Договор

Перед глазами Светланы, словно мороком, плыла густая пелена радужных сполохов. Не то северное сияние, заблудившееся под южным небом, не то отблески дискотечного шара, врезавшиеся в память. Разноцветные шары, туманные и зыбкие, тихо кружились в бурлящем кипятке возвращающегося сознания, как пузыри в самоваре перед самым закипанием. Словно кто-то невидимый мешал ложкой в ее голове, поднимая со дна забытья обрывки чувств, звуков, образов. Горьковатый привкус вина на языке, давящий грохот басов, липкий жар чужих ладоней... Постепенно, сквозь этот хаос, стали проступать смутные контуры: белый потолок с лепниной, тяжелые портьеры, пропускающие узкую полоску лунного света, знакомый рисунок дорогого ковра под ногами. Ее бунгало в пятизвездочной гостинице, дверь которого, открывалась сразу на пляж, усыпанный крупным золотым песком в обрамлении аквамариновой глади моря. И вместе с этими контурами вернулась память – тяжелая, неудобная, как камень в башмаке.

Мысль ее, еще вялая, поплыла вспять, к истокам. Она вышла за Вадима в неполные девятнадцать, едва ступив из студенческой аудитории под венец. Мама ее, Ольга Петровна, женщина степенная и видавшая виды, поначалу воспротивилась этому браку. Двенадцать лет разницы казались ей не просто цифрой, а целой пропастью, ощутимым барьером меж двумя поколениями. "Дитё ты мое ненаглядное, – вздыхала она, поправляя Светкины вихры, – мужик он, конечно, состоятельный, видный, а все ж... За плечами у него – жизнь, а у тебя – детство. Какой уж тут лад?" Но потом, пожив под одной крышей месяца три, видя, как Вадим нежно, с истинно отцовской заботой, а то и с материнской трепетностью, опекает ее дочь, как ловит каждое ее желание еще до того, как оно оформится в слова, Ольга Петровна успокоилась. Мало того, стала выступать на стороне зятя, когда Светлана, по молодости лет и горячности нрава, начинала ворчать на свою долю. А поводом для воркотни служили, как правило, двух-трехдневная отсрочка в приобретении какой-нибудь диковинной безделицы – то сумочки заморской, то туфелек на шпильке невиданной высоты. Вещицы эти, купленные потом, пылились в ее гардеробе, забытые через неделю. "Ну что ты, Светочка, – урезонивала мать, – Вадим-то не фартовый купец, деньги кровные зарабатывает. Подождет твоя прихоть, не ускачет". И Светлана, покряхтев для виду, отступала.

Рождение двойняшек – Саши и Пашки – громом грянуло через два года. Суматоха, бессонные ночи, пеленки да распашонки. Но природа, милостивая к Светлане, словно и не заметила этого испытания – фигурка ее осталась гибкой и стройной, как у девчонки. Период ухода за мальчишками, впрочем, затянулся до самой школы. Но Светлана, будучи натурой деятельной, неугомонной, словно белка в колесе, ухитрилась получить за эти годы два высших образования! Одно – экономическое, очное, благо Вадим нанял толковую няню и домработницу; другое – психологическое, заочно, штудируя учебники по ночам, когда дом наконец затихал. "Мне интересно, Вадим, хочу понимать наших мальчишек, почему один – паинька, другой – чертенок", – оправдывалась она перед мужем, видя его усталую улыбку. Он лишь гладил ее по голове: "Учись, солнышко, знаний много не бывает".

И вот теперь, в свои двадцать восемь, когда дети уже бодро зашагали в первый класс гимназии, Светлана решила, что пора начинать трудовую деятельность. Не ради денег – Вадим обеспечивал семью, – а ради самоутверждения, чтобы почувствовать себя не только матерью и женой, но и специалистом. Вадим, человек дела, быстро решил вопрос о ее трудоустройстве в солидную консалтинговую фирму приятеля. Но перед самым выходом на работу, усадив ее однажды вечером в уютном кабинете, заставленном книгами и дорогими безделушками, предложил: "Отдохни сначала, Светик. На море. Наберись сил перед боем". И вложил ей в ладонь путевку в Турцию, "все включено". "Сам бы с радостью, родная, – извинился он, глядя в ее глаза, – да этот аврал на работе... Контракт канадский, сорвется – убытки космические.". Дети как раз уехали на все лето к бабушке Ольге Петровне на дачу в деревню под Рязань, на простор, на парное молоко. Светлана, слегка опешив от неожиданности, но обрадованная перспективой моря и южного солнца, согласилась с радостью. "Только обещай, что приедешь, если вырвешься хоть на недельку!" – крикнула она ему вдогонку, уже укладывая чемоданы.


Первая неделя под жарким, почти палящим солнцем Анталийского побережья пролетела, как один миг. Воздух, густой от аромата хвои, моря и цветущих гибискусов, опьянял. Море, то лазурное, то изумрудное, манило прохладой. Светлана загорала, плавала, читала под шелест пальм, наслаждалась непривычной беззаботностью. Знакомства не искала, но судьба свела ее с супружеской парой из Ельца – Леной и Игорем, почти ее ровесниками. Лена – румяная, говорливая, с вечным клубничным коктейлем в руке; Игорь – плотный, добродушный, вечно ищущий в баре что-нибудь покрепче коктейля. "Мы ж, как говорится, – пояснила Лена на первой же встрече у бассейна, – бюджетно отдыхаем! Всю жизнь копили, чтоб хоть разок в "пятизвезднике" пожить, как белые люди! А то у нас в Ельце..." И пошли рассказы про провинциальные радости и горести, от которых Светлана, выросшая в Москве, лишь вежливо улыбалась. Вместе они стали ходить на вечерние дискотеки в отеле – шумные, яркие, с оглушительной музыкой и толпами отдыхающих со всей Европы. Игорь, быстро освоившись, отплясывал что-то среднее между ламбадой и цыганочкой, вызывая смех у Лены и Светланы .

Именно там, под мерцающие огни и грохочущие ритмы, к ней и подошел симпатичный российский паренек, лет двадцати двух, с короткой стрижкой "под ноль", выдававшей недавнюю службу в армии. Денис – представился он, улыбаясь чуть смущенно, но глазами смело оглядывая ее фигуру в легком платье. Голос перекрывал музыку. "Тоже русский? Класс! А то тут все больше немцы да англичане, скукота!" Выпитое за вечер вино – легкое, фруктовое, но коварное – и оглушительный грохот басов сделали свое дело. Голова закружилась, ноги стали ватными, мир поплыл. А потом... потом она обнаружила себя в своем роскошном номере-люкс. И перед ней, опершись о резную тумбочку из ореха, стоял Денис, ее партнер по последнему, слишком близкому танцу. Его смуглая от загара кожа отдавала терпким запахом мужского тела, смешанным с солью моря и дешевым одеколоном. В полумраке, освещенном лишь светом из ванной, его фигура казалась угловатой, почти мальчишеской, но в глазах горел азарт охотника, нашедшего дичь.

Где-то далеко, у самого горизонта ее затуманенного сознания, тенью быстрой птицы мелькнула трезвая мысль: "Стоп! Остановись вовремя! Что ты делаешь?!" Она попыталась ухватиться за нее, но мысль растворилась, как дым. Тщетность усилий перед наваждением южной ночи, перед этим чужим, но таким притягательным запахом молодости и опасности, стала очевидна. Разум капитулировал. Мысль слилась с алым, пульсирующим фоном внезапно нахлынувшего желания, затопила стыд и страх. Парень коснулся ладонью ее щеки – жест неожиданно нежный. И Светлана взорвалась изнутри фонтаном дикой, неконтролируемой нежности и страсти. Она не помнила, как опустилась на колени на мягкий персидский ковер, как ее пальцы, дрожа, нашли пряжку его шорт... Все провалилось в сладкую, густую истому ее молодого, отвыкшего от такой отчаянной свободы тела. Щелчок замка на его шортах прозвучал, как выстрел в тишине.

И в этот миг ее заставил очнуться не звук, а ощущение чужого присутствия. Она оторвалась, оглянулась... В проеме распахнутой двери, окутанный ночной мглой, стоял Вадим. Лицо его было каменным, глаза – двумя щелями льда. Он стремительно шагнул внутрь. Движение было отработано до автоматизма – короткий, сокрушительный удар кулаком в солнечное сплетение Дениса. Паренек, не успевший даже вскрикнуть, лишь глухо охнул, сложился пополам и осел на пол, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. Вадим, не глядя на Светлану, деловито, как мясник, перевернул парня на живот. Его сильные пальцы скользнули по позвоночнику, быстро отсчитывая позвонки. Нашел нужный. Потом – резкий, точный удар ребром ладони чуть ниже лопаток. Раздался тихий, но отчетливый хруст, похожий на звук ломающейся сухой ветки.

В голове Светланы, парализованной ужасом, всплыл обрывок давнего разговора. Как-то, на охоте, куда она напросилась к мужу, один из друзей Вадима, бывший спецназовец, неторопливо пробасил, что ударом в определенную точку спины можно сломать отросток позвонка, что делает мужика... импотентом на всю жизнь. "Для особо зарвавшихся кавалеров", – усмехнулся тогда тот, чокаясь. Страх, ледяной и бездонный, сдавил Светлане горло. Мир потемнел, и она потеряла сознание, рухнув на затертый прикроватный половичок.

Вадим огляделся. Жена лежала без движения, бледная, как полотно. Парень на полу потихоньку приходил в себя, хрипло ловя ртом воздух. Лицо его было искажено болью и страхом. Без лишних слов Вадим схватил его за запястье, как куль, и потащил ко входу в бунгало. Благо раздвигающаяся стеклянная стена номера была открыта, и виднелась темная, лишь кое-где подернутая лунной дорожкой, поверхность моря. Он выволок Дениса на теплый песок пляжа и бросил в пяти шагах от кромки тихого ночного прибоя и вернулся в номер. Паренька вырвало, после чего он попытался встать, и согнувшись, поковылял прочь, скрываясь в темноте.

Вадим задвинул тяжелое стекло, отрезав комнату от ночи и моря. Звук щелкнувшего замка прозвучал гулко. Он сел на край огромной кровати. Светлана лежала неподвижно, лишь слабый стон вырвался из ее губ. Он смотрел на нее – на эту знакомую до каждой родинки, любимую до боли женщину... мать его детей... и вдруг ясно, с леденящей душу очевидностью, осознал: она умерла. Умерла его любовь. Та Света, которой он дышал, ради которой жил, для которой строил этот дом счастья – ее больше не было. Осталась лишь оболочка, согрешившая плоть. А он... он не чувствовал ничего. Ни злости, ни ярости, ни даже ненависти к тому пацану. Только всепоглощающую, зияющую пустоту. Пустоту, которая билась в висках, как зажатая в кулаке назойливая муха, жужжащая на пороге смерти. Невозможно было понять, что творится в его душе. Она была как вымерзшее, беззвездное небо.

Он вышел в коридор, вернулся с большим бумажным пакетом Duty Free. Механически вынул оттуда бутылку дорогого французского бордо и два апельсина, которые выкатились на кровать. Он готовился к встрече с любимой. Купил это вино в дьюти-фри, представлял ее радость, ее звонкий, как колокольчики, смех, когда он нежданно-негаданно появится в дверях. Он знал, как она обрадуется, тем более что понимала, как трудно было ему вырваться с этого проклятого канадского проекта! Именно поэтому, прилетев ночным рейсом, он не стал стучать в дверь ее номера, а открыл простенький замок перочинным ножом (старая армейская привычка), предвкушая томный и радостный поцелуй заспанных губ...

Открыл бутылку штопором из мини-бара. Налил в тяжелый хрустальный бокал. Нежный бархатный вкус вина мягко пробежал по языку, одарив сложным букетом танина и ягод. Но наслаждения не было. В голову закралась холодная, как сталь, мысль: "А может, зря? С парнем-то..." Глаза его, словно против воли, скользнули по рукам жены, лежавшим безвольно на ковре. На безымянном пальце левой руки тускло блеснуло обручальное кольцо. “Значит, парень видел. Видел и знал, что женщина принадлежит другому... Знал, но не остановился..." Мысль оформилась четко, как приговор: "Значит, все правильно сделал."

Светлана глухо застонала, зашевелилась. Рассеянно, будто сквозь сон, села на пол, опираясь на руку. Глаза ее были мутными, невидящими. Вадим сидел напротив, в глубоком кресле из темной кожи, и пристально, не мигая, смотрел в ее глаза. Взгляд его был пустым и тяжелым. Потом он встал, молча подошел к мини-бару, налил в стакан воды из бутылки и протянул ей. Рука не дрогнула. «Уезжаем утром», – бросил он, и слова его упали, как камни. Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел на пляж, к еще темному морю. Парня там уже не было. Вечером следующего дня они молча открывали дверь своей просторной московской квартиры , где пахло полированным деревом и дорогими духами.

В гостиной, под хрустальной люстрой, Вадим остановился. Дети были у бабушки. Тишина была гнетущей.
- У нас был с тобой договор, – голос его был низким, ровным, без интонаций, – тот, кто сделал выбор за двоих – уходит. Мальчишки останутся со мной. Тебя ждет хорошая работа... денег хватит и на жилье, и на жизнь. Ты молода, красива... – он сделал едва заметную паузу, – есть смысл начать все сначала. Общаться с детьми будешь в любое время... Заявление на развод подадим завтра.

Слова были четкими, выверенными, как параграфы закона. Такими словами можно было поджигать запал детонатора и не сомневаться в неизбежности взрыва. Светлана стояла, опустив голову, глотая комок в горле. Она помнила этот договор. Помнила тот вечер двенадцать лет назад, когда он, делая предложение, сказал: "Верность – не обсуждается. Это фундамент. Кто его снесет – уходит. Навсегда". Тогда ей это показалось романтичным, сильным, как клятва рыцаря. Теперь это прозвучало, как смертный приговор.

Ночь они провели в разных комнатах. Вадим сидел в своем кабинете, заставленном книгами и дипломами. Взял в руки гитару – испанскую, сделанную на заказ. Не играл, а лишь рассеянно водил пальцами по холодным струнам, извлекая случайные, дисгармоничные звуки. Ком в горле давил невыносимо, пульсировал, ни в какую не желая выйти наружу, раствориться в слезах... Но слез не было. Лишь сухость и песок под веками.

Светлана лежала на широкой супружеской кровати в спальне, глядя в стену,  в знакомые узоры на старинных, шелковых обоях. Завитки и листья причудливо переплетались в ее воспаленном сознании с калейдоскопом событий их такой счастливой, а  теперь разрушенной жизни.

...Знакомство не было романтичным. Тридцатилетнего Вадима, успешного управляющего крупной фирмой, пригласили в ее институт на лекцию по профориентации. Студентку третьего курса экономического ВУЗа заинтересовал этот подтянутый, уверенный в себе мужчина с открытой улыбкой, который рассказывал о сухих экономических категориях, как об увлекательной шахматной партии, полной риска и возможностей. Поэтому она даже не удивилась своему спонтанному согласию выпить с ним чашку кофе в ближайшем, пахнущем свежей выпечкой, кафетерии. Через три недели они впервые были вместе... Его опытность и нежность смешались воедино, оставив ее потрясенной и влюбленной.

...Перед тем, как сделать ей предложение, Вадим  озвучил тот роковой договор... но ей он даже понравился своей бескомпромиссностью, показался гарантией вечности. Спустя четыре месяца они расписались в загсе, а вечером гуляли по ночной Москве, и ей казалось, что весь город светится только для них.

...Семейная жизнь, вопреки мрачным ожиданиям, навеянным страшилками подруг о "бытовухе", не стала рутинным испытанием. Вадим был надежен, как скала. При этом  жене доверял полностью. Однажды, уже после свадьбы, она сходила на встречу друзей-одноклассников в модный клуб. Вечеринка была шумной, выпито – немало. Спустя пару дней, заявилась ее подруга Галя, вся сияя, с кассетой записи того вечера под мышкой. "Светка, ты – звезда танцпола!" Вадим, вернувшись с работы, тоже присоединился к просмотру за чаем. Камера лениво блуждала по пьяным лицам и танцующим парам. И вдруг остановилась на Светлане... Она танцевала с бывшим одноклассником, Сашкой, известным бабником. Камера крупным планом выхватила момент, когда руки Сашки спустились с ее талии на ягодицы и сжали упругую поверхность обтягивающих джинсов. В кадр ворвалось чье то женское лицо с требованием пригласить ее на танец и видео закончилось  В комнате повисла тягучая, неловкая тишина. Светлана похолодела, с тревогой взглянула на Вадима... Подруга Галя съежилась, готовая провалиться сквозь землю... Вадим, до этого с интересом наблюдавший это дурацкое зрелище, вдруг расхохотался – громко, искренне. "Светка, смотри! – бросил он сквозь смех, указывая на экран, – а твой Сашка, похоже, кончил от одного прикосновения рук к твоей сладкой попке! Видала рожу-то?!" Напряжение разом спало, как воздух из шарика. Галя, смущенно хихикая, заспешила домой, бормоча, что кассету принесла в подарок Светлане. А Вадим, после ее ухода, крепко обнял жену и, глядя прямо в глаза, сказал спокойно и твердо: "Помни, я тебе верю". Сказал так, что никаких сомнений не осталось.

...Завиток на обоях повернулся в другую сторону. Она была на четвертом месяце беременности двойней. Зима выдалась лютой. Вадим, опасаясь за ее здоровье в загазованной Москве, настоял, чтобы Светлана провела пару месяцев в дорогом подмосковном пансионате с чистым воздухом и круглосуточным медобслуживанием. Последний день декабря решил отыграться за вялость всего месяца. К окрепшему тридцатиградусному морозу прибавилась настоящая пурга, заметающая дороги. Машина Вадима, спешившего к жене встретить Новый год, заглохла в сугробе километрах в пяти от пансионата. До боя курантов оставалось чуть более четырех часов. Вызвать помощь – невозможно. Вадим, не раздумывая бросил машину, взвалил на спину дежурный рюкзак с подарками, фруктами и бутылкой шампанского и пошел вперед по абсолютно пустынной, занесенной дороге, закрывая лицо от колючего, как иголки, снега. Новый год они встретили вдвоем в ее номере, греясь глинтвейном и смеясь над фильмом с Пьером Ришаром. А о том, что муж шел пешком эти пять километров в пургу, Светлана узнала только на следующий день, когда увидела как на заснеженную территорию пансионата оранжевый эвакуатор доставил его немало повидавший  "Лексус"...

...Новый завиток – яркий, радостный. Рождение их мальчишек. Вадим, прорвав все кордоны медсестер, размашистым шагом вошел в отдельную послеродовую палату, увидел двух крох и... поселился там, на раскладушке, до самой выписки, несмотря на укоризненные взгляды врачей. "Я – отец. Мое место здесь". Мальчишки увидели его раньше, чем свою маму, очнувшуюся позже. Восемь счастливых лет... и все... все закончилось в одну южную ночь. Она сломала все своими же руками... Почему? Зачем? Злая шутка судьбы? Порождение случая, вина и южной, дурманящей страсти? Банальная игра слепого инстинкта, вырвавшегося на свободу? Она даже не смогла вспомнить имени того паренька... Денис? Дима? Неважно. Слезы хлынули потоком, пропитывая шелк наволочки, оставляя на ее щеках соленые борозды.

Утром Светлана подошла к мужу, собиравшемуся на работу. Рука ее, по старой привычке, сама потянулась к его щеке... и осеклась на полпути, замерла в неуклюжем, виноватом жесте. Света опустила глаза, не выдержав его прямой, пронизывающий и абсолютно холодный взгляд. Бесцветным, чужим голосом она произнесла:
- Вадим, я знаю... я должна уйти... Но я не могу... Я не стану жить без детей... без тебя. Я останусь. Делай что хочешь.

Вадим ничего не ответил. Он молча надел пальто, взял портфель и вышел. И последующие четыре месяца, кроме них двоих, никто даже заподозрить не мог, что в этой благополучной семье рухнул мир. Дети вернулись из деревни загоревшими, веселыми, полными впечатлений о коровах, курах и речке. Под напором их ясных, доверчивых глаз и Светлана, и Вадим на время стали прежними – улыбающимися, ласковыми родителями... но лишь на время, до наступления ночи.

Спали они на одной огромной кровати, но под разными одеялами. Баррикада из пуха и шелка. Несколько раз Светлана, сквозь тонкую пелену сна, чувствовала осторожное прикосновение – сухую, слегка шершавую ладонь мужа на своих бедрах или талии. Сердце ее замирало, бешено колотясь, казалось, что ледяная стена между ними вот-вот рухнет под напором этого неистребимого влечения... Но рука мужа поспешно отдергивалась, стоило ей чуть пошевелиться или глубже вздохнуть. Отвергнутая плоть. Оскверненное тело.

В один из таких мучительных моментов она не выдержала. Резко села и посмотрела прямо в глаза Вадиму, освещенные слабым светом уличного фонаря из окна. Глаза его не лгали. В них горел знакомый огонь желания, смешанный с невыносимой болью и... непреодолимым барьером брезгливости. Он хотел ее, но не мог перешагнуть через то, что видел. Не мог прикоснуться к ее губам, которые ...
И тогда она решилась. Отчаяние придало ей сил. Она резко сняла наволочку с подушки и одним движением, как капюшон, натянула ее себе на голову, спрятав лицо в белой ткани. Руки свои она спрятала внутрь, под наволочку, оставив тело открытым, ждущим. Жертва. Искупление. И Вадим, после мучительной паузы, принял эти новые, страшные правила игры. Истосковавшиеся по близости, по привычной ласке тела била дрожь животного наслаждения. Он взахлеб целовал ее шею, плечи, грудь, дразнил языком, с исступлением, почти злобой, бросался за новой порцией забытого наслаждения, пытаясь физической болью заглушить боль душевную. Потом она тихо лежала, так и не снимая наволочки с головы. Она понимала. Поняла сразу. Ее тело – то, что ниже шеи – осталось для него чистым. Осквернены были только лицо и ладони – свидетели предательства. Она понимала, что ей уже никогда не почувствовать его поцелуй на своих губах, не прижаться щекой к его слегка колючей после бритья щеке... Под тканью она плакала от бессилья и ненавидела свою глупость, свою слабость в тот роковой вечер.

В свой день рождения Светлана проснулась от гомона детских голосов за дверью спальни. Вадима в кровати не было. Двери распахнулись, и в комнату влетели, как шальные воробьи, ее мальчишки, держа в руках незамысловатые, но сделанные с любовью поделки из цветной бумаги и пластилина. "Мама! С днем рождения!" Потом вошел Вадим. В руках у него была ярко разукрашенная коробка с бантом. "С праздником, Светик", – сказал он ровно и, наклонившись, чмокнул жену... в плечо.
- Папа! Папа! У мамы день рождения! Ее надо целовать! – радостно верещали дети, тыча в него пальчиками.
Вадим улыбнулся – натянутой, дежурной улыбкой. Он наклонился еще раз и быстро, сухо, губами коснулся щеки Светланы. Мимолетное, холодное прикосновение. Потом он выпрямился и быстро вышел из комнаты. Светлана, оправив мальчишек одеваться к праздничному завтраку, подошла к приоткрытой двери ванной комнаты. Сквозь щель она увидела, как Вадим с остервенением, с каким-то исступлением, чистит зубы. Пена была не белой, а розовой. По его щекам, смешиваясь с ней, текла кровь из разодранных щеткой десен. Он плевал в раковину красноватой жидкостью, и в глазах его стояла такая мука, что Светлана отвернулась, прижав ладонь ко рту…

Прошел ровно год. Год жизни в аду приличий. С того самого дня в турецком отеле их судьбы перестали быть общими, хотя ниточки – дети, дом, привычка – все еще связывали. Светлана с головой погрузилась в работу, благо мальчишки учились в престижной гимназии с продленкой до восьми вечера. Их обычно забирал Вадим на своей машине, потом они заезжали за ней в офис в центре, и всей "семьей" ехали домой. Дети болтали, родители отмалчивались.

Для занятий сексом, ставших редкими, мучительными и безрадостными, Светлана теперь использовала не наволочку, а плотную медицинскую повязку, закрывающую рот, нос и щеки, как у больного гриппом. А на руки натягивала тонкие одноразовые латексные перчатки, какие носят врачи. Белые, безликие, стерильные. Она понимала необходимость этого ритуала очищения для Вадима, но по ночам, закрывшись в ванной, часто плакала навзрыд, глядя в зеркало на это жалкое существо в белой маске. Она стала призраком в собственном доме.

Как только мальчишки на лето уехали к бабушке в деревню, Вадим перестал заезжать за ней. Сегодня она задержалась на работе допоздна, хотя июньское солнце, стоявшее низко над Москвой-рекой, казалось, и не думало прятаться за изломанной линией крыш. Воздух был теплым, пыльным, пахло асфальтом, бензином и тополиным пухом. Идя по старинному гранитному мостику у Павелецкого вокзала, она машинально подняла глаза на знакомый фасад своего дома. В окне гостиной, на высоком этаже, стоял силуэт человека. Она поняла – Вадим тоже увидел ее. Их взгляды, наверное, встретились через все это расстояние и время. Ее сердце забилось быстрее потревоженное глупым надеждами.

Грузовик дорожной службы, видавший виды "Камаз" с бочкой для полива, двигался по по направлению к Павелецкому вокзалу. За рулем сидел Денис. Лицо его было перекошено злобой и безысходностью. Глаза, воспаленные от недосыпа и выпитой накануне дешевой водки, зло провожали одинокие парочки, бредущие по вечерним тротуарам. "Все бабы – стервы!" – выдохнул он хрипло. Сегодня от него ушла очередная пассия, прямо, без обиняков сообщив: "Связывать жизнь с импотентом не собираюсь!"  Вот уже год, как он был неспособен ни на что в постели. Обращался и к врачам и к знахаркам-экстрасенсам – те качали головами, шептали, жевали травы, махали руками. Все тщетно. Его бессилие было полным, унизительным.

Денис хорошо помнил, как огнем горело в нем вожделение в тот вечер, год назад, в чужом роскошном номере турецкого отеля, куда он пришел с этой замужней... как ее там? Светка? Неважно. Но тогда, на самом интересном месте, ворвался ее муж – холодный, страшный – и вырубил его ударом в солнечное сплетение. Денис очнулся на берегу, весь в песке, с дикой болью в животе и спине. Счел благоразумным исчезнуть, не дожидаясь новых тумаков... И вот с тех пор – полный крах. К горлу подкатила знакомая волна бессильной злости. "Все из-за него! Из-за этого оленя!" Здесь, перед мостиком – поворот направо, на набережную. Рука потянулась к рулю. Машина, старая, убитая, отреагировала сонно, с запозданием. Денис вдруг с ужасом понял, что его выносит влево, прямо на массивную гранитную тумбу моста! Между тумбой и кабиной грузовика, на узком тротуаре, стояла женщина. Она повернулась на визг тормозов и широко раскрытыми, полными ужаса глазами смотрела прямо ему в лицо. Эти глаза... большие, серые... показались пареньку до боли знакомыми...

Оглянувшись на визг покрышек, Светлана замерла. Она увидела, как тяжелая, грязная морда грузовика, словно в замедленной съемке, надвигается на нее. Медленно, неотвратимо. Пронзительный визг тормозов резал уши. А за лобовым стеклом, в дымке пыли, сидел какой-то паренек и смотрел на нее ошалевшими от ужаса глазами... Очень знакомыми глазами... Турецкой ночи... Страха... Боли...

Вадим стоял у окна гостиной. Он видел, как тяжелый грузовик, словно гигантский кузнечный молот, размазала Светлану по серому граниту мостовой тумбы. Видел, как сквозь лобовое стекло, от удара, вылетело тело водителя, ударилось головой о ту же гранитную глыбу с чудовищным звуком и, обмякнув, сорвалось вниз, в темную, маслянистую воду канала, оставив на поверхности лишь быстро расплывающееся грязно-красное пятно. Внизу, на мосту, закричали люди. Издалека, нарастая, послышался вой милицейской сирены. Вадим стоял недвижимо у окна, смотря вниз на место, где только что была его жена. Его Света. Его любовь. Его боль. И вдруг  из его остекленевших, сухих целый год глаз, потоком, горячими струями, побежали слезы. Они текли по щекам, капали на дорогой паркет. Он поднял ладонь, прижал к мокрой щеке и удивленно уставился на мокрые от слез пальцы. Тот ком в горле, который в течение всего этого года, изо дня в день, сжимал, душил, истязал его – вдруг исчез. Растворился. Как будто он все это время лишь ждал этих слез... Ждал, когда наконец будет оплакана их со Светой  Любовь, умершая год назад в турецком отеле под негромкий щелчок замка.