Калистрат

    Шорх, шорх, шорх…
“Бабка встала”.- подумал он, поуютнее закутываясь в самолично сшитое из мелкого лоскута одеяльце. Время было четыре утра, спать лег только недавно, управившись по хозяйству, а день ожидался тяжелый. И хотя он давно к этому дню готовился, где-то внутри было неспокойно: не знал- удастся ли провернуть задуманное почти прямо под носом этого человека.
     На мягкой подушечке, на пуховой периночке, в глубоком гнездышке над венцами бревен столетней избы, изволил почивать домовой с торжественным именем Калистрат. Как же ему удалось заполучить такое шикарное имя? Ведь обычно домовят называют Кузями да Нафанями, а то и Васютами какими-нибудь простецкими, а тут: Калистрат. А вот так вот: мужа бабки, что под самый конец Отечественной войны погиб, звали Калистратом, больно уж она по нему убивалась в свое время. Да и разговаривала иногда с ним, обращаясь к изображению на портрете, висящему на стене, как к живому. Домовой и принял это имя: думал, что и хозяйка любить будет больше, да и когда говорить обращаясь к портрету начинает-будто к нему обращается, то есть еще и уважительно будто бы выходило.
    Единственный сын старухи погиб на войне в Афганистане, внук сгинул где-то на краю света в дальней стороне, и осталась она совсем одна. Года брали своё, одряхлела хозяйка. Уже не держала скотину, редко выбиралась на улицу, слабела глазами. Зарастал огород, ветшала изба. Трудно приходилось ныне Калистрату:  домовой он был старательный, разора не терпел, латал где и как мог, приходящее в упадок хозяйство. Да разве человечью деревенскую работу малыми силами сделаешь? Поэтому сперва он появлению того человека обрадовался, думал- помощь подоспела. А вышло, как вышло. Только хуже стало.
 Человек этот приходился старухе троюродным племянником. Видя ее немощь, вызвался навещать ее, чтобы помогать, и действительно: что-то немного в доме и огороде поделывал.
     А только стал замечать Калистрат, что вместо мятных свежих пряников, которые они раньше кушали вечерами со старухой, все чаще на столе у хозяйки стало появляться сухое печенье. Кот Василий ее тоже был недоволен, мурлыкал обиженно: вместо курятины приходилось добывать пропитание охотой на мышей- реже на столе стало появляться мясо. Вокруг все твердили о росте цен на продукты, да дороговизне, а только много ли надо одинокой пожилой женщине с котом? Не в дороговизне дело, понял Калистрат, когда увидел, как “этот” меняет одни цветные бумажки в кошельке старухи на другие.
     Грамоте домовой был не обучен. На что ему грамота? Его дело чтоб скотина была спокойна, кот не наглел, мышей гонять, в доме управляться потихоньку. Раньше ленился бывало косы лошадям плести, а теперь вот и сплел бы, да некому. Люльку бы покачал, да откуда ей тут взяться, деток нет, один крюк от зыбки остался в потолке торчать. Было время- хозяйство было успевай- поворачивайся- не до грамоты. А теперь бы и выучился, может, да совестно признаваться кому-то, что не разумеет. Стыдно сказать, они с хозяйкой и интернет еще не видали, а соседский домовой хвастал, что там про всё сказано и читать не обязательно- сам вслух говорит! “Врет наверное, - зло думал Калистрат, гремя в печи горшками. – Где это видано чтоб книга сама себя вслух читала, да ещё любая, какую выберешь?” Одним словом, ни в буквах, ни в цифрах домовой был не силен. Однако давно подметил, что одни цветные бумажки явно радуют людей больше, чем другие, да и при обмене продуктов или вещей: на одни можно гору купить всего, а на другие совсем немножко.
     “Этот” предпочитал приходить сразу после почтальонки, которая носила пенсию. Придет, чаю попьет и давай помогать по дому как бы. А как только старуха отвернется-хвать кошелек и давай орудовать. Калистрат сердился, старался в этот момент шуму нагнать, чтобы хозяйка посмотрела, да где там, племянничек шустрее. Дальше-больше: стал “этот” по шкафам шарить. Хозяйка, бывало, приляжет, а он потихоньку залазит и то там покопается, то тут. В шкатулку сунулся: медали мужа ее и сына руками потрогал, смотрел, да на место положил, понял, что заметят пропажу, скандала не оберешься. А вот перстенек серебряный прихватил. Поискала его потом бабка, покорила себя старую за забывчивость, да и махнула рукой.
    Нацеливался воришка и на серьги старинные, червонного золота, подглядел как хозяйка их снимала, в узелок завязывала и в комод укладывала, ну да Калистрат уже был ученый: тряпицу с серьгами к себе под подушку спрятал- до лучших времен. Коли ж бабка надеть или взглянуть на них захочет-долго ли домовому глаза “отвести” человеку, да на место подложить?
     Последние три года писала хозяйка  невестке, звала приехать, вместе коротать дни. Жена ее умершего сына жила где-то далеко на севере, отвечала, что живет неблагополучно- жилья нет, одиночество тяготит, собиралась приехать. Читала хозяйка письма вслух, с котом советовалась. А потом письма приходить перестали. Калистрат знал почему письма не приходят, да рассказать не мог- видел он, как “этот” письма из почтового ящика достает и рвет, а старухины письма, которые она пишет, бросает в печку. Вот и не едет невестка.
      Один конверт не так давно удалось ему спасти: письмо с просьбой приехать как можно быстрее из-за ухудшения здоровья, было написано хозяйкой и отдано “этому” для отправки. Хотел тот его в топку бросить, да замешкался, тут то Калистрат письмо и стянул. Племянничек оглянулся, да и подумал, что сжег. Теперь задача была почтальонке его подсунуть, чтобы весточка точно отправилась. Вот и спалось плохо домовому. Как тут уснешь, когда практически судьба хозяйства решается.
    Все прошло без сучка, без задоринки: пришла почтальонка, выдала хозяйке пенсию, Калистрат кота науськал, пока тот ластился, пройти не давал, отвлекал как мог, одним словом, письмо прямо в сумку и попало. Поэтому даже когда “этот” пришел после и уселся чай пить, зыркая воровским взглядом на бабкин кошелек, Калистрат даже караулить не стал, полез к себе в гнездо досыпать. Конечно, стоило беспокоиться: дойдет ли письмо до адресата, но поскольку домовой хоть и невеликая нечистая сила, а немного колдовать все же мог, то в доставке письма был уверен.
   …Хлесть, хлесть, хлесть….
– Ай, не буду, тетенька! Ой, не надо!
– Ах ты, мерзавец эдакий! Ах, чертово отродье! У старух воровать! А ну, я тебе покажу, скотина окаянная!
    Несмотря на бессонную ночь и раннее утро, Калистрат со своего гнезда выглянул, одним глазком поглядеть на разыгравшуюся в избе трагикомедию.
    Ночью приехала невестка старухи. То-то радости было! Невестка крепкая ещё, здоровая баба, кровь с молоком. Сказала, что жить они теперь будут вместе, вдвоем. Что давно хотела приехать, да считала неудобным навязываться, а как стало одной невмоготу жить, хотела было, да приглашений уже не приходило. И вот, как только получила она письмо с просьбой приехать, так сразу и решилась.
    А с утра заявился “этот”. Не успела ему бабка рассказать, что невестка приехала. А пока та в горнице спала неприметно,  почтальонка пришла, принесла пенсию. Как старуха из кухни вышла, “этот” по привычке в кошель и полез, а невестка проснулась, и тут как тут! И ну мерзавца половой тряпкой лупить: хлесть да хлесть!
  Аж слезы навернулись на глаза Калистрата от этой сцены: “Теперь заживем! Все будет хорошо! Надобно только сережки назад положить”. - подумал он, и прижав к себе большого теплого мурчащего кота, крепко заснул в своем гнезде под бревенчатым потолком.