех создать, а затем поручить им – охранять земли славянские от напасти смертельной. Сказано – сделано. Отметили ведуны на просторах леса Заповедного урочище тайное, от глаз любопытных сокрытое; стали волшбу творить.
Первой призвали они стихию землицы родимой, чреслами крепкой, ладонями всех детей обнять готовой да к груди прижать любвеобильной. Дали великану тому силу сотни дубов кряжистых столетних и прозвали его Вернидубом. После очередь пришла стихии водной, широкоструйной да гибкой, волной играющей неверной, то ласковой и мягкой как дитя послушное, то шаловливой да своевольной, словно отрок упрямый. Взметнулись воды в небеса высокие и сотворили велета, имя коему Водокрут досталось. И пришел затем черед стихии воздушной. Вызвали пращуры на просторы лесные ветер неугомонный, да норовом переменчивый. Ласково поначалу обдал поток невидимый ладони шершавые, морщинами испещренные, однако тут же ни с того, ни с сего взъярился ураганом всесокрушающим. Укоротили ведуны силушку непомерную, для мягкости облаков белоснежных к ней добавили и прозвали ее легкомысленную Поворотиветром. Дольше всех об огне размышляли пращуры, о стихии огненной: сильно лес спалить Заповедный опасались. Но одолели и эту думку неразрешимую, соединив огонек очага домашнего с размахом пожара лесного, молниями грозовыми вызванного, отчего и дали велету последнему имя наиболее грозное: Громобоем его прозвали.
Оглядели ведуны творения свои и призадумались. Как же мощь подобную на воле оставлять?! Кому же с этакими молодцами управиться под силу? А разгуляются они ежели, что же миру людскому делать тогда? Подумали, глядючи, как земля под ногами великанскими тяжко стонет, как деревья вековые гнутся, как в страхе зверье лесное в стороны шарахается, подумали да и решили, заключить велетов до поры до времени в камни священные, самые, что ни на есть обычные, только цветом разные. Громобою бурый камешек достался, Водокруту – голубой, Поворотиветру – белый, а на долю Вернидуба серый камень, мхом зеленым поросший пришелся. Чтобы вызволить творения свои в минуту трудную, сотворили пращуры слова заветные. А вот кому дать слова те? Опять в затылках поскребли, однако и эту задачку без решения не оставили. Так и появились на просторах леса Заповедного Хранители его и земли славянской – лесовики, трутом волшебным вооруженные. И назвали тогда ведуны Хранителю самому первому слова те заветные, и предупредили, что использовать их один лишь раз можно, и тогда только, когда угроза просторам родимым такая возникнет, которую силой обычной человеческой, волшебством даже умноженной, одолеть возможности не представится. Почему так? А с одной только целью: чтобы ни у кого и никогда соблазна не возникло, велетов устремлениям корыстным служить заставить. Ибо слаб, слаб человек есть в страстях своих.
И еще одно волшебство пращуры сотворили: так сделали, чтобы каждый, Хранителем избранный или судьбой им назначенный, в душе своей и памяти сразу же и легенду эту имел, и слова волшебные, и память о том, когда слова те использовать можно.

* * *

Встал Лесослав на краю урочища и задумался. Да и как не призадуматься-то? Странным то место на вид внешний было, любую мысль – и грустную, и веселую – разом обрывало. Вдруг неизвестно откуда прямо посреди чащи дремучей поляна круглая с краями ровными глазу там представала. Сумрачно вокруг, деревья скрипят, словно стонут, лист шелестит загадочно, а на прогалине той свет некий нутряной разливается, травка серебристая в пояс стоит, не шелохнется, и промеж нее четыре камня в рост человеческий высятся. Ступишь на траву, в мгновение то же тишина тебя охватывает неестественная, и пропадает из глаз все, что за границей урочища высится: как под купол какой попадаешь. Только и не свод это, а волшебство, пращурами потомкам в наследство оставленное. И с шагом каждым к каменьям заколдованным тяжесть на Хранителя валится, ответственности груз за право решать, использовать или нет то наследство великое.
Подобрался росич к бурому камню с искрой огненной внутри мерцающей, только ладошкой его коснулся, как и отдернул ее тут же: обожгла сила огненная укрощенная кожу человеческую. Сделал шаг он в сторонку, прислонился к голубому валуну: мокрой рука тут же содеялась, прохладной. Приложился к камешку белому Лесослав-Хранитель, – будто ветер промеж ушей свистнул, и добрый, и свирепый от могучести своей. Последний, бурым мхом обросший исполин приобнял росич нерешительно, ощутив тут же мощь земли родимой великую; и настолько сросся он с почвой отчизны своей, что показалось Хранителю, как ноги его корнями вглубь ввинчиваются, а руки от плеч самых к небу ветвями тянутся. И таким ярким видение то оказалось, что зажмурил Лесослав глаза свои и тогда лишь открыл их, когда отступил назад на шагов несколько.
Нет на месте все по-прежнему: и каменья магические, и чресла его нетронутые, и урочище само великанов-велетов.
Что же делать, однако? Как летел сюда, одно решение было, а добрался как, оторопь сразу взяла. Что, если не тот нынче случай, не последний, не достойный того, чтобы пробуждать к жизни силушку могутную? Посоветоваться бы, да не с кем, а ответственность одно: знай, гнетом тяжести своей придавливает. Закрыл глаза Лесославушка изнова, пал навзничь в траву густую, руки в стороны распластав, и зашептал неистово:
– Вы ответьте мне, подскажите, посоветуйте, ведуны-пращуры стародавние; дайте знак какой крохотный, что на правильной дороге нахожусь я, что выбор мой, к волшебству вами завещанному оборотиться, правильный есть.
Но молчали пращуры, ни тебе посвиста какого, ни ветерка дуновения из миров своих загадочных не отправили.
– Может, вы мне весточку вышлете, лесовики – Хранители древние, или ты, Вешенка, с Весной самой колечком охранным обрученный, или ты, бабка Вырица, колдунья лесная, или ты, Красомир-герой непобедимый?
Однако и тут ответа никакого не последовало.
– Что же делать-то мне? Что, золотые вы мои? Ведь не всех я еще обошел – облетал, не со всех сторон подмоги кликал, как того мне Великий волшебник Одинокой башни советовал. Так ведь, дядька Кукиш? Лишь одно слово на ушко прошепчи мне, одно только.
И уж так молил Хранитель знамения малого, что, казалось, камни бессловесные и те заговорить могли. Однако молчание полное и тишина густая непоколебимая в урочище царила. Встал тогда Лесослав, оправил рубаху свою измятую да головой тряхнул решительно:
– На нет и суда нет! Значит, не пробил час еще последний, грозный, коли до поры сей нерешительность во мне гнездышко вьет! Значит, снова в дорогу мне поспешать торопко, последней помощи просить у брата и друга моего верного.

2.

Во дворце Ямато царила удивительная тишина. Там, за его стенами, в аккуратно подстриженном и ухоженном саду по-прежнему бродили грозные, но уже довольно старые тигры, в изумрудно зеленых водах озера по-прежнему коротал долгие годы своей жизни длинноусый и совсем безобидный дракон; там пели свои радостные песни неугомонные птицы; там весело перепахивали с цветка на цветок радужные бабочки; там кипела жизнь. Здесь же, над отполированным до красноватого блеска палисандровым полом тихо шелестел дух мудрого спокойствия и непоколебимого порядка. Каждая вещь здесь, начиная от кисточки для письма и заканчивая тысячами свитков и книг в библиотеке, знала свое место и соблюдала его неукоснительно. Во дворце не было слуг, и не только потому, что здесь некому было прислуживать (малыш тэнгу был не в счет; он оказался неприхотлив и мало в чем нуждался), но и потому, что летающий гном свято чтил завещанный варлоком порядок.
После смерти Ямато и Кукиша тэнгу впал в уныние. Часами он ходил – да-да, именно, ходил, а вовсе не летал – по пустынным залам, машинально перелистывая страницы книг и перекладывая с места на место многие, совершенно ненужные ему вещи. Потом успокоился. Точнее нашел отдушину в море подавленности: работа и порядок; бывший ученик Ямато зажил по плану. Отныне гном не только рассчитывал, сколько и каких волшебных манускриптов он должен был освоить за ближайший год, и даже месяц; он размечал время своих прогулок, время ночного сна и время общения с обитателями тенистого сада. Со стороны его педантизм выглядел пугающе угрюмым, однако, он спас тэнгу от смертельной тоски. И постепенно он же превратил недоучку-гнома в достойного продолжателя дела варлока Ямато. Может быть, ко времени появления Мэй-ню ученик еще и не достиг вершин познаний древнего чародея и мага, но никаких сомнений в том, что тэнгу превратился во вполне серьезного волшебника, уже не существовало.
Правда, в первые несколько дней, когда беглянка пересказывала хозяину страны Тысячи островов свое горькое повествование, она все-таки побаивалась внезапного появления на горизонте слуг ненавистного Фэн-хэна: оборотней цзин или вездесущих рогатых гулей, или своих вынужденных нынешних соплеменников, оживших мертвецов гуй. Она вздрагивала при каждом шорохе за окном, каждом шелесте открываемых дверей, каждом внезапном звуке до тех пор, пока однажды сидевший нога на ногу на подлокотнике трона тэнгу не хлопнул ладошкой по колену:
– Прекрати, пожалуйста, бояться собственной тени! Сюда никто и никогда не сунется: руки коротки!
– Ты в этом уверен? – с сомнением покачала головой Мэй-ню.
– Совершенно! – тэнгу так энергично тряхнул головой, что едва не лишился равновесия и, чтобы удержаться на месте, неистово захлопал по воздуху своими прозрачными крылышками.
В прежние времена негодование крохотного человечка непременно вызвало бы у Мэй-ню добрую улыбку, однако, теперь улыбаться ей было просто нечем, и потому искорка веселой иронии проскользнула в одних только глазах гуй.
– И все-таки следует быть осторожным, – уже посмеиваясь в душе, притворно испуганно подняла брови девушка. – Если бы нашим противником являлся один волшебник Фэн, а то ведь за его спиной скрывается и повелитель мертвых Яма, по чьей воле я и была возвращена к жизни на потеху злобному императору. А Яма – все-таки бог, как никак.
– Ну, и что из этого? – гном вспорхнул с трона и стремительно взмыл к потолку. – Волшебство варлоков, которому обучал меня Ямато и которое я продолжал изучать после его смерти, древнее и могущественнее божественного. Вот если тысяча богов, тогда, конечно…
– Неужели тысяча?!
Наконец-то тэнгу уловил ее иронию. Сначала он хотел разозлиться, потом обидеться, а в результате расхохотался, словно сопливый уличный мальчишка.
– Ладно, насчет тысячи, это я того…, приврал маленько, но ты не сомневайся: даже в мое отсутствие оборону Тысячи островов не прорвет и целая армия оборотней или даже демонов.
– Твоего отсутствия? Ты собираешься оставить меня одну?! – вот сейчас она испугалась по-настоящему.
– Само собой. А ты, конечно, думала, что я стану подвергать тебя новой опасности и тащить с собой на разведку?
Мэй-ню напряженно замолчала и лишь следила за тем, как разошедшийся от предвкушения новых приключений тэнгу нарезал круги прямо над ее головой.
– А нельзя без этой твоей…, без разведки нельзя? – робко спросила девушка.
– Нет, нет и еще раз нет! – отрезал гном. – Настоящие боевые действия без разведки не проводятся никогда! Об этом во всех книгах написано.
– А что, мы станем воевать? – голос гуй зазвучал еще тише.
– Ха! Можно подумать, ты примчалась сюда, рискуя жизнью, только для того, чтобы развеять мою скуку рассказами о своих приключениях!
– Нет, но…
– Никаких но! Здесь и сейчас решаю я, и я уже все решил!
– И когда? – дрожащим голосом произнесла Мэй-ню.
– Что когда?! – удивленно переспросил начинающий волшебник.
– Ну, когда ты отправляешься на… разведку?
– Скоро, сегодня, прямо сейчас!
– А если ты не вернешься? – почти прошептала несчастная гуй.
– Чего-о-о?! – гном чуть не задохнулся от негодования. – Да за кого ты меня принимаешь?! Да я был лучшим, слышишь, самым лучшим из учеников Ямато! Это даже сам Великий волшебник Одинокой башни Кукиш и тот признавал!
– Нет-нет, – снова прошептала Мэй-ню. – Я ничего. Ты прости меня и пойми, пожалуйста. Ты ведь моя единственная надежда. У меня больше никого и ничего нет. А потому вернись, обязательно вернись! Я тебя умоляю!
– Фу, глупенькая, – только и развел ручками летающий гном. – Я не просто вернусь, я вернусь, чтобы потом мы вместе показали им, как любил говаривать Великий волшебник Кукиш, «кузькину мать»!
– А кто она, эта мать?
– Ну, это, – замялся тэнгу. – Это такая… ну, богиня в общем… добрая и волшебница великая, которая всегда приходит на помощь обиженным, чтобы наказать обидчиков и наглецов.

* * *

Одиночество, мерзкое, противное одиночество; такое липкое в своей неотвязности. Оно горькое на вкус и ледяное на ощупь; оно пахнет затхлой паутиной и тленом. Оно обволакивает будто вата. Вначале одиночество нагнетает тоску, страх и боль в сердце, но, пробыв рядом подольше, оно приносит в изголодавшуюся душу либо вселенскую ненависть, либо окончательную и бесповоротную смерть всех человеческих чувств.
Человеком в полном смысле этого слова Мэй-ню не была, однако, не имея возможности испытывать хотя бы крохотные радости жизни, одиночество ощущала куда более остро, чем живые люди. Оставленная в одиночестве в пустых залах дворца гуй отыскала себе самое маленькое помещение – темный чулан возле кухни, там, где когда-то хранились многочисленные съестные припасы, столь необходимые варлоку Ямато и практически совсем ненужные летающему гному тэнгу, – чтобы забиться в самый тесный его угол и ждать. Боялась ли она? Всенепременно. Несмотря на все успокаивающие заверения мужчин, женщины все равно не верят им в полной мере. И вовсе не потому, что подавляющее большинство особей мужского пола от природы склонны ко лжи или, мягко скажем, преувеличению. Нет. Просто женщины живут на этой земле ее подчас горькой и разочаровывающей истиной, тогда как мужчины довольно часто витают в весьма далеких от реальности эмпиреях. Глупые мечтатели и умные прозаики – ну, разве они смогут когда-нибудь полностью довериться друг другу?
Другую причину подобного поведения Мэй-ню порождало одиночество. Ведь именно наша оторванность от суетного мира, его тяжких проблем, но и веселых развлечений, именно она заставляет одиноких забиваться в узкие клетки для того, чтобы, заполонив своим телом все это крохотное пространство, почувствовать себя в толпе, толпе своего собственного «Я». Однако вышесказанное не относится к единицам счастливчиков, умудрившихся познать и понять это свое «Я»: для них не существует ни пространства, ни времени; они самодостаточны.
Невольное ожидание гуй растянулось на несколько дней, во время которых бедняжка то беспокоилась за самонадеянного гнома, то прислушивалась к непонятно суровому ворчанию тигров в саду, то удрученно раздумывала над судьбой собственного деда, совсем недавно отправившего ее в столь дальнее и полное опасностей путешествие
Тэнгу появился внезапно. Он возник из ничего прямо посреди танцующих в пробившихся из-под дверной щели стыдливых лучах света пылинках.
– Ну, и местечко же ты себе выбрала! – недовольно буркнул гном. – Боялась что ли?
– И это тоже, – мысленно улыбнулась Мэй-ню.
– Говорил же тебе. А, ладно, пойдем-ка туда, где света побольше.
Разведчик выглядел усталым.
– Тяжело было?
– Ничего, – хорохористо расправил плечи гном. – Бывало и потруднее.
Потом словно опомнился и добавил:
– Нет, действительно, терпимо, хотя и пришлось помотаться. Но зато теперь многое ясно. Во-первых, никуда твой Фэн-хэн не делся.
– Как это?! – всплеснула ладонями Мэй-ню.
– А вот так! Сидит себе преспокойненько вместе со своим звероподобным Лангом в столице да упивается принесением в жертву Яме бесчисленных жителей Ди-ю. Ну, и картинка получается, я тебе доложу. Б-р-р! Жуть, да и только!
– А войско?
– И войско там же. Видимо-невидимо! Считал, считал и со счета сбился.
– А как же кочевники, что у предгорий его остановили?
– Нету никаких кочевников. Словно и не было. Одна голая степь без единой травинки и земля растрескавшаяся вокруг. Ясно?
– Нет, что-то не очень.
– Да чего тут понимать-то. Спуститься-то Фэн твой спустился, а потом взял и передумал. Император все-таки: хочу так повелю сделать, хочу этак. Короче, поменялись у него планы у Фэна этого.
– А где же Йин-минг? Где мой дедушка?
– Чего не знаю, того не знаю. Тут уж извини, не видел я никакого Йин-минг. Зато видел множество других несчастных. Гад он, Фзн-хэн этот, да еще первостатейный: таким мучениям жертвы его подвергались, что и не описать. Знаешь, руки у меня здорово чесались, молнию в него запустить, но сдержался: понимаю, что преждевременно. Ну, что ты сникла? Не тоскуй, расправимся мы с ним, обязательно расправимся; и дедушку твоего из беды выручим, и всех остальных. Дай только срок.
– Да я не об этом думаю сейчас, – задумчиво произнесла Мэй-ню. – Странно все как-то, и на Фэн-хэна не похоже. Он ведь на власти и завоеваниях помешан больше, чем на пытках и убийствах: одно дело, скрасить время и злобное сердце свое потешить, и совсем другое, повелевать судьбами целого мира. Не верю я, что он отступился вдруг.
– Ну, вот, – устало махнул рукой гном. – И то тебе не так, и это не этак. Ладно, наведаюсь я еще к самому Яме, в подземелья его ужасом наполненные; по всем двенадцати кругам ада пройдусь, но выведаю его планы сокровенные: может, хоть тут поймем что-нибудь. Только вот отдохну немного.

3.

Он сидел на берегу моря и ждал появления сельков. Гигантский водный простор выглядел совершенно спокойным, мирным и безобидным. Всматриваясь в блестевшую в лучах предзакатного солнца синюю гладь, даже на мгновение невозможно было представить себе, что эти тихони – волны имеет периодическое свойство вздыматься грозными, разрушающими все на своем пути черными валами. Плеск воды убаюкивал и навевал мысли о тихом и уютном счастье любящих друг друга сердец. Однако сегодня подобные мысли как-то не соответствовали настроению Хранителя, чей ум терзался услышанным и увиденным накануне. Судьба Заповедного леса и безусловное предательство западных союзников и друзей заставляли пальцы Лесослава невольно сжиматься в кулаки, загребавшие золотистый прибрежный песок, струйками вытекавший из них на поверхность пляжа. Время от времени он и вовсе поднимал руки в воздух, со злостью до боли вдавливая кулаки в ничего не понимающие песчинки.
Прячущийся в морском горизонте золотисто-малиновый диск испустил в синеву густеющих небес последние свои стрелы и уступил место накатившей из-за спины росича бледной, словно заспанной луне. Волны заплескались сильнее, образуя сотни белых бурунов: смешно похлопывая беспалыми ластами, на берег один за другим, переваливаясь, выползали сельки. Блестящие черные носы со щеточкой усов, пофыркивая, втягивали вечерний воздух, пытаясь уловить возможную опасность. Обитатели моря были осторожны и пугливы.
Но вот двое из множества блестящих мокрых тел словно узнали Хранителя и быстро-быстро подгребли к нему, пристроившись с обеих сторон. Облепленные песком ладони Лесослава опустились на гладкие спины сельков и ласково провели по ним от головы до хвоста: коричневый с черными крапинками и белый – Радовид и Тилла. Приветливый жест успокоил остальных. Все замерли в ожидании полуночного превращения, которое не замедлило состояться, едва только налившаяся серебристым светом луна достигла середины иссиня-черного небосвода. Сельки сбросили покрытые капельками воды шкуры и предстали перед росичем в первозданной наготе своих красивых и сильных тел.
– Брат мой, – слегка дрогнувшим от нежности голосом произнес Радовид, заключая Хранителя в крепкие объятия.
– Как же давно ты не гостил у нас, – ласковый голос Тиллы невольно заставил вздрогнуть теперь уже Лесослава; а может быть, росич просто смутился, оттого что, обнимая девушку, ему невольно пришлось соприкоснуться с выпуклой грудью и шелковистой кожей гладкого изгиба спины морской царевны. Так это или нет, однако Хранитель почувствовал, что к щекам его притекает горячая кровь, и порадовался, что на небе светит не солнце, а всего лишь призрачная луна.
– Рассказывай, брат, – Радовид опустился на песок, приглашая остальных последовать его примеру. – Что наш лес Заповедный? Шумит еще?
– Шумит, Радовидушка, еще как шумит. И жизнь в нем по-прежнему кипит: лесовики за порядком следят, русалки игры свои в озере водят, кикиморы народ заезжий по болотам пугают. Тишина вокруг, мир да покой. Лета моя поклон вам шлет, детишки – Добромир да Забава подрастают помаленьку…
– Да и наши с Тиллой тоже, – горделиво перебил росича Радовид, указав ладонью в сторону резвящихся на песке подростков: светловолосой девушки и двух мальчиков-погодков.
– Да-да, – рассеянно кивнул головой Хранитель, продолжая своим мыслям следовать. – Вот только не всем покой наш по нутру оказался.
– Случилось что? – тревога первой коснулась сердца Тиллы.
– Беда, – произнес Лесослав. – Беда случилась.
– А я-то думаю, чего это братец названный в места наши вдруг пожаловал, – нахмурил брови Радовид. – Не с добром, значит, не с вестью радостной, не счастьем своим поделиться, значит, пришел. Да и то, кто ж это с радостью в дом друга приходит? Радость она легко переносится. Чего ж ею-то делиться? А вот горем, – это вам, пожалуйста, сполна поделимся.
Обидными слова брошенные Хранителю показались; сжались губы его струной тонкой, и сорваться уже хотел, только на кулак сжатый легли вдруг пальчики Тиллы хрупкие, и сдержался росич.
– Это правда твоя, Радовидушка. Наверное, так уж человек испокон века устроен: радость в глубине сердца своего держать и не спешить, ею делиться. Больно много зависти радость чужая порождает-то, и не только в душах далеких, но и в людях близких, и родственных даже. Не о тебе речь веду, прости уж, а на слова твои ответствую. Оттого племя человеческое в крови своей взрастило: счастье прятать, а беду – со всем миром переживать. Хорошо это? Плохо, конечно, но разве мало в жизни нашей плохого да несправедливого. И боремся с этим, да больно тяжко зло искореняется.
– Прости меня, Лесослав, – сказал Радовид. – Не подумал я. Слова впереди мыслей побежали. Говори о беде своей, чем получится, тем и поможем.
– Да что тут говорить много-то? Дядька Кукиш в пару банном явился мне, а потом полуднем жарким Вырица с Вешенкой старым приходила, да порой ночной Красомир-герой с Илленари – матушкой нашей навещали. И все об одном твердили: Зло, мол, великое на лес Заповедный накатывает. Такое страшное, что подобной опасности просторам нашим отродясь еще не угрожало. И все в голос один велели помощи искать. Вот и ищу я ее повсюду. Оттого и к тебе забрел, прости уж повторно.
– Хватит тебе, Лесослав, – повысил голос сельк. – Сказал же, не со зла я, по глупости ерунду смолол. Давай, лучше подумаем, как беду от Заповедного леса отвести.
– Некогда размышлять да думать, некогда уже. Враг под самые просторы восточные подкатился тучей не считанной, уже села наши жжет, людей наших убивает да мучает.
– А что за враг-то? – вставила в мужской разговор слово Тилла.
– Не ведаю, матушка, пока не ведаю, но узнаю и очень скоро узнаю.
– Как это, не ведаешь, – удивленно поднял брови Радовид.
– А вот так, – зло ответил брату Лесослав. – Не успел еще. Все подмоги просил. Сначала у Эллеи-волшебницы. Думал, ей сподручнее врага навестить да все разузнать-разведать. Не вышло. Отказала подруга матушки нашей лучшая. А время да видения упреждающие все поджимали, все подстегивали меня. К аллеманцам кинулся. Не до забот им соседских: вражда да междоусобица там. У Озгуда да Деборуса войска просил, и те отказали.
– И Деборус?! – всплеснула ладонями Тилла.
– И он тоже, – мрачно кивнул головой Хранитель. – Теперь только вы у меня, да Фастфут со своими гномами остались.
– Н-да, – взъерошил волосы Радовид. – Вот незадача-то.
– Какая незадача, брат? – спросил росич, внимательно всматриваясь в размытые лунным светом черты лица Радовида. Того Радовида, которого он практически не знал, потому что хорошо известный ему сын Илленари долгое время был принужден носить обличье самого обыкновенного лесовика. Таким его сделало коварное волшебство колдуна Бруно, таким и видел своего брата подраставший под неусыпным взором Илленари будущий Хранитель Заповедного леса Лесослав, таким и запомнил его в момент решающей битвы с кошмарным апологетом Смерти Дезом. Нынешнего Радовида он тоже видел, но всего лишь пару раз, не больше, в короткие свои визиты на побережье Северного моря. И вот ведь что странно: прекрасно понимая, что под дубовой корой и человеческой кожей бьется одно и то же сердце, и живет одна и та же душа, росич все-таки доверял Радовиду сегодняшнему куда как меньше, чем Радовиду прежнему. – Ужели ты землице своей родимой помощи даже малой оказать не хочешь?
Правильные черты лица селька исказила гримаса мучительного сожаления. Радовид выпрямился во весь рост и, зажав уши ладонями, побрел, спотыкаясь, к кромке ласково набегавших волн.
– Значит, не хочешь, – утвердительно прошептал Хранитель и ощутил, как его пальцы накрыла вдруг прохладная рука Тиллы. В глазах морской царевны стояли слезы.
– Он хочет. Поверь мне, он очень хочет, но он не может.
– То есть, как это не может. Рук у него нет что ли, или головы на плечах, или ноги не ходят? – недовольно буркнул Лесослав.
– И руки есть, и голова имеется, и ноги у него сильные и быстрые. Но ведь теперь он не Хранитель, ныне он сельк. А это значит, что надолго от моря отходить нет у него никакой возможности. Все мы привязаны к берегу морскому. Вода соленая – вот наша единственная стихия. Расставшийся с нею сельк никогда больше не сможет ощутить вокруг себя чарующей прохлады морских глубин; и тогда он умрет от тоски.
– А от тоски по родине, от боли по тому, что стоит она на пороге гибели своей, от этого он не умрет разве?
– Почему ты так жесток, Лесослав? Почему понять не хочешь, что теперь и здесь его родная земля? Что семья Радовидова здесь отныне: жена, дети любимые? Что сегодня сердце его не только лесу Заповедному, но и морю Северному принадлежит? Ведь ты же видишь, как рвется душа его на части, и как больно ему?
– Не больнее думаю, чем безвинно гибнущим на окраинах землицы русской! Ответь же тогда и ты мне, кто их-то пожалеет, кто поймет, кто в положение их войдет безнадежное, и кто же объяснит несчастным, отчего помощь, до зарезу им потребная, задерживается так?! И вообще, кто Отчизне поможет, кроме сынов ее?!
Замолчал Лесослав, только грудь его шумно вздымалась, да тихонько плакала рядом царевна морская.
– Эх вы! – махнул в отчаянии рукой Хранитель, кому неизвестно, и поднялся на ноги, шепча слова заклинания переносного, и услышал в ушах затихающий крик Радовидов:
– Остановись, бра-ат! Посто-о-ой!!

4.

Правильного ориентира времени у него не было. Правда, в ушах отчетливо стоял издевательский смех Ямы и его слова: «Лучше бы ты согласился с моим предложением добровольно. Для тебя лучше. А так, демоны си будут приходить к тебе каждый день. Они станут отрезать от твоей драгоценной плоти по маленькому кусочку, медленно отрезать, не торопясь. Потому что ни тебе, ни им, ни тем более мне спешить совершенно некуда. Пройдут долгие месяцы, и может быть, ты еще одумаешься. Но если нет, тоже не беда: рано или поздно ты умрешь, и смерть в любом случае приведет тебя в мое подчинение; ведь небожителям такие глупцы, как ты, не нужны. А, сделавшись мертвым, ты станешь и моим слугой. И все равно будет по-моему. Ха-ха-ха!». Следовательно, можно было считать дни по количеству прихода упырей. Однако Эг сбился уже на втором десятке, тем более что си появлялись не только для того, чтобы отрезать новый кусочек кожи со спины, ребер или живота. Они приходили также и за тем, чтобы насильно влить в рот подвешенному на цепях пленнику питательный отвар из мяса и кореньев, и тем продлить его жизнь и мучения.
Раны на теле саднили, причиняя боль при любом неловком движении. Скованные выше локтей руки млели при каждом подтягивании тела вверх, – а это случалось два-три раза за день: при кормлении и издевательствах над плотью, – немели до практически полного обездвижения и отходили затем, покалывая и стреляя иглами до самых кончиков ногтей. Его горячо любимое и оберегаемое новое тело заставляло Эга страдать еще и от тысячи отвратительных оттенков запаха пота и других человеческих выделений, да так, что наступали мгновения, когда слуга Эллеи начинал буквально ненавидеть свою истерзанную плоть.
– Нет уж, в подобном положении скелету было бы намного лучше, – думал в такие минуты Эг. И тогда он закрывал глаза, впадая в состояние оторванного от реальности транса: небытие жизни и преддверие смерти.
Однако больше всего мучили Эга мысли. Слуга Эллеи вырывался из их цепкого плена только тогда, когда ножи си вырезали на его белой кожи очередной кровавый след, а потом мысли возвращались вновь. Уже в самом начале плена Яма сказал ему, что посланные с известиями блудные души были уничтожены все до одной, и что ему не следует рассчитывать на помощь ни с чьей стороны. Потому что даже, если кто-либо и отыщет его, Эга, следы, а потом рискнет двинуться по ним на восток Подземелья, то того безумного смельчака ожидает достойная встреча со стороны неисчислимых полчищ демонов бога мертвых. Но терзала Эга отнюдь не потеря надежды на спасение; куда больше он страдал от сомнений по поводу исхода произведенной им разведки.
Удачной или неудачной оказалась она? Солгал или не солгал Яма? Знает ли Наземье о грозящей ему опасности? Собирает ли все свои силы для достойного отпора врагу? И только в самом конце Эг позволял себе помечтать о том, что помощь все же придет и к нему, что злобный хохот хозяина адских глубин окажется напрасным, и что, несмотря на все преграды, он еще получит возможность припасть к ногам своей возлюбленной госпожи, чтобы снова и снова благодарить ее за подаренную ему полноценную жизнь.

* * *

Это была последняя встреча союзников, последняя корректировка планов перед решающими битвами. Коленопреклоненный Фэн-хэн стоял перед троном Ямы, слушая наставления опального бога.
– Мои армии готовы выйти у стен столицы страны, называемой варварами Аллеманией, но они также готовы появиться и на окраине Заповедного леса. Что ты скажешь по этому поводу? – назидательно чеканил голос Ямы.
– Прости, хозяин, но моя армада уже прокатилась по благодатным полям земли, именуемой русской. Есть первая добыча, и есть новые рабы. Однако нет никакого сколько-нибудь хорошо организованного сопротивления. Я отрежу для тебя эти просторы от земель Запада так просто, как острый кинжал рассекает податливый козий сыр.
– Смотри, Фэн-хэн, ты ведь знаешь, что у сыра имеется одно неприятное свойство: даже острый клинок способен увязнуть в нем надолго, если не навсегда.
– Благодарю, за напоминание, повелитель, – голос императора зазвучал резче: вкусивший власти не любит, когда его пытаются поучать, даже если его наставники богаче опытом и сильнее разумом. – Я и сам помню об этом, а потому держу в тылу событий почти полмиллиона своих доблестных воинов. Пока что за наши планы отдают жизни одни лишь жалкие кочевники. А потому у держащей нож руки достаточно силы, чтобы разрезать головку сыра до самого конца. Если же не хватит этих воинов, то в Ди-ю готовы к переносу еще четыреста тысяч солдат. Для сохранения спокойствия ими руководят двойники, мой и Ланга, однако обе армии готовы соединиться в любое мгновение, хотя, я уверен, этого не потребуется никогда.
– Уверенность в своих силах – хорошая вещь, – усмехнулся Яма. – Если только под нее не маскируется самоуверенность.
Казалось, Фэн не заметил последних слов бога или сделал вид, что не заметил; он продолжил:
– Не думаю, что нам стоит отступать от первоначальных замыслов. Заповедный лес мой и только мой, также как Аллемания твоя и только твоя. Та из армий, которая первой справится со своей задачей, поспешит поддержать другую. Если же мне все-таки не удастся взять русские просторы с налета, а твое воинство увязнет у стен Шварцхерца, я, как мы и договаривались изначально, на время оставлю лес в покое и пойду на соединение с армией демонов, чтобы потом возвратиться назад.
– Хорошо, – подводя итог сказанному, ладонь Ямы опустилась на подлокотник кресла. – Пусть будет так! Отдаем приказы обеим армиям! У тебя все?
Фэн-хэн молчал, нервно теребя рукав халата.
– Дозволь, о, повелитель?!
– Опять девчонка? – нахмурился Яма.
– И все же; помоги мне вернуть Мэй-ню. Пошли в страну Тысячи островов свои тайные отряды.
– И тем всполошить сладко дремлющих небожителей?! Ты просто сошел с ума!
– Да нет же, нет! На небесах наверняка увлеченно рассматривают войну вокруг новых земель или закатывают пиры и играют в любовные игры! Кому какое дело до крохотных клочков земли, на которых иной раз и встать-то по-человечески негде!
– Хм, ну, ладно, – согласно кивнул головой Яма. – Дабы поднять твой боевой дух, я пошлю к дворцу Ямато пару десятков солдат из своей личной сотни бессмертных. Их не так-то легко заметить и уничтожить: они умеют быть настоящими «невидимками». И они умеют выполнять данные им поручения.
– Спасибо, господин мой! – Фэн распростерся ниц перед троном повелителя ада, после чего поднялся и попятился к выходу, постепенно растворяясь в воздухе.

5.

– Бессмертных, говоришь, – проворчал себе под нос спрятавшийся у самой вершины одной из колонн тэнгу. – Посмотрим, что это за бессмертные.
Во время всего разговора Ямы и императора, буквально растворившись в черноте тени, и оставив наружи только взор и уши, гном внимательно слушал и смотрел во все глаза. Теперь же, когда Фэн ретировался, он не рискнул прибегнуть к магии: дабы не выдать своего присутствия, он осторожно вылетел из стен дворца и только после этого перенесся к границам своего государства. Волшебник узнал все, что хотел, или почти все; и сейчас он торопился подготовиться к встрече с обещанным Ямой Фэн-хэну отрядом бессмертных воинов.

* * *

Серые тени появились во дворце совершенно неожиданно. Практически ни одна, из расставленных тэнгу ловушек не сработала; тем более не проснулся сторожевой дракон, и уж тем более ничего не ощутили бродившие по саду тигры. В колеблющемся свете качавшихся на легком ветерке фонариков силуэты нежданных гостей были почти не различимы: они сливались с темнотой по углам, стремительно пересекая освещенные пространства и замирая в густой тени для очередного скачка.
– Недурно, весьма недурно, – мелькнуло в голове летающего гнома.
Ситуация показывала, что противник ему достался явно нешуточный. Времени на размышления оставалось немного, поскольку ведомые одним только им известными признаками тени неуклонно приближались к тому месту, где тэнгу спрятал Мэй-ню.
– Пах! – с негромким хлопком вспыхнули вдруг разбросанные по углам зала источники магического огня, залившие все обозримое пространство ровным молочно-белым светом. Нежданных гостей действительно оказалось не больше двадцати. Приземистые фигуры с широко расставленными руками и ногами замерли, приклеившись к потолку, полу и стенам помещения. Немного угловатые тела в темно-серых одеяниях, в прорезях которых мерцали злым пламенем большие круглые глаза алого цвета. На первый взгляд враг казался совершенно безоружным, однако гном, стараясь оценить ситуацию понадежнее, медлил с появлением на арене событий.
И тут тени стронулись с места. Скорость их перемещения впечатляла: движения и позы противника изменялись с калейдоскопической быстротой. Они искали того, кто заставил их выйти из тени. Дальнейшая осторожность казалась бессмысленной. Тэнгу выбросил с ладони в центр зала вращающийся зеленый шар. Мгновение спустя снаряд волшебника взорвался, разбросав повсюду сотни шариков поменьше. Серые тела снова замерли: в каждом из них сидело не меньше дюжины смертоносных магических зарядов.
– Получили, бессмертные! Победа! – радостно завопил тэнгу, врываясь в зал.
Для человека обычного роста подобный эпатаж должен был оказаться последним. Только что выглядевшие мертвыми серые фигуры выпустили на голос веер серебристых звездочек, буквально испещривших стену на том месте, где мгновение назад находился незадачливый «победитель».
А потом закружилась настоящая карусель. Понадеявшийся на внезапность и потому не потрудившийся создать вокруг себя волшебный щит гном вихрем носился от стены к стене, едва успевая уворачиваться от гибельного металла Подземелья. В долгу он, естественно, не оставался. Ученик Ямато продолжал осыпать противника боевой магией. Молнии сменялись стрелами, стрелы ледяным дождем, потоки холода искрами огня, пламя порывами ветра. И каждый раз поверженный враг снова оказывался на ногах, и снова бросался в битву. Запас его метательных звездочек казался нескончаемым, а вот тэнгу начал постепенно уставать.
– Неужели недооценил! – подумал гном, судорожно пытаясь отыскать выход из критической ситуации. Перехватив в воздухе пару метательных снарядов противника, он попытался вернуть их врагу, однако результат этих его действий оказался столь же плачевным, как и раньше. Волшебнику срочно требовалась короткая передышка: нужно было хотя бы обдумать ситуацию.
Юркнув в один из боковых коридоров, тэнгу понесся прочь, ощущая за собой неотвязное дыхание погони. Противник мчался по пятам. Но уж свой-то дворец гном знал куда лучше, чем его незваные гости. Используя потайные ходы, он успел-таки создать вокруг себя защитный барьер, который мог бы удерживать, по крайней мере, в течение получаса. Враг бесновался на расстоянии вытянутой руки, а тэнгу думал, думал и еще раз думал, периодически отвечая серым теням редкими и по-прежнему безрезультатными выпадами, приходившего в голову волшебства.
Однако отрицательный опыт – тоже опыт. Гном приметил, что после каждой удачной его атаки серые тени словно сдувались на мгновение, превращаясь в кусок обвисшего полотна, после чего довольно быстро набирали привычную свою упругость и гибкость.
– Интересно-интересно, они что, пустые изнутри что ли?
Проверил раз, другой, третий. Похоже, его догадка могла оказаться истиной. Тогда что? Что делать с пустотой?
– Давай думай, напрягай свои мозги, ищи необходимое, – приказал себе тэнгу.
Он выкрикнул «есть!» практически в тот момент, когда одна из звездочек прочертила на его кимоно узкую тонкую, но весьма реальную полосу: магический щит начинал сдавать. Однако выход действительно найден! Подобное уничтожается подобным! И гном занялся подготовкой атаки.
Созданная им в центре зала черная точка не внушала никакого опасения, но она росла. Сначала до размеров горошины, затем яблока и вскоре чернота достигла величины колеса от телеги. Серые тени заметили угрозу слишком поздно. Пустота начала засасывать их одну за другой, и вскоре весь отряд бессмертных просто перестал существовать. Свернуть колдовство оказалось трудом несколько более длительным, однако, не очень сложным, и тэнгу наконец-то сумел перевести дыхание.
Оглядывая последствия сражения, ученик Ямато сокрушенно вздохнул:
– Еще одна подобная атака, и мне придется заново отстраивать весь дворец.

* * *

Разговор с Мэй-ню получился коротким.
– Тебя надо спрятать, – утвердительно заявил летающий гном.
– Но почему? – взгляд гуй был полон искреннего удивления. – Ведь ты же справился? Ты же уничтожил врагов, всех до единого?!
– Этих да. Но кто знает, что еще за сюрпризы скрываются в лабиринтах дворца Ямы! Я, конечно, волшебник, но вот насколько великий, не могу тебе сказать. Зато могу сказать с уверенностью, что подвергнуться еще одной подобной проверке своего могущества не хотел бы. По крайней мере, в ближайшее время. Сейчас оставаться здесь довольно опасно.
– А где тогда не опасно? Куда можно спрятаться той, которую преследуют и земные и подземные силы? Кто в состоянии защитить беглянку, если этого не сможешь сделать, как утверждаешь, даже ты?!
– Этого я пока что не знаю, – задумчиво грустно ответил тэнгу.