Чаша моя. 17

Петрович глядел завистливо на часы с броской рекламной надписью «мелатонин», засыпая над бумагами. Он то что-то жевал, то что-то пил, но не помогало. Когда в ординаторской появился отцветший вельветовый пиджак, он поднял больные глаза вверх. Немолодой, с бородою и морщинистым слегка желтоватым лицом, он нависал над столом, иногда прямо устремляясь клювом к нему. Он проснулся, когда несколько раз повторили «Петрович! Петрович!». Рисковый, так звали пришедшего, слегка побил заведующего по щекам. И также ловко увернулся от ответного, почти летального удара ладонью.

- Прости, Петрович, но по-другому ты меня не замечаешь. Давай чеши домой, я пришел на смену, - Рисковый сел подальше от разозлившегося Петровича.

- Вот как пришел на смену, так и …уй обратно, - ответил он уже проснувшийся.

   Петрович был серьезен. Он владел  самым сильным в мире орудием, достаточно редким, но эффективным, а именно: пятью матными словами со всеми словообразовательными фишками. Потому мог объяснить человеку без обилия русских слов (то есть только матом) цель и задачу, направление маршрута и деятельности. Объяснить в одночасье основные области применения человека в медицинской деятельности, а также дать максимально точную его описательную характеристику. Однако, использовал он это, скорее как супероружие. И не контролировал этот процесс. Мы же будем придерживаться многоточия, где это возможно.

- …уй, что … в ухе …н? Или с детства …ый? - продолжал злиться Петрович.

- Там пришел, - отворилась дверь, показалась Юля, хотевшая было предупредить, что-то кто-то прибыл на что-то.

- ….ась где …. ась, - коротко гавкнул Петрович, дверь закрылась.

    Петрович был не в духе. Мало же кто имел понятия, что Петрович таким образом выражал многие эмоции. Так он признавался в любви жене, радовался рождению сына. Таким же образом он недоумевает и горюет. Рисковый знал, Петрович еще долго будет его пылесосить и покрывать этими самыми …ями. Они у него никогда не закончатся, но делать было нечего. Рисковый принял послушничью позу, слушал и слушал. И слушал он понимающе. И не потому, что Петрович был в этом мире самый последний сапожник. Но потому, что тот болел тиком. И тик этот его возникал в минуты радости и скорби, боли и побед. Петрович с этими самыми получал грамоты и выговоры, радовался победе России над Испанией и ругался на сына за двойки по семьеведению. Все же в один момент он смог вставить единичную фразу.

- Петрович, так же нельзя, ты уже третьи сутки на работе. Ты же не железный, инвалид тем более.

- Инвалид твой дед, …. и ты … …. с трех лет. А я, - Петрович задумался - А я человека …ил. Вот и буду ….ть пока сам не …сь

- С чего ты взял?

- С … и яблок … твою мать.

   Тогда Рисковый пошел с козырей, только немного боясь за свою жизнь. И больше за Петровича, который теперь вставлял мат подряд.

- Ты ведь не виноват, что Вася разбился. Ты сам подумай, что изменится, если ты будешь торчать на работе.

- Это … я, …уй, ….. в рот, ему поставил две смены. И …., ….уй, что ты понимаешь?

- Петрович, тебя ведь инфаркт так дернет.

- Да ….с ним..

   Рисковому все же удалось через несколько часов разговора убедить, чтобы он хотя бы поспал часик у себя. А пока Рисковый подежурит. На это Петрович согласился. Рисковый заботливо заблаговременно поставил ему коньяк в кабинет. С того Петровичу немного лучше. И тик глушит. На невролога и таблетки тот точно не согласиться. Чего не отнять у Петровича. Единственный доктор, который был способен зрить в корень. Ему не требовались слова, чтобы оказать помощь, даже во время нападения его болезни. При пациенте он никогда не позволял себе ни единого мата. Рисковый расположился за столом, дописывать дневные наркозные карты, разложив смартфон, кофе и наскоро сделанные бутерброды. Стук дверь Рискового нисколько не отвлекла от работы. Он увидел вошедшего уже сидевшего за своим столом. Он в маске, халате и одноразовой шапочке доставал какие-то бумаги. Рисковый оглядел его.

- Вы к кому? - Рисковый привык ко всяким.

- Разрешите снять маску, - проговорил визитер.

- Пожалуйста, - холодно ответил Рисковый.

   Он сорвал себя маску, образовав перед Рисковым желтое, прокуренное, морщинистое лицо. Он немного сипел, затем откинул ногу и принялся к делу.

- Уполномоченный, Мишин, - он протянул руку Рисковому.

    Рисковый подал ему руку.

- Давно я не был в реанимации. Кажется, с 90-ых. Аппаратики у вас всякие, чистота, покой. Мне бы дома такое. Жена бы моя так убиралась.

- Это анестезиология, - поправил его Рисковый - Чем я могу помочь?

- О! Сущие пустяки! - говорил Мишин. - Я по поручению такому. Вашего коллегу страшная авария поразила. И врагу не пожелаешь. Ох, и в 21 веке такое делается! Ужас.

    Рисковый оглянулся на дверь. Он, конечно же, понял, что речь о Васе Кускине, который теперь едва живой. Тут же в ОРИТ.

- И что? Наказаны ли виновные? - Рисковый прочь отложил карты.

- Мы всецело работаем над этим, - Мишин погрустнел, рыкнул - Ну-с. Поверьте, это дело принципа для меня, посадить виновника.

- Я понимаю. Готов ответить на Ваши вопросы, если у Вас конечно есть запрос.

- Конечно, конечно, - покивал Мишин.

   Он вытащил сначала свое удостоверение, а затем две бумаги. Рисковый одобрительно покивал.

- Василий Игоревич, давно у Вас работает? - Мишин принялся писать.

- Давно, трудоголик. - ответил Рисковый.

- Я бы спился на такой работе. Это как же? Все сутки здесь. Жизни спасаешь. Вытаскиваешь с того света. За копейки.

- Да уж, и такое бывает с нами, - посмеялся Рисковый.

   Мишин что-то записал. И принялся задавать вопросы. Есть ли родственники, дети, женат или нет, как его состояние, есть ли шанс выжить. И все это время комментировал «Ужас! Эх! Да вы что!»

- Спасибо, Вам большое! - Мишин встал и вновь протянул ему руку, пожав и потрясся и устремился на выход.

   Рисковый попрощался и пожелал скорейшего расследования. Мишин потянув ручку двери, вдруг схватился за голову:

- Ах, какая же я растяпа! - воскликнул Мишин.

- Что случилось? - Рисковый даже подбежал к двери.

   Мишин уселся снова за стол. Рисковый за ним.

- Простите меня, забыл взять с Вас роспись на объяснении.

- А, давайте! Где подписать? - Рисковый вооружился ручкой.

- Знаете ли, года берут свое. Двадцать лет в силовиках.

- Да бросьте, - отмахнулся Рисковый, - где подписать?

- Вот здесь. С моих слов записано верно и мною прочитано.

   Рисковый чиркнул подпись, не прочитав. И подал Мишину. Мишин еще много раз извинился за рассеянность, пожелал Кускину скорейшего выздоровления, а Рисковому хорошего дежурства и благодарных пациентов и откланялся. Рисковый же, устремился на карты, а позже ушел в реанимацию. Петрович все это время не просыпался.
   
    Климов сидел за своим столом, и не знал куда быстрее ему бежать: в приемник, в операционную, в палаты или, может, в поликлинику. Вот уже четвертый день он ощущал себя в какой-то Вересаевской книжке, где к нему со всех сторон везут и тащат больных, которым срочно необходимо что-то оказать. Если раньше, он спал свободную минуту, то теперь он по-настоящему засыпал от усталости. Приходилось поспать часок-другой на диване, чтобы идти домой. Даже пусть на дворе что ни на есть ночь. А новая молодая кровь, все не стремилась влиться в самый дружный коллектив хирургического отделения. Побить бы Лунина для профилактики, чтобы не увольнял хирургов, только найди его попробуй. Он тоже оперирует.
         Вот и сейчас Валера сам забрел в свою ординаторскую около семи вечера. Он покосился на стену: там, где висели часы и призывающий плакат: «А ты записался в операционный лист?». Еще двадцать историй написать. «Что там?» - мыслил Климов - «Бабушкина. ЖКБ в пятой палате. А я вообще проходил пятую палату?». Он мучительно пытался представить локальный статус человека, которого теперь вспоминал с большим трудом. Он открыл историю болезни. В дневниках точно был ответ. Но дневники за целых четыре дня отсутствовали. «Так? А пятая палата это вообще в нашем отделении? Скажи, Валера, а ЖКБ у нас вообще лежит». Да, конечно, Моисеев ковчег. Он долистал до первичного осмотра. Не заполнен. Климов почесал отросшую за несколько дней бородку.

- А я сделал ей операцию? Мать моя достопочтенная женщина. Я же не сделал операцию, а готовил, - Климов выплеснул себе мощную в лоб оплеуху.

   Он было кинулся звонить. Не гнить же теперь из-за него желчному пузырю. Гребанная нагрузка без права отдыха. В Российской империи революцию устроили за то, что работали больше 12 часов. А у нас за это даже тысячу не доплатят. Да хрен бы с ней тысячей - не похвалят. Но волей, не волей, человек - дело священней зарплаты. Все давно посчитали сколько людей погибли в революции, но сколько погибло врачей от такой нагрузки - нет.

- Света, я не сделал операцию. Э… - Климов посмотрел в медицинскую карту.

- Я сделал, Валер, - зашел в ординаторскую Лунин.

   Он косолапо добрался до дивана, плюхнулся на него, и возвел очи к небу.

- Достал корзинкой, - прошептал Лунин и осушил что-то в стоявшем стакане.

   Климов бросил трубку с облегчением. Закрыть бы глаза на минут пять-десять.

- Сколько так продлится, Валера? - Лунин задал риторический вопрос и дальше осел в диване, скинув прочь раздробленные за неделю тапочки.

- Ты меня спрашиваешь? Мистер начос говорит, что койки нам сокращает. А, значит, врачей не предвещается новых. Может, ты Леню попросишь палаты взять?

- Подумает он взять, ага. Какие отдадим? - Лунин никогда не куривший в ординаторской, привел пачку в боевую готовность.

   Климов обычно не поддерживающий грехопадение внутри этой самой ординаторской, только уткнулся в истории болезни. Теперь даже если утконос будет скрещиваться здесь с белкою, Валера не удивится. Он сегодня столько соперировал в поликлинике и в стационаре, что сам бы выкурил пачку, если бы умел это делать и понимал зачем.

- Чтобы ты сейчас хотел больше всего, Лунин?

    Климов там не отвлекался от крючков подписи в историях. Лунин подумал же обо всем всерьез. Сейчас бы он хотел домой. Может, зря развелся? Сейчас бы хоть поел на ночь глядя. Как же тянет глядеть назад, когда смертельно устал. Вслух же он того сказать Валере не смог. Потому отмазался сухим: «Не знаю»

- А я ординатора, вообще любого. Пусть он даже коррекционную школу закончил.

    Лунин понимающе скривил губы. В эту же минуту дверь отворилась и появился незнакомый врачам человек. Он вошел в черном плаще, укатанный в шарф. Остатки шеи его венчала толстая цепочка с крестом, а лицо ухоженные усы.

- Урология этажом выше, - проговорил на автомате Лунин и принялся осматривать, что есть на столе сладкого.

    Узкие глазки пришедшего сверкнули, он неряшливо улыбнулся и присел к Лунину на диван. Тот опешил, было поспешил отсесть, пока тот не представился, наконец:

- Следователь Бирюков, у вас я вижу можно закурить, - он указал папочкой, которая оказалась у него в руке на тлевшую сигарету в пепельнице.

- Мы не лечим силовиков, это вам в травмохирургическое, через корпус, - Климов,почувствовав что-то неладное отвлекся от бумаг.

  Вечер переставал быть томным. Уж Климов знал это не по наслышке. Сколько он ходил по делам, заведенным на него, не счесть. И каждый раз знал сценарий  каждого из них. Пожалуй, эта история больше прежде притча во языцех. Ранее Валера Климов практиковал нейрохирургом, хорошим нейрохирургом. И каждый раз один и тот же сценарий преследовал его, как рок-опера Ромео и Джульетта своих создателей. Сценарий очень прост. Собираются дяденьки на излияние с водкой, женщинами и историям о своей  жизни. Упиваются как свиньи, которым только что и бежать в озеро. И друг друга токают молотками за Россию. А потом вызывают скорую. И на скорой в коме, с разными глазами и децеребрацией, как кошки из учебников физиологии приезжают. А рядом мамка плачет, дочки, сыночки, собачки: «Вылечите Христа ради!». И Валера всю ночь оперирует. Выгребает из проломленной башки кровь. Ходит в реанимацию всю ночь. И потом несколько дней. А то еще раз несколько оперирует. И вот, к сожалению, топор и водка становятся сильнее офицера. И смерть попрать не получается. Валера горюет как за мать свою. Приезжают мамки, дочки, сыночки, собачки, бабки, которые крестили их. А потом через дней десять Валеру в прокуратуру зовут. Объяснять, что же Валера их не вылечил. Валера очень долго пишет: что алкоголик больной несколькими социально-значимыми инфекциями с диабетом и печенью, больше чем голова древнего Ктулху, выживает очень плохо, особенно когда голова перерублена пополам. Все это Валера делает вне рабочего времени. А еще у Валеры двое детей. Ставит подпись и идет домой. А потом его еще пару раз вызывают туда, приезжают следаки раза по три, угрожающие мамки, собаки, соседки, которым он бойлер ставил. А потом на суд, где Валера вынужден оправдываться. Почему это он оперировал с высоким риском. И когда, наконец, и адвокат и судья понимают, что родственникам алкоголика не получить с Валеры ни копейки, этот спектакль заканчивается. Но так бывало не всегда. Однажды все-таки Валере не удалось остановить не справедливость. Валера продал квартиру. Пришлось развестись с женою. И идти по первой профессии работать.
     Но Валера не проклял свою профессию, лишения его все придало ему сил. Он пуще прежнего продолжал свой путь. Путь в хирургии. Ему стало ясно ради чего и зачем он работает. Но презрение как к стражам порядка, так и к несправедливости у него осталось.

- Здравствуйте, - теперь ответил Лунин.

    Следователь промолчал и вытащил откуда-то бумагу и ручку. Дальше принялся что-то писать, и только когда дописал заговорил , объяснил суть своего появления.

- Вы, Лунин? Владимир Александрович? - у следователя странно поднялась одна бровь.

- Положим на то, - ответил Лунин.

    Климов напрягся. Отложив истории болезни и моральные противоречия с собой, он принялся внимательно слушать. Однако, в голове его точечно рождалась мысль: что здесь делает следователь почти ночью. Однако, визитер не заставил себя ждать в объяснениях. Он пояснил, что прибыл сюда по делу об аварии, случившейся 4 дня назад, а сейчас опрашивает пострадавших. Он указал, что среди списка пострадавших значится некий Георгий Александрович Бакунин, они пытаются найти его родственников.

- А, Бакунин, - прозевал Лунин, - Черт его знает.

- Он с кем-то общался из больницы? - следователь записывал.

- Я за ним не следил, - также ответил холодно Лунин.

    Климов молчал. И хотя он точно знал ответ на каждый вопрос. Потом следователь несколько раз покивал, понимающе. И заискивающе спросил Лунина о том, что кажется они не были друзьями, хотя работают в одном отделении. На что Лунин прилично заметил о том, к чему допрос. А потом и получил сразу в голову предельно понятное и доступное сообщение:

- Мне известно, что вы ударили своего коллегу по лицу. Об этом говорят ваши же коллеги. Может, я ошибся? И этого не было.

    Лунин, не понимая, как это относится к делу о том, что разыскивают родственников Бакунина отвечать на вопрос отказался. На что следователь, рассчеркнув, ручкою заметил: может быть, вы выпили с остальными, когда решились проучить коллегу. Лунина взорвало. И он описал все, что мог в красках и подробностях.

- Позвольте, позвольте, значит, он выпил три или четыре стопки?

- Да шут его знает, - говорил с оскоминой Луниной, - плевать мне на это горе луковое.

- Угу, а вот скажите, некий Василий из реанимации не заходил ли к вам выпить?

    Климов все еще молчал. Он, кажется, один начал складывать в голове персики с абрикосами. Он горестно посмотрел на Лунина. Бакунин, конечно, хирург отвратительный, но того, что сейчас делает Лунин, он не заслуживает. Но остановить обличающих потоков, режущих правду-матку он не мог. Было все так, как рассказывает до мозга костей правильный Лунин. Он только вспомнил себя на суде, когда ему прикрепили два миллиона морального. За наркомана, у которого он не знал, что не закрыт атривентрикулярный клапан и зашит трикуспидальный протезом. Тот, подонок, приехал с проломленной головой, а помер якобы от эндокардита клапана. Чей-то знакомый. Попридержал бы характеристику Лунин. Но он следовал своей обиде.

- Простите, - теперь следователь  обратился к Климову - Может, Вам известен тот вечер. Заходил ли Ваш, коллега, реаниматолог?

- Увы, я оперировал, - без уважения проговорил Климов.

   Следователь о чем-то сосредоточился, прищурился, гыкунул.

- А я не мог Вас где-то видеть? - его озарила улыбка.

- Может, я Вам геморрой оперировал? Разве всех упомнишь? - Климов актерски развел руками.

- Да, поразительно. Где не встретить. Не помните гражданина Пахомова?

    Климов изменился в лице. Следователь откинулся в диване.

- А его родственники Вас помнят, господин Климов.

- Передайте, я ему свечки ставлю, - Климов, увы, не соврал.

- Охотно, - поклонился Бирюков - вижу вы нашли в себе ресурс продолжить великое дело врача.

   Лунин меж тем пришел в себя, осознав, наконец, что рядом с ним восседает вовсе не простак, который пришел узнать за глупого Бакунина. Но совсем за другого человека. И было бы сейчас правильно скатать удочки. Попрощаться, отмазаться от него, сославшись на срочную операцию. Лунин, обрадовавшись этой идее, так и сделал. Бирюков понимающе покивал, пожелал здоровья оперативно разрешающимся. А когда Лунин уже собирался хлопнуть дверью и сверкнуть последней тапочкой, кинул вдогонку.

- Вы, наверное, устали, Владимир Александрович, две смены подряд. Что ж, похвально, что вы освободили от смены глубокоуважаемого заведующего.

    Лунин остановился и снаружи закрыл дверь.

- Это плановая операция, - заедал буквы Лунин.

- Тяжело живется врачам, не врут люди. Раз в полвосьмого еще приходится оперировать в это время.

   Лунин и Климов поняли, что от него просто так не отвертеться. Напряжение над ними взяло вверх. Казалось, они играют в карты на какие-то квартиры, прежде всего свои.

- Я понимаю, глубокоуважаемые, - теперь Бирюков бессовестно закурил, - Вам нечего бояться. Я простой человек. У меня и папа был врач. Я и сам знаю, что это значит, когда коллеги не чисты на руку.

    Он многозначительно взглянул сначала на Климова, потом на Лунина. И бойко, почесав за спиной, продолжил:

- У меня есть сведения, что гражданин Бакунин и гражданин Кускин изрядно приняли на грудь.

- Такого не было, - вступился Климов.

- Как там, помнится, на аутопсии зафиксировано, многоуважаемый гражданин Климов, - Бирюков выдохнул кораблик. - У меня и бумага есть. А помните да, как вы, в историях записываете? Все досконально. Ведь досконально, Климов? Так и мы, рабы закона, все пишем. Но мы отвлеклись. Так вы отрицаете возлияния? Поверьте, я пока настроен дружески. И готов принять вашу искреннюю помощь.

- И у кого же такие сведения? - Климов привстал из-за стола, а потом опешил, и сел.

- Вы вот мне, Лунин, расскажете, чем болел гражданин Невский?

«Сука!» - подумал Владимир Александрович, а сам ответил: «Нет»

- Вот и я, как и вы, не могли раскрыть врачебной тайны, так и я не могу раскрыть тайны следствия. Вы ведь, больше меня, радуетесь, что в Российской Федерации, действует принципат не виновности. Да ведь, Владимир Александрович.

- Я не видел здесь Кускина. Он не заходил, - твердо ответил Лунин.

- Вы знаете, как мысль бывает зверски острая, как игла, нет даже, как рапира. Вы же! - он воззвал руки к небу - не дай Бог, конечно. Молчите, не потому что, выпивали с ними. Вы, правая рука - заведующего. И вы, самый правильный нейрохирург в мире?

- Мне кажется, вы перегибаете палку. И мы вынуждены уйти от такого тона разговора, - протестовал Климов.

    С ним соглашался и Лунин.

- Что вы? Просто не смог сдержать мыслей. Хорошо, что мы оказались с Вами здесь. И способны коммуницировать. Ну, что ж, наша беседа с Вами окончена. Мне было приятно. До скорого!

   Бирюков остался сидеть на диване, приглашая жестом Лунина и Климова покинуть ординаторскую. Лунин быстро вышел, пробурчав про себя что-то неясное. Климов же остался, ему хотелось бы что-то сказать прямо в это лицемерное лицо, но не находились слова.

- А вы что же, Валерий Михайлович, не пойдете оперировать?

- Я, пожалуй, не хотел бы вас одного оставлять здесь.

- А вы не оставляйте меня, - Бирюков затушил сигарету, - мне приятно Ваше общество. Мне вот всегда хотелось узнать, что такое инфекционный эндокардит. Говорят, штука сложная.

«Сука!» - будто повторил за Луниным Климов. Но виду не подал. Он опустил глаза в истории. Но не успокоился.

- Вы, когда отдохнете, скажите, но не больше десяти минут. Затем я вынужден закрыть ординаторскую и вернуться домой.

- Что вы, этого не потребуется, я как раз жду Ваших начальников, они должны прибыть сюда с минуту на минуту, проведать старика, - он показал насмешливо на свою лысину.

  Душа Климова кипела внутри. Он будто повстречался с самим сатаной. «Просто его отсюда никак не выкуришь!». Все же, хотя на часах уже пробило восемь, Бирюков охотно сидел. При этом вовсе не скучал, рассматривая стены и убранство. Даже не залез ни разу в телефон.

- Что ж, я пошел, - с самодовольной улыбкой привстал Климов, - Давайте хотя бы ненадолго закроем. Иначе здесь имущество, Владимир Александрович меня не поймет, если его драгоценный стетоскоп окажется в руках злоумышленников.

   Бирюков искренне рассмеялся. Но вовсе не тому, что говорил Валерий Михайлович.

- Нет, увольте, Владимир Александрович, часто любит что-то не закрывать, чтобы потом читали, как роман. Он всецело нас поймет.

    Климов уже настроился на насилие, если бы не предательски зазвонил телефон. В телефоне слезно просили Валерия Михайловича подойти к больной. Крашенников и Михайлов оперировали экстренную непроходимость, а больше сегодня хирургов не было. Лунин отправился в приемник, его тоже попросили, а звонившему известно, что Климов еще здесь. В телефоне объявили, что пациентка Хламова заплохела. У нее опять рухнуло давление. Анализы взяты. А еще, что все трусы у нее черные. Как деготь кал. Климов свернул губы и обещался, что подойдет. Бирюков, следивший за всем разговором, одобряющие помахал Климову рукою.

- Не волнуйтесь, я присмотрю за стетоскопом. Скажите, а вы ведь и теперь поднимете ей давление кортикостероидами?

     Климов, обернувшись на Бюрюкова, вышел, наплевав на то, что он сделает.

- Только не забудьте исключить инфекцию, Валерий Михайлович. Прощайте! - говорил он ему вдогонку.

    Как только Климова свет простыл. Бирюков из полы вельветого плаща вытащил небольшой сверточек. Надел перчаточки. Осмотрел холодильник. Заметив, пару бутылок коньяка, он вытащил другою рукою смартфон, зафиксировав. А затем, бесцеремонно захватил стопочки из шкафчика и положил в сверточек. Позже быстрым шагом достиг стола с историями болезни. Открыл сначала Лунинскую, затем Климова. Полистал, что-то сфотографировал. И уселся вновь на диван. Перекинул ногу на ногу, принялся листать в тик-токе кошечек, иногда улыбаясь, когда те перекатывались через себя или недопрыгивали до шкафа.