Книга о Ницше. Предисловие и новая глава

Давно пора было уже написать книгу о Ницше, но как-то всё не было времени. Теперь, находясь в Европе, я решил взяться за старое дело. Многие главы книги уже написаны, так, статья "Ницше, Дарвин, Шопенгауэр", завоевавшая себе такой успех у англоязычной аудитории, входит в книгу, как отдельная глава. А так же статья о эволюции взглядов Ницше на греческую трагедию. Сейчас я хотел бы представить новую главу книги, которая раньше нигде не публиковалась и посвящена сравнению концепций мировой воли Шопенгауэра и Ницше. Сразу оговорюсь, что под волей они понимают не то, что называется выдержкой, и с чем в России часто путают волю, а инстинкт. Мировая воля - это мировой инстинкт, присущий не только живым организмам, но и неживым предметам тоже. В частности, разбирается причина, почему концепция воли Шопенгауэра в конечном итоге пришла к пессимизму, а концепция Ницше наоборот, к радикальному жизнелюбию.


Предисловие


Удивительно, но до сих пор, а протяжении уже ста пятидесяти лет Фридрих Ницше остаётся мыслителем, которого продолжают понимать прямо противоположно тому, что он говорил. Случай уникальный даже для истории философии. Я могу вспомнить немало случаев, когда философа истолковывали ложно или упрощённо, так или иначе превратно, но всё-таки основная суть его мысли, хоть, может быть, и в упрощённо форме, схватывалась верно. Взять хотя бы Платона и бесчисленные интерпретации его теории идей, которые уже при жизни этого автора расходились между собой. И всё-таки, главная мысль была понята верно: существует мир вещей и мир идей, первый из которых является в той или иной степени иллюзорным, второй полагается истинным. Мы можем сказать, например, в чём Платон не соглашался с Демокритом или с софистами, за что их критиковал, и какую позицию отстаивал в споре против них. Но когда мы задаёмся вопросом, в чём заключается главным предмет критических замечаний Ницше в адрес того же Платона или Канта или Шопенгауэра, то тут нет единого мнения. До сих пор нет единого мнения о том, что же Ницше не устраивало в христианстве? Есть лишь разные интерпретации этого, часто противоположные друг другу. Есть ещё интерпретации ультраправых, которые подкупают своей простотой, но и они просто игнорируют целый ряд утверждений Ницше, как ранее игнорировали его и толкователи, лояльные фашизму. Например, все почему-то игнорируют отношение Ницше к дарвинизму и к теории эволюции, и хорошо, если только игнорируют. Например, Шпенглер в своей книге "Закат Европы", когда рассуждает о Ницше, приписывает Ницше вещи прямо противоположные тому, которые он говорил. Ницше критиковал дарвиновскую борьбу за выживание, Шпенглер же утверждает, что Ницше, наоборот, радикально обобщил эту борьбу на всю природу и на человеческое общество, называя ницшеанство крайним дарвинизмом. Прочие толкователи, как, к примеру, Хайдеггер или Делёз, просто игнорируют те места в сочинениях Ницше, где он возражает дарвинизму и то важное значение, какое эти возражение имеют в его общей картине мира.


Часто из-за такого противоположного истолкования мысли Ницше его рассматривают как некоторого Сатану от философии, апологета фашизма и антигуманизма. Его постоянный призыв стать твёрдым, восхищение сильными личностями и историческими персонажами, известными, как завоеватели, его концепция сверхчеловека в конце концов - всё это очень смущает читателя и вкупе с противоположной интерпретацией заставляет думать, будто Ницше отстаивал диктатуру, всякое классовое неравенство, насилие и войну. Но Ницше скорее говорил нам, что многие из этих концептов мы понимаем неправильно, превратно, и уж точно превратно мы понимаем многих исторических персонажей. Например, такие персонажи как Юлий Цезарь и Александр Великий могут быть поняты нами только в очень упрощённом, масскультовом виде, когда мы сильно упрощаем их мотивации и поступки. Тогда они предстают перед нами обычными диктаторами. Ницше предлагает другую парадигму, совершенно другую оптику, в которой эти исторические персонажи предстают совсем иными, как минимум, загадочными, во всяком случае, современники понимали их исключительно как загадку. Римляне времён Юлия Цезаря не понимали, чего хочет Цезарь и чем он мотивируется, возможно, и сам Цезарь этого не до конца не понимал, его деяния представляли загадку для него самого. А сегодня историки часто истолковывают дело так, что Цезарь добивался каких-то простых вещей, типа власти и богатства и всегда точно знал, чего добивается и отдавал себе отчёт во всех своих поступках. Ницше возражает именно против этого, он утверждает, что и Наполеон, к примеру, сам не знал всех причин, почему он поступает так или иначе, а вместе с тем, он был военным героем, который ни раз мог погибнуть на поле боя.


Иначе говоря, Ницше пытается реабилитировать инстинкт и роль инстинктивного поведения в истории, он сам об этом пишет прямым текстом в своём сочинении "О пользе и вреде истории для жизни". Но именно от этого возникают как раз кошмарные интерпретации Ницше. Ведь, начиная с Платона, животный инстинкт считается чем-то по определению порочным, а необузданный инстинкт полагается вредным. Платон утверждал, что счастлив может быть лишь тот, кто различает добро и зло, а для этого нужно обладать разумом. Животные разумом не обладают, следовательно добра и зла не различают и являются несчастным, их жизнь подчинена выживанию и борьбе за выживание. Это же понимание дикой природы затем повторили христиане. И лишь затем, уже после них всех последним так дикую природу понимал Чарльз Дарвин. Ницше предлагает качественно иное понимание инстинкта, он с самих ранних сочинений заявляет о несогласии с платоновской интерпретацией дикой природы, более того, находит у древних греков совсем иное понимание природы. То есть, в платоновской системе ценностей Ницше действительно получается защитником всякого рода пороков и асоциального поведения, своего рода апологетом тирании. И все толкователи Ницше до сих пор, можно сказать, находились внутри этой платоновской системы ценностей, причём как критики Ницше, так и его так называемые сторонники, которые такую апологетику тирании пытались использоваться для легитимации своих вождистских режимов. Я же впервые хочу попытаться выйти за пределы платоновской системы ценностей и в первую очередь выяснить, на какой системе ценностей базируются сам Ницше, а дальше я намереваюсь интерпретировать его именно в этой системе ценностей. Только так мы сможем, наконец, понять Ницше впервые не противоположно тому, что он сам говорил и отстаивал. Поняв Ницше, я открыл его для себя, как человека, для которого на первом месте всегда была эстетика. Мысль Ницше - это в первую очередь прекрасно, а уже затем всё остальное. Его тяга к прекрасному сопровождала его с самих ранних сочинений, когда он утверждал, что мир имеет только эстетическое оправдание, и не оставляла до самого конца. Ради эстетики он готов был попрать этику, спорить с господствующей биологией и даже с физикой, возражать авторитетным авторам, если видел в них угрозу для своего радикального эстетизма. Так немного было тех авторов, которых Ницше действительно высоко ценил, и в основном все они были из Античности или из эпохи Возрождения, из Нового времени был лишь Гёте - поэт и писатель античного стиля. Теперь, после того, что я понял, мне это кажется такими очевидным, что даже странно, как раньше никто не обращал внимания на эту эстетическую страсть Ницше? Но, не будем забегать вперёд, и начнём по порядку.


Часть 1. Натурфилософия Ницше

Достаточно понять главную концепцию воли Шопенгауэра и основные отличия от неё взглядов Ницше, чтобы собственно, понять всю концепцию Ницше. При этом он довольно ясно пишет об этих отличиях, и любой, кто читал Шопенгауэра, должен был обратить внимание не эти места. Сперва нужно понять, что Шопенгауэр подразумевает под волей. По сути, это тоже самое, что в физике называют силой. Действительно, в этом отношении Ньютона можно считать предшественником Шопенгауэра, он наделил понятие "сила" очень нетипичным значением. Если прежде сила всегда была как-то связана с насилием, со способностью одних принудить к чем-то других, даже если другие - это всякие неразумные животные или неодушевлённые предметы, то в физике сила - это взаимное влечение. В русском языке ещё часто понятие воли путают с понятием выдержки, называя волю осознанным намерением делать то, чего делать не хочется, способностью заставлять себя. Но Шопенгауэр под волей понимает не выдержку, а именно то, что физики со времён Ньютона понимают как силу. Проблема лишь заключается в том, что в физике ещё нет единого мнения о том, как действуют силы или, основные влечения неживого вещества. Одни силы считаются близкодействующими, другие дальнодействующими, причём эти концепции во многом противоречат друг другу. Близкодействующие силы действует посредством обмена веществом, например, при электромагнитном взаимодействии происходит обмен фотонами, это атомистические силы, поскольку фотон является минимальной частицей взаимодействия, своего рода атомом взаимодействия в том плане, что частиц меньше фотона, переносящих взаимодействия, просто нет. Отсюда, понятно, и предельная скорость распространения таких взаимодействий - скорость света. Дальнодействующие взаимодействия таких ограничений не имеют, поскольку действуют на расстоянии и обходятся без частиц-переносчиков взаимодействия. Таким взаимодействием считается гравитация, также сюда может быть отнесён такой таинственный феномен, как тёмная энергия. Физики только мечтают свести эти последние к какому-то атомизму и тем самым избавиться от последнего пережитка идеализма, но пока не могут и вряд ли когда-то смогут представить убедительную концепцию, которая объясняла бы гравитацию близкодействием. Вместе с тем, ещё Шопенгауэр предлагает интересное решение этого противоречия, не прибегая при этом к концепции абсолютного разума или абсолютного блага Платона.


Шопенгауэр не встаёт на сторону ни принципа дальнодействия, ни принципа краткодействия, а находит нечто среднее. Хотя интуитивно нам это среднее представить очень сложно, логически вовсе невозможно. Наш разум можем представить себе дальнодействие сквозь пространство и время, по мановению какого-то разума, стоящего над всей Вселенной и потому способного со всей Вселенной обращаться, как с чем-то внешним. Если мы держим в руках какой-то предмет, то как бы велик он не казался тем, кто находятся внутри него, скажем, микроскопическим живым организмам, мы можем одновременно воздействовать на все части этого предмета, левой рукой двигать один край, а правой другой, делать это мгновенно, не ограничиваясь никакой скоростью света. Именно так действовал бы высший разум, но не только он, поскольку что угодно, будучи внешним по отношению к Вселенной, то есть ко всему, что есть, и будучи вместе с тем чем-то принципиально иным, чем то, что есть Вселенная, будет способно мгновенно воздействовать на любую часть этой Вселенной. Достаточно представить себе нечто, не подчинённое законам физики, но при этом обуславливающие действие всех этих законов. А предполагать такое нечто приходится, ибо даже атомистическая физика признаёт, что в первые секунды своего существования Вселенная была принципиально иной, в ней действовали иные законы, а известные нам законы физики, наоборот, не работали. И лишь после так называемого Большого Взрыва Вселенная трансформировалась в состояние с известными нам законами физики.


Но атомистическая физика на то и названа мной так, что она базируется на принципах атомизма, то есть, краткодействия. Поэтому предполагается, что изначально состояние Вселенной состояло из тех же атомов, то есть, простейших несоставных элементов вещества, из которых состоит и сейчас. В отличии от атомов в классическом философском атомизме, здесь атомы вещества могут распадаться на более мелкие частицы, скажем, электрон, позитрон или фотон полагаются такими вот атомами вещества, но при аннигиляции электрона и позитрона оба полностью исчезают и трансформируются в 2 или 3 фотона. Возможно и обратное превращение. Атомы вещества могут взаимно превращаться друг в друга. Что важно при этом, что при таком превращении частицы относительно друг друга могут занимать только вполне определённые, фиксированные положения в пространстве, как если бы пространство тоже квантовалось и существовали минимальные ячейки пространства. Разумеется, никаких ячеек пространства не существует, да и вряд ли когда-то будет возможен эксперимент, способный доказать или опровергнуть их существование. Тут главное, что при взаимном превращении атомов вещества происходит сохранение информации. Фотоны, родившиеся из электрона и позитрона, словно помнят, какое положение в пространстве занимали электрон и позитрон и пытаются по-своему воспроизвести это положение в пространстве. Ситуация выглядит так, как если мы записывает информацию с одного носителя на другой, скажем, с магнитной ленты на лазерный диск. Вещество носителя полностью другое, способ хранения информации тоже совершенно другой, но информация, содержащаяся на обоих носителях, сохраняется. Только при всех известных нам способах перезаписи с одного носителя на другой, часть информации всё-таки теряется, или ухудшается её качество, здесь же, в атомах вещества мы видим чёткое копирование информации. Ведь качество информации портится именно из-за дополнительных излучений, потерь энергии и воздействий внешней среды. Но если взаимодействуют между собой атомы вещества, то им просто нечего излучать, они не могут испускать никакую энергию, поскольку они полагаются не состоящими не из каких частей. Но всё это остаётся лишь гипотезой, поскольку нет никакой возможности объяснить гравитацию, как краткодействующее взаимодействие и тем более поставить эксперимент, доказывающий наличие частиц-переносчиков гравитации, названных в атомистической физике гравитонами.


И всё-таки, нужно понимать, Мировая Воля Шопенгауэра является не только дальнодействующей силой, как может показаться, она действительно находится по ту стороны дальнодействия и близкодействия, объединяя их. То есть, мировое влечение одновременно стоит выше Вселенной как нечто внешнее по отношению к ней и как нечто, уже инкорпорированное внутрь Вселенной, и действующее через вещество. В первом случае это означает отсутствие всякого детерминизма. Поставив в основе мире не разум, а неразумное влечение, Шопенгауэр тем самым утверждает отсутствие предопределённости. Наличие разума означало бы всё-таки какой-то детерминизм, и можно было бы проследить происхождение всех вещей до самого основания, а затем на основе существующих данных предсказать всё, что будет дальше. Но будущее является всегда в значительной степени непредсказуемым, сохраняет элемент неопределённости, его невозможно полностью просчитать. Мировая воля как первоначало - это есть неопределённость, случайность, не поддающаяся расчёт, именно она по мнению Шопенгауэра находится в основе мира. И всё-таки, когда мировое влечение начинает действовать внутри Вселенной, у него появляется какой-то детерминизм, появляется причинность. Причинность - это единственная из категорий разума, которую Шопенгауэр признаёт базовой. Существует причина, которая, правда, сводится не к одному, а ко множеству первопричин, это множество можно рассматривать, как атомы. Но это ничто иное, как наше представление, утверждает Шопенгауэр. Причинность необходима как некая априорная данность, то есть то, что дано в нашем мозгу ещё до познания, как в философии Канта, к примеру, такой данностью является пространство. Мы не видим пространство, мы видим только вещи в пространстве, но без идеи пространства мы не могли бы видеть вещи в пространстве. Точно такой же категорией Шопенгауэр полагает причинность. Именно благодаря причинности мы якобы можем воспринимать происходящее вокруг, именно причинность создаёт в нашей голове иллюзию о существовании атомов вещества, что делает мир в значительной степени объяснимым и делает возможным сам процесс познания, который, без причинности просто был бы невозможен. При этом, Шопенгауэр, конечно, отрицает существование атомов вещества, он убеждён, что вещество может делиться до бесконечности, и что возможны мгновенные взаимодействия, пренебрегающие ограничением в виде скорости света. Но всё это мы не можем воспринимать нашим разумом, стало быть, и скорость света - это не ограничение природы, а ограничение наших познавательных способностей в природе. Отсюда весь пессимистический пафос философии Шопенгауэра. Человек не может избежать рока, который настигает его как случайность, несводимая ни к какой закономерности, но при этом человек может осознавать это и осознавать этот рок, страдая от этого. Человек полагается одновременно и самым разумным и самым страдающим животным, это его тяжелейший удел и вместе с тем миссия, которая делает человека высшим существом по отношению к прочим животным. Вполне христианская концепция: человек одновременно и самое страдающее существо и самое одухотворённое, подобное богу. Правда, Шопенгауэр, уже выходит за рамки христианства, когда отказывается осуждать самоубийство и выступает даже против христианского запрета самоубийства, но об этом позже.


Фридрих Ницше в качестве первоначала утверждает также волю, и это следует понимать также, как нечто по ту сторону дальнодействия и краткодействия. При этом Ницше специально рассматривает волю, как синоним силы, чтобы подчеркнуть, что она, по сути, представляет собой тоже самое, что под силой понимается в физике. Воля к мощи - это то, что в таком случае можно рассматривать как влечение к влечению, как, собственно, и рассматривал концепцию волю к мощи Хайдеггер. И всё-таки, это ещё никак не объясняет выхода по ту сторону дальнодействия и краткодействия. В сумме ведь это означает одновременно отрицание единого предопределения и вместе с тем признание, что есть взаимодействия, которые могут происходить мгновенно, не ограничиваясь скоростью света. Следовательно, та борьба за мощь, о которой пишет Ницше, происходит с элементами случайного жребия, где невозможно заранее предугадать, чем всё закончится в итоге. К примеру, у Помпея была армия значительно превосходящая числом армию Юлия Цезаря, более обеспеченная ресурсами, но Помпей всё равно проиграл. Вместе с тем, Юлий Цезарь в своих "Записках о гражданской войне" регулярно повторяет одну и ту же мысль: на войне невозможно просчитать всё, очень многое всегда будет зависеть от случайности, несводимой к закономерности. Казалось бы, мысль очень в духе Шопенгауэра, но у Цезаря мы не встретим и тени пессимизма, похоже на то, что ему даже доставляет удовольствие осознавать тот факт, что он в любой момент может погибнуть в силу какой-то нелепой случайности. Ницше восхищён подобными фактами из Античности и пытается осмыслить концепцию воли, из которой не вытекал бы закономерным образом пессимизм.


Пессимизм Шопенгауэра во многом связан с тем, что в атомистической физике называют антропным принципом. Расчёты показывают, что элементарные физические постоянные, как заряд электрона, постоянная Планка, масса ряда частиц - могли быть совершенно иными. Но если бы эти константы приняли совсем иные значения, то не возникло бы "атомов" и молекул, что сделало бы невозможным зарождение жизни. То есть, Вселенная изначально была словно подготовлена для происхождения человека. Атомистические физики, правда, этот принцип не очень любят и всячески от него стараются избавиться, поскольку видят в нём прямую отсылку на бога и на религию. Шопенгауэр же каким-то образом утверждает антропный принцип без бога и религии, физические постоянные созданы неразумной мировой волей, но целью их всё равно был человек. Если быть ещё точнее, то можно сказать, что по Шопенгауэру вовсе не существует никаких физических констант, все эти величины являются переменными, константами они становятся только в априорной данности, которая делает возможным происхождение человеческого мозга, способного эту данность понять. Иными словами, человек может познать только такое вещество, в котором эти физические величины не изменяются и имеют то значение, которое обуславливает возникновение мозга, способного их постичь. Из такого антропного принципа Шопенгауэра вытекает своего рода концепция спонтанного зарождения жизни, во всяком случае, Шопенгауэр её отстаивает. В его понимании, мельчайшие живые организмы способны рождаться прямо из окружающей среды, и само их происхождение якобы преследует цель в конечном итоге усовершенствовать нервную систему до такой степени, чтобы сформировать мозг. То есть, изначальный толчок эволюции происходит спонтанно. Но тут Шопенгауэру возразят известные эксперименты Луи Пастера, которые доказывают, что бескислородная жизнь сама по себе не зарождается в пробирке с бульоном после его кипячения, если поддерживать пробирку стерильной. А к бескислородной жизни можно отнести не только экзотические виды одноклеточных, но и все яйца и кладку насекомых, икру рыб и земноводных, а также неоплодотворённые яйца ящериц и птицы. Это всё ещё не является в полном смысле жизнью, но потенциально может сформировать живые организмы и не нуждается в кислороде. Тем не менее, насколько нам известно, в экспериментах Пастера не было обнаружено даже следов таких организмов. Это ещё не опровергает спонтанного самозарождения жизни, но лишь показывает, что мировая воля действует намного сложнее, чем предполагал Шопенгауэр, и целью её является вовсе не человек.


Ницше, можно сказать, возвращает нас к натурфилософии Ньютона, когда тот рассуждает о законе гравитации. В конечном итоге Ньютон приходит к выводу, что суммарная гравитация всех тел во Вселенной настолько велика, что это неизбежно давно привело бы к тому, что все небесные тела упали бы друг на друга. Но такого сжатия Вселенной не происходит. Ньютон предполагает, что некоторое божество в начале времён дало первотолчок Вселенной, чтобы было совсем понятно, это божество буквально взорвало это вещество Вселенной, в результате чего тела были разнесены на такое расстояние, что они уже не могут рухнуть обратно в изначальное состояние. В современной атомистической физике этот взрыв называют Большой Взрыв. Это говорит о том, что мировая воля в её изначальном значении проявляет себя как взрыв, это есть воля не к взаимному притяжению тел, а к их взаимному отталкиванию, а взаимное притяжение происходи там, где этот изначальный импульс воли наиболее угасает. У Шопенгауэра Мировая воля распадается на две воли, первая - это первичная воля, которая не знает чего хочет и представляет собой неопределённость и случайность, вторая воля - имманентная, это инстинкт живых существ или, для примера - гравитация. У Ницше исчезает это удвоение воли, получается, и первичная и имманентная воля - это всегда одна воля, которая одинаково действует как вне Вселенной, так и внутри неё.
У Ницше- это не воля к захвату и присвоению, а воля к растрате, так утверждает Ницше, и это напрямую следует из его утверждений. Во-первых, он говорит, что не существует никакой вещи в себе, он повторяет это много раз в разных сочинениях. И это есть ответ на утверждение Шопенгауэра о том, что Мировая Воля есть кантовская вещь в себе. По Ницше воля вовсе не является вещью в себе, а это значит, что её имманентные проявления никак не отличаются от первичной воли. По Шопенгауэру первичная воля и сама не знает, чего хочет, то есть влечётся не понятно к чему, ведь всё, что есть, находится уже внутри. По Ницше эта воля вполне себе понимает, чего хочет - полнейшего распада, растраты всего. Но по своим средствам эта воля действует бессознательно, она не может просчитать все способы, какие нужны для наиболее эффективного и быстрого разложение вещества. Действие воли может быть только вероятностным, когда-то она нащупывает наиболее быстрый и эффективный способ распада вещества, и тогда это вещество навеки пребывает в состоянии тёмной энергии, но эта лишь одна из вероятностей, в других случаях воля никогда не набредает на эти скорейшие способы и вынуждена повторять одни и те же пути долгого распада вещества, которые никогда не приводят к полному распаду. Последнее представляет собой то, что называется жизнью. Отсюда следует предположить, что биомасса, существующая на планете, в целом не может принципиально изменяться и всегда остаётся одинаковой. При этом, когда жизнь возникает, фактически, сразу же возникает вся биологическая масса живых организмов, которые будут здесь обитать, словно по цепной реакции. Хотя, конечно, в разные отрезки времени биомасса может быть разной, но через какие-то большие, суммарные промежутки времени она всегда оказывается одинаковой. Меняются только формы, какие принимает эта биомасса. Как известно, изначально она вся была сосредоточена исключительно в примитивных одноклеточных организмах. Сегодня суммарная биомасса одноклеточных значительно меньше, чем в момент зарождения жизни, поскольку значительная часть биомассы сосредоточена в сложных организмах, включая тех животных и растений, что обитают не суше. Воля распределяется неравномерно между живыми организмами и различными видами, и всё-таки, всеобщая воля к растрате и гибели неотвратима. И всё-таки, из этого не следует никакого пессимизма, поскольку пессимизм Шопенгауэра - это прямое логическое следствие из его понимания вещи в себе и воли, как вещи в себе. Как только мы перестаём полагать волю вещью в себе и вообще отказываемся от концепции вещи в себе, пессимизм сам собой исчезает. Из концепции Ницше логически следует другое, а именно - радикальное жизнеутверждение, триумф жизнерадостности над всеми несчастиями и бедами. Для нигилизма не остаётся места.


Воля к захвату и присвоению тоже имеет место, ведь гравитация и электричество нам не мерещатся. Но в случае электромагнитных сил всегда вмешиваются эффекты квантовой физики, которые вносят неопределённость, которую невозможно просчитать, в случае гравитация вмешивается странная тёмная энергия. В обоих случаях появляется неопределённость, и сценарии развития событий становятся непредсказуемыми, что периодически ведёт не к интеграции, а к распаду вещества, что говорит о том, что именно распад и является изначальной целью. Таким же образом объясняются и все биологические процессы. Причиной биологических мутаций в таком случае следует рассматривать именно вероятностный характер воли. Даже оказавшись на планете с жизнью, воля всё равно действует вероятностно, только амплитуда волн вероятности уже значительно сокращается по отношению к той части Вселенной, что не населена жизнью. И всё же, организмы стремятся к растрате, а самый эффективный способ растраты себя - это борьба. Смысл борьбы заключается вовсе не в выживании, не в добыче дефицитного ресурса, как утверждает Ницше, смысл борьбы как раз заключён в расточительстве. Но из-за вероятностного характера борьбы полной растраты наступить просто не может, вместо этого возникают новые биологические виды, которые к предыдущим начинают относиться как к пище, что усиливает драматизм борьбы. И всё-таки встаёт вопрос, как мы вообще можем всё это познать и не является ли познание этого тем, ради чего произошёл человеческий вид? И откуда собственно, возникает причинность или иллюзия причинности?


Здесь для начала следует принять, что очень важная иллюзия причинности зарождается всё-таки не в наших сенсорах, не в человеческом глазу или ухе, а в человеческом языке. Причинность у Шопенгауэра - это именно имманентная воля, воля к захвату и присвоению, отделённая от первичной воли. У Ницше такого разделения воли нет, стало быть, причинность возникает значительно позже, как результат крайнего угасания воли. Не разум, а язык выстроен таким образом, что он подчиняется законам причинности, даже если то, что он пытается выразить, напрочь противоречит причинности и никак в неё не укладывается. Поэтому, для выражения того, что находится по ту сторону причинности, приходится прибегать к внеязыковым, но к вполне сенсорно ощущаемым образам, как, например, античная эстетика, искусство в его первозданном виде. Или, ещё древнее, различные предметы религиозного поклонения, смысл которых не может быть полностью выражен в языке. Наконец, миф как способ повествования тоже содержит в себе отсылку на некоторые вполне реальные географические места, которые ставятся в трансцендентальное положение по отношению к языку и потому требуют непременно посещения этих мест, дабы прикоснуться к этому невыразимому. Язык часто наполнен различным иллюстрациями, примерами и отсылками к каким-то эстетическим образам, но эти образы привносят в язык извне и даже насильственным образом, это результат своего рода насилия над языком. Из-за этого сложно определить изначальный язык, который свободен от всего этого и базируется исключительно на принципе причинности, который при этом сам ещё невыразим в языке, но заложен в самой основе языка. Надо думать, именно это имел в виду Вигтенштейн, когда говорил, что логика трансцендентальна по отношению к языку. Теперь, представим по аналогии с концепцией Шопенгауэра, что рассудок, который руководствует принципом причинности, верит в существование некоторых атомов, то есть, мельчайших и неделимых частиц вещества, столкновения которых порождают причинно-следственную связь и в конечном итоге порождают всё. Атомы, кстати, можно заменить платоновскими идеями, это будут такие же гипотетические объекты, и, самое главное, платоновскую идею невозможно разделить надвое, в отличии от вещей в вещном мире, идея является принципиально неделимой. Язык, опираясь на принцип причинности, также пытается отыскать некоторые атомарные факты и атомарные предложения, которые кажутся самоочевидными, и на основе которых можно выстраивать уже дальнейшие суждения. Скажем, такими атомарными фактами в математике можно считать геометрические понятия прямой и точки, а атомарными предложениями - аксиомы геометрии Евклида. Но, никаких атомарных фактов, разумеется, не существует, точка является гипотетическим недоказуемым объектом, и всё же, сам факт, что человеческий язык упирается в такие факты, предполагаемые атомарными, доказывает некоторую причинность, которая является трансцендентальной по отношению к языку. Причинность выражает базовые влечения, которые заложены в человеческой физиологии, и, которые, стало быть, могут наблюдаться у некоторых животных, пусть те и на владеют ещё языком в известной нам форме. Стало быть, животных следует разделить на два типа, одни из которых обладает этим интуитивным ощущением причинности, а другой - нет. Очевидно, что первый тип может быть назван домашним животным или чем-то близким к нему, то есть, наделённым тем, что в физиологии получило название синдрома доместикации. Помимо домашних животных такой синдром может наблюдаться и у прочих животных, которые никак не взаимодействовали с человеком. Полный перечень симптомов синдрома доместикации дан в исследованиях исследовательской группы Адама Уилкинса, и позже подтверждён экспериментально испанскими учёными. Исследования показали, что этот синдром вызывает изменения в нервном гребне, которые приводят к уменьшению размеров надпочечников, к изменению пигментации шерсти, к уменьшению крепости костей, что приводит к ухудшению качества зубов, к обвисанию ушей и даже к закручиванию хвоста колечком у собачьих. Аналогичные изменения могут быть найдены у животных, никак не связанных с деятельностью человека, стало быть, все эти мутации вовсе не являются результатом деятельности человека, результат деятельности человека лишь то - что носители этих мутаций сохранились, и не погибли от перенаселения.


Чрезмерная склонность к размножению - это ещё один из многих физиологических признаков домашних животных и их подобных, что позволяет нам объединить их всех в единую категорию инвазивных видов. Их половые органы увеличены в размерах, как и те части, что отвечают за кормление потомства. И в этом отношении можно распространить этот признак также на растения, к примеру, одомашненная пшеница даёт больше зёрен на одном колоске, чем дикая. Изобретением человека является кормление плодами инвазивных растений инвазивных животных, а отходы пищеварения инвазивных животных использовать как удобрение для инвазивных растений. Тем самым получается замкнутый цикл потребления. Эти виды изымаются из окружающей среды, в которой им выжить было бы намного сложнее. Перенаселение рано или поздно столкнуло бы их с проблемой нехватки ресурсов или привело бы к борьбе с другими видами, к голоду и к вытекающим из него трупоедству и каннибализму, что наблюдается у довольно многих паразитов. Эти виды возникают вовсе не по воле человека, но они могут быть причиной появления человека, который представляет собой универсальный инвазивный вид. Человек сдерживает пагубное влияние других инвазивных видов на дикую природу, когда изымает их из дикой природы и замыкает их цикл потребления. Сам человек также минимизирует свой вред для окружающей среды, когда ограничивает своё потребление только этими видами. Правда, сам человек не способен задать себе такие рамки, а лишившись их, сам может стать для природы бедствием, куда более опасным, чем инвазивные саранча или борщевик. Только внешняя необходимость способна удерживать человека в таких рамках.


В контексте этого мы имеем все данные для того, чтобы исследовать происхождение речи. Происхождения речи непосредственно связано с симптомами, которые вызывает синдром доместикации или, как его теперь можно назвать, инвазивный синдром. Главное здесь - это, конечно, увеличение размеров ушей с одновременным уменьшением длинны носа, в силу чего приматы утрачивают способность воспринимать химические сигналы от сородичей и всё больше переходят к звуковым сигналам. Ранее животные тоже используют звуковые сигналы, но только как дополнительные, для усиления экспрессии химического сигнала. Как правило, сородичи уже по запаху могут определить, что их сородич хочет есть, что ему больно, что он пьян, весел, собирается рожать или спариваться. Звуковые сигналы призваны лишь усилить такой химический сигнал. Но, по мере уменьшения носа и увеличения ушей звуковые сигналы становятся всё более отчётливыми и разнообразными, начинают подменять собой самые нечёткие сигналы запахов, которых становится всё меньше по мере уменьшения размера носа. И всё-таки, когда язык уже полностью сформирован, то есть, когда большая часть химических сигналов уже не улавливается, в язык вторгается нечто совершенно неязыкового происхождения, некоторая символика, не вытекающая из причинности и её не касающаяся, которая внешне кажется беспричинной. Скажем, такой символикой становится одежда, которая тут же получает названия и правила в языке, которые никак не объясняют происхождение одежды. Вместе с тем, появление одежды можно рассматривать как тоску человека по утраченному состоянию, по дикой природе, от которой он отпал как инвазивный вид и как стремление скрыть его внешние отличия от диких животных. В первую очередь это приводит к желанию скрыть свои половые органы, которые в пропорциях к остальному телу сильно преувеличены по сравнению с другими приматами. Горилла, имея среднюю массу тела больше массы человека, имеет размер полового члена меньше в разы. Человек словно стыдится своей инвазивности, именно этот стыд делает его универсальным инвазивным видом, способным сдерживать других инвазивных видов на планете в их разорительных устремлениях. Вместе с тем, в языке такой стыд закрепляется как религиозное табу, которое само никак не вытекает из аксиом языка. Или, известное табу на инцест, которое вовсе можно считать отличительным признаком человеческого вида, среди приматов он единственный, у кого запрещены половые связи с близкими родственниками. Это тоже можно рассматривать как стыд собственной инвазивности и как желание всеми средствами сдержать её.


И, конечно, необъяснимой является та самая воля к мощи, о которой пишет Ницше, которая, по его мнению, присуща дикой природе и принимает такие причудливые формы у человека, изменяясь до неузнаваемости. По сути, воля к мощи представляет собой волю к ничто, характерно отличающую аскетический идеал. Ницше не случайно утверждает, что за аскетическим идеалом жрецов скрывается воля в мощи, о чём, собственно, говорят заключительные слова его книги "К генеалогии морали": "Человек предпочитает лучше хотеть ничто, чем ничего не хотеть". Вот это и есть аскетическая воля к мощи или воля к воле, формула нигилизма. Влечение, но влечение не к чему-то реальному, не жажда обладания чем-то, а влечение к самому влечению, желание хотеть ничто, чем ничего не хотеть. Здесь Ницше не привносит ничего нового в нигилизм Шопенгауэра. Но он привносит новое, когда утверждает, что борьба за мощь присуща дикой природе как её определяющее качество. Уже сама мысль, что за волю к ничто можно бороться, что здесь возможна какая-то борьба также как борьба за обладание чем-то, является высшей формулой жизнеутверждения, разрушающей всякий нигилизм. Ведь борьба за право обладать ничем, борьба за самоуничтожение не закончена до сих пор, и тот факт, что живые организмы при наличии такой борьбы всё ещё существуют, говорит о том, что эта цель для них является в принципе недостижимой. Это доказывает, что жизнь торжествует над нигилизмом. Это позволяет полагать некоторую случайность, которая несводима ни к какой закономерности, которая каждый раз вмешивается и мешает погибнуть тем, кто как раз больше всего стремятся к гибели. Те, в ком эта бессознательная воля к ничто сильнее всего, по логике вещей должны погибнуть самыми первыми, а вместе с ними угаснет и сама воля к мощи, а жизнь вернётся к изначальному примитивному состоянию. Но этого не происходит, вместо этого происходит другое, случайность, несводимая к закономерности, сохраняет значительную часть этих бессознательно щедрых особей, позволяя им снова и снова одаривать окружающих плодами своей щедрости. Чем сильнее сдерживается их воля к расточительству, тем больше она переходит в щедрость и становится общественно полезной. Высшая разумность заключалась бы в том, чтобы находить среди людей тех, кто больше других охвачены волей к мощи и направлять их расточительные, часто преступные устремления в общественную пользу, но едва ли такая высшая разумность доступна человеческому виду, вместе с тем, в дикой природе, как утверждает Ницше, это происходит бессознательно. Повсюду, куда бы мы не направили наш взор в дикую природу, мы увидим торжество жизни и наглядное опровержение нигилизма.