С. Г. Волконский в творчестве Пушкина

И всё-таки молодец Сергей Михайлович Волконский, написавший книгу о своём дедушке-декабристе, в которой предположил возможность для С.Г.Волконского быть прототипом одного из героев пушкинской «Полтавы». Правда, в беловом тексте этой поэмы мы такого героя пока не нашли, но ведь одной ей творчество Пушкина не исчерпывается, а сама идея поиска образов с прототипом в лице известного декабриста не только интересна, но и заманчива. Правда, почему-то только для нас, а не для профессиональных пушкинистов, которые за сто лет, прошедших после издания книги С.М.Волконского, темой, указанной в названии данной главы, так и не озаботились. Одной же из причин этого было то, что по цензурным соображениям о декабристе Волконском (впрочем, как и о других декабристах!) Пушкин открыто не писал, а разбираться с его тайнописью учёным было некогда, неохота, а многим просто не по силам.
Исправим это и начнём с того, что посмотрим на произведения, которые Пушкин писал синхронно с «Полтавой», и в первую очередь, конечно же, обратим внимание на «Евгения Онегина», который писался более семи лет. Ну, а далее с учётом того, что с 2014-го года мы непрерывно твердим, что «Конёк-Горбунок» по отношению к «Онегину» – это «те же яйца, только сбоку», поиск образов, под маской которых может быть спрятан декабрист Волконский, в этой сказке обязателен. Но это позже.
А пока отметим, что в главе «Наука – от внука…» мы указали, что «в своём «Дубровском» Пушкин превратил князя Волконского в князя Верейского, заменив фамилию «В<олкон>ский» на созвучную «В<ерей>ский». Уже одна эта перекличка заставляет задуматься о том, что в «Дубровском» под маской князя Верейского может быть спрятан князь С.Г.Волконский».
Тянем ниточку дальше и спрашиваем: а не использовал ли Пушкин такую же созвучность в «Онегине? Присматриваемся и вдруг видим, что именно в 1825-м году, т.е. сразу после того, как С.Г.Волконский женился на Марии Раевской, Пушкин (внимание!) ВПЕРВЫЕ ввёл в текст «Онегина» слово «волк», которое по первым четырём буквам абсолютно созвучно с фамилией Волконского! Ну, а если к этим четырём буквам прибавить две следующие, то и получится чёткая подсказка в виде: «Волк-он».
Но что это за «волк», который появился в пушкинском романе не один, а вместе с волчихой: «С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк» (ЕО IV 41.3)? Ну, прямо семейная пара! И это так, поскольку о волчьей семье тут намекает не только слово «своя», но и слово «волчиха», употреблённое вместо «волчицы». И если под волчицей обычно подразумевается любая волчья самка, то вот «волчиха» у Пушкина как бы и «жена волка». Пример же слова с окончанием «иха» в отношении диких зверей мы можем обнаружить в «Сказке о медведихе», где Пушкин совсем не случайно после нескольких черновых попыток отбросил слово «медведица», а оставил только «медведиху». Вероятно, он учёл, что в этой сказке изображена не просто медвежья самка, но и мать медвежат, которых она родила от своего «мужа-медведя». Тем более, что и сам-то «медведь запечалился, Голову повесил, голосом завыл Про свою ли сударушку, Чернобурую медведиху. «Ах ты, свет МОЯ медведиха .. Уж как мне с тобой, МОЕЙ боярыней, Весёлой игры не игрывати, , Милых детушек не родити». И мы чётко видим слова «моя», «моей», «свою» и признание для бывшей (т.е. до убийства) медведихи возможности рождения «милых детушек». Для своего медведя, конечно.
Но если под маской «семейного» волка в «Онегине» прячется С.Г.Волконский, то и его жену, Марию Николаевну Волконскую, мы вправе видеть под маской «голодной волчихи». Ну, а когда мы говорим о голодной героине, то на всякий случай вспоминаем такую же голодную Царь-девицу из «Конька-Горбунка», которую Ивану пришлось дважды прикармливать.
Тянем ниточку дальше и проверяем нашу догадку. И, конечно, «волчиху» с основным прототипом в лице М.Н.Волконской (ур.Раевской) после 1825-го года мы находим в пушкинской «Русалке» под маской невесты князя, разлучившей его с дочерью мельника, которая раздражённо говорит о ней: «Я ей скажу злодейке: Отстань от князя – видишь, две волчихи Не водятся в одном овраге» (Р I 195). Т.е. перекличка с «Онегиным» по «семейному» слову «волчиха» налицо. Кстати, некоторое соперничество легко заметить и между героинями «Ревизора», когда дочь городничего Мария (имя, прямо направляющее к Марии Раевской) считает любовные объяснения Хлестакова обращёнными к ней, а её мать Анна, по имени перекликающаяся с пушкинской Доной Анной, к себе.
А теперь проверим: действительно ли под маской князя Верейского в «Дубровском» спрятан князь С.Г.Волконский? Для ответа мы предварительно спросим: а откуда же Пушкин взял сюжет с запусканием фейерферка князем Верейским ещё до его женитьбы? Ну, конечно, от ещё холостого князя С.Г.Волконского, который о своих развлечениях позднее вспоминал так: «В один день мы вздумали, среди белого дня пускать фейерверк. В соседстве нашем жил граф Виктор Павлович Кочубей, и с ним жила тётка его, Наталья Кирилловна Загряжская, весьма умная женщина, которая пугалась и наших собак, и медведей. Пугаясь фейерверка и беспокоясь, она прислала нам сказать, что фейерверки пускаются когда смеркнется, а мы отвечали её посланному, что нам любо пускать их среди белого дня, и что каждый имеет право делать у себя, что хочет. Эта старая, чопорная и несносная женщина хотела на нас жаловаться, но граф её удержал» («Записки С.Г.Волконского», СПб, 1902г., Синодальная типография, стр.68). Конечно, про этот случай С.Г.Волконский вряд ли рассказывал Пушкину, но тот и без него легко мог узнать обо всём от Натальи Кирилловны Загряжской, родственницы жены, с которой он дружил и которая была участницей спора с ещё холостым С.Г.Волконским.
«Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кирилловны: он ловил при ней отголоски поколений и общества… Некоторые драгоценные частички этих бесед им сохранены» (П.А.Вяземский «Старая записная книжка», стр.130-132, Л., 1929). И действительно в 1830-е годы (вплоть до 1837-го года) Пушкин записывал разные случаи из жизни, называя их «Разговорами Н.К.Загряжской» (см. XII,174, «Table-Talk»). Вставить в эти «разговоры» что-либо про декабриста С.Г.Волконского, к которому царь относился негативно, Пушкин, конечно, не мог, однако, показав в «Дубровском» аналогичную любовь князя Верейского к фейерверкам, он тем самым сблизил его с С.Г.Волконским, спрятанным в качестве основного прототипа этого князя.
Для уверенности мы ещё раз проверим это, но уже через пушкинскую «Русалку».
1. Начнём же мы со слова «верея», от которого произведена фамилия «Верейский» и которое в Словаре языка Пушкина (СЯП) определяется как «столб, на который навешивается створка ворот». И тут же в СЯП приводится пример из пушкинской «Русалки», где хор девушек поёт песню со словами: «Тыну поклонилися, Верее молилися: Верея ль, вереюшка, Укажи дороженьку По невесту ехати. Сватушка, догадайся...».
2. Немедленно выделяем слово «догадайся», т.к. из опыта разгадывания тайнописи Пушкина мы уже знаем, что многие вопросы и загадки, которые его герои задают друг другу, обращены и к исследователям. Ну, а раз так, то и, начиная «догадываться», мы сразу же фиксируем обращение девушек к верее как намёк на её одушевление, поскольку так обычно обращаются не к столбам, а к живым людям.
3. Но если под этим живым человеком подразумевается князь С.Г.Волконский, то не он ли одновременно спрятан в «Русалке» и под маской безымянного князя, который женится на такой же безымянной девушке? Присматривается к тексту «Русалки» и видим, что сюжет, с которого она начинается, сильно перекликается с эпизодом из жизни самого Пушкина, который в 1824-м году оставил в Одессе беременную от него Е.К.Воронцову, родившую ребёнка во время его отсутствия (см. «Прометей», 1975, т.10, стр.12-84). Этот же сюжет присутствует и в «Сказке о царе Салтане», и в «Сказке о мёртвой царевне», и в «Яныше-королевиче», и … в «Коньке-Горбунке», поскольку и там белая кобылица рожает потомство, а «виновный» в этом жеребец отсутствует. И не потому, что он не хотел быть рядом, а потому, что, как мы догадываемся, «хозяин» (а если говорить иносказательно, то «хозяином» в то время для Пушкина был император Александр I) загнал его в родное стойло. А точнее - в родовое село Михайловское. Более же подробно об этом коне-жеребце, под маской которого в «Коньке» спрятан сам Пушкин, вы, дорогие читатели, можете прочитать в главе «Что конь, что кобыла…». А предварительный (или промежуточный) вывод пока таков: под маской князя из «Русалки» князя С.Г.Волконского нет.
4. Отмечаем, что писать «Дубровского» Пушкин начал всего через полгода после «Русалки», о которой у него ещё оставались свежие воспоминания. Оглядываемся немного назад и видим, что перед началом написания «Русалки» (1829) в 1828-м году Пушкин сочинил «Эпитафию младенцу», посвящённую умершему сыну С.Г.Волконского, со следующим содержанием:
                В сиянии и в радостном покое
                У трона вечного творца,
                С улыбкой он глядит в изгнание земное,
                Благословляет мать и молит за отца.
Выделяем слово «молит», поскольку оно прямо перекликается со словом «молилися», и догадываемся, что, несмотря на разных молельщиков (небесный младенец и вполне земные девушки!), все они молятся на одного и того же С.Г.Волконского, который в эпитафии обозначен как отец, а в «Русалке» спрятан под видом вереи.
5. Тянем ниточку дальше и в полном соответствии с вопросом дочери мельника из «Русалки»: «Да кто же его невеста?» тоже интересуемся этим. Для ответа смотрим, что «Русалку» Пушкин закончил в апреле 1832-го года, т.е. в год, когда напечатал «Сказку о царе Салтане», которую он начал писать ранее («датируется текст в тетради ЛБ №2371 1828 годом», - III,1305) и в которой Гвидон (кстати, тоже князь!) женится на царевне Лебеди. Ну, а как мы уже знаем, под всеми образами царевен у Пушкина скрывается Мария Николаевна Раевская, которая в 1825-м году, пока Пушкин был в Михайловском, вышла замуж за князя С.Г.Волконского. А зная это, мы уже не удивляемся словам девушек из «Русалки»: «Укажи дороженьку По невесту ехати», поскольку эту «дороженьку» к потенциальной невесте Пушкина, опередив его, протоптал князь Волконский. Думаю, что в словах девушек присутствует и доля пушкинской иронии, хотя ласкательно-уменьшительное слово «вереюшка» одновременно намекает нам и на доброжелательное в целом отношение к С.Г.Волконскому как автора «Русалки», так и его героинь.
6. Далее смотрим, что Пушкин окончил «Русалку» в апреле 1832-го года, «Дубровского» 6 февраля 1833-го года, а осенью этого же года написал несколько сказок, в которых поместил невест, перекликающихся с невестой из «Русалки». Это и т.н. «мёртвая царевна» из одноимённой сказки, и Царь-девица из «Конька-Горбунка». И все они выходят замуж за героев, под маской которых угадывается Пушкин. Кстати, сравнение Ивана с князем в последней части «Конька» как бы мимоходом сближает его с князем из «Русалки».
7. Замечаем, что в том же 1833-м году Пушкин начал писать «Капитанскую дочку», где невестой стала Маша Миронова, одно имя которой уже намекает на Марию Раевскую. Тем более что под маской её жениха Гринёва автор спрятал себя любимого.
Итак, мы видим, что Пушкин не отказался от спрятанного под видом вереи С.Г.Волконского, но для того, чтобы понять причину этого, мы должны посмотреть более пристально на иные значения слова «верея», которые и выведут нас на «Конька-Горбунка». Но об этом чуть позже.