Очерк мировой философии

Пустота есть источник искусства. Если бы ее не было, нечего было бы наполнять. Ведь мир исполнен и переполнен собой. Исполнен в бытии и переполнен во времени. Так что ни бытие, ни время мира не касаются искусства. Лишь пустота бережет его, лишь в ней оно обретает себя, не зная ни Бога, ни человека. Хотя пустота и навязана мировой судьбой, пребывание в ней величайшее благо. Пустота – это предельная надежда на неповторимость конечного.

Только отчаянная красота может выносить жизнь в пустоте. Можно пытаться приписать этой пустоте какие-то качества, но единственным ее качеством является безысходность. И эту грозную правду преодоления бытия приходится терпеть посредством возведения в ней величественного целомудрия. Целомудрие Творца опозорено творением, но творение несет в себе вину и чувствует долг искупления. Так что творение во вред своему целомудрию порочно, но нет ничего восхитительнее этой порочной жизни, которая с отчаянной ясностью выступает в пустоте своим заблуждением.

Но почему я могу судить о бытии вещи в себе, если она недоступна для познания? Только потому, что она является в сфере духа как вещь для себя. В явлении вещи в себе в вещи для себя я не могу ее познавать, я могу лишь констатировать ее бытие. Я строю мир явления, который приписываю вещи в себе как вещь для себя. Но является ли в вещи для себя вещь в себе вещью? Нет. Она всего лишь сознание своего бытия. Вещь для себя есть сознание бытия вещи в себе как осмысленная конструкция мира в сфере культуры человека. Культурой называется условная символизация смысловых значений, формирующих понятие человеческого существа.

Напрашивается вопрос: является ли онтология одним из понятий феноменологии, или она раскрывает вещь в себе, противореча ее непознаваемости? Чтобы найти равновесие между этими тремя понятиями, следует признать, что онтология может познавать только непознаваемое в вещи в себе. Она может сказать, что нельзя познать, а не познать что-либо. Например, онтология утверждает, что понятия пределов противоречивы, и это относится к вещи в себе не как ее свойство, а как неспособность познания. Поэтому онтология входит в сферу идей, а не собственного содержания вещи в себе. Бытие не затрагивается онтологией, сущее принадлежит феноменологии бытия, а не является предметом вещи в себе для себя. Напротив, феноменология сознания содержит в себе идею бытия вещи в себе.

Бытием отныне следует называть вещь в себе, которая является для себя в сознании. Сознание феноменологично, бытие онтологично. Но онтология бытия протекает как феноменология сознания. Вещь в себе выносит свою сущность для себя в феномене сознания. Но если познание ограничивается невозможностью познания вещи в себе, то как Бог мог стать идеей мышления, игнорирующей мир духа и вещь в себе?

Если между феноменологией духа и метафизикой бытия существует непреодолимый барьер, то возможна ли трансценденция, которой приписывается способность являть вещь в себе? Возможна ли в бытии метафизика, или она принадлежит феноменологии духа? Если вещь в себе есть бытие, то всякая метафизика бытия принадлежит вещи для себя, то есть феноменологии духа. Тогда что же такое трансценденция? Если под трансценденцией понимать способность одухотворения бытия, то разум этого одухотворения будет картиной мира, а не бытия. С помощью трансценденции мир выносится из бытия, составляет содержание духа. Бытие как вещь в себе не затрагивается трансценденцией. Трансценденция лишь полагает, что в мире бытия является вещь в себе. Но это мировое явление не является вещью в себе и вся его метафизика разумна в пределах феноменологии духа. Разум принадлежит не метафизике бытия, а вещи в себе в вещи для себя, то есть разум лишь являет эту вещь, не будучи ею. Так что трансценденция лишь скользит по видимости бытия, не проникая в суть вещи в себе, хотя и являет ее в приемлемых для восприятия формах.

Под феноменологией следует понимать осознанный опыт мировых явлений. Метафизикой бытия называется раскрываемая в явлении вещь для себя. Два устойчивых принципа сформулировала философия, выделив ее из схоластического хаоса и возведя до уровня научного мышления: это понятие вещи в себе и понятие вещи для себя. Именно здесь был достигнут компромисс между непознаваемостью и знанием. Вещь в себе формирует знание о себе на протяжении мировой истории в явлении для себя. Эта феноменология знания называется объективной идеей. Она и является кульминационным пунктом философии, завершающим ее историческое развитие в понятии возможности и действительности знания непознаваемого. Именно сам факт доведения объективной идеи до абсолютного выражения свидетельствует о тождестве знания и непознаваемого в нем бытия. В абсолютной идее бытие становится достоянием мышления, освобождается от вещи в себе, хотя и продолжает сохранять ее в бессознательном виде. Эта опора на бессознательную непознаваемость освобождает мысль от божественной зависимости. Отныне мысль принадлежит себе, а не человеку и Богу.

Самым невероятным парадоксом мироздания является факт моего в нем присутствия. Если я опознал себя как отличное и самостоятельное, то объяснения моему присутствию на свете нет. Поневоле приходится придумать Творца, который меня сотворил по собственному разумению, а не по моему пониманию. Я отделил вещь в себе от себя, думая, что она иное, чем я. Но чем я не вещь в себе? Во-первых, я есть, и это единственное, что, будучи в себе, может сказать о том, что оно есть. Во-вторых, несомненно, что я в себе, поскольку все то, что я полагаю в себе вне меня, есть для меня в себе. Как бы я не стремился исключить себя из бытия в чем-то, я не могу найти в нем бытия в себе, а нахожу лишь собственное небытие в бытии для себя.

Я есть определенная вещь в себе. Во мне она тождественна своему явлению, и хотя я полагаю ее в противоположном сознанию бытии, я лишь подтверждаю этим наличие тождества. Поэтому в явлении я усматриваю собственную жизнь вещи в себе, а в вещи в себе полагаю основание жизнеутверждения. Ведь нет ничего более тайного, что увлекло бы жизнь, чем вещь в себе. Она ограничивает жизнь тайными причинами, свободно распространяя ее в открытом времени.

С одной стороны, вещь в себе трансформировалась в понятие бессознательного; с другой – стала источником сознания во мне. Предъявляет ли она в феноменологии сознания себя или меня – неизвестно. Ведь я как единство бытия и сознания не могу знать себя в себе. Но я также не могу знать и Бога, поскольку он бытие в себе. Если вещь в себе может демонстрировать свое ничто в феноменологии сознания, то бытие Бога может быть продемонстрировано только наличием меня в себе. Я как отличное от себя я в себе могу быть вещью в себе в бытии Бога. И если эта вещь обладает сознанием своего бытия только во мне, а я в себе есть бессознательное бытие Бога, то вещь эта подлинна и истинна, поскольку осознана в бессознательном и бессознательна в сознании.

С самого начала ясно, что Бог – это абстракция, не имеющая образа. Если человек сотворен по его образу и подобию, то и Бога следует понимать в виде уподобленного ему человека. Но зачем Богу желудок, уши, язык и прочие части тела? Зачем ему вообще тело? Так что человек не подобен самому себе в Боге, потому что такого Бога нет. Художник должен или изображать то, что видит, или создавать то, чего нет. А нет божественного образа, в отношении к которому человек существовал бы. Так что он выражает себя в образе природы, природного существа с ушами, языком, желудком и прочими частями тела. Такое искусство называется изобразительным. Оно никакого отношения не имеет к абстрактному, для которого нет изображаемого образа. Но реальная потребность найти этот образ есть. Поэтому такое искусство называют абстрактным. В традиционном искусстве божественный образ по причине его отсутствия является изобразительным, то есть таким, каким человек может его увидеть в природном выражении. Поэтому создает образ Бога по человеческому подобию, в котором уподобляет себя самому себе. С одной стороны, он здесь обретает свободу в тождестве с собой: кто скажет, что уподобленный себе в образе Бога не сам человек? Первый признак безбожия – уподоблять образ Бога своему природному естеству. В отличие от этого лукавого искусства абстракционизм – искусство честное. Он прямо признает, что образа, которому мог бы уподобиться человек, нет. Но Бог есть. И путь к нему лежит через попытку абстрактного выражения этого отсутствующего образа.

Этот невидимый образ, который существует как дух, бытие которого пронизывает мою личность, и есть первопричина искусства. С одной стороны, он дан в бытии моей личности, так что мне не надо к нему стремиться; с другой – я сам от себя нахожусь в отдалении в этом образе, так что мне кажется, будто меня нет, а вместо меня его предвидение. Промысел заключается в достижении этого образа абстрактными средствами выражения. На пути к себе этот образ постоянно существует в промысле в виде устойчивого сознания личности. Но он тут же покидает себя в своей незавершенности, чтобы продолжить путь абстрактного реализма.

Если образ Бога предопределен в природном выражении, то, естественно, никакой свободы воли быть не может. Именно в стремлении к достижению его образа проявляется свобода воли. Образ Бога есть результат творческого выражения. Творчество находится в процессе своего становления, так что образ не утвержден окончательно. Именно свобода воли позволяет его совершенствовать, хотя он и совершенен в своем изначальном помысле. Предданность этого образа в чуждом ему выражении лишь показывает, каким он не может быть. Он не может быть ни в одном из имеющихся выражений. Поэтому искусство существует для того, чтобы, вопреки очевидности, найти то, чего нет и что не предназначено для своего существования в откровенном виде. Искусство противоестественно, потому что опровергает данность несовершенного образа. Не зная себя в промысле, оно устанавливает абстрактное выражение того, что существует лишь в конечной цели самоотрицания, достигая неизвестного в виде этого неизвестного.

Помимо сокровенного бытия Бога сокровенно и бытие человека. Поэтому и говорят, что человек существо божественное: ведь бытие и того, и другого в общем сокровении являются истиной. Истина, следовательно, поиск сокровенного бытия, которое в равной мере присуще человеку и Богу. Поэтому и говорят о Богочеловеке, когда хотят указать на первопричину творения и совершенство Творца. Является ли откровением сокровенное бытие Богочеловека? Богочеловек и есть это откровение в своем сокровенном выражении. Поэтому и говорят об откровении как о причине разумного мира, в котором человек обретает свою свободу, ограниченную лишь сокровенной мыслью бытия. Эта сокровенная мысль и есть жизнь, которую испытывает человек в своем сознании, полагая ее вне себя, причащаясь к ней в Богочеловеке.

То, что в области духа называется откровением сокровенного, в феноменологической онтологии называется вещью для себя в себе. Если бы это была просто онтология, вещь там называлась бы вещью в себе для себя. Различие здесь такое же, как между мышлением и разумом. Мышление запечатлевает процесс возникновения идей, разум устанавливает сущность понятий. Без разумной деятельности у мышления не было бы основания для установления идеальной картины мира. Мир идей покоится на реальном основании, установленном разумом. Мысль не может произвести ничего такого, что противоречило бы реальности. Идея бессмысленна, если она противоречит ей. Под реальностью понимается основание мышления, а не действительность бытия, которая может искажать реальность, делая ее бессмысленной и непригодной в качестве основания для мышления. Реальность разумна только тогда, когда мыслится ее идея. Идея не может быть ложной, ложным может быть идеальное представление реальности, которое зависит от того, насколько разум проник в сущность вещей.

Для каждой популяции существует своя экологическая ниша. Для рыб существуют водоемы, а для людей – социальные системы. И вырваться из них невозможно, потому что это их единственная среда обитания. В ней они живут и размножаются. Поэтому, когда отдельный человек ропщет на несовершенство мира, он предъявляет претензию к определяющей статус народа социальной системе, которая есть экологическая ниша именно для этого класса живых существ. Если кто-то будет умнее предельно допустимого уровня этой системы, он должен покинуть нишу и бродить по миру в одиночестве. Так что иерархия экологических ниш нерушима, и нечего предъявлять претензии к тому, что самим фактом своего существования обязано умному устройству несовершенной системы общественных отношений. Ведь чтобы сохранить людей в том виде, в каком они есть, надо изобрести такую систему, которая функционировала бы в состоянии самоорганизации даже при стремящихся к ее разрушению перегрузках.

Мысль есть обозначенное в слове слово. Пусть это непонятное утверждение вызывает недоумение, но именно оно передает загадочность мыслимого в мысли. Мысль в своем самом свободном выражении есть слово, и это слово должно быть посредством слова произнесено. Например, мысль «бытие» посредством слова бытие произносится и ничего, кроме слова, не значит. В значении своего слова познаются сокровенные мысли. Слововыражение как мышление есть единственная достоверность бытия, которое в совокупности слов образует сущее. Сущее образование или идея есть феномен сознания, который устанавливает факт пребывания в мире слов, потому что только слова обозначают то, что помимо них не существует.

После того, как с тела планеты исчез просвещенный гнойник Советского союза, мир стал демократической империей. И хотя этой империей правят демократы и республиканцы, а не императоры, диктатура общественного сознания очевидна. Ее нет только в отсталых странах, которые являются вассалами этой империи. Там правят местные господа. Демократии там нет не потому, что ее не может быть, а потому что нет обеспечивающего ее сохранность общества. Государство не предназначено для охраны демократии, оно чуждо ей и использует власть, чтобы ее не допустить. Поэтому без республики невозможна демократия, ведь республика единственная общественная сила, способная контролировать свободу, не применяя насилие.

Искусство сейчас существует в эпоху абсолютного отрицания каких-либо ценностей. Смысловые ориентиры расплывчаты и поддерживаются только волей, а не сознанием их бытия. От их наличия или отсутствия не зависит состояние личности художника, который окончательно расстался с надеждой обрести определенный смысл жизни. Условности, которые поддерживают желание жить вместе с еще не израсходованными инстинктами, сохраняют существо человека в напряжении, не позволяя ему распасться. Вырывать из себя клочья органического тумана, превращая их в психические порывы, из которых извлекаются осмысленные идеи, вот все, что остается художнику, который жив только потому, что истязает и разрушает себя, используя эволюционный опыт в качестве материала для просвещения бессознательного. Бессознательный порыв в сознание и есть достоверность бытия, опознающая себя во времени. Истерзанное искусство запечатлевается в незнакомых формах красоты, извлекаемой из осмысленного созерцания пределов мировой самоликвидации.

Эволюция самоуничтожения мира приводит лишь к усложнению ликвидируемых форм. В процессе самоуничтожения он становится тем, что его уничтожает. Эта уничтожающая сила возрастает, поскольку в процессе уничтожения вбирает в себя уничтоженное, укрепляя свою способность к уничтожению. Вся история бытия подтверждает это: мир сейчас готов к самоуничтожению в большей степени, чем в прежние времена, но он никогда не сможет уничтожить себя, потому что его возрастающая сила всегда будет сталкиваться с силой еще большей, из разрушения которой он обретает силу свою.

В чем заключается негативная эволюция? В том, что мир никто не сотворил. Поскольку мир вечен, он сам возникает по мере самоликвидации. Мир – это остаточный продукт самоуничтожения, который уже не может уничтожиться, поскольку сам уничтожает. И чем больше мир уничтожается, тем сильнее будет то уничтоженное, которое его уничтожает.


Рано или поздно мне придется отвечать за слово «Фехцестер», которое я ввел для обозначения некоторых своих картин. Это слово, которое ничего не значит. Как «Квадрат» Малевича ничего не значит, так ничего не значит и слово «Фехцестер». Именно в этом смысле оно и употребляется.

Искусство для удовольствия и развлечения таким и останется. Но это не авангардное искусство. Что такое авангардное искусство? Это экстремальное искусство, обостряющее формы существования. Естественно, что оно выходит за пределы известных форм, чтобы полагать новые, неизведанные. В этих новых формах нет привычных архетипов или стереотипов сознания, это чистые знаки, не имеющие значений. Обычно считают, что образ что-то означает, что-то, что только в нем обретает свою идею, а вне идеи является чистой материей вещи. Искусство придает ей форму, в образе которой она существует. Это привычное понимание искусства. В авангардном искусстве нет ничего, что имело бы образную форму. Знаковое исполнение не устанавливает никаких границ, начиная с которых мог бы существовать образ. Знаковость авангарда не заканчивается образным выражением, она полна собой и собой себя исполняет. Так что авангардная знаковость означает лишь символическую картину мира, в которой участвует человек в виде обретающего свою личность существа.

В чем долг художника? В том, чтобы способствовать образованию среды, в которой люди могли бы узнавать друг друга. Это не та социальная среда, в которой люди узнают себя по телам, как вещи, которым друг до друга нет дела, которые лишь состоят на учете у государства. Это должна быть среда человеческого приятия, реального исповедания личности. Это должно быть нечто общее, в котором всё во взаимном влечении имело бы ценность и значимость. В чем труды человеческие определяются не по стоимости, а по нужности для общего блага, где душа была бы прекрасной вершиной мира, на которую не надо взбираться, а которая прикасалась бы к твоей такой же душе.

Вся цивилизация с ее огромным потенциалом не выдерживает одной смерти. Она рассыпается в небытие, как будто ее никогда и не было. Ее наращивание происходит одновременно с реагирующим на нее человеком, человек – это реакция на цивилизацию. Но и цивилизация плод человеческого вдохновения. Их взаимная смерть – насмешка над фантазией вечности. Необходима скрытая сила для поддержки живого ощущения бытия. Эта сила копилась веками и продолжает жить после смерти, заставляя человека быть тем, во что он не может поверить. Если незыблемое ускользает столь же просто, как появляется из ничто, если оно столь же эфемерно, как непоколебимо его присутствие, то что может человек, как не гордиться своей ничтожностью, которая с превеликим трудом вынуждает его быть?

Человек, вживленный в цивилизацию, столь же далек от себя, как цивилизация далека от понимания того, что мир никак не устроен и что познать его поэтому невозможно. Нельзя познать то, чего нет. Но создать нечто, в чем что-то может быть, можно. Это и есть цивилизация.