Семь сестёр сестра ветра

44
За ужином Том предложил мне незамедлительно перебраться во
Фроскехасет.
— Что за глупость продолжать и дальше жить в отеле. К тому же,
Алли, половина моего дома теперь на вполне законных основаниях
принадлежит тебе, — подчеркнул он уже после того, как поздно вечером я
перебралась к нему и он сам внес мой рюкзак с вещами в дом.
— Кстати, может, ты объяснишь мне хотя бы сейчас, а что означает
само это название «Фроскехасет»? — поинтересовалась я у него.
— «Лягушачий дом». Наверняка Хорст рассказал маленькому Феликсу
историю о том, что он хранил в доме копию маленькой лягушки, которую
Эдвард Григ постоянно носил с собой и всегда ставил на папку с нотами на
рояле. Правда, я понятия не имею, что стало с этой лягушкой потом. Но,
вполне возможно, именно она и дала название нашему дому.
— Знаешь, а все сходится. — Я с улыбкой взглянула на Тома, который,
войдя в прихожую, бросил мой рюкзак на пол. Я склонилась над рюкзаком
и извлекла из бокового кармана свою крохотную лягушку. — Взгляни! Это
еще одна подсказка Па Солта, которую он оставил мне. А в Мемориальном
музее Грига я видела не меньше дюжины точно таких же лягушек.
Том взял мою лягушку и принялся внимательно разглядывать ее со
всех сторон. Потом тоже улыбнулся.
— А ведь он направил тебя, Алли, прямо сюда. Туда, где и находится
твой настоящий дом.
* * *
Мы с Томом прошли генетический тест, причем Феликс настоял на
том, чтобы и у него тоже взяли пробы слюны и волос. В течение недели мы
получили результаты экспертизы, подтверждающие, что Том действительно
является моим братом-близнецом, а Феликс — моим вновь обретенным
отцом.
Внимательно изучив данные теста, мы обнаружили, однако, кое-какие
несовпадения.
— А у нас ведь разные профили ДНК, — указала я. — Наверное,
потому, что мы с тобой разнополые близнецы.
— Наверное, — согласился со мной Том и шутливо добавил: — Но
должен заметить, что мой профиль гораздо красивее твоего, сестренка.
— Ладно уж, задавака.
— Пусть так. Но в любом случае, думаю, нам стоит позвонить нашему
заблудшему папаше и сообщить ему эту радостную новость. Как
полагаешь?
— Полагаю, да, — согласилась я с братом.
Вечером того же дня Феликс появился у нас с бутылкой шампанского и
бутылкой виски лично для себя. И мы втроем с размахом отметили
событие, означающее, что отныне и навеки все мы — родня. Том все еще
держался с Феликсом достаточно скованно, но сильно старался, не в
последнюю очередь ради меня. Я заметила, что и Феликс, со своей
стороны, тоже принялся наводить мосты с сыном. Что ж, подумала я,
отхлебнув небольшой глоток шампанского и чокнувшись с отцом и братом,
для начала уже неплохо.
Феликс поднялся, чтобы отправиться к себе домой, и я увидела, как его
шатает из стороны в сторону.
— А ты уверен, что в таком состоянии сможешь добраться к себе, да
еще по горной дороге? — не на шутку встревожилась я, глядя, как он
напяливает на голову свой мотоциклетный шлем.
— Запросто! Я уже почти сорок лет добираюсь домой в таком
состоянии. И представь себе, даже ни разу не упал, — оскорбился
Феликс. — Но спасибо за заботу. Ведь столько лет никто обо мне толком не
пекся. Доброй ночи вам и спасибо за все. Заглядывай ко мне, Алли,
ладно? — прокричал он напоследок, исчезая в ночи.
Закрывая за ним дверь, я со вздохом подумала, что не должна, как мне
ни жаль Феликса, выказывать свою жалость и сочувствие к нему в
присутствии Тома.
Но брат, по своему обыкновению, тут же считал мои мысли.
— Все нормально, не переживай, — сказал он, когда я, вернувшись в
комнату, подошла к печке, чтобы немного согреть озябшие руки.
— Что именно «нормально»? — спросила я у него.
— То, что тебе жалко Феликса. Представь себе, мне тоже, хотя и
помимо воли. Правда, пока я еще не готов простить его за все то, что он
натворил в прошлом и как обошелся с моей матерью. Но с другой
стороны… Видеть тело своей убитой матери посреди улицы… а потом
спустя несколько часов отец кончает жизнь самоубийством… Пережить
такое… — Том непроизвольно содрогнулся. — Пусть он и не запомнил
всех подробностей, но все равно худшего испытания для ребенка и не
придумаешь. Согласна? И кто знает, какие шрамы остались у него на
сердце с тех далеких пор…
— Да, никто не знает, — согласилась я с братом.
— Но хватит о Феликсе, Алли. — Том вздохнул, а потом взглянул на
меня. — Хочу поделиться с тобой кое-чем.
— Еще кое-чем? И с такой серьезной миной на лице. Уж не хочешь ли
ты сообщить мне о том, что в скором будущем у меня появится еще один
брат или сестра?
— Вот это — вопрос уже к Феликсу, а не ко мне, — пошутил в ответ
Том. — Нет, речь о другом, — Том запнулся в поисках подходящего
слова, — о более фундаментальных вещах, что ли.
— Уж не знаю даже, что может быть фундаментальнее того факта, о
котором я могу сейчас заявлять во всеуслышание, имея на руках
письменное подтверждение того, что являюсь урожденной Халворсен.
— Вот-вот, Алли! Сама того не желая, ты попала в точку. Сейчас я
покажу тебе кое-что. — Том поднялся с места и направился к небольшому
бюро, примостившемуся в углу комнаты. Взял ключи из вазы, стоявшей на
крышке бюро, и открыл его. Выдвинул один из ящиков и извлек оттуда
папку, потом вернулся ко мне и уселся рядом на диване. Я молчала, не
мешая ему собраться с мыслями. Интересно, что такое важное собирается
сообщить мне Том?
— Ну так вот, — неторопливо начал Том. — Помнишь, как тебе
категорически не понравилась та часть книги, в которой Йенс Халворсен
рассказывал о своих взаимоотношениях с Анной? Ты все никак не могла
взять в толк, почему Анна безропотно приняла Йенса обратно. Ведь он так
вероломно обошелся с ней в Лейпциге. Бросил, скрывался столько лет бог
знает где…
— Все я помню, Том. И по-прежнему не понимаю Анну. Йенс
утверждает, что она пошла на такой шаг ради любви к нему. Но сам
описывает ее в своей книге как женщину с весьма сложным и даже
несколько взбалмошным характером. Не могу поверить, что такая женщина
приняла мужа обратно с таким смирением, как это сделала Анна.
— И я о том же! — Том снова многозначительно глянул на меня.
— Ну, давай же! Не тяни! Что там у тебя? — взмолилась я.
— Что, если у нее просто не было иного выбора?
— Не было иного выбора? Что ты хочешь этим сказать?
— Ей пришлось сделать это.
— Чтобы соблюсти приличия, так? Потому что в те годы всякий
развод сопровождался скандалами, да?
— И это тоже. Но не только это… Однако ты верно нащупала линию
поисков, зная строгие моральные принципы той далекой эпохи.
— Том! Уже почти полночь, и я не собираюсь играть с тобой в
«Угадайку» до утра, — возмутилась я. — Говори напрямую. Все, как есть.
— Хорошо, Алли, будь по-твоему. Но прежде я все же попрошу тебя
дать слово, что ты сохранишь в тайне все, что я сейчас сообщу тебе. Не
расскажешь об этом никому. Даже нашему отцу. Ибо я собираюсь
рассказать тебе нечто такое, о чем пока не знает ни одна живая душа на
свете.
— Уж не обнаружил ли ты, случаем, золотое руно, закопанное под
нашим домом? Не томи, Том. Выкладывай все, как есть.
— Прости, но речь идет об очень серьезных вещах. Итак, когда я,
работая над своей книгой, стал заниматься изучением всех обстоятельств,
связавших Йенса и Анну Халворсен с Эдвардом Григом, в поисках
дополнительных материалов я направил свои стопы в Лейпциг. И там я коечто обнаружил.
Том достал из папки конверт и извлек из него листок бумаги, который
вручил мне.
— Взгляни!
Я быстро пробежала его глазами. Это была метрика, удостоверяющая
рождение нашего прапрадеда Эдварда Хорста Халворсена.
— И что в этой бумаге такого?
— Едва ли ты помнишь наизусть и во всех подробностях книгу Йенса
Халворсена. Но напоминаю тебе, что в ней среди всего прочего он
сообщает, что вернулся в Лейпциг в апреле 1884 года.
— Разумеется, таких деталей я точно не помню. И что?
— Кстати, вот фотокопия этой страницы, где упомянута дата его
возвращения. — Том протянул мне еще один листок. — Я специально
обращаю твое внимание на этот факт. Потому что, согласно метрике, Хорст
появился на свет в августе 1884 года. Получается, что Анна родила ребенка
всего лишь после четырех месяцев беременности. Ну знаешь ли, даже в
наше время такие чудеса все еще вряд ли возможны.
Я внимательно изучила дату рождения своего прадедушки. А ведь Том
прав, мелькнуло у меня.
— А не может ли тут закрасться самая обычная ошибка? Мало ли
что… К примеру, Йенс запамятовал, когда точно он вернулся в Лейпциг. В
конце концов, он ведь приступил к написанию своей книги много лет
спустя после описываемых событий.
— Я тоже так подумал. Поначалу.
— То есть ты пытаешься мне сказать, что дитя, которое Анна носила
под сердцем, — это вовсе не сын Йенса? Что Хорст не его ребенок?
— Да, именно это я и пытаюсь донести до тебя. — Том с каким-то
обреченным видом опустил плечи. Что-то его мучило, страх какой-то,
неопределенность или отчаяние… Мне было трудно понять. А может, и все
вместе.
— Ладно. С этим все более или менее ясно. Но какие еще у тебя есть
доказательства в подтверждение своей версии?
— Вот это.
Том достал из папки следующий листок бумаги. Я увидела, что это
фотокопия старого письма, написанного на норвежском языке. Не успела я
напомнить брату, что не знаю норвежского языка, как он тут же сунул мне в
руки еще один листок.
— Здесь перевод текста на английский язык.
— Спасибо, — поблагодарила я и глянула на перевод. Письмо было
датировано мартом 1883 года. Я быстро пробежала его глазами.
— Но это же самое настоящее любовное письмо.
— Любовное, согласен с тобой. Но не просто любовное. В нем много
чего.
— Скажи мне, Том, — я пристально глянула на брата, — кто его
написал? И кто этот «Маленький лягушонок», как называет себя автор
письма? — Но не успел Том раскрыть рот, чтобы ответить мне, как я сама
обо всем догадалась. — О боже! — невольно воскликнула я. — Можешь
ничего не говорить. Я знаю! Но где в этом письме «много чего»?
— О, много-много чего. Он ведь был очень плодовитым автором. За
свою жизнь написал более двадцати тысяч писем самым разным людям. Я
сравнил его почерк, сопоставил с теми письмами, что хранятся в музее
Бергена. Это, вне всякого сомнения, его почерк.
Я нервно сглотнула слюну.
— А где, скажи на милость, ты отыскал это письмо?
— В этой самой комнате. Оно пролежало под носом у всех обитателей
дома более ста десяти лет.
— И где именно? — Я окинула взглядом гостиную.
— Я обнаружил тайник совершенно случайно. Ручка упала на пол и
закатилась под рояль. Я опустился на колени, чтобы поднять ее, и тут же
ударился головой о что-то твердое сверху. Поднял глаза и увидел
небольшой выступ на днище рояля шириной не больше дюйма. Узкая
деревянная планка была прибита прямо к раме инструмента. Идем, я
покажу тебе где.
Мы оба опустились на колени и заглянули под рояль, чтобы увидеть,
где именно находится этот выступ. На днище инструмента, в самом центре,
непосредственно под струнной секцией, располагался широкий, но
неглубокий поднос из клееной фанеры, более похожий на обычную
подставку. Он был довольно грубо приколочен к раме. Том слегка
приподнял руку, ухватился за низ подноса и высвободил его из узких
деревянных пазов.
— Удостоверилась? — спросил у меня Том, когда мы вместе выползли
на коленках из-под рояля и он поставил поднос на стол. — Взгляни! Здесь
не менее дюжины писем.
Я осторожно взяла первое письмо, потом второе, третье, с интересом
разглядывая пожелтевшие страницы. За столько лет чернила уже успели
выцвести, и буквы были едва различимы. Хотя я не знаю норвежского
языка, но легко сделать вывод, что все эти письма, судя по датам на них,
были написаны в промежутке между 1879 и 1884 годами. И все подписаны
так же: «Маленький лягушонок».
— Особо хочу обратить твое внимание на следующее
обстоятельство, — продолжил Том. — Несмотря на то что мой прадед
известен всем под именем Хорст, все же первое его имя, данное при
крещении, было Эдвард.
— Даже не знаю, что сказать, — проронила я в ответ, разглядывая
красивый бисерный почерк на листах, лежавших передо мной. —
Воистину, эти письма Эдварда Грига, адресованные Анне, дороже всякого
золотого руна. Ты их уже показывал специалистам?
— Я же говорил тебе, Алли, о существовании писем не знает ни одна
живая душа.
— Но почему ты не включил их в свою книгу? Ведь они —
вещественное доказательство того, что композитор поддерживал
постоянные контакты с Анной Халворсен.
— И не только это! Ведь из них ясно как божий день, что Анна и
Эдвард Григ были любовниками. Их связь длилась по меньшей мере
четыре года.
— Вау! Так это же самая настоящая сенсация. Представляешь, твоя
книга мгновенно стала бы бестселлером и разошлась бы миллионными
тиражами по всему миру. Такие пикантные подробности из жизни одного
из самых прославленных композиторов всех времен и народов. Честно, не
понимаю, Том, почему ты не сделал этого.
— Алли! — слегка нахмурился в ответ мой брат. — Надеюсь, ты все
же догадываешься, почему я этого не сделал. Все просто, как дважды два.
— Пожалуйста, Том, не строй из себя всезнайку! — несколько
раздраженно воскликнула я. — Пока я просто пытаюсь сложить воедино
большую шараду. Но дай мне время, и я во всем разберусь сама. Итак,
письма — неопровержимое доказательство того, что эти двое были
любовниками. Из чего сам собой напрашивается следующий вывод. Ты
полагаешь, что Григ был отцом ребенка Анны?
— У меня есть все основания полагать, что это так. Помнишь, я
рассказывал тебе, что Эдвард Григ самолично отправился на поиски Йенса,
обитающего на тот момент на парижских свалках? Он приехал в Париж в
конце 1883 года. Тогда, напоминаю, они с Ниной, его женой, жили врозь.
Продлилось это чуть больше года, и почти все это время Григ обитал в
Германии. А весной 1884 года, когда состоялось счастливое воссоединение
Йенса и Анны, Григ тоже воссоединился с Ниной, но только в Копенгагене.
А потом, уже в августе, на свет появляется Эдвард Хорст Халворсен.
— Эдвард Хорст Халворсен, родной сын Грига, — пробормотала я,
скорее про себя, не в силах даже оценить столь грандиозную по своим
масштабам новость.
— Помнишь, ты же сама говорила мне, что, прочитав книгу, невольно
задалась вопросом: а с какой стати Эдвард Григ вдруг отправился на поиски
Йенса после того, как тот шесть с лишним лет прошлялся невесть где. И
почему Анна с такой готовностью приняла его обратно? На самом деле все
просто: они с Григом решили сохранить, так сказать, лицо и повели себя во
всей этой истории благопристойно, как того требовали приличия. Не будем
забывать, что на тот момент Эдвард Григ был одним из самых известных
людей в Европе. Одно дело — появляться в свете в сопровождении
талантливых и красивых муз, таких, какой была Анна. Это было вполне
допустимо и не вызывало кривотолков. Но совсем другое дело — прослыть
отцом незаконнорожденного дитяти. Столь вопиющего попрания норм
общественной морали прославленный композитор не мог себе позволить.
Да еще с учетом того, что на тот момент он жил отдельно от своей жены
Нины, а архивные документы красноречиво подтверждают, что в это же
самое время они с Анной исколесили всю Германию, давая концерты то
тут, то там. Наверняка вокруг них ходили сплетни. Досужие кумушки с
удовольствием обсуждали отношения, которые связывали композитора и
певицу. Но как только к Анне вернулся ее законный муж, всякие разговоры
прекратились сами собой. Тем более что через какое-то время у супругов
родился ребенок. А вскоре, спустя год с небольшим, Анна и Йенс
переехали в Берген и в Норвегии представили всем знакомым и родным
маленького сына уже как своего законного наследника.
— И Анна согласилась пойти на такой чудовищный обман?
Согласилась жить во лжи?
— А ты подумай сама. На тот момент Анна тоже была довольно
известна. Любые пересуды, а тем более скандал вокруг ее имени, тотчас же
поставили бы крест на ее певческой карьере. К тому же она прекрасно
понимала, что Григ никогда не разведется с женой. А мы с тобой оба знаем
— Анна была весьма трезвомыслящей молодой женщиной. Прагматичной,
как сказали бы ныне. И весьма разумной к тому же. Готов поспорить на что
угодно, они с Григом все обмозговали заранее и заключили между собой
такую вот взаимовыгодную сделку.
— Но если ты прав, то Йенс, вернувшись к Анне, застал ее уже на
пятом месяце беременности. Так почему же он остался с ней?
— Наверное, потому, что тоже вполне отдавал себе отчет в том, что с
ним может случиться уже в ближайшем будущем, если он откажется
вернуться в семью. Сдохнет от голода в какой-нибудь парижской канаве. А
Григ, со своей стороны, наверняка пообещал Йенсу всяческое содействие в
продвижении его композиторской карьеры. По-моему, Алли, это вполне
очевидно. Словом, все трое договорились между собой к вящей выгоде для
каждого из них.
— А уже через год с небольшим обе супружеские четы поселились
рядом, можно сказать, в двух шагах друг от друга. Боже мой, Том, неужели
ты думаешь, что Нина ни о чем не догадывалась?
— Не знаю, что тебе ответить. Вне всякого сомнения, она обожала
своего мужа, но ей, как и всякой женщине, вышедшей замуж за гения,
приходилось платить за это свою цену. Так есть и так было всегда. Вполне
возможно, она закрыла глаза на все после того, как муж снова вернулся к
ней. И потом, не забывай, был ведь еще и маленький Хорст. Живя рядом с
Халворсенами, Григ имел возможность видеться со своим сыном так часто,
как ему того хотелось, не вызывая при этом никаких подозрений у
окружающих. Тебе же известно, что собственных детей у них с Ниной не
было. А в одном из писем, адресованном приятелю, тоже композитору,
Эдвард Григ открыто признается, что обожает малыша Хорста.
— Иными словами, Йенс был вынужден смириться с тем, что есть.
— Да. Лично я считаю, что он понес заслуженное наказание за свое
предательство по отношению к Анне. До конца дней он прожил в тени
музыкального гения Эдварда Грига. Да еще при этом растил его
незаконного сына как своего собственного.
— Тогда скажи на милость, с чего бы это Йенсу писать свою
биографию и биографию жены, коль скоро у них с Анной была такая
страшная семейная тайна?
— Напоминаю, Анна умерла в том же году, что и Эдвард Григ.
Собственно, именно после смерти последнего зазвучали наконец и
сочинения самого Йенса. Возможно, Йенс решил немного подпитать
материально свой наметившийся успех. Ведь настоящей славы и признания
у него никогда не было. А тут книга мгновенно стала бестселлером и
наверняка принесла ему солидное материальное вознаграждение.
— Но ему следовало более осторожно обращаться с датами, —
заметила я вскользь.
— А кто бы о чем догадался, Алли? Ведь для того, чтобы сопоставить
все факты, любителям горяченького пришлось бы отправиться в Лейпциг
на поиски оригинальной метрики Хорста. Как это сделал я.
— Да, спустя более ста двадцати лет после описанных событий. Но
сегодня, Том, вся эта история представляется мне не более чем досужим
вымыслом.
— А ты взгляни на них! Хорошенько всмотрись. — Том достал из
папки три фотографии. — Вот здесь Хорст запечатлен уже молодым
человеком. А это — два его предполагаемых папаши. И на кого, по-твоему,
он похож?
Я внимательно изучила все три фотографии. Да, сомнений нет.
— Но, Том! — уцепилась я за свой последний аргумент. — Вполне
возможно, Хорст пошел в мать. Анна ведь тоже была голубоглазой и
светловолосой, как и Григ.
— Ты права, — согласился со мной Том. — Вот так всегда, когда
берешься реконструировать прошлое. Все наши поиски базируются, как
правило, на документах и вещественных доказательствах плюс, что
немаловажно, на наших собственных предположениях. Так почему же не
предположить, хотя бы на мгновение…
Внезапно до меня дошло, что именно значили эти слова Тома.
— То есть ты хочешь сказать, что Хорст, Феликс и мы с тобой, все
мы…
— Именно так. Недаром же я предупредил тебя в самом начале нашего
разговора, что, вполне возможно, ты вовсе и не Халворсен.
— Честно, Том, это все слишком грандиозно, чтобы начать примерять
твои открытия на себя. Но, предположим, мы захотим все же примерить их,
сможем ли мы каким-то образом доказать свою причастность к Эдварду
Григу?
— Элементарно! У брата Грига, Джона, были дети, их наследники
живы до сих пор. Мы представим свои доказательства и попросим их
пройти тест ДНК. Я уже много раз думал о том, чтобы связаться с ними. А
потом раздумал. В самом деле, что нам это даст? А шум поднимется
несусветный, что, в конечном счете, нанесет лишь урон безупречной
репутации Грига. Все это было давным-давно, более ста двадцати лет тому
назад. А я лично, к примеру, хотел бы получить известность как музыкант
за собственные заслуги, а не потому, что причастен каким-то образом к
скандальной любовной истории, случившейся много лет тому назад. Пусть
прошлое останется в прошлом, решил я. Именно руководствуясь этими
соображениями, я и не стал делиться с читателем своими открытиями. Ты
тоже, Алли, все должна решить для себя сама. Сразу же скажу, я не стану
винить тебя, если ты решишь пойти до конца и выяснить всю правду, как
она есть.
— Господь с тобой, Том. Я прожила на этом свете уже тридцать лет и
ни разу не задумывалась о том, кто я и откуда. В моей прежней жизни меня
все устраивало. А сейчас, полагаю, с меня и так хватит открытий на генном
уровне, — с улыбкой ответила я. — А что будем делать с Феликсом? Ты
сказал, что пока не поставил его в известность.
— Да. Видишь ли, я ему не очень доверяю. Напьется и начнет
хвастаться, что он праправнук самого Грига. Втянет нас еще, чего доброго,
в какие-нибудь дрязги.
— Согласна. — Я вздохнула. — Но согласись, история просто
потрясающая.
— Да. А сейчас, когда я наконец облегчил душу и все тебе рассказал,
не выпить ли нам чайку? Как смотришь?
* * *
Через несколько дней я получила из Женевы свою метрику и показала
ее Тому. Потом написала в больницу в Трондхейме и в местную службу по
усыновлению и опеке. Меня не столько интересовали подробности того,
как именно я появилась на свет и как меня удочерили, сколько было
любопытно узнать, каким же образом Па Солт отыскал меня.
— Взгляни, — сказала я Тому. — Марта назвала меня Фелицией,
наверняка в честь Феликса.
— Красивое имя. Мне оно нравится. И девочкам очень подходит, —
пошутил Том.
— Увы, мой дорогой, но я уже давно не девочка. Имя Алли подходит
мне гораздо больше, — возразила я брату.
Я показала ему еще один документ, который мне прислали вместе с
метрикой. Официальная справка, заверенная печатью, сообщала, что меня
удочерили 3 августа 1977 года. Правда, никаких других подробностей в
справке не приводилось.
— Я уже обратилась с запросом в несколько агентств, занимающихся
проблемами усыновление детей-сирот, и все они ответили мне, что не
располагают никакими данными о факте моего официального удочерения.
Из чего сам собой напрашивается вывод, что вся процедура была сугубо
приватной. Короче, Па Солт должен был, так или иначе, встретиться с
Мартой, — задумчиво обронила я, вкладывая в папку последнее из
полученных мною писем.
— Знаешь, о чем я подумал, Алли? — внезапно сказал Том. — Ты
рассказала мне о том, как твой приемный отец удочерил шесть девочек и
назвал каждую из них в честь звезды, входящей в созвездие Плеяды. Что,
если это не Марта, а он сам сделал выбор? Выбрал тебя, а не меня? Что
скажешь?
Я немного подумала над словами брата и пришла к выводу, что в них
что-то есть. И у меня почему-то сразу же отлегло от сердца. Я встала со
своего места и подошла к роялю, за которым сидел Том. Обхватила его за
шею и прошептала:
— Спасибо тебе. Мне стало гораздо легче.
— Все в порядке, Алли.
Я мельком глянула на нотные листы, стоявшие на пюпитре,
испещренные многочисленными карандашными поправками.
— Чем занимаешься?
— Да вот просматриваю, что успел сделать тот парень, которого мне
порекомендовал Дэвид Стюарт для оркестровки «Героического концерта».
— И как впечатление?
— По правде говоря, не очень. И я сильно сомневаюсь, что с такими
темпами работы он успеет сделать всю оркестровку концерта к декабрю.
Уже конец сентября, а к концу следующего месяца все ноты должны быть
уже распечатаны, чтобы музыканты оркестра могли приступить к
репетициям. Дэвид клятвенно заверил меня, что «Героический концерт»
обязательно будет включен в программу концерта, посвященного столетию
со дня смерти Эдварда Грига. И я сильно расстроюсь, если это не
случится. — Том устало пожал плечами. — Но вот это, — он кивнул на
ноты, — никуда не годится. Такое даже невозможно показать дирижеру.
— Как жаль, что я ничем не могу помочь тебе, — обронила я и тут же
ухватилась за идею, только что пришедшую мне в голову. Правда, у меня не
было полной уверенности в том, что ее стоит озвучивать вслух.
— Ну что там у тебя? Выкладывай! — приказным тоном скомандовал
Том. Вот уж воистину, от моего брата-близнеца ничего нельзя утаить.
Читает все мои мысли, словно открытую книгу.
— Только пообещай мне, что ты не отвергнешь мое предложение с
ходу.
— Ладно, не отвергну. Говори.
— Думаю, эту работу вполне может осилить наш отец. В конце
концов, Феликс — родной сын Пипа. Наверняка у него будет особое
отношение к музыке отца.
— Что?! Да ты с ума сошла, Алли! Понимаю, тебе страсть как хочется
слепить из нас этакую дружную и счастливую семейку. Но то, что ты
предлагаешь, — это уже явный перебор. Феликс — пьяница и пустомеля,
человек, который за всю свою жизнь не занимался ничем серьезным. Я ни
за что не отдам концерт, столь дорогой для меня, в его руки. А зачем?
Чтобы он уничтожил его? Или, что еще хуже, выполнил бы работу
наполовину, а потом взял и все бросил. Если мы действительно хотим,
чтобы премьера сочинения нашего дедушки состоялась на декабрьском
концерте, то определенно нам следует искать какой-то иной путь.
— А ты знаешь, что Феликс по-прежнему ежедневно часами
музицирует дома? Играет для души, для собственного удовольствия, так
сказать. И не ты ли уж сто раз повторял в разговорах со мной, что он
гений? Что еще подростком он сочинял музыку и сам занимался
оркестровкой своих произведений? — возразила я брату.
— Все, Алли, хватит! Вопрос закрыт, раз и навсегда.
— Хорошо. Будь по-твоему. — Я недовольно пожала плечами и вышла
из комнаты. Отказ Тома разозлил меня не на шутку. Собственно, это была
первая серьезная стычка, которая случилась у нас с братом с момента
нашего знакомства.
Вечером того же дня Том отлучился из дома. Пригласили на собрание
коллектива оркестра. Я знала, где он хранит рукопись концерта Пипа: в
бюро, что стоит в гостиной. Честно говоря, я не была уверена в том, что
поступаю правильно. Но тем не менее я отомкнула бюро, извлекла из него
стопку нот и сложила ее в рюкзак. Затем взяла ключи от своей машины,
которую недавно арендовала, и вышла из дома.
* * *
— Что скажешь, Феликс?
Я коротко рассказала отцу историю создания «Героического концерта».
Поведала ему о том, что мы уже отчаялись найти хорошего специалиста,
который помог бы нам с оркестровкой концерта. Потом Феликс наиграл
мне концерт, исполнил его от начала и до конца. И хотя он впервые видел
ноты этого произведения, он не сделал ни единой ошибки. Напротив! Его
игра была технически безупречной и вдохновенной, что сразу же выдавало
в нем по-настоящему одаренного пианиста.
— Это действительно здорово! Видит бог, а мой покойный отец был
весьма талантливым человеком.
Феликс был явно впечатлен музыкой, которую когда-то сочинил Пип.
Неожиданно для себя я подошла к отцу и сжала его плечо.
— Ты прав. Он был очень талантлив.
— К несчастью, я его совсем не помню. Я ведь на момент его смерти
был еще совсем крохой. И двух лет не было…
— Знаю. И какая трагедия, что премьера этого концерта так и не
состоялась. Неужели сейчас ничего нельзя сделать?
— Можно, при надлежащей оркестровке, разумеется… Вот здесь, к
примеру, первые четыре такта — вступает гобой, дальше — скрипка, — он
ткнул пальцем в партитуру, — а тут, к вящему изумлению всех слушателей,
к ним присоединяется тимпан. Вот так! — С помощью двух карандашей
Феликс проиллюстрировал мне ритм, в котором должен прозвучать
тимпан. — Вот будет сюрприз для тех слушателей, кто посчитает, что они
слушают еще одну стилизацию под Грига. — Он хитровато улыбнулся, и в
его глазах запрыгали веселые огоньки. Потом он схватил чистый лист
нотной бумаги и быстро заполнил ее теми знаками, которые
соответствовали ранее озвученным мыслям. — Передай Тому, что
оркестровка должна быть выполнена настоящим мастером. И вот еще
что. — Феликс снова коснулся рукой клавиш. — Тимпан должен
продолжать звучать и тогда, когда вступают скрипки. Тогда в музыке
появится скрытое предчувствие надвигающейся беды.
Феликс снова поспешно внес какие-то пометки в нотный лист.
Внезапно он остановился и взглянул на меня.
— Прости, но, кажется, меня занесло. Однако все равно спасибо, что
показала мне эту музыку.
— Феликс, как думаешь, сколько времени тебе бы потребовалось для
того, чтобы полностью оркестровать этот концерт?
— Пожалуй, месяца два, не меньше… Все же музыка, которую
сочинил мой отец, она весьма оригинальна. Впрочем, я уже слышу ее такой,
какой она должна будет прозвучать в сопровождении оркестра.
— А как насчет трех недель?
Феликс удивленно округлил глаза, потом глянул на меня с усмешкой.
— Ты шутишь, да?
— Вовсе нет. Я не шучу. Я сделаю для тебя фотокопию партии
фортепьяно, а ты должен будешь оркестровать все остальное. И если ты
уложишься в три недели и сделаешь это так же блестяще, как и то, что ты
продемонстрировал мне сейчас, уверена, ни Том, ни руководитель
Филармонического оркестра Бергена не будут возражать против твоей
оркестровки и примут концерт к исполнению.
На какое-то время Феликс погрузился в молчание, словно прикидывая,
что и как. Наконец он заговорил:
— То есть ты бросаешь мне вызов, да? Или хочешь доказать Тому, что
я все еще чего-то стою?
— Ты прав, и то и другое. Если не считать третьего. На настоящий
момент произведение Пипа включено в программу концерта памяти
Эдварда Грига, который запланирован на декабрь. Но я уже наслышана о
твоих выдающихся способностях. К тому же если сроки будут тебя
поджимать, то ты поневоле всецело сконцентрируешься только на музыке.
— Да, моя юная барышня, умеешь ты смешать в одном флаконе
комплименты и оскорбления, — весело фыркнул в ответ Феликс. — Но
лично я выужу из этого флакона только комплименты. А в целом ты,
конечно, права. Мне всегда работается лучше, если меня поджимает время.
Хотя за последние несколько лет и работы-то стоящей у меня не было, если
честно.
— Так, значит, берешься? Сделай попытку.
— Никаких попыток. Берусь, значит, берусь. И на этом точка. Начну
прямо сейчас.
— Хорошо, но боюсь, ноты мне придется забрать с собой. Не хочу,
чтобы Том раньше времени догадался о том, что мы с тобой затеяли.
— Можешь забирать. Музыка уже все равно в моей голове. — Феликс
собрал нотные листы и сложил их в аккуратную стопку, которую вручил
мне. — Привези завтра копию партитуры, ладно? И потом ко мне больше
ни шагу! Не хочу, чтобы ты каждый день приезжала сюда и проверяла, как
я работаю. С тобой мы увидимся снова ровно через три недели, день в
день. Договорились?
— Но…
— Никаких «но», — отрезал Феликс, провожая меня к дверям.
— Хорошо. Завтра привезу копию. До свидания, Феликс.
— Да, и вот еще что, Алли.
— Что?
— Спасибо тебе за то, что даешь мне шанс.


ЛЮСИНДА РАЙЛИ