Покаяние. Роман, Глава 18

XVIII

4 декабря отмечается один из двенадцати самых важных праздников православных христиан – Введение во Храм Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии. Будучи, как прежде безбожников или человеком, со слабым тлением свечи веры в душе грешного человека, требующего притока свежего воздуха в духовный мир, вместе с ароматом ладана и миры, со словами молитв и покаяния, Кирилл бы даже не подумал, что на такой праздник, дату которого, как Рождество, он мог и не знать, точно бы не посетил. Как и тот, который в чем-то, если не во многом, приравнивает себя к книжникам и фарисеям, и это после того, как начал читать вечерами Святое Писание, у него появилось всё же желание, по возможности и, не по мере самочувствия физического, а духовного состоянии, посещать храм, дабы очисть ту скверну, которая, что ржа, осела в глубине души, как зародившаяся гниль, быстро разъедала изнутри того, кто снаружи казался вполне респектабельным, солидным и образованным человеком, без видимых изъянов. Но он-то хорошо знал и ощущал это, и имел желание, пока ещё не поздно исправить, если не всё, то многое.
Утро было тихим и слегка морозным. Кирилл, по привычке шёл максимально-возможно быстрым шагом, так как, при малейшем ускорении ощущал одышку и даже покалывание в сердце.
 «Да не молод ты, старина, – чтобы не тупо смотреть под ноги, Мельник затеял сам с собой диалог, – хоть и то болит, и то беспокоит, а ты не прогулочной походкой идёшь, а бежишь, как молодой на свидание со своей ненаглядной, ставшей позже женой. Оно, вот это нужно тебе? Люди, в лучшем случае, на работу спешат, да и то, не так, как раньше с удовольствием спешили на работу, как на праздник. И мало того, во многих коллективах, работники приходили не «по гудку заводскому», а заблаговременно и не просто, чтобы переодеться в спецовку, а поделиться с коллегами, как провели вчерашний вечер, кто-то где-то успел «начудить», а кто-то у товарища спрашивает – «а когда и где мы с тобой расстались?» Садились за обеденным столом в раздевалке или комнате отдыха и «забивали в козла» партию-другую. А теперь? А теперь – пенсионер, отдыхать нужно, а не бегать в припрыжку. Чай не молод, да и поясница, если прострелит, скрючит и будешь, кособочась, людей в храме отпугивать…»
«Чего ты с утра разбухтелся? – с усмешкой спросил Кира его внутренний голос. – Тебя, что, кто-то насильно гонит? Одышка опять? «Не гони лошадей», ведь придёшь снова, если и не первый, то задолго до того, как благовест начнёт народ на службу созывать. Вот ты на болячки уповаешь, но ещё ни разу же не присел за два-три часа службы в храме, а с дорогой туда и обратно ещё часик набегает. Любишь ты, брат, разжалобить, если не народ, то своё «я», свое «эго». Что не так? Молчишь?! Потому, что я прав, я, тот, кто тебя лучше знает, чем ты сам. Почему? Да потому, что ты часто желаемое выдаёшь за действительное. Сегодня будешь исповедоваться? Вот. Значит не забудь и за этот грех свой у Господа прощение попросить. За ропот, за малодушие, за всё, что уже, небось и позабыл, и за грехи не считаешь – покайся, грешник!»
«Да, что же это ты, не знающий тягот физических и душевных, меня поучаешь? Знаешь, обвинять и поучать – это легко, а вот попробовать исправиться, изменить образ жизни, ограничить что-то, что составляло в жизни важное звено, без которого жизнь становится «первобытной», серой и скучной, и даже от чего-то отказаться вовсе – думаешь, легко? – внутри Кирилла росло возмущение, он даже в какое-то время, хотел остановить этот, возникший почти на ровном месте спор, но этого хотел тот, который чувствовал и ощущал, от незамеченного камешка щебня на дорого, попавшего в аккурат в место мозоли в районе большого пальца левой ноги, при наступе на него, от чего он непроизвольно ойкнул, а не тот, который сидел в нём в тепле и ничего этого не ощущал, а только осуждал, по большому счёту «своего хозяина» в нытье и малодушии. – Если бы можно было мне с тобой местами поменяться…».
«Э, нет, братец! «Кесарю – кесарево, Богу – богово», – внутреннее «я» усмехнулось, что заставило Кирилла забыть за свою мозоль и продолжило, – моя же задача в том, чтобы попытаться направить тебя на путь истинный. Ты думаешь, что это ты сам себя заставил утром подняться и поспешить на службу?! Как бы ни так. Это я тебя подталкиваю, стимулирую, навожу на мысль о необходимости. Неужели ты и этого до сих пор не понял? Жизнь прожил, много читал, много знаешь, даже мудрым можно было бы уже назвать, а тут вот – «осечка» получается».
«Но ведь, если по большому счёту говорить, то ты – это я, только теоретик, а я – практик, тот, который частично, в большей или меньшей степени прислушиваюсь к тебе и делаю, как ты советуешь или игнорирую, даже когда понимаю, что делаю во вред себе, но уж очень хочется сделать то, что никак нельзя. Так же? – Кирилл усмехнулся, как будто перед ним был настоящий собеседник и он хотел показаться в его глазах, не олухом Царя Небесного, а осознающего не только свои верные поступки, но и проступки и явный, осознанный грех, – И не думай, что я «мальчик для битья», я могу и согласиться и сдачи дать, если что-то расходится с моими жизненными принципами и убеждениями».
«Во как заговорил. Обиделся – это даже хорошо. Хорошо, что ты неравнодушен к тому, что я – твоё внутреннее «ты», пытаюсь довести до тебя, а иногда и проверить на искушение. Конечно же, я – не лукавый, я твой самый верный и самый близкий друг, ближе которого нет в мире никого, ведь я – это и есть ты, но после «редактирования» программой, заложенной в разум, включающую, кроме норм и правил поведения, общения и других жизненных аспектов человека в мирской жизни, но атеиста, ещё и свод Божьих заповедей и смертных грехов, на которые многие, хоть и знают, но просто плюют, думая, что расплата за это, если и случится, то нескоро, а ты даже во многом всё осознаёшь верно. Но хвалить тебя только за это рано. Как бы гордыня снова не возымела прорастание в благоприятном «гумусном» осадке души…».
«Даже не знаю, что это – похвала или упрёк… Хоть и во многом должен с тобой согласиться… Или с собой?!» – Кирилл замедлил шаг и даже остановился, как бы прислушиваясь, что ответит внутренний голос и заодно, машинально полез в карман куртки за смартфоном.
Посмотрев на время и забыв, поставил ли телефон на «беззвучку», опустил, но не в карман куртки, а во внутренний карман джинцовки. Это он делал из-за того, что в храме куртку снимал и укладывал в вещевой ящик под сиденьями в притворе. И хотел направить мысли на что-либо другое, но не успел. Внутренний голос, сделав выдержку, вновь заговорил:
«Я почему тебя сегодня затронул, знаешь? Скорее всего, нет. Я это сделал потому, чтобы ты хорошо осознал, что значат твои, как ты пока ещё понимаешь, сложности, проблемы, боли и болезни, по сравнению с теми страданиями, которые испытывал и терпел наш Спаситель, Иисус Христос. И, если ты, возможно когда-то и сильные боли испытываешь, но они ничто, по сравнению с болью пыток и не за свои грехи или в процессе достижения своей цели, для своего блага, когда ты жилы и спину рвёшь, а Он страдал ради людей, Он, Святой, за нас и ради нас терпел эти боли и страдания. Ты это понимаешь, я надеюсь? – внутренний голос звучал без малейшей тени издевательства и попытки унижения, – это важно в первую очередь осознать».
«Я это понимаю, но порою нытьё происходит самопроизвольно, неосознанно… – признался Кирилл, – но стараюсь себя контролировать, хотя, если честно, духом ещё слаб, спору нет».
«Вот видишь, мы начинаем друг друга понимать. Вот и пришли, ограда храма. Не забудь покаяться в том, о чём мы с тобой говорили. А я не буду тебе мешать. В храме нужно слушать всё, быть сосредоточенным на молитве и не отвлекаться ни на что. С Богом!» – внутри Кирилла голос умолк.
Мельник у калитки снял шапку, перекрестился и произнёс краткую молитву. И после традиционно направился в свечную лавку.

На утрени праздничная служба начиналась с Божественной литургии, во время Исповеди читалось правило ко Причастию. Звучали тропарь, прославляющий Божью Матерь, которая с раннего детства была введена в храм Божий, где с того времени стала примером преданного служению Богу в храме Божьем.
Батюшка провёл обряд исповеди и покаяния всех, кто не смог это сделать на вечерней службе. В этот раз Кирилл особенно волновался и даже дома, чтобы не забыть ничего, после неспешного анализа прожитых дней, греха или прегрешения, набросав их на бумаге, как нерадивый студент перед экзаменом шпаргалку. Да и волнение было не меньше, а может и больше, чем у студентом, когда стоял перед преподавателем, чтобы вытянуть билет, но с той лишь разницей, что то, о чём нужно покаяться, уже совершенно, нужно теперь назвать эти грехи и искренне раскаяться в них, с уверованием, что впредь их свершать не будет.
Мельник пропустил вперёд почти всех женщин и подойдя, начав говорить, понял, что от волнения почти напрочь потерял голос. Затем негромко протолкнув потоком воздуха, движением гортани и сглатыванием застрявшего в горле комка и это частично у него получилось, но видимо недостаточно, что потом в конце покаяния, батюшка переспросил имя его.
Кирилл, заговорив тихо, понимая, что совершается таинство покаяния, наклонившись вперёд, где на аналое лежали Евангелие и крест:
– Я, раб Божий Александр, исповедуюсь в своих грехах. Я согрешил: леностью к чтению слова Божия, непостоянным хождением в храм Божий на утренние, вечерние и другие молитвы, несоблюдением постов, верование снам и другим приметам своим малодушием, нетерпением, раздражительностью, ропотом, жалобами на физические недуги, проводил время в пустых и праздных занятиях, в пустых разговорах, шутках, смехе и других постыдных грехах». Согрешил и множеством других грехов, которых и не упомнишь. Господи, прости меня, каюсь…
Кирилл заметил, что голос его всё равно был хрипловатый и даже немного дрожал. Когда исповедь была закончена, священник накрыл его епитрахилью и, спросив имя, прочитал разрешительную молитву. Перекрестившись перед Евангелие и крестом, поцеловал их и отошёл с неким облегчением и испариной на лбу.
Праздничное богослужение было посвящено не только Введению, но и всей жизни Божьей Материи в Храме Божием. «По рождестве Твоем, Божия Невеста Владычица, прибыла Ты в храм Господень, чтобы воспитаться во Святом Святых, как освященная. Тогда и Гавриил был послан к Тебе, Всенепорочной, пищу Тебе приносить», – звучит в песнопении праздника. И далее: «Непорочная Агница Божия, незапятнанная Голубица, Бога вмещающая Скиния, Святыня славы, обитание в скинии святой для себя избрала», – читается в каноне праздника.
Нелегко сразу уловить всю сущность сказанного и то, что звучит, как песнь, но воспринимается всегда возвышенно, благодатно и впитывается в многочисленные фибры души, что кислород в жабры рыбы, долгое время пребывающей на суше и по Божьей милости, оказавшейся в водной стихии. Возможно, что кто-то воспринимал Божественную литургию иначе, но Кирилл смог её осознать именно так. Может быть, потому что его стихия с рождения – вода и многие вещи он ассоциировал с водной стихией, как естественной средой обитания рыб, рака или краба.
Стараясь не отвлекаться и внимательно слушая, и проговаривая чтецом тексты Божественной литургии, и мелодично плывущий под свод храма тропарь, и зычные вступления в нужные моменты настоятеля или клирика, выходившего из алтаря на солею и руководившего песнопением церковного хором, в качестве регента, всё же изредка оглядывал, с лёгким поворотом головы молящихся и видя в основном уже знакомые лица тех, кто не пропускает, как минимум праздничные службы, ведут себя по разному. Вот для Мельника было непонятно, вернее он не всегда и не все слова чтеца и священника, ведущего службу понимал и не потому, что служба проходила на старославянском языке, а, толи из-за специфики акустики храма, толи тембра и многозвучий, не все слова были понятны и не было целостного представления того, о чём идёт речь. А молящиеся, в нужные моменты, даже те, которые большую часть службы сидели на скамье, вскакивали и став на колени, молились, доставая лбом до пола, то поднимали вверх растопыренные руки, как это делал священник в алтаре и это было хорошо видно через Царские Врата, а то начинали петь и, зачастую песнь была, как у профессионального хора, отрепетированная. Лишь изредка, даже слух Мельника, которому ещё в детстве на ухо медведь наступил и от этого он даже в школьном хоре горланил громко, но не в унисон со всеми, как говорится, «с поздним зажиганием», замечал разнобой пения, как говорят музыканты – фальшь.
Но зато такие моменты, когда нужно было молиться, креститься, что никак, даже со слухом Кирилла пропустить мимо ушей было невозможно, он, не отлынивая, не филоня крестился, с поклоном и проговаривал про себя совместно со чтецом: «Господу помолимся», «Господи, помилуй!», «Аминь» и пр. И, если раньше ему хотелось сосчитать количество крестных знамений с поклонами, но не до пола – боялся сложиться, причём в прямом смысле, а потом прогнал прочь глупую идею и молитвы, хоть и не запоминались сильно, но с суфлёрством чтеца произносились, практически без задержки и без принуждения силой воли, а от души и с удовольствием и внутренней духовной потребностью.
Также ему очень нравился обряд каждения, когда священник только начинал обряд в алтаре, а запах ладана уже начинал разноситься по храму, и особенно, когда он проводил каждение прихожан, стараясь обдать всех благовонным дымом, Кирилл старался дышать в этот момент полной грудью и чаще, чтобы вдоволь насладиться благостью каждения.
Фимиам или благовонное вещество, сжигаемое при богослужении, вместе с огнём – есть дар Богу, также как мы приносим другие дары, включая хлеб, вино, воду, свет и воздух в смеси с фимиамом. И этот запах не только сейчас понравился Кириллу, а он его помнил практически с детства, как только первый раз ощутил его благодатное действие через органы дыхания на сознание, своей благодатной силой. И после, когда задумался, почему молодёжь сейчас так поголовно пристрастились к электронным сигаретам. Ответ прост, они вдыхают благовонный дым, который обладает, кроме огромного вреда здоровью, который скажется не сразу, а со временем и той притягательностью, подобно наркотику, который они хотят испытать вновь и вновь, с ещё большим желанием, чем к обычным сигаретам.
Подходил ещё более трогательный момент таинства соединения верующего с Христом, не только духовное, но также и физическое, через Причастие. Господь говорил, что жизнь вечную будут иметь только те, кто станет вкушать Его плоть и пить Его кровь.
Находясь в средней части храма, вблизи солеи, с группой тех молящихся в ожидании Причащения, Кирилл Фёдорович впервые решился опуститься во время молитвы на колени перед изображёнными на иконостасе святыми и образами икон. Самоё трудно было пересилить свою боязнь того, что после низкого поклона его, возможно, будут поднимать, но Бог милостив, он дал и силы и перебороть страх, и сделать не один, а три поклона, без пагубных последствий. Фёдорович был этому, казалось малозначительному событию очень рад, как малый ребёнок, которому удался первый в жизни шаг. И, хоть он это пока не осознавал, мысли были заняты, сосредоточены на молитве и предстоящем таинстве, но это была его очередная небольшая, но победа, не столько его самого, а его сознания, силы духа на боязнью, над собой, если сказать больше – вера укреплялась от службы к службе, как и уверенность в верности избранного пути, пути к Богу, и больше того – вхождении Бога в себя, через веру. И, когда человек искренне верующий, как апостол Павел говорил: «Уже не я живу, но живет во мне Христос».
Кто и о чём думает каждый из молящихся и ожидающих Причастия, конечно, Мельник знать не мог, но по сосредоточенных лицам было понятно – на мыслях о предстоящем таинстве. Да и других мыслей не должно было быть и ничего не должно отвлекать от важнейшего таинства, и в мотиве должны обязательно принимать участие всё: и разум, и сердце, и слух, и зрение, и движения в молитве в унисоне с группой молящихся рядом.
Служащие храма подготовили место напротив амвона, вынесли дискос с просфорами. Настоятель вынес потир, чашу, накрытую покровцем и аксессуары, для причащения и омовения лжицы, после каждой процедуры.
Прозвучала радостную песнь: «Благословен грядый во имя Господне, Бог Господь и явися нам». После этого настоятель храма произнёс молитву перед причащением.
– «Верю, Господи, и открыто объявляю, что Ты Христос, Сын Бога Живого, пришедший в мир спасти грешных людей, из которых я самый первый грешник. Еще я верю, что этот хлеб, есть Твое пречистое тело, а это вино – Твоя святая кровь. Я, грешный, молюсь Тебе: помилуй меня и прости мои грехи вольные и невольные: сказал ли я что дурное или сделал, знал я, что грешу, или не знал, сделай так, чтобы я мог достойно причаститься святых Твоих тайн, чтобы мне очиститься от грехов моих и получить жизнь вечную.
Сын Божий, прими меня ныне, причастившегося Твоей таинственной пищи – Тела и Крови, потому что я не выдам врагам Твоим тайны Твоей и не поцелую Тебя, как целовал предатель Иуда, но как разбойник на кресте буду говорить: вспомни обо мне, Господи, в царстве Твоем. Пусть причащение Святых Таин будет мне не в осуждение и погибель, а на здоровье моей души и телу».
Начался собственно процесс Причастия. После причащения священнослужителей, женщины подносили младенцев и подводили детей постарше. Взрослых мужчин-мирян было мало, основной контингент, организованно выстроившихся в очередь, были, как обычно, женщины.
Мельник, скрестив руки на груди подошёл к священнику, перед которым пономари держали покровицу между настоятелем и мирянами, дабы не пролилась святыня на пол.
– Кирилл, – представившись перед священником, Фёдорович начал тянуться навстречу набранной для причащения лжицы.
– Не бойтесь, ближе! – попросил отец Владимир.
Действительно, тянуться было далеко и неудобно, Мельник сделал короткий шаг, и принял Божий дар и милость Божью. Низко поклонившись, отошёл в сторону, уступив место, для причастия другим молящимся мирянам, со словами: «Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже!»
По окончании Таинства, батюшка поставил святую чашу на престол и, обратился к мирянам, благословляя их словами: «Спаси Боже люди Твоя и благослови достояние Твое».
Мельник подумал о том, что если бы Господь дал ему возможность запомнить наизусть молитву после Причастия, то он мог бы прочесть её вслух, шёпотом, молясь или про себя. Одна из таких молитв читается так: «Тело Твоё Святое, Господи Иисусе Христе Боже наш, да будет мне в жизнь вечную, и Кровь Твоя драгоценная – в прощение грехов. Да будет же мне это благодарение в радость, здравие и веселие. В страшное же и второе пришествие Твоё сподоби меня, грешника, стать справа от славы Твоей, по ходатайствам всечистой Твоей Матери и всех Твоих святых. Аминь.»
Предтечей завершающего этапа было то, что молящиеся подходят, к священнику, целуют крест и могут выходить из храма. Мельник, как и многие другие причастники, остаются слушать благодарственную молитву Богу за причащение.

Одухотворённый и придавшийся мыслям о том, что он сможет ответить в перовую очередь самому себе на тот вопрос, который возник по дороге в храм и теперь точно знал, что сможет уверенно ответить. Он сегодня только подтвердил на службе, во время праздничной литургии, то, в чём сомневался, а внутренний голос просто настаивал на именно таком отношении и видении самой веры в Бога и значении Господа, как Спасителя всех нас, за что мы должны быть в неоплачиваемом долгу и только вера и покаяние смогут помочь нам приблизиться к Господу и впустить Его в себя навсегда.
«Ну, рассказывай, как тебе на вкус «Тело и Кровь» Господа твоего возлюбленного Иисуса Христа? Самому-то не противно осознавать, что ешь и пьёшь то, что как тебе говорят и есть Его Тело и Кровь, раз Он при жизни земной был человеком во плоти…». – Голос с умышленной неестественной гнусавостью и ударением на тех словах, которые не могли бы оставить ни одного бы, даже начинающего веровать мирянина с таким издевательским толкованием самого главного Таинства православного человека.
Когда Фёдорович понял, кто это его потревожил, вновь исказив до неузнаваемости свой голос, но оставив свои манеры, только сделавшись в разы наглее в суждениях и от его такта и обходительности в общении не осталось и следа, с трудом сдержался, так как минутою ранее он вышел за калитку двора храма и перекрестившись произнёс короткую молитву. Мельнику, который испытывал эйфорию от службы и благодать Господню от Причастия, так не хотел сейчас, шествуя до сего в приподнятом настроении домой, устраивать с лукавым спор или перепалку, но видимо без этого не обойдётся. И всё же решил повременить с ответом тому, который явно жаждал вывести человека из себя, а если проще, то сделать всё, чтобы тот согрешил, сразу же после Покаяния. Он хотел не просто этим унизить раба Божьего Кирилла, но и Того, кто отныне пребывает в нём, т.е. самого Господа Иисуса Христа.
 Он даже понимал и то, что он сейчас пока ещё находится в «шкуре» фарисея, и схож с ужом, который, желая сменить старую кожу на новую во время линьки, вихлянием в узких расщелинах между камней, дабы облегчить сползании «чешуйчатого чулка», так и Мельник, чтением Святого Писания, посещением служб, молитвами на литургии, Покаянием и Причащением, попытаться во всем, как минимум не отличаться от большинства постоянных прихожан храма. И он уже практически осмыслил, хоть это было и не так легко, как человеку, изучающему когда-то такую науку, как исторический материализм, что Евхаристии или, ещё иначе называемое Причастием, такое Таинство жизни, важнее которого в Церкви не существует. Во время Причащения в душу того, кто прошёл его, входит Сам Христос. На Евхаристии хлеб и вино превращаются в Тело и Кровь Христа.
И в этих мыслях Мельник практически забыл, по какому поводу он начал эти рассуждения. Вернее, главное, что могло побудить – это, конечно церковная служба, где он имел возможность и с большим желанием посетил, отстоял, помолился и покаялся в совершённых грехах, получил благословление и укрепил веру в себе, приняв участие в Таинстве Причастия. А вторая причина – это тот истошный голос, не крик души, не внутренний голос, да и не голос вовсе, а отголосок, как исчадие из ада, как предсмертные стенания падшего ангела, в последней попытке ухватиться за осыпающийся, под весом тяжести греховного содержания замыслов и коварных планов падшего край пропасти, где на дне её кишат змеи-искусители греховных жизненных благ и удовольствий, в желании утянуть за собой как можно больше тех, кто ещё не столь прочен в вере в Бога, не дошёл до глубины значимости душевного исцеления в подготовке себя к жизни вечной. Он даже не звучал, а хрипел, пищал, как крыса, пойманная в капкан, судьба которой предрешена и единственный выход остаётся – отгрызть свою конечность, чтобы продолжить своё уже не столь вольготное существование в душевном мире другого субъекта, не определившегося, не расставившего ещё пирамиду жизненных приоритетов, у которого во главе угла – материальное и плотское, с райским наслаждением от избытка этих жизненных благ. И это оно забилось в самый дальний уголок не сознания, где ему уже давно не было места, а подсознания, в котором, как зеркало отражалась та жизнь, с её перипетиями и жизненными ситуации в той жизни, когда бог был где-то в книгах, а не в душе, в образе, подобии и во плоти, не тот бог, как и былые многочисленные кумиры, а Он, Сам Господь Иисус Христос. Он был уже не только на образах и на распятии, установленном в левом углу средней части храма от входа в него, и на нательных крестах, и в описании Его жизни земной и Его благих деяниях, и исцелениях душевных и телесных, возможных только Святому Спасителю, конечно, Он пребывал уже  внутри этого, конечно, грешного человека, но убеждённого верующего и все попытки увести его с верного пути веры, к Богу и с Богом – уже не осуществимы. Этот процесс необратим, как время, которое нельзя остановить и повернуть вспять.
Мельник вспомнил поговорку – «Если Бог с тобой, то всё равно, кто против тебя.» И верно, Кириллу Фёдоровичу даже не хотелось отвечать на злобные выходки, беспомощного в осуществлении своих коварных замыслов, искушениями и соблазнами сманить человека, как маленького ребёнка конфетой. И теперь на его вооружении молитва, которая сильнее всяких убеждений и оружие в руках верующего против лукавого:
«Отче наш, Который на небесах!
Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое;
да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
хлеб наш насущный дай нам на сей день;
и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила, и слава, Отца, и Сына, и Святого Духа, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.»
«А, если этого будет ему, сатане, мало и неубедительно, – после прочтения про себя молитвы, проговорил ещё мысленно для убеждения, скорее всего самого себя, – то Сам Господь, который во мне, с ним разберётся там, внутри жёстко накажет смутьяна и раздражителя духовного спокойствия. Слава Тебе Господи…»
Уже дома, когда возбуждение и эмоции после службы улеглись, Мельник задумал о том, почему лукавый не оставил до сих пор попыток, если не атаковать с положительным для него результатом, он ещё пока может всё таки как-то проникать в его сознание, хоть эти попытки уже не более, чем предсмертные конвульсии, от бессилия чем-либо напакостить. И в результате этих раздумий Кириллу Фёдоровичу в голову пришло простое, но наиболее вероятное объяснение этого.
Взломать или как-то обойти мощную защиту, которой обладали Божьи храмы, он, конечно, не мог, а за территорией его и в домашних условиях, эта защита была уязвила и тому было объяснение, кроме того, храм был намоленным местом, он был в разы ближе к Богу, в нём было много святынь, образов, даже Святых мощей. Даже стены храма, его фрески хранили в себе информацию, как флешка, ту остаточную энергетику от литургий, молебен, пропитались дарами Господу, как восхваления Спасителя за его благодать, которые он дарует всем нам, и наша ничтожная благодарность в совокупности с молитвами, покаяниями, Таинствами и желанием служить Господу, в любви к Отцу Небесному через Сына Его Иисуса Христа, с большой ролью священников, как связующим звеном православных прихожан с Богом.
Что же гениальное пришло в голову? Как всегда, самое гениальное нужно искать в простом, не в глубинах философских познаний и, с материалистическим мировоззрениями, сильно развитыми духовными критериями оценки жизненных аспектов, нет – ответ лежал на поверхности, как обычно, на самом видном во всех смыслах месте. Об этом чуть подробнее.
В начале столетия и тысячелетия, когда Кирилл был в возрасте зрелого мужчины, как говорят, «в расцвете физических и творческих сил» и у него появилось потребность в реализации себя в творчестве, большую поддержку в чём ему оказала, та которой он должен не только рождением – это, конечно, мама. Но она также была той, кто указала единственный верный путь, привив зародыш веры в Бога в душе сына, пыталась, ненавязчиво помочь ростку окрепнуть. Не всё шло гладко, и Кирилл даже изначально почувствовал, что церковь его отвергает, когда он имел такую возможность посещать Дом Божий.
Сказать, что он в храме чувствовал себя некомфортно, ничего не сказать. Видимо, тогда лукавый имел полную власть над душой грешника и противостоять ему нужна была, в первую очередь сила духа, воля и вера, вера в то, что этот путь верный, он нелёгок, тернист и труден, но он и только он сможет привести к самой заветной жизненной цели, которую многие, как и сам Кирилл, осознавал очень смутно.
Мать купила Кириллу в церковной свечной лавке красивый серебряный нательный крестик. Но когда Кир его начал носить, то тот буквально за сутки-двое тот чернел. Возможно, это было связанно с болезнями и выделениями с потом тех шлаков, которые вызывали такую реакцию серебра. И, может быть, это была даже лечебная реакция серебра, поскольку оно имеет свойство убивать болезненные микробы, из-за чего и воду святят серебряным крестом. Кирилл же воспринял это, как знак того, что в нём просто сидит бес, сатана, диавол, который, имея не только большую силу и оказывает пагубное влияние, он просто повелевает всеми действиями, сломив волю сопротивления соблазнам, угнетает и не даёт развиваться зарождающемуся ростку веры, иссушая духовную почву, в которой он высажен. Он был даже не бессилен против лукавого, а просто малодушен.
«Так проще, так я получаю больше комфорта, удовольствия, так зачем противиться этим благам», – думал Кирилл. Поносив пару месяцев крестик, Кирилл отдал его матери, которая, как ни старалась, не могла убедить упёртого сына, что он не прав, что это нормальная реакция и нужно просто регулярно очищать эту «порчу», проявляющуюся почернением крестика, возможно, как результат внутреннего исцеления от той же «порчи».
Прошло лет двадцать и за это время Кирилл так и не одел больше на себя нательный крест, ни серебряный, ни простой, алюминиевый или золотой. И, если без его наличия на груди, без икон и Святого Писания, которые имеются в храме или дома, то тогда, быть может, человек становится более уязвим к воздействиям извне, неприятностям, невзгодам, неудачам, которым подстерегают человека в социуме, при выполнении менее или более опасных трудовых операций, за рулём или штурвалом транспортного средства, бойцов на передовой, спортсменов на соревнованиях и прочего, то действие святынь будет оказываться, но не так эффективно, как нательный крест, как иконка или оберег, освящённые в церкви или храме.