Я с детства не любил врачей...

 Первая часть

Моё детство прошло в Одессе.
Босоногое, с разбитыми в кровь локтями и коленками.
С шумом прибоя вместо колыбельной.
С одесским разговором во дворе, вечным смехом и набегами на соседские огороды.
С кострами на берегу и горячей картошкой в золе.
Наш дом стоял прямо у Чёрного моря.
Двор упирался в овраг, откуда вёл спуск к воде — и я каким-то образом умудрился свалиться туда.
Шрам до сих пор покрасуется у меня на подбородке. Скорая тогда поставила диагноз: сотрясение мозга.
— Будем надеяться, что это не влияет на его умственные способности, — сказал врач, даже не взглянув на меня.
И если я что-нибудь этакое выкидывал, а я умел это делать с большим мастерством, сначала мама, а потом и жена вздыхали и говорили:
— Ну, понятно... Это всё потому, что ты в детстве в овраг упал.
И главное — спорить было бессмысленно. Потому что, во-первых, шрам есть, а во-вторых — ведь действительно упал.
С тех пор я не люблю врачей.

 А как их можно любить?
Вот представьте. Ты ещё маленький, простыл, толком не понимаешь, за что тебя мучают. Тётенька в белом халате уже берёт ложку — не чайную, не десертную, а какая попалась под руку, не моргнув, суёт тебе её в рот.
— Скажи: «Аааа», — говорит.
Какое «ааа»? У тебя глаза уже на лбу, открыть нельзя, а она всё подгоняет:
— Шире, шире!
А потом как будто ничего не случилось, говорит:
— Горло красное. Полоскать.
И всё.

 Или зубной врач? Сажают в страшное кресло, лампа в глаза, какой-то ящик с педалью, как от швейной бабушкиной ножной машинки «Зингер». Врач  качает ногой — и адское сверло начинает гудеть, с визгом ввинчиваясь в зуб .
— Не бойся, мальчик, — говорят. — Родители тебе мороженое купят.
Какое мороженое?! Когда у тебя изо рта дым валит, уши вянут, слёзы текут, а ты держишься за подлокотники, как космонавт при перегрузке.
— Потерпи, потерпи. Ещё чуть-чуть.
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не кричать, чтобы не казаться слабаком, и всё думал: мне хоть тот зуб сверлят?

В общем, с детства я понял: медицина — это не про нежность. Это про выживание.
 
 А теперь — здравствуйте, взрослая, даже скажем совсем взрослая жизнь.
Я захожу в урологическое отделение и сразу почувствовал, что попал в особый мир.
На лавке сидели мужчины с озабоченными лицами. Они крепко сжимали в руках листки с направлениями, словно собирались учить их наизусть.
В воздухе витало тревожное предчувствие с лёгким привкусом виагры.
Мужики сидят молча, каждый делает вид, что он здесь случайно — просто проходил мимо, оступился и вот теперь ждёт приёма.
Все погружены в чтение объявлений, но каждый украдкой поглядывает на остальных.

 Кабинет уролога. Бахилы — как пакеты из под батона.
Из-за двери доносится голос:
— Заходите, не бойтесь.
— Я сжал папку с анализами, как школьник — дневник с двойками, и шагнул в кабинет.

 За столом сидел доктор — пятидесяти лет, с аккуратной бородкой и взглядом, которым можно было сверлить бетон.
На бейджике значилось: Простапович.
Лицо у него было серьёзное, непроницаемо-всевидящее.
Таким, что, казалось, он уже знает о тебе все, даже то о чём ты ещё не успел подумать.

 Рядом за столиком сидела медсестра. Девушка лет пятидесяти, пышные формы, выщипанные брови, ярко накрашенные губы. Короткий тесный халат с расстегнутыми верхними пуговичками, уставшие глаза и привычное равнодушие ко всему происходящему — всё говорило о том, что она давно работает в этом месте и ничему уже не удивляется.
Она время от времени поглядывала на часы, на чайник, на вазочку с печеньем и конфетами, как бы отстранённо ожидая окончания приёма.

 А я-то всю дорогу повторял в голове, как начну свою душещипательную историю, а в итоге, когда дошла очередь, сдулся и ляпнул, как в какой-то миниатюре:
— Доктор, у меня это…
— Проста-тас-с…? — спросил он с лёгкой издёвкой, почти не глядя на меня. — пьёте-м-с-с…?
— Простата-с, но не пьём-с... Жизнь потрепала-с, — ответил я уныло.
Он бросил взгляд в мою сторону, как будто размышлял — шучу ли я или просто странный.
— Направление и анализы, — бросил он, не отрываясь от монитора.
Я протянул папку.
Доктор начал листать бумагу. Чем дальше — тем мрачнее стало его лицо.
— Это что за бардак? — начал он. — Анализы не в порядке. К трём урологам ходили? Почему назначения не выполнялось? Одно, второе, третье!
Я открыл рот, чтобы объясниться, но доктор уже разогрелся.
Он выговаривал мне за всё: за неполные формы, за двухминутное опоздание, за какую-то не ту справку.
Под конец он откинулся в кресле.
— Пойдёмте-с, — сказал он, вставая. — В соседний кабинет.
— В пыточную, кажется, — мелькнуло в голове.
Представился холодный кафель, запах спирта и инструментов.

— Снимайте брюки, — отрезал он, натягивая перчатки. — И становитесь… ну, вы знаете.
Я хмыкнул, пытаясь разрядить обстановку.  -
Ну что, доктор  теперь вы мне за всё отомстите? - пошутил я.
 
Он так посмотрел на меня, будто я предложил ему станцевать танец на столе.
И тут началось. Его глаза округлились. Он замер, перчатка застыла в воздухе…
— Какое хамство! Какое хамство! — заорал он, тыча в меня пальцем. — Это что за шутки?! Я таких шуток не понимаю!
Я опешил. Да это ж просто шутка! А он уже сам решил, что я намекаю на что-то из уголовного кодекса.
— Да я же просто… — начал я, но он всё размахивал руками.
— Всё! Отказываюсь! — рявкнул он, срывая перчатки. — Идите к другому  врачу со своим… юмором! Я вас лечить не буду.
 
 И вот я стою после процедуры в "пыточной", с полуспущенными штанами. Доктор вылетел, бурча что-то про "неуважение к медицине".
На выходе медсестра посмотрела на меня с лукавой улыбкой и спросила, не ожидая ответа — хотите конфетку:
— Не вы первый, — шепнула она кокетливо. — Доктор у нас… звезда.
 
 Я уже был у дверей на выходе из кабинета, когда доктор вдруг вернулся и буркнул на прощание:
— А, знаете... я у вас там ничего не нашёл.
— А знаете, а я там вроде ничего и не терял.

Он выдохнул, уже тише:
— Вам бы больше гулять на свежем воздухе… И витаминов побольше. Простата — это ведь второе сердце мужчины. Ну и, конечно, не забывайте… ну, про «это самое»…
— Шутите… да я про это самое уже и забыл, как оно называется, — промямлил я.
 
 Я вышел на улицу, вдыхая свежий, почти лечебный воздух свободы, и уже не сдерживал смех.
Может, в следующий раз и правда надо просто промолчать? Хотя… скучно ведь.
И тут я заметил, что всё ещё сжимаю в руке конфетку от медсестры.
Обычная карамелька в блестящей обёртке — как из детства.
Я развернул её, сунул в рот. Кисло-сладкая.
И вдруг задумался: может, всё не так уж плохо? Жизнь продолжается.

Вторая часть.

Прошёл год, я снова в этом коридоре. Опять знакомый кабинет. Такое впечатление — вышел и сразу вернулся. И это при том, что он находится в другом здании. Те же унылые лица с бумажками в руках, тот же обречённый шёпот в очереди. Главное заведение города по мужским делам.

И только в углу — знакомая фигура с папочкой. Сидит, ноги поджал, весь скукожился, руки дрожат.

— Доктор, это вы?

— Я вас знаю?

— Знать-то знаете, а вот помнить?..

— Вы Гарри Юг, мой пациент?

Он хмыкает, и в его взгляде появляется что-то новое — будто я теперь не просто пациент, а человек, которого в газете напечатают.

— Ну почему вы мне тогда не сказали, что писатель, да ещё и известный. — Говорят, что пишете, как Бебель.

— Может, Бабель? — скромно поправил я.

— Не знаю, не читал ни того, ни другого. Я читаю только по специальности. И вообще… хотел извиниться. В кабинете я тогда погорячился. Юмор у меня, увы, не в форме. А теперь вот сам пациент. Мы теперь с вами по одну сторону баррикад. И только сейчас понял, почему вы говорили «пыточная». Одно дело, когда ты, а другое — когда тебя.

Он замялся, посмотрел на меня как на старого знакомого и, будто решившись, заговорил быстрее:

— Случилась история неприятная. У меня сестричка, славненькая такая. Мышкой её зову. Делает массаж — я балдею. Сфоткал её в униформе… топлес. Хотел скинуть ей, а попало Машке. Машка — жена моя.

— Серьёзный промах, — вставил я.

— Да какой там промах! Катастрофа! — вскинулся Простапович. — В телефоне у меня номера рядом: «Машка» и «Мышка». Жена увидела… А у её папы связи — там, на самом верху, в организации на три буквы. Мне конец. Машка выгнала, Мышка бросила. Ползарплаты угрохал, чтобы доказали, что телефон взломали, и фото не моё. Благо, друзья там тоже у меня есть — помогли.

— И что дальше? — спросил я.

— Мышка вернулась и заявила: беременна. Ребёнка от медсестры — при живой жене! Машка, правда, поверила «доказательствам» и простила… Но не совсем: дежурю на диване. Теперь я должен платить Мышке, чтобы молчала, а жене — подарки, чтобы верила. Где деньги брать? Заколдованный круг. И на фоне всего этого у меня начались проблемы… ну, сами понимаете. Ни одна, ни другая об этом ничего не знают. Зачем я им такой?

— Помните, доктор, вы мне про свежий воздух и витамины говорили? — улыбнулся я. — Попробуйте побегать. Глядишь, и с юмором наладится, и с… остальным.

Он кивнул, но взгляд оставался тревожным.

— Я вас послушал и стал не только гулять, но и бегать. И знаете, помогло. Советую. Давайте я вам ещё книжку подарю с анекдотами, я недавно купил — дефицит. Писатель Григорий Хайт. Очень советую почитать. Побегаете, почитаете — и с юмором наладится, и с остальным тоже.

Он улыбнулся, пожал мне руку и ушёл, будто немного окрылённый. А я подумал: кто знает, может, действительно поможет.

Через некоторое время иду на пробежке утром. Смотрю, бежит Простапович, и не один. Такой бодрый, подтянутый, рядом с ним пухленькая блондинка.

Он ко мне подбегает, я его спрашиваю:

— Машка? — Нет. — Мышка? — Нет. Это моя Зайка. Набегал её, теперь я с ней навсегда. Знаете, Гарри, спасибо вам за всё. Рассказ ваш прочитал, не обиделся. Вы талант.

И вдогонку шепнул:

— Вам телефон Мышки на всякий случай дать?

Я только ухмыльнулся:

— Бегай, Гарри, бегай. Глядишь, и свою Зайку набегаешь.


Буду благодарен за любой  отзыв.
Ваш Гарри Юг