Ленин в маринистике

    Как только я отбарабанил срочно-бессрочную службу в Военно-морском флоте и закинул бескозырку на шкаф, мне пришлось опять садиться за парту. Нужно было в авральном порядке наверстывать упущенное. Как говорится, учись, мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни. За три года лихой службы на флагманском крейсере моя голова наполнилась многими печалями, но академические знания остались за бортом. А, возвращаясь на белые пароходы, опять лезть под пайолы бравому военмору было не положено.
   
    Выбрать свои университеты труда не представляло. Радиолюбительство захватило меня в седьмом классе, как только увидел в кабинете физики макет электронной лампы. Это был стеклянный баллон с меня ростом, стоящий в специально отведённом для него месте, за чёрной шторкой и, ввиду хрупкости, с запретом к нему приближаться. Тем более вызывающем жгучий интерес и, притом, я понимал, что макет управляем. Все-таки, как-то упросил физика, и он, поворчав, что, мол, не дорос ещё, легким движением руки явил на свет чудо превращения диода в пентод, подвигав какими-то рычагами. Я быстро побежал во Дворец пионеров записываться в радиокружок и обнаружил, что физик и там управляет лампами, но уже настоящими. Завораживающий вид наливающейся янтарным цветом колбы, запах канифоли и первого самостоятельно сожжённого трансформатора уже не дали мне покоя никогда.
   
    В радиотехнический институт сдавалось четыре экзамена – сочинение, математика письменная и устная, физика. Так как заведение техническое, я легкомысленно решил, что на литературу там плевали с высокой колокольни и засел за точные науки, которые были мне ближе гораздо. Но все оказалось с точностью до наоборот – неизвестно чем руководствовались преемники Луначарского, но основным отборочным этапом оказалось… сочинение. Именно оно и было первым испытанием, жаждущим знаний технарям. Конкурс всегда оставался высоким и с этим приходилось что-то делать. И традиционно, после литературной порки, половина многочисленных соискателей звания внуков Попова отправлялись в творческий отпуск до следующего года. Опытные преподаватели понимали, что умам позавчерашних школяров не грозят мучения Катерины, терзания Болконского и им до лампочки кому на Руси жить хорошо, поэтому не искали проблеска мыслей в двухстраничных трудах, а определили единственно верный критерий– оценок было две – уд и неуд.  Первая ставилось тем, кому удалось списать, вторая - остальным. Мне терять было вообще нечего – я не озаботился даже шпаргалками, считал это недостойным гвардейца. И в отчаянии решил, что как-нибудь одолею свободную третью тему, хотя за нее традиционно ставили ещё на балл ниже, наверное, ниже ватерлинии. Но и тут я оказался не у дел, свободная тема называлась «Образ В. И. Ленина в воспоминаниях соратников» и требовала конкретики.
   
    За Надежду Константиновну я был уверен. Она не подведет. Но кто все остальные? Про похождения Арманд тогда ещё не знали. На ум приходили только ренегаты – Троцкий, Каменев, Зиновьев... Хотя они и состояли, по моим сведениям, одно время в подельниках, но тут я сомневался. А надо было бить наверняка. Отчего-то в голове вертелся Чапаев. Дзержинский? Этим было не до мемуаров. Помнилось, что вот Ильич про всех высказывался. Мол, Ленин о таком-то сказал так -…….! И все. Сразу было понятно, что это человек значительный. Слышал, что рисовать вождя имели право только особенные художники, со спецразрешением. А писать про него? Кто осмелился? Кто из сподвижников его пережил? Загадка. И вдруг вспомнил! Как же так, как я мог забыть? А «Ленин и печник»? А как маленький Володя разбил графин и промолчал, а большой Владимир Ильич ел чернильницы в тюрьме? И вот это – Когда был Ленин маленький с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках …. Но кто все это написал, хоть убей, не знал. Вряд ли Крупская. А время шло. Мои соседи шуршали бумажками, кого-то уже выгнали, а у меня был чистый лист со штампом в углу и обгрызенная ручка. Отчего-то мне стало стыдно. Как я вернусь домой, как посмотрю в глаза родным? Это после трёх лет службы за Отечество. Но, как известно, черноморцы не сдаются, я вздохнул и начал максимально красивым почерком примерно так…
   
    «После школы я поступил в мореходку. (о, боже, что я несу!? при чём здесь это?) А когда закончил, то был направлен на судно, которое уходило рейсом на дружественную Кубу. (что за чушь) И вот мы отправились в путь...[потом шло пространное романтическое описание Босфора, Средиземного моря и тамошних закатов]... Через две недели мы пересекли Атлантический океан и прямо по курсу у нас лежали Большие Антильские острова. (всё хорошо, но куда тут вставить Ленина?) Приходил новый день и приближал нас к острову Свободы. Вставало умытое в океане солнце. Безоблачное небо за нашей кормой, на востоке, наливалось кумачом. (ага, уже теплее) Было тихо. Изумрудные волны, разрезаемые стальным форштевнем, с легким шелестом расступались перед теплоходом. Из прозрачной глубины океана вдруг поднимается стадо дельфинов, огромных, блестящих и, кувыркаясь, хитро щурясь, (что-то такое знакомое и по теме) обгоняя друг друга, сопровождают нас какое-то время, давая понять, что мы не одиноки и так же внезапно исчезают. (один лист есть)

    Появились первые птицы – огромные альбатросы. (а были ли они там?)  Они неслись с неподвижными крыльями, по восходящему потоку, приветствуя моряков. Изредка, на огромной скорости, врезались в воду и взмывали в небеса с большущей рыбиной. (м-да-а) Далеко на горизонте, в голубой дымке, виднелись таинственные острова. Вставали перед нами утопающие в тропической зелени, где в глубине вспыхивали смачными красками диковинные цветы. Их яркие бутоны удивительно пахли и на ветвях пышных пальм качались говорящие попугаи. (откуда я это знал!?)  Там живут бедные негры. (это зачеркнул). Острова были необитаемы. (так лучше). Океан безмолвствовал, ни одного судна вокруг. (пора переходить к теме)
   
    И вдруг тишину прорезал тревожный бой судовой тревоги «Человек за бортом!» Команда моментально одела спасательные жилеты и выскочила на палубу к шлюпкам. (очень героически). В миле от судна, в открытом океане, утлая лодчонка с двумя чернокожими людьми болталась беспорядочно и в любую минуту готова была пойти ко дну. Заложив дугу малого круга, мы спустили бот, взяли бедолаг на абордаж и втянули на борт. Надо было видеть эти изможденные фигуры в лохмотьях и испуганные глаза несчастных негров. Местные рыбаки, они неделю провели в океане, сломался мотор, и питались лишь летучими рыбами. Без чувств повалившись на палубу, люди хотели только одного – пить. Мы принесли прохладной воды и осторожно, придерживая за голову, начали вливать живительную влагу в их пересохшие губы. Наконец, они стали приходить в себя. Сначала посмотрели на нас, с трудом приподнимаясь и благодарно прижимая руки к груди, потом обвели безумным взглядом океан. И тут один из них, постарше, вдруг просиял и радостно улыбаясь, протянув заскорузлый палец в корму, прошептал: Lenin… (почему-то на латыни мне показалось убедительней). А там гордо реял наш советский флаг с серпом и молотом! И тогда я понял, что это имя знают в каждом уголке нашей необъятной планеты.
   
    А также про В. И. Ленина с любовью писала в своих мемуарах Н. К. Крупская, как они вместе были в ссылке. Младший брат Д. Ульянов рассказывал в своих воспоминаниях про детство вождя. Много о выдающемся гении нашей эпохи и основателе Коммунистической партии было в трудах Бонч-Бруевича(вдруг всплыла странная фамилия в возбужденном мозгу) и других великих революционных деятелей!»
   
    Поставил жирную точку и сдал листок. Мне было легко и отчего-то радостно. Я вспомнил так ярко то свое первое плавание. И всё было чистой правдой ровно до того момента, пока «негр преклонных годов» не протянул свой палец. Океан был, острова были, спасённый негроид тоже был, а вот Ленина там не было, это факт. Не до него было чуть не погибшему рыбаку, хоть он и числился угнетённым классом. Да и знал ли он его вообще? Но кто мог уличить меня в подлоге? Ведь есть же такая гипербола? Впрочем, я ни на что не надеялся. Это был шаг отчаяния. Дома спросили:
-Ну, что, написал?
-Написал.
-И как?
-Мне понравилось. Буду писать ещё. В следующем году.
   
    Через два дня я шёл забирать свои документы. Вестибюль института кипел и бурлил. У стенда с результатами у кого-то был праздник жизни, а у иных мрачная трагедия. Половина соискателей выскакивала спеша, смеясь и ликуя, на улицу, бежала готовиться к остальным испытаниям. Другие тянулись уныло в обратную сторону попрощаться. В отместку себе, с равнодушным видом, я вразвалку подошёл к спискам, скользнул взглядом по «уд»-ам, не нашёл себя и открыл дверь в приёмную комиссию.
-Как фамилия? – спросила красивая секретарь. –Не. Нет твоих документов на выданье.
-А где?
-Ты отметки смотрел? – недовольно вскинула глаза красавица. (ходят тут всякие) – Иди ещё раз посмотри!
Пошёл, посмотрел. Нет. Даже в «неуд»ах не оказалось. Прикинул, что по мне специальное решение приняли, и даже прежний аттестат отобрали за издевательство. Вернулся к хорошенькой.
-Ну, что тебе надо? Чего пришёл? Клинья подбиваешь? – психанула.
-Да нужна ты мне… Не значусь я в списках, понятно тебе?
-А ну, пошли! – схватила за руку и поволокла в коридор.
Быстро пробежала цепким взглядом по спискам. Топнула ножкой и ткнула пальчиком.
-Да вот же! Слепой, что ли? Ну, ты чудо… - и убежала, оставив запах Мажи нуар.
Там, повыше, на отдельном листке, куда она показала, было всего ещё две фамилии с моей. И через тире –«хор.»
«Действительно, чудо!» - думал я, открывая дверь на улицу.
   
P. S. Это так и осталось загадкой для меня, как тот неизвестный преподаватель взял на себя такую ответственность, но, надеюсь, я его не подвёл. А может он тоже когда-то грезил океанами и дальними странами.

*Пайолы – металлический настил в машинном отделении, под которым очень грязно.
*Диод – радиолампа с двумя электродами.
*Пентод – то же и ещё три сетки.
*Канифоль – то же, что флюс.