Любовь с хвостом

Я сидел на подоконнике и смотрел в окно. За стеклом раскинулся город. Машины ползли, как уставшие жуки. Люди бежали, опаздывая на работу, где им всё равно никто не рад. А я не торопился. Я наблюдал за ними — спокойно, сверху, без суеты. Я — кот. Рыжий и пушистый. С хвостом, который всегда имел собственное мнение. С глазами, в которых отражается весь этот абсурдный мир. Меня, кстати, зовут Милаш. Да, именно так. Не Мурзик, не Барсик, не какой-нибудь там Снежок. Я — Милаш, потому что настолько милый, что при взгляде на меня у людей часто отключалась логика. Люба говорила, что я её антистресс, пушистый психолог и маленький друг. Ну, я не спорил. Хотя иногда мне казалось, что я просто её повод не идти на свидание с очередным «Александром с фитнеса».

Мы жили в городе. Люба была столичной девушкой. Днём она училась, подрабатывала в ювелирке, где блестело всё, кроме зарплаты. А ночью — клубы, коктейли, каблуки, парни с гелем в волосах и пустотой в глазах. Я видел их всех. Они приходили, приносили цветы, гладили меня (ошибочка, я не бесплатный массажный коврик), а потом исчезали. Люба играла во влюблённость, как в шахматы: красиво, стратегично и всегда с победой. Я лежал на подоконнике и думал: «Ну, хоть меня она не бросит ради какого-нибудь нового «Артёма с машиной», и то хорошо».

Иногда, поздно ночью, когда клубная пыль уже оседала, а я уютно сворачивался рядом, Люба гладила меня и тихо шептала:
— Милаш, ты у меня самый настоящий. А эти… им нравится, как я выгляжу, но ни один не спросил, о чём мои стихи. Им не интересно, о чём я мечтаю. Они не ценят, что я варю настоящий кофе и вкусно готовлю, да ещё с секретным ингредиентом — душой. Красота для них как яркая обёртка, а я ведь не конфета.

Я мурлыкал в ответ, стараясь передать: «Я бы прочитал все твои стихи. Даже с предисловием». Но она уже засыпала, уставшая от глянцевых взглядов и пустых разговоров.

А клубы… ох, эти клубы! Я слышал их даже сквозь двойные стеклопакеты. Басы грохотали так, что у меня вибрировали усы. Люба возвращалась под утро, пахнущая духами, дымом и загадками. Иногда приводила с собой нового ухажёра: очередного «интеллектуала». Они садились на диван, пытались завести разговор, а я устраивался рядом и смотрел «интеллектуалу» в душу. Ну, точнее, в то место, где душа должна была быть. Некоторые выдерживали мой взгляд секунд десять, потом начинали чесаться, нервничать и уходили. Я считал это своей миссией — отсеивать слабых.

Философски наблюдая, я сделал вывод, что клуб — это большая коробка с мигающими лампочками, где люди притворяются, что им весело, чтобы забыть, что им грустно. Люба там танцевала, смеялась, флиртовала, но я знал, что она ждала чего-то настоящего. Не лайк, не комплимент, не фотку с бокалом, а искренний взгляд, в котором нет игры. Я надеялся: однажды она его найдёт. А пока я был её единственным мужчиной, который не врёт, не изменяет и мурлычет по расписанию.

Но однажды всё изменилось. Люба, с чемоданом в одной руке и переноской в другой, сообщила мне с торжественной интонацией:
— Милаш, мы едем к бабушке в деревню. Там свежий воздух, молоко, и никто не будет спрашивать, какой у меня айфон. Поедем на всё лето!

Я напрягся. Я — городской кот. Ламинат мне был знаком, а вот навоз — пока загадка. Я привык к подоконникам, а не к подворотням. Но ради Любы поехал. Хотя в переноске драматично вздыхал и ныл каждые пять минут, чтобы она не забывала, какой подвиг я совершаю.

Мы прибыли в деревню, где воздух пах травой, а не выхлопами, где птицы пели, а не сигналили, и где люди улыбались не потому, что надо, а потому что хотели. Бабушка встретила нас с пирогами, дед — с тёплой ухмылкой. А я с шоком. Потому что там были собака и куры!

Собаку звали Дружок. Прозвище, конечно, оптимистичное, но я не сразу поверил. Он был лохматый, с глазами, как у старого библиотекаря. Мы встретились взглядом. Он зарычал. Я выгнул спину, будто занимаюсь йогой. Он сделал шаг. Я — прыжок. Он гавкнул. Я — фырк. И тут бабушка сказала:
— Дружок, не трогай Милаша! Он городской, у него стресс!

Стресс — это мягко сказано. Я думал, что моя пушистая жизнь закончится в зубах деревенского зверя. Но потом Дружок подошёл, понюхал меня и ушёл, виляя хвостом, словно говоря: «Ладно, живи. Ты смешной». С тех пор мы стали друзьями. Он охранял двор, я наблюдал за курицами. Иногда мы играли: бегали по двору, гонялись за бабочками или просто валялись на траве, изображая, что охотимся на воображаемых врагов.

А вот куры… это отдельная философия. Я думал, что они — просто птицы. Но нет. Это организованное общество. У них есть иерархия, сплетни и, кажется, даже профсоюз. Главная курица — упитанная дама с выражением лица, как у завуча. Она смотрела на меня с подозрением. Остальные бегали, куда-то неслись, обсуждали свои яйца. Я пытался с ними заговорить, но они игнорировали. Один раз пошёл на сближение, но получил клювом по носу. С тех пор я философствовал на расстоянии. Куры — как городские тусовщицы, только без макияжа. Шумные, самозанятые и всё время куда-то бегут. Я смотрел и думал о смысле жизни… куриной.

С приездом в деревню Люба изменилась. Сбросила городской скин и перезагрузилась. Бессонницы исчезли, как бывшие из её телефона. Она стала спать всю ночь без тревожных мыслей, клубных шумов и сообщений от «Артёма с машиной». Просто спала. Мирно. Ровно. Сама природа убаюкивала её. И я рядом.

А по утрам… ах, эти деревенские утренние мгновения! Люба выходила на крылечко с чашкой кофе, сваренного вручную, с щепоткой корицы. Я сидел рядом. Мы смотрели, как солнце поднималось над полем, роса блестела на траве, бабушка гоняла куриц с метлой. И я думал: «Вот оно. Счастье!»

В одно такое утро появился он. Дима. Темноволосый, с глазами цвета неба после дождя. Он пришёл по просьбе бабушки, принёс грибы и лесную землянику. Настоящую, не ту, что в пластиковых коробках с наклейкой «эко». Он поставил корзинку, поздоровался — и замер. Потому что почувствовал аромат кофе. Настоящего. Не растворимого. Не из пакетика. А того, что пахнет уютом и началом чего-то важного.

— Это кофе так вкусно пахнет? — простодушно спросил он.
Люба приветливо улыбнулась: «Да. Хочешь попробовать?»

Дима утвердительно кивнул и сел рядом. Без лишних слов. Без понтов. Просто сел, не поправляя волосы, не спрашивая про Wi-Fi, не начиная разговор с фразы «а ты есть ВКонтакте?». Он просто пил. Медленно, с уважением к напитку и к той, кто его приготовила. А я наблюдал с крыльца, с уровня хвоста и, между прочим, с высоты интуиции.

Дима был прост. Настолько прост, что даже его ботинки были честными: грязные, но надёжные. Говорил мало, но когда смотрел на Любу, в его глазах было больше смысла, чем во всех её бывших вместе взятых, даже если их сложить в одну длинную сторис. Он показал ей, как доить корову (я наблюдал с безопасного расстояния, потому что у коровы был серьёзный взгляд), как ловить рыбу (я пытался ловить хвост, но, увы, свой) и как перехватывать солнечных зайчиков — вот это занятие меня особенно вдохновило. Я даже хотел поймать одного лапой, но он оказался слишком быстрым и, подозреваю, слегка магическим.

Он дарил Любе красивые букеты. Не те, что из магазина с ценником и целлофаном, а из полевых цветов, собранных на рассвете, и из роз, которые вырастил сам. А ещё Дима просил Любу читать стихи вслух. Внимательное слушал, а каждое её слово проливалось светом в его внутренний мир. Он восторгался, как она умеет слаженно рифмовать, как легко передаёт чувства, которые, казалось бы, невозможно выразить. Я сидел рядом и думал: «Вот это уважение. Вот это интерес. А не «детка — ты огонь, давай сделаем селфи».

А Люба без макияжа, в резиновых сапогах, с растрёпанными волосами, стала проще. Но нежнее. Сбросила столичную броню и осталась собой. Я видел, как она смотрела на Диму, как смеялась над его шутками, и понял: это не игра. Это не «поиграем в чувства и разойдёмся». Это любовь. Та, которую не купишь в ювелирке. Та, которая пахнет кофе, росой и земляникой.

С первыми лучами я просыпался под щебет птиц, а не под басы из соседнего клуба. Никаких вибраций в усах, никаких ночных возвращений с запахом дыма и разочарования. Только свежий воздух, тишина и Люба. Солнце освещало её улыбчивое лицо. Цветы тянулись к ней, как я к её руке. А ветер шептал: «Останься». И она осталась. Не на лето. Навсегда.

Через полгода они поженились. Свадьба была без глянца, но с вкусными угощениями, ромашками и танцами под гармонь. Я был почётным гостем, сидел на тумбе рядом с подарками от гостей, наблюдая, как Люба смотрит на Диму так, как раньше смотрела только на меня. Я не ревновал. Ну, может, чуть-чуть. Но потом Дружок весело подмигнул мне, бабушка дала кусочек рыбы, а дед ласково почесал за ухом. И мне стало уютно, потому что я был дома.

Теперь я — деревенский кот. Иногда скучаю по ламинату, но не по одиночеству. У меня есть Люба, Дима, бабушка с вкусняшками, дед с добрыми руками, Дружок — мой лохматый напарник по дозору, и даже куры, с которыми мы теперь в нейтралитете. Одна из них, кстати, начала здороваться. Просто при встрече стучит клювом по забору, но я считаю это жестом уважения.

Люба всё так же гладит меня, называет Милашем и шепчет: «Ты — мой самый лучший котик». А я мурлычу. Потому что знаю: настоящая любовь не только между людьми. Она в каждом взгляде, в каждом прикосновении, в каждом утре, когда ты понимаешь, что ты нужен. И если это не счастье, то я не знаю, зачем вообще нужны хвосты и мурлыканье.