Иранская рапсодия. часть 1

Хадиджа отложила книгу и взглянула в раскрытое окно на абрикосовые деревья. Совсем еще хрупкие, они уже буйно цвели и благоухали. Муж Али посадил их сразу после свадьбы, пять лет назад. И абрикосы уже плодоносят. Для Хадиджи этот сад – символ её любви.

Молодая женщина внезапно почувствовала приступ тошноты и, чтобы превозмочь его, высунула голову из окна, вдохнула побольше весеннего воздуха. Обычно в Хорасане в конце апреля уже жара, а тут – свежо. Наверное, потому, что утро. Солнце ещё распалится к обеду.

Если бы кто-то мог видеть сквозь гущу белых абрикосовых соцветий, а также через высокий забор, окружающий дом, он узрел бы смуглое круглое личико, большие тёмные глаза, чёрные брови, чуть сросшиеся на переносице, и полные губы. Хадидже часто говорили, что она похожа на девушек с картин – у неё классическое персидское лицо. Она опускала глаза. Смущалась, когда слышала комплименты.

Сама не знала красива она или нет. Люди хвалили, но кто знает, может льстят. Отец Хадиджи – богатый человек. Владелец шести магазинов. Успешный торговец. Продает ковры ручной работы – лучшие в провинции Хорасан, которая сотни лет слывёт центром ковроткачества.

У отца большие деньги, и он дал Хадидже образование. Сначала она ходила в школу-четырехлетку, потом учителя приходили к ней на дом. Отец считал, что девушке из порядочной семьи лучше учиться дома. И дочь не сопротивлялась. Учителя ей достались хорошие, они пристрастили её к чтению, к музыке. Особенно она любила стихи Низами, Фирдоуси, Хафиза... Читала на фарси и на арабском. И когда вышла замуж в восемнадцать лет, не перестала читать. Даже сейчас, когда ей уже двадцать три, и у неё трое дочерей, за которыми глаз да глаз, и она снова беременна, Хадиджа находит минуты чтобы читать. Хотя дел по дому много. Но, наварив плова, убравшись, поиграв с детьми и уложив их спать, женщина открывает книги.

...Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:
«К устам её нежным устами прильни на мгновенье».
Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,
Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья.
О любви читать – это интереснее всего. Но и больнее всего. Потому что Хадиджа не понимает, что происходит... Муж, которого она любит больше всего на свете, в последнее время охладел. Али – доктор. Он очень занят, она понимает. Но раньше у него было для неё много времени, а разве он не был доктором?

Он закончил университет, отработал четыре года, и только тогда посватался. Он всегда много работал. Но у него всё-таки было для неё время. А сейчас пропадает на работе с утра до вечера. Придет – вежливый поцелуй, прохладное: «Как дела?» Всё больше расспрашивает о детях, а о ней, Хадидже – не спрашивает. Иногда лишь, опомнится: «Как себя чувствуешь?»

Плохо чувствует. Токсикоз. Опухла. Но самое скверное – тревога поселилась в душе. Предчувствие, что надвигается что-то тёмное, страшное, необоримое. Хадиджа успокаивает себя: вот родит, и страхи пройдут. Но где-то в глубине души она не верит... Есть незаметные на глаз других людей вещи. Но ей, влюбленной, видные.

Стал спать отдельно – якобы чтобы не вредить беременности. А раньше, в три другие беременности, спали вместе до самых родов. И это было самое счастливое время. Хадиджа иногда просыпалась раньше мужа и любовалась им: светлая кожа, чётко очерченный профиль, чуть впалые щеки. Закинутые за голову сильные руки.

И вот, ушел из её спальни... Может, она стала слишком толстой? Хадиджа в который раз осматривает себя в зеркало. Ну да, располнела. Но раньше-то, в другие беременности, было то же самое! А ещё муж стал смеяться часто, приходит с работы весёлым. С чего бы там смеяться, если к нему все с болячками идут?

Нехорошо на душе у Хадиджи. Всё чаще она украдкой плачет, всё чаще срывается на детей. Всё чаще забывает про стоящий на плите рис, и он внизу, на дне кастрюли, зарумянивается. Превращается в желтую корочку – тахдиг. Которую муж любит. И которую вообще все любят. Но Али не знает, что Хадиджа так часто радует его этой корочкой не оттого, что знатный кулинар, а оттого, что когда готовит, мысли её – далеко.

И его глаза – далеко, когда она всё же напросится на его ласки, усядется рядом на диван. Муж обнимает, целует, но в глаза не смотрит, и быстро переходит на посторонние разговоры, встаёт, берет ребёнка на руки... Хадиджа уже проверяла. И каждый раз так. Сидит с ней, ласкает секунды. Потом непременно находится какое-то дело.

«Тебе кажется, – говорит мать. – Ты беременна, и он просто боится навредить, прижать тебя как-то не так. Зачем бы он женился на тебе, если бы не любил?» Странные мысли приходят в голову Хадидже в последние дни. Дикие. Вдруг вспомнилось, что её отец в качестве приданого передал зятю большой ковровый магазин. Али работает хирургом в больнице, а в магазине торгует теперь его отец. От ковров хороший доход. Али был очень рад подарку.

Нет, нет, нельзя так думать. Это гнусно. У Али прекрасное сердце. Благородное, чуткое. Он очень умный. Он и без неё зарабатывает хорошо, доктор в Иране – уважаемая профессия. И женился он потому, что оценил её, Хадиджу, по достоинству. Пусть она смуглее, чем хотелось бы, пусть полнее, чем нужно, но она любит его всем сердцем и делает всё, чтобы он был счастлив. И он тоже, конечно же, любит её, просто устает на работе! Нельзя быть мнительной.

Хадиджа смотрит на портрет мужа, стоящий на тумбочке у кровати, и слёзы выступают у неё на глазах. А что, если с ним что-то случится? Она не переживет! Или если он её разлюбит? Об этом страшно и помыслить. Нет ничего горячее его объятий, нет ничего слаще его губ. И умнее она никого вокруг не знает, и... О, Аллах, он даже двигается как никто. Высокий, статный, грациозный, как ягуар. Хадиджа любуется каждым его движением: как ест, как отдыхает, развалившись на диване, как подзывает к себе еле заметным жестом... Шах и Аллах. Как могут женщины изменять мужьям?!

...Да что же это такое? Чем меньше она видит любви в нем, тем пуще разгорается пожар в ней. Каждый день она уже не живет, а только ждёт вечера чтобы увидеться с ним, заглянуть в глаза, и – она надеется на это – увидеть, что она всё придумала, что он любит по-прежнему.

–;Мама! – кричит одна из дочерей, и Хадиджа, быстрым движением утерев слёзы, бежит к детям. По пути думает, что нельзя быть всегда унылой, надо выглядеть весело и беззаботно, а то муж, чего доброго, и вправду разлюбит.

Через полгода

Когда Хадиджа вернулась из роддома, в доме уже была Она. Хадиджа сначала не поняла кто это, подумала, родственница мужа приехала. Растерянно поздоровалась. Али суетился, укладывал новорожденного в кроватку, в глаза не смотрел. Потом отвёл Хадиджу в спальню и сказал:

–;Это Арзу, моя вторая жена. Я хотел тебе рассказать...

–;Что рассказать? – ноги подкосились и Хадиджа села на диван. – Меня всего неделю не было... Когда ты успел?.. Как? Нужно же мое разрешение...

И тут она вспомнила, что муж перед тем, как она уехала в роддом, принёс бумаги, обещал потом объяснить, что это, и она, не читая, подписала. Выходит, подписала разрешение на то, чтобы он второй раз женился. Она была настолько потрясена, что не могла говорить. Лишь ощущала, как по телу покатился пот – струйками сбегал из-под набухшей молоком груди вниз.

–;Выйди к ней, нехорошо так, – говорил кто-то голосом Али. – Мы теперь живем все вместе, не надо с самого начала создавать конфликт. Я не бросил тебя, я твой. Наши дети с нами. Нет никакой трагедии. Наша вера позволяет...

Но Хадиджа так и не вышла в тот день из своей комнаты. Она заперлась в ней с новорожденным, плакала, сопоставляла. И ведь никто ей не сказал! Ни её родители, ни его. Неужели не знали? Или пожалели беременную?

Она так устала в тот день от слёз, что ещё в обед мучительно захотела спать. А лучше бы даже уснуть и не проснуться. Но мальчик в кроватке всё плакал и плакал, и его надо было кормить... К счастью, заботу о девочках Али взял на себя. За дверью не было слышно привычного детского шума. И Хадиджа вставала той ночью только к малышу. Она кормила его грудью, смотрела на него, ненасытного, и нехорошее чувство шевелилось внутри: это он, мальчик, принёс горе. Он и сосок её кусает до боли потому, что недобрыми силами послан. Без него муж любил её, любовался ею. Беременная девочками, она сохраняла красоту, а с этим, четвертым ребёнком, располнела, опухла, и вот результат – муж привел другую.

Хадиджа с детства слышала от женщин, что дети приносят в дом счастье или беду. Все верили в это. И она сейчас убедилась, что поверье – правильное. Хосров – так она назвала мальчика, в честь царя, героя поэмы «Шахнаме», – привёл в дом соперницу. Расхотелось держать его в руках, не хотелось кормить. Хотелось, чтобы он пропал вместе с новой женой, и всё вернулось на круги своя.

На второй день молока у Хадиджи стало меньше, на третий оно пропало совсем. И Али созвонился с родственницей из деревни, которая недавно тоже родила. Та ответила, что приехать к ним не может, но может взять их ребенка на воспитание пока он сосет грудь. Договорились о цене. И Али отвез младенца в деревню. Думали, на год. Но оказалось, на шесть лет.

Всем не до него было...

***

Хадиджа больше не читала. Она наблюдала за происходящим вокруг, удивлялась и ужасалась. Снова и снова убегала в свою спальню, плакала. В голове всплывали строчки любимой поэмы:

Увидела: вселенная темна, –
Ей стало страшно, съежилась она,
Почти погас венец её державы, –
И стынет воздух ночи – пыльный, ржавый.
Ночь, двинув войско, с пологом пришла,
Что был черней вороньего крыла.
Вспомнила как-то, что можно погадать по стихам Хафиза – так многие делают, это обычай. Просто открыть на любой странице его поэму, и какие строчки увидишь, то тебе и будет.

Дрожащими пальцами раскрыла томик стихов, очень хотела увидеть обнадеживающее. Но открылось:

Вошла в обычай подлость.
В мире нету
Ни честности, ни верности обету.
Захлопнула книгу и пошла варить на всю семью. Арзу, новой жене, семнадцать лет, и она не умеет готовить.

Старшая жена. Из детства Хосрова

Хосров помнит себя шестилетним. Как гулял по двору приёмных родителей, которых считал родными. Во дворе копошились индюки, куры, утки. Игрушек детям не покупали, семья еле сводила концы с концами. Ели в основном лепешки с чаем и рис, перемешанный с кишмишем, а также фрукты, благо в саду росли груши, виноград, айва, персики.

Как ни пытался вспомнить уже выросший Хосров ласку приёмной матери, не мог вспомнить... Зато осталось в памяти, как его увезли в незнакомый большой дом в Мешхед. Однажды в деревню приехал красивый, чисто одетый мужчина, и сказал, что он его, Хосрова, родной отец, и пора ехать домой. Мальчик удивился, не хотел уходить со своего двора, но никто не спрашивал.

Хосров помнит, как он плакал в машине, просился назад, а новый папа его успокаивал, говорил, что в Мешхеде его любят и ждут. Родная мама ждет, и зовут её Хадиджа. И там много машин, высокие дома, и жить гораздо интереснее, чем в деревне.

Новая мама вышла к Хосрову и с любопытством на него посмотрела. Потом взяла на руки и занесла в дом. Он хорошо запомнил этот момент. Потому, что потом всего лишь раз она брала его на руки.

Мальчика представили большой семье. Там было две женщины – Хадиджа и Арзу, и четыре девочки. Младшую, трехлетнюю Мехри, Хосров полюбил. Она была очень милая – с пухлыми щёчками, везде ходила за ним следом, и с ней было интересно играть. Дети стали неразлей вода.

Маме это почему-то не нравилось. То сама, то через старших детей, она звала Хосрова на свою половину и шептала зло: «Не играй с ней, у тебя свои сестры есть!». Хосров говорил: «Они большие, а Мехри маленькая. Я хочу с ней играть», но мама отправляла его то есть, то спать, то на базар.

О, базар! Большой, а тогда казавшийся Хосрову огромным, нескончаемым, он стал его вторым домом. Мальчика вскоре после того, как он приехал, стали отправлять за покупками, научив, как купить спелый арбуз или дыню, как выбрать лучший кусок мяса, как торговаться. Вскоре все торговцы знали смышленого Хосрова. Угощали орехами и сладостями. А он ел, а часть приберегал для Мехри. И как же сердилась мама, когда находила его заначки. Строго спрашивала: «Надеюсь, ты для своих сестёр приберег?» Подчеркивала «своих».

Хосров молчал, и мама, поняв для кого гостинцы, в сердцах отправляла его в комнату – сидеть, и не выходить оттуда. Он наказан.

Так Хосров научился умалчивать, юлить и лгать. Лгать этой злой, вечно хмурой женщине, которую он так и не смог назвать мамой. Отца называл папой, а эту – тетей Хадиджой. Вначале мальчика за это ругали, потом махнули рукой...

Отец был ласков с Хосровом. Он дарил игрушки, возил на плечах. Мальчик быстро привязался к нему. Ласкова была и тётя Арзу. Она часто давала пасынку деньги и посылала в магазины то за тем, то за этим, а потом брала покупки и всегда хвалила ребенка, гладила по голове. И Хосров привязался к ней, стал прибегать на её половину чтобы получить задание, выполнить, и быть обласканным. А Арзу усаживала его рядом и расспрашивала: что говорится на половине Хадиджи, кто к ней приходил, зачем... Потом трепала за волосы, целовала в макушку, и отпускала.

О, как страшна была расплата за эту небольшую ласку! Какой позор его ждал!

Однажды Хосров услышал, как взрослые кричат друг на друга, ругаются. Он замер в коридоре, боясь выйти в гостиную, где происходило непонятное. Потом отец позвал его.

Глаза Али метали молнии, когда мальчик вошёл. Отец строго спросил: «Ты зачем всё доносишь Арзу? Ты, сопляк, сплетничаешь, как женщина! Из-за тебя мы перессорились!» Он ещё что-то говорил, все смотрели на Хосрова с укоризной, но он не понимал за что, он только чувствовал, как по его ногам растекается тёплая влага, и было очень страшно.

–;Вон отсюда! – сказал отец. – На глаза мои не показывайся!

И Хосров побежал в спальню, забился в угол и плакал. С тех пор он часто писался по ночам, но его не ругали, а молча меняли простыни. И даже возили к детскому врачу, который прописал таблетки.

В те дни мальчик понял, что когда тебя зовут, гладят по голове и говорят, что любят – это не искренне. Арзу не защитила его и совершенно охладела с тех пор, как он перестал быть у неё на посылках. Она перестала его замечать, хотя он пытался поймать её взгляд, и хотел услышать объяснение: почему она его расспрашивала, зачем ей это было надо, и почему так разозлился отец.

Пожалел его только папа. В очередной раз, когда родители обнаружили утром мокрую простыню, отец прижал мальчика к себе и сказал: «Прости». И обнимал, целовал, и говорил, что любит своего единственного сына больше всех на свете. А Хосров даже не плакал, а просто выл, обняв отца за шею. Он выл оттого, что его отпускала обида, и от переполняющего душу счастья.

В этот момент он понял, что за отца можно и жизнь отдать. А женщины – лживы и жестоки. Никого они не любят, кроме себя. Папа же любит всех без разбора – и Хадиджу, и Арзу, и всех детей. Он – как солнце, которое светит всем.

Продолжение следует.