Один взят

Слушать аудио рассказ: https://youtu.be/-XFxjOcUo_Y

Глава 1. Обыкновенный день
Солнце плавило крышу новостройки. Сорок два градуса на термометре, не меньше. Я стянул влажную от пота футболку и бросил её рядом с инструментами. Бетонная площадка обжигала стопы даже сквозь рабочие ботинки. Двадцать четвертый этаж — здесь нет тени, только безжалостное солнце и горячий воздух, дрожащий над раскалённым бетоном.

Илья работал в нескольких метрах от меня, методично укладывая арматуру. Всегда спокойный, будто находился не на раскалённой крыше, а в прохладной церкви. Его потёртая Библия лежала в тени сумки с инструментами — этот потрёпанный томик всегда был с ним.

— Антон, подай-ка зажим, — он не поднимал головы, полностью сосредоточенный на работе.
Я швырнул инструмент, который он поймал одним точным движением. Никогда не понимал, как в такую жару можно сохранять хладнокровие. Впрочем, Илью я вообще редко понимал.
В наушнике грохотал металл, помогая абстрагироваться от зноя. Небо над нами было пронзительно-синим, без единого облачка. Обычный июльский день на стройке. Обычная жизнь. Ничто не предвещало, что завтра мир, каким я его знал, перестанет существовать.

Глава 2. Вера и безверие
Обеденный перерыв мы проводили в тени строительного вагончика. Илья достал свой контейнер с едой, я открыл бутылку холодного кваса.
Он, как всегда, читал перед едой. Глаза закрыты, губы беззвучно шевелятся. Молится. Я отвернулся, испытывая странную неловкость, смешанную с раздражением. Эта его вера всегда казалась мне чем-то лишним, ненужным дополнением к жизни. Словно протез для человека с целыми ногами.

— Знаешь, Антон, — неожиданно произнёс Илья, открывая глаза, — иногда мне кажется, что всё вокруг — ненастоящее. Как декорация.
— Это бетонное здание достаточно настоящее, чтобы убить тебя, если оступишься, — хмыкнул я, делая глоток холодного кваса.
— Я не об этом. — Он смотрел куда-то поверх крыш, туда, где небоскрёбы центра размывались в мареве жаркого воздуха. — Всё это временно. Однажды Он придёт и заберёт своих.
Я поморщился. Опять эти разговоры. Илья редко заговаривал о своей вере, но когда начинал — становилось неуютно.

— И кого это — своих? — спросил я с нескрываемой насмешкой.
— Церковь. Тех, кто принял Его всем сердцем.
— И что, вы все дружно улетите на небо? — я скептически приподнял бровь.
— «Тогда будут двое на поле: один возьмется, другой оставлен», — процитировал он, не обращая внимания на мой тон. — Восхищение церкви. Внезапно, в мгновение ока.
Я фыркнул и демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Меня раздражало, когда взрослые, казалось бы, разумные люди говорили о таких вещах всерьёз. Впрочем, в остальном Илья был неплохим напарником — работящим, надёжным, никогда не жаловался на усталость или жару.
Но в тот момент я не мог знать, что его слова окажутся пророческими. И что скоро мне придётся вспомнить каждое из них, словно вытаскивая из памяти инструкцию по выживанию.

Глава 3. Ночь перед бурей.
Вечером я вернулся в свою съёмную квартиру на окраине. Однокомнатная, с видом на такие же безликие панельные коробки. Горячая вода в кране шла ржавой струйкой. Я стянул пропитанную потом одежду и встал под душ, смывая пыль и усталость.
Из соседней квартиры доносились крики. Опять семейная ссора. Я прибавил звук телевизора, чтобы не слышать.

«В мире продолжаются необъяснимые сейсмические колебания малой амплитуды...» — бесстрастно сообщала дикторша новостей. Я переключил канал. Война, кризис, эпидемия чего-то там в Азии. Обычный информационный фон.
Мысли вернулись к сегодняшнему разговору. Что-то в словах Ильи зацепило меня сильнее, чем хотелось признать. Не содержание — сама убеждённость. В его голосе не было и тени сомнения, будто он говорил не о мистической чепухе, а о завтрашней погоде.

Мой телефон завибрировал — сообщение от Кати, моей бывшей. «Можно я заеду? Надо поговорить». Мы расстались полгода назад, но периодически возвращались друг к другу — ненадолго, на одну ночь. Это ничего не значило, просто привычка. Я ответил согласием и пошёл ставить чайник.
Катя приехала через час, с бутылкой вина и странно встревоженным взглядом.
— Ты в порядке? — спросил я, забирая бутылку.
— Не знаю, — она провела рукой по волосам. — Странное чувство весь день. Как перед грозой.
— Синоптики обещали ясную погоду, — пожал я плечами.

Той ночью мы пили вино и занимались любовью — без удовольствия, механически, по инерции. В какой-то момент Катя замерла подо мной и внезапно спросила:
— Ты когда-нибудь думаешь о смерти?
Вопрос прозвучал так неуместно, что я рассмеялся.
— Прямо сейчас — нет.
— А я думаю, — она смотрела мимо меня, в темноту комнаты. — Последнее время постоянно. Как будто она рядом.
Я не знал, что ответить, поэтому просто поцеловал её. Древнейший способ прервать неудобный разговор.
Когда Катя уснула, я долго лежал без сна, прислушиваясь к её дыханию и почему-то вспоминая слова Ильи. «Один возьмется, другой оставлен». Почему эта фраза не выходила из головы?
За окном безоблачная ночь постепенно уступала место такому же ясному утру. Я не подозревал, что это последняя спокойная ночь в моей жизни. И, возможно, в жизни всего человечества.

Глава 4. Исчезновение.
Мы с Ильёй снова работали на крыше. День обещал быть таким же жарким, как вчера. Ночные тревоги растворились в обычной рутине — подъём в шесть, кофе, маршрутка, стройка. Мышцы гудели от усталости — виной тому бессонная ночь и вчерашняя тяжёлая смена.
— Ты какой-то мрачный сегодня, — заметил Илья, протягивая мне бутылку воды.
— Не выспался, — отмахнулся я.
Он кивнул, но я заметил, как внимательно он меня изучает. В его взгляде читалось что-то... сострадание? Жалость? Это раздражало.

— Что? — не выдержал я.
— Ничего, — он улыбнулся. — Просто подумал, что у каждого из нас есть выбор. Всегда.
Я хотел огрызнуться, сказать что-то едкое о его навязчивой религиозности, но в этот момент Илья вдруг замер. Его взгляд устремился в небо — такое же ясное, как вчера, без единого облака. На лице появилось выражение, которое я не мог понять. Смесь удивления, узнавания и... радости.

— Он идёт, — прошептал Илья, и его губы растянулись в улыбке.
А потом произошло невозможное.

Илья исчез. Просто перестал существовать в одно мгновение. Его одежда, потеряв наполнение, безвольно осела на бетон. Каска с глухим стуком покатилась по крыше. Рабочий комбинезон, футболка, ботинки — всё осталось на месте, словно некто невидимый выдернул Илью из его одежды.
Рядом упала его Библия, раскрывшись на какой-то странице.
Я застыл, не понимая, что происходит. Моё сознание отказывалось принять увиденное. Люди не исчезают. Это физически невозможно.

— Илья? — мой голос прозвучал неестественно высоко. — Какого чёрта? Это не смешно!
Тишина. Только гудение строительной техники откуда-то снизу.
Я бросился к месту, где только что стоял мой напарник. Ощупал одежду — ещё тёплую от его тела. Заглянул за вентиляционную шахту — никого. Обежал всю крышу, крича его имя.
И только тогда заметил, что снизу тоже доносятся крики. Паника. Сирены автомобильных сигнализаций. Где-то вдалеке завыла полицейская сирена.
Я схватился за телефон, набирая Катю. Гудки шли, но никто не брал трубку. В груди нарастало тянущее чувство ужаса.
Опустив взгляд, я увидел раскрытую Библию. Ветер трепал тонкие страницы, но одна фраза, подчёркнутая карандашом, словно выжглась в моём сознании: «...один возьмется, другой оставлен».
Точно такие же слова, которые он цитировал вчера.

Глава 5. Хаос.
Я спускался по лестнице новостройки, перепрыгивая через ступеньки. Сердце колотилось где-то в горле. На каждом этаже картина повторялась — брошенные инструменты, одежда без людей, растерянные лица тех, кто остался.
На двадцатом этаже я столкнулся с прорабом. Его лицо было белее извести.
— Что происходит? — схватил я его за плечи.
— Они исчезли, — прошептал он. — Просто... испарились. Человек пятнадцать. Моментально.

На первом этаже царил хаос. Группа рабочих сгрудилась вокруг радиоприёмника. Из динамика доносился взволнованный голос диктора:
«...массовые исчезновения людей по всему миру. Первые сообщения поступили из Австралии и стран Азии. Сейчас явление фиксируется в Европе и России. По предварительным данным, пропали миллионы человек...»
Вещание прервалось статическими помехами.

Я выбежал на улицу. Город превратился в сцену из фильма-катастрофы. Брошенные автомобили с работающими двигателями. Разбитые витрины. Где-то вдалеке полыхал пожар — чёрный дым поднимался над крышами.
На перекрёстке перевернулся автобус. Вокруг суетились люди, пытаясь вытащить пострадавших. Я услышал обрывки разговоров:
«...водитель просто исчез...» «...все дети, просто все...» «...это конец света...»

Конец света. Эти слова отозвались во мне воспоминанием о вчерашнем разговоре с Ильёй. О его спокойной уверенности. «Однажды Он придёт и заберёт своих».
Я попытался снова набрать Катю. Телефонная сеть уже не работала — перегружена или отключена, не важно. На экране высветилось сообщение об ошибке соединения.
Город тонул в сиренах и криках. Где-то слышался звон разбитого стекла — начиналось мародёрство. Я почти физически ощущал, как цивилизация трещит по швам, рассыпается на глазах.
Я побежал к своему дому — путь, который обычно занимал сорок минут на общественном транспорте. Теперь транспорт не работал. Улицы были забиты брошенными автомобилями и растерянными людьми.
На подходе к моему району земля вдруг содрогнулась. Настоящее землетрясение — я никогда раньше такого не ощущал. Асфальт под ногами пошёл волной, словно морская поверхность. Из окон посыпались стёкла. Стена соседнего здания пошла трещиной от крыши до фундамента.
И всё это время в голове стучала одна мысль: «Один возьмется, другой оставлен». Что, если Илья был прав? Что, если это действительно то самое «восхищение Церкви», о котором он говорил? Но я не мог, просто не мог в это поверить. Должно быть другое объяснение. Научное. Рациональное.

Мой дом встретил меня выбитой дверью парадной и тусклым аварийным освещением — электричество уже отключилось. Я взлетел по лестнице на свой этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта.
— Катя! — закричал я, врываясь внутрь.
Тишина. В спальне я увидел её.

Катя лежала на кровати, её лицо бледное и спокойное, словно она просто уснула. Тёмные волосы разбросаны по подушке, глаза закрыты, губы слегка приоткрыты. Руки расслаблены, одна из них лежит на груди, другая — свисает с края кровати. На простыне рядом с ней рассыпаны белые таблетки — пустые и целые блистеры, несколько таблеток лежат на полу у кровати, как следы последнего выбора.
И записка написанная аккуратным, но дрожащий почерком.
«Это не твоя вина. Я просто не нашла в себе сил жить дальше»

Я медленно опустился на пол, чувствуя, как мир вокруг рушится не только физически, но и в моём сознании. Всё, во что я верил — или, точнее, не верил — теперь стояло под вопросом.
За окном грохотал и корчился умирающий город. А я сидел в пустой квартире, глядя на труп женщины, которую, как теперь понимал, даже не успел по-настоящему полюбить.

Глава 6. Прозрение.
Три дня я не выходил из квартиры. Электричества не было. Вода текла из крана тонкой струйкой, но я боялся, что и она скоро иссякнет. Телевизор молчал. Радио в телефоне иногда ловило сигнал — обрывки экстренных сообщений, противоречащих друг другу объяснений случившегося, призывы сохранять спокойствие.
Спокойствие. Как будто это было возможно.

По обрывочным данным из радиоэфира я понял масштаб катастрофы. Исчезли около 800 миллионов человек по всему миру. Большинство — дети, вне зависимости от вероисповедания родителей. И взрослые — но далеко не все. Выборочно. По какому принципу — никто не мог объяснить.
За окном продолжались землетрясения, хотя наш город никогда не был сейсмоопасной зоной. Небо приобрело странный красноватый оттенок. Температура поднялась ещё выше — казалось, воздух плавится от жары.

На третий день я всё-таки вышел, чтобы добыть еды. Ближайший супермаркет был разграблен. Витрины разбиты, полки пусты. У входа лежало тело охранника — вероятно, он пытался остановить мародёров.
Я бродил по мёртвым улицам, стараясь держаться подальше от других людей. В их глазах читался тот же страх и отчаяние, что и в моих. Или что-то худшее — тёмное, животное.

Вернувшись домой с добычей — несколькими консервными банками из разбитого ларька — я начал рыться в вещах Кати. Не знаю, что именно искал. Может быть, какое-то объяснение.
В её сумочке, среди косметики и документов, я нашёл небольшую записную книжку.
Открыл. Начал читать.
Страницы, исписаны аккуратным, но нервным почерком.

«Сегодня я снова чувствую эту пустоту внутри — как будто меня нет вовсе. Я пытаюсь найти смысл, но всё кажется таким бессмысленным. Люди вокруг живут, смеются, любят, а я — просто тень, которая не может найти своё место. Иногда мне кажется, что я слишком тяжёлая ноша для этого мира.»

«Я устала бороться с собой, с мыслями, которые не дают покоя. Они как тёмные волны, накрывающие меня снова и снова. Я пыталась быть сильной, пыталась верить, что завтра будет лучше, но завтра не приходит. Есть только этот бесконечный день боли и одиночества.»

«Я боюсь, что если останусь, то навсегда потеряю себя. Может, уйти — это не слабость, а последний акт свободы? Я не хочу причинять боль тем, кто меня любит, но я больше не вижу другого выхода.»

«Если кто-то когда-нибудь найдёт этот дневник — знайте, я пыталась. Я искала свет в темноте, но он был слишком тусклым. Прощайте.»

Эти откровения что-то сдвинуло во мне.

Я вспомнил об Илье, о его спокойной уверенности, о той Библии, оставшейся на крыше новостройки. Внезапно я почувствовал непреодолимое желание прочитать её. Понять, узнать, во что же он верил.
Утром я отправился на стройку.

Здание встретило меня зловещей тишиной. Следы паники первого дня были повсюду — брошенные вещи, следы крови на бетонном полу, выбитые двери подсобок. Я поднимался по лестнице, считая этажи. Пятнадцать… двадцать... двадцать четыре.
Крыша. Солнце всё так же безжалостно палило, но теперь его свет казался неестественным, словно пропущенным через красный фильтр. Я нашёл место, где исчез Илья. Его одежда всё ещё лежала там — никого не заинтересовала простая рабочая роба.

Библия исчезла. Я обыскал всю крышу, каждый угол. Ничего.
Разочарование было настолько сильным, что я не сразу заметил человека, стоящего у парапета. Худой мужчина в грязной одежде смотрел на город так, словно прощался с ним.
— Ищешь что-то? — спросил он, не оборачиваясь.
Я вздрогнул от неожиданности.
— Библию. Она должна была быть здесь.
Мужчина повернулся. Его глаза были красными от недосыпа или слёз.
— Все ищут ответы, — произнёс он с горькой усмешкой. — Но уже слишком поздно. Раптура произошла. Мы остались.
— Раптура?
— Восхищение церкви. Вознесение избранных. Начало Великой Скорби, — он говорил механически, словно повторяя заученный текст. — Те, кто был готов, ушли. Мы — нет.
Я узнал эти термины из разговоров с Ильёй. То, что он пытался объяснить мне, а я отмахивался, считая религиозной чепухой.
— Ты... верующий? — осторожно спросил я.
— Был, — его лицо исказилось. — Или думал, что был. Ходил в церковь по воскресеньям. Молился перед едой. Жертвовал на благотворительность. И остался. Значит, всё это было недостаточно. Значит, моя вера была пустой.
В его словах я услышал такое отчаяние, что на мгновение забыл о собственном.
— У тебя есть Библия? — спросил я.
Он молча достал из рюкзака потрёпанную книгу и протянул мне.
— Держи. Мне она больше не нужна. Я прочитал достаточно, чтобы понять, что нас ждёт. И этого я не хочу.

Он сделал шаг к парапету. Я понял его намерение раньше, чем осознал. Бросился вперёд, схватил за руку.
— Не надо.
— Почему? — он смотрел на меня с искренним недоумением. — Ты знаешь, что будет дальше? Читал Откровение? Семь печатей, семь чаш гнева. Антихрист. Новый мировой порядок. Начертание зверя. Лучше умереть сейчас.
— Но... — я запнулся, не зная, что сказать. — Должна быть надежда. Для нас. Для оставшихся.
Он рассмеялся — горько, отрывисто.
— Надежда? Да. Самое смешное, что есть. Вторая смерть. Но цена... — он покачал головой. — Я не готов.

Он вырвал руку из моей хватки и, прежде чем я успел среагировать, шагнул с края крыши. Не раздумывая, как человек, принявший решение давно и окончательно.
Я застыл, парализованный ужасом. Внизу, двадцатью четырьмя этажами ниже, теперь лежало тело человека, чьего имени я даже не узнал. А в моих руках была его Библия — потёртая, с загнутыми уголками страниц, с пометками на полях.

Трясущимися руками я открыл её — книга раскрылась на Евангелии от Матфея, 24-й главе. Та самая фраза была подчёркнута красной ручкой: «… двое на поле: один возьмется, другой оставится…».
В тот момент что-то сломалось во мне. Барьер скептицизма, стена рационального отрицания. Потому что реальность вокруг больше не поддавалась рациональным объяснениям. Всё, что говорил Илья, всё, о чём предупреждал — это происходило. Здесь и сейчас.
Я сел прямо на бетонный пол крыши и начал читать.

Глава 7. Тьма и свет.
Следующие дни слились для меня в один бесконечный кошмар погружения. Я читал Библию, не отрываясь — Евангелия, Послания, но особенно Откровение Иоанна Богослова. То, что раньше казалось мне поэтическими метафорами или бредом религиозного фанатика, теперь обретало пугающую конкретность.
Землетрясения усиливались. Вода в кране стала ржавой, потом перестала течь вовсе. Я собирал дождевую воду — благо, дожди теперь шли странные, тяжёлые, с привкусом металла.

Радио иногда ловило сигнал. В мире воцарялся новый порядок. Какой-то европейский политик — я не расслышал имени из-за помех — выступил с призывом к объединению под единым глобальным правительством. Для спасения человечества. Для преодоления кризиса.
Его речь была настолько убедительной, что даже я, зная то, что знал теперь из Писания, на мгновение поверил. Захотел поверить. В простое человеческое решение. В спасение без покаяния.
На десятый день после Исчезновения я наконец решился выйти из дома не просто за едой, а с конкретной целью. Найти других. Таких же, как я — прозревших после, а не до. Понимающих, что происходит.

Город изменился до неузнаваемости. На улицах появились военные патрули. У супермаркетов выстраивались длинные очереди за продуктовыми пайками. Электричество подавалось на два часа в день — по графику, для поддержания минимального порядка.
На центральной площади я увидел группу людей с Библиями в руках. Они стояли кружком, и один из них — седой старик с обветренным лицом — что-то тихо говорил, а остальные внимательно слушали.
Я подошёл ближе, ощущая странное волнение. Словно нашёл то, что искал, сам не зная, что именно ищу.

— ...и потому мы — свидетели, — доносились до меня обрывки фразы. — Последнее поколение перед Пришествием Христа во славе.
Меня заметили. Разговор стих. Несколько пар глаз с подозрением уставились на меня — незнакомца с растрёпанными волосами и давно небритым лицом.
— Я... — мой голос охрип от долгого молчания. — Я хочу понять, что происходит.
Старик смерил меня внимательным взглядом.
— Ты знаешь, что произошло десять дней назад?
— Восхищение церкви, — произнёс я слова, которые ещё недавно вызвали бы у меня только насмешку. — Раптура. Начало Великой Скорби.

Напряжение в группе немного ослабло. Кто-то из стоящих женщин протянул мне бутылку воды. Я сделал глоток, только сейчас осознав, как сильно хочу пить.
— Я был... неверующим, — продолжил я. — Мой друг, коллега по работе — он пытался говорить со мной о Боге. Я смеялся над ним. А потом он исчез. Прямо на моих глазах.
— Многие из нас пережили подобное, — кивнул старик. — Многие из нас остались, потому что считали себя верующими, не будучи таковыми по-настоящему. Мы знали слова, но не жили ими. Говорили о вере, но не имели её в сердце. И теперь получили второй шанс.
— Второй шанс? — переспросил я. — Разве мы не... обречены?

Женщина, предложившая мне воду, тихо рассмеялась — не злобно, а как будто над наивным вопросом ребёнка.
— Великая Скорбь — это не только наказание, но и последняя возможность, — мягко пояснила она. — Откровение говорит не только о бедствиях, но и о тех, кто омыл одежды свои кровью Агнца во время скорби. О нас, понимаешь?
Я не понимал. Ничего не понимал. Но что-то внутри меня откликалось на эти слова — тихое, едва различимое эхо надежды.

Их звали Михаил Иванович — седой старик, бывший профессор теологии, Тома — молодая женщина, работавшая раньше медсестрой, и ещё несколько человек, чьи имена я тогда не запомнил. Они собирались здесь каждый день на час-полтора перед комендантским часом, чтобы изучать Писание и молиться.
— Присоединяйся к нам, — пригласил Михаил. — Если хочешь, конечно.
Я кивнул. В тот момент я ещё не понимал, насколько это решение изменит мою жизнь. И не только мою.

Глава 8. Преображение.
Следующие недели превратились в непрерывное изучение и осмысление. Наша небольшая группа увеличивалась — каждый день приходили новые люди, потерянные, напуганные, ищущие ответы. Мы собирались уже не на площади — становилось слишком опасно. Военное положение ужесточалось. По телевидению, работающему в ограниченном режиме, транслировали обращения нового мирового лидера — того самого европейского политика, теперь уже с именем и лицом.

Михаил Иванович давал нам то, что не могли дать ни новости, ни правительственные обращения — понимание происходящего через призму библейских пророчеств. Под его руководством мы читали книгу Даниила, Откровение, послания апостолов. И постепенно туман неведения рассеивался.
— Число семь пронизывает всё Писание, — объяснял Михаил Иванович. — Семь печатей, семь труб, семь чаш гнева. И у нас есть семь лет Великой Скорби.
— И что будет потом? — спросил кто-то из новеньких.
— Армагеддон, — ответил Михаил просто. — Последняя битва. И возвращение Христа — уже не как Агнца, а как Царя царей.

Мы видели признаки исполнения пророчеств повсюду. Экономический кризис, охвативший мир после Исчезновения, привёл к созданию единой мировой валюты — электронной, без физических носителей. Новый мировой лидер, красноречивый и харизматичный, подписал семилетний мирный договор с Израилем — событие, о котором Михаил Иванович говорил как о начале отсчёта Великой Скорби.
Я больше не ходил на работу — стройка замерла, как и большинство производств. Мы с Томой организовали в подвале заброшенного дома небольшой пункт помощи — раздавали еду, лечили раненых, делились чистой водой. И говорили с людьми — не навязывая, но объясняя, что происходит и почему.

Однажды вечером, когда мы с Томой возвращались с очередной вылазки за припасами, нас остановил военный патруль.
— Документы, — потребовал офицер.
Я протянул паспорт. Тома сделала то же самое.
— Вы из тех фанатиков, что собираются на Пушкинской? — внезапно спросил он, пристально всматриваясь в наши лица.
— Мы помогаем людям, — спокойно ответила Тома. — Раздаём еду, оказываем первую помощь.
Офицер смотрел на нас долго, оценивающе. Затем неожиданно вернул документы.
— Идите. Но помните — публичные религиозные собрания запрещены. Это подрывает моральный дух населения.
Мы кивнули и поспешили уйти. Но в глазах офицера я заметил странное выражение — не ненависть или презрение, а... интерес? Может быть, даже скрытую симпатию?
— Они боятся нас, — тихо сказала Тома, когда мы отошли на безопасное расстояние. — Не потому, что мы опасны, а потому что несём правду.

В ту ночь я долго не мог уснуть. Раньше я считал себя самодостаточным, сильным человеком. Верил в материальное, осязаемое, понятное. Смеялся над теми, кто искал утешения в религии. А теперь... Теперь я сам был одним из них.
Но странное дело — я никогда не чувствовал себя настолько целостным, настолько живым, как теперь, в мире, балансирующем на грани гибели.
Утром меня разбудил громкий стук в дверь. Я открыл — на пороге стоял тот самый офицер из вчерашнего патруля. Без формы, в гражданской одежде.
— Можно войти? — спросил он тихо. — Мне нужно поговорить.

Глава 9. Печать на челе
Его звали Виктор. Раньше он служил в специальном подразделении, а теперь командовал одним из городских патрулей. Сидя на единственном стуле в моей полупустой квартире, он выглядел не грозным представителем власти, а уставшим, растерянным человеком.
— Моя дочь исчезла, — произнёс он после долгого молчания. — Ей было восемь. Жена водила её в воскресную школу, а я... я всегда был против. Считал всё это сказками, пустой тратой времени.
Я молчал, давая ему возможность выговориться.
— А потом это случилось. И все дети исчезли. Все, понимаете? И взрослые — не все, но многие. И я вспомнил слова жены... — он запнулся. — Она говорила о восхищении церкви. О том, что Христос вернётся за своими.
— Я знаю, — кивнул я. — Мой друг тоже пытался предупредить меня. Я не слушал.
Виктор поднял на меня покрасневшие глаза.
— Что теперь будет? Что ждёт нас? Есть ли ещё надежда?
Вопрос, который задавали все. Вопрос, которым я сам мучился бессонными ночами.
— Надежда есть, — ответил я словами Михаила. — Но цена высока.

Я рассказал ему всё, что узнал за эти недели. О том, что случившееся — только начало скорби, которая продлится семь лет. О том, что мировой лидер, получивший власть над всеми странами, — это тот, кого Библия называет Антихристом. О том, что нам предстоит пережить гонения, о том, что скоро введут обязательное начертание — без которого нельзя будет ни покупать, ни продавать.

— И что же делать? — глухо спросил Виктор.
— Верить, — ответил я просто. — Принять Христа сейчас, даже если это будет стоить жизни.
Он усмехнулся — горько, как человек, которому нечего терять.
— Жизнь... Что она стоит теперь?
В его глазах я видел собственное отражение — каким был ещё недавно. Потерянным, отчаявшимся, цепляющимся за остатки прежнего мировоззрения, которое рушилось под весом новой реальности.
— Приходи сегодня вечером, — сказал я. — В подвал на Карбышева, 16. Там будут наши.

Он кивнул и ушёл, оставив меня с тяжёлыми мыслями. Рано или поздно нас найдут. Закроют наш пункт помощи, арестуют, может быть, даже казнят. Это было лишь вопросом времени.
Но до тех пор мы должны были делать то, что считали правильным. То, что, как я теперь понимал, было нашим предназначением в этом сломанном мире — свидетельствовать об Истине.

Вечером подвал был полон как никогда. Виктор пришёл — и не один. С ним было ещё двое военных, такие же потерянные и ищущие. Они сели в задних рядах, настороженно оглядываясь.
Михаил Иванович говорил о печати зверя — той самой отметке, которую вскоре будут ставить на правую руку или лоб каждому жителю земли.
— Это будет не просто идентификационный чип, — объяснял он. — Это будет акт сознательного поклонения новому мировому порядку, отречения от Бога. И принявшие эту печать будут обречены.
— А отказавшиеся? — спросил кто-то.
— Не смогут ни купить еды, ни получить медицинскую помощь, — ответил Михаил. — Их будут преследовать, сажать в тюрьмы, казнить.

По помещению пронёсся тревожный шёпот.
— И какой же выбор у нас есть? — громко спросил один из пришедших с Виктором военных. — Умереть от голода или продать душу?
Михаил Иванович посмотрел на него спокойно, с лёгкой улыбкой.
— Выбор всегда один и тот же, во все времена. Верить или отвергнуть. Только цена разная. Раньше это могло стоить комфорта, карьеры, отношений с близкими. Теперь — физической жизни.

Я наблюдал за лицами присутствующих. Страх — да. Но и что-то ещё. Решимость? Надежда? Вера, пробивающаяся сквозь отчаяние?
В тот вечер семь человек покаялись. Среди них был и Виктор. Покаявшись, признали Христа своим Спасителем. Покаяние, которое изменило всё.

Возвращаясь домой в сопровождении Виктора — он настоял, что проводит меня, опасаясь патрулей — я чувствовал странное спокойствие. Мир вокруг разваливался на части, впереди ждали испытания, о которых страшно было даже думать. Но внутри меня впервые за долгое время был мир.
— Завтра вводят комендантский час с шести вечера, — внезапно сообщил Виктор. — И начинают регистрацию для получения цифровых ID. Первый шаг к начертанию.
Я кивнул. Время сжималось, как пружина.
— Что будешь делать? — спросил я.
— То, что должен, — просто ответил он. — Предупреждать тех, кто остался. Помогать, чем смогу. А ты?
Я посмотрел на звёздное небо — красноватое, неестественное, но всё ещё прекрасное.
— То же самое. До конца.

Глава 10. Свидетельство
Месяцы слились в один бесконечный день выживания и служения. Наша подпольная церковь росла, несмотря на запреты и преследования. Мы собирались в подвалах, заброшенных зданиях, ночью в лесопарке — где угодно, только бы вместе изучать Писание и поддерживать друг друга.

Мир менялся с пугающей быстротой. Новый порядок установился во всех странах. Единое правительство, единая валюта, единая религия — поклонение человеку, объявившему себя богом. Тому, кого Библия называла Антихристом, а публичные СМИ — Спасителем человечества.

Начертание ввели через полгода после Исчезновения. Маленький биометрический чип под кожу правой руки или на лоб — для тех, у кого были медицинские противопоказания. Без него невозможно было получить работу, купить еду, воспользоваться транспортом или медицинской помощью.
Наша группа стала убежищем для тех, кто отказался принять печать. Мы организовали тайные убежища, делились запасами еды, которые удалось сделать до введения тотального контроля. Помогали больным и раненым. И продолжали рассказывать истину всем, кто готов был слушать.

Я больше не жил в своей квартире — слишком опасно. Мы с Томой переселились в заброшенный дачный посёлок за городом вместе с ещё десятком верующих. Виктор приходил раз в неделю, принося новости и предупреждая о готовящихся облавах.
Однажды вечером он появился неожиданно, бледный, с окровавленной повязкой на плече.
— Они вычислили меня, — сказал он сразу. — Кто-то донёс, что я помогаю отказникам. Начнут искать всех, с кем я контактировал.
— Нужно уходить, — немедленно отреагировала Тома. — Немедленно.
— Куда? — я оглядел наше маленькое сообщество — женщины, старики, несколько детей, родившихся уже после Исчезновения.
— В горы, — ответил Виктор. — Есть старые штольни, военные бункеры времён холодной войны. Туда.

Мы собирались всю ночь — тихо, организованно, без паники. Утром тронулись в путь маленькими группами, разными маршрутами. Я шёл с Томой и пожилой четой Сорокиных.
Город остался позади — мёртвый, изуродованный природными катаклизмами и деятельностью человека. Некогда зелёные пригороды превратились в выжженные пустоши. Небо напоминало раскалённую медь — тёмно-красное, тяжёлое.

— Это от третьей трубы, — прошептала Тома, глядя на иссохшую реку, вдоль которой мы шли. — «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.».
Я кивнул. Стихийные бедствия следовали одно за другим, в точности как предсказывало Откровение. «Звезда Полынь» — так назвали астероид, упавший в Тихий океан. Массовое вымирание морских рыб и животных после того, как треть морей превратилась в кровь — учёные объясняли это беспрецедентным цветением токсичных водорослей. Нашествие саранчи на Ближнем Востоке, уничтожившее все посевы.
А впереди были ещё чаши гнева. И мы знали это, в отличие от остального мира, который верил обещаниям нового лидера о скором восстановлении.

К вечеру мы добрались до первых предгорий. Здесь нас должен был встретить проводник, но вместо него мы увидели военный вертолёт, зависший над рощей, где планировалась встреча.
— Засада, — одними губами произнесла Тома.
Мы залегли в высокой траве, наблюдая, как солдаты окружают точку сбора.
— Что будем делать?
Хороший вопрос. Повернуть назад? Искать другой путь? Но горы были единственным относительно безопасным местом для тех, кто отказался от начертания. В городах и посёлках каждый человек был под наблюдением.

— Мы должны предупредить остальных, — решил я. — И найти другой путь в горы.
Внезапно Тома тронула меня за руку.
— Смотри, — она указала на склон холма.
Там стоял человек в потрёпанной одежде и внимательно смотрел в нашу сторону. Когда он понял, что мы заметили его, то медленно поднял руку и провёл пальцем по лбу — древний христианский символ рыбы, служивший опознавательным знаком верующих во времена первых гонений. И во времена последних — тоже.

— Это наш, — шепнула Тома. — Пойдём.
Мы осторожно двинулись к человеку, стараясь держаться в тени деревьев. Когда подошли ближе, я увидел, что это совсем молодой парень, почти подросток. Исхудавший, со шрамом через всю щёку, но с ясными внимательными глазами.
— Я Павел, — представился он. — Виктор прислал меня. Здесь опасно, нужно идти другим путём.
— А остальные? — спросил я. — Другие группы?
— Им тоже передали предупреждение, — заверил он. — Идёмте, нельзя здесь оставаться.

Он повёл нас по едва заметной тропе, уходящей в глубь леса. С каждым шагом мы поднимались всё выше в горы, удаляясь от цивилизации, от преследования, от мира, погружающегося в пучину последних бедствий.
В какой-то момент я обернулся. Внизу, в долине, расстилался наш город — или то, что от него осталось. С такой высоты были видны следы разрушений: обвалившиеся здания, выгоревшие кварталы, трещины в земле, прорезавшие улицы, словно шрамы. И над всем этим — тяжёлое красное небо.

— Я там жил, — сказал я тихо. — Работал, мечтал о чём-то... не верил ни во что кроме того, что мог потрогать руками.
— А теперь? — спросила Тома, встав рядом.
Я посмотрел на неё — осунувшуюся от недоедания, с преждевременной сединой в волосах, но с тем особым светом в глазах, который я научился распознавать у настоящих верующих.
— Теперь я знаю, что самое важное, — ответил я. — И это стоит больше всего, что мы оставили там внизу.
Она улыбнулась и взяла меня за руку. Впервые за всё время.
— Идём, — позвал нас Павел. — До убежища ещё несколько часов пути.

Глава 11. Катакомбы.
Горные штольни оказались целым подземным городом. В советские времена здесь добывали уран, потом — устроили секретный военный объект, который забросили в девяностые. Теперь эти туннели и пещеры стали убежищем для сотен людей, отказавшихся принять печать зверя.
Нас встретил Михаил Иванович — осунувшийся, с глубокими морщинами, прорезавшими лицо, но с той же спокойной мудростью во взгляде.
— Добро пожаловать домой, — сказал он просто.

Так началась наша новая жизнь — подземная, скрытая от глаз внешнего мира. Мы организовали быт: добывали воду из подземных источников, охотились в горах, выращивали грибы и некоторые неприхотливые растения при свете ламп. Электричество вырабатывали с помощью самодельных генераторов, используя энергию небольшого горного потока.
Это была жизнь ранних христиан — в катакомбах, в постоянном ожидании преследования, с минимумом материальных благ, но с непоколебимой верой.

Виктор приходил раз в месяц, принося новости с "большой земли". После нашего бегства он ещё глубже законспирировался, создав легенду преданного слуги нового порядка, чтобы иметь возможность помогать братьям по вере.
— Началась война на Ближнем Востоке, — сообщил он однажды во время очередного визита. — Армия с востока двинулась к Евфрату. Пророчество о шестой трубе сбывается.
— А начертание? — спросил я. — Сколько людей приняли его?
— Почти все, кто остался в городах, — ответил он мрачно. — Выбора нет — либо чип, либо смерть. Официально это называется «нормализация ситуации».

— Кто-нибудь ещё отказался?
— Единицы. Их публично казнят на центральных площадях. Для устрашения.
Я невольно содрогнулся. Что бы я сделал, окажись там, под прицелом камер и винтовок? Хватило бы мне силы остаться верным?
— Не бойся того, что тебе предстоит претерпеть, — словно читая мои мысли, произнёс Михаил Иванович. — Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни.
Откровение, глава вторая. Я уже знал наизусть многие части Писания, как и все мы — ведь Библий у нас было мало, приходилось учить, чтобы передавать другим.

На втором году нашей подземной жизни на штольни напали. Кто-то выдал наше местоположение — предательство всегда было частью истории веры, от Иуды до наших дней.
Нас спасла система раннего оповещения, которую организовал Виктор, и сложная система туннелей с запасными выходами. Большей части общины удалось уйти выше в горы, к другим убежищам. Но мы потеряли несколько десятков братьев и сестёр — среди них и старика Михаила Ивановича, который остался прикрывать отход, выигрывая время для спасения остальных.

Его последние слова, обращённые ко мне, стали моим путеводным маяком:
— Теперь ты свидетель, Антон. Неси истину до конца.
От прежней общины нас осталось человек сорок. Тома, я, Виктор (теперь уже открыто перешедший на нашу сторону), Павел и другие — все, кого я теперь считал семьёй.
И именно тогда, в момент наибольшего испытания, я осознал то, что многие верующие понимают только благодаря страданиям: Истинная Церковь — не здание, не организация, а люди. Живые камни одного храма, который не разрушить никакими гонениями.

В новом убежище, устроенном в заброшенном противоатомном бункере времен холодной войны, мы продолжали молиться, изучать Писание и готовиться к худшему. По прогнозам, основанным на библейских пророчествах, мы находились примерно в середине семилетнего периода Великой Скорби.
То, что происходило в мире, в точности соответствовало предсказаниям Откровения: войны, мор, голод, природные катаклизмы. Антихрист-правитель объявил себя богом и потребовал всеобщего поклонения. Иерусалимский храм был восстановлен, а затем осквернен "мерзостью запустения" — идолом-статуей мирового лидера.

Двух пророков, появившихся в Иерусалиме, публично казнили после трёх с половиной лет их свидетельства — это событие транслировали по всем каналам как победу над "религиозными террористами". Мы видели это благодаря небольшому телевизору, работающему от генератора. Видели и то, как на третий день их тела исчезли — вознеслись на небо, в точности как предсказывало Писание.
— Три с половиной года, — задумчиво произнёс Виктор. — Это значит, мы преодолели половину пути.
— Если выдержим вторую половину, — мрачно заметил кто-то из присутствующих.
— С помощью Бога выдержим, — твёрдо сказал я.

Глава 12. На краю тьмы
Последние годы Великой Скорби стали самыми тяжёлыми. Убежище, казавшееся недоступным, было обнаружено. Нам пришлось разделиться на маленькие группы и рассеяться по горам, лесам, заброшенным сёлам.
Я шёл вместе с Томой, Павлом и ещё тремя верующими. Виктор направился в другую сторону, чтобы в случае поимки одной группы остальные могли продолжать свидетельство.

Мы нашли пристанище в старой охотничьей сторожке, затерянной среди густого горного леса. Сооружение скрывали многолетние ели, а единственная тропинка к нему заросла настолько, что мы сами едва её нашли по указаниям местного охотника, присоединившегося к нам в последние месяцы.
Вечерами, сидя у крохотной печки, экономя каждую щепку, мы читали потрёпанную Библию, передавая её из рук в руки. Тома стала нашим негласным лидером — её глубокая вера и природная мудрость придавали сил даже в самые тёмные часы.

— Почему Бог допускает всё это? — спросил однажды Павел. — Почему не остановит страдания?
Наступила тишина. За три года скорби этот вопрос задавали многие, и простого ответа не существовало. Тома положила руку на плечо Павла:
— Помнишь историю Иова? Бог не всегда объясняет Свои действия. Но всегда любит нас и всегда с нами. Даже тогда когда мы думаем, что Он молчит.
— К тому же, — добавил я, — всё это было предсказано. Для меня теперь самое убедительное доказательство истинности Библии — то, что мы видим исполнение каждого пророчества собственными глазами.

В сторожке было холодно, несмотря на весну. Мировой климат изменился катастрофически — даже здесь, вдали от цивилизации, мы замечали странные перемены: неестественно красные закаты, кислотные дожди, внезапные резкие перепады температуры.
Наше убежище могло вместить шестерых, но постепенно к нам стали прибиваться и другие — те, кто сумел избежать начертания и прятался в лесах. Среди них была и Соня, моя одноклассница. Увидеть её среди беженцев было последним, что я мог ожидать.

— Антон? — её глаза расширились от изумления, когда она вошла в сторожку и увидела меня. — Ты жив...
Я молча обнял её — исхудавшую, с преждевременной сединой в волосах, но всё такую же красивую.
— Как ты здесь оказалась? — спросил я, когда первое потрясение прошло.
Её история оказалась не менее драматичной, чем моя. После Исчезновения она, как и я, не сразу поняла, что происходит. Приняла новый порядок, даже собиралась получить начертание...
— Но потом я встретила группу "непокорных", — она говорила тихо, глядя в пол. — Они объяснили мне всё. И я вспомнила, как ты когда-то рассказывал о своём напарнике Илье, о том, как он говорил о вере... Я не слушала тогда. А теперь...
— Теперь ты здесь, — закончил я за неё.

Тома молча наблюдала за нашей встречей. В её глазах я заметил тень, которую научился распознавать за эти годы. Мы никогда не говорили о чувствах — было не до того. Выживание, вера, поддержка других — вот что имело значение. Но что-то между нами определённо возникло.
В тот вечер я долго не мог уснуть, вспоминая прошлое. Как я отвергал веру Ильи, как смеялся над его предупреждениями... А теперь сам стал таким же свидетелем для других. Жизнь умеет преподносить неожиданные уроки.

Утром нас разбудил шум вертолёта. В последние годы их использовали только для поиска и уничтожения групп "непокорных" — так власти называли тех, кто отказался от начертания.
— Нас обнаружили, — произнёс Павел, выглянув в щель между досками.
— Нужно уходить, — быстро среагировала Тома. — Всем разделиться на пары и двигаться в разных направлениях. Встречаемся у северного ручья, если удастся уйти.
Мы быстро собрали самое необходимое. Я оказался в паре с Соней — Тома распределила группы так, чтобы в каждой был кто-то опытный, знающий местность. Перед тем как разойтись, она крепко обняла меня.
— Увидимся у ручья, — сказала она твёрдо, и я понял, что это не просто надежда, а установка, приказ выжить.

Мы с Соней двинулись на север через густой подлесок. Звук вертолёта то приближался, то удалялся — они методично прочёсывали местность. Внезапно сквозь деревья мы увидели группу вооружённых людей — патруль.
— Замереть, — шепнул я, потянув Соню за руку.
Мы прижались к земле, укрывшись за поваленным деревом. Патруль медленно проходил мимо, всего в нескольких метрах от нас. Я задержал дыхание. Соня беззвучно шептала молитву.
Внезапно один из солдат остановился и посмотрел прямо в нашу сторону. Сердце замерло. Я почти физически ощущал наведённый на нас автомат.
И вдруг в небе раздался оглушительный раскат грома, за ним вспышка молнии ударила совсем рядом, расколов сосну. Патруль в панике отступил, один из солдат закричал, связываясь с вертолётом.

Начиналась сильнейшая гроза.
— Бежим! — скомандовал я, потянув Соню за собой. Мы бросились дальше, под прикрытием внезапно разразившегося ливня.
К ручью мы добрались только к вечеру, промокшие насквозь и измученные. Там уже ждали Павел и пожилой охотник. Томы с её напарницей не было.
— Будем ждать до утра, — решил я. — Может быть, они пошли другим путём.

Ночь мы провели под скалистым навесом, дрожа от холода и страха. Утром появился Виктор — израненный, с рваной раной на плече.
— Нас выследили, — сказал он мрачно. — Другие убежища тоже обнаружены. Это облава по всему региону.
— А Тома? — спросил я, боясь услышать ответ.
Виктор молча покачал головой.
— Они взяли её живой. И других тоже. Видел, как их уводили к вертолёту.

Мир рухнул. Тома в руках преследователей. Я знал, что это значит. Публичный суд, требование отречься и принять начертание. В случае отказа — мучительная казнь в назидание другим.
— Мы должны попытаться освободить их, — сказал я, удивляясь собственной решимости.
— Это самоубийство, — возразил Виктор. — У них отряд особого назначения, вооружение, вертолёт...
— А у меня вера, — ответил я, глядя ему в глаза. — Тома спасла меня — не только физически, но и духовно. Я не оставлю её.
Соня молча взяла меня за руку выражая поддержку.
— Я с тобой, — просто сказала она.

Глава 13. Последнее испытание
План был безумным, но другого у нас не было. Виктор, используя свои знания военного, разработал стратегию. Нам удалось узнать, что пленных временно держат на заброшенной горной базе, в нескольких километрах от нас.
Я вызвался идти один — чтобы не подвергать риску остальных. Но Соня категорически отказалась оставаться.
— Я слишком долго пряталась, — сказала она. — И слишком многое упустила из страха.
Виктор тоже настоял на своём участии:
— Я лучше всех знаю их тактику. Без меня у вас нет шансов.

В ночь перед операцией мы сидели у крохотного костра, укрытого скалами от посторонних глаз.
— Знаешь, — тихо произнесла Соня, глядя на огонь, — я никогда не верила по-настоящему. Даже когда присоединилась к группе "непокорных" и отказалась от начертания... это был скорее страх, чем вера.
— А теперь? — спросил я.
— Теперь я знаю, что Бог реален. Не потому что мир рушится, а потому что среди всего этого ужаса я вижу свет в твоих глазах. В глазах Томы. В том, как вы заботитесь о других, несмотря ни на что.
Я молчал, размышляя о своём пути. О том, как из скептика, высмеивавшего веру Ильи, превратился в того, кто готов рискнуть жизнью ради братьев и сестёр по вере.

Виктор подошёл с самодельной картой местности.
— База здесь, — указал он. — Охрана усилена, но есть слабое место — туннель для аварийной эвакуации. Старая шахта, которую они, скорее всего, не используют.
Рано утром, ещё до рассвета, мы двинулись к базе. Павел и остальные остались в укрытии — кто-то должен был продолжить свидетельство, если мы не вернёмся.
База представляла собой бетонный бункер, встроенный в склон горы. Когда-то это был секретный военный объект, теперь — временная тюрьма для "врагов нового порядка".
Вход в аварийный туннель оказался именно там, где предполагал Виктор — полускрытый с обвалившимися камнями. Мы осторожно проникли внутрь.

Туннель был узким, с низким потолком. Мы двигались практически на ощупь, слабо подсвечивая путь единственным фонариком с почти севшими батарейками.
— Здесь должен быть выход в технические помещения, — прошептал Виктор.
И действительно, вскоре мы уперлись в металлическую дверь. Виктор осторожно проверил — не заперта. За ней оказался тёмный коридор с рядом дверей.
— Камеры должны быть внизу, — шепнул он.
Прижимаясь к стенам, мы спустились по узкой лестнице. С каждым шагом риск возрастал, но странное спокойствие наполняло меня. Я вспомнил слова из Писания, которые часто повторял Михаил Иванович: "Не бойся, малое стадо..."

На нижнем уровне мы услышали голоса. Двое охранников разговаривали, стоя у входа в коридор с камерами.
— Что будем делать? — одними губами спросила Соня.
Виктор жестом показал нам оставаться на месте, а сам вытащил нож — единственное оружие, которое у нас было. Но я удержал его.
— Бог дал нам другой путь, — сказал я, вспомнив кое-что.
За последние годы безжалостной зачистки "непокорных" власти допустили одну ошибку — многие из рядовых солдат втайне сочувствовали нам. Они выполняли приказы из страха, но не из убеждения.
Я вышел из укрытия, к изумлению Виктора и ужасу Сони.

— Братья, — обратился я к охранникам, подняв руки, чтобы показать, что безоружен. — Я пришёл ради тех, кого вы здесь держите.
Охранники мгновенно навели на меня оружие.
— Стоять! — крикнул один. — Ещё шаг — и я стреляю!
— Вы знаете, что они не преступники, — продолжил я спокойно. — Вы знаете, что этот мир катится в пропасть. Вы видите знамения своими глазами.
Что-то в моём голосе заставило их помедлить. Второй охранник, постарше, вгляделся в моё лицо.
— Они обещали казнить их завтра, — произнёс он неожиданно. — Публично. Если они не примут начертание.
— И они не примут, — сказал я. — Вы это знаете.
Мы долго смотрели друг другу в глаза. Потом старший медленно опустил оружие.
— У меня была мать — такая же верующая, — проговорил он. — Она исчезла в тот день. А я... я остался. И принял это, — он показал на правую руку с еле заметным шрамом.
— Ещё не поздно выбрать другой путь, — тихо произнёс я.
Охранник молча достал связку ключей и протянул мне.
— Третья камера слева. Там женщина и двое мужчин. Остальных увезли. У вас пять минут, потом сработает автоматическая система проверки.

Мы бросились по коридору. Третья камера... Ключ повернулся с трудом. За дверью в полумраке сидели трое — и среди них Тома. Изможденная, с кровоподтёком на скуле, но живая.
— Антон? — тихо прошептала она. — Как ты...
— Некогда объяснять, — я помог ей подняться. — Мы уходим.
Двое других пленных — незнакомый мне старик и молодая женщина — с трудом встали. Видно было, что их допрашивали с пристрастием.

Обратный путь через туннель казался бесконечным. Дважды мы замирали, слыша шаги патруля, прочёсывающего территорию. Но нам удалось выбраться.
Рассвет застал нас уже далеко от базы, в другом убежище — маленькой пещере, о которой знал только Виктор.
Тома сидела, прислонившись к стене, и смотрела на меня так, словно до сих пор не верила в своё спасение.
— Зачем ты рисковал? — спросила она. — Это было...
— Безумием? — закончил я за неё. — Возможно. Но разве вся наша вера — не безумие с точки зрения мира?

Она слабо улыбнулась и взяла меня за руку.
— Они предлагали мне начертание, — произнесла она тихо. — Говорили, что это просто формальность. Что Бог простит, поймёт...
— И что ты ответила?
— Что лучше умру стоя, чем буду жить на коленях перед лжебогом.
Я молча обнял её, чувствуя, как бьётся её сердце рядом с моим — сильное, несмотря на всё пережитое.
Соня наблюдала за нами со странным выражением лица — не ревность, скорее принятие и понимание. Она подошла и положила руку на наши сплетённые ладони.
— Я рада, что ты нашёл свой путь, Антон, — сказала она просто. — И свою спутницу на этом пути.

Глава 14. Возвращение
Два месяца спустя мир окончательно погрузился в хаос. То, что раньше было организованным преследованием "непокорных", превратилось в тотальную войну всех против всех. Седьмая чаша гнева, о которой говорило Откровение, проливалась на землю — невиданной силы землетрясения разрушали города, меняли ландшафт, обрушивали горы.

Наша маленькая община продолжала выживать, перемещаясь с места на место, помогая тем, кто нуждался в помощи, и рассказывая Истину тем, кто хотел слушать. Всё больше людей с начертанием, видя происходящее, осознавали ужасную ошибку своего выбора, но было поздно — рубеж пройден, решение принято.
Однажды утром мы увидели их — двух незнакомцев, поднимающихся по тропе к нашему временному лагерю. Виктор первым заметил их и поднял тревогу, но я, вглядевшись, остановил его.
— Они без оружия, — сказал я. — И у них нет начертания.

Незнакомцы оказались посланниками от другой группы выживших — гораздо большей, чем наша. Они обосновались в сохранившейся горной деревушке, далеко на востоке.
— Мы создаём сеть общин, — объяснил один из них, седой мужчина с проницательными глазами. — Тех, кто сохранил верность до конца.
— Зачем? — спросил я. — Осталось совсем немного...
— Именно поэтому, — кивнул он. — Мы должны встретить Христа не разрозненными одиночками, а единой церковью. Как в начале.
Тома, внимательно слушавшая разговор, взяла меня за руку.
— Это то, о чём говорил Михаил Иванович, — тихо произнесла она. — Свидетельство до конца.

Мы решили отправиться с посланниками. Наша группа — около двадцати человек, включая Виктора, Соню, Павла и Тому — собрала скромные пожитки и на следующее утро двинулась в путь.
Дорога заняла почти месяц. Мы шли тайными тропами, через леса и горы, избегая городов и дорог. Мир вокруг умирал — реки превратились в грязные ручьи, деревья стояли голые, словно среди зимы, хотя было лето. Небо постоянно затягивали тяжёлые тучи странного багрового оттенка.
Но чем дальше мы продвигались, тем больше встречали таких же, как мы — отказавшихся от начертания, сохранивших веру. Наша группа росла.

Мы добрались до горной деревни — точнее, того, что от неё осталось — в самом конце лета. Нас встретили как братьев и сестёр. Здесь собралось уже более сотни верующих из разных мест.
Глава общины — пожилой священник, чудом переживший все гонения — встретил нас у входа.
— Добро пожаловать домой, — сказал он просто.
В деревне царил удивительный для этих времён порядок. У каждого были обязанности, пища распределялась поровну, дети (те немногие, что родились уже после Исчезновения) учились в импровизированной школе, где их знакомили с основами веры и необходимыми для выживания навыками.

Нам с Томой выделили маленький домик на окраине поселения. Словно в другой жизни, мы наконец могли позволить себе просто быть вместе — муж и жена перед лицом Бога, пусть и без официальной церемонии.
— Я никогда не думал, что найду такой покой в конце времён, — сказал я однажды вечером, когда мы сидели на крыльце, глядя на звёзды, проглядывающие сквозь тучи.
— Это не конец, — тихо ответила Тома. — Это только начало.

Я понимал, о чём она говорит. Всё, что мы пережили — восхищение церкви, Великая Скорбь, гонения — было лишь прелюдией к главному: возвращению Христа и установлению Его Царства.
Соня тоже обрела своё место в общине — она помогала учить детей, проявив неожиданный талант рассказчицы. Павел стал одним из разведчиков, доставлявших сообщения между разрозненными группами верующих.
Виктор возглавил оборону деревни — хотя настоящих боевых действий мы не ожидали, слишком мало осталось организованных военных сил, но защищаться от мародёров и диких зверей было необходимо.
Шли последние месяцы Великой Скорби. По подсчётам, основанным на пророчествах, оставалось совсем немного до окончания семилетнего периода.
И именно тогда, когда казалось, что худшее позади, пришло новое испытание.

Глава 15. Свет во тьме.
В деревню прибыл гонец из соседней общины — измученный, едва держащийся на ногах.
— Они идут, — выдохнул он. — Последняя зачистка. Приказ мирового правителя — уничтожить всех, кто без начертания. Одновременно по всему миру.
Священник созвал совет. Спорили долго — бежать или оставаться и защищаться. В конце концов решили, что бежать некуда — мы достигли последнего рубежа.
— Мы останемся, — сказал священник. — И будем свидетельствовать до конца.
Я взглянул на Тому — она кивнула, соглашаясь. Затем на Соню, на Виктора, на других братьев и сестёр, ставших мне семьёй за эти годы. В их глазах я видел не страх, а решимость и веру.

Мы готовились два дня. Не к битве — к свидетельству. Виктор организовал дежурства, чтобы заметить приближение врага заранее. Женщины и дети собрались в центре деревни, в самом крепком строении — старой каменной церкви.
На третий день на рассвете прозвучал сигнал тревоги. Они пришли — отряд численностью около сотни человек, вооружённые до зубов, в тяжёлой броне и с техникой, каким-то чудом ещё работающей в этом умирающем мире.
Я с Томой и Виктором стояли у входа в деревню. Безоружные, но не беззащитные.

— Сдавайтесь! — прокричал усиленный громкоговорителем голос. — У вас есть шанс принять начертание и сохранить жизнь!
Виктор молча покачал головой. Я сделал шаг вперёд.
— Мы не сдадимся, — крикнул я в ответ. — Но мы и не будем сражаться с вами. Наша битва не против плоти и крови.
Я увидел замешательство в рядах нападающих. Они ожидали либо сопротивления, либо паники, но не этого спокойного отказа.
— Тогда вы умрёте! — снова прогремел громкоговоритель.
Я почувствовал, как Тома берёт меня за руку. Она вышла вперёд и встала рядом со мной.
— Да, мы умрём, — спокойно ответила она. — Но не сегодня и не от вашей руки.

В этот момент произошло то, чего никто из нас не мог предвидеть. Земля содрогнулась с такой силой, что несколько солдат упали на колени. Грохот расколол небо — не просто гром, а звук, словно раздираются сами основы мироздания.
И свет. Ослепительный свет с востока, разливающийся по небу, затмевающий солнце.
— Иисус, — прошептал Виктор рядом со мной.
Я поднял глаза к небу, и сердце замерло от благоговейного трепета. То, что показалось молнией, растянулось, заполняя собой всё небо. И среди света появилось очертания фигуры — величественной, сияющей нестерпимым блеском.

— Господь... — выдохнула Тома, падая на колени.
Все мы, верующие, опустились на колени, глядя на небо. И удивительное чувство наполнило меня — не страх, не ужас, а радость. Бесконечная, переполняющая радость встречи.
Среди солдат царила паника. Кто-то бросился бежать, кто-то в ужасе стрелял в небо, кто-то рыдал, закрывая лицо руками.
А затем прозвучал голос — не в ушах, а словно внутри каждого из нас:
— Дети Мои...

Эпилог.
Я пишу эти строки на тысячный день Царства. Тысяча дней — ничто по сравнению с тысячей лет, которые нам предстоит прожить в мире, где Христос правит видимым образом.
Мир изменился до неузнаваемости. Природа возрождается, очищенная от скверны последних лет. Реки снова полноводны и чисты, леса зеленеют, земля даёт невиданные урожаи.
Мы с Томой живём в той же горной деревне, уже не убежищем, а домом для многих. Соня основала школу, где учит новое поколение — детей, родившихся уже в Царстве, никогда не знавших ужасов Великой Скорби.

Я часто думаю о том последнем дне Скорби. О моменте, когда небеса разверзлись и Он явился во славе. Это воспоминание не тускнеет, не стирается временем. О нём нельзя забыть. О том мгновении, когда страх сменился радостью, а отчаяние — надеждой.
Иногда ночами мы с Томой выходим на холм за деревней и смотрим на звёзды — яркие, ясные, чистые, как в первые дни творения. Она кладёт голову мне на плечо, и мы молчим, потому что нет слов, способных выразить благодарность за пережитое и дарованное нам.

— Как думаешь, — спросила меня однажды Тома, — почему именно мы? Почему выстояли, почему дожили?
Я долго думал над этим вопросом. И ответ пришёл не сразу.
— Не потому, что мы лучше или сильнее других, — сказал я наконец. — А чтобы свидетельствовать. Чтобы помнить. Чтобы рассказать тем, кто родится в эти тысячу лет, что значит жить без Бога и что значит встретить Его.

В руках у меня дневник — тот самый, что я начал вести с первых дней Скорби. Потрёпанный, обожжённый по краям, испачканный землёй и кровью. Скоро я передам его в городскую библиотеку. Пусть новые поколения читают и знают. Пусть помнят, что даже в самой глубокой тьме есть место для веры. И что после самой долгой ночи наступает рассвет.

И когда эта тысяча лет подойдёт к концу, и настанет последнее испытание, и затем — новое небо и новая земля... Я знаю, что буду готов. Мы все будем готовы.

—КОНЕЦ—