Халтурка

- Ты, вообще в курсе, о чем эта опера? В чем её суть? – спросил Хавьер, усаживаясь на подушку комфортно в кровати.
Прасковья, выкладывая на тумбочку пакет с яблоками, банку варенья, лайм, бутылку минералки, снисходительно усмехнулась.
- Ты меня, что, за лохушку держишь? Орфей - это певец, жена у него умерла, а он ее спас из Ада. Тебе завтра что-нибудь принести? Может быть, ноутбук? Кино будешь смотреть. Или вина? – она заботливо поправила ему подушку. Из окна палаты был виден купол костела, кусочек голубого неба и пушистые, ватные облака.
- Никодим вчера мне виски дорогущий принес, девилз кат, называется.
- Кат, говоришь? Паленый, скорее всего. Козленочком станешь. А кто это -  Никодим?
- Да все мне можно. Это не эпилепсия, я точно знаю. – Хавьер с нежностью любовался суетливой хозяйственной деятельностью прекрасной Прасковьи, - Скажу больше: я уверен, что кто-то подсыпал мне перед выходом в коньяк какую-то фуйню! И я даже знаю – кто. Выйду – разберусь!
- Паранойя…. – невнятно пробормотала себе в нос Парашка.
- Так вот, действие оперы Клаудио Монтеверди «Орфей» происходит во Фракии. – якобы, не услышав замечания, продолжал Хавьер, - Звучит мощная токатта. Увертюра. Шедевр! Невероятная музыка! Ты, вообще, когда-нибудь слушала Монтеверди?
- Приехали! Здравствуй, деменция? Ты, Хавьер, совсем рамсы попутал! Ты же сам заставлял меня на Пурим токатту Монтеверди слушать! Не помнишь, пьяная свинюшка?
   Прасковья снисходительно потрепала Хавьера по кудлатой шевелюре, и спросила, уже совершенно серьезно и печально, голосом на пол-тона ниже – И что: теперь тебя снимут с роли Орфея?

Хавьер вопроса, как бы, не расслышал.
- Главная особенность композиционной техники Монтеверди, которая меня потрясла, и ошеломила, это сочетание в одном произведении имитационной полифонии позднего Возрождения, и гомофонии, свойственной новой эпохи барокко. Полифония и гомофония! Возрождение и Барокко! Во времена Монтеверди а это 17 век, такой микс был непозволительным вольнодумством, неприемлемым новаторством! Как в СССР  тяжелый рок. Хотя, любое сравнение – хромает.
- Твои – особенно… - вставила Парашка.
- Токатта заканчивается. Сразу после токатты, выходит Богиня Музыка. Богиня у нас - Наташа Куева. Поет арию про меня, то есть про Орфея. Какой я заибатый и все прочее. Потом выходим мы с Эвридикой, Зойкой Проколуповой. С ней - куча пастухов и еще хор. Всеобщее счастье! Гармония!  Во втором акте я пою:

- По-о-о-сле го-о-о-ря мы более счастли-и-и-и-вые, по-о-о-о-о-сле боо-о-о-оли-и-и-и  боле счастлив человек… (Хавьер запел в полный голос) И тут на сцену входит посланница, Лера Вздрачкова, и обламывает кайф….

Дверь палаты приоткрылась и в комнату робко вошла худенькая, стройная медсестра Саша, стажерка. Глаза её округлились от гипертрофированного ужаса. 
- Тише! Хавьер Моисеевич! Вы что тут устроили? – прошептала она.
- Репетируем! В четверг я буду петь «Орфея» Монтеверди! – торжественным тоном конферансье, успокоил её Хавьер.
- Ну, нельзя же так громко! В соседней палате лежит замминистра пищевой промышленности Гваделупы! Или Гвадалахары…. Я уточню….
- Йё-о-о-о! Сашенька! Передайте ему мои глубочайшие извинения!

Медсестра бросила на него полный укоризны, обиды, и ревности взор, прекрасных очей, и вышла.
- Ебешь? – кивнув на дверь, с утвердительной интонацией спросила Параша, презрительно ухмыльнувшись. Хавьер пропустил эту неуместную реплику.
- И тут Лера начинает свою знаменитую арию, про то, как мою Эвридику укусила змея, и она умерла.
- Какая наглая обломщица! – притворно возмутилась Прасковья. Стало слышно, как в соседней палате застонал и грязно матернулся на своем гортанном наречии замминистра пищевой промышленности Гваделахары.
- Ну, там история длинная. После арии «Ты мертва, моя жизнь, и я дышу?» хор горько плачет, а я, с Богиней Надеждой, её поёт, Эмилия Забухелия, ухожу в третий акт, к воротам Подземного мира.
- Одни богини! Ты, я вижу, уже сегодня принял на грудь. Любимый мой! Ну нельзя же мешать фенобарбитал с алкоголем! Хавьер! Ты же не маленький!
- Спокойно, крошка! Я все таблетки выплевываю после того, как медсестра уходит. Я повторяю еще раз: нет у меня никакой эпилепсии! Так вот: возле речки Стикс преграда: тупорылый перевозчик Харон, мой сосед по гримерке Лева Тыквер. Кстати, похоже, это он мне и подсыпал яду! Харон, между тем, ни в какую не хочет меня пущщать через речку Стикс! Но Я коварно ему пою мою коронную  арию «Possente spirto e formidabil nume»  и он тупо засыпает….

В этот момент Хавьер почувствовал, как проворная, холодная ручка Парашки, как бы между прочим, проникла под одеяло и стала настойчиво теребить его послушную пан-флейту. Пах его мгновенно покрылся мурашками. Но не вредно ли это сейчас? О! Святая Малакия! О! Истимна! О! Это сладкое, предчувствие мануального освобождения от похоти.

- Я не успел арию до конца допеть. Уже вышел хор Духов… Я чувствую – писдетц мне. Дыхание перекрыло. Я в панике! Представляешь? Как будто пробка в горле. Воздуха нет! Меня накрыло полностью! Я хватаюсь за горло и…  падаю. Меня начинает колбасить! Пена изо рта! Хор духов меня вынес со сцены. Паника. У меня в глазах и в мозгу – чернота! Все! Это долгожданная Премьера! Я - в Аду! В зале – министр культуры! Телекамеры! Ё-е-о-о-о-о-опть! Публика ревет!  Охэеть! Очнулся уже здесь, под капельницей…

Прасковья постепенно наращивала интенсивность пальцевого воздействия на срамную флейту. Флейта покорно восстала, норовя превратиться в гобой. Хавьер задышал учащенно.
- Сыграй мне «Одинокий пастух», Джемса Ласта! – прошептал он.
- Нет. Лучше - El Condor Pasa, - игриво улыбнулась Парашка, и, словно уточка, нырнула под одеяло.

2.

Месяц назад

Хавьер придирчивым взглядом критического реалиста оглядел себя в большое, напольное зеркало с ног до головы. Нахмурил брови. Стал суров. Вознес их вверх. Удивление. Тревога! Умиление! Потом широко разверз рот в страшной, неестественной улыбке злодея. Убрал улыбку. Создал на лице выражение депутатской социальной ответственности, затем - друидской суровости и отваги.

Да. Именно таким он представлял себе древнего викинга. Крепким, кряжистым, справным, лохматым, свирепым, неукротимым, бесстрашным, весь такой - в звериных шкурах, с дротиком в руке, с пламенным, языческим, взором сверкающих очей. Прасковья, в одних белоснежных, кружевных трусиках, в искусно взлохмаченном парике, сидела у зеркала топлесс, и приклеивала пышные, кустистые ресницы.

- Ты, Параша, вообще сотри нах весь свой макияж! – приказал мягко, без начальственной суровости, Хавьер, - Во времена викингов не было косметики. И трусов не было. Сыми. Шкурой ентой срам свой прикрой.
- У меня не срам, а чудо чудное! – деликатно поправила Прасковья, притворно нахмурившись, надула пухлые губки свои. Хотя она давно уже привыкла к командным, покровительственным интонациям Хавьера. Тот всегда пыжился, стараясь подчеркнуть свой статус верховного самца-друида. Хавьер был известным тенором, солистом театра Оперы и Балета. А Прасковья: кто она? Да, никто! Простая провинциалка, скромный кандидат философских наук, доцент кафедры философии, долгими ночами, подрабатывающая танцами на пилоне в клубе «Dolly».

- Не умничай, милый. – мягко осадила она Хавьера, - Я, конечно, допускаю, что ты, возможно, и жил во времена викингов. Но тогда ты должен знать, что косметику, парфюмерию, и бижутерию, придумали еще в шумерском царстве за четыре тысячелетия до появления викингов. Косметикой пользовались шумерские жрицы. От шумеров косметика и перешла в другие культуры. Евреи и египтяне научились у них краситься и ухаживать за собой. Так что и у викингов она, наверняка, была.

- Ты, Парашка, помешалась на своих шумерах, - Хавьер отвинтил крышку на бутылке виски, и сделал пару шумных глотков, - Слова-то помнишь?
- Не переборщи. А то будет, как в прошлый раз! – без ярко-выраженного императива, беззлобно посоветовала Прасковья, - Напомни слова. Я что- то забыла….

- Запиши! В первом акте ты говоришь: Ой-ох-ох, оу - уй- ёй. Вау-у-у-у-у-бля-а-а-а…
- О! Как бы не перепутать реплики! А что, у нас и второй акт будет?
Раздался стук в дверь каморки. Прасковья вздрогнула и завернулась в простыню.
- Войдите! – крикнул Хавьер, пряча бутылку в сумку.

В дверях появился невысокий, сморщенный, лысый старичок во фраке, с бабочкой. Пегая, бородка клинышком делала его похожим на селекционера Мичурина. Его взгляд не отрывался от спины, отвернувшейся к окну Прасковьи.
- Извините, - улыбаясь во весь рот, исполненный фарфоровых, сверкающих зубов, дребезжащим голосом старого, сломанного Буратино заговорил он, - Во сколько мы начнем?
- Надо постелить вот эту шкуру, на середину зала, - сказал Хавьер, кивнув на клетчатую сумку, в коих российские негоцианты возят на базар трендовую одежду из Китая.
- Сделаем! – старичок с готовностью подхватил сумку, не отрывая взгляда от спины Прасковьи. Хавьер протянул старцу флэшку.
- И вот эту флешку с фонограммой поставьте в ваш музыкальный центр. Он у вас работал в прошлый раз…
- Работает…. – кивнул старичок, сделав пару холостых глотательных фрикций.
- Когда мы выйдем, ровно в двадцать один ноль-ноль, вы нажмете кнопку «пуск». Ни минутой раньше! Вы поняли?
- Да я все отлично помню! Все - как в прошлый раз, – бодро ответил старец, сверкая фарфоровыми зубами. «Не меньше миллиона стоит рот этого тряпошного графа», - подумал Хавьер.
 
- И еще! Самое главное! - Хавьер, строго и многозначительно прокашлялся, как судья перед оглашением приговора, - Предупредите всех: ни в коем случае, не вставать, не выходить на сцену во время действия, и тем более, не трогать артистов руками! Ни в коем случае! Мы с вами уже говорили об этом, ваше превосходительство! Неужели непонятно? 
- «Ваше сиятельство» - мягко поправил старичок, - Извините, не сдержались! Это было в последний раз! – притворно устыдился он, театрально повесив повинную голову.
- Если сегодня хоть одна рука притронется к нам, мы с вами разрываем контракт!
- Я руки отрублю каждому, кто посмеет распускать руки! – преувеличенно гневно сверкнул зубами старец.
- Буду весьма признателен, ваше сиятельство! – Хавьер учтиво поклонился лысому, фарфоровому графу. Граф, с поклонами, пятясь назад, словно трепанг, покинул комнату.



3.

Ровно в 21.00, разорвав зловещую тишину красного уголка ЖЭКа № 5, из колонок раздался стук кимвалов и душераздирающий рев воинственных труб Иерихона. На небольшую сцену, покрытую шкурой неведомого современной зоологии зверя, со стоящей посредине кадушкой с пальмой, медленно, с достоинством полномочного посла Атлантиды, выплыл босоногий викинг, обмотанный в лохматые, шкуры искусственных мамонтов, с небольшим каменным топориком в руках. Он, чуть согнувшись в корпусе, зорко всматривался в зрителей, сидящих в зале за столиками, уставленными бутылками и изысканными яствами, словно искал знакомых земляков, соотечественников, коллег по цеху.

За столиками сидели строгие, нарядные, пожившие люди, словно пришедшие из неведомого измерения, эпохи Наполеона. Надменные старики в смокингах, увешанных орденами, высокомерные, напудренные дамы в пышных прическах, с лорнетами в дрожащих, сухих ручках, в длинных, бальных платьях, с декольте, обнажающими безжизненные, морщинистые перси, увешенные сверкающей бижутерией.

Это карнавальное сборище напоминало печально известное, скандальное торжество, заседание тайной Московской ложи ветеранов труда «Винтаж» 1969 года, закончившееся массовыми беспорядками и самоубийствами.

Чу! Грохот кимвалов внезапно стих. И словно издалека, донесся нарастающий звук волшебной флейты. Завораживающая мелодия зарождалась в колонках, испуганной птицей взлетала под потолок, предвестником драматических событий. Викинг тревожно оглянулся по сторонам и застыл в ожидании, прислушиваясь к тишине, создав мощной ладошкой своей рупор возле уха своего.
На сцену, мягкой, мелкой, балетной поступью вышла лохматая самка викинга, обернутая в шкуру искусственного леопарда. Она с гипертрофированным, театральным восторгом оглядывала симулякры «природы» вокруг себя: якобы, прозрачное, голубое небо, яркое, слепящее солнце, якобы седую равнину моря, серые, сказочные храмы скал.

Увидев лохматого, дикого викинга, самка древнего человека испугалась сначала лицом, потом телом, и хотела рвануть прочь, убежать из леса подальше от незнакомого зверя. Но лохматый, романтичный викинг, опередив ее исчезновение, притянув её к себе, бережно взяв руку дикарки, приложил ее сначала к своему сердцу, потом к выпирающей мошонке, что на языке викингов означало: «Я люблю вас! Будьте моею!». Затем мягко, в чистом, нежном желании, его рука мягко погладила шелковистый склон её бедер, лядвей, лона, между её теплыми ягодицами, приближаясь к её сокровенной косматой тайне…

Публика замерла в ожидании загадочной развязки этой невероятной, древней нормандской мистерии. Старые дамы обмахивались веерами. Кавалеры вытирали лысины батистовыми платками. Что же? Что же будет с этой невинной дикаркою?

Неведомая сила, словно морозом сковала члены дикой, лесной красавицы. Она, обездвижимая, оказалась в полной власти этого сильного красавца. Викинг бережно уложил ее, словно сломанную куклу, в профиль к публике, на лежащую шкуру древнего животного, благоразумно оставленную на этой поляне, забывчивым древним охотником. Жарким, яростным поцелуем впился он в губы красавицы. Рука викинга нервно ласкала под шкурой, лядвеи дикой женщины. Прасковья, почувствовала сладостное возбуждение от хлынувшей в её плоть потока новой, мощной энергии.

- Как все-таки прекрасна и удивительная земная жизнь, - думала она, прикрыв от счастья глаза, - Человек живет в мире энергий, ибо именно энергия первична буквально во всем: она заполняет пространство Вселенной; оболочку Земли и саму Землю; запускает работу клетки, вдыхая в нее жизнь; шевелит мозг, вынуждая его генерировать мысль; настраивает душу, формируя эмоционально-чувственное поле; поддерживает в рабочем состоянии физическое тело. Мы, сами того не подозревая, живем не просто на Зеленой Планете Земля, но в бесконечном и всемогущем  энергоинформационном поле, которое мы называем – Бог! Мы живем, накапливая в пространстве времени самую разнообразную, эклектичную информацию, структурируем ее в гигантском компьютере Вселенной, задавая ей строгую логику, управляя всеми процессами миросозидания.Вселенной, природы и многообразия жизни.

Дикарка не сопротивлялась более, ощутив пламя любви и, тая в нем как тает и шипит в огненной печи вологодское масло. Резким движением, неконтролируемый языческими богами, викинг сорвал набедренную шкуру с лесной незнакомки, обнажив ее прекрасные бедра. Публике уже виден восставший, красный бумеранг древнего воина-охотника.

Зашевелились, запыхтели, засопели старцы, сжимая в штанах свои безжизненные, срамные, когда-то и детородные, уды.

И вот он! Наступает драматический, исторический, решающий момент! Охотник вводит свой восставший словно всенародный гнев, бумеранг в таинственное урочище дикой лесной девы. Приглушенный, гортанный, первозданный стон разносится из ее уст. Этот стон раненной в зопу Годзиллы, мелодичным саундтреком сопровождает эту драматическую мистерию.

Дикая, лесная красавица почувствовала мощный Приап бродячего викинга, поднятый к ней с молчаливой силой и утверждением, и покорно уступила ему со смертельным содроганием, когда он властно вошел в неё, страшный и ужасающий, с медленным спокойствием повелителя и хозяина.
Она почувствовала, как постепенно становится морем, а тело её превращается в волны, растущие всё выше и выше. Как глубина её созидательного днища пришла в движение от мягкого погружения в неё яшмового, срамного уда. Он погружался в эту глубину, словно заблудший батискаф, все дальше и глубже. И выше неслись её волны, и катились они к неведомым неизведанным берегам. Теперь её тело льнуло с нежной любовью к загадочному викингу, к трепещущему, яшмовому стержню, Священному Посоху, который изливал в неё свою божественную силу. Она прижимался к нему с шёпотом удивления своего тела. О! У! А! Ох! Какая невыразимая красота оказалась в том, что некогда отталкивало её!! Какая странная, манящая тайная тяжесть набухших яичек между его ногами! Источник всего, что было прекрасным в этом чудесном и непознаваемом мире!

Задрожала красавица, задрожала земля, задрожала Вселенная, задрожали, и привстали со своих мест, старцы, направив театральные бинокли в горячую точку бикини.
- Не спеши, - шептала на ушко Хавьеру Прасковья, - Они же заказывали полчаса!….

В эти минуты Прасковья не просто любила Хавьера, она становилась частью его плоти и его сознания. Чтобы оттянуть великое рубато любовной симфонии, Прасковья отвлекала себя от невыносимой радости совокупления, размышлениями о Непостижимом Вселенском Разуме.
- Человечество возникло вовсе не в результате случая, и длительной эволюции, как утверждают дарвинисты. – шептала она в уме, стараясь представить себе все человечество в целом, - Мы - это заданная и вписанная в гармонию космоса и земной природы субстанция, с заранее определенными функциями и потенциалом различных, порой необъяснимых, возможностей. О как больно и сладко от этой боли! И главным свойством человека, отличающим его и от обезьяны, и от всего сущего в природе, является наделенность неограниченным потенциалом разума и тонкой душевно-чувственной энергетикой, способной воспринимать всю совокупность гармонии. В любви и совокуплении! Да, да! Человек – это единственное существо на Земле, по крайней мере, который ибется не только ради продолжения рода своего, но и ради наивысшего наслаждения, дарованного только ему Энергетической Силой, под названием Бог!
Ведь за период существования человечества разумного, в рамках официальной научной доктрины, в мир иной ушли десятки миллиардов людей. Но ушли-то, по сути, только их физико-биологические тела. А что стало с их душами, с мыслительной и эмоциональной энергией? Есть объективный и нерушимый закон сохранения энергии! Она ведь не исчезает. Уже давно никто не сомневается, что соответствующей мыслительной и чувственной энергетикой обладают растения, животные и, даже горы, земля, вода. По крайней мере, в их чреве происходят процессы, которые без энергии, дающей импульс генетической памяти, невозможны. Цвета распускаются на солнце, и закрываются ночью! Птицы улетают на юг. Пчелы прячутся в ульях. Человек размножается, чтобы не элиминировать из популяции. Восприятие погодных и космофизических явлений без наличия энергии также происходить не могут.
         Значит, вся эта живая, более того, разумная энергия образует некую мыслительно-чувственную информационную среду. Поскольку источники и генераторы, подпитывающие и формирующие таковую исчисляются миллиардами единиц, а время их работы — миллионами лет, мы даже представить не можем себе охуительный масштаб и мощность подобного поля Солнечной системы!!!!

От такой мысли у Прасковьи в зобу дыхание спёрло.

- Плять! – закусив губу, воскликнула она в душе своей, - В окружающем нас земном мире, в ближнем космосе есть своя компьютерная «подсистема», ноосфера. В этом компьютере можно найти информацию о любом жившем и живущем человеке Земли, предсказать его судьбу. Ведь компьютер программирует выводы на основе имеющейся базы данных и естественной логики. На основе многовековых данных, хранящихся в ноосфере, можно узнать Всё,  предсказать, вплоть до погоды, политических событий, судьбы стран, народов и каждого человека в отдельности.
И ведь есть избранные люди, умеющие пользоваться этой информационной энергией! К счастью: дано это далеко не всем, а только редким счастливчикам (а может быть – несчастным?), кто способен зайти в эту компьютерную локальную подсистему, и найти соответствующий «электронный» адрес. Редкие люди обладают подобными способностями, но, тем не менее, они есть: пророки, предсказатели, экстрасенсы, гадалки.Только не та, многомиллионная армия наёбщиков, делающих деньги на тупости неразумной толпы, восторгающейся от примитивных чудес мошенников! Но каждый из нас, не раз встречался с ситуацией, когда напрягая память, заставляя раскручиваться мозг, вдруг, проснувшись утром в своей постели, или, лежа в наполненной ванне, или – сидя под яблоней, получаем искомый ответ на загадку о силе гравитации.

4.

Хавьер, почуяв, скорое приближение финала, заставил себя прервать радость соития для пролонгации (согласно официально-заключенному трудовому соглашению), медленно, но с мультяшным тигриным ревом вышел из ревущей в судорогах пароксизма, Прасковьи. (Парашка с трудом сдержала смех, слыша нарочно-писклявое рычание своего покровителя)
Раскинув руки свои в стороны, тяжело дыша, Хавьер откинулся на спину, выставив на обозрение торчащий в небеса, красный символ Вселенской власти, царственный жезл свой. В голове Хавьера звучала волшебная музыка Клаудио Монтеверди «Возвращение Улисса». Последнее время Хавьер был полностью погружен в творчество этого великого итальянца. Он настолько был влюблен в его музыку, в его новаторство, что даже в прошлом годе совершил историческое путешествие к месту захоронения Монтеверди, в Венеции, в базилике Санта-Мария Глориоза деи Фрари.

- Ну почему? Почему у нас почти не знают, не слушают музыку Монтеверди! – в каком-то отчаянии и недоумении думал он, - Почему его музыки нет в чатах? Почему его токкаты не в ротации радиостанций? Чем мы не угодили всемогущему покровителю музыки Чамборе Мбобхму? Эка черная несправедливость царит в мире! Все знают и почитают безголосую Ольгу Бузову, визжат, ссутся в стринги от восторга, рыдая над пошлыми, примитивными куплетами Стаса Михайлова, поклоняются тупому творчеству Сергея Жукова солиста «Руки вверх»! Как так?! Или люди у нас тупые, или как?

Ведь Клаудио Монтеверди велик и неповторим! Он, к тому же, был умен и трудолюбив! Он был доктором, аптекарем и хирургом, и при и этом великолепно пел. А эти? Они, вообще, могу отличить касторку от пургена, или сделать безбольное обрезание крайней плоти? Монтеверди постигал волшебное искусство музыки, принимая участие в исполнении литургических песнопений. Учился в Университете Кремоны. А эти могут хотя бы отличить мадригал от концонетты? Мотеты Монтеверди и духовные мадригалы Madrigali Spirituali уже много веков заставляют прекрасных людей Земли плакать, каяться и молится! Это же  бессмертные шедевры многоголосья мирового уровня! А кто будет петь песни Бузовой или Жукова через пару лет? А ведь начинал то Монтеверди, как простой певчий и гамбист на виоле де гамба, а вскоре стал популярным и незаменимым капельмейстером, да и вообще, организатором всей музыкальной жизни при герцогском дворе. А с чего начинали эти, так называемые, народные, площадные певцы, и чем они кончут? Таких певцов во времена Монтеверди казнили на площади, как Бруно! Жестоко? Да. Но как иначе унять это безумное торжество пошлости и безвкусицы?
 
           Через пять минут, отдышавшись, и отлежавшись, ярый викинг, отогнав образ Монтеверди, заглушив музыку мотеты в голове своей, разбудив легкими, игривыми шлепками, щипками и криком «Эге-гей!», заснувший было, яшмовый посох, снова принялся за свою такую любимую, нелегкую работу.

Да! Да! Ишшо! Ишшо! Да! Люблю!  Навеки твоя! А я – твой! Затряслись в неистовой пляске, запущенные в штаны и под пышные юбки царственных бабушек, дрожащие руки сидящих в зале старцев, ветеранов партии и труда.

А ровно в 9.30. под душераздирающий рев карная из колонок, под дикий стон и поросячьи визги обезумевшей в одночасье, кандидата философских наук, Прасковьи, под стоны стариков и старух, викинг вышел на долгое, неистовое рубато, заглушаемое криками «Браво! Бис!», и аплодисментами ревущей публики, переходящие в овации. 

В такие волшебные моменты ликования народных масс, потрясенных творческим, созидательным, драматическим актом, Хавьер чувствовал себя рок-звездой, гениальным гитаристом Ингви Мальмстимом, художником Малевичем, кинорежиссером Алексом Ван Вармердамом, Пазолини, Никитой Михалковым, политическим трибуном, императором Нероном, Калигулой, властным и мудрым президентом, дрессировщиком тигров Запашным, гениальным кошководом Куклачевым, талантливым скоморохом Петросяном….

Он понимал, видел, осознавал, что своим искусством он довел публику до экстаза, до метафизического оргазма, до вершины древней пирамиды удовольствия и пароксизма чувств. Он уже не верил, а точно знал, что его искусство так же необходимо людям, как и музыка Клаудио Монтеверди!

А через несколько нескончаемо долгих минут, он получит за свою сладкую работу деньги! Много денег! И это был второй основной движущий мотив его творчества, после чувственной, созидательной радости творческого соития.
 
Раз за разом, счастливые Хавьер и Прасковья, взявшись за руки, выходили на поклон бушующей, восторженной публики. В голове Хавьера крутились знакомая с детства цитата всемогущего покровителя музыки Чамборе Мбобхму: «Работа должна быть потребностью, и доставлять духовную радость и материальное благополучие! Душа, тело, желудок, и даже срамной, детородный уд, должны жить в сытой радости и душевной гармонии!»