Глава 3 Тайна голубого конверта из книги Трэшь-ска

Тайна голубого конверта

Пока Яша Фишман, побледневший и опустошённый, переживал о том, что он увидел Борькину сестру голую, и терзал себя вопросом, достоин ли он после такого быть пионером, в семействе Фишманов происходили куда более значительные перемены. Перемены, которые обрушились на маленького Яшу как снег на голову посреди жаркого одесского лета. И первыми об этих переменах сообщил ему, конечно же, всё тот же Борька – источник всех Яшиных бед и «просвещений».

Как-то раз, во дворе, где Яша пытался отмыть с рук воображаемую грязь после «инцидента», Борька подошёл к нему с видом заговорщика. — Эй, Фишман! – шепнул он, прикрывая рот ладонью, хотя вокруг не было ни души. – У тебя мамка беременная?

Яша вздрогнул. Слово «беременная» прозвучало для него как заклинание из старой, непонятной книги. Он понятия не имел, что это значит. Он привык, что мама Рива Соломоновна то поёт, то танцует, то кричит. Но «беременная»? Это было что-то новое. — А что такое… беременная? – удивился Яша, его глаза-оливки распахнулись.

Борька закатил глаза, словно Яша спросил, откуда берутся облака. — Ну ты даёшь, Фишман! Ты действительно не знаешь, или притворяешься, как всегда? Ты ж типа умный!

Яша, конечно, действительно не знал, что такое «беременная», но признаваться в этом было не резон. Это означало признать себя полным дураком перед Борькой, а этого Яша вынести не мог. — Да я, в общем-то, знаю, что это такое, – гордо, но чуть дрожащим голосом заявил Яша, – но немножко забыл. Напомни мне, пожалуйста, для… для точности формулировки.

Борька хмыкнул и, чувствуя себя профессором медицины, во всех подробностях, не стесняясь в выражениях, поведал несчастному Яше эту тайну. Он рассказал о животе, который растёт, о детях, которые там появляются, и о родах, которые он описал так, что Яша почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Когда Борька закончил, Яша стоял, оглушённый, его мир перевернулся. — Так что… у меня теперь будет братик? – прошептал он, пытаясь осознать масштаб катастрофы. — Либо братик, либо сестричка, – подтвердил Борька, с удовлетворением глядя на потрясённого Яшу. – Главное – пополнение! Меньше внимания тебе, больше – новому!



Предсказания Борьки, как ни странно, сбылись с поразительной точностью. Через несколько месяцев в семействе Фишманов, которое и так напоминало филиал цирка, появилось прибавление. У Яши родился братик. И это была катастрофа. Не в смысле, что братик был плохой, нет. Он был… просто орущим существом, которое требовало внимания 24 часа в сутки. Если раньше всё крутилось вокруг Яши – его оценки, его шницели, его выдумки про зайчиков, – и он привык быть в семье в центре внимания, то теперь на него почти не обращали внимания. А если и обращали, то только с бытовыми просьбами, от которых его воротило. — Яша! Мой золотой! Сбегай в магазин, купи молока! – кричала мама, укачивая орущего младенца. — Яша! Ну что ты сидишь, как истукан? Начни убирать квартиру! – бурчал папа, пытаясь сквозь грохот младенца прочитать газету.

«Убирать квартиру?!» – Яша был в шоке. Такого он никогда в жизни до этого не делал! Его мир, где он был центром вселенной, рухнул. Он ходил мрачный и оскорблённый, чувствуя себя ненужным придатком к этому орущему свёртку.

Но потом братика не стало. Он проболел всего несколько дней. Его маленький крик стал слабее, потом совсем затих. Тишина, наступившая в квартире, была страшнее любого шума. И однажды Яшу, переодетого в его лучший костюмчик, взяли за руку и повели. Семья Фишманов, бледная, с опухшими от слёз глазами, направилась на кладбище. Яша не понимал всего до конца, но чувствовал, что что-то очень важное, что-то очень плохое произошло. Он думал, что после этого станет лучше, что внимание снова вернётся к нему, что мир опять станет прежним. Но стало только хуже.

Его мама, Рива Соломоновна, почему-то смерти братика обвиняла его папу, Моню. — Это всё ты, Моня! – рыдала она, заламывая руки. – Это твоя наследственность! У вас в роду все такие… болезненные! Ты плохо обо мне заботился! Ты мало уделял внимания младенцу!

Яша слушал и не понимал. Как неправда! Они же вместе только и делали, что качали и кормили это орущее существо! Они не спали ночами! Папа Моня, обычно такой скучный, даже пытался смешить младенца, строя такие рожи, от которых Яше становилось страшно. Но мама всё равно обвиняла. И в их и без того безумной семье поселилась новая, горькая обида.

И вот что странно: мама Яши вдруг захотела поменять паспорт. И поменять национальность. Вопрос национальности в семье Фишманов никогда не поднимался. Они были евреями, и это было так же естественно, как то, что Одесса – это Одесса. Яша, которого всю жизнь окружали дяди Фимы, тети Цили и бабы Клавы, даже не задумывался об этом. — Папа, – спросил Яша однажды вечером, пытаясь заглянуть ему в глаза, но папа Моня, после смерти братика, стал ещё более угрюмым и отстранённым. – А ты… ты какой национальности? — Еврей, – ответил папа, не отрываясь от газеты. — А дедушка? Какой он национальности? — Тоже еврей. — А бабушка и тётя с дядей? — Они тоже евреи, – Моня вздохнул, словно вопрос был не о национальности, а о погоде. Яша озарился. Его глаза-оливки загорелись от нового открытия. — Удивительно! Неужели среди всей нашей семьи я один русский?! – воскликнул Яша, предвкушая, как он удивит Борьку своей эксклюзивностью.

Папа в ответ засмеялся. Это был не весёлый смех Ривы Соломоновны, а какой-то хриплый, надрывный смешок, полный горечи. — Если не хочешь быть евреем, то будешь болгарином, – сказал Моня, откладывая газету. — Как это – болгарином? – Яша был совершенно сбит с толку. — А так. Твоя мать сейчас получила новый паспорт. И в нём написано, что она болгарка. — Почему?! Папа повернулся к Яше, и его взгляд был на удивление чётким, почти грустным. — А во время войны, при румынах, её мама – твоя бабушка, между прочим, – чтобы не быть расстрелянной немцами, за две бутылки самогона выправила себе документы, где она числилась болгаркой. Вот такие дела. Теперь ты можешь стать, как и мама, болгарином. Если, конечно, захочешь.

Для Яши это было потрясением. Сначала голая сестра Борьки, потом смерть братика, а теперь ещё и национальность – как костюм, который можно поменять за две бутылки самогона. Мир становился всё более запутанным и абсурдным.

Дальше – больше. Мама Яши любила на кухне слушать маленький карманный транзистор. Этот транзистор был не просто радиоприёмником, он был семейной ценностью, напоминанием о тех далеких временах, когда Моня, Яшин папа, работал на строительстве Асуанской плотины в Египте. Это было ещё до Яшиного рождения. Именно эта поездка, кстати, и послужила тому, что Яшина мама, Рива Соломоновна, до того никак не обращавшая на скучного Моню внимания, узнав, что он будет работать за границей, вдруг начала проявлять к нему благосклонность. — Моня, ты же будешь там, в чужой стране! – щебетала она, впервые по-настоящему глядя на него. – Ты же будешь скучать по дому! По своей Риве Соломоновне!

В результате этого проявления «благосклонности» Моня какое-то время работал в Египте один, без мамы. Когда Яше исполнился один годик, его передали бабушке – той самой, которая потом будет рассказывать ему о египетских приключениях и которую Яша в какой-то момент даже начал называть мамой. А Рива Соломоновна уехала к папе в Египет и там жила рядом с Асуанской плотиной, в посёлке со странным названием Сахара. Яша всё это знал из рассказов бабушки, которая его очень любила и баловала. Но это было очень давно, ему ещё и трёх лет не исполнилось, когда мама с папой вернулись из Египта. После Египта их жизнь не слишком изменилась, ну, лишь этот транзисторный приёмник да пара золотых колец из низкопробного золота, купленных на местном базаре, напоминали о тех далеких временах. И транзистор был маминой отдушиной. Она слушала музыку, новости, какие-то передачи, мечтая о чём-то, что было далеко за пределами их коммуналки.

И вот, когда однажды Яшина мама случайно оставила транзистор на кухне, какой-то местный террорист из жителей коммуналки – возможно, это были Гройсманы, которым надоели её концерты, или сумасшедшая Клава. Естественно, был испорчен и приёмник, и борщ, и мамино настроение на много дней вперёд. — Моня! Мой транзистор! Моя драгоценность! – кричала Рива Соломоновна, стоя над кастрюлей, из которой торчал облезлый корпус гордой надписью “Sony”. – Это диверсия! Кто это сделал?! За что?! За что мне это наказание?! - кричала она и слезы капали в и так уж пересоленный борщ.

Вообще, родители после смерти Яшиного братика пытались взяться за Яшино воспитание с утроенной силой, словно пытаясь заполнить пустоту. Отец читал бесконечные, нудные лекции о жизни, о труде, о том, что «мужчина должен быть твёрдым». — Яша, ты должен стать инженером! – монотонно бубнил он. – Твои сказки – это глупости! Жизнь – это серьёзная штука! А когда видел, что сыну они не интересны, взрывался потоком упрёков и поучений. — Ты что, меня не слушаешь?! Ты опять витаешь в облаках?! Ты хочешь стать неудачником, как твой дядя Фима?!

Мать сначала тоже поддерживала отца, пытаясь быть «серьёзной матерью», но потом постепенно отдалилась. У неё появились какие-то свои дела, какие-то новые интересы, которые она скрывала. Она стала часто уходить из дома, возвращалась поздно, её глаза горели каким-то странным огнём, который не имел отношения ни к Яше, ни к Моне, ни к коммуналке.

В один из дней она была особенно ласкова со всеми в семье и даже с соседями. Она обнимала Яшу, целовала его в макушку, чего давно не делала. Погладила по щеке Моню, отчего тот чуть не выронил газету. Даже тете Циле улыбнулась. Когда она провожала Яшу в школу, её лицо было необыкновенно нежным, почти светящимся. — Яшенька, мой маленький. – сказала она, прижимая его к себе. – У меня к тебе одна очень важная просьба. Она достала из сумочки тонкий, очень красивый, голубой конверт. Яша никогда не видел таких конвертов. Он был такой нежный, такой небесный, что Яша подумал, будто внутри спрятано письмо от феи. — Отдай этот конверт папе вечером, когда он придёт с работы, – попросила она. – Только ему, и никому другому. Это очень-очень важно.

После этого она поцеловала Яшу – поцеловала долго, горячо, в обе щеки, а потом, отпустив его руку, почему-то заплакала. По её красивым щекам текли крупные, блестящие слёзы. Яша не понимал, что происходит, но это было так необычно, так тревожно, что он всю дорогу до школы сжимал в руке голубой конверт, словно это был его собственный секрет, его собственная тайна.

Вечером, когда Яша отдал голубой конверт отцу, Моня Фишман разразился тысячей проклятий. Таких слов Яша никогда не слышал даже от бабы Клавы. — Как она могла это сделать?! – кричал он не своим голосом, его лицо исказилось. – Почему?! Зачем?!

Моня метался по комнате, рвал на себе волосы. Яша, испуганный этим невиданным приступом ярости, тайком, дрожащими руками, подсмотрел, что же там было написано в том письме. Развернув помятый листок, он прочитал всего несколько строчек. Оказалось, что его мать, Рива Соломоновна, устроилась культработником на теплоход и… укатила за границу. Без него. Без папы.

— Так вот почему она хотела стать болгаркой! – кричал отец, бледный как полотно. – Болгарку, конечно, легче принять на работу в пароходство! Как я, дурак, об этом не догадался?! Она же мне врала! Всю жизнь врала!

Яша не понимал всех тонкостей, но смысл был ясен: мама уехала. На теплоходе. За границу. И, видимо, навсегда. Голубой конверт, символ нежности и тайны, оказался вестником расставания. С тех пор отец Моня стал ещё более угрюмым. Его молчание стало ещё глубже, его гнев – ещё безумнее. И разум его начал давать сбои. Иногда он просто сидел и смотрел в одну точку, бормоча что-то про «болгарскую национальность» и «теплоходы». Мир Яши рухнул окончательно, оставив его наедине с безумным отцом, безумной коммуналкой и своей собственной, всё растущей, потребностью придумывать сказки, в которых справедливость всегда торжествовала, а герои не уплывали на теплоходах без прощания.