Часть 2 - Рафаил

Жалкий выродок с уродливой личиной, коему суждено весь свой век прятаться в утробе замка и вздрагивать от всякого шороха - это я. При рождении мне дали имя Рафаил. Поскольку мне невозможно жить и трудиться среди обычных людей, я вынужден выбрать своей судьбой жизнь среди книг и прочих рукописей. Мне предстоит воссоздать детально мрачную историю нашего рода и переписать для будущего века каждую косточку, оставшуюся гнить в самых дальних подвалах  проклятого замка.
В день начала этих записей мне исполнилось двадцать пять лет. Я чувствую себя древним стариком, который вот-вот примет одинокую кончину и даже пастор откажется причастить меня в последний путь, сославшись на множественные дела.
Так же сегодня исполняется столько же лет моему родному брату Виктору, вылезшему из материнского лона на пол часа раньше. А я задержался в утробе не по своей воле, а потому, что на выходе растопырил чудовищные лапы и впился когтями во внутренности матери, тем самым чуть не лишив её жизни.
Мама сегодня утром заходила ко мне, принесла пирог из тыквы и пыталась поцеловать в голову в честь дня рождения. Я уворачивался и прятал лицо, по которому текли слёзы. С каждым годом мне всё труднее осознавать, что у такой красивой, почти идеальной женщины сын урод. А ведь она ни разу меня в этом не упрекнула - великая женщина с большим сердцем, храни её Бог.
Так получается, что в нашей семье (смешно звучит слово семья применительно ко мне, братьям и моим родителям) все важные даты легко запомнить, ведь они происходили с разрывом в пять, или десять лет. Так вот, Виктор уже пятнадцать лет как живёт в деревне, а моему младшему брату Луке - десять. Я слышу, как он бегает по коридорам и как поёт свои смешные песни про солнце и про железную дорогу, которую ни разу не видел. Лука очень красивый ребёнок, светловолосый и совершенно лишённый рудиментарных отклонений, коими изобилует моё уродливое тело. В этом плане мне повезло меньше всех и Бог сконцентрировал на мне всё уродство, не позволив окончательно принять ни одну из форм, предложенных судьбой и родителями. У Виктора тоже есть отклонения, но, когда он одет и не кривляется - его невозможно отличить от человека. У меня же всё гораздо хуже: даже если меня с головой укутать плотной тканью и просвета не оставить - выдаст корявая медвежья походка, люди так не передвигаются. А чтобы начать делать эти записи, мне пришлось много лет тренировать и приспосабливать свои окаменевшие пальцы под перо. Я встаю на значительном расстоянии от стола, на котором лежит лист бумаги, беру перо трясущейся лапой и пытаюсь написать предложение. В мою задачу входит не порвать лист острыми когтями и ближе подойти мне нет возможности - так называемое крыло, которое наверху заканчивается пальцами, по другому не изгибается. И вот такое положение я искал годами, извёл тонны бумаги прежде чем стало немного получаться не порвать лист и оставить на нём более менее разборчивую надпись.
Чем старше становится Лука, тем любопытнее. Начал забегать на мою часть покоев и дёргает ручки библиотечной двери. Я тут и скрываюсь днём. Понимаю, что когда-нибудь придётся показаться Луке, но мне очень страшно. Не представляю, как побороть собственное отвращение к себе. А про то, чтобы открыться другим людям - вообще не идёт и речи. Мама, кажется, не против, чтоб Лука познакомился со мной, но я совершенно не готов. Мои друзья и укрытие - это книги. У князя, которому изначально принадлежал этот замок, была собрана прекрасная библиотека в несколько тысяч книг. Помимо этого, вся княжеская семья много лет вела дневниковые записи и стеллаж рукописных тетрадей стал для меня особым наслаждением, позволив подружиться через сто лет с самим могущественным и мудрым князем, его великолепной женой и тремя умными детьми, две девушки погодки и младший мальчик, особенно полюбившийся мне через свои искренние размышления в дневнике.
Я поздно освоил чтение. Оно мне давалось так же непросто, как и письмо из-за особенности строения моих глаз и, как я думаю, специфики мозга. Общаясь с мамой я стал чётко понимать, что она структурирует свои мысли совершенно иным образом и это никак не зависит от уровня образования, или начитанности. Это мои врождённые особенности затронули и мозг. Я стараюсь искать положительные стороны в себе, например, я усидчивый и могу не отрываясь двое суток читать книгу, и это гарантирует полное погружение в написанное. Уверен, мало кто из людей так может. Ещё я усердный и иду до конца в своих намерениях, например, как это было с письмом. Бывали моменты, когда казалось ну совершенно невозможно приспособить эти чудовищные пальцы для держания пера, и отчаяние накатывало на меня. Но, кропотливые тренировки и многочасовое усердие дали свои плоды.
Вот, слышу, что Лука бежит за мамой вниз в столовую к завтраку. Сегодня солнечный день и, возможно, мать и сын будут играть в саду после еды.
Меня удивляет, как мама всё успевает, ведь на ней по сути целый замок, внушительный огород за ним и все мы, Лука, я и наш отец, мы полностью зависим от неё. Я совершенно не помогаю ни в какой деятельности, просто живу иждивенцем. Конечно, в свою очередь, я стараюсь потреблять минимально пищу и вообще не показываться на глаза. Например, к отцу в башню я не ходил уже семь лет. А мама говорит, что он сейчас всё чаще болеет. Почему-то мне страшно с ним встречаться. Так вот, а мама наша великая женщина, она успевает в этом балагане оставаться лёгкой и красивой. Это, конечно удивительно: в замке много картин и в книгах есть рисунки, но мама выглядит совершенно не хуже княжеской жены и девушек с картин, хоть род мамы и не знатный. Поэтому я и начал эти записи, чтоб принести хоть какую-то пользу и описать все важные события нашей необычной семьи. Описать жизнь нашего великого отца и его любви с матерью. Думаю начать повествование с последнего большого и страшного события, после которого отец начал болеть и больше не выходил из башни и, так же, после которого мама родила Луку.

Это было десять лет назад. Близилось пятнадцатилетие моё и Виктора. Уже пять лет прошло, как мама укрыла его в деревне у своих родителей, чтобы разгневанный отец не убил его. Виктор имел скверный характер и был жестоким ребёнком. Издевался и мучал меня в любое удобное время. Я не мог дать отпор, так как имел позднее развитие и к десяти годам был ещё сильно слаб и передвигался с трудом. А Виктор мог связать меня и оставить лежать в таком положении до вечера. А когда меня находила мама в луже собственной мочи, она плакала и гладила меня по голове, но никогда не ругала Виктора, просто просила не издеваться надо мной, и даже голоса не повышала. Также мой брат мучал меня не только делами, но и словами. Он ко мне обращался не по имени, а называя уродом. Урод, урод, урод, а ещё выродок. Я к этому привык и впитал в себя. Я знаю, что урод. А Виктор не мог успокоиться, он каждый день придумывал новые издевательства надо мной. Он не мог просто сидеть на одном месте. И это его подвело, вкупе с любопытством. В те годы мы беспрепятственно заходили в башню отца и он ещё был крепок и полон сил. Но в один день Виктор спрятался в нишу в отцовской башне и стал свидетелем соития родителей. А этот процесс был не частым, но всегда громким и пугающим нас, к тому же после него мама некоторое время болела. Так вот, Виктор наблюдал из-за угла за тем, что происходит в этот роковой момент, и, видимо, не выдержав зрелища, выскочил и понёсся прочь из комнаты. А разъярённый отец бросился за ним, ведь нам даже мама говорила, что нельзя наблюдать за отцом, когда он этого не знает, ибо его это очень расстраивает. Но слово расстраивает тут имеет, видимо, смягчённый контекст. Его это не просто расстраивает, он готов за это убивать даже собственных детей. Помню тот момент: я услышал грохот по лестнице в родительской части, а потом раздался крик отца, до этого я никогда не слышал такого. Первая мысль была, что на замок напали, мама рассказывала, что раньше подобное случалось и отец всегда побеждал нападавших. Но, когда я высунулся из библиотеки, то увидел, как по лестнице сбежал испуганный Виктор, а за ним прыжками гнался папа, ломая перила и срывая картины со стен. Я тогда тоже спрятался, на всякий случай.
Больше я Виктора не видел. Нет, отцу не удалось его поймать, он всё же ускользнул, а ночью мама тайно отправила своего сына в деревню. Она написала длинное письмо своим родителям в котором просила приютить у себя её сына и полюбить его, так как это их внук.
Виктор благополучно добрался до дома своих бабушки и дедушки и тем пришлось принять этого высокого, тощего ребёнка с чёрными глазами, злобно рыскающими из под лба, и крадущейся походкой, как у ночного зверя, выслеживающего свою жертву, чтобы напасть сзади, вцепиться острыми зубами в шею и не разжимать челюсти, пока из добычи не вытечет вся кровь и она не ослабеет окончательно.
Теперь всё внимание мамы досталось мне. Не скажу, что я мог отвечать ей благодарностью, скорее наоборот, мне хотелось, чтоб меня не трогали и не смущали вниманием. А отсутствие брата Виктора меня даже не расстроило. Мне стало свободнее жить и пропала необходимость ждать подвоха, или каких либо издевательств. Я быстро забыл про Виктора и смог полностью погрузиться в чтение книг и тренировки по владению пером и бумагой. Ещё в те годы меня стала занимать религия. Книга, в которой содержались апокрифические евангелия, перевернула моё звериное сознание в сторону превращения из животного в человека, в личность, которая тоже достойна жизни в этом мире, жизни под божьим покровительством и в служении ему. Где-то глубоко в своих фантазиях, я сравнивал Христа со своим отцом. Почему-то мне казалось, что жизнь отца - это тоже путь некой проповеди всем людям, путь борьбы и определённой миссии. И так же, как Христос, отец не признан и поруган людьми, отвергнут и ненавидим. Правда только отец мой карает обидчиков молниеносно, а не угрожает расправой над грешниками в грядущей жизни. Карма настигает здесь и сейчас, не надо дожидаться долгие годы. А в остальном папа такой же праведник и путь его чист. Чтобы это понять, надо иметь душу хрустальную, очищенную от скверны помыслов и предрассудков. Прими и полюби отца моего таким, каков он есть и ты станешь праведником в тот миг и спадёт с сердца твоего пелена греха. Так стала святой моя мать. Жизнь её чистый подвиг и великое служение. Мама единственная, кто в этом мире любит искренне моего отца и он стал ей больше чем муж, он является её хранителем и наставником. И пусть я и Виктор будем уродливыми плодами их любви, сомневаться в искренности их чувств друг к другу не приходится.
То, что я был бесполнзен в качестве помощника по дому и хозяйству уже упоминалось выше. Меня это мучило и всякий раз мне стыдно было смотреть матери в глаза, ведь она никогда не жаловалась и ни разу не упрекнула никого из нас, а даже наоборот - подбадривала, чтоб мы не впадали в трагизм и не становились мрачными, как стены этого замка. Милая мама, врывалась ко мне в библиотеку, словно вносимая весенним ветром, радостно смеялась, трепала меня по голове и рассказывала, что они сегодня всё утро болтали с отцом обо мне, о том насколько я умён и трудолюбив, ведь сам научился держать перо и скоро стану писателем. А я действительно хотел бы стать писателем, чтоб однажды, через несколько веков кто-то такой же одинокий, как я отыскал на полках старинной библиотеки ветхую книгу моего авторства и погрузился в чтение моих историй. Но, это только мечты, как и мечты о полёте, ведь жалкое подобие крыльев волочится по полу, как и мои писательские попытки. Возвращаясь к маме - я удивляюсь её жизнелюбию и неиссякаемой энергии. Думаю, что отец тоже восхищается и благодарит её.
Помню, в день моего двенадцатилетия мама повела меня в башню к отцу. До этого я видел папу два года назад, когда он спрыгивал по лестнице в погоне за Виктором, и вид его был страшен. Мне часто снилось, что отец так гонится за мной, а я не могу быстро бежать и стараюсь что есть силы, но папа всё ближе, он страшно кричит и, когда его когти впиваюися мне в плечо - я просыпался от собственного крика в слезах и на мокрой простыне. И вот мама решила устроить нам встречу и я, сказать честно, очень волновался. Мама помогла мне умыться и причесать волосы, мы подобрали и натянули на меня лучшую одежду, которую мама смогла перешить из княжеских нарядов, лапы обмотали полосами красного бархата, нарезанного с торжественных занавесок и мы пошли в родительскую часть замка.
Отец ждал меня и резко повернулся, а я опустил голову и был готов вот-вот разрыдаться сам не понимая от чего. Энергия от моего родителя исходила великая и дышать мне было тяжело.
Папа тоже был вымыт и чист, а его обиталище поражало своим порядком и приятным запахом; мама тут убиралась каждый день. Отец не нуждался в одеждах, без них он был естественен. Густая жёсткая шерсть являлась его одеянием. Но взгляд мой невольно падал ему между ног, ибо член отца был велик. Хоть я и не испытываю желаний и чувств связанных с плотскими отношениями, меня страшат как человеческие женщины, так и самки любых животных, но при виде отцовского фаллоса, я понимаю, что в этом мире есть ещё неведомая для меня движущая сила и, возможно, этот орган на мохнатом теле папы является мостом в отношениях между родителями. Мама заметила мой смущённый взгляд и тоже покраснела, но продолжила меня подталкивать к отцу.
Он обнюхал меня, долго и внимательно, прислонил мокрый нос к моей щеке, оставив след. Папа поднял руку и из-за спины раскрылось, как наступающая ночь, огромное крыло, которым он обвил меня за плечи и прижал к своей груди. Почему-то я заплакал. Также я поцарапал лицо о его твёрдую как щётка шерсть и боялся коснуться его члена, ведь он маячил совсем рядом, как отдельный организм с самосознанием.
Мама понимала, что эти встречи травмируют меня, но периодически их устраивала и я благодарен ей, что ни так часто.

А, когда мне исполнилось пятнадцать лет, мама решила проведать Виктора. Не представляю даже, как ей удалось убедить отца, чтобы он не препятствовал её путешествию в дервню к родителям. Это поистине могло плохо закончиться и мама в том числе должна была это учитывать, понимая то, что в каждой деревенской семье ещё жива память о родственниках, погибших в лапах "ужасного крылана", как они называли папу.
Мама отправилась ранним утром и пообещала вернуться к следующему утру. Я впервые остался в замке один на один с отцом и неизвестная до тех пор тоска расставания с матерью резанула мне сердце. В воспалённом мозгу моём рождались страшные сцены, будто маму по дороге убьют и она будет лежать в овраге голая. Либо жители деревни привяжут маму к столбу в центре площади и подожгут, а мама будет голая и станет кричать от боли.
Эти мучительные фантазии терзали меня до самого прихода мамы на следующее утро. Она вернулась живая и, кажется невредимая, но через пол часа после её прихода, многое изменилось. Начну рассказ с того, что ожидало её в деревне.
Мама отправилась верхом на лошади и крестьяне стали попадаться уже на подъезде к деревне. Кто работал в поле - выпрямлялись от земли и провожали маму долгим тревожным взглядом. Одну семью мама узнала и махнула женщине, постаревшей, но узнаваемой, а та стояла, как обездвиженная и молча смотрела на маму.
Пока лошадь дошла до первых домов, в деревне уже знали, что едет необычный гость и народ стал толпиться вдоль улицы. Все оставили свои дела и глазели на маму, которая уже не хотела никому махать, а желала побыстрее добраться до дома родителей и скрыться с глаз.

Когда я представляю этот коридор из людей и как мама едет на низенькой лошади, мне хочется думать, что люди застилают землю пальмовыми ветвями. Но они этого не планировали делать, да и пальмы в наших краях не растут.
Вот показался дом, в котором выросла мама и сердце у неё забилось часто. Всегда ровный и высокий забор теперь был редким и гнилым, как зубы во рту старика, а дом одним боком стал зарываться в землю. На крыльце уже стояли ссутулившиеся и поседевшие родители мамы, дедушка Видан и бабушка Лакаша.
За пятнадцать лет с последней встречи в доме и рядом с ним ничего не изменилось, только всё сильно обветшало, как и сами жители его. В тот день, когда Лена улетела из деревни верхом на огромном чудовище, жизнь её родителей словно остекленела и замерла. Они перестали работать и чем-либо интересоваться. Видан бросил проповедовать и в основном пил брагу и молчал угрюмо. Лакаша из красивой пышной бабы в один год стала дряхлой старухой, растрёпанная бродила по деревне и спрашивала у соседей - не у них ли Лена?
Когда через десять лет люди привели им чумазого мальчика с запиской от дочери, они, вроде бы, встрепенулись на какое-то время, будто жизнь снова коснулась их и внезапный внук принёс с собой из замка память о чем-то далёком и чистом.
Они поселили Виктора у себя и попытались сразу окутать его заботой и любовью, но в скором времени поняли, что у них не получается полюбить этого странного дикого мальчишку со звериным характером, да и он не собирается открывать своё холодное сердце бабушке и дедушке.
Виктор днём чаще всего сидел в своей комнате, а выходил ближе к ночи, когда Видан и Лакаша уже укладывались. Он начинал лазить по всем полкам и ящикам, нюхать вещи и предметы, а когда наступала ночь, куда-то уходил и не реагировал на мольбы остаться и не бродить ночами. Возвращался под утро в грязи, в ссадинах на лице и теле.
В это же время по всей деревне стали пропадать у людей то куры, то козлёнок, то кадушка с соленьями из погреба. По немногу, по чуть-чуть, но когда пропажи коснулись каждой семьи, люди стали дежурить по ночам и объявили награду за поимку дерзкого воришки. Хотя многие сразу подумали на Виктора, ибо пропажи начались с его появлением в деревне, да и внешность его наталкивала людей только на плохие мысли о нём. А в темноте его легко можно было принять за зверька, шакала, или лисицу.
В деревне тогда уже несколько лет как появились у некоторых мужиков ружья и их обладатели говорили, что без зазрения совести пристрелят лисьего выродка на месте преступления, пусть только попадётся.
И Виктор попался. Но немного иначе: в лесу наткнулись на его шалаш, который он соорудил из веток и куда сносил всё наворованное добро. Мужики возвращались за полночь с рыбалки и увидели маленький костерок в чаще, едва заметный. Они тихо подкрались и кровь у них похолодела, когда увидели мальчишку, который присосался к шее умирающего козлёнка и из разгрызанной вены пьёт кровь.
Его тогда связали и волокли прямо по земле до деревни. А он не издал ни звука, просто смотрел ненавидящим взглядом на своих обидчиков. Люди собрались на площади сонные и злые, тыкали лампами и факелами Виктору в лицо, плевали на него и предлагали убить выродка. Вперёд вышел старый, но гордый Видан, поднял внука на руки и молча понёс в дом. Никто не смог ничего возразить, хотя до этого почти все кричали об убийстве ребёнка.
После этого Виктор стал лучше относиться к своим родственникам, прекратил так явно нарушать порядки деревни и тихо копил в себе ненависть ко всем вокруг. Он мечтал отомстить. Причём отомстить сразу всем и сразу за всё. Сам для себя Виктор не до конца ответил за что он хочет мстить, но злобы в нём было столько, что кажется хватит на весь мир. Пока он обдумывал план мести, страдали соседские кошки и собаки, Виктор временно отыгрывался на беззащитных животных и заслужил репутацию живодёра и ненависть всех соседей. Мальчишки его возраста сначала пытались усмирить Виктора и показать, что он тут чужак и выродок дьявола, но их попытки провалились при первой стычке, в которой тощий и длинный Виктор вцепился зубами в плечо самого сильного из банды деревенских детей, и не разжимал зубы, пока тот не заплакал и взмолился отпустить. Виктор, конечно же хотел укусить за лицо, но в сутолоке смог только за плечо. Больше никто с ним не связывался и не пытался что-то доказать.
В такой борьбе и взаимной нелюбви прошло пять лет. В один из дней дверь в комнату открыл Видан и сказал, что, кажется, Лена, мать Виктора едет сюда. Уже через несколько минут Виктор бежал в лес с самой большой скоростью, на какую был способен.
На колени перед дочерью Видан упал, когда она уже вошла в дом. На глазах соседей этого делать было нельзя. Лакаша всё улыбалась во весь беззубый рот и взмахивала руками, а глаза оставались мутными и отрешёнными, словно она и не узнала дочь. Лена спокойно обняла их и поцеловала каждого в голову. Она не держала зла на родителей и смогла их простить, ведь, как это ни странно, она была счастлива со своим лисом. Старикам Лена даже не пыталась это объяснить. Для них было счастьем, что дочка осталась жива.
Отец сказал, что искать Виктора бесполезно, ткже как и удержать на одном месте, и, он обязательно вернётся, когда сам захочет.
По деревенской традиции решили накрыть стол и открыть дверь дома, ведь некоторые соседи с приезда Лены так и не отходили от покосившегося Виданова забора, стояли и бурно обсуждали свежую новость. И люди стали охотно заходить в гости, приносили с собой кто еду, кто брагу, некоторые даже подарки Лене несли, платок головной, или салфетку, что сами сделали. Через несколько часов народу в доме набилось больше, чем он мог вместить и те, кто успел наглазеться на Лену, выпить, закусить и выведать что-нибудь про лиса, вываливались во двор и продолжали выпивать там и досочинять сплетни.
Был среди гостей и первый ухажёр Лены, белокурый Лут, плотника сын, тот самый который порывался кинуться на лиса, когда Видан отдавал в жертву Лену. Лут стал ещё красивее с тех пор. Он всё был холост и рассматривал Лену дерзко и внимательно, а в зубах крутил стебель колоска, как обычно делают дерзкие. Лена один раз прямо посмотрела в его глаза, кивнула приветствуя, и больше старалась не смотреть в его сторону.
Когда начало темнеть, народ уже был в основе своей пьян и все внезапно полюбили Лену и стали усиленно петь ей хвалебные речи, обнимать её и целовать руки, а одна баба даже зарыдала, упала Лене в ноги и стала их целовать, умывая слезами. Бабу вытащили из дома и швырнули в кусты. Она тут же уснула. А люди кричали, что Лена их спасительница, что взяла на себя погибель деревни и сама пострадала за всех и теперь деревня в неоплатном долгу и век будут боженьку молить о Лене, о детках её, о муже порядочном и о многом, чего только душенька пожелает. Понятно, что люди уже стали заговариваться под воздействием бражки.
Видан с Лакашей сидели рядом с Леной и только успевали кланяться соседям, да благодарить за тёплые слова. Поговорить нормально с дочкой им ещё не удалось и они совершенно ничего не знали чем и как живёт Лена.
Когда свечерело и в доме было накурено так сильно, что дым не выходил даже со сквозьняком, решили все выйти на двор, к тому же там уже играл гусляр и кто-то танцевал. Возле Лены оказался Лут и взял бывшую возлюбленную под локоть. Вышли вместе и хмельные решили прогуляться, как старые друзья. Лут аккуратно и ненавязчиво вытаскивал из Лены информацию, вспоминал, как они сладко проводили время пятнадцать лет назад. Вспоминал в подробностях и красках, которые тут же отражались на красивом лице у молодой женщины в виде румянца. Она смущалась и робела, но продолжала идти с хитрым Лутом.
Когда они дошли до конца деревни и оказались среди нежилых построек, Лена повернула было назад к дому, но Лут обнял её крепко за талию и прижал к стене амбара. Лена поняла, какую глупость совершила, пойдя на прогулку со своим бывшим. Она умоляла Лута не делать глупостей, ведь это навлечёт беду на всех, но сын плотника уже не мог остановиться и повалил несчастную девицу между сараев.
Было совсем не больно. Было никак. Ничто не могло сравниться с её мужем, не чем нельзя было заменить то больное наслаждение, которое мог дать только её любимый граф лис. А Лут пыхтел и возился где-то там, далеко. Она, конечно же была слабее и через короткое время перестала сопротивляться и просто ждала. Лена запрокинула голову и стала думать, что не сможет утаить это от мужа, он учует. Ей только от этого становилось страшно, а не от того, что сейчас с ней происходило. Основной источник её чувств и эмоций, таких как страх, любовь и прочее - был лис.
Размышляя об этом, она почувствовала, что за ней наблюдают и это не Лут. Лена увидела за сараем тень в лунном свете и пару острых глаз упёршихся в неё. Это был Виктор. Он всю дорогу шёл за ними, а теперь стоял и смотрел, как насилуют его мать. При подобных обстоятельствах Лена и Виктор виделись последний раз, когда он пробрался в родительскую часть замка и наблюдал их соитие. Лена крикнула "Виктор", повернулась к гадкому Луту, стала спихивать его с себя. Тот всё не слезал, она шлёпала его по лицу и плечам, снова повернулась к сыну, но Виктора там уже не было.
До рассвета Лена сидела с отцом и утешала его. Гости разошлись, мать давно спала, а отец сокрушался о прошлом и всё просил прощения у дочки. Лут убежал, сразу, как закончил и Лена пока решила не переживать о произошедшем, её больше тревожило, что Виктор снова видел падение матери. Зная характер сына, Лена уже не надеялась, что он придёт проститься с ней. Он и не пришёл.
Видан подсадил дочь в седло и перекрестил в путь. Солнце только начинало подкрашивать горизонт. Лена возвращалась к своему графу. Когда деревня осталась сзади, её захлестнул страх перед встречей с мужем, ведь он наверняка учует запах чужого и не сможет этого простить. Представить, как себя поведёт граф, было невозможно. Лена дрожала от ужаса. Она мысленно уже простилась с жизнью.
Было ещё темно, когда я поковылял к главным воротам замка встречать маму. Она приехала только к полудню. Бледная и тревожная, она улыбалась рассеянно, прижала меня к себе и сказала, что очень соскучилась и больше меня не оставит никогда. Я обнимал маму очень аккуратно, чтоб не поцарапать когтями. Солнце ярко светило и мама была очень красивая.
Она помогла мне подняться в библиотеку и пошла к отцу. Не знаю, что у них произошло и как лис всё понял, но через короткое время я услышал страшный протяжный вой от которого завибрировали стены и внутри меня всё похолодело. Долгие годы отец не покидал замка, а если вылетал размяться, то кружил над крышами башен и княжеским садом, дальше не летал. А сейчас он длинными рывками выпрыгнул из ворот и взмыл вверх, продолжая яростно кричать. И это поистине было страшно.
Я бросился к лестнице, по дороге споткнулся, упал, дальше пополз; я кричал "мама", мне казалось, что отец мог приченить ей боль, но она живая и целая только смотрела вслед выскочившему на улицу крылану и плакала.
Крестьяне в поле задрали головы, когда на землю легла тень. Лис на лету схватил бабу и мужика и уже в воздухе откусил им поочерёдно головы, разжал лапы и тела с высоты рухнули на дорогу, как два мешка с землёй.
У торговой лавки на площади было больше всего людей и лис с криком вонзился в эту толпу. Стал топтать, рвать и грызть всех, кто не успел бежать. Тела со злостью отшвыривал. Люди к этому не были готовы, пятнадцать лет спокойной жизни отрафировали в них ожидание крылатой опасности. Они стали прятать детей и продукты. У большинства в домах были вырыты подвалы ещё их дедами и крестьяне прыгали в них, толкали друг друга.
А лис ,растопырив каменные крылья, прыгал по центральной улице, когтями вырывал оконные рамы и валил заборы. Замешкавшихся людей настигал в один скачок и разрывал, как хлебную лепёшку, с хрустом и стоном. Попадались и дети. Они разрывались легче, чем мужики, или старые бабы.
У кого были ружья, а таких мужиков было в деревне семеро, начали стрелять из укрытий. С разных сторон слышались пороховые хлопки и крылан сначала не понял, что происходит, ему ярость и кровь затуманили глаза. А когда горячей волной обожгло ему щёку и подобная боль охватила уже в третий раз, он понял, что ему тоже угрожает опасность. Это разозлило его ещё больше и он встал во весь рост и зарычал со всей мощью. Это был действительно пугающий крик одновременно грозный и пронзительный, у спрятавшихся внутри всё содрогнулось и они крепче прижали к себе детей. А крылан выскочил в сторону выстрелов и помчался туда, ломая по дороге крыши домов.
Виктор всю ночь и утро просидел в саду у плотникова дома, где жил Лут. Когда кричащие люди побежали по дороге мимо дома, Виктор выскочил из-за кустов, где сидел и посмотрел на небо. Крик отца заставил его улыбнуться. Мимо два мужика пронесли бабу с разорванным пузом и кишки волочились по земле. Виктор проводил их взглядом. Он всё это время караулил спящего Лута, чтоб убить. Он представлял, как перережет ему горло и отрежет оба уха, как он делал у ворованных поросят. Но Виктор ни разу не убивал людей, поэтому ему было страшно и он никак не решался ворваться в дом, хоть сам плотник уже давно ушёл на работу. А увидев разорванный живот, он срочно захотел мести и крови, к тому же отец был рядом, Виктор был под защитой.
Выстрелы разбудили Лута и он совершенно голый с опухшим от сна и пьянства лицом, выскочил на крыльцо. Люди кричали, что лис, лис напал на деревню и Лут услышал со стороны площади дикий рёв. Он быстро сообразил, что надо прятаться и бросился в глубь сада, где была землянка с картошкой и другими овощами. Он забыл от страха, что дверь землянки была на замке. Лут стал тянуть за дверной откос, чтоб отодвинуть дверь с рамой целиком и забраться внутрь. В поясницу больно вонзилось что-то острое, Лут вскрикнул от боли. Сзади с ножом стоял Виктор и тяжело дышал, выпучив злые глаза. Лут ударил его кулаком по голове, а ногой выбил нож из руки. Виктор от удара сделал два шага назад и присел. Низ спины у Лута горел от боли, он в злости на этого гадёныша размахнулся ногой, чтоб дать Виктору по лицу, но тело не послушалось его и он оступился, упал на одно колено. Виктор зарычал и прыгнул Луту на шею, зубами вцепился с правой стороны и оторвал большой кусок, кровь хлестанула во все стороны. Лут закричал и стал кулаками дубасить мальчишку по бокам. Схватил его за волосы и попытался отодрать от своей шеи, но так стало ещё больней, ведь Виктор впился глубоко в мясо и намертво сжал зубы. Эта борьба длилась довольно долго, Лут поднимался на ноги, потом вместе с Виктором падал на землю, кричал и царапал длинное тощее тело, повисшее зубами на его шее. Виктору было больно и он страшно устал, но перед глазами у негостояло лицо матери, а сверху на ней этот ненавистный плотников сын. И зубы его сжимались сильней. Потом Лут затих. Обмяк и замер. Виктор лежал придавлен сверху тяжёлым телом и ему на лицо и в рот текла горячая кровь. Он хотел пить и стал пить кровь. Но она не утоляла жажду, а больше насыщала, как пища. Потом с трудом вылез, нашёл свой нож и, хромая, медленно скрылся за домами.
Граф лис не смог приземлиться на лапы, а рухнул у ворот замка и протащился по земле. Мама выбежала и увидела мужа в плачевном состоянии. Он был почти полностью перемазан кровью, тело и крылья были усеяны отверстиями разного диаметра, некоторые оголяли мясо. Одно крыло было сильно повреждено, возможно даже переломано, потому что лис не мог его сложить, оно торчало в сторону и подрагивало само собой, будто в конвульсии. Я видел с лестницы второго этажа, как мама помогает отцу добраться до своей комнаты, а крылан со здавленным стоном тащит через входное фойе свои великие крылья и две густые красные полосы остаются за ним.
Мелкие лисы кружились великим хороводом над нашим домом два дня. Всё это время отец находился в пограничном состоянии между смертью и жизнью. Ему не хватило сил, чтоб взлететь на перекладину в башне, поэтому он остался лежать на перине, а мама вытаскивала из него десятки пуль и дробинок. Лисицы долбились в окно и двери, кричали дикими голосами, мама думала, что они хотят напасть. Но когда они разбили окно и влетели внутрь, она увидела удтвительную картину: лисы вновь облепили тело своего хозяина и стали вылизывать ему раны и залеплять их зелёной отрыжкой. Сотни лис укрыли тело великого крылана своими крыльями и вновь, как много десятилетий назад, выхаживали его, согревали и питали. Мама не знала сколько это продлится и эти дни сидела со мной в библиотеке. Больше молчала, была рассеянна и подавлена. Я даже пытался немного её веселить, но мне это не удавалось. Она спускалась к отцу, проверяла дышит ли он и снова возвращалась ко мне, брала на угад книгу с полки и листала, смотря сквозь страницы.
Отец выжил. Через тни дня он перевернулся резко на другой бок и задавил несколько лис, гревших его. Но этого как будто никто не заметил и лисицы облепили ему освободившуюся сторону и стали чистить раны там.
У мамы стал расти живот, словно арбуз на бахче. Мне она ничего не объясняла и всё в нашем замке было как и прежде, словно её беременность обыденное явление, как закат солнца, например.
Отец выздоравливал и уже мог повисать на башенной перекладине, своём любимом месте. Если аккуратно заглянуть в дверь отцовской башни, взгляд сначала упирается во мрак, когда глаза начинают привыкать, можно увидеть под потолком папу. Когда он спит, то похож на огромный кожаный мешок, набитый костями и кусками разных животных, коров, лошадей, больших лисиц. Такое впечатление происходит от того, что он укутывает себя вокруг своими великими крылами и кожа их оголяется и натягивается. Отец спит крепко, особенно теперь, когда в него так много стреляли.; ; ; ; ; ; Примерно представляя себе историю прошлых стычек графа лиса с деревенскими жителями, я был уверен, что в ближайшее время в замок ворвуться разъярённые крестьяне и начнут нас убивать за то, что крылан вновь напал на них; при этом отец не сможет нас защитить, ведь очень болен. Я отыскал набор старинных, уже ржавеющих сабель и несколько раз взмахнул, словно отбиваюсь от врагов, но сабля выпала из моих слабых лап. Мне было страшно.
Крестьяне не пришли через день, и через месяц и через девять месяцев не пришли, когда мама рожала Луку.

Отец продолжал спать вниз головой, даже когда мама кричала на весь дом. Я затыкал уши, но всё равно слышал этот отчаянный крик и не знал чем помочь.
Когда в окна стали биться мелкие лисы, а мамин вой не прекращался, я проковылял до парадных дверей и с великим трудом их распахнул. Лисицы хлынули в дом и влетели в комнату, где рожала мама. Мне было жутко даже представлять, что там делали эти лисицы, но мама перестала кричать; вместо неё вскоре закричал ребёнок, пронзительно, как лисица. Я грохнулся на колени и стал молиться Богу, чтоб только этот малыш не был похож на меня, чтоб у него была другая судьба, чем навечно стать заложником своего уродства в этом проклятом замке на крови.
Мои молитвы услышал Бог - родился маленький ангел. Когда лисицы с шумом вылетели в окно, я сорвал в саду несколько синих цветов и пришёл в комнату к маме. Она была очень красивой. Сидела на кровати поджав ноги и смотрела на маленькое тело, уже плотно замотанное в простыню, а глаза у неё были красными от слёз - конечно от счастья плакала. Ведь малыш был настоящим чудом - чистое белое личико и длинные светлые волосы, а глаза голубые. Я сосредоточенно всматривался в малыша, мама поняля моё волнение и освободила сначала его ручки, потом ножки, показала мне. Я внимательно проследил от кончиков пальцев и до подмышек, также изучил ножки - дефектов не увидел; ни крыльев, ни уродливых когтистых лап, ничего этого не было и я выдохнул с облегчением. Мама обняла меня и я поспешил уйти, благодаря Бога по пути.
Для себя я выбрал путь затворника. Мама противилась и умоляла меня не брать на себя такой крест. Но как она могла меня понять? Моим злейшим врагом было зеркало. Малыш не должен был жить среди уродов. Я также настоятельно рекомендовал маме не знакомить Луку с отцом. Но тут, я, видимо, перебрал со своими полномочиями, потому что мама наградила меня длинным туманным взглядом, но ничего не сказала, и это короткое недопонимание помогло мне окончательно укрепиться в решении закрыться от мира в своей части замка с библиотекой и только изредка принимать от мамы хлеб и воду. Я решил посвятить свою жизнь книгам и письму. План пока был туманный, но я преисполнился решимости.
Эти десять лет добровольного отшельничества я провёл в упорном труде: прочитал несколько тысяч книг и научился разборчиво писать, при этом более менее понятно выражая свои мысли. И все эти годы мне удавалось забывать о том, кто я такой и почему я заперся в библиотеке. Я не вспоминал о своей внешности, а когда перо несколько часов не выпадало из лапы и послушно выводило буквы и целые предложения - рассветы и закаты пролетали за окном, как минуты. Возможно, я даже бывал счастлив, но это не точно. Книги переносили меня в иные миры и другие реальности, в которых я был обычным человеком с руками и ногами, у меня была приятная улыбка и уверенный хрипловатый голос. Мечтать было легко. Из тех миров не хотелось возвращаться. Но в последнее время Лука стал всё чаще дёргать дверную ручку библиотеки. Мама уже не могла сдержать его и он бегал по всему замку. Однажды, мама оттащила его, когда тот тыкал палкой в спящего отца. Постаралась объяснить, что этого лучше не делать, но не упомянула, что папа может разорвать Луку на несколько частей. Такой уж у него нрав.
Мне кажется, мальчишка начал понимать, что в замке живёт кто-то ещё. Возможно, он заметил меня, когда я забирал поднос с хлебом и кувшин с водой, а, может, мама ему что-нибудь рассказала. В общем, я стал выпадать из мира своих фантазий и всё чаще думать о семье. Мама, хоть и казалась мне всё такой же молодой и лёгкой, но я понимал, что она тащит на себе огромный замок с его сказочными обитателями и это, наверное, очень тяжело. За отцом теперь надо было гораздо больше ухаживать, он сильно постарел после последних ранений: шерсть потускнела и даже стала белеть в некоторых местах, он сильно похудел и всё больше спал. Мама его мыла и кормила с рук. Но его страсть просыпалась не смотря ни на что и периодически маме приходилось исполнять и эту повинность.
Лука однажды увидел, как мама спускается в подвал по лестнице, при этом идёт медленно, держится одной рукой за живот, другой за стену и платье её перемазано кровью. Бедный малыш сильно испугался. Мама утешила его, что просто у неё болит живот, а кровь куриная, она зарезала птицу к обеду.

А на прошлой неделе случилось то, чего я так сильно боялся и от чего прятался все эти годы: забирая хлеб и воду, я не закрыл библиотеку на засов. Это я понял, когда стоял у своего привычного стола и записывал в дневник мысли. Дверь в библиотеку резко распахнулась и на пороге встал Лука. Он увидел меня, и от неожиданности раскрыл рот и выпучил глаза, а я от страха зашипел, как шипят все отвратительные лисицы. Лука с криком убежал, а я бросился закрывать дверь.
До самого вечера мне не удалось сосредоточиться на книге, перо выпадало из пальцев. Я праздно бродил по библиотеке и тревожно размышлял, что теперь моя спокойная жизнь отшельника не будет прежней, что я рассекречен и обезаружен. Ребёнок не способен справиться со своим любопытством и мне придётся идти с ним на контакт. А как же мои книги? Мне жалко расставаться со своим уединением.
Когда за окнами было темно, в дверь постучала мама - я открыл. Оказывается, днём Лука забросал её вопросами про меня. Когда прошёл первый прилив страха, он захотел снова бежать в библиотеку и знакомиться со мной, но мама, хвала этой мудрой женщине, отговорила его. Она рассказала мальчишке, что дядя, которого он случайно увидел в библиотеке - это его брат, который очень много работает и пишет книгу; что сейчас ему не надо мешать, но скоро Лука сможет познакомиться со мной. Ей, конечно же, пришлось так сказать, ведь мальчик взрослеет и многое начинает замечать и понимать; дальше прятаться будет всё сложнее и обязательно настал бы такой день, как сегодня, в который братья встретились. Я соглашался с мамой, она несомненно была права. Но я не понимал, как смогу нормально общаться с человеческим ребёнком. Мама была единственным человеком, которого я мог подпустить к себе без опаски. А других людей я вовсе никогда и не видел, разве что на рисунках в книга и старых картинах.
Умение убеждать быстро и спокойно досталось маме от дедушки Видана, как она сама утверждала. Я согласился, что придётся знакомиться с Лукой, но умолял отсрочить немного эту дату, чтоб мне подготовиться и собраться с духом.
Несколько дней подряд я в ужасе от предстоящего знакомства как обезумевший читал подряд все книги, которые, как мне казалось, могли поспособствовать общению с Лукой. В ход шли сказки разных народов мира, педагогические труды строгих учителей и прочих мудрецов. В очередной раз перечитал житие всятого мучиника Серафима Масокского, которого загрызли дикие пустынные лисицы и после его смерти на месте, где он был убит, выросло большое финиковое дерево в форме креста. За годы моего погружения в книги и работу над собой, у меня развилась способность думать самостоятельно и не воспринимать слепо на веру всё написанное в книгах, как делал в самом начале, ещё учась читать. Не думаю, что финиковое дерево было в форме креста, хотя, знать на верняка - нет возможности.
На третий день, я решил - будь что будет и выставил за дверь своей библиотеки фигурку бумажного человечка с крыльями, которого я сам кропотливо сделал по схеме, описанной в одной забавной книге для развития детей и их родителей. Сам я сидел за закрытой дверью и слушал, как братик увидел фигурку, взял в руки, внимательно изучил, издал радостный крик и понёсся показывать маме бумажного человечка, которого можно было запустить с лестницы второго этажа и тот спланирует вниз.
Мы познакомились. Мне было сложно. А сейчас, когда я снова остался в библиотеке один и пишу эти строчки - я улыбаюсь. Возможно, я счастлив, но пока не уверен. Мама за руку ввела Луку в мир книг и пыли, я стоял в центре библиотеки с опущенной головой и словно ждал удара. Сквозь гул крови в ушах разобрал как мама произнесла моё имя. Рафаил - действительно красиво звучит. Такое имя должен носить достойный человек, а меня можно просто называть "урод", или "выродок", как угодно. Мама представила мне Луку, моего брата, прекрасного чистого мальчика за которым я тайно наблюдал много лет и радовался, что в этом мрачном месте живёт настоящий ангел. Я кивнул еле заметно и снова спрятал глаза. А Лука стал меня рассматривать и даже трогать. Посыпались вопросы: "а что это такое?", "а почему Рафаил такой?", "а почему он не летает, если есть крылья?" и множество подобных. Мне хотелось умереть со стыда за себя. Мама деликатно отвечала на вопросы, а я старался не шевилиться, чтоб не заметили, что я существую. Потом Лука сказал, что ему очень нравится Рафаил, нравится его комната с книгами и нравятся его красивые крылья. И я не ослышался, потому что он несколько раз сказал, что у меня красивые крылья и что Лука хотел бы иметь себе такие.
Как смог вежливо кивнул маме и натужно улыбнулся брату и рухнул на кушетку, когда они вышли, без сил. "Красивые крылья, красивые крылья" - вертелась фраза в голове. Поверить было невозможно, что про меня сказали, что у меня что-то красивое. Я читал, что дети всегда говорят правду, им нет смысла врать. Значит, ему действительно понравились мои крылья.
За дальним стеллажом за ненадобностью было задвинуто зеркало. Я его вытащил, протёр от пыли и раскинул в отражении крылья. Они были широкие, но кожа между суставов была отрафирована и висела, как оборванная штора. Картина была жалкая и убогая. На что я надеялся - непонятно.

В это же самое время Виктор смотрел на себя в зеркало. Он жил в покосившемся доме с заколоченными окнами у самого леса. Лампа коптила и горела тускло, а зеркало было расколотым и мутным. Голый Виктор поднял одну руку, а второй провёл по дряблой перепонке между локтем и грудью. Эти недоразвитые крылья были его позором и тайной. Полное отсутствие члена делало его похожим на гигантского муравья, который встал на задние лапы и рассматривает себя в зеркало. Виктор ненавидел своё отражение также, как и всех вокруг. Сегодня он принял решение наведаться в замок.

От волнения, только на следующий день я спросил у мамы, почему на Луке постоянно надеты тугие штаны на нескольких ремнях. Ответ был странный, но логичный. Оказалось, что Лука, когда волнуется, чешет пах и может причинить себе боль, расчесав до крови. Поэтому маме приходится надевать ему даже на ночь жёсткие панталоны и постоянно приглядывать за ним. Хорошо, ответ понятен.
А ночью произошло нечто странное: в окна бились летучие лисицы и пытались попасть в замок. Я слышал стук в окно, и то, как отец протяжно вскрикнул среди ночи во сне, а потом снова затих. Особого значения этому я не придал и тоже погрузился в сон. Но, оказалось, что лисицы бились во все окна, а к Луке в комнату даже залетела одна. И тут же умерла. Мама вбежала с подсвечником, подняла лисицу и успокоила сына, который жалобно плакал от страха. Мама увидела, что на груди и спине у мёртвого животного были вырезаны кресты.
Утром у замка мама нашла ещё десяток мёртвых лисиц с крестами на груди и спине. Это был тревожный знак.

Теперь Лука заходил ко мне каждый день. Дверь в библиотеку была открыта настежь и я, признаться, просыпаясь утром, с радостным волнением ждал, когда на лестнице послышутся быстрые шаги Луки и он со звонким криком ворвётся ко мне и подчинит весь день себе. Играя с ним, я наполнялся жизнью. Лука давал мне то, что не могли дать пыльные книги. А ещё ему нравились мои крылья. Как ветхие страницы старинной рукописи мои крыла не открывались много лет. А Лука заставлял меня расправлять их и ловить ими его, словно тореадор быка. Он кричал и радостно смеялся, убегая от меня, а я специально грозно бормотал придуманные заклинания и медленно надвигался на него, словно хочу схватить и растерзать. Мы так могли играть несколько часов, благо библиотека имела большие размеры и мальчишке было много места где спрятаться от меня.
Лука настаивал, чтоб я полетел. Меня эти просьбы и вопросы "почему я не летаю" ставили в тупик. Я никогда даже не пробовал летать, думаю, что у меня и не получится.
В один из дней я бегал за братом и сжился с ролью злобного монстра, который вот-вот настигнет свою добычу, я забрался на высокий стол и так же с открытыми крыльями прыгнул за Лукой. И, внезапно, на какую-то секунду, крылья надулись парусом и пронесли меня несколько метров по библиотеке. Я приземлился на колени и клюнул лбом землю, так как не успел сложить свои нелепые крылья. Лука смотрел на меня открыв рот, я сам был удивлён. Такой опыт был у меня впервые. Хоть и секундное, но это было чувство полёта, настоящего полёта. Меня прошиб озноб и я заплакал. А Лука испугался и выбежал из комнаты.
Мама зашла ко мне вечером этого же дня и пыталась поддержать. Было приятно и трогательно. Я никогда не делился с мамой своими мыслями, а особенно чувствами. Она, кажется, всё понимала без объяснений. А сейчас обняла меня за плечи и мы молча сидели некоторое время. Было двоякое ощущение: словно мама узнала о каком-то постыдном поступке, и ещё казалось, будто я сегодня повзрослел, перешагнул некую грань, сдерживающую меня от себя самого.
- Мама, - говорю тихим голосом, - я умею летать.
- Знаю, мой сын.
И прижалась ещё крепче. Она тоже плакала, моя добрая мама.
Следующие дни казались мне посыпанными сахарной пудрой. Новая жизнь началась для меня. Лука прибежал утром, а я уже стоял на столе. Он захлопал в ладоши от радости. Я же поклонился, словно начинал представление и, развернув крыла, соскользнул со стола ко входной двери и ловко остановился прямо перед Лукой. Его радость была безгранична
Через два часа, мои крылья ужасно болели и я чувствовал каждый их изгиб. Конечно, ведь столько лет они болтались как чужая злая шутка, намертво приколоченная к моей спине. Я пообещал Луке, что завтра попробую слететь на пол с самого высокого книжного стеллажа. И мы оба были счастливы.
Пообещать было не сложно, а исполнить обещанное - наоборот. Проснувшись, я вскрикнул от незнакомой боли в спине. Ожившие мышцы крыльев объяснили мне, что я ещё не готов к полётам и придётся много заниматься, прежде чем я смогу порадовать Луку. И пока крылья восстанавливались, мы несколько дней носились друг за другом по библиотеке. Я словно обрёл уверенность в себе и бегал быстрее и кричал громче, изображая чудовище. Лука радостно смеялся.
Прежде, чем слететь со стеллажа на глазах у Луки, я решил попробовать это в одиночку. Было уже страшно, когда я перелезал со стремянки на самую верхнюю полку. Посмотрев вниз, я понял, что рано поверил в себя и сверху расстояние до пола кажется гораздо больше, чем когда смотришь снизу. Голова кружилась, в горле встал ком, а ноги затряслись мелкой дрожью.; Кажется, целую вечность я простоял наверху и боролся с собой как мог. Страх душил и не пускал меня вниз, я беспомощно раскрывал крылья и подходил к самому краю, даже сгибал колени, готовый вот-вот прыгнуть, но в одну секунду тормозил сам себя и, облеваясь горячими струями пота, отступал назад. Пришлось залезать обратно на стремянку и ползти вниз, чувствуя себя трусом.
Таких попыток было несколько: вновь и вновь залезал по шаткой деревянной стремянке и снова спускался через время с поражением. Завалился на кушетку и заплакал обречённо. Наверное, никогда мне не летать, не исполнить эту великую мечту, способную сделать из меня существо хоть на что-то способное. Возможность летать помогла бы мне стать выше людей и их осуждения, выше животных и деревьев. Только птицы смогли бы равняться со мной, да и они проиграли бы, ведь у них маленькие крылья в сравнении с моими. Но, увы, никогда-никогда у меня не получится полететь, потому, что я жалкий трус и убогий выродок.
Я так сильно разозлился на себя, что кипящее негодование на собственную трусость и ничтожность забурлила во мне невиданной решимостью. Резко поднялся на свои лапы и твёрдо направил непослушное тело к ненавистной стремянке, каждая ступенька которой издавала писк, словно раздавили крупную лягушку. Я забрался на этот злосчастный стеллаж, пытаясь отсечь страх и любые попытки мозга навязать мне чувство опасности перед высотой. Я же понимал, что со мной ничего не должно произойти; максимум, я ушибу колени, если не аккуратно приземлюсь, или врежусь в колонну. Смертельная опасность мне точно не угрожала, но, почему-то, не удавалось убедить в этом собственный мозг. Мой трамплин в виде верхней полки стеллажа был изрядно исцарапан когтями моих лап и очищен от вековой пыли. С твёрдым намерением и даже остервенением я подошёл к краю, согнул ноги и разложил крылья, и, вот сейчас-сейчас, прыгну и полечу, сейчас-сейчас, да, да, я прыгну, вот, ноги согнул сильнее, вот, два взмаха крыльями, сейчас-сейчас...
Да, провались ты, чудовище трусливое! Какой же ты ничтожный и жалкий - уже кричал я сам на себя. В припадке злобы и отчаяния затопал ногами и взвыл, как воет отец, когда злится. Трус! Трусливый урод! Жалкий трус! - я дико орал, думаю весь замок звенел от моих воплей. Но, тут моя левая лапа неудачно приземлилась на ребро полки и соскользнула вниз, я не ударжался и весь вес тела тоже направился вслед за лапой. Я начал падать со стеллажа. А когда уже от полки оторвалась и правая нога, и я полностью оказался в воздухе, то мои крылья сами собой распахнулись, словно кто-то другой управлял ими со стороны и в нужный момент дёрнул рубильник и за моей спиной открылись кожаные паруса.
Поскольку я не рассчитывал на этот внезапный полёт, то и место приземления мною не было определено, поэтому сначала я крылом врезался в колонну, меня понесло в сторону и всей правой стороной тела я снёс тонкий стеллаж с дневниками княжеской семьи, рухнул на оба колена и ещё долго ехал, чувствуя каждую неровную паркетину, пока не врезался лбом в декоративную тумбу с вазой наверху; тумба стояла под собственным весом, от моего удара она качнулась и ваза разбилась об мою голову на тысячи осколков.
Что это было со мной? Я дышал, будто убегал от саблезубого тигра, крыло, колени и голова болели от ударов и я продолжал сидеть на полу, в куче черепков огромной вазы. Но всё уже было не так, как раньше, потому что я теперь летал по-настоящему, не со стола, или тахты, а со стеллажа, высокого и страшного, как гора. Я летал! Значит, я всё-таки смогу осуществить великую мечту и выразить своё предназначение.
Мама, а за ней Лука вбежали в библиотеку - они слышали истошные вопли а затем страшный грохот и перепугались за меня. Но увидели они уже другого меня - умеющего летать. Лука замер у двери и мама хотела уже что-то сказкть, но я помотал головой, устало улыбаясь, и они просто подбежали и обняли меня. Это моя семья и ради них я больше не буду никчёмным иждевенцем. Я обещаю, что моя жизнь изменится.
Ушибы и ссадины после моего великого падения со стеллажа, подарившего мне надежду, заживали быстро. Мама настояла, чтобы я несолько дней провёл в кровати и отдохнул, а иначе, утверждала мама, я сойду с ума со своей летательной идеей. Да, я теперь только про это мог говорить и только об этом думать. Всё остальное отошло на задний план: книги, записи, мой внешний вид. Да, я перестал стесняться себя и уже не думал, что я урод и недостоин жить. Теперь у меня было право на существование и совсем скоро все убедятся.
Лука проводил целые дни у моей постели, мы болтали, перебивая друг друга и смеялись так громко, что мама иногда вбегала к нам, думая, что нас терзают дикие звери - такие странные звуки мы издавали при смехе. Лука тоже был одержим моей идеей о полётах и самозабвенно представлял вместе со мной, как я полечу над лесом, например. Мы подробно обсуждали и планировали день, когда я вылечу из замка. Мы решили, что северная башня отлично подходит для того, чтобы прыгнуть из верхнего окна и, расправив крылья, полететь над лесом и рекой, некоторое время так покружить, но не долго и не сильно далеко залетая, а потом приземлиться у главных ворот, где уже будет ждать меня Лука вместе с мамой. План был хорош и я продумал его в мельчайших подробностях, я уже чувствовал, как ветер надувает мои крылья и держит меня на плаву, а волосы развиваются и лезут в глаза. Кстати, надо будет волосы завязать лентой, чтоб не мешали. А ещё я мечтал о том, что когда я приземлюсь у ворот, после своего триумфального полёта, меня выйдет встречать также и отец. Мама, конечно же расскажет ему, что теперь его сын тоже умеет летать и он не сможет устоять, чтобы пропустить это. Все будут гордиться мной и поздравлять, а потом мы полетим вместе с папой и он покажет мне несколько приёмов полёта. Я буду тренироваться каждый день, а когда овладею полётами в совершенстве - полечу в деревню и познакомлюсь с местными жителями. Я уверен, что они полюбят меня, увидят, что я совершенно не злой, а наоборот. Я стану помогать им, не знаю пока как, но точно пригожусь. Например, стану доставлять почту в город, или важные новости передавать. Что-нибудь придумаем.
Так я рассуждал и грезил. А когда окончательно выздоровел, то начал усиленно тренироваться и уже не только в библиотеке. Полоса препятствий у меня была следующая: я взбирался на свой высокий стеллаж, отталкивался от него и перепархивал на дальний стеллаж в углу у окна библиотеки, с него я прямиком пролетал в распахнутые двери и, слегка притормозив у перил, слетал в фойе первого этажа. И это было красиво. Ветер от моих крыльев поднимал ковры и шевелил на стенах картины; портреты княжеской семьи изумлённо болтались и выражения их лиц говорило, что подобного ещё в этом замке не происходило. А я летал самозабвенно, Лука носился за мной и кричал восторженно. Я пролетал мимо него так близко, что ветром ему курчявило волосы. Это были радостные дни. Но пора принимать и важное решение о вылете наружу. И я сказал: давай, мой верный друг и брат Лука, завтра устроим торжественный вылет из окна северной башни. Я полностью готов!
Лука танцевал от счастья, я тоже потоптался с лапы на лапу и он побежал вниз к маме рассказывать, что завтра я полечу. Завтра.