Гитара

В конце семидесятых, когда запретная слава «Битлз» и прочих «Роллингов» уже прорвалась на территорию Советского Союза через динамики ВЭФов и Спидол, возле которых, преодолевая хрипы глушилок, слушали различные голоса врагов мои молодые соотечественники, дворовая гитара внезапно приобрела необычайно высокий статус. Во всех дворах пацаны с утра до вечера мучили музыкальные инструменты, добытые неизвестным способом, или взятые в «аренду» у родителей и бабушек, зачастую без спроса, пока последние находились на работе. Заветные три аккорда с завидным упорством изучались на всех лавочках, за детскими горками, в беседках и других укромных уголках дворов, вызывая лютую ненависть обывателей, сытых по горло бряканьем самодеятельных музыкантов. Кому-то обучение давалось легко, большинству нет, и очень скоро дворовые компании разделились на тех, кто научился играть более-менее, и на остальных. Конечно, тупо повторять заученную намертво последовательность аккордов в одной модной песне могли почти все, но подобрать мелодию к новой или не знакомой песне могли единицы, природа требовала наличия слуха. И всё равно, каждый пацан во дворе настойчиво продолжал овладевать непокорным инструментом, учась играть все новые песни, которые распевали во дворах, и заветные «ля мажор» и «баррэ», «восьмёрка» и «перебор» звучали на каждом шагу. Юношеские пальцы упорно зажимали лады, покрывались мозолями и порезами от тугих струн и страшно болели, но это не останавливало дворовых музыкантов, которые яростно тискали грифы гитар, извлекая дивные звуки. О, наши незабвенные гитары! Сделанные на деревянной фабрике деревянных инструментов деревянными рабочими в соответствии с пятилетним планом, они звучали на все лады, как деревянные ящики, и никогда не настраивались как положено. Несмотря на убогость изготовления, наши гитары отвечали дворовым композиторам со всей страстью и благодарностью за любовь, издавая совершенно потрясающие звуки. Оригинально гитары были семиструнные, моя мама их называла цыганские, и под них взрослое поколение распевало «Очи чёрные» после принятия на грудь, но новое время и новые песни требовали шести струн, поэтому лишнюю струну, обычно седьмую, снимали с колка, и крепили спичками за гриф. Когда законные владельцы гитары требовали своё имущество назад, желая тоже приобщиться к миру музыки, снятая струна быстро ставилась на прежнее место, возвращая инструменту первозданный вид. Но была ещё одна проблема, посерьёзней лишней струны. Строй семиструнной гитары, то есть звучание каждой струны, отличались, и при переходе с шести на семиструнку и обратно, гитару приходилось настраивать заново. Был «деревенский» способ настраивать звучание струн, зажимая лады в определённой последовательности, добиваясь созвучия, но настоящий маэстро делал это на слух. Слух был не у всех, вот и звучали любимые песни иногда так, что не узнаешь. Порой струны приходилось подтягивать и подстраивать по два раза за песню, колки старых гитар не держали, аккорды теряли истинное звучание, и было не понятно, кто «врет», играющий, или инструмент. Обычно дворовые артисты не слышали диссонанса, и шпарили дальше, что, правда, нисколько не мешало благодарным слушателям, мало уступавшим исполнителям по части слуха. Гитарные струны от усердного использования перетирались о лады, и начинали дребезжать, что привносило в какофонию звуков особое звучание, иногда не самое плохое, или рвались в самое не подходящее время. Порвать струну на чужой гитаре было равно самоубийству, ведь виновный лишал творчества целую кучу народа, ожидающего своей очереди блеснуть талантом перед девочками, или выучить новую песню. Первые две гитарные струны были сделаны из тончайшей стальной проволоки, которая резала кончики пальцев не хуже бритвы, остальные представляли собой тонкую медную проволоку, накрученную на тонкую стальную проволоку. Медная проволока была разного диаметра, что придавало струнам басовое звучание. Купить набор струн считалось великой удачей в наше обще дефицитное время, но у каждого из нас дома лежал-таки кое-какой запасец на экстренный случай. Ходили глухие слухи, что были ещё гладкие струны для электрогитар, и даже какие-то нейлоновые, что вообще было из области фантастики, но всегда находился кто-то, кто знал пацана, который видел их своими глазами. Так мы и жили, назло тихим старушкам совершенствуя по вечерам своё мастерство, что очень пригодилось нам позже, после поступления в институт, ибо позволило в первом институтском колхозе во весь голос заявить о себе, и занять соответствующее положение среди поколения любознательных и амбициозных, получивших, кстати, высшие баллы при поступлении.
К счастью, об это мы пока ничего не знали, и в дворовой компании бренчали себе на деревянных изделиях неизвестной фабрики легендарный «Yesterday» с ужасным акцентом, полученным в школе.
           Когда после окончания института я приехал по распределению в славный город Йонава, оказалось, что единственным человеком в нашем общежитии, способным извлекать приличные звуки из гитары и ещё одновременно петь популярные песни, а не драть глотку, был ваш покорный слуга. Да, многие молодые ребята бренчали вечерами по комнатам в компаниях, но это был всё-таки дворовый стиль, а девушки требовали романтики. Молодость отличная штука, и местный «композитор» был желанным гостем на междусобойчиках, которые то тут, то там спонтанно возникали в общаге, населённой юными и не очень балбесами, не обременёнными житейскими проблемами. Гитары, впрочем, все были сомнительного качества в силу обстоятельств, и мечта о хорошем, солидном инструменте снова стала будоражить мою голову. Она приходила по ночам, крутобокая концертная гитара, сверкая лаком деки, и завлекая чарующим перебором струн. Идеалом, естественно, была двенадцатиструнная гитара, недосягаемый верх совершенства и желаний, как для грузина блондинка. Жажда обладания красавицей точила душу не хуже бензопилы, постоянно заставляя придумывать разные варианты исполнения сокровенного желания.  Для этого были все шансы: Прибалтика снабжалась несравненно лучше, чем Волгоград, а тётка, как партийный работник немалого ранга, имела доступ к «закромам Родины», да и родственница сестра Люда-большая работала в сфере торговли заместителем директора продовольственного магазина. Оставалось найти способ подкатить к ним, ибо прямая просьба помочь хоть и встретила бы понимание, но осталась без движения, поскольку в их кругах просить, значило ответную услугу, а тут какая-то гитара. Время бежало, я мотался между Вильнюсом и Йонавой, приезжая на выходные, но судьба пока была беспристрастна. Однако, как всегда бывает в добрых сказках, счастливый билет выпал бедной Золушке, хотя и в несколько странном виде. Одна из подчинённых Люды-большой пригласила её на свою свадьбу, и вдобавок попросила быть свидетелем. Девушка была сиротой, и бедна, как церковная крыса, но моя сестра обладала потрясающей душевной добротой, которую, кстати, тщательно скрывала от своих коллег по торговому цеху, ибо эта черта характера не ценилась в их кругах, и пошла на свадьбу. Естественно, на мероприятии такого уровня женщину должен был сопровождать мужчина, и меня милостиво обязали подготовится соответствующим образом. Согласия кавалера, само собой, никто не спрашивал. Всё было очень скромно, гостей с молодыми человек восемь, все расселись в однокомнатной квартире молодой жены, но было страшно весело, поскольку условности сразу были отброшены, хотя фраки не снимались. Спустя некоторое время включили радиоприёмник, и весело отплясывали между тостами. И тут косой глаз выхватил из окружающего пространства знакомые очертания гитарного грифа, сиротливо торчащего на верху платяного шкафа. Естественно, через пять минут я уже настраивал инструмент, вытертый от пыли заботливой хозяйкой. Соло для гитары без оркестра началось.
Всю обратную дорогу домой я подвывал Люде-большой, как везёт людям, имеющим дома инструмент, и как несчастлив бедный мастер по сварке, проводя одинокие вечера в рабочем общежитии в Йонаве, где в комнате нет ни телевизора, ни радио, и даже гитары. Сестра сопела, но молчала.   
Прошло ещё немного времени, и в один из приездов Люда-большая спросила, есть ли у меня деньги на гитару. Деньги были, всю свободную наличность я отдавал на сохранение её матери, оставляя себе некоторую сумму на проживание. Хранить деньги в общаге было глупо по многим причинам, равно как и таскать с собой пачку купюр, да и тратить деньги особо было некуда, если только не бухать каждый день, чем я не занимался.
И вот, рано утром в субботу мы сели на какой-то автобус, который попетляв по городу, и собрав изрядное количество народу, привёз нас к скромным воротам с проходной. Забор, которым была огорожена база, был скромный, но очень качественный и высокий. Сверившись со списком и проверив у меня документы, вахтер пропустил нас на территорию базы, и потерял всякий интерес, много таких блатных шляется. А шляться было где. Аккуратные здания складов рядами уходили вдаль, кругом газоны, дорожки, и вообще, порядок. Сестра не дала мне таращиться на закрома, а деловито потащила куда-то, благо, ориентировалась хорошо, видно, не в первый раз здесь бродит. Склад, в который мы зашли, снаружи казался не особо большим, но внутри весь состоял из стеллажей, на которых были аккуратно уложены в штабели картонные ящики с наименованиями известных фирм, а вдоль стен стояли здоровенные деревянные, видно, ещё не распакованные, с надписями « Made in», чего я в своей жизни ещё не видел.
Товаровед, с которой сестра разговаривала на литовском, равнодушно повела меня в складские дебри, и перед моим взором наконец предстало вожделенное чудо. Гитар было три, и свою я узнал мгновенно. Руки сами потянулись к ней, сняли с полки, и извлекли из чехла.
Концертная «Cremona» с нейлоновыми струнами. Я бережно обнял красавицу, и тронул струны. Слегка расстроена, но это нормально. Чуть подкрутил колки, взял пару аккордов, и инструмент ответил нежным гудение деки и благородным звуком, который разнёсся среди тишины склада, не привычного к концертам.
- Беру, - выдохнул я, и уложил гитару обратно в чехол.
- Пятьдесят пять рублей, - подвела итог товаровед, когда мы вернулись к ней в каптёрку. Я выложил деньги, прибавил за труды, как наставляла Люда-большая, получил накладную, и пошёл прочь. Сказать, что душа пела, не то слово, она орала от восторга. Дома, сбрызнув покупку, я устроил близким небольшой концерт, хотя сам больше наслаждался звучанием инструмента, который как живой откликался на касание струн.
Гитару с собой в Йонаву я не брал, она лежала в Вильнюсе, встречаясь с хозяином раз в неделю, в выходные. Мой сосед по комнате в общежитии, Семён, давно уговаривал меня привезти гитару, совершенно не понимая, для чего вообще было её покупать за такие деньги. Откровенно говоря, я просто боялся за свою красавицу, которую пришлось бы давать напрокат многочисленным знакомым по общаге, и не всегда трезвым, но откровенно объяснять Семёну причину своего упрямства тоже не мог, правда не всегда приносит счастье. Но тут у Сёмки случился день рождения, и он решил отпраздновать это знаменательное событие грандиозной пьянкой на природе, благо её в округе было вдоволь, и на все вкусы. Было выбрано отличное местечко у озера, согласована винная карта, и куплены деликатесы в виде колбасы и сыра. Девчонки обещали напечь пирогов с капустой, в общем, закусь была на славу. Культурная программа прилагалась, равно как и танцы под «Спидолу», если будут желающие. Нужно сказать, что бригада у Семёна была дружная, и их начальник даже выделил машину, чтобы отвезти народ на пикник, а паче того, привезти бренные тела обратно. Водителя подобрал не пьющего.  Веселье удалось на славу, пили, пели песни под гитару, и плясали до упаду. Дома, в общаге, я аккуратно убрал гитару под кровать, где она должна была дожидаться отъезда обратно в Вильнюс. Всё бы хорошо, но вдруг зарядили дожди, и знаменитая прибалтийская сырость заполнила каждый уголок в округе, и комната не была исключением. Хотя с точки зрения физических законов и бессмысленно, но утром, перед уходом на работу, я завернул свою любимицу в тельняшку, и положил на кровать, укрыв двумя одеялами, одно из которых позаимствовал у Семёна. Пустой чехол я положил на стул рядом, что с ним будет. Чехол, кстати, соответствовал гитаре: тёмно-коричневый, полужесткий, из кожзама, с красным бархатом внутри, и закрывался на молнию. Когда я вернулся с работы и открыл дверь, то не поверил глазам: чехла не было. Кто-то нагло спер мою гитару, пока все были на работе, Я плюхнулся на стул, и впал в ступор. Зашедший следом Семён не сразу понял, что произошло, но недвижимое и безгласное тело всё-таки привлекло внимание необычностью явления.
- Ты чего? – Он потрогал меня за плечо. – Что случилось то?
- Гитару спи, - тихо ответил я, хотя хотелось орать благим матом. – Видишь, чехла нет.
Сёмка покрутил головой, осматривая комнату, потом заглянул под кровати, метнулся на кухню, и растерянно стал посреди комнаты.
- Так дверь же была закрыта, как открыли то?
- Сёма, да любой ключ подойдёт, если постараться.
Я встал со стула, и пересел на свою кровать. Что остановило мой зад в сантиметрах от одеяла? В такой позе даже гимнасты на могут устоять, но я замер в полёте, и физика тут не причём. Краем глаза я увидел неприметный бугорок, который почти не выделялся на фоне второго одеяла, столь небрежно брошенного мной утром сверху на бережно укрытое сокровище. Вор, видно, тоже ничего не заметил, спешил, сволочь, вот и хапнул чехол, думая, что гитара в нём, времени-то не было.
Извернувшись как кошка, я боком упал на острый край панцирной сетки, рукой упираясь в стенку, и сполз на пол. Встав на колени, я, не веря в чудо, потрогал одеяло. Под ним было что-то твердое, и явно не прямоугольное. Я медленно убрал одеяла, и взял гитару в руки. Сёмка лупал глазами, некоторое время молчал, наблюдая за раскопками, потом выдал длинную тираду на русском языке, и начал ржать, как сумасшедший. И было от чего веселиться, худющий длинноволосый молодой человек с горящими глазами нежно прижимал к себе нечто, напоминающее статую Венеры Милосской, только одетую в старую тельняшку. Насмеявшись вдоволь, Семён рванул в магазин, ибо, не будучи врачом, знал только одно действенное лекарство, способное снять любую психологическую травму за рекордно короткое время.
На следующий день Сёма принёс мне черный фланелевый чехол от простой советской гитары, который где-то спёр самым бессовестным образом, и уже вечером я ехал на дизеле в сторону Вильнюса, увозя своё сокровище подальше от чужих завистливых и жадных рук.
Больше на гулянки в общаге я не ходил.
После этого случая ещё двадцать лет моя любимая радовала окружающих своим чарующим звуком, но больше ни одна сволочь не смогла посягнуть на её свободу, охраняемую мной, как особу царского звания. Да, лёгкие царапины от постоянных странствий и не смытые вовремя капли красного крепкого оставили отметки на её крутобоком теле, но это никак не сказалось на глубоком и мощном звучании, которым гитара радостно откликалась всякий раз, как её брали в руки. Патриотические песни на комсомольском слёте, озорные студенческие, матерные частушки или песни «Битлз», ей было всё равно, главное — это музыка, для которой гитара была создана, музыка, которая идёт от сердца. Когда артист любит свой инструмент, тот отвечает с удвоенной силой.

Я её часто вспоминаю, мою первую гитару, и сильно жалею, что не осталось ни одного фотоснимка, где я обнимаю свою любимую.

Владимир Сухов
Ноябрь 2019