Как увезти невесту

А.ГЕРЦЕН И Natalie ЗАХАРЬИНА

И вот, настал долгожданный день, когда, наконец, должны воссоединиться два любящих сердца Александра Герцена и Natalie.

Большую роль в этой авантюре снова должен сыграть незаменимый Кетчер. Всё было оговорено заранее: порядок действий, маршрут, пароли.

Кетчер тайно встретился с Натальей Захарьиной и увёз её на Рогожскую заставу, откуда они уже со своим женихом должны были отправиться во Владимир.
 
Далее Герцен вспоминает: «… Вот и мостик недалеко от Перова; никого нет, да по другую сторону мостик, и тоже никого нет. Я доехал до Измайловского зверинца, – никого; я отпустил извозчика и пошел пешком. Ходя взад и вперед, я наконец увидел на другой дороге какой-то экипаж; молодой красивый кучер стоял возле.

– Не проезжал ли здесь, – спросил я его, – барин высокий, в соломенной шляпе и не один – с барышней? – Я никого не видал, – отвечал нехотя кучер. – Да ты с кем здесь? – С господами. – Как их зовут? – А вам на что? …Коли дело есть, так имя назовите, сами должны знать, кого вам надо? – Экой ты кремень какой, ну, надобно мне барина, которого Кетчером зовут.

Кучер ещё улыбнулся и, указывая пальцем на кладбище, сказал:

 – Вот вдали-то, видите, чернеет, это самый он и есть, и барышня с ним, шляпки-то не взяли, так уже господин Кетчер свою дали, благо соломенная.

И в этот раз мы встречались на кладбище! …Она с легким криком бросилась мне на шею. – И навсегда! – сказала она. – Навсегда! – повторил я.
 
Кетчер был тронут, слезы дрожали на его глазах, он взял наши руки и дрожащим голосом сказал: – Друзья, будьте счастливы! Мы обняли его. Это было наше действительное бракосочетание!»

Час ожидания коляски с камердинером Матвеем прошёл в ощущении абсолютного счастья в особой комнате Перова трактира. «Перед окнами была роща, снизу слышалась музыка и раздавался цыганский хор; день после грозы был прекрасный».

Страха погони уже не было. Все понимали, что княгиня не станет из спеси замешивать квартального в семейное дело. И отец Герцена никогда не согласился бы на то, чтоб полиция остановила сына под Москвой – тогда бы Александру за нарушение высочайшей воли грозила бы ссылка в Сибирь. Да и тайной полиции никогда не пришло бы в голову, искать беглецов в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.

Кетчер был со своей неизменной корзинкой с  несколькими бутылками французского шампанского, проложенного для безопасности соломой. Все его друзья  знали то, что в отношении этой части времяпрепровождения, на Николая Христофоровича всегда можно положиться. Так, Виссарион Белинский даже признавался, что «Кетчерушко» – его крестный отец «по части шампанского».

Как-то на проводах Виссариона Григорьевича на Южные курорты, по воспоминаниям Ивана Ивановича Панаева «Все расселись и разлеглись на земле или на бревнах, как попало… Кто тащил к себе ветчину, кто резал пирог, кто развертывал жаркое, завернутое в бумагу. Кетчер кричал громче всех, хохотал без всякой причины и, по своему обыкновению, все возился с шампанскими бутылками…

– За здоровье отъезжающих! – завопил Кетчер, налив всем в стаканы шампанского и подняв свой бокал. И при этом захохотал неизвестно почему.

Сигнал был подан – и попойка началась. Кетчер все кричал и лил вино в стаканы. Герцен уже лежал вверх животом, и через него кто-то прыгал».

В этот вечер было всё, конечно, намного тише, и таинственнее. Когда, наконец, приехал камердинер Герцена Матвей, Кетчер скомандовал: «Ещё бокал, – и в путь!» И молодые вдвоем, помчались по Владимирской дороге навстречу своему счастью.

*

Впереди Александра Ивановича Герцена и Наталью Александровну Захарьину ожидало тайное венчание в церкви Казанской иконы Божией Матери во Владимире. Это случилось 9 мая 1838 года. По воспоминаниям Герцена: «Маленькая ямская церковь, верстах в трех от города, была пуста, не было ни певчих, ни зажженных паникадил. Человек пять простых уланов взошли мимоходом и вышли. Старый дьячок пел тихим и слабым голосом, Матвей со слезами радости смотрел на нас, молодые шаферы стояли за нами с тяжелыми венцами, которыми перевенчали всех владимирских ямщиков. Дьячок подавал дрожащей рукой серебряный ковш единения…». Мимо проезжавший архиерей, поинтересовавшись, почему открыты двери церкви, неожиданно благословил венчающихся и сказал, что будет за них молиться.

Вечером Герцен написал письмо отцу, в котором спешил уведомить о свершённом факте бракосочетания с кузиной и просил благословения. На что отец ответил: «Я воле божией ни в чем не перечу и слепо покоряюсь искушениям, которые он ниспосылает на меня. Но так как деньги мои, а ты не счел нужным сообразоваться с моей волей, то и объявляю тебе, что я к твоему прежнему окладу, тысяче рублей серебром в год, не прибавлю ни копейки». Но позднее отец, всё же смягчится, и начнёт помогать деньгами. Примет этот брак и тётушка Натальи Александровны.


В. БОТКИН И АРМАНС РУЙЯР

Надо сказать, что активное участие в устройстве личной жизни Александра Герцена и Натальи Захарьиной было не единственным. Без Кетчера в те годы не обходилась, казалось, ни одна московская любовная авантюра. Он, Герцен, Белинский стали, было, соучастниками заключения тайного брака между соратником Василием Боткиным, которого за нескончаемую любовь и приверженность к французской революции, друзья звали Базилем, и француженкой Арманс Руйяр в начале 1843 года.

Главным препятствием этого брака было отсутствие благословения отца – известного в Москве купца, который узнав, что невеста нищая модистка-француженка с Кузнецкого Моста, да ещё и католичка, пригрозил сыну лишением наследства.

Тайное венчание сначала предполагалось в с. Покровское, Друзья и Natalie ждали молодых на праздничный ужин в с. Покровском. «И вот, подъехал тарантас, заложенный тройкою, - вспоминает Герцен в «Былое и Думах», - быстро въехал на двор и остановился. Вышел Базиль. Я подошел дать руку Арманс, она вдруг меня схватила за руку, да с такой силой, что я чуть не вскрикнул… и потом разом бросилась мне на шею, с хохотом повторяя: «Monsieur Herstin»… Это был не кто иной, как Виссарион Григорьевич Белинский in propria persona. В тарантасе не было больше никого. Мы смотрели друг на друга с удивлением, кроме Белинского, который хохотал до кашля, и Базиля, который чуть до насморка не плакал. К дополнению эффекта надобно заметить, что два дня тому назад в Москве о Белинском и слуху не было».

Перед венчанием Базиль, вдруг, струсил, и, поделившись опасениями приехавшему к нему Белинскому, передумал, уведомив письмом несостоявшуюся невесту. Но потом, венчание всё же состоялось в Казанском соборе Петербурга.

Через два дня Белинский посадил молодых на пароход. Однако уже на борту между супругами случился спор по поводу романа Жорж Санд «Жак». Дальнейшие события Герцен описывает так: «Как ты думаешь о Жаке? – спросил Боткин Арманс, когда она кончила роман. Арманс сказала свое мнение. Базиль объявил ей, что оно совершенно ложно, что она оскорбляет своим суждением глубочайшие стороны его духа и что его миросозерцание не имеет ничего общего с её...Вышедши в Немецкое море, Боткин почувствовал себя больше дома и сделал еще раз опыт переменить миросозерцание Арманс – иначе взглянуть на Жака. Умирающая от морской болезни Арманс собрала последние силы и объявила, что мнения своего о Жаке она не переменит.

– Что же нас связывает после этого? – заметил сильно расходившийся Боткин.
– Ничего, – отвечала Арманс, …так лучше просто расстаться, как только коснемся земли.
– Вы решились? – говорил Боткин, петушась. – Вы предпочитаете?..
– Все на свете, чем жить с вами; вы несносный человек – слабый и тиран!
– Madame!
– Monsieur!

Она пошла в каюту, он остался на палубе. Арманс сдержала слово: из Гавра уехала к отцу… и через год возвратилась в Россию одна, и притом в Сибирь.

На этот раз, кажется, история этого перемежающегося брака кончилась…»



Н. НАДЕЖДИН И ЕЛИЗАВЕТА СУХОВО- КОБЫЛИНА

Да, Николай Кетчер любил устраивать подобные дела. Так издатель журнала «Телескоп» Николай Иванович Надеждин, который в конце 1830-х годов учительствовал в доме Сухово-Кобылиных, был влюблён в Елизавету Васильевну - будущую писательницу и сестру будущих драматурга и художницы. Николай Надеждин познакомился с Елизаветой в доме дворян Сухово-Кобылиных - прямых потомков рода Романовых.
 
Он был приглашён  домашним учителем по эстетике к дочери участника Отечественной войны 1812 г., опекуна от правительства над Выксунскими заводами Шепелевых  и его супруги Марии Ивановны (урожд. Шепелевой). Мария Ивановна содержала, по моде того времени, литературно - научный салон в Большом Харитоньевском переулке «в Приходе Харитония в Огородниках».

Салон Сухово-Кобылиных относился к одному из популярных культурных центров Москвы, где обсуждались новейшие течения в философии, проблемы генеалогии и семьи, ставились спектакли. Его посещали как университетские профессора: историк и писатель М.П. Погодин, профессор словесности С. П. Шевырёв, художник В.Г. Перов, видные литераторы и философы, прославленные театральные режиссеры и исполнители, так и талантливая молодежь. Практически, родным человеком в доме Сухово-Кобылиных стал выросший без матери Николай Огарёв. А Александр Сухово-Кобылин (будущий известный драматург) относился к Огарёву, как с старшему брату, дорожа его мнениями по разным поводам.

Профессор Надеждин - преподаватель теории изящных искусств, археологии и логики Московского университета стал, своего рода, идейным вождём салона. В Университете лекции Надеждина производили впечатление на В. Г. Белинского, Н. В. Станкевича, И. А. Гончарова и других слушателей, ставших потом знаменитостями.  Один из них вспоминал: «Николай Иванович был молодой человек среднего роста, худенький, с вдавленной грудью, с большим и тонким носом и с темными волосами, спускавшимися на высокий лоб, – вспоминал один из слушателей. – Читая лекции, он всегда зажмуривал глаза, точно слепой, и беспрерывно качался, махая головой сверху вниз, будто клал поясные поклоны..». Портрет, надо сказать, не красавца с изысканными манерами, однако на мать и дочь Сухово-Кобылиных умный молодой человек производил впечатление огромное.

Хозяйка салона Мария Ивановна, в возрасте чуть более сорока лет, была обаятельной дамой, тонко чувствующей искусство и хорошо разбирающейся в науках. Регулярные встречи с интересными людьми в среде живописи, поэзии и музыки делали её фигурой романтической и постоянно влюблённой. В 30-е годы предметом её воздыханий стал Николай Надеждин. Она постоянно режиссировала их с молодым профессором отношения, а Надеждин писал ей письма, полные страсти, страданий и клятв в преданности.
Но притягательность красоты и молодости берёт своё. В подмосковном имении Сухово-Кобылиной селе Воскресенском Надеждин с Елизаветой Васильевной  читают летними вечерами, вместе мечтают, бродя по аллеям парка, и тридцатилетний учитель влюбляется в 19-летнюю дочь Марии Ивановны, свою ученицу. Елизавета Васильевна теряет голову.
 
Николай Иванович понимает, что её мать никогда не даст согласия на этот брак из чувства ревности. Против брака с сыном провинциального священника, будут и другие члены родовитой семьи Сухово-Кобылиных. И действительно, перехватив одно из писем влюбленной пары, Мария Ивановна угрожает Надеждину дуэлью с её супругом, или с сыном Александром.
 
В феврале 1836 года Елизавета Васильевна в своем дневнике делает запись, обращённую к Надеждину: «…Маменька говорила: „Не выйдешь по своей воле замуж“. Папенька сказал: „Я ему голову сорву“. Я ответила: „А в Сибирь“. „Позвольте мне идти в Сибирь“, — сказал, вскочив, бледен, как снег, а глаза, как угли, брат мой, — „чтоб только имя Сухово-Кобылиных …“. Это докончило — я не помню, что говорила брату, но, вероятно, что-нибудь прекрасное, потому что отец так схватил меня за воротник платья, что задушил бы. ..Он втолкнул меня в комнату, когда маменька отняла меня у него, и сам пошёл за мною, говоря, что убьет меня… Я не могу повторить тебе всего, я не помню, я знаю, что продолжалось часа пол и было бы слышно за два дома, голоса отца и брата. Меня просто били».

Позже Александр Васильевич Сухово-Кобылин выразится с кем-то в разговоре так: «Если бы у меня дочь вздумала выйти за неравного себе человека — я бы убил ее или заставил умереть взаперти». Но  куда денется принципиальность Александра, когда собственная судьба вскоре сведёт его с «неравной себе» француженкой Луизой Симон-Деманш, а потом- с замужней «зеленоглазой сиреной» Надеждой Нарышкиной? Семье  Сухово-Кобылиных снова придётся волноваться за репутацию рода, а убийство француженки-модистки так и останется навсегда нераскрытой московской криминальной драмой.

А тогда в московских гостиных все оживленно обсуждают роман знатной барышни с профессором «из низов». И Елизавета настаивает на похищении и тайном венчании. Дело в том, что в те времена это явление не было редкостью. Повенчанных молодых, чаще всего родители прощали и благословляли, считая, что, видимо, так угодно Богу. Помочь им берётся  всё тот же странный доктор Кетчер.

Дальнейшие события, описанные в «Былое и Думах» Герценым до сих пор вызывают непонимание и споры в среде литераторов, историков и читателей: «Когда Надеждин, теоретически влюбленный, хотел тайно обвенчаться с одной барышней, которой родители запретили думать о нем, Кетчер взялся ему помогать, устроил романтический побег, и сам, завернутый в знаменитом плаще черного цвета с красной подкладкой, остался ждать заветного знака, сидя с Надеждиным на лавочке Рождественского бульвара. Знака долго не подавали. Надеждин уныл и пал духом.

Кетчер стоически утешал его, — отчаяние и утешение подействовали на Надеждина оригинально: он задремал. Кетчер насупил брови и мрачно ходил по бульвару. „Она не придет, — говорил Надеждин спросонья, — пойдемте спать“. Кетчер вдвое насупил брови, мрачно покачал головой и повел сонного Надеждина домой. Вслед за ними вышла и девушка в сени своего дома, и условленный знак был повторен не раз, а десять раз, и ждала она час-другой; все тихо, она сама — еще тише — возвратилась в свою комнату, вероятно, поплакала, но зато радикально вылечилась от любви к Надеждину. Кетчер долго не мог простить Надеждину эту сонливость и, покачивая головой, с дрожащей нижней губой, говорил: „Он её не любил!“».

Возможно, что в рассказе Герцена не всё правда, и он написан с иронией, обличающей нерешительность литератора. А возможно, что Кетчер что-то приукрасил в пересказе события Герцену, выгораживая себя. Ведь почему-то вскоре, помогая с переводом «Философических писем» Чаадаева для издания их в «Телескопе», Кетчер окажется безнаказанным, в то время как редактора Надеждина сошлют в в Усть-Сысольск, под присмотр полиции, а Чаадаева признают сумасшедшим.
 
Но вероятно и то, что Надеждин просто не был уверен, что после тайного венчания они с Елизаветой будут прощены. А везти в этом случае супругу будет некуда, и жить не на что. Но невеста настаивает, и Надеждин сначала соглашается, хотя уже не уверен и в силе своего чувства.
 
Родители Елизаветы Васильевны увозят дочь за границу- подальше от скандалов. А «попович» Надеждин, чтобы повысить свой социальный статус, а может, чтобы скрыться от сплетен, принимает решение уволиться из Университета и  поехать в  Петербург хлопотать о чиновничьем месте вице-губернатора в какой-нибудь провинции. Возможно, что и его решение опубликовать в своём «Телескопе» «Философические письма» Чаадаева были также вызваны последней надеждой на рывок в карьере, хотя он понимал, что реакция может последовать и обратная. Из предложенного судьбой: «пан или пропал», её выбор пал, как оказалось, на последнее.

Влюблённые так больше никогда и не увидятся. Елизавета Васильевна выйдет замуж за графа Анри Салиаса де Турнемира, брак  с которым будет не удачным. Но зато графиня Елизавета, благодаря тому, что вынуждена будет зарабатывать на жизнь литературным трудом, сделает себе писательское имя в литературе, как  Евгения Тур. С братом Александром они так и не помирятся. А история этого семейного происшествия войдёт в сюжет пьесы И.С. Тургенева «Месяц в деревне».
Николай Надеждин так и останется навсегда холостяком.