История моей семьи

В истории моей семьи много белых пятен: многое скрывали, не говорили при мне в детстве и в юности, боясь, что по простоте душевной, наивности, где-нибудь проболтаюсь.  Кое-что, но не очень много об истории нашей семьи я узнала десятилетия спустя.

Мать отца, урождённая княжна Михайловская (Контакузен) Вера Алексеевна, красавица с невыносимым, вздорным характером трижды выходила замуж.  Первый раз за католика француза, дворянина Владимира Оже де Морвиля, получив на этот брак разрешение Святейшего Синода, уехала с ним во Францию, но ненадолго. Родила там старшего сына Алексея Владимировича Оже де Морвиль, но вскоре развелась по разрешению того же Святейшего Синода, и вернулась в Россию.

Второй раз она вышла замуж за коннозаводчика Русских рысаков Георгия Ивановича Бутовича, прожила с ним несколько лет, родила трех сыновей, Валентина, Юрия и Михаила, но вскоре  овдовела.

В третий раз она вышла замуж за моего деда Барановича Казимира (Людвига, Антона) Феофиловича, вдовца с двумя детьми: Мариной и Максимилианом. У Веры Алексеевны было четверо сыновей от двух предыдущих браков. В браке с Барановичем К.Ф. в 1909 г. родился ее пятый, младший сын – мой отец Баранович Владимир Антонович.  C дедом бабушка не ужилась. Они расстались, когда мой папа был совсем маленьким, и больше он своего отца не видел.

Сразу после революции, брат Г.И. Бутовича, покойного мужа бабушки Веры Алексеевны, предложил ей приехать в Симферополь, сесть с ним на корабль и эмигрировать.

В Симферополе Вера Алексеевна заразившись тифом, попала в тифозный барак. Папа, в то время ребенок  8-9 лет от роду, кормил себя и ее тем, что как он рассказывал, носил воду татарам для полива виноградников и фруктовых садов.

В молодые годы отца неосторожные слова его матери, Веры Алексеевны о собственном непролетарском происхождении не только сломали его карьеру, но и стали причиной тюремного заключения.

Отец начинал службу в Симферополе, и неплохо продвигался, судя по шпалам на белоснежном кителе на единственной сохранившейся фотографии того времени.

Его мать легкомысленно бахвалилась в кругу папиных сослуживцев принадлежностью к княжескому роду Михайловских. Кроме того, она заявляла, что хотела бы жить в Париже, потому что там женщина остаётся женщиной до глубокой старости и имеет любовников. Такие разглагольствования привели к тому, что отца разжаловали, исключили из партии и посадили в тюрьму в г. Дербент,  как человека, скрывшего непролетарское происхождение и обманом проникшего в ряды партии.

Отец не любил вспоминать об этом периоде своей жизни, вторично вступил в партию под Сталинградом. Прошлое оставалось темным местом его биографии, также как непролетарское происхождение, из-за которого он долго не мог поступить в высшее учебное заведение, да и национальность подкачала – в числе его предков были поляки, греки, немцы.

Как известно, поляки, как и ряд других национальностей в СССР, неоднократно подвергались депортации или переселению.

На сайте «Память народа» (m. pamyat-naroda.ru)  под фото отца написано Баранович Владимир и имена деда – Казимир Людвиг Антон. Неудивительно, что отец выбрал отчество Антонович как наиболее национально нейтральное,  в отличие от сводных по отцу сестры и брата, не побоявшимся оставить явно польское отчество – Казимировичи.

Моему дяде Максимилиану Казимировичу Барановичу, начинавшему медицинскую карьеру санитаром, удалось поступить и окончить медицинский институт благодаря сохранившимся у деда связям в медицинском мире. Дядя прошел всю войну, получил звание подполковника медицинской службы, после войны защитил кандидатскую диссертацию.

А его родная сестра Марина Казимировна не сумела из-за происхождения поступить в высшее учебное заведение. Она, до революции окончившая институт благородных девиц, прекрасно владевшая французским языком, многие годы работала машинисткой.
Очарованная произведениями А. Экзюпери, многие из них перевела на русский язык, сначала просто для себя, а затем смогла опубликовать переводы. Марина Казимировна была другом, доверенным лицом, машинисткой  Бориса Пастернака и в ее доме состоялась читка романа «Доктор Живаго».

Я видела Марину Казимировну только один раз. Переселившись в Москву, отец решил встретиться с родственниками, которых не видел с раннего детства. Марина Казимировна занимала комнату в общей квартире на ул. Грановского. Отец купил торт и, взяв меня с собой, отправился на встречу с сестрой. К нам вышла сухонькая женщина с какой-то трубкой в горле. Она заговорила едва слышным голосом, а я инстинктивно стала говорить громко. Тетя Марина обидчиво сказала: «Не ори, я прекрасно слышу». Оказалось, у нее рак горла. Мы пили чай, когда неожиданно она сказала: «Володя, мы тебя разыскивали. Умер отец и оставил дом в Лосинке (окраина Москвы около ж/д ст. Лосиноостровская). Мы с Максом не вступали в наследство, пока ты не найдешься». Так мы узнали о дедовском наследстве, о котором могли бы никогда не узнать, если бы не щепетильность и порядочность тети Марины и дяди Макса.

Дочь тети Марины Настю я не видела ни разу, хотя она как-то приезжала к нам, я была где-то в отъезде. Она, как и ее мама, стала переводчиком художественной литературы, переводила произведения Теккерея, Брет Гарта, Конан Дойля,  роман Айрис Мердок «Черный принц».

Я никогда не видела деда по отцу – Барановича К.Ф.. Знаю о нем только по воспоминаниям других людей. По их отзывам, дед был прекрасным врачом-бальнеологом, одним из первых в нашей стране использовал водолечение, электролечение, светолечение. Деду принадлежала лечебница на Воздвиженке, позже  ставшая кремлевской больницей. Он арендовал санаторий на кавказских минеральных водах, позже санаторий им. М.И. Калинина. Дед все это добровольно передал государству.

Дом в Лосинке он построил на паях с двумя коллегами-врачами. Их семьи разрослись и в доме стало жить довольно много людей. В  одной из частей дома жила вдова одного из коллег деда, тоже врач – Лариса Александровна. Она вспоминала, что когда чем-то угощала деда вечером, он отказывался, говоря, что после шести не ест, но иногда брал угощение, чтобы съесть на следующий день.

Дед разводил сирень – в саду было несколько сортов прекрасной сирени, очень любил пионы и умело ухаживал за ними.

Я хорошо знала и любила папиного сводного брата дядю Макса, долгие годы жившего в дедовском доме рядом с нами.

Несколько раз мы бывали в гостях на квартире в центре Москвы и на даче в Звенигороде у  старшего сводного брата отца по матери дяди Алёши (Алексея Владимировича Оже), художника-графика, и его жены Елены Сергеевны, дочери автора учебника по математике со смешной фамилией Козюлькин.

Однажды Алексей Владимирович и Елена Сергеевна пригласили всех братьев и их семьи на дачу в Звенигород на пасху. Это был единственный случай, когда собрались все братья, сыновья моей бабушки Веры Алексеевны от ее трех мужей: Алексей Владимирович, Юрий Георгиевич,  Михаил Георгиевич и мой отец Владимир Антонович, их жены и дети.

Когда мы все приехали, по двору еще бегали живые куры, которым надо было свернуть головы, ощипать и приготовить, стояло сырое тесто на куличи. Сразу всем нашлось дело. Женщины занялись курами и тестом, красили яйца, мужчины варили глинтвейн, потом и мне дали ложечку. Процесс его приготовления напоминал священнодействие.
В доме было много крохотных комнат, и все мы разместились, каждая семья в отдельной комнате.

Бывали мы на Плющихе у другого папиного сводного брата – дяди Миши. Он играл на бегах на ипподроме, по-моему, работал в комиссионном магазине. У них в комнате висел чудом сохранившийся портрет молодой, очень красивой Веры Алексеевны в вышитой украинской блузе кисти И. Репина.  Нас приветливо встречала его замечательная жена тетя Леля, а дочка Маринка с высокомерием москвички отнеслась ко мне, провинциалке. Позже мои родители устраивали ее на работу и даже сосватали.

Приезжал к нам дядя Юра, перебравшийся в Москву из Литвы. Красивый, породистый человек. Он приезжал с женой, не очень красивой женщиной, обожавшей его и буквально не сводящей с него глаз.

Почему-то о семье отца я знала немного больше, чем о маминой. В маминой семье я знала ее единственную младшую сестру Валентину Дмитриевну, ее мужа Константина Андреевича, сыновей Виктора и Сергея, их детей и внуков. Мы с ними всегда были близки и некоторое время даже жили вместе.

Я знаю, что мамину маму, мою бабушку звали Викторией. Она умерла во время войны на руках маминой сестры. Кроме имени, я ничего о ней не знаю. У нас даже не сохранилось ее фотографии.

Меня назвали Викторией по трем причинам: во-первых, в честь бабушки, во-вторых, я родилась почти в день победы 5 мая 1946 г., и,  в-третьих, ожидали мальчика (УЗИ тогда не было, но были народные приметы, указывавшие, что будет мальчик).

Родители ожидали сына, хотели назвать Виктором, но когда я родилась, папа написал маме: «Спасибо, родная, я всегда мечтал о дочке».

Своего деда по матери Симоненко Дмитрия Игнатьевича я видела дважды. Он приезжал в гости к своим дочерям – моей маме и ее младшей сестре тете Вале.

В молодые годы дед дружил с сыном аптекаря Яшей и под его влиянием удрал из дома и воевал под командованием Семена Михайловича Буденного, которого прабабка, мать деда иначе как «усатый чертяка» не называла. Она считала, что сын аптекаря сбил деда с пути. Прадед был скорняком и имел подмастерьев. Его обвинили в том, что он кулак и эксплуататор, но его сын, мой дед прислал из армии документ, подтверждавший, что он боец Красной армии. Прадеда оставили в покое, а прабабка стала гордиться сыном.

Дед, Симоненко Дмитрий Игнатьевич какое-то время продолжал служить. У него перед войной был мотоцикл, редкость по тем временам. Однажды он разговорился с кем-то в поезде и посетовал, что никак не может достать деталь к мотоциклу. Этот человек обещал помочь и через некоторое время прислал деду телеграмму: «Обещанное достал. Встречай такой-то поезд, такой-то вагон». Телеграмму сочли шифровкой, деда арестовали, правда, ненадолго.

Моя мама не могла простить своему отцу, что он бросил их – мать c   двумя малолетними дочерьми – и, живя в одном городе, никак не помогал и не интересовался их судьбой. Перед самой войной бабушка тяжело заболела, у нее обнаружили рак желудка. И вновь дед никак не помог. Особенно обидно обеим сестрам было то, что дед тепло заботился о пасынке, сыне второй жены.