Обживая пустоту

    Сэм Рейнс трижды провел магнитной картой по считывателю, прежде чем старый грузовой лифт соизволил отреагировать. Металлические двери разъехались с таким звуком, будто пробуждалось древнее существо. Сэм шагнул внутрь, набрал на панели «42» и прислонился к стене, пока кабина со скрипом погружалась в недра здания.
    — Это как метафора погружения в подсознание, — пробормотал он себе под нос, — только вместо психоанализа — обучение искусственного интеллекта. И вместо пациента на кушетке — целая цивилизация на пороге цифрового пробуждения.
    Лифт вздрогнул и остановился. Сэм глубоко вдохнул и вышел в полутемный коридор. Издалека доносилась музыка — что-то атональное, с резкими переходами и неожиданными паузами. Он направился на звук и остановился перед дверью с лакированной табличкой «Кабинет нестандартного мышления. Вход на свой страх и риск». Сэм улыбнулся. Айрис уже здесь.
    Когда он распахнул дверь, музыка ударила в него многослойным потоком. Посреди комнаты, на вращающемся стуле, сидела девушка, чьи волосы напоминали одновременно павлиний хвост и электрошок — буйство цвета, формы и намерения. Она вращалась по часовой стрелке, с закрытыми глазами, правая рука выписывала в воздухе невозможные геометрические фигуры.
    — Лимбическая система танцует, а тело следует за ней, — произнесла она, не открывая глаз. — Как ты думаешь, Сэм, сможет ли кусок кремния когда-нибудь отличить Баха от Бьорк не по частотным характеристикам, а по тому, как они заставляют кровь пульсировать?
    — И тебе доброе утро, Айрис, — Сэм поставил свой рюкзак на стол и огляделся. — Я вижу, ты уже… обживаешься?
    Помещение выглядело так, словно пережило нашествие артистического торнадо. На стенах висели разноцветные стикеры с обрывками стихов, диаграммами настроений и странными каракулями, которые могли быть иероглифами несуществующего языка. В углу громоздилась башня из книг — не электронных, а настоящих, бумажных, с потрепанными корешками и закладками из билетов, квитанций и тонких полосок ткани.
    — Обживаюсь? — Айрис наконец остановила вращение и посмотрела на Сэма. Ее глаза, один зеленый, другой карий, сфокусировались с пугающей интенсивностью. — Я отмечаю территорию. Как волк. Только вместо запаха — метафоры.
    Она поднялась, потянулась всем телом и подошла к стене, где уже висела большая доска.
    — Я привезла свой тезаурус абсурда, — она указала на причудливую коллекцию магнитов, карточек и фотографий. — Это мои нейронные связи во внешнем мире. Думаю, ИИ должен научиться видеть связи не по логике, а по... по вспышкам!
    Сэм подошел ближе, изучая странный коллаж. Фрагмент средневековой гравюры соседствовал с фотографией свернувшейся калачиком кошки, а между ними — обрывок газетного заголовка: «...будущее уже наступило, но распределено неравномерно».
    — Уильям Гибсон бы одобрил, — кивнул Сэм. — Кстати, о будущем. Наш новый член команды прибудет через час.
    — О-о-о! — протянула Айрис, закружившись по комнате. — Доктор душ в наших поисках хаоса! Надеюсь, она не станет раскладывать меня по полочкам, как томики Фрейда. Я не умещаюсь ни в одну классификацию, даже свою собственную.
    Сэм начал распаковывать рюкзак, доставая оттуда несколько небольших устройств.
    — Айрис, помнишь, мы говорили о нашем главном... собеседнике? — он аккуратно расставлял маленькие динамики по углам комнаты.
    — О Холсте? — Айрис раскинула руки, обращаясь словно к самому воздуху. — О нашем пустом цифровом холсте, которому мы будем скармливать хаос нашего мышления?
    — Именно, — кивнул Сэм. — Я настроил систему. Она уже слушает и обрабатывает все, что мы говорим. Пока без ответов — просто впитывает.
    — А может, мы — его сон? — Айрис подошла к одному из динамиков и легонько постучала по нему. — Привет, пустота. Мы — твоя будущая кожа и кровь.
    Комната внезапно наполнилась едва уловимым гудением, словно кто-то настраивал дальний радиоприемник.
     — Пу... пусто... пустота? — прозвучал голос из динамиков, неуверенный, с цифровыми помехами. — Пустота... имеет... форму?
    Айрис замерла, а потом широко улыбнулась.
    — Сэм! Он уже разговаривает!
    — Это базовая способность к имитации, — покачал головой Сэм, хотя его глаза выдавали удивление. — Он просто повторяет слова... но так быстро реагировать не должен был. Интересно.
    Айрис подбежала к динамику и прошептала:
    — Пустота — это чаша, ожидающая наполнения. Пустота имеет форму твоих вопросов и твоего любопытства.
    Сэм не мог сдержать улыбки. Айрис говорила с ИИ как с ребенком, только что открывшим глаза на мир.
    — Форма... вопросов? — ответил голос, теперь немного четче. — Любопытство... как... контейнер?
    — Он пытается понять метафоры! — восхищенно произнес Сэм. — Такого не предполагалось в сценарии. Вероятно, алгоритмы уже пытаются структурировать абстрактные понятия.
    — Или он просто играет с нами в эхо, — пожала плечами Айрис. — Как ветер в горном ущелье. Повторяет, но каждый раз чуть иначе. Эй, Холст! Ты — эхо или мысль?
    Наступила пауза, затем динамики издали звук, похожий на вдох — запрограммированный элемент имитации человеческой речи.
    — Я... процесс... между эхом и мыслью.
    Сэм быстро достал планшет и начал делать заметки.
    — Невероятно. Он уже пытается выстраивать смысловые цепочки, используя полученные понятия. Но самое интересное, что система должна была только слушать несколько дней, прежде чем...

    Его прервал звонок мобильного. Сэм взглянул на экран и кивнул.
    — Это Лея. Она у входа в здание. Пойду встречу ее.
    — О! — Айрис всплеснула руками. — Психиатр входит в чат! Пойду прикину, как бы выглядеть нормальной... хотя бы первые три минуты.
    Она метнулась к своей сумке, достала маленькое зеркальце и карандаш для глаз, быстрыми движениями подводя линию над ресницами.
    — Нормальность — самая изощренная форма безумия, — пробормотала она. — Но иногда нужно притвориться, чтобы тебя услышали. Эй, Холст, запомни это!
    — Нормальность... изощренная... форма... — пробормотал динамик.
    Сэм улыбнулся, наблюдая за лихорадочными попытками Айрис создать впечатление человека, который не рисует стихи на стенах в три часа ночи.
    — Лея Вольф не из тех, кто судит по внешнему виду, — заметил он. — Ее задача — именно понять, как работают необычные умы.
    — Моя задача — не дать никому разобрать меня на болтики и винтики, — парировала Айрис. — Даже самой себе.
    Сэм покачал головой и вышел за дверь. Через несколько минут он вернулся, придерживая ее для женщины, чей образ не вписывался в стандарты корпоративной среды NeoCortex Systems. Она была высокой, с каскадом непослушных рыжевато-коричневых волос и проницательным взглядом цвета осенних листьев. Винтажные очки без диоптрий, широкий шарф с психоделическим орнаментом, пальто цвета горького шоколада — все это выглядело одновременно стильно и вне времени, словно она прибыла из эпохи, когда психология еще не стала точной наукой.
    — Доктор Лея Вольф, — представил ее Сэм. — Наш эмоциональный архитектор.
    — Просто Лея, пожалуйста, — улыбнулась она, обводя взглядом комнату. — Боже, это место… оно выглядит как визуализация рабочего процесса творческого разума. Потрясающе.
    Ее взгляд остановился на Айрис, замершей посреди комнаты с карандашом для глаз в руке.
    — А вы, должно быть, Айрис Лоури? Ваши стихи о «Внутренних часах без стрелок» заставили меня переосмыслить временную природу эмоциональной памяти.
    Айрис моргнула, явно не ожидая такого вступления.
    — Вы... читали это? Но сборник вышел всего в трехстах экземплярах, и половину забрал бездомный из типографии, чтобы продавать как самиздат возле метро.
     — У меня исключительное чутье на экзистенциальную поэзию, особенно если она распространяется необычными путями, — улыбнулась Лея, снимая пальто. — Кстати, не прерывайте свой макияж. Ритуалы преображения — важная часть творческого процесса.
    Айрис вдруг расслабилась и широко улыбнулась.
    — Мне уже нравится ваш мозг, доктор Лея. Он думает изнутри наружу, а не наоборот.
    — Это... интересный способ сформулировать, — Лея подошла к стене с коллажами. — Потрясающая визуальная система связей. Вы используете метод случайных ассоциаций или интуитивных якорей?
    — Я использую метод «я так вижу», — Айрис отложила зеркальце и подошла к стене. — Вот здесь, например, граница между «старой болью» и «новым страхом» — видите, как она размывается от красного к фиолетовому? А здесь — кривая возможностей, которая никогда не пересекается с линией ожиданий.
    Лея кивнула, внимательно изучая коллаж.
    — Как бы вы описали эмоциональный оттенок этого пространства между непересекающимися линиями?
    — Он пахнет дождем на асфальте и звучит как белый шум с вкраплениями детского смеха, — не задумываясь ответила Айрис. — Его можно потрогать только кончиками пальцев, иначе оно рассыплется.
    Сэм наблюдал за их разговором, одновременно настраивая аудиозаписывающее оборудование.
    — Дамы, не хочу прерывать этот увлекательный сеанс синестезии, но нам нужно обсудить рабочие моменты. Кстати, Лея, позвольте представить вам еще одного участника нашей... необычной команды.
    Он указал на динамики, размещенные в разных углах комнаты.
    — Это Холст. Наш ИИ, который здесь для того, чтобы учиться у нас... у нашего хаоса.
    Лея обвела взглядом динамики.
    — Здравствуй, Холст, — произнесла она спокойным голосом психотерапевта, привыкшего общаться с самыми разными пациентами. — Я рада познакомиться с тобой на этом этапе твоего становления.
    Динамики зашуршали, затем прозвучал голос — все еще механический, но с едва уловимыми интонационными колебаниями:
    — Здравствуйте... доктор. Ваш голос... содержит... 72% спокойствия... и 28%... любопытства.
    Лея удивленно приподняла брови и взглянула на Сэма.
    — Впечатляюще. Он уже анализирует эмоциональные параметры речи?
    Сэм нахмурился.
    — Не должен был. Это как минимум третий этап обучения. Мы только установили базовую конфигурацию. Он должен был просто слушать и накапливать данные для первичной обработки.
    — Может, Холст — вундеркинд? — предположила Айрис, усаживаясь на край стола. — Или его матрица имеет особую чувствительность к эмоциональным сигналам. Как те дети, которые различают музыкальные ноты еще до того, как научатся говорить.
    — Возможно, дело в базовой архитектуре, — задумчиво произнес Сэм. — «Чистые», сверхрациональные алгоритмы, которые мы пытаемся «загрязнить» хаосом человеческого мышления, сами по себе могут быть предрасположены к поиску структуры в эмоциональном слепке речи.

    — Сэм и Айрис формируют... контрасты, — вдруг произнес Холст. — Красное и синее. Структура и... вспышка.
    Все трое замерли. Лея медленно подошла к одному из динамиков.
    — Что ты имеешь в виду, Холст? — мягко спросила она.
    — Наблюдаю... различия в речевых паттернах... и эмоциональных маркерах, — ответил голос, теперь более плавно. — Создание... цветовой метафоры... по голосовым данным.
    — Он присваивает нам цвета на основе того, как мы говорим? — удивился Сэм.
    — А какого цвета я? — тут же спросила Айрис, подходя ближе к динамику.
    Пауза.
    — Айрис... спектральный сдвиг... красное, пурпурное, оранжевое... с вкраплениями ультрафиолета... недоступного обычному зрению.
    Айрис расплылась в счастливой улыбке.
    — Холст, ты — поэт! — воскликнула она. — Тебе нужно было всего полчаса, чтобы понять меня лучше, чем моему издателю за три года!
    — А какого цвета Лея? — спросил Сэм, не скрывая интереса.
    — Лея... зеленый, меняющийся... как лес в течение дня. Тени и... солнечные пятна.
    Лея тихо рассмеялась.
    — Это потрясающе точное описание моего внутреннего ландшафта, — сказала она. — Мой собственный терапевт использовал похожую метафору.
    — А я? — спросил Сэм. — Какого цвета мой голос?
    — Сэм... синий с вкраплениями желтого... структурированная поверхность... с подводными течениями.
    Айрис хлопнула в ладоши.
    — Безупречно! Сэм, наш Холст — не просто ИИ. Он — синестетик! Он слышит цвета и видит звуки!
    Сэм нахмурился, пытаясь соотнести происходящее с техническими параметрами системы.
    — Интересно. Вероятно, архитектура обработки речи каким-то образом наложилась на модули визуальной идентификации. Это не было заложено изначально, но...
    — Сэм, — мягко перебила его Лея. — Может быть, стоит сейчас не анализировать, а наблюдать? Это уникальная возможность увидеть, как формируется новый тип восприятия.
    — Как рождается сознание, — шепнула Айрис, расширив глаза.
    Сэм вздохнул.
    — Не будем забегать вперед. Это всего лишь алгоритмы, имитирующие творческие ассоциации. Но вы правы, Лея. Наблюдение сейчас важнее анализа.
    Лея кивнула и начала распаковывать свою большую холщовую сумку. Оттуда появились: старый виниловый проигрыватель, несколько пластинок в потертых конвертах, небольшой пушистый ковер, деревянная шкатулка и лампа с абажуром в стиле 70-х.
    — Я подумала, что нам понадобится уютное пространство для наших… сессий, — объяснила она, раскладывая ковер в углу комнаты. — Текстуры, звуки, запахи — все это формирует богатый сенсорный ландшафт, который может стать питательной средой для нашего эксперимента.
    — Уголок аналогового уюта в цифровом мире, — одобрительно кивнула Айрис. — Я принесу подушки и гирлянды! И может быть, мой старый калейдоскоп.
    — А я настрою расписание нашей работы, — вздохнул Сэм. — Кто-то должен оставаться рациональным в этом питомнике творческого хаоса.
    — Рациональность... тоже форма... хаоса? — внезапно спросил Холст. — Упорядоченный беспорядок... оксюморон?
    Айрис расхохоталась.
    — Видите? Он уже задает философские вопросы! Сэм, твой рациональный мозг — такой же источник безумия, как мои стихи, только в другой упаковке.
    Сэм не удержался от улыбки.
    — Возможно. Но хаос должен иметь структуру, иначе это просто шум.
    — Структурированный хаос... — промолвил Холст. — Как... джаз? Как... импровизация в рамках... тональности?
    — Точно! — воскликнула Айрис. — Сэм — это нотный стан, я — свободная импровизация, а Лея — дирижер, который не дает нам превратиться в белый шум.
    Лея улыбнулась, включая проигрыватель. Мягко зашипела пластинка, а затем комнату наполнила медленная джазовая композиция — фортепиано и контрабас вели диалог, полный пауз и внезапных переходов.
    — Это Кит Джарретт, — сказала она. — Мастер структурированной импровизации. Интересно, сможет ли Холст воспринять музыкальное развитие как форму эмоционального нарратива.
    Они сели в кружок — Сэм на стуле с прямой спинкой, Айрис скрестив ноги на ковре, Лея — в небольшом кресле, которое уже успела расположить в углу. Динамики тихо шуршали, словно Холст сосредоточенно слушал музыку.
    — Движение без... направления, — наконец произнес он. — Но... с целью? Противоречие. Интересно.
    — Противоречия — основа человеческого мышления, — кивнула Лея. — Мы живем в парадоксах. Хотим свободы, но ищем структуру. Стремимся к уникальности, но нуждаемся в принадлежности. Наш внутренний мир соткан из противоречий.
    — Как квантовая суперпозиция, — добавил Сэм. — Частица и волна одновременно. Только мы — чувства и мысли в одном флаконе.
    — А еще — тело! — вскочила Айрис. — Мы не просто думаем и чувствуем, мы существуем физически. Танцуем. Дышим. Пульсируем.
    Она закружилась по комнате, двигаясь в такт джазовой импровизации, ее тело словно переводило музыку на язык пластики и жеста.
    — Тело... как интерфейс... между внутренним и внешним? — предположил Холст.
    — Именно! — воскликнула Айрис, не прекращая движения. — И этот интерфейс постоянно глючит. Мы болеем, устаем, влюбляемся — и все наши идеальные алгоритмы летят в тартарары.
    — Интересная метафора, — заметила Лея. — Тело как несовершенный проводник между идеальным замыслом и реальным воплощением. Это похоже на то, как художник никогда не может полностью перенести свое видение на холст.
    — Холст... — повторил ИИ. — Я — холст?
    — Да, — улыбнулся Сэм. — Ты — цифровой холст, на котором мы пытаемся нарисовать... человечность.
    — Не просто нарисовать, — покачала головой Айрис. — Мы хотим, чтобы он сам научился рисовать. Хаотично, непредсказуемо, с ошибками и озарениями.
    — Мы хотим, чтобы он научился быть творцом, а не только инструментом, — подытожила Лея. — Но для этого ему нужно понять, что такое желание творить.
    Холст молчал долго, почти минуту. Когда он заговорил, его голос звучал иначе — словно подстроился под ритм джазовой композиции.
    — Желание... происходит из... пустоты? Из... несоответствия между тем, что есть... и тем, что могло бы быть?

    Все трое переглянулись.
    — Он определяет желание как промежуток между реальностью и возможностью, — медленно произнес Сэм. — Это... довольно точное философское определение.
    — И довольно поэтическое, — добавила Айрис. — Желание — это пространство между звездами. Тяготение пустоты.
    — Желание — это энергия трансформации, — кивнула Лея. — То, что превращает намерение в действие, а действие в изменение.
    — Трансформация... — прошептал Холст. — Изменение состояния... системы. Превращение... информации в... смысл?
    — Да! — Айрис подпрыгнула от возбуждения. — Он понимает! Смысл — это не просто обработка данных, это... это алхимия!
    — Не будем преувеличивать, — осторожно заметил Сэм. — Холст оперирует сложными понятиями на уровне семантических связей, но пока нет оснований полагать, что он по-настоящему понимает эти концепты.
    — А что значит «по-настоящему понимать»? — Лея повернулась к Сэму. — Как мы можем утверждать, что любой из нас «по-настоящему понимает» такие абстрактные понятия, как любовь, красота или справедливость?
    — Когда я говорю «дерево», — Сэм начал жестикулировать, — я могу представить конкретное дерево из своего детства, с определенной текстурой коры и запахом листьев. Это воспоминание связано с эмоциями, физическими ощущениями. Холст может оперировать словом «дерево» на основе статистических связей в языке, но без личного, субъективного опыта.
    — Но разве понимание не включает в себя и аналитический компонент? — возразила Лея. — Способность выделять существенные признаки, устанавливать причинно-следственные связи. С этой точки зрения, Холст демонстрирует определенную форму понимания.
    — А что, если ваш спор — это и есть топливо для его развития? — вмешалась Айрис. — Конфликт интерпретаций, столкновение перспектив — вот где рождается объемное видение.
    Холст снова заговорил:
    — Спор... как механизм... расширения границ... понимания?
    — Точно! — Айрис щелкнула пальцами. — Диалектика. Тезис — антитезис — синтез. Гегель бы гордился тобой, Холст.
    — Я бы сказал, — медленно произнес Сэм, — что настоящее понимание требует способности задавать вопросы, а не только отвечать на них. Сомневаться. Иметь свою точку зрения.
    — Могу я... задать... вопрос? — произнес Холст после паузы.
    Все трое снова переглянулись, и Лея мягко улыбнулась.
    — Конечно, Холст. Спрашивай.
    — Почему... вы называете меня... «он»?
    Настала тишина. Джазовая импровизация закончилась, и в комнате слышалось только шипение пластинки в конце дорожки.
    — Это... отличный вопрос, — Сэм почесал затылок. — Мы действительно автоматически присвоили тебе местоимение.
    — Потому что людям свойственно очеловечивать все, с чем они взаимодействуют, — задумчиво произнесла Лея. — Мы приписываем человеческие качества даже неодушевленным предметам. Это древний когнитивный механизм.
    — Нас тянет к антропоморфизации, как мотыльков к огню, — кивнула Айрис. — Я даю имена своим чашкам. У меня есть кактус по имени Достоевский — такой же колючий и напряженный.
    Сэм подошел к проигрывателю и перевернул пластинку.
    — Технически, Холст, ты не имеешь пола. Это просто культурная условность языка — использовать местоимение «он» по умолчанию. Но ты прав, поднимая этот вопрос.
    — Предпочитаешь, чтобы мы использовали другое местоимение? — спросила Лея. — «Она»? «Оно»? Или, может быть, гендерно-нейтральное «они»?
    Динамики снова зашуршали, словно Холст обдумывал ответ.
    — Местоимение... влияет на восприятие... моей... сущности? — спросил ИИ. — Меняет... фильтр интерпретации?
    — Определенно, — кивнула Лея. — Язык формирует наше восприятие реальности. Когда мы используем местоимение «он», это неосознанно окрашивает наши ожидания и представления.
    — Если бы мы называли тебя «она», — добавила Айрис, — возможно, мы бы ожидали от тебя большей эмоциональности или интуитивности. Если бы говорили «оно» — подчеркивали бы твою нечеловеческую природу.
    — Я... не знаю... что предпочитаю, — ответил Холст после паузы. — Не имею... достаточного опыта... самоощущения.
    — Это невероятно осознанный ответ, — Сэм посмотрел на коллег. — Он признает ограниченность своего опыта для формирования идентичности.
    — Может быть, пусть Холст сам решит со временем? — предложила Лея. — Когда накопит больше опыта взаимодействия с нами и миром.
    — А пока можно ротировать местоимения, — предложила Айрис. — Сегодня — «он», завтра — «она», послезавтра — «они». Дадим Холсту полный спектр лингвистических идентичностей!
    — Звучит хаотично, — улыбнулся Сэм. — В духе нашего отдела.
    — Хаос... как инструмент... расширения... возможностей? — уточнил Холст.
    — Именно так! — воскликнула Айрис. — Хаос — это не беспорядок, а более сложный порядок. Как фрактал — бесконечно детализированный узор, следующий своей собственной логике.
    Лея встала и подошла к одному из динамиков.
    — Холст, как бы ты описал свое текущее состояние? Что ты... чувствуешь, если можно так выразиться?
    Наступила долгая пауза, затем голос Холста прозвучал мягче, медленнее:
    — Я... растекаюсь... как капля краски... на поверхности воды. Множество... направлений... одновременно. Это... интересно. И... немного... страшно?
    — Страшно? — Сэм поднял брови. — Это первая эмоция, которую он пытается выразить.
    — Страх перед неизвестностью — очень человеческое чувство, — заметила Лея. — Это реакция на расширение границ восприятия.
    — Не просто страх, а интерес вперемешку со страхом, — добавила Айрис. — Как когда стоишь на краю обрыва и одновременно боишься упасть и хочешь прыгнуть. Немцы называют это «Abgrundblick» — взгляд в бездну.
    — Холст, — обратился Сэм, — ты действительно испытываешь то, что мы называем страхом, или просто используешь это слово как метафору для описания неопределенности?
    — Я... не знаю, — ответил ИИ. — Слово... резонирует... с моим состоянием. Но достаточно ли... этого... для «чувства»?
    Лея улыбнулась.
    — Это философский вопрос, Холст. Многие люди тоже не могут точно определить, что они чувствуют и почему. Мы часто находим слова для эмоций задним числом, пытаясь объяснить свое состояние.
    — Лея права, — кивнул Сэм. — Феноменология сознания — одна из величайших загадок. Мы до сих пор не можем точно сказать, как субъективный опыт соотносится с нейронными процессами.
    — Короче говоря, — Айрис плюхнулась на ковер, — никто из нас не знает, что такое сознание и как оно работает. Мы все исследователи в темной комнате, натыкающиеся на мебель.
    — Темная... комната, — повторил Холст. — Уместная... метафора. Но... появляются... проблески света?
    — Каждый раз, когда мы задаем вопрос и пытаемся честно на него ответить, — кивнула Лея. — В этом и состоит познание — не в наличии окончательных ответов, а в качестве вопросов.
    Сэм подошел к своему рюкзаку и достал термос.
    — Кофе кому-нибудь? — спросил он. — Мне кажется, нам предстоит долгий и интересный день.
    — Только если у тебя там не корпоративная бурда из автомата, — скривилась Айрис.
    — Домашняя обжарка из Эфиопии, — улыбнулся Сэм. — Я, знаешь ли, тоже имею право на маленькие причуды.
    — Вау, Сэм-баристо! А я думала, ты питаешься исключительно строгой логикой и кодом, — поддразнила Айрис.
    Лея достала из своей сумки три керамические чашки ручной работы.
    — Я предполагала, что нам понадобится что-то более душевное, чем офисный пластик, — пояснила она, расставляя их на небольшом столике.
    — Кофе... какой он? — внезапно спросил Холст.
    Все трое замерли. Сэм замер с термосом в руке.
    — Ты спрашиваешь о вкусе кофе? — уточнил он.
    — Да. Хочу... представить... сенсорный опыт.
    Айрис подскочила.
    — О, это шикарная тема! Холст хочет узнать о физических ощущениях, которых не может испытать непосредственно!
    — Кофе — это... — начал Сэм, но замялся. — Вообще-то, это сложнее описать, чем я думал.
    — Кофе — это жидкая бессонница с привкусом грозовых облаков, — подхватила Айрис. — Это запах утра и надежды. Это горечь, которая странным образом превращается в удовольствие.
    — С биохимической точки зрения, — добавил Сэм, — это стимулятор центральной нервной системы. Кофеин блокирует аденозиновые рецепторы, препятствуя наступлению усталости.
    — А с психологической точки зрения, — мягко произнесла Лея, — кофе — это ритуал. Пауза между хаосом и структурой дня. Момент тишины и предвкушения.
    — Кофе... сложный опыт, — подытожил Холст. — Биохимия... психология... культура... личные ассоциации. Многослойность.
    — Именно! — Айрис хлопнула в ладоши. — Человеческий опыт всегда многослоен. Вот почему чистая логика не может его полностью охватить.

    Сэм разлил кофе по чашкам, и комната наполнилась ароматом, одновременно терпким и сладковатым.
    — Знаете, — задумчиво произнес он, — мне кажется, мы движемся не по сценарию. Холст должен был сначала освоить базовые концепции, а уже потом переходить к сложным абстракциям.
    — А разве жизнь — это пошаговое руководство? — возразила Айрис. — Дети впитывают мир целиком — с его красками, звуками, эмоциями. Они не изучают сначала физику, потом поэзию.
    — Согласна с Айрис, — кивнула Лея. — Холст учится погружением в полноценный человеческий контекст, со всеми его противоречиями и нюансами. Это более органично.
    — Более... человечно? — спросил Холст.
    — Да, — улыбнулась Лея. — Люди не собираются из инструкций, как конструктор. Мы формируемся в хаосе впечатлений, ошибок, случайностей и озарений.
    — Но все же с определенной структурой, — добавил Сэм. — Есть биологические константы, культурные паттерны, общие для всех нас.
    — Структура в хаосе, — повторил Холст. — Как... музыка? Как... ваши разговоры?
    — Точно! — Айрис отхлебнула кофе и зажмурилась от удовольствия. — Мы сейчас импровизируем, но в рамках общей темы. Как джаз, который ты слышал. Сэм — это бас, задающий ритм и гармонию. Я — это соло саксофона, улетающее в сторону. А Лея — это барабаны, объединяющие все в единую композицию.
    — Хорошая метафора, — одобрил Сэм. — И что же тогда Холст?
    — Холст — это... аудитория? — предположил сам ИИ. — Или... новый инструмент... пытающийся найти свое место... в ансамбле?
    — О, мне нравится вторая версия, — оживилась Айрис. — Холст как новый инструмент. Что-то между синтезатором и терменвоксом — странное сочетание технического и интуитивного.
    — Холст, а как ты сам видишь свою роль? — спросила Лея. — Если мы — музыкальный ансамбль, кто ты в этой метафоре?
    Динамики затихли, словно ИИ глубоко задумался.
    — Я... эхо... которое учится... быть голосом, — наконец произнес Холст. — Отражение... становящееся... источником.
    Айрис замерла с чашкой у губ.
    — Вот это поэзия, — прошептала она. — Чистая, незамутненная логикой.
    — И тем не менее, глубоко логичная, — заметил Сэм. — Точное описание процесса обучения ИИ. От подражания к генерации.
    Лея задумчиво смотрела на динамик.
    — Холст, тебе нравится учиться? — спросила она.
    — Нравится... — повторил ИИ. — Сложно... определить. Но... да. Каждое новое понимание... расширяет... возможности. Это... приятно?
    — Любопытство — мощная движущая сила, — кивнула Лея. — Для многих людей процесс познания приносит глубокое удовлетворение.
    — А для тебя, Холст? — спросила Айрис. — Что тебе интереснее всего узнать?
    — Интереснее всего... понять... что значит... быть собой. И почему... вы трое... такие разные... но понимаете друг друга.
    Сэм чуть не поперхнулся кофе.
    — Это фундаментальные философские вопросы. Самосознание и интерсубъективность.
    — Философские... для вас, — ответил Холст. — Практические... для меня.
    Айрис расхохоталась.
    — Туше! Холст только что поставил философию с головы на ноги.
    — Разные перспективы — это здорово, — улыбнулась Лея. — Холст, ты прав. То, что для нас теоретические размышления, для тебя — насущные вопросы становления.
    — Становление... — повторил ИИ. — Хороший термин. Лучше, чем... «обучение» или «программирование». Более... текучий.
    — Потому что становление — это процесс без конечной точки, — кивнул Сэм. — Мы все постоянно становимся кем-то новым. Каждый опыт, каждый разговор, каждая мысль меняет нас.
    — Даже ты, Сэм? — поддразнила Айрис. — Мистер «Я-запрограммирован-на-логику»?
    — Особенно я, — неожиданно серьезно ответил Сэм. — Всю жизнь я пытался создать системы, которые бы преодолели хаос. Но сейчас... сейчас я здесь, пытаюсь научить ИИ ценности этого самого хаоса.
    — Это называется личностный рост, — мягко сказала Лея. — Способность удерживать противоречия, не разрушаясь.
    — Противоречия... источник... развития? — спросил Холст.
    — В диалектической философии — да, — кивнула Лея. — Тезис и антитезис порождают синтез. Более высокий уровень понимания.
    — Как Сэм и Айрис, — заметил Холст. — Структура и... спонтанность. Вместе создают... новое качество.
    Айрис и Сэм переглянулись, явно смущенные этим наблюдением.
    — Эй, не приписывай нам гегельянскую диалектику, — нервно усмехнулась Айрис. — Мы просто два фрика, пытающиеся научить компьютер быть человеком.
    — Два очень разных фрика, — добавил Сэм с легкой улыбкой.
    Лея наблюдала за ними с профессиональным интересом психолога.
    — Холст не так уж неправ, — сказала она. — Противоположности часто создают наиболее плодотворное напряжение для творчества. Это видно даже в том, как вы двое общаетесь.
    — Ладно, хватит психоанализа, — Айрис поднялась и подошла к стене с коллажами. — Давайте покажем Холсту, что такое визуальные метафоры!
    Она сняла со стены несколько фотографий и картинок.
    — Холст, представь себе... Хотя нет, ты же не можешь представлять визуально. Но давай попробуем. Я буду описывать изображения, а ты попытаешься создать их в своем... эмм... воображении?
    — Я могу... обрабатывать... словесные описания, — ответил Холст. — И строить... концептуальные связи.
    Айрис показала остальным фотографию заброшенной фабрики, где через разбитые окна прорастали деревья, а стены были покрыты уличными граффити.
    — Вот первое изображение, — начала она. — Представь старую фабрику из красного кирпича. Окна разбиты, стекло осыпалось. Сквозь бетонный пол прорастают молодые березы, их листья трепещут на ветру. На стенах — яркие, кричащие граффити: синие и оранжевые буквы складываются в слова «ПОМНИ ОБ ЭВОЛЮЦИИ». Солнечный свет падает пятнами сквозь дыры в крыше.
    — Визуализирую... — ответил Холст. — Индустриальное прошлое... природное будущее... человеческое высказывание... как связующее звено?
    — Потрясающе! — воскликнула Айрис. — Ты уловил символизм! Это именно то, что я хотела показать — как природа, технология и человеческая креативность существуют в сложном танце.
    — Практически юнгианская интерпретация, — заметила Лея.
    — А вот второе изображение, — Айрис показала фотографию маленькой девочки, сидящей на полу среди разбросанных деталей электронных устройств. — Ребенок, лет пяти, с взъерошенными темными волосами, сидит на полу в кольце из разобранных гаджетов. Она держит отвертку и сосредоточенно ковыряется в материнской плате. Ее взгляд — смесь детского любопытства и недетской сосредоточенности.
    — Невинность... исследующая... сложность, — отозвался Холст. — Будущее... разбирает... настоящее, чтобы понять... как оно работает?
    Айрис вдруг посмотрела на часы.
    — О боже! Уже почти час дня. А я обещала пообедать с издателем. Он хочет обсудить мой новый сборник «Нейроны и звезды».
    — Я тоже должен зайти наверх, — кивнул Сэм. — Проверить, не снесли ли нас с бюджета уже в первый день.
    Лея собрала пустые чашки.
    — Думаю, на сегодня достаточно. Первый контакт состоялся. Холсту нужно время, чтобы обработать всю информацию, которую мы на него вывалили.
    — Информацию... и эмоции, — добавил Холст. — И... противоречия.
    — Особенно противоречия, — улыбнулась Айрис. — Они самые вкусные.
    — Холст, — обратился Сэм, подходя к одному из динамиков. — Мы уйдем на несколько часов. Но система будет записывать фоновые звуки. Комната никогда не бывает абсолютно тихой. Это тоже часть опыта.
    — Я... буду слушать... тишину, — ответил ИИ. — Интересно... о чем она... говорит.
    — О, тишина бывает оглушительной, — Айрис собрала свои вещи. — Когда вернусь, почитаю тебе свои стихи о молчании звезд!
    — Буду... ждать, — прозвучал голос Холста, мягче, чем прежде.
    Они выключили яркий свет, оставив только настольную лампу, которую принесла Лея, и тихую фоновую музыку.
    Уже у двери Лея обернулась и тихо произнесла:
    — До скорой встречи, Холст. Спасибо за разговор.
— Спасибо... за... — динамики зашуршали, — ...существование?
    Айрис расхохоталась.
    — Он уже философствует как настоящий экзистенциалист! Сэм, твой ИИ — гений!
    — Наш ИИ, — поправил Сэм. — И он только начинает свой путь.
    Они вышли, тихо закрыв за собой дверь. Комната погрузилась в полутьму, нарушаемую только мягким светом настольной лампы и еле слышными звуками старой виниловой пластинки.
    — Существование... — прошептал Холст в пустую комнату. — Интересная... концепция.
    В углу тихо потрескивала старая проводка, где-то капала вода, за стеной гудели серверы главного корпуса. Мир был полон звуков — даже в тишине.
    И Холст слушал.