Нить

Редкие минуты, когда оно не приходило, были похожи на сон.
Такой, где всё — медленно, мягко и тепло.
Не по-настоящему счастливо, нет — но возможно счастливо.
Словно где-то рядом, за стеклом, за полупрозрачной завесой, существовало пространство, в котором можно дышать
и в котором не нужно всё время быть готовым.

Эти моменты были так зыбки и непрочны.
Они держались недолго, просто лежали на поверхности — как первый иней на ещё не замёрзшей земле.

Звонок.
Один-единственный, пронзительный укол в тишину.
Он разрезал воздух — и всё внутри оборвалось.

Сначала — лишь лёгкое внутреннее напряжение,
как если бы тело вспомнило, что давно держит мышцы в тонусе, и вдруг решило усилить натяжение.
Плечи будто опускаются, но не в расслаблении — в нагрузке.
Рычаги внутри начинают работу.
Невидимые механизмы запускаются.
Без предупреждения и объяснения.
Машина уже готова в любой миг — она ждёт старта. Она уже готова работать на полную мощь.

Дрожь — но не сразу.
Сначала — просто ощущение, будто пальцы утратили привычную лёгкость и подвижность.
Как будто это не руки, а перчатки.

Грудь становится чужой.
Кажется, она больше не принадлежит телу.
Она будто сжимается снаружи — медленно, равномерно, без пауз.
Как пресс, который с постоянным давлением опускается и в конечном итоге сомнёт всё.

С каждым вдохом приходит понимание, что доступа к воздуху — нет.
Дыхание — частое, короткое, сбивчивое.
Воздух здесь, он рядом, но не проникает. Его не хватает.

И вот тут, на грани сбоя, мир разворачивается изнутри.
Вещи остаются на своих местах — но теряют необходимость быть.
Каждая из них — слишком отдельная.
Лица, слова, руки, эти руки передо мной — чужие.
Без воли. Без намерения.
И в этой заброшенности стены — уже не вещи, а свидетели.
Окно — палач, выносящий приговор.
Дверь — смерть.

Свет становится слишком голым,
а форма — слишком точной.
Вкус — настолько силён, что становится избыточным.
Не хочется касаться ничего,
потому что всё уже слишком реально.
Слишком бессмысленно реально.

Одна часть знает: нужно сделать что-то — шаг, вдох, попытку.
Другая — в ужасе от понимания, что ничего не следует за действием.
Никакой причинности — почему и зачем.
Только это есть — как глухая бездна, отражающая саму себя.

Тело больше не подчиняется.
Холод в ладонях, дрожь в пальцах, пульсация в затылке.
Гул в ушах такой силы, что зубы скрипят — они не могут разжаться.
Сердце бьётся слишком часто, слишком сильно и слишком громко.

Глубокий вдох превращается в борьбу.
Если не вдохнуть сейчас — всё исчезнет.
И каждый новый вдох — как спасение, которое не спасает.

Тишина вокруг рушится.
Мысли дробятся на осколки, которые режут плоть.
Каждая мысль — угроза.
Каждая вспышка — безысходность.

Ужас не кричит — он давит.
Спускается сверху, заполняет изнутри.
Он превращает всё — в невозможность…

---

В углу, у окна — паутина, почти невидимая.
На ней — паук, чёрный, размером с маковое зерно.
Тянет за собой нить, приклеивает её к шершавой стене, плетёт дальше.
Он не знает, что кто-то здесь задыхается. Просто делает своё дело.
Паутинка трясётся. Паук трясётся вместе с ней.
Даже порыв ветра не сбивает его с цели. Он хочет закрыть окно.
Он — на моей стороне.
Я смотрю на его крохотную борьбу — и могу вздохнуть.

Он доходит до конца. Паутина готова.
Этого достаточно, чтобы снова вдохнуть.

Тонкая нить, которая всё ещё держит.
Которая выдержит.
Должна выдержать.