Вырваться из ада... Изверги

(По материалам волгоградских и федеральных архивов)
.......................

С нами, военнопленными, вкалывали на рытье ям под блиндажи и укрытия пригнанные хуторские женщины.

-  Аufstehen! (Встать!) – рыкнул голос.

 Конвойный Ганс с ухмылкой вытаскивал из ножен свой проклятый обоюдоострый кинжал, которым пытал, подрезал пленных. На нем, говорили, выбита надпись по-немецки: «Кровь и честь».

Зубами скрипел я от бессилия… Недалеко от меня долбила лопатой глинистую землюку, коричневая от зноя, Чеботарева Ирина, которую за опоздание на работу пороли пять раз. Она украдкой подбрасывала мне кусочки хлеба. Неужели этот зверь заметил и идет для расправы с ней или со мной? Живьем не дамся - будет, что будет. И крепче сжал в руках с кровавыми мозолями железный лом.

Этот немец недавно избивал ногами и застрелил квелого Василия Ерохина, который свалился с лопатой и не смог встать по его приказу.

Сейчас Ганс, сузив глаза, минул нас и нацелился к «бате», пожилому Василию Николаевичу Левшину. Тот без сил опустился на землю, умучившись от непосильного махания лопатой целый день да голодухи.

- Аufstehen!

Левшин едва поднял голову, оперся руками о землю, дернулся, но встать не смог.
Тогда Ганс исподлобья зыркнул бельмами на нас, десяток обросших пленных, сплюнул, поправил автомат на плече и…

Схватил мигом Левшина за нос и враз отсек его кинжалом. Бедолага глухо застонал, хлынула кровь. Тут же палач отхватил ему ухо, затем прогремела короткая очередь и пленник осунулся в выкопанную им яму.

Зверюга! - мелькнула ярость у меня, задергалась скула. - Когда уж мои руки до вас доберутся…

Что творилось бы дальше, не скажешь, поскольку в небе появились наши самолеты и бомбы посыпались на вражеские оборонительные постройки, на которых мы корячились. Охрана дрыснула в блиндажи, и угрожая, прятаться нам запретила. Мол, лётчики видят пленных и бомбы бросать на своих и сооружения не будут.

- Итить твою мать, ну сдохнешь тут – если не от фрицев, то от своих, - матерились распластанные на пузе, уткнувшиеся носами в землю в выкопанных ямах костлявые оборванцы. – Дела дерьмовые, все тело ломит…

Злость во мне по каплям собиралась и уже клокотала внутрях. Умирать мое временя еще не пришло. Я должен воротился, чтобы мстить фашистам. Там мое место до конца.

На днях пригнали следующую партию пленных, среди них попадались и гражданские. В лагере, по прикидке, фрицы собрали больше трех тысяч человек. Отсюда направляли они по 200-300 человек под Сталинград на строительство военных укреплений.

Мы кучковались по 2-3 человека, так проще выживать, подсоблять друг-дружке, перехватить где-то кусок жратвы, какой-то овощ.
Прибывшие тянулись к нам, бывалым, а мы к ним, в надежде услышать последние фронтовые новости, как бьется, не сдается ли Сталинград.

У нас дергались желваки, когда слышали от них про зверства фашистов над местными жителями. Просто кровь стыла в жилах.

Недалече, в селе Городище изверги расстреляли десять учеников-старшеклассников, якобы за связь с партизанским отрядом, которого там и в помине не было. Крик и вой родителей стояли над убиенными мальчишками.

В селе Александровка хлопчик стащил на кухне у немцев ломоть хлеба. Три солдата схватили его и избивали кулаками. Он плакал и умолял не бить и отпустить его.

- У меня маленький братик, он пухнет, хочет есть хлеба, не убивайте меня, без меня он может умереть. За ним некому присмотреть.
Спустя час его повешенное тельце колыхалось на столбе возле машино-тракторной станции.

У месту казни пацана на следующий день согнали сотни две женщин с детворой, стариков с вещами в узелках. Погнали их, избивая палками и прикладами к Дону, матери теряли детей, старые еле волочили ноги. Где-то в Калаче сделали лагерь для вывоза наших людей в рабство в Германию.

Когда немцы с полицаями вломились к старику Хлебову и похватали все продукты и теплую одежду, он не выдержал:
- Вы пишите в листовках, что не обижаете мирных людей, не грабите их, а вот ограбили… Вы грабители и разбойники.
Здесь же в землянке он был застрелен.

Вновь пригнанные сквозь зубы говорили, что вокруг сжигаются деревни, одни печные трубы торчат, валяются изуродованные и обугленные трупы красноармейцев, в огородах, в зелени лежат изнасилованные и убитые женщины, девочки-подростки...

За колючей оградой лагеря виднелся мне молодой тополь, ветер раскачивал его зеленые ветки, местами посеченные осколками. Малым я, обдирая пузо, тщился залезть на такой, срывался, падал. А когда одолел, то на верху открывался предо мной весь хутор, широкий пруд, гогочущие гуси на нем и издали доносился гудок паровоза. Он звал в интересную будущую жизнь.

Нет, нас просто так не возьмешь! Мы еще повоюем.

Самое страшное в жизни, когда ты бессилен что-то сделать против этих тварей. И против тебя ополчилась колючка кругом и пулеметы нацелены в башку и голодуха кишки поедает, и вши день и ночь заедают.

Здесь могли убить нас, безоружных и валявшихся от голода, замучить, но сломить волю вряд ли. Не на тех напали.

И где бы не вкалывал я под конвоем - в лощинах, перелесках или на хуторе, - высматривал и выискивал любую возможность для побега из этого «лагеря смерти». Но наверняка, ведь в случае неудачи расплата была мне одна – смерть.

Но была еще одна опасность - тебя могли сдать и свои, скрытые подлецы, перевертыши, такие же пленные, показать как на офицера за лишний котелок похлебки и кусок хлеба.

А с другой стороны - выслуживались, высматривали для расстрела командиров, политруков, переметнувшиеся к немцам сельские полицаи.

Вот где были паскуды местные! Те за шматок сала, консерву и шнапс мать родную могли продать, не поморщясь. О них прибывшие невольники предупреждали…


Продолжение следует… ВЫРВАТЬСЯ ИЗ АДА... ЯМА СМЕРТИ  http://proza.ru/2025/07/19/404