Книга о Ницше. Предисловие и новая глава

Давно пора было уже написать книгу о Ницше, но как-то всё не было времени. Теперь, находясь в Европе, я решил взяться за старое дело. Многие главы книги уже написаны, так, статья "Ницше, Дарвин, Шопенгауэр", завоевавшая себе такой успех у англоязычной аудитории, входит в книгу, как отдельная глава. А так же статья о эволюции взглядов Ницше на греческую трагедию. Сейчас я хотел бы представить новую главу книги, которая раньше нигде не публиковалась и посвящена сравнению концепций мировой воли Шопенгауэра и Ницше. Сразу оговорюсь, что под волей они понимают не то, что называется выдержкой, и с чем в России часто путают волю, а инстинкт. Мировая воля - это мировой инстинкт, присущий не только живым организмам, но и неживым предметам тоже. В частности, разбирается причина, почему концепция воли Шопенгауэра в конечном итоге пришла к пессимизму, а концепция Ницше наоборот, к радикальному жизнелюбию.


Предисловие


Удивительно, но до сих пор, а протяжении уже ста пятидесяти лет Фридрих Ницше остаётся мыслителем, которого продолжают понимать прямо противоположно тому, что он говорил. Случай уникальный даже для истории философии. Я могу вспомнить немало случаев, когда философа истолковывали ложно или упрощённо, так или иначе превратно, но всё-таки основная суть его мысли, хоть, может быть, и в упрощённо форме, схватывалась верно. Взять хотя бы Платона и бесчисленные интерпретации его теории идей, которые уже при жизни этого автора расходились между собой. И всё-таки, главная мысль была понята верно: существует мир вещей и мир идей, первый из которых является в той или иной степени иллюзорным, второй полагается истинным. Мы можем сказать, например, в чём Платон не соглашался с Демокритом или с софистами, за что их критиковал, и какую позицию отстаивал в споре против них. Но когда мы задаёмся вопросом, в чём заключается главным предмет критических замечаний Ницше в адрес того же Платона или Канта или Шопенгауэра, то тут нет единого мнения. До сих пор нет единого мнения о том, что же Ницше не устраивало в христианстве? Есть лишь разные интерпретации этого, часто противоположные друг другу. Есть ещё интерпретации ультраправых, которые подкупают своей простотой, но и они просто игнорируют целый ряд утверждений Ницше, как ранее игнорировали его и толкователи, лояльные фашизму. Например, все почему-то игнорируют отношение Ницше к дарвинизму и к теории эволюции, и хорошо, если только игнорируют. Например, Шпенглер в своей книге "Закат Европы", когда рассуждает о Ницше, приписывает Ницше вещи прямо противоположные тому, которые он говорил. Ницше критиковал дарвиновскую борьбу за выживание, Шпенглер же утверждает, что Ницше, наоборот, радикально обобщил эту борьбу на всю природу и на человеческое общество, называя ницшеанство крайним дарвинизмом. Прочие толкователи, как, к примеру, Хайдеггер или Делёз, просто игнорируют те места в сочинениях Ницше, где он возражает дарвинизму и то важное значение, какое эти возражение имеют в его общей картине мира.


Часто из-за такого противоположного истолкования мысли Ницше его рассматривают как некоторого Сатану от философии, апологета фашизма и антигуманизма. Его постоянный призыв стать твёрдым, восхищение сильными личностями и историческими персонажами, известными, как завоеватели, его концепция сверхчеловека в конце концов - всё это очень смущает читателя и вкупе с противоположной интерпретацией заставляет думать, будто Ницше отстаивал диктатуру, всякое классовое неравенство, насилие и войну. Но Ницше скорее говорил нам, что многие из этих концептов мы понимаем неправильно, превратно, и уж точно превратно мы понимаем многих исторических персонажей. Например, такие персонажи как Юлий Цезарь и Александр Великий могут быть поняты нами только в очень упрощённом, масскультовом виде, когда мы сильно упрощаем их мотивации и поступки. Тогда они предстают перед нами обычными диктаторами. Ницше предлагает другую парадигму, совершенно другую оптику, в которой эти исторические персонажи предстают совсем иными, как минимум, загадочными, во всяком случае, современники понимали их исключительно как загадку. Римляне времён Юлия Цезаря не понимали, чего хочет Цезарь и чем он мотивируется, возможно, и сам Цезарь этого не до конца не понимал, его деяния представляли загадку для него самого. А сегодня историки часто истолковывают дело так, что Цезарь добивался каких-то простых вещей, типа власти и богатства и всегда точно знал, чего добивается и отдавал себе отчёт во всех своих поступках. Ницше возражает именно против этого, он утверждает, что и Наполеон, к примеру, сам не знал всех причин, почему он поступает так или иначе, а вместе с тем, он был военным героем, который ни раз мог погибнуть на поле боя.


Иначе говоря, Ницше пытается реабилитировать инстинкт и роль инстинктивного поведения в истории, он сам об этом пишет прямым текстом в своём сочинении "О пользе и вреде истории для жизни". Но именно от этого возникают как раз кошмарные интерпретации Ницше. Ведь, начиная с Платона, животный инстинкт считается чем-то по определению порочным, а необузданный инстинкт полагается вредным. Платон утверждал, что счастлив может быть лишь тот, кто различает добро и зло, а для этого нужно обладать разумом. Животные разумом не обладают, следовательно добра и зла не различают и являются несчастным, их жизнь подчинена выживанию и борьбе за выживание. Это же понимание дикой природы затем повторили христиане. И лишь затем, уже после них всех последним так дикую природу понимал Чарльз Дарвин. Ницше предлагает качественно иное понимание инстинкта, он с самих ранних сочинений заявляет о несогласии с платоновской интерпретацией дикой природы, более того, находит у древних греков совсем иное понимание природы. То есть, в платоновской системе ценностей Ницше действительно получается защитником всякого рода пороков и асоциального поведения, своего рода апологетом тирании. И все толкователи Ницше до сих пор, можно сказать, находились внутри этой платоновской системы ценностей, причём как критики Ницше, так и его так называемые сторонники, которые такую апологетику тирании пытались использоваться для легитимации своих вождистских режимов. Я же впервые хочу попытаться выйти за пределы платоновской системы ценностей и в первую очередь выяснить, на какой системе ценностей базируются сам Ницше, а дальше я намереваюсь интерпретировать его именно в этой системе ценностей. Только так мы сможем, наконец, понять Ницше впервые не противоположно тому, что он сам говорил и отстаивал. Поняв Ницше, я открыл его для себя, как человека, для которого на первом месте всегда была эстетика. Мысль Ницше - это в первую очередь прекрасно, а уже затем всё остальное. Его тяга к прекрасному сопровождала его с самих ранних сочинений, когда он утверждал, что мир имеет только эстетическое оправдание, и не оставляла до самого конца. Ради эстетики он готов был попрать этику, спорить с господствующей биологией и даже с физикой, возражать авторитетным авторам, если видел в них угрозу для своего радикального эстетизма. Так немного было тех авторов, которых Ницше действительно высоко ценил, и в основном все они были из Античности или из эпохи Возрождения, из Нового времени был лишь Гёте - поэт и писатель античного стиля. Теперь, после того, что я понял, мне это кажется такими очевидным, что даже странно, как раньше никто не обращал внимания на эту эстетическую страсть Ницше? Но, не будем забегать вперёд, и начнём по порядку.


Часть 1. Натурфилософия Ницше

Достаточно понять главную концепцию воли Шопенгауэра и основные отличия от неё взглядов Ницше, чтобы собственно, понять всю концепцию Ницше. При этом он довольно ясно пишет об этих отличиях, и любой, кто читал Шопенгауэра, должен был обратить внимание не эти места. Сперва нужно понять, что Шопенгауэр подразумевает под волей. По сути, это тоже самое, что в физике называют силой. Действительно, в этом отношении Ньютона можно считать предшественником Шопенгауэра, он наделил понятие "сила" очень нетипичным значением. Если прежде сила всегда была как-то связана с насилием, со способностью одних принудить к чем-то других, даже если другие - это всякие неразумные животные или неодушевлённые предметы, то в физике сила - это взаимное влечение. В русском языке ещё часто понятие воли путают с понятием выдержки, называя волю осознанным намерением делать то, чего делать не хочется, способностью заставлять себя. Но Шопенгауэр под волей понимает не выдержку, а именно то, что физики со времён Ньютона понимают как силу. Проблема лишь заключается в том, что в физике ещё нет единого мнения о том, как действуют силы или, основные влечения неживого вещества. Одни силы считаются близкодействующими, другие дальнодействующими, причём эти концепции во многом противоречат друг другу. Близкодействующие силы действует посредством обмена веществом, например, при электромагнитном взаимодействии происходит обмен фотонами, это атомистические силы, поскольку фотон является минимальной частицей взаимодействия, своего рода атомом взаимодействия в том плане, что частиц меньше фотона, переносящих взаимодействия, просто нет. Отсюда, понятно, и предельная скорость распространения таких взаимодействий - скорость света. Дальнодействующие взаимодействия таких ограничений не имеют, поскольку действуют на расстоянии и обходятся без частиц-переносчиков взаимодействия. Таким взаимодействием считается гравитация, также сюда может быть отнесён такой таинственный феномен, как тёмная энергия. Физики только мечтают свести эти последние к какому-то атомизму и тем самым избавиться от последнего пережитка идеализма, но пока не могут и вряд ли когда-то смогут представить убедительную концепцию, которая объясняла бы гравитацию близкодействием. Вместе с тем, ещё Шопенгауэр предлагает интересное решение этого противоречия, не прибегая при этом к концепции абсолютного разума или абсолютного блага Платона.


Шопенгауэр не встаёт на сторону ни принципа дальнодействия, ни принципа краткодействия, а находит нечто среднее. Хотя интуитивно нам это среднее представить очень сложно, логически вовсе невозможно. Наш разум можем представить себе дальнодействие сквозь пространство и время, по мановению какого-то разума, стоящего над всей Вселенной и потому способного со всей Вселенной обращаться, как с чем-то внешним. Если мы держим в руках какой-то предмет, то как бы велик он не казался тем, кто находятся внутри него, скажем, микроскопическим живым организмам, мы можем одновременно воздействовать на все части этого предмета, левой рукой двигать один край, а правой другой, делать это мгновенно, не ограничиваясь никакой скоростью света. Именно так действовал бы высший разум, но не только он, поскольку что угодно, будучи внешним по отношению к Вселенной, то есть ко всему, что есть, и будучи вместе с тем чем-то принципиально иным, чем то, что есть Вселенная, будет способно мгновенно воздействовать на любую часть этой Вселенной. Достаточно представить себе нечто, не подчинённое законам физики, но при этом обуславливающие действие всех этих законов. А предполагать такое нечто приходится, ибо даже атомистическая физика признаёт, что в первые секунды своего существования Вселенная была принципиально иной, в ней действовали иные законы, а известные нам законы физики, наоборот, не работали. И лишь после так называемого Большого Взрыва Вселенная трансформировалась в состояние с известными нам законами физики.


Но атомистическая физика на то и названа мной так, что она базируется на принципах атомизма, то есть, краткодействия. Поэтому предполагается, что изначально состояние Вселенной состояло из тех же атомов, то есть, простейших несоставных элементов вещества, из которых состоит и сейчас. В отличии от атомов в классическом философском атомизме, здесь атомы вещества могут распадаться на более мелкие частицы, скажем, электрон, позитрон или фотон полагаются такими вот атомами вещества, но при аннигиляции электрона и позитрона оба полностью исчезают и трансформируются в 2 или 3 фотона. Возможно и обратное превращение. Атомы вещества могут взаимно превращаться друг в друга. Что важно при этом, что при таком превращении частицы относительно друг друга могут занимать только вполне определённые, фиксированные положения в пространстве, как если бы пространство тоже квантовалось и существовали минимальные ячейки пространства. Разумеется, никаких ячеек пространства не существует, да и вряд ли когда-то будет возможен эксперимент, способный доказать или опровергнуть их существование. Тут главное, что при взаимном превращении атомов вещества происходит сохранение информации. Фотоны, родившиеся из электрона и позитрона, словно помнят, какое положение в пространстве занимали электрон и позитрон и пытаются по-своему воспроизвести это положение в пространстве. Ситуация выглядит так, как если мы записывает информацию с одного носителя на другой, скажем, с магнитной ленты на лазерный диск. Вещество носителя полностью другое, способ хранения информации тоже совершенно другой, но информация, содержащаяся на обоих носителях, сохраняется. Только при всех известных нам способах перезаписи с одного носителя на другой, часть информации всё-таки теряется, или ухудшается её качество, здесь же, в атомах вещества мы видим чёткое копирование информации. Ведь качество информации портится именно из-за дополнительных излучений, потерь энергии и воздействий внешней среды. Но если взаимодействуют между собой атомы вещества, то им просто нечего излучать, они не могут испускать никакую энергию, поскольку они полагаются не состоящими не из каких частей. Но всё это остаётся лишь гипотезой, поскольку нет никакой возможности объяснить гравитацию, как краткодействующее взаимодействие и тем более поставить эксперимент, доказывающий наличие частиц-переносчиков гравитации, названных в атомистической физике гравитонами.


И всё-таки, нужно понимать, Мировая Воля Шопенгауэра является не только дальнодействующей силой, как может показаться, она действительно находится по ту стороны дальнодействия и близкодействия, объединяя их. То есть, мировое влечение одновременно стоит выше Вселенной как нечто внешнее по отношению к ней и как нечто, уже инкорпорированное внутрь Вселенной, и действующее через вещество. В первом случае это означает отсутствие всякого детерминизма. Поставив в основе мире не разум, а неразумное влечение, Шопенгауэр тем самым утверждает отсутствие предопределённости. Наличие разума означало бы всё-таки какой-то детерминизм, и можно было бы проследить происхождение всех вещей до самого основания, а затем на основе существующих данных предсказать всё, что будет дальше. Но будущее является всегда в значительной степени непредсказуемым, сохраняет элемент неопределённости, его невозможно полностью просчитать. Мировая воля как первоначало - это есть неопределённость, случайность, не поддающаяся расчёт, именно она по мнению Шопенгауэра находится в основе мира. И всё-таки, когда мировое влечение начинает действовать внутри Вселенной, у него появляется какой-то детерминизм, появляется причинность. Причинность - это единственная из категорий разума, которую Шопенгауэр признаёт базовой. Существует причина, которая, правда, сводится не к одному, а ко множеству первопричин, это множество можно рассматривать, как атомы. Но это ничто иное, как наше представление, утверждает Шопенгауэр. Причинность необходима как некая априорная данность, то есть то, что дано в нашем мозгу ещё до познания, как в философии Канта, к примеру, такой данностью является пространство. Мы не видим пространство, мы видим только вещи в пространстве, но без идеи пространства мы не могли бы видеть вещи в пространстве. Точно такой же категорией Шопенгауэр полагает причинность. Именно благодаря причинности мы якобы можем воспринимать происходящее вокруг, именно причинность создаёт в нашей голове иллюзию о существовании атомов вещества, что делает мир в значительной степени объяснимым и делает возможным сам процесс познания, который, без причинности просто был бы невозможен. При этом, Шопенгауэр, конечно, отрицает существование атомов вещества, он убеждён, что вещество может делиться до бесконечности, и что возможны мгновенные взаимодействия, пренебрегающие ограничением в виде скорости света. Но всё это мы не можем воспринимать нашим разумом, стало быть, и скорость света - это не ограничение природы, а ограничение наших познавательных способностей в природе. Отсюда весь пессимистический пафос философии Шопенгауэра. Человек не может избежать рока, который настигает его как случайность, несводимая ни к какой закономерности, но при этом человек может осознавать это и осознавать этот рок, страдая от этого. Человек полагается одновременно и самым разумным и самым страдающим животным, это его тяжелейший удел и вместе с тем миссия, которая делает человека высшим существом по отношению к прочим животным. Вполне христианская концепция: человек одновременно и самое страдающее существо и самое одухотворённое, подобное богу. Правда, Шопенгауэр, уже выходит за рамки христианства, когда отказывается осуждать самоубийство и выступает даже против христианского запрета самоубийства, но об этом позже.


Фридрих Ницше в качестве первоначала утверждает также волю, и это следует понимать также, как нечто по ту сторону дальнодействия и краткодействия. При этом Ницше специально рассматривает волю, как синоним силы, чтобы подчеркнуть, что она, по сути, представляет собой тоже самое, что под силой понимается в физике. Воля к мощи - это то, что в таком случае можно рассматривать как влечение к влечению, как, собственно, и рассматривал концепцию волю к мощи Хайдеггер. И всё-таки, это ещё никак не объясняет выхода по ту сторону дальнодействия и краткодействия. В сумме ведь это означает одновременно отрицание единого предопределения и вместе с тем признание, что есть взаимодействия, которые могут происходить мгновенно, не ограничиваясь скоростью света. Следовательно, та борьба за мощь, о которой пишет Ницше, происходит с элементами случайного жребия, где невозможно заранее предугадать, чем всё закончится в итоге. К примеру, у Помпея была армия значительно превосходящая числом армию Юлия Цезаря, более обеспеченная ресурсами, но Помпей всё равно проиграл. Вместе с тем, Юлий Цезарь в своих "Записках о гражданской войне" регулярно повторяет одну и ту же мысль: на войне невозможно просчитать всё, очень многое всегда будет зависеть от случайности, несводимой к закономерности. Казалось бы, мысль очень в духе Шопенгауэра, но у Цезаря мы не встретим и тени пессимизма, похоже на то, что ему даже доставляет удовольствие осознавать тот факт, что он в любой момент может погибнуть в силу какой-то нелепой случайности. Ницше восхищён подобными фактами из Античности и пытается осмыслить концепцию воли, из которой не вытекал бы закономерным образом пессимизм.


Пессимизм Шопенгауэра во многом связан с тем, что в атомистической физике называют антропным принципом. Расчёты показывают, что элементарные физические постоянные, как заряд электрона, постоянная Планка, масса ряда частиц - могли быть совершенно иными. Но если бы эти константы приняли совсем иные значения, то не возникло бы "атомов" и молекул, что сделало бы невозможным зарождение жизни. То есть, Вселенная изначально была словно подготовлена для происхождения человека. Атомистические физики, правда, этот принцип не очень любят и всячески от него стараются избавиться, поскольку видят в нём прямую отсылку на бога и на религию. Шопенгауэр же каким-то образом утверждает антропный принцип без бога и религии, физические постоянные созданы неразумной мировой волей, но целью их всё равно был человек. Если быть ещё точнее, то можно сказать, что по Шопенгауэру вовсе не существует никаких физических констант, все эти величины являются переменными, константами они становятся только в априорной данности, которая делает возможным происхождение человеческого мозга, способного эту данность понять. Иными словами, человек может познать только такое вещество, в котором эти физические величины не изменяются и имеют то значение, которое обуславливает возникновение мозга, способного их постичь. Из такого антропного принципа Шопенгауэра вытекает своего рода концепция спонтанного зарождения жизни, во всяком случае, Шопенгауэр её отстаивает. В его понимании, мельчайшие живые организмы способны рождаться прямо из окружающей среды, и само их происхождение якобы преследует цель в конечном итоге усовершенствовать нервную систему до такой степени, чтобы сформировать мозг. То есть, изначальный толчок эволюции происходит спонтанно. Но тут Шопенгауэру возразят известные эксперименты Луи Пастера, которые доказывают, что бескислородная жизнь сама по себе не зарождается в пробирке с бульоном после его кипячения, если поддерживать пробирку стерильной. А к бескислородной жизни можно отнести не только экзотические виды одноклеточных, но и все яйца и кладку насекомых, икру рыб и земноводных, а также неоплодотворённые яйца ящериц и птицы. Это всё ещё не является в полном смысле жизнью, но потенциально может сформировать живые организмы и не нуждается в кислороде. Тем не менее, насколько нам известно, в экспериментах Пастера не было обнаружено даже следов таких организмов. Это ещё не опровергает спонтанного самозарождения жизни, но лишь показывает, что мировая воля действует намного сложнее, чем предполагал Шопенгауэр, и целью её является вовсе не человек.


Ницше, можно сказать, возвращает нас к натурфилософии Ньютона, когда тот рассуждает о законе гравитации. В конечном итоге Ньютон приходит к выводу, что суммарная гравитация всех тел во Вселенной настолько велика, что это неизбежно давно привело бы к тому, что все небесные тела упали бы друг на друга. Но такого сжатия Вселенной не происходит. Ньютон предполагает, что некоторое божество в начале времён дало первотолчок Вселенной, чтобы было совсем понятно, это божество буквально взорвало это вещество Вселенной, в результате чего тела были разнесены на такое расстояние, что они уже не могут рухнуть обратно в изначальное состояние. В современной атомистической физике этот взрыв называют Большой Взрыв. Это говорит о том, что мировая воля в её изначальном значении проявляет себя как взрыв, это есть воля не к взаимному притяжению тел, а к их взаимному отталкиванию, а взаимное притяжение происходи там, где этот изначальный импульс воли наиболее угасает. У Шопенгауэра Мировая воля распадается на две воли, первая - это первичная воля, которая не знает чего хочет и представляет собой неопределённость и случайность, вторая воля - имманентная, это инстинкт живых существ или, для примера - гравитация. У Ницше исчезает это удвоение воли, получается, и первичная и имманентная воля - это всегда одна воля, которая одинаково действует как вне Вселенной, так и внутри неё.

У Ницше- это не воля к захвату и присвоению, а воля к растрате, так утверждает Ницше, и это напрямую следует из его утверждений. Во-первых, он говорит, что не существует никакой вещи в себе, он повторяет это много раз в разных сочинениях. И это есть ответ на утверждение Шопенгауэра о том, что Мировая Воля есть кантовская вещь в себе. По Ницше воля вовсе не является вещью в себе, а это значит, что её имманентные проявления никак не отличаются от первичной воли. По Шопенгауэру первичная воля и сама не знает, чего хочет, то есть влечётся не понятно к чему, ведь всё, что есть, находится уже внутри. По Ницше эта воля вполне себе понимает, чего хочет - полнейшего распада, растраты всего. Но по своим средствам эта воля действует бессознательно, она не может просчитать все способы, какие нужны для наиболее эффективного и быстрого разложение вещества. Действие воли может быть только вероятностным, когда-то она нащупывает наиболее быстрый и эффективный способ распада вещества, и тогда это вещество навеки пребывает в состоянии тёмной энергии, но эта лишь одна из вероятностей, в других случаях воля никогда не набредает на эти скорейшие способы и вынуждена повторять одни и те же пути долгого распада вещества, которые никогда не приводят к полному распаду. Последнее представляет собой то, что называется жизнью. Отсюда следует предположить, что биомасса, существующая на планете, в целом не может принципиально изменяться и всегда остаётся одинаковой. При этом, когда жизнь возникает, фактически, сразу же возникает вся биологическая масса живых организмов, которые будут здесь обитать, словно по цепной реакции. Хотя, конечно, в разные отрезки времени биомасса может быть разной, но через какие-то большие, суммарные промежутки времени она всегда оказывается одинаковой. Меняются только формы, какие принимает эта биомасса. Как известно, изначально она вся была сосредоточена исключительно в примитивных одноклеточных организмах. Сегодня суммарная биомасса одноклеточных значительно меньше, чем в момент зарождения жизни, поскольку значительная часть биомассы сосредоточена в сложных организмах, включая тех животных и растений, что обитают не суше. Воля распределяется неравномерно между живыми организмами и различными видами, и всё-таки, всеобщая воля к растрате и гибели неотвратима. И всё-таки, из этого не следует никакого пессимизма, поскольку пессимизм Шопенгауэра - это прямое логическое следствие из его понимания вещи в себе и воли, как вещи в себе. Как только мы перестаём полагать волю вещью в себе и вообще отказываемся от концепции вещи в себе, пессимизм сам собой исчезает. Из концепции Ницше логически следует другое, а именно - радикальное жизнеутверждение, триумф жизнерадостности над всеми несчастиями и бедами. Для нигилизма не остаётся места.


Воля к захвату и присвоению тоже имеет место, ведь гравитация и электричество нам не мерещатся. Но в случае электромагнитных сил всегда вмешиваются эффекты квантовой физики, которые вносят неопределённость, которую невозможно просчитать, в случае гравитация вмешивается странная тёмная энергия. В обоих случаях появляется неопределённость, и сценарии развития событий становятся непредсказуемыми, что периодически ведёт не к интеграции, а к распаду вещества, что говорит о том, что именно распад и является изначальной целью. Таким же образом объясняются и все биологические процессы. Причиной биологических мутаций в таком случае следует рассматривать именно вероятностный характер воли. Физик Шрёдингер, к примеру, в своей книге "Что такое жизнь с точки зрения физики?" описывает мутации, как результат квантового скачка в молекуле ДНК. К слову, в этой же книге выдающийся физик, даёт, пожалуй, одно из лучших определений жизни: "жизнь - это постоянная борьба против уравновешивания окружающей средой". Шрёдингер предлагает даже отказаться от такого понятия как "обмен веществ", считая его совершенно абсурдным. Шрёдингер утверждает, что этот термин ничего не говорит об отношении живого организма к окружающей среде и предлагает заменить термин "обмен веществ" на термин "борьба против уравновешивания с окружающей средой". Согласно Шрёдингеру, все процессы в живом организме направлены против термодинамического равновесия с окружающей средой, тем самым живой организм как бы крадёт энтропию из окружающей среды, заставляя её уменьшаться. ""Именно в силу того, что организм избегает быстрого перехода в инертное состояние "равновесия", он и кажется столь загадочным: настолько загадочным, что с древнейших времен человеческая мысль допускала, будто в организме действует какая-то специальная, не физическая, сверхъестественная сила (ins viva, энтелехия); некоторые придерживаются, этого мнения и до сих пор.

Как же живой организм избегает перехода к равновесию? Ответ прост: благодаря еде, питью, дыханию и (в случае растений) ассимиляции. Это выражается специальным термином- метаболизм. Греческое слово pexafyaXkeiv означает - перемена или обмен. Обмен чего? Первоначально, без сомнения, подразумевался обмен веществ (например, по-немецки метаболизм - Stoffwechsel ) Но представляется нелепостью, чтобы существенным был именно обмен веществ. Любой атом азота, кислорода, серы и т.д. так же хорош, как любой другой того же рода. Что могло бы быть достигнуто их обменом? В прошлом некоторое время наше любопытство удовлетворяли утверждением, что мы питаемся энергией. В некоторых странах (я не помню, то ли в Германии, то ли в США, или в обеих) вы могли найти в ресторанах карточки-меню, указывающие в добавление к цене содержание энергии (калорийность) в каждом блюде. Нечего и говорить, что если понимать это буквально, это такая же нелепость. Ибо во взрослом организме содержание энергии так же постоянно, как и содержание материи. И так как каждая калория, конечно, имеет ту же ценность, что и любая другая, то нельзя понять, чему может помочь простой обмен этих калорий.

Что же тогда составляет то драгоценное нечто, содержащееся в нашей пище, что предохраняет нас от смерти? На это легко ответить. Каждый процесс, явление, событие - назовите это, как хотите, - короче говоря, все, что происходит в природе, означает увеличение энтропии в той части мира, где это происходит. Так и живой организм непрерывно увеличивает свою энтропию - или, говоря иначе, производит положительную энтропию и таким образом приближается к опасному состоянию максимальной энтропии, которое представляет собою смерть. Он может избегнуть этого состояния, то есть оставаться живым, только путем постоянного извлечения из окружающей его среды отрицательной энтропии, которая представляет собой нечто весьма положительное, как мы сейчас увидим. Отрицательная энтропия вот то, чем организм питается. Или, чтобы выразить это менее парадоксально, существенно в метаболизме то, что организму удается освобождать себя от всей той энтропии, которую он вынужден производить, пока он жив".

И всё-таки, Шрёдингер полагает, что после смерти живого организма украденная энтропия возвращается в окружающую среду, поэтому в конечном итоге он остаётся сторонником дарвиновской теории выживания наиболее приспособленных к добыче дефицита. Но Шрёдингер не исследует причины происхождения жизни, тогда как та воля, которая заложена в живых организмах, уже существовала до них, а наличие воли в физических процессах автоматически означает нарушение закона возрастания энтропии. Воля. Например, согласно этому закону, более холодное тело не может нагреть более горячее, мы не можем скипятить чайник, охлаждая ледник и делая его ещё более холодным. Но если приложить волю, должным образом организовать химические процессы, то можем нагреть более холодным телом более горячее, и нечто подобное постоянно происходит внутри живых организмов. Температура пищи, которая поступает в человеческий организм, как правило, ниже человеческой температуры тела, всё, что выше этой температуры, воспринимается как ожог и причиняет боль. Но из этой более холодной пищи человеческий организм получает энергию, чтобы поддерживать температуру своего тела. Наличие целенаправленной воли позволяет обращать энтропию, а, значит, биологические часы вспять, даже если эта целенаправленная воля - это воля к растрате. В этом парадокс долгого пути воли. Стремясь к разрушению всего и вся, она не не может достигнуть своей конечной цели, поскольку само наличие воли делает возможным разворот процессов вспять. Это движение вспять выражается не в том, что организмы могут перестать стареть и становятся молодыми, а в том, что после смерти они воскресают. Во всяком случае, одноклеточные буквально воскресают. Если бы организмы не старели и постоянно омолаживались, то это вовсе сделало бы невозможной волю к растрате, тогда как эта воля является ключевой, только в живых организмах она не достигает никогда конечной цели. Даже оказавшись на планете с жизнью, воля всё равно действует вероятностно, только амплитуда волн вероятности уже значительно сокращается по отношению к той части Вселенной, что не населена жизнью. И всё же, организмы стремятся к растрате, а самый эффективный способ растраты себя - это борьба. Смысл борьбы заключается вовсе не в выживании, не в добыче дефицитного ресурса, а, как утверждает Ницше, смысл борьбы как раз заключён в расточительстве. Но из-за вероятностного характера борьбы полной растраты наступить просто не может, вместо этого возникают новые биологические виды, которые к предыдущим начинают относиться как к пище, что усиливает драматизм борьбы. И всё-таки встаёт вопрос, как мы вообще можем всё это познать и не является ли познание этого тем, ради чего произошёл человеческий вид? И откуда собственно, возникает причинность или иллюзия причинности?

Здесь для начала следует принять, что очень важная иллюзия причинности зарождается всё-таки не в наших сенсорах, не в человеческом глазу или ухе, а в человеческом языке. Причинность у Шопенгауэра - это именно имманентная воля, воля к захвату и присвоению, отделённая от первичной воли. У Ницше такого разделения воли нет, стало быть, причинность возникает значительно позже, как результат крайнего угасания воли. Не разум, а язык выстроен таким образом, что он подчиняется законам причинности, даже если то, что он пытается выразить, напрочь противоречит причинности и никак в неё не укладывается. Поэтому, для выражения того, что находится по ту сторону причинности, приходится прибегать к внеязыковым, но к вполне сенсорно ощущаемым образам, как, например, античная эстетика, искусство в его первозданном виде. Или, ещё древнее, различные предметы религиозного поклонения, смысл которых не может быть полностью выражен в языке. Наконец, миф как способ повествования тоже содержит в себе отсылку на некоторые вполне реальные географические места, которые ставятся в трансцендентальное положение по отношению к языку и потому требуют непременно посещения этих мест, дабы прикоснуться к этому невыразимому. Язык часто наполнен различным иллюстрациями, примерами и отсылками с каким-то эстетическим образам, но эти образы привносят в язык извне и даже насильственным образом, это результат своего рода насилия над языком. Из-за этого сложно определить изначальный язык, который свободен от всего этого и базируется исключительно на принципе причинности, который при это сам ещё невыразим в языке, но заложен в самой основе языка. Надо думать, именно это имел в виду Вигтенштейн, когда говорил, что логика трансцендентальна по отношению к языку. Теперь, представим по аналогии с концепцией Шопенгауэра, что рассудок, который руководствует принципом причинности, верит в существование некоторых атомов, то есть, мельчайших и неделимых частиц вещества, столкновения которых порождают причинно-следственную связь и в конечном итоге порождают всё. Атомы, кстати, можно заменить платоновскими идеями, это будут такие же гипотетические объекты, и, самое главное, платоновскую идею невозможно разделить надвое, в отличии от вещей в вещном мире, идея является принципиально неделимой. Язык, опираясь на принцип причинности, также пытается отыскать некоторые атомарные факты и атомарные предложения, которые кажутся самоочевидными, и на основе которых можно выстраивать уже дальнейшие суждения. Скажем, такими атомарными фактами в математике можно считать геометрические понятия прямой и точки, а атомарными предложениями - аксиомы геометрии Евклида. В физике это - законы Ньютона. Но, никаких атомарных фактов, разумеется, не существует, точка является гипотетическим недоказуемым объектом, и всё же, сам факт, что человеческий язык упирается в такие факты, предполагаемые атомарными, доказывает некоторую причинность, которая является трансцендентальной по отношению к языку.

Для Шопенгауэра базовые законы физики вовсе не являются непреложными истинами. Взять, к примеру, такой основополагающий закон, как первый закон Ньютона, который гласит, что если на тело не воздействовать посторонними силами, оно будет либо покоиться, либо двигаться прямолинейно и всегда с одной и той же скоростью. Но у Шопенгауэра такой закон есть лишь границы, наложенные природой на наши сенсоры, они суть трансцендентальные, как говорил бы Кант. Причём, к таким выводам мы можем прийти, даже следуя Канту. Утверждение Канта, что мы не видим пространства, но без идеи пространства, существующей в наших головах ещё до познания,  мы не сможем видеть вещи в пространстве, можно детализировать. Например, можно исследовать свойства этого пространства и прийти к выводу, что через точки можно провести прямую и только одну или что параллельные прямые не пересекаются. Аксиомы геометрии Евклида, получается, заложены в нашей голове ещё до познания. Также как заложен там будет и первый закон Ньютон. По Евклиду кратчайшее расстояние между двумя точками - это прямая, по Ньютону тела в свободном состоянии движутся по самым коротким траекториями, то есть по прямым, и ещё с одинаковой скоростью. Получается, этот закон Ньютона есть в нашей голове ещё до познания, он есть то, что делает познание возможным, а вовсе не то, как вещи действительно двигаются сами по себе. По Шопенгауэру сами по себе вещи двигаются не так, как описывал Ньютон, а как хотят. Они испытывают взаимные влечение, как магнетизм или гравитация, причина этих влечений - это воля, стремление вступить во взаимодействие. Здесь траектория может быть какой угодно и скорость может меняться как угодно. Но это не отрицает закона Ньютона. В свободном состоянии, не испытывая влечений со стороны, тело действительно будет двигаться прямолинейно и с одинаковой скоростью, другое дело, что таких свободных состояний не существует нигде, кроме как в нашей голове. Любая инерция, какую мы можем наблюдать, является краткосрочной и быстро угасает, растрачиваясь на силу трения и гравитацию. А ведь, кроме всего прочего, одно из следствий первого закона Ньютона - это постулаты теории относительности Эйнштейна. Например, постулат о том, что скорость света является максимальной скоростью движения тел во Вселенной. К такому выводу мы приходим, поскольку должны полагать, что свет в вакууме движется всегда прямолинейно и с одинаковой скоростью. Теперь же получается, что скорость света - это ограничение не природы, а исключительно наших познавательных способностей природы. Мы не способны увидеть вещество, которое движется быстрее скорости света. А между прочим, причудливая теория гравитации Эйнштейна, известная как общая теория относительности, также вытекает из предположения, будто законы Ньютона являются законами природы, а не нашего ума. Будучи уверенным, что свет всегда движется по прямой, а больше скорости света скорости быть не может, Эйнштейн добавляет новые свойства к привычному пространству, заставляя его искривляться так, что уже луч, который мы видим как движущийся по кривой, теперь, оказывается, движется по прямой, но в искривлённом пространстве. Куда проще было бы предположить, что вещество может двигаться быстрее скорости света, но как только это происходит, оно исчезает из поля нашего зрения, и мы никак не можем его обнаружить. Это легко объясняет и странные эффекты квантовой физики, которым Эйнштейн так и не смог найти объяснения, и потому физики их оставили без объяснения, ограничившись лишь описанием квантовых состояний через уравнения сплошной среды. Только поняв всё это, поняв те барьеры, которые стоят на нашем сознании, мы можем попытаться дать описание тому, что действительно движет миром, представив нечто такое, что не было бы уже заложено в нашем сознании. Отметая аксиомы Евклида и законы Ньютона, отметая все постулаты, которые так или иначе присутствуют в нашем сознании, мы приходим лишь к одной категории - к причинности, которая и есть воля, то есть, стремление иметь к вещам какое-то отношение. Это и будет реальное положение вещей во Вселенной.
У Ницше данная картина будет выглядеть иначе, поскольку у него нет трансцендентального в смысле Канта. У Шопенгауэра таким трансцендентальным является воля, и то далеко не вся, а лишь локализованная, как воля к захвату и присвоению, та её часть, которая заложена в основе нашего опыта. Другая воля, представляющая собой вероятность и хаотичные метания неопределённый хотений, вообще никак не связана с нашими чувствами и опытом, и о ней мы узнаём окольными путями через метафизику. У Ницше вероятностная воля вполне доступна опыту, хоть и в косвенном виде. Косвенно мы можем увидеть вещество, которое движется быстрее скорости света, получившее в физике название тёмного вещества, хотя я считаю более подходящим наименование "незримое вещество". На это вещество не действуют магнетизм, оно не обменивается теплом с окружающей средой, но на него действует гравитация, и потому свет вблизи него будет искажаться, и мы можем это увидеть. Также как мы можем увидеть различные эффекты квантовой механики. В конце концов, эти эффекты сформулированы в виде закона - принципа неопределённость Хайзенберга. Хотя это не является законом в привычном физическом смысле, это лишь констатация некоторого противоречия. Мы не можем одновременно с одинаковой точностью измерить координату и импульс частицы. И всё же, это эмпирически наблюдаемое, экспериментальное подтверждённое противоречие. Такие эффекты вероятностной воли мы можем видеть как неразрешимое противоречие. Другое такое противоречие заключается в Чёрных Дырах. Здесь одновременно температура стремится к бесконечности и также к бесконечности стремится плотность. Хотя из физики мы знаем, что если до бесконечности сжимать горячее тело, которое ещё и нагревается при сжатии, то произойдёт взрыв. Но тут взрыва на происходит, этого не позволяет сильная гравитация. Налицо наблюдаемое противоречие, принимающие силу закона. Здесь вещество переходит в качественно иное состояние, не подчинённое нашим привычным законам физики. Если снова говорить про тёмное вещество, то мы не можем непосредственно увидеть его не из-за ограничений нашего сознания, а из-за его собственных свойств. Оно не вступает в электромагнитное, сильное и слабое взаимодействие, оно даже не обменивается теплом с окружающей средой, ведь для этого нужно излучать фотоны, а тёмное вещество здесь полагается состоящим из частиц гораздо меньше и быстрее фотона. Единственное физическое взаимодействие, в котором участвует тёмное вещество - это гравитация, поскольку для этого не нужно обмениваться частицами. Следовательно, единственный способ, как наши приборы могут обнаружить это вещество - это увидеть гравитационные искажение лучей света вблизи тёмного вещества.

Если следовать Ницше, то такие аксиомы как аксиомы геометрии Евклида или законы Ньютона - это не законы нашего сознания, а законы нашего языка. Научный язык, основанный на принципе причинности, выстроен таким образом, что мы неизбежно должны полагать постулаты в виде прямолинейного движения свободных тел или невозможности превысить скорость света. Наш язык не может дать описание тому веществу, которое движется быстрее скорости света, не может описать сферу чистой вероятности. Но, такого ограничения нет в неязыковом способе восприятия мира. Например, часто дикие животные так воспринимают мир, обмениваясь между собой лишь химическими сигналами. Человек со временем утратил эту способность, утратил, судя по всему, не сразу, а постепенно. Изначально животные, судя по всему, используют звуковые сигналы не для передачи информации, а для её усиления, для эксперсии. Скажем, обезьяна передаёт химические сигнал, что она голодна и усиливает его криком, чтобы привлечь внимание тех, кто находятся довольно далеко, чтобы учуять сигнал. По мере того, как у обезьян нос становится короче и менее чувствительным, звуковые сигналы становятся более разнообразными и изобретательными, они формируют примитивный язык. Когда обезьяна становится человеком, она почти полностью утрачивает способность химического общения и переходит на общение звуковое. Но, тем не менее, человек в значительной степени осознаёт свою неполноценность перед животными и потому стремится компенсировать то, что он утратил. Например, он начинает использовать одежду, скрывающую гениталии, чтобы скрыть, насколько это своей частью его тело отличается от обезьян. Древние люди вовсе не гордились размерами своих половых органов, а, скорее, видели в них недостаток перед обезьянами, у которых половые органы очень малы в пропорциях к остальному телу. Отсюда, надо думать, вырастает и наиболее древний запрет человеческих обществ - запрет на инцест. Секс с близкими родственниками является ещё нормой для приматов, но для них половые отношения являются лишь сезонным поведением, в межсезонье половое влечение может вовсе исчезать. У человека влечение не исчезает круглый год, поэтому инцест не приближает, а удаляет его от дикой природы, и был запрещён. И, конечно же, стоит упомянуть такую форму подражания дикой природе, как искусство. Всё это является само по себе невыразимым в логическом языке, искусства часто выражается как противоречие. Часто метафоры отсылаются нас напрямую к какому-то опыту, к какому-то эмпирически наблюдаемому противоречию, никак не объяснимому средствами логического языка. Из-за этого высказывания Ницше часто выглядят, как противоречия и парадоксы. Но это единственный способ выразить ясно то, что невозможно выразить логическим языком, основанным на принципе причинности. Часто это противоречие разрешается просто в художественном произведении. Мы видим какой-нибудь архитектурный шедевр, слышим музыку или видим полотно художника и понимаем нечто, что невыразимое в языке. Но мы описываем это в языке и средствами языками, другое дело, что человек, который не видел художественное произведение, которое мы описываем, может нас не понять, или понять совершенно неправильно.

Сама концепция воли, а именно, как понимает её Ницше, как волю к мощи, вовсе не является строгим понятием, а также является метафорой. Ницше описывает её в виде следующего противоречия. По сути, воля к мощи представляет собой волю к ничто, характерно отличающую аскетический идеал. Ницше не случайно утверждает, что за аскетическим идеалом жрецов скрывается воля в мощи, о чём, собственно, говорят заключительные слова его книги "К генеалогии морали": "Человек предпочитает лучше хотеть ничто, чем ничего хотеть". Вот это и есть аскетическая воля к мощи или воля к воле, формула нигилизма. Влечение, но влечение не к чему-то реальному, не жажда обладания чем-то, а влечение к самому влечению, желание хотеть ничто, чем ничего не хотеть. Здесь Ницше не привносит ничего нового в нигилизм Шопенгауэра. Но он привносит новое, когда утверждает, что борьба за мощь присуща дикой природе как её определяющее качество. Уже сама мысль, что за волю к ничто можно бороться, что здесь возможна какая-то борьба также как борьба за обладание чем-то, является высшей формулой жизнеутверждения, разрушающей всякий нигилизм. Ведь борьба за право обладать ничем, борьба за самоуничтожение не закончена до сих пор, и тот факт, что живые организмы при наличии такой борьбы всё ещё существуют, говорит о том, что эта цель для них является в принципе недостижимой. Это доказывает, что жизнь торжествует над нигилизмом. Это позволяет полагать некоторую случайность, которая несводима ни к какой закономерности, которая каждый раз вмешивается и мешает погибнуть тем, кто как раз больше всего стремятся к гибели. Те, в ком эта бессознательная воля к ничто сильнее всего, по логике вещей должны погибнуть самыми первыми, а вместе с ними угаснет и сама воля к мощи, а жизнь вернётся к изначальному примитивному состоянию. Но этого не происходит, вместо этого происходит другое, случайность, несводимая к закономерности, сохраняет значительную часть этих бессознательно щедрых особей, позволяя им снова и снова одаривать окружающих плодами своей щедрости. Чем сильнее сдерживается их воля к расточительству, тем больше она переходит в щедрость и становится общественно полезной. Высшая разумность заключалась бы в том, чтобы находить среди людей тех, кто больше других охвачены волей к мощи и направлять их расточительные, часто преступные устремления в общественную пользу, но едва ли такая высшая разумность доступна человеческому виду, вместе с тем, в дикой природе, как утверждает Ницше, это происходит бессознательно. Повсюду, куда бы мы не направили наш взор в дикую природу, мы увидим торжество жизни и наглядное опровержение нигилизма.