Роль

Анна стояла у окна, бессознательно сжимая пальцами холодный край подоконника. За окном – знакомый спектакль. Огни фар сливались в золотисто-красные реки; силуэты людей, спешащих куда-то с озабоченностью муравьев в огромном муравейнике; очертания домов, выученные до мельчайшей трещинки в штукатурке. Все это – ее жизнь, ее пейзаж, ставший фоном для тихого отчаяния. И вдруг… накатило. Не плавно, не исподволь. Как цунами, смывающая наспех построенные замки из песка.

ВСЁ!

Надоело. До тошноты, до сжимающего горло кома, до физической тяжести, будто в грудь насыпали свинцовых шариков. Люди с их ненасытными ожиданиями, вечно голодными взглядами. Задачи – эти тяжелые, серые тучи, нависающие каждый день, не обещая просвета. Бесконечный, изматывающий бег по одному и тому же кругу: день за днем, неделя за неделей, год… Года сливались в одно серое пятно. И родилось в ней жгучее, почти детское, отчаянное желание – исчезнуть. Не уйти, не уехать – именно исчезнуть. Раствориться. Сорваться с этого наезженного пути, как вагонетка с наезженных рельсов. Уехать? Да, куда угодно. В город, где звуки улицы – чужая, незнакомая музыка. В страну, где слова – лишь набор непонятных, но свободных от прежнего груза звуков. В лес глухой, где всего голосов – шелест листьев да собственное сердцебиение. Или просто – в никуда. Туда, где никто не дернет за рукав требовательно, не ткнет пальцем в календарь, не напомнит о долге. Просто чтобы выдохнуть. Этот выдох казался  началом всего. Или… просто концом роли маяка, который светит другим, забыв о собственной темноте.

Потому что дело вовсе не в этих обоях, не в виде из этого окна, не в самом городе. Анна устала не от места. Она износилась, как старая, некогда красивая ткань, от роли. Роли, сшитой не по ее мерке, тесной, неудобной, натирающей душу. Роли Сильной. Всегда. Непоколебимо. Ответственной за все и всех. Удобной для окружающих – никогда не скажет "нет", всегда на связи, всегда готова подставить плечо, забыв о собственной усталости. Ей отчаянно хотелось сменить не географию, не декорации – ей нужно было сбросить кожу. Эту кожу, пропитанную чужими ожиданиями. Сбросить годами неснимаемый панцирь обязательств, под тяжестью которого стирались черты настоящей Анны. Кто она под ним? Она уже и сама не помнила. Лишь смутный силуэт, тень прежней целостности.

Ее нынешняя жизнь – это бесконечный свиток, исписанный одним словом: НАДО. Надо быть идеальной на работе, где каждый твой вздох взвешивают на весах эффективности. Надо быть терпеливой дочерью, даже когда терпения не осталось ни капли. Надо быть понимающей мамой, чуткой подругой, всегда готовой бросить свои дела и мчаться на помощь… Надо, надо, надо… Звенела какофония долженствований. А где же МОЖНО? Где то пространство, где душа наполняется, а не иссушается до трещин? Где можно позволить себе слабость, не назвав ее предательством? Где найти тишину, не заполненную чужими голосами? Где просто быть – без целей, без планов, без этой вечной спешки куда-то? Тело, измученное этим чудовищным дисбалансом, кричало. Его крик был примитивен, прямолинеен, как зов первобытного инстинкта: Бежать! Сбежать – это хоть какое-то движение. Пусть по кругу, пусть в никуда, но хоть иллюзия прорыва из этой надоевшей  клетки. Потому что в этой роли, в этой знакомой до каждой трещинки жизни, она давно потеряла себя. Кем была настоящая Анна? Какое у нее лицо, когда оно не искажено улыбкой для других? Какие у нее желания, когда они не продиктованы списком "надо"? Она не знала. Новые места манили обманчивой надеждой: там меня никто не знает. А значит… там я смогу быть просто живой. Без масок, надетых годами. Без предписаний, впитанных с молоком матери. Там, в незнакомом воздухе, может быть, отыщется тот потерянный человек, чье имя погребено под завалами чужих ожиданий и собственных страхов.

Что же могло помочь? Глубинный анализ самой себя подсказывал выход, менее радикальный, чем бегство. Не обязательно жечь мосты, рвать все связи, мчаться на вокзал с билетом в один конец. Можно начать с малого. Просто сбросить с измученных плеч эту тяжелую, чужеродную, ставшую невыносимой ношу-роль. Ту роль, из которой душа давно выросла, как ребенок из детского платья. Перестать играть в безупречность, когда внутри – целая сеть трещин. Это нормально, это по-человечески. Найти хоть маленький островок, дело, мгновение тишины, где она – не функция, не винтик системы, не исполнитель чужой воли. Где она – просто человек. Чувствующий боль и радость. Уязвимый. Имеющий священное право на усталость. И постоянно, мягко, но настойчиво спрашивать себя: а чего же я хочу на самом деле? Не что предписано, не что ожидается, не что "надо". А что хочет эта глубоко спрятанная, почти забытая Анна? Свободы выбора, пусть даже в мелочах? Глотка тишины и покоя, где не звенят телефоны? Простого права сказать "нет", не взваливая на себя чужой груз, не решая чужие задачи? Признать свою усталость не как постыдное поражение, а как факт, как сигнал, как возможность, наконец, обернуться к себе самой?

Желание раствориться, исчезнуть – это не знак слабости. Нет. Это отчаянный крик души. Это сигнал бедствия, посылаемый той самой живой, настоящей, подлинной частью, что погребена заживо под толстым, давящим слоем долженствований. Частью, которая задыхается в темноте, но отчаянно, из последних сил, цепляется за жизнь. Хочет выжить. Вырваться. Дышать полной грудью, а не жалкими глотками разрешенного воздуха. Заявить о своем неотъемлемом праве на существование – вне ролей, вне чужих сценариев, вне этого бесконечного, душащего списка НАДО. Это не трусливое бегство. Это инстинктивный, животворящий порыв – к свету, к воздуху, к самой возможности просто БЫТЬ. Пока еще тлеет этот огонек желания. Пока она еще способна его ощутить. Пока она стоит у окна, сжимая холодный подоконник, глядя на огни чужой жизни, и чувствует в груди не только тяжесть, но и этот слабый, но упрямый стук – стук чего-то настоящего, что еще не сдалось.