Веснянка

Анна поднималась по ступеням эскалатора, словно восходя на эшафот собственных решений. Каждая ступенька отдавалась глухим эхом в пустоте, что разрослась внутри. Возврата не было. Остановиться, оглянуться, остаться – все эти глаголы потеряли смысл, рассыпались прахом. Мир вокруг, шумный и пестрый, стал лишь фоном для ее немой агонии, абсолютно бесполезным полотном.

Боль была безмерной, острой, как осколок льда в груди. Она понимала это с пугающей ясностью. Они ведь шли вместе по этому краю, вдоль пропасти, чувствуя ветер бездны, заигрывая с опасностью. А теперь она шла одна. Мысль о том, что время способно залечить эту рану, казалась верхом глупости, издевательством над ее болью.

Анна присела за столик у окна в кофейне у эскалатора. Сквозь высокие узкие окна лился тусклый свет зимнего дня. В руках она сжимала бокал с глинтвейном, его пряный, обжигающий пар смешивался с паром ее дыхания на холодном стекле. Внутри теплилась слабая, почти угасшая надежда на чудо. На то, что вот сейчас, в потоке лиц, мелькнет знакомый силуэт, знакомый взгляд. Она вглядывалась в проходящих людей, в эти живые этюды. Чужие лица скользили мимо, как маски, пустые и бездушные, не задевая и тени ее опустошенной души. Она пыталась растворить их образы в дымящемся глинтвейне, запить эту бесполезную толпу.

Воспоминания унесли ее в недавнее прошлое…
Он вел ее по краю. Не по тротуару, не по лесной тропе – по самой острой грани мира, где с одной стороны мерцал огнями привычный быт, а с другой зияла тишиной бездна неведомого. Шли вместе. Его рука – не опора даже, а продолжение ее собственной воли, уверенное и теплое. Страх тогда был иным – сладким головокружением, щекочущим нервы, ведь падение казалось невозможным, пока их ладони сплетены.

Он учил ее смотреть в бездну, не боясь. А она учила его... нежности. Его прикосновения были сначала неуклюжими, словно он боялся сломать хрупкую птицу в своих руках. Дыхание на ее виске, когда он читал ей что-то вслух. Губы, неловко целующие уголок рта, когда она смеялась. И главное – шепот. Не имя, данное при рождении, а имя, рожденное между ними под звездами того края. «Веснянка» - выдыхал он, и это звучало так трогательно. Как посвящение в тайный орден двоих против целого мира. Как вступление в вечность, которая началась в этот миг и, казалось, не кончится никогда. В этом слове – в этом имени – заключалась вся их вселенная, маленькая, хрупкая, но все же бесконечная.

Теперь край стал холодным и бесконечно широким. Она шла по нему одна. Каждый шаг отдавался пустотой в груди. Каждый взгляд вниз, в ту самую бездну, которую они когда-то созерцали вместе, был теперь не игрой, а леденящим душу напоминанием. О том шаге, который она сделала с закрытыми глазами... назад? В сторону? Ошиблась ли она, отпустив его руку? Или он отпустил первым? Бездна не отвечала. Она лишь втягивала в себя свет.

Мир вокруг стал картонной декорацией. Люди – беззвучными марионетками. А ее мысли, как преданные псы, постоянно уносились туда – в вымышленную страну. Туда, где край был всего лишь линией на детской карте сокровищ. Где шаг в бездну еще не был сделан, а страх был лишь легким ветерком, щекочущим щеку. Туда, где его дыхание еще согревало ее кожу, а на губах, прикасавшихся к ее виску, таился шепот того самого, единственного имени. «Веснянка...» Звучало, как последняя молитва угасающего костра. Как короткое эхо от вступления в вечность, которая оказалась мигом. Как вечное напоминание о пропасти, зияющей там, где раньше стоял он, и о крае, по которому теперь она идет в полном, оглушающем одиночестве.

Глинтвейн остыл. Надежда, как последний пузырек воздуха, лопнула беззвучно. Чуда не случилось. Лица за стеклом слились в серую, безликую реку. Она отодвинула бокал. Холодный, липкий осадок на дне был похож на то, что осталось у нее внутри. Поднялась, вышла на улицу, в колючий снегопад, и снежинки, падая на ее горячие щеки, таяли, как те самые несбывшиеся сказки. Мир сжался до размеров ледяного комка в груди, до размеров одинокого шага в белый, безжалостный холод. И не было больше края. Край был пройден. Была только бесконечная, всепоглощающая пустота. Бездна приняла ее полностью, без остатка.