И страх не выльется в озноб колкий. Болтнянская

Стихи Нателлы Болтнянской - остросоциальны, это особый мир человека, которому небезразлично происходящее сейчас, происходившее много лет назад и то, что еще произойдет.


Младший чин


Ах, как ярко блестели его сапоги,
Ах, как горло пекло и болело.
Он такой же, как все, он не хуже других,
Тот, что вел твоё тухлое дело.

Не исчадие ада, не злой властелин,
Рядовой исполнитель конторы,
Равнодушно смотрел, как тебя повели
В долгий путь по чумным коридорам…

Он всего пару раз кулаком приложил,
Он не то, чтоб совсем безобразил…
Его предок, наверное, тоже служил
Младшим писарем в тайном приказе.

А его корешок, ещё та простота,
Незаметный, простуженный, сонный,
Экономно, по штуке на брата, считал
Для расстрельной команды патроны.
 
Ах, как много, как много их было таких —
В повседневных делах эффективных,
Обреза;вших последние воротники
Кавалеров мадам гильотины.

Им спалось до гудка, им служилось легко,
Им жилось без сомнений на свете:
Огласи приговор, подпиши протокол,
И — на дачу, где внуки и дети.

А потом — их черёд наступал, и под дых
Били их — не слабей и не строже…
И стояли системы на спинах у них,
И дробили — людское и Божье…

Даты смерти у жертвы и у палача
Так близки; — мудрено; разобраться,
Чьи — в итоге — потом — имена прозвучат
В общих списках реабилитаций?


О русских книжках на далёких полках



В трубке голос далёкий, не эхо ли
Отболевших утрат…
Помню, ехали, ехали, ехали
На восход, на закат.

По-над облачностью переменною,
В города; незнакомой земли
Пересадочным городом Веною
Полукровки текли.

Оседали, врастали и старились,
Говоря на другом языке.
Только книжки по полочкам ставились,
Как и дома, в совке.

Штемпеля на конвертах — медалями
За бесстрашную нашу любовь…
Как не чаяли и не гадали мы,
Что увидимся вновь…

Как хитиновым сброшенным панцирем
Наши страхи валялись в пыли,
Когда ехали вы иностранцами
В города;, где росли.

Только всех нас эпоха пометила,
Прикусив, как компостер — билет.
Я с тех пор не люблю Шереметьево —
Вход, где выхода нет.


Пастушья песня

Посвящается Анне Политковской


Вроде бы на свете полный штиль,
Вроде бы забыли о войне.
Как давно пора моей стране
Выдохнуть и дух перевести!
Вроде бы довольно большинство,
Вроде бы доступны хлеб и кров…
Каждый сам пасёт своих коров,
Скорбью не печалясь мировой…

Но с серым сумраком легко слиться,
Себя не выдавши ничем, молча,
Покуда люди спят и ночь длится,
Вокруг сжимается кольцо волчье.

Ты опять, пастух, заголосил,
Хоть и не случилось ничего…
Божий это промысел, не твой!
Знай себе, коров давай паси!
На; небе — ни тучки грозовой,
Башни-часовые стерегут…
Пусть они вот только нападут,
Мы ещё посмотрим, кто кого…

Но нет отваги в них, и нет злости,
А мне — всё больше по пути знаков —
По тем, кто ныне говорит «брось ты»
Рожку пастушьему навзрыд плакать…
 
Было так всегда и будет впредь,
От седых Адамовых колен,
Если кто-то гибнет на земле,
Значит, ему до;лжно умереть.
И cтои;т на белом свете ночь,
И луна бессонная в окне…
И кольцо смыкается тесней,
И никто не в силах нам помочь…

И страх не выльется в озноб колкий,
Гремя набатным в голове гулом…
И только я опять кричу «волки»,
А вы считаете, что я лгу вам.


Крысолов

Посвящение детям Беслана



Город спит. Как будто бы в темноте
Руки-улицы распластал.
Крысолов, давай, уводи детей,
Пока день беды не настал.
Пока бо;ли нет, пока дремлет зло,
Пока новый день впереди.
Пока спит отчаянье, Крысолов,
Уводи детей, уводи!

Уводи детей хоть на край земли,
И вослед им взглянуть — не сметь!
Уводи, пока их не увели
В школьной форме, в строю — на смерть.
Уводи, хоть выплаканы глаза,
В самый лучший внешкольный класс,
Но не в те края, где спортивный зал
Превращается в аппельплац!

Уводи детей от знакомых стен,
Развороченных пополам…
Уводи от месива душ и тел,
От беспомощных пап и мам.
Уводи и тех, кто остался жив,
Уводи скорей, не щади!
Им не надо слушать, как заблажит
Чин в погонах на площади.

Им не надо ненависти чужой
На себе познавать закон…
Им нельзя стыдиться, мол, ты — живой,
Почему же ты, а не он?
Уводи детей в незнакомый мир,
Где не властны ни кровь, ни ложь…
Крысолов, ну что же ты, чёрт возьми,
Свою дудку не достаёшь?!


Танго для полковника


Служивый немалого ранга –
Куда им там, штатским повесам…
Полковник, вы любите танго
Из той, довоенной Одессы?
Где с моря ветрами носило
Густые гудки пароходов…
А ныне – для вас по России
Звучит только песня исхода.
Кто в нынешней армии ангел,
Не знающий крови да взяток?!
Немногие. Может быть, Врангель
Да Вы, что, увы, недостаток.
Игра, по законам которой
Мишенью вы станете ржавой –
Уже не страшны мародеры
Лежащей в руинах державе!
Гостиница. Сумерки. Вечер.
Негромкие звуки рояля.
Судьба Вам назначила встречу,
Которой Вы не ожидали.
Колодою карт иллюзорно
И жизни, и смерти тасует…
А некая женщина в черном
Одна на площадке танцует,
И бьются шелка парусами,
Одна между тьмою и светом,
Возникнув, поскольку Вы сами,
Полковник, мечтали об этом…
Затянет сердечные раны,
И шторм будет легкой болтанкой…
Охрана… Да к черту охрану,
Полмира, полжизни за танго!
А осень рыдает все горше
Дождем по лозе виноградной,
И нежные губы партнерши
Раскрыты так близко, так жадно…
Движенья то плавны, то быстры,
Затылок в испарине влажной…
А выстрел... А будет ли выстрел,
Уже, вероятно, неважно.

По законам танго ведет мужчина.
На этот раз повела женщина.
Она-то и вывела полковника Весневича в освещенный круг,
которого он избегал так долго. И –

Лучом силуэт обрисован…
Полет – над паденьем, поверьте!
И танго останется снова
Оружием любви, а не смерти.


Дни Турбиных


Никого не спросить, отчего, почему
Грянет в небе за выстрелом выстрел.
Это прежняя жизнь убегает во тьму
Так обыденно, страшно и быстро

А в турбинской гостиной забытый уют,
И сервиз в золотистой каёмке…
И, назло канонаде опять запоют
Там про дачников, дачниц и съёмки

И, конечно, нельзя никому умирать,
Хоть торопится горестный вестник,
И пока не приходят ещё отбирать
Ни посуду, ни жизни, ни песни…

Всё, что будет потом, это будет потом.
Но уже не боюсь ощущать я,
Как теряет тепло мой безропотный дом,
Как ветшают слова и объятья.

Всё, что будет потом — в тараканьем бегу
По планете, к себе, от себя ли…
Всё, что в кремовых шторах на том берегу
Так бессмысленно мы потеряли…

Сколько мыкаться нам по далёким морям
Сколько встреч берегами чужими
Золотая Елена уйдёт в лагеря,
Не склонив головы перед ними…

Сколько гордых и сильных на том рубеже
Изломает лихой непогодой…
Сколько светлых умов из России уже
Философские ждут пароходы…

И последний куплет отпоют юнкера —
Эпитафию бывшей отчизне.
А в театре потом будет хлопать тиран
Нашей пьесе загубленных жизней…

…Здравствуйте, дачники, здравствуйте, дачницы,
Съёмки у нас уж давно начались…



Правозащитная цыганочка



Виток спирали вытянут.
Толкуй — не хватит сонника…
Текут опять события
В законченную «Хронику».

Она уже назначена
Мерилом беззакония.
Она уже оплачена
Живыми и покойными.

Купи — что смотришь в ценники —
Величье вневербальное…
Не зря их современники
Считали ненормальными.

Им штемпелёк резиновый
Безстрастно целил в головы
Вердикт аминазиновый
И галоперидоловый.

Флажкам они не трафили,
И власти без отмашки им
Ваяли биографии
Достойные и тяжкие.

Постарше, помоложе ли —
Неважно для горения…
Но некоторые до;жили
До общего прозрения.

Заслуженно, без робости —
Запал речами тратили…
И место им в автобусе…
И Галич им по радио…

И мы ладошки жали им
Без всякого доверия:
Опять вам, уважаемый,
Полночи снился Берия?

Хлебните джина с тоником,
А что до нас касательно,
То нам за нашу Хронику
Платить самостоятельно.


Путь самурая



С ними просто, с ними всё предельно просто,
Им и правда, больше некуда бежать.
На земле уже бывали холокосты,
Только слова не успели подобрать.
Вся Европа в ожидании пожара
Безответна, нет спасения нигде.
А японский консул Симпо Сугиха;ра,
Что ему до этих плачущих людей?!

Вот застыли они, будто и не дышат…
Там, в окне, не поднимая головы,
Ах, как медленно он пишет, ах, как медленно он пишет,
Ах, как в сутках мало времени, увы!

Это дело, а не подвиг и не вызов.
Двадцать строк, и три печати на листок.
Консул только лишь выписывает визы
На транзит в советский порт Владивосток.
И, когда уже листок проштемпелёван,
Он советует непрошеным гостям:
Как пароль — Банзай Ниппон — всего два слова —
Не забудьте их сказать моим властям.

Солнце входит в красный круг над белым флагом,
И надежда просыпается в глазах.
Вот ещё одна бумага. И ещё одна бумага.
Право — выжить. Он не в силах отказать.

Как пирог, Литву и Польшу нарезают.
И в затылок дышит порохом война.
Он выписывает визы на вокзале
И бросает из вагонного окна.
Вон торопятся носильщики с вещами,
И назад тихонько двинулся перрон…
И кричат ему вдогонку на прощанье
Эти самые слова «Банзай Ниппон».

Он позна;ет и забвенье, и опалу,
Но скажите кто-нибудь со стороны
Это много или мало, это — много или мало —
Пара тысяч, не изведавших войны.


Фараон



«Фараон, отпусти мой народ
Из-под града кровавого пота
В путь лишений, тревог и невзгод
От ударов приставничьих плеток.

Наша правда на этом пути,
Мы пустынные нивы засеем.
Отпусти, фараон, отпусти!» —
И молчанье в ответ Моисею.

Но пророк, не клонясь головой,
Принял царский ответ без боязни,
И вставало над грешной землёй
Утро первой египетской казни.

Век за веком ложился на круг,
Изменялась лишь форма отказа:
От печей фараоновых слуг
До сапёрных лопаток спецназа.

Я не верю давно в чудеса,
Но боюсь, что над этой страною
Поутру вдруг зальёт небеса
Пресловутой египетской тьмою.

Фараон, отпусти мой народ!..



Гильотина


Стоит, накрытая холстиной,
Так безобидна и чиста…
Пока в ремонте гильотина,
Слова рождаются активно,.
Слова рождаются активно
На запечатанных устах.

Какая дивная картина –
Давай, дружок, не промолчи.
Пока в ремонте гильотина,
Пока в тавернах и трактирах,
Пока в тавернах и трактирах
Сидят без дела палачи.

Всех понесло и закрутило
Лихим похмельным ветерком…
Но как-то даже и противно,
Пока в ремонте гильотина,
Пока в ремонте гильотина,
Молоть впустую языком.

Громите косность и рутину –
Не оборвут воротника.
Лежит Бастилия в руинах,
Однако в наших Палестинах,
Пока в ремонте гильотина,
Такая гадкая тоска.

Скорей бы к новым директивам –
Пусть жизнь войдет в нормальный ритм…
И, чтоб кого-нибудь схватили,
Кто не успел договорить,
Кто не успел договорить,
Пока чинили гильотину.