Невинных лилий белый цвет. Повесть

Часть первая
Суровая и беспощадная зима опускалась на землю тяжелым, мрачным покрывалом и казалось, вокруг властвует царство вечного холода и мрачного свинцового неба.
Из крошечных окон автозака можно было видеть бесконечные поля, укрытые толстым слоем ровного снега и казалось, что поля эти похожи на бескрайнее море уныния. Ветер завывал над пустошью, гоняя редкие снежинки, голые деревья застыли, скованные морозом, словно в ожидании конца этой бесконечной зимней истории.
Зимний воздух казался тяжелым и густым, неподвижным, словно сама природа погрузилась в сон, полный горьких воспоминаний и тяжелых дум. Чувство тревоги и безысходности навевала такая зима, заставляя задуматься о тщетности всех надежд и чаяний, что остались позади.
Ничто не радовало глаз – не было ярких красок, оживленных улиц, пения природы, кругом лишь затянутые сумраком и серостью поля, погруженные в тишину и меланхолию.
Лиля смотрела в узкое оконце и в голове ее не было никаких мыслей. Она даже испугалась этой пустоты – неужели кто-то или что-то вот так легко и просто стер у нее из мозга всю информацию, словно с карты памяти? А собственно, почему бы и нет? Ведь это так удобно! Взял, нажал на какую-нибудь там кнопочку – и нет ничего! Ни горестных воспоминаний, ни радостных, ни проблем, ни хлопот, ни стыда, ни поступков, от которых хочется плакать и биться головой в холодную стену автозака – и жизнь начать с чистого листа!
Нет... невозможно это. Если бы было возможно, то не было бы сейчас этих тоскливых зимних полей за узким оконцем, этого серого неба с кудрявыми тучами, из которых вот-вот готово посыпаться колючее снежное крошево, ни тихих разговоров зэчек рядом с ней.
Лиля попыталась вспомнить что-то хорошее из своей прошлой жизни, которая после вынесения приговора поделилась на «до» и «после», но на ум приходили только воспоминания о холме белых лилий в их Подпечинках, и добрые глаза бабушки, которые с тревогой наблюдали за ней, тогда еще девчонкой... Выходит, неспроста тревожилась бабуля, словно чуяла непростую судьбу внучки, да жалела не раз, что назвала ее, словно цветок – символ невинности и чистоты.
Углубившись в воспоминания о родном человеке, Лиля не заметила, как автозак сбавил скорость, а потом раздался неприятный скрежет – открывались железные ворота женской колонии, впуская в свою ненасытную утробу тех, кто совсем еще недавно мог бы назвать себя свободной. Но что-то сломалось в налаженной формуле – и вот: прощай старая жизнь, вольная, и здравствуй та, что несет с собой заточение.
Шумно хлопнули двери автозака и грубый женский голос крикнул в глубину:
– По одному выходим! Руки за спину, встаем в ряд, лицом к машине!
Вереница женщин начала спускаться по гулкой железной лестнице, серой цепочкой выстраиваясь вдоль автозака со сложенными за спиной руками. Морозный воздух шел паром изо рта, находившиеся неподалеку надзирательницы поеживались от холода в теплых полушубках и поправляли шапки.
Лиля успела окинуть взглядом металлические ворота, за ними - еще одни, высокий забор, а за ним, где-то вдалеке - плотную пелену зеленых сосен с огромными лапами-ветками. Сосны, наверное, были вековыми... Но почему она сейчас думает об этом? Наверное, потому что нет смысла думать о своей судьбе - в ее жизни все кончено. Осталась только жалкая оболочка, и больше ничего. Именно поэтому и думать не хочется о том, как сложится жизнь... И есть ли она - эта дальнейшая жизнь, или впереди только серое безликое существование? По крайней мере, на ближайшие восемь лет...
После того, как их осмотрела врач, после оформления и определения на те или иные виды работ, после того, как распределили их по баракам, предоставив места, Лиля смогла наконец передохнуть. Она так устала за сегодняшний день, что казалось, заснет сразу, как только голова коснется подушки. Но засыпать почему-то было страшно - она слышала истории о том, как все бывает... в таких местах... Набросятся толпой, устроят «темную», или еще чего похуже... Это сейчас к ней полнейшее равнодушие и безразличие от тех, кто здесь сидит, а потом, когда она, потеряв бдительность, уснет... Неизвестно, что и будет.
После того, как был объявлен отбой, к Лиле на кровать вдруг порхнула одна из здешних обитательниц - хрупкая, маленькая женщина в сером платочке на голове. Такие же были и на всех остальных женщинах... Все правильно - никакой индивидуальности, никто не должен ярко выделяться из серой массы... Да и нельзя. Станешь выделяться - покалечат, затравят, лишь бы была похожей на всех... Тонкое лицо женщины с сероватой, от скудного питания, кожей, приблизилось к лицу Лили, и она спросила шепотом, усмехнувшись:
– Боишься, что ли? Не бойся... У нас тут народ миролюбивый...
Лиля кивнула и села на кровати, опершись о подушку. Шерстяное покрывало неприятно кололо голые ноги, и Лиле казалось, что она и сама сейчас, как на иголках... Новая знакомая протянула ей руку:
– Лариса. Можно просто Лорка.
– Лиля. Очень приятно...
– Да ладно тебе! - рассмеялась Лариса - ты прям аристократка... Ты не боись, тебя тут не тронут, у нас бабы все, как одна, так что повезло, что ты к нам попала, в тех бараках гораздо хуже. Ты за что сидишь-то? Я вот - она вздохнула грустно - мужа того... Порешила гада... Бил, как не в себя, а полиции и пофиг, у нас же, сама знаешь - пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Не выдержала я, да и идти мне было некуда.
– Он выжил? - спросила Лиля испуганно, на что Лариса рассмеялась:
– Да ты что? После пяти ножевых? Конечно, нет! Но я не жалею ни о чем - освободила мир от очередного дерьма, который только и мог, что руку на женщину поднимать. Богатый, правда, был, но садюга еще тот... А ты за что села? Тоже из-за мужика поди? Тут многие из-за мужиков сидят...
– Я не из-за мужика - вздохнула Лиля...
– Да ты не тушуйся! - новая знакомая явно была оптимисткой - и тут жить можно! И тут тоже люди.
Лиля осмотрела обстановку, которая ее окружала и произнесла:
– Жить? Да разве ж это жизнь?
Она странно посмотрела на свою собеседницу, а та вдруг предложила:
– Так может это... расскажешь, чего случилось-то? Вижу же – на сердце у тебя небраво... Давай, поделись! Сразу легче станет!
– Может, и поделюсь – пробормотала Лиля...
... Имя ей дала бабушка – мать отца, которая жила в поселке недалеко от них, и которая в любое время года выращивала у себя в доме ли, в саду ли белые лилии. Любила она цветы и все живое, а потому и внучку свою первую назвала названием прекрасного цветка, нежного и такого одинокого в своей красоте.
– Ох, неначинно я это выдумала – бормотала она потом, намного позже, жалея о своем решении – чересчур мягкая девка будет, все, кто не лень, будут ею командовать да распоряжаться, будет на горбушке всех возить... Лилька – мягко сильно, назвала бы лучше Варькой или Галкой, было бы нормально.
Бабушка ошиблась немного – внучка действительно по характеру была тихая и спокойная, шумных игр сверстников избегала, но и постоять за себя вполне могла. Полюбила она со временем читать, а еще пришлись ей по душе бабушкины цветы, а когда узнала, что и на холме прямо напротив поселка они растут – стала и туда убегать с книжкой.
– Бабуля – спрашивала она бабушку – а почему поселок наш Подпечинками зовется?
– А потому как печки все в доме с пространством под печкой сделаны – печник-то был один на весь поселок, печки на века мастерил, теперь в этом подпечном пространстве, почитай, в каждой семье, кот спит.
– Баба, а как на холме белые лилии появились?
– Да кто же его знает, внучка? Посадил кто-то, а они вот... прижились. Хотя есть и легенда одна, будто с того самого холма девушка в нашу полноводную Юру шуганула, после того, как парень ейный обманул ее. Надела она платье белое, что для свадьбы готовила, да прямо в ем и упала, и унесли ее тело быстрые воды так, что и найти потом ее не смогли. Да только вот на месте том, откуда она прыгнула, и расцвели белые лилии.
После этого бабушкиного рассказа Лиле всю ночь снилась прекрасная девушка в белом, летящая, словно птица, в быстрые воды Юры, а на том месте, откуда она прыгнула, да взлетела, расцвели прекрасные лилии...
С Викой, младшей своей сестренкой, у Лили было всего два года разницы, но девочка гордилась тем, что она старшая и всячески сестру опекала и баловала. Будучи сама неказистой на внешность, – мать говорила, что она в отца пошла – Лиля считала Вику очень красивой и сравнивала ее с куклой, которую ей однажды подарил папа. У той тоже была румяная фарфоровая кожа, длинные черные ресницы и губки, сложенные «бантиком». Лиля же – невзрачная, остроносенькая, глаза светлые, единственное, что выделялось на лице девочки. Неяркая внешность – говорила про нее мать...
А Лиля радовалась тому, что у них настоящая семья – большая, хорошая... В поселке она насмотрелась, как отцы уходят от жен и детей, уезжают в город, оставляют тех, кого любили раньше... Разве можно вот так оставить, если любишь? И куда потом эта любовь девается, куда исчезает? На эти вопросы Лиля сама ответов не знала, а спрашивать у мамы было неудобно – та посоветовала бы глупых вопросов не задавать и в жизнь взрослых не лезть, а пойти лучше делать уроки.
Мама у Лили и Вики очень красивая – Вика на нее и была похожа, и Лиля немного завидовала сестре, ее кукольной внешности, и часто называла девочку «моя принцесса».
И папа их маму очень любит – это девочки видели невооруженным глазом. Даже когда пришли по непонятной для них причине трудные времена, – в магазинах вдруг стало резко пусто, а маму сократили на работе – они все равно поддерживали друг друга и старались изо всех сил не показать, как трудно им сейчас зарабатывать деньги и содержать семью. В поселке находился молокозавод, на котором мама работала бухгалтером. С наступлением тяжелых времен завод развалился, финансирования не было, работников сократили, мощности так и остались ржаветь в  помещениях за исключением того, что уже вывезли, и осталось здание зиять пустыми глазницами выбитых окон. Сколько таких зданий было в то время по всей стране – и не перечесть! В иных городах и поселках они так и остались стоять по сей день неосвоенные, как свидетельство людских метаний и беспомощности тех лет.
Но мама, бабушка и отец не сдавались – худо-бедно отец их продолжал работать на стареньком ПАЗике, возившем люд из поселка в город, мать и бабушка всегда находили, чем бы торговать на городском рынке – летом собирали грибы, ягоды, излишки с огородов, возили на продажу свежее молоко – у бабушки была старенькая коровенка - а к зиме вязали пушистые носки и варежки, да мать ходила мыть полы в администрацию поселка. Платили копейки, а иногда вообще даже и не деньгами, а синими курами, да уксусом и подсолнечным маслом в бутылках.
И все-таки для девочек это были золотые времена, как вспоминала их, эти годы, позже Лиля. Они с Викой уходили на холм, откуда было видно широкую Юру, усаживались на вершине и Лиля читала Вике книжки, или они разговаривали о девушке из легенды, о которой рассказывала им бабушка. Глядя на белые бутоны нежных лепестков, придумывали разные сказки о том, что девушка эта превратилась в белую птицу и улетела далеко-далеко, осыпав землю своим опереньем, и на этом месте и выросли белые лилии.
Как-то раз отец вернулся из города в необычайно приподнятом настроении.
– Анфиса! – позвал он, вбежав в дом – Анфиска!
Кинулся к матери, приподнял ее обеими руками и закружил. Мать смеялась, волосы ее развевались в такт движениям отца, потом сказала:
– Отпусти! Ну, пусти же! Чего такой довольный?
– Мне в городе работу предлагают! – сверкая глазами, заявил счастливый отец – а знаешь, какая зарплата?
И он назвал удивленной Анфисе сумму, которая была просто неимоверно большой по тем временам.
– Да ты что? – удивилась она – Паша, это что – правда? Ты не шутишь?
– Разве такими вещами шутят? – рассмеялся отец – эх, с первой зарплаты куплю тебе цветы в городе и красивое платье! Там столько магазинов открывается – как грибы растут после дождя!
Так девочки впервые услышали незнакомое еще тогда слово «бизнес», которое в дальнейшем прочно вошло в жизнь людей.
– А кем берут-то тебя? – спросила Анфиса мужа – и какой график?
– Да это Колька подсобил, мой друг, ты же слышала, он в город уехал тоже работать. Он водителем, хозяин у него – денег куры не клюют! И откуда они только берутся у таких?! Так вот, у этого хозяина знакомая – тоже бизнесом занята, и ей тоже нужен водитель. И саму чтобы возил, и по поручениям там всяким. Пять дней работать – на выходные отдыхаешь.
– Ой! – вздохнула мать – Паш, в город же не накатаешься!
– Так все пять дней в городе быть придется – ответил отец – при хозяйке. Она и по вечерам мотается туда-сюда. Фис, ну, ты не переживай, я на выходные буду приезжать!
– Как же так, Паш? – забеспокоилась мать – пять дней в неделю в городе... А как же девочки? Они без тебя скучать будут, Паша!
– Милая, любимая моя, так я ради девочек и стараюсь, чтобы у них все было! Ради девочек и тебя! Чтобы ты меньше уставала, чтобы не ездила с торговлей с этой, руки не натружала свои мытьем полов! Фис, ты только подумай, что мы сможем позволить себе с такой зарплатой!
Он обнял жену и крепко прижал к себе.
А Лиля, вдруг словно почувствовав что-то недоброе, кинулась к отцу и обняла его горячими худыми руками.
– Папочка! – из горла девочки вырвался надрывный всхлип – папочка, не уезжай, пожалуйста, не надо! Не оставляй нас!
Часть вторая
Нелегко попервоначалу пришлось им без отца, ох, нелегко! Если бы не бабушка, то, как часто говорила сама Анфиса, она, наверное, сломалась бы. Лиля не понимала, как это – сломалась? Сломать можно игрушку, или вот как они замок на песке строят, играя летом около Юры – его тоже можно сломать. А как сломать маму? Намного позже, уже будучи взрослой девушкой, она сама готова будет сломаться, и к тому времени, конечно, уже будет знать, что это значит.
Но отец сдержал свое обещание – каждые выходные приезжал домой и проводил время с мамой и девочками. Девчонки, соскучившиеся за эти пять дней, все это время не могли от него «отлипнуть», так и висели на нем, а мать частенько останавливала их от такого проявления искренней детской любви:
– Ну будет, будет! Дайте мне хоть обнять-то папку вашего! Ох, ну чисто пиявки!
Чуть позже отец начал привозить из города обновки для девочек, Анфисы и матери – в первый раз это случилось, когда получил он аванс от своей работодательницы. Как и обещал, привез маме букет цветов, а потом они вместе ездили выбирать ей платье. Бабушка нарадоваться не могла, глядя на их семью – дела пошли более-менее, деньги понемногу водились, было, чем накормить детей, и иногда даже, когда отец приезжал на очередные выходные, они все вместе ехали в город, туда, где еще остались какие-либо развлечения для детей.
По вечерам, когда вся семья собиралась за столом, девочки слушали рассказы отца о работе, ловили каждое его слово, и казалось им, что рассказывает их папка про какую-то совершенно другую жизнь, словно бы на другой планете побывал.
– Фиса, ты бы видела, какой у нее дом, у Татьяны этой! Вот уж отгрохала, так отгрохала, денег не пожалела! С колоннами, да крыльцом высоким, сад разбит, а посреди сада такой прудик с фонтаном! Вот так-то!
– Откуда же у ей столько денег? – с недоумением спрашивала бабушка, а девочки переглядывались между собой и думали о том, что их более, чем скромный дом, ни в какое сравнение не идет с домом этой незнакомой Татьяны.
– Откуда же мне знать? Не могу же у нее спросить – откуда, мол, у вас денег столько? Она вон, в городе какие-то простаивающие производственные мощности выкупила, и чего-то теперь они там клепают, на заводе этом. А я и не вникал даже, мне зачем?
– Хорошо она, наверное, одевается? – спрашивала мама – если денег столько много.
– Еще бы! И в парикмахерскую все ездит – прически делать – отец обнимал мать – но ты у меня, Фиса, все равно самая красивая и лучшая!
– Замужем она? – спрашивала бабушка – как же – такие деньги иметь, муж, наверное, помог, деньгами-то?
– В разводе – отвечал отец, промокая салфеткой губы.
– А дети?
– Не, нету... Видать, не сложилось чего-то...
– Или больна по-женски – вставляла мать, кидая быстрый взгляд на девочек – слушают или нет.
В общем, все в их семье шло-катилось по ровной дороге. Девочки старались учиться хорошо, чтобы по приезду отца на выходные радовать его оценками, мама по-прежнему ходила мыть администрацию, несмотря на то, что отец теперь зарабатывал, также они с бабушкой закрывали на зиму «закатки», как выражалась бабуля, также ездили в город продавать излишки, а по приезду рассказывали, что продать то, что возили, удалось с трудом – денег у людей нет. А тут еще на городском рынке появились постепенно непонятные личности в спортивных костюмах и с сигаретами в зубах. Наглые, напористые, они быстро «подмяли» рынок под себя и стали собирать дань с торгующих. И когда ничего не понимающая бабушка, которая не привыкла сдаваться вот так, первый раз отказала им отдать часть выручки, они просто-напросто забрали сами. Все, что было наторговано. С тех пор отец запретил ей и маме ездить на этот рынок.
– Мама, я же нормально зарабатываю! – говорил он – оставьте эту торговлю! Вон нынче че творится! Малиновые пиджаки, бритые головы, толпы молодежи стенка на стенку в городе дерутся, нож под бок сунут – и разбираться никто не станет. Сидите в поселке, тут безопаснее!
– Паша, а ты как же?! – плакала мать.
– Меня не тронут – знают, у кого водилой работаю. Татьяна им такой откуп дает, что они долго не тревожат. Умеет крутиться бабенка!
По зиме отец перестал ездить каждые выходные – дороги порой заносило так, что и на тракторе не проедешь, а уж на «Волге», которую водил отец, тем более, хоть и мощная машина. Да и Татьяна дала понять отцу, что отпускать его будет и даже пусть машину берет – ей она на выходные без надобности, но только если он каждую неделю не станет ездить до поселка. И отец послушал хозяйку, а когда приезжал, все увещевал маму, что придется им потерпеть, вот денег подкопят, а там, может, и собственным транспортом разживутся.
Девчонки по отцу скучали, учились они с утра, и когда шли в школу некоторое время, не сговариваясь уже, стояли и смотрели в сторону трассы – не покажется ли отцовская Волга. Понятно, что день будний и на работе он – ну, а вдруг чудо произойдет, и папка вот сегодня возьмет и приедет! Но как правило, чуда не случалось. Зато в выходные, через каждые две недели, рано утром отворялась дверь и входил отец, принося с собой морозный холод с улицы. Девчонки бежали к нему, обнимая и вдыхая такой родной запах табака, одеколона и машины. Эти дни были для них самыми счастливыми, потому что вся семья была вместе.
Успокоилась тогда Лиля, и даже немного стыдно было ей за свой этот порыв, когда просила отца не уезжать. Видно было, что скучал он по ним и по маме с бабушкой, исправно привозил деньги и подарки, девочкам покупалось все, что нужно, а еще им с мамой удалось сделать в доме небольшой ремонт.
Но как-то раз, когда кипучая весна разлила в воздухе запах замерзшей после снежной зимы, земли, когда побежали по дорогам звонкие, звенящие ручьи, и запели свои песни первые прилетевшие птицы, а отец все равно продолжал ездить через каждые две недели, как и зимой, подслушала Лиля разговор мамы и бабушки.
– Ох, мама, что-то неспокойно мне! Переживаю я за Павлика...
– Да ты что, дочка? Он ить почти год работает, а ты сейчас переживать взялась. Чего это?
– Так ведь рядом с чужой женщиной он там, незамужней, с деньгами... Как бы чего не получилось...
Бабушка на это мамино замечание только головой покачала, не веря в то, что сын может так поступить со своей семьей.
– Да ты что, Фиса? Нешто не видишь ты, что он тебя и девочек любит, скучает по вам, как приедет – всех зацелует, подарков навезет. И потом, ну подумай сама – она ведь при деньгах, та баба... Зачем ей наш пентюх-то нужон? Ей, поди, какого министра подавай, простой мужик без надобности!
Масла в огонь подлила и одноклассница Светка Воробьева – не по годам серьезная девочка с грустными большими глазами и приподнятыми бровками. За это ее в классе называли Пьеро, но честно – Светку жалели. Мама растила ее одна, отец из семьи ушел. Работы не было в поселке, прорывалась мать, как могла, везде старалась подзаработать, тоже на рынок ездила, продавать то, что наросло на огороде, и даже как-то раз, отстаивая свои деньги перед рыночной «пацанвой», собирающей дань, была избита. Милиция тогда только ей же и попеняла – мол, куда, дура, полезла, с мужиками драться! Отдала бы все – осталась бы цела!
Так вот как-то раз Светка, когда разговаривали с одноклассниками на переменке о родителях, и когда Лиля упомянула про то, что отец в городе на «Волге» работает у одной «бизнесменши», сказала словно бы в никуда:
– У нас папка тоже в город ездил работать... Сначала на выходные приезжал, потом реже стал ездить, а потом и вовсе от нас ушел. Мамка плакала долго, а что толку. Сказал, что какую-то городскую там встретил и теперь с ней жить будет.
Лиля насторожилась, но потом спросила:
– И что же – он хоть приезжает?
Светка только плечом пожала:
– Нет, зачем ему? Эти шлет, как их... Забыла название... Мама говорит – копейки одни, хотя зарабатывает хорошо...
После этих Светкиных слов Лиля несколько дней была сама не своя. И когда отец приехал в следующий раз, спросила у него:
– Пап, а ты... когда станешь чаще приезжать? Снег сошел уже, сейчас спокойно можно и на автобусе.
На что отец ответил ей:
– Лилек, потерпеть надо... Работы у меня много пока. Я ведь работаю, чтобы вам хорошо было с Викой, мамой и бабушкой.
Она его тогда под руку взяла, прижалась и ответила:
– Нам хорошо будет, когда ты, папа, дома жить станешь, с нами.
Бабушка и мама тоже было попытались с отцом поговорить, мол, весна, сейчас можно и чаще домой приезжать, необязательно на «Волге» – автобус есть и пока, слава богу, хоть и старенький, исправно туда-сюда ходит. На что отец ответил, что у хозяйки теперь еще больше дел стало, и в выходной выдернуть его может, и ночью, так что приезжать он теперь будет так, как и зимой.
– Она тебя, словно лошаденку, захомутала и поехала! – ругалась бабушка – а ты и рад стараться, дуралей! Хоть бы слово сказал, что семья у тебя, дочери!
– Так может мне тогда работу бросить?! – кричал отец в ответ – будем все вместе сидеть, лапу сосать! Неблагодарные! Я их кормлю-пою, тряпки покупаю, а они мне концерты закатывают! Да, пашу, как лошадь, но ведь ради вас же!
После того разговора мама долго плакала, бабушка ее утешала, а отец, который ушел к своему другу, тут же, в поселке, первый раз напился. Пришел домой, выписывая ногами кренделя, а на утро долго просил у мамы прощения.
Чувствовала Лиля, что пошел в их семье какой-то разлад... Замирало от этого детское сердечко – а ну, получится, как у Светки Воробьевой... Нет, нет, только не это! Как же они... жить будут? Она не представляла маму и папу по раздельности, а потому тряслась от страха всякий раз, когда отец приезжал, и они нет-нет, да и ругались из-за его рабочего графика. Да, зарплата у него повысилась, но Лиле казалось – не надо никаких денег, только бы все вместе были. Жили же они до этого как-то – и сейчас проживут. Как приезжал отец – старалась в глаза ему заглянуть, чтобы понять, что там, в этих самых глазах? Раньше там любовь к ним плескалась, забота, радость от того, что такие замечательные дочки у него растут – оценками радуют, взрослых слушают. Заглянула – и оцепенела, сердце словно холодной водой окатили – не было теперь в тех глазах того, что раньше видела. А что там было теперь? Непонятно... Смотрели те глаза виновато, отец как будто... прятал взгляд.
Так почти прошло и лето – тяжелое какое-то, безрадостное, словно вот-вот должно было случиться что-то. Витало в воздухе напряжение, мысли не оставляли Лилю, жаль было и маму, и отца, и саму себя вместе с Викой.
В город за все лето почти не выезжали – парки, какие были, позакрывались из-за отсутствия финансирования, и в самом городе стало совсем опасно. Когда приезжал отец, то, сжав губы в строгую нитку, рассказывал – то там кого-то убили, то там стреляли... Так что лучше было из поселка вообще не высовываться.
В эти его приезды девочки видели, что мама  вроде рада ему была, и в то же время расстраивалась и плакала. Они не понимали, почему, пока однажды Лиля не услышала, как они выясняли отношения.
– Фиса, ну чего ты хочешь?! Я работаю, как вол, приезжаю домой отдохнуть, расслабиться, а тут ты со своими слезами и претензиями! Какой мужик такое выдержит?! Мне, знаешь, сбежать в таком случае охота, когда ты вот так себя ведешь!
– Паш, скажи, ты любишь меня? Ты в последнее время какой-то... как будто чужой!
– Фиса, ну что за глупости? Нам о детях надо думать, а у тебя все какие-то страсти мексиканские в голове! Сериалов вы с матерью пересмотрели, что ли, будь они неладны?! Как там – «Богатые тоже плачут»?! Так нам далеко до этого, Фиса, мы с тобой совсем не богачи, так что не надо мне этим мозг выклевывать!
Но права оказалась Анфиса со своим нехорошими предчувствиями. Перед самым началом учебного года отец почти месяц не появлялся дома, а когда приехал, необычайно виноватый, то сел к столу, даже не сняв кепки. Так и сидел, опустив голову, к борщу, который налила ему в тарелку Лиля, так и не притронулся. Наконец внезапно заговорил, разодрав тишину страшными для всей их семьи словами:
– Фиса, ты прости меня... Я... не могу так больше. Врать не могу – тебе, себе... Я... теперь только к девочкам стану приезжать...
Лиля стояла недалеко от входа в комнату, хотела сначала уйти туда, к Вике, но услышав отцовы слова, так и замерла, прижав к груди побелевшие кулачки. Потом, словно пугаясь чего-то, подняла глаза, чтобы посмотреть на маму – та сейчас напоминала каменное изваяние, только слезы бежали по щекам – быстрые-быстрые – и падали на стол, прямо на клеенку в цветочек.
– Пойми, Фиса, я только жизнь увидел – настоящую, ту, которой и хотел жить, интересную, осмысленную, обеспеченную...
– А как же я? Как девочки? – тихим, незнакомым голосом спросила женщина.
– Я помогать буду... Татьяна не против этого... И приезжать стану... раз в месяц.
Он встал, поправил кепку, даже не посмотрел на Лилю, только бросил жене сухое отрывистое «Прости!», и переступил порог дома, одновременно переступив через всю свою семью, растоптав все, что было, грязными ботинками.
Дверь, одиноко скрипнув, закрылась за ним, мама сделала два шага к ней, а потом, остановившись вдруг, тяжело, словно куль с картошкой, упала на пол. Наступившую тягостную тишину снова разодрал на этот раз женский голос, отразившийся от стен глухими рыданиями:
– Паша! Пашенька, вернись! Паша, родной!
Чтобы не слышать этого, Лиля подскочила к матери и обняла ее, крепко прижав к себе.
– Мамочка, не надо! Не надо! Пусть уходит, предатель...
Часть третья
Так началась их эта безрадостная жизнь без отца. Тут Лиля-то и поняла значение слова «сломалась» по отношению к человеку. Анфиса стала походить на «живой труп» – от прежней, яркой и веселой женщины в ней ничего не осталось – большие болезненные глаза смотрели с тоской и горечью, она совсем исхудала и очень мало ела. Заботу о сестренке взяла на себя Лиля, хотя сама еще была совсем ребенком. Вика, хоть и была на два года младше Лили, тоже чувствовала общее их настроение, с испугом поглядывала на маму, которая походила на тень, и шепотом спрашивала у сестры, когда же приедет папа.
– Никогда – серьезно ответила ей Лиля – он нас бросил, Вика, ушел к этой тетке... с домом и фонтаном...
Вика тогда расплакалась от этих безжалостных слов сестры, и Лиля долго утешала девочку, думая о том, что лучше уж сказать все и сразу, а не тянуть, как это любят делать взрослые. Ей и самой было ужасно больно от того, что человек, которого они любили и которому доверяли, бросил их, как котят, оставил одних. Она думала, что никогда отец больше не появится в их жизни, но он вскорости приехал, привез девочкам подарки и много разных угощений.
Она видела, с какой тоской тогда смотрела на него мать, а Вика плакала и цеплялась за его брюки, когда он собрался уходить. Лиля же смотрела волчонком, подарок от отца – плюшевого зайца и большую куклу – брать отказалась, скрылась в комнате, окинув презрительным взглядом, если взгляд ребенка может быть таковым.
Она закрылась у себя, выглянула в окно – отец оставил машину у соседнего двора, но даже отсюда ее было видно, и девочка смогла разглядеть профиль женщины в машине. Так эта Татьяна теперь и сюда и с ним будет ездить? Это как же надо не доверять мужчине, чтобы кататься с ним к жене и детям. Видимо, боится, что не выдержит его сердце детского плача, и он останется...
Анфиса сидела за столом, на мужа не смотрела. Он положил на скатерть деньги рядом с ее маленькой узкой рукой, на пальчике которой все еще блестело обручальное колечко, и сказал:
– Вот, Фиса, это тебе и детям...
– Забери это – бросила она холодно – и не приезжай больше! Девчонки в слезы, как увидят тебя! Не тереби ты им сердца, Павел! Ушел – уходи совсем!
– Да ты что, Фиса, они ведь дочери мои, я имею право видеть их! И потом – как вы без меня жить-то будете, без моей помощи?
– Проживем как-нибудь. А право на дочерей ты потерял, когда променял их на другую бабу и красивую жизнь! Потому если приедешь в следующий раз – на порог тебя не пущу, не обессудь! Нечего девчонкам головы морочить!
Ничего не сказал тогда Павел, а собравшись уходить, постучал в дверь комнаты девочек:
– Лиля, ты не выйдешь ко мне?!
– Уходи!
– Лиля, дочка...
– Уходи! И не приходи больше!
Злость на отца разрасталась в сердце девочки большим черным пятном, затмевала разум и душу, думала она тогда, что не нужен он будет этой Татьяне и приползет скоро с повинной головой.
Спросила даже как-то у мамы:
– Мам, а если... он вернется... ты его простишь?
Анфиса задумалась надолго. Что уж говорить – любила она Павла, очень любила, и чувствовала, что трудно ей будет без него. Ответила дочери как-то размыто и неточно, словно хотела отвязаться:
– Маленькая ты еще, о таком рассуждать – и, подумав, добавила – нельзя женщине без мужчины быть...
Переживала и Вика – она стала плохо спать и мало есть, тоже страдала от ухода отца, и казалось ей тогда, что они с Лилей повзрослели на несколько лет сразу – уже не хотелось, как раньше, играть в беззаботные детские игры, веселиться и ходить читать книги на холм. Тишина, тяжелая, давящая, установилась в доме, словно бы похоронили кого-то...
Чтобы хоть как-то отвлечься, девчонки сделали то, что давно хотели – сходили на холм и принесли оттуда белых лилий, выкопанных вместе с землей, с корнями. Посадили у себя под окнами в палисаднике – стало красивее и как-то радостнее, что ли. Нежные белые цветы украсили их безрадостную жизнь и сделали ее чуть светлее.
– Говорят, что если посадить дома белые лилии – будешь счастливым всю жизнь – бубнила Лиля сестре.
Вика, которая активно помогала ей, спросила:
– Лиля, а может, папка тогда вернется?
Девочка пожала остреньким плечиком:
– Может, и вернется...
– А ты тогда простишь его?
Лиля задумалась, а потом ответила сестре:
– Если мама простит, то я тоже прощу.
– Лиль, я скучаю по нему – Вика выпятила нижнюю губу, готовая заплакать – он теперь совсем не приезжает!
– Не ной, Викуля! Что поделать – он теперь с городской этой теткой живет, может, она его не пускает.
– Лиль – девочка заглянула в глаза сестре – пообещай мне, что ты никогда меня не бросишь, как папка! Мы же всегда будем вместе, правда?
– Правда – Лиля обняла сестренку – никогда тебя не брошу, ты же моя принцесса! А принцесс не бросают...
Она грустно вздохнула – выходит, права она была тогда, когда не хотела отца отпускать работать в город.
После того, первого своего приезда, отец, поговорив с женой, и получив отворот поворот, направился к матери, чтобы поговорить и с ней. Строгая, с поджатыми губами, бабушка, встретила его холодно. Кинула взгляд на сына и сказала, не дав ему и рта раскрыть:
– Заплутал ты в жизни, сынок, как я погляжу! Будь ты помоложе, я бы тебе портки сняла, да отходила бы хворостиной, а сейчас тебя учить – только портить!
– Мам, послушай, я не о том вовсе пришел поговорить! Фиса не разрешает к девчонкам приезжать, а ведь я помогать буду – деньгами, продуктами... Поговори с ней, мама, нельзя же так!
– А чего сам не поговоришь? Натворил – так расхлебывай!
– Мама, послушай, я жить нормально хочу, а не считать копейки! Сейчас столько возможностей, и жить можно не так, как мы!
– И ты, чтобы не считать копейки, в постели с другой бабой такую жизнь отрабатываешь?! Молодец, сынок, ничего не скажешь! Этому ли я тебя учила?
– Ну зачем ты так? Татьяна хорошая женщина – я вас обязательно познакомлю, она понравится тебе!
– Знать ее не желаю! Хорошие женщины отца и мужа из семьи не уводят, так что близко и на порог не пушшу, так и знай и ей передай!
– А я? Как же я, мама? Меня кто-нибудь из вас  поймет? Да, я увидел и узнал другую жизнь, и хочу жить этой жизнью, а не в нашем замшелом поселке!
– Да твоя ли это жизнь? Ты ли этой жизни добился, или через бабу ее узнал, жизнь эту, другую? Сынок, сынок, что же с тобой стало?! Ведь ты любил Анфису!
– Любил... но все это неправда, мама! Про милого и рай в шалаше – неправда, понимаешь! В шалаше не проживешь, да и милый или милая в шалаше скоро ненавистны могут стать друг другу...
– Иди! И на глаза мне не показывайся! С Анфисой говорить я не стану – она мать, ей и решать! И девочкам – хотят ли они тебя видеть... Гореть мне, видать, со стыда, что сын мой по кривой дорожке отправился, никого вокруг не жалеючи...
Сплетни и слухи в поселке, после ухода отца, росли, как снежный ком, и множились, словно котята по весне. Говорили одно – скобелился Пашка Задорожин, нашел себе безнесменшу городскую, живет в ее доме, ездит на ее машине, в рестораны с ней ходит, что еще от советских времен остались, да не позакрывались, и во вновь открывшиеся – и нет у него ни стыда ни совести. Остановившиеся около магазина поболтать соседки Задорожиных выдвигали версии одна лучше другой.
– А за чей счет все это удовольствие? – верещала звонкоголосая Тоня Пружинина – за чей? Конечно, тетки этой! У самого-то Пашки за душой не гроша, только х@р, да душа!
И она смеялась, сверкая золотым зубом и самоуверенно покачивая головой – она соседка, все знает.
– Говорят, Фиска-то ту бабу за волосы тягала тут, в поселке! – вытаращив глаза, рассказывала еще одна «всезнающая» – он с ей приехал, Пашка-то, да на «Волге», да такой весь деловой, в этой самой джинсе, а тут, на попе-то, какая-то картинка и написано чего-то на ненашенском, Варя Осинина мне сказала, что это на иностранном называется «лейбл». Так Фиска эту бабу из «Волги» через окошко за волосы выташшила, да по земле ее елозила!
– А ты-то когда успела и драку Фиски с этой бабой и Пашкину попу в джинсах рассмотреть? – смеялись соседки, прекрасно понимая, что все это – пустая болтовня, и ничего такого в поселке не было.
Разговор постепенно сошел к обсуждению городского рынка и того, что джинсы те самые на этом рынке как раз и купить можно...
На самом деле, ничего подобного, никакой драки между Анфисой и Татьяной, конечно, не было, да только девочкам от этих разговоров было не легче. Они старались скорее вернуться из школы домой, чтобы начать помогать маме, старались не заходить ни в какие магазины, чтобы соседи и вообще, сердобольные жители поселка не начали выспрашивать у них подробности их жизни «без папки», как выразилась как-то раз одна из соседок, которой-таки удалось остановить Лилю.
– Нормально мы живем! – резко ответила девчонка – извините, мне идти надо, мама ждет.
После разговора с сыном бабушка все же решилась поговорить с Анфисой. Она приходила к ним каждый день и убеждала невестку взять себя в руки и перестать тосковать по мужу, а лучше подумать о дочерях.
– Фиса, не рубила бы ты с плеча – сказала она осторожно – он ить им отец как-никак...
– Мам, да какой он отец, если поступил так? – плакала Анфиса – какой он отец? Девчонки его видеть не хотят...
– Да девочкам тоже переживание, Лиля! Нельзя их вот так от отца отрывать, он им и помогать должон, и общаться с ними! Не делай глупостей, девочка!
Но Анфиса и слушать не стала – просто позвала дочерей.
– Ну-ка, девочки, скажите бабушке – хотите вы папку вашего видеть?
Лиля решительно замотала головой, отрицая то, что она хочет видеть отца. Испуганно глядя на мать и бабушку, а потом кинув взгляд на сестру и подражая ей, то же самое сделала и Вика.
– Ну, вот, мама – сами же видите, что девчонки не хотят видеть своего отца-предателя. Разве я их насильно должна заставить?
Бабушка на это ничего не ответила, только головой неодобрительно покачала.
– Фиса, ну хоть ты себя в руках держи – они же дети, и смотрят на то, как ты плачешь постоянно! Разве им надобно видеть это? У них ить и так сердечки болят, а ты еще масла в огонь подливаешь! Коли уж так вышло, и никого, кроме тебя, не осталось у них, ты теперь ради дочерей жить должна!
– Да все я понимаю, мама! – махнула рукой Анфиса – не готова я оказалась к тому, чтобы без мужа остаться! На перепутье я – и чего делать теперь, даже не знаю!
– Девочек сейчас поддержать надо, Фиса! Они же дети еще совсем!
Но сколько бы бабушка не внушала матери, что та должна теперь думать о дочерях, Анфиса словно потерялась в этой жизни. Правильно она говорила – оказалась не готова к тому, что одна останется.
Постепенно время скрашивало боль от предательства отца – в поселке уже обсуждали другие новости, и жизнь семьи Задорожиных отошла на второй план. Казалось, что и Анфиса успокоилась, приняла, как данность, тот факт, что муж ушел к другой. Бабушка постоянно была рядом и поддерживала их, отец все также приезжал, но Анфиса и на порог его не пускала. Тогда он стал деньги, еду и подарки для девочек передавать через бабушку. Лиля от подарков отцовых отказывалась, просила бабулю отдать их ему, когда в следующий раз приедет. Бабушка только брови хмурила, да пыталась внушить Лиле, что Павел, все же, отец ее и нельзя вот так с ним...
– Бабушка, ты неужели не понимаешь, что папка предатель? – спрашивала Лиля и на глаза ее наплывали слезы, которые она всеми силами старалась сдержать, да только удавалось это редко.
– Но он отец твой, Лилечка! То, что между им и мамой произошло – это одно, но он же о вас заботится, как может. Маму твою не переубедить – она его и на порог пускать не хочет, но вы-то с Викой должны с отцом общаться!
Но проходило время, боль притуплялась, проблема отсутствия отца в их жизни уходила на задний план. Но вот когда Лиле исполнилось двенадцать, в тысяча девятьсот девяносто девятом году, на излете веков, произошло событие, которое послужило первым толчком для всех остальных событий в жизни семьи.
Продолжение на канале Дзен (ссылка в профиле)