4

   Сингапур вставал из океана холодной неоновой стеной, пожирающей ещё и кусок ночного неба. И совсем далёкие звезды блекли под натиском страстей главного океанского перекрёстка. Это место не минуешь при всём желании. Даже на штурманской карте точка на острие Малаккского полуострова была замызгана и протёрта пальцем. Видимо, настолько велико было желание свернуть туда, что штурманА привораживали и колдовали по своему над координатами величайшего Малай-базара.

    Крымов много слышал о его чудесах, а всё равно был поражён бесконечности рейда по которому они шли уже часа два, хоть и самым малым; суда обступали со всех сторон, а землю всё не видно. Лишь галогенный сполох по курсу на востоке точно обещал желанный берег. Потому что до восхода солнца времени ещё два часа. Всё спланировано чётко в этом бананово-лимонном: восход в семь утра, заход в девятнадцать, день и ночь ровно по двенадцать часов, в любое время года. «Оттого и порядок, видимо» - вздохнул Саня.

    Не успели отдать якорь, как уже пароход облепили со всех сторон – с одного борта принимали топливо, с другого – воду, по трапу карабкались, отпихивая друг друга, шипчандлеры* и каждый тащил на плече коробку с презентами для капитана. Внезапно самым главным на борту сделался второй помощник – принял от агента пакет с деньгами, сведя брови написал расписку и заперся в каюте, потребовав тишины. Команда на цыпочках потянулась в столовую – там комиссар рассказал, что за брошенный на тротуар «бычок» штраф пятьдесят долларов, а за подстреленного воробья - тысяча, и раздал списки групп, по три человека, для перемещения по злачным местам. Зачем ещё и за воробьями охотиться, никто не понял, времени и так было в обрез.

    Через час, сорок человек возбуждённых моряков выстроились перед каютой второго и замерли в ожидании. Вереница тянулась сквозь весь коридор, мимо лазарета, покоев стармеха, и по трапу спускалась на главную палубу. Тут зазвучала «АББА», кают-компания распахнулась, и оттуда выплыла нарядная буфетчица, с блокнотом и ручкой. Покачивая бёдрами, продефилировала вдоль очереди и молча стала у дверей каюты. Касса открылась, толпа двинулась, и счастливые обладатели долларов стали быстро разбегаться, чтобы появиться вновь у спущенного к баркасу трапа. Там уже все приосанились, чувствуя тяжесть мошны, ощутив себя нуворишами.

    Очередной, получивший своё и набивший карманы джентльмен из машинной команды был окликнут Любкой, сунувшей ему под нос блокнот. Моторист глянул, икнул, покрутил у виска пальцем и исчез. Следующий господин, друг предыдущего маслопупа, также озабоченно сбежал от протянувшихся к нему рук. И ещё двое. Любка покрылась пунцовыми пятнами, сверкнула глазами и вихрем унеслась.

    Через пятнадцать минут по судовой трансляции раздалось: «Механику Быкову, мотористам Свинаренко, Кащееву и Козлову срочно прибыть к первому помощнику капитана!»

    Явившиеся приятели обнаружили в каюте помполита заплаканную буфетчицу и разъярённого Иванова. На столе лежал блокнот. Похожий на бешеного бизона комиссар сузил глаза и прохрипел:
- Так, уважаемые кобельеро, по очереди подхОдите к столу и быстро, по списку, выгребаете пенёнзы из штанов! И никаких мансов. Иначе, по приходу, остаётесь без самих штанов и визы!

    Любка не надеялась на свою девичью память и поэтому все визиты радостных кавалеров отмечала палочками напротив фамилии, палочки складывала и умножала на пять долларов, как ей было неосторожно обещано. В Одессе это называется «кинуть мансы», шутка такая. Но Любка одесситкой не была и воспринимала всё с пролетарской прямотой.

    Крепкая крестьянским умом девушка два дня беспрерывно ездила в увольнения, но все деньги так и не потратила. Приятели Жоры ходили угрюмые, команда скалилась, а Любка стояла на корме в платье с красными маками и, утирая слезы, махала ладошкой исчезающему в туманной дали городу Львов.

    Дальше путь лежал на Филиппины. Переход хоть и был коротким, но произошло ещё одно событие, повлёкшее за собой череду досадных последствий для некоторых членов весёлого экипажа. Через неделю, рано утром, когда умытое красное солнце вынырнуло из океана и уже вовсю начинало резвиться на небосводе, посылая своих зайчиков прямо в глаза стоящему на мостике Крымову, командиры, пришедшие в кают-компанию на завтрак, обнаружили пустые столы. Официантки не было тоже. А через пару минут, прокашлявшись, пробубнил спикер: «Первому помощнику капитана просьба зайти в амбулаторию». И спустя ещё короткое время из динамиков рявкнуло: «Механику Быкову, мотористам Свинаренко, Кащееву и Козлову срочно прибыть к первому помощнику капитана!» Команда притихла. А потом по судну пронеслась радостная весть: на борту зародилась новая жизнь! Все кинулись поздравлять счастливую будущую мать, но кого поздравлять из отцов было непонятно. Этого не знали и все четыре отца. Сама Любка уходила от ответа, и, казалось, её это не волновало вовсе. Приунывшие юмористы пытались было поговорить с виновницей торжества, но получили от ворот поворот. Иванов дал молочным братьям сутки на обдумывание ситуации, а потом обещал сам назначить молодожёна. Холостым оказался только Кащеев, но Любке не нравилась его фамилия. Сама же она и не проявила к этому никакого интереса, сказала, что претензий ни к кому не имеет, все могут спать спокойно, и вообще это никого не касается. Первым выдохнул Иванов.

    Так всё и замяли. К возвращению в Одессу Любкино положение уже было заметно, но рейс длился пять месяцев, и береговые точных сроков не определяли, а Любка, получив расчёт тут же и отбыла на Полесье. Провожали её три моториста и один механик, выкупив всё купе и завалив его колясками, кроватками и всем остальным, что так необходимо будущему ребёнку, зачатому на траверзе Кейптауна.

    Всю разгрузку на острове Лусон Саня простоял на вахте. Ему не хотелось уже в шумный раскалённый город, где все на одно лицо и стараются выманить деньги, которых к тому же и оставалось кот наплакал. Чужой берег штурмана уже не так и манил, он только однажды попросил, чтобы ему привезли хорошего виски и сигарет. А вечером они заперлись с радистом в каюте и отметили сто дней рейса и вовремя наставленный молодому судоводу курс. Николаич пожал плечами:

    - Эта про Любку, что ли? А я тут не при чём. Какой-то там мореплаватель, из великих, перед выходом в море находил в порту самую страшную женщину, брал её с собой и платил жалованье. И вот когда, спустя время и глядя на неё, он ловил себя на мысли: «А она ничего…», то разворачивал корабль к берегу. Психологические ресурсы были исчерпаны. Не знаю, правда ли это историческая или нет, но подтверждено мной не раз. За это и выпьем – за любовь!

    Уже перед самым отходом старпом, всё-таки, выгнал Крымова на берег, как он выразился - «заземлиться». Иванов, собрав человек шесть самых занятых на выгрузке, повёз их на один из роскошных пляжей, где океанский берег сразу брал в плен шумом своего бесконечного прибоя. Между пальмами висели натянутые гамаки, но поддаваться соблазну было опасно – родной теплоход хорошо виднелся с берега и напоминал о долгом ещё предстоящем пути.

    Комиссар приказал держаться кучно, а сам побежал за мороженым. Конечно же, никто не собирался толпиться на берегу в ожидании десерта, и как только кумачовые плавки Иванова исчезли в банановой роще, разбежались и остальные. Саня полез в заросли, представляя себя Паганелем. Хотелось повстречаться с яркой тропической птицей какаду. Но вместо этого четвёртый помощник встретил третьего. Тот, продираясь сквозь лианы, догнал Крымова и, тяжело дыша, взволнованно зашептал:

    - А, вот ты где… Саня, ты же по - английски шпрехаешь?
    - Спикаю. А шо?
    - Слушай, там две такие клёвые чиксы, а я смог только представиться – мол, лейтенэнт нейвэ юсэй Юджин Кейвэл! – выпалил третий, Юра Коваль. – Я знаю, тут американская военно-морская база есть. Они клюнули.

    Крымов слышал раньше, что филиппинки красивые особи, но то, что он увидел, ввергло его в состояние крайней неуверенности. И так-то не сильно избалованный обычным женским полом, оказавшись перед двумя островитянками, Саня забыл даже русский язык. Выручил Юджин:

    - Май френд Алекс! – гордо представил товарища «лейтенант» и незаметно дал ему пинка под зад.

    Фарфоровой изящности смуглые девушки, хрупкостью своей похожие на птичек колибри, приветливо улыбались и совершенно естественно демонстрировали едва прикрытую наготу. Кожа цвета имбирного печенья матово сияла, и хотелось положить на неё ладонь, как тянет всегда погладить мраморную скульптуру в археологическом музея. Ухоженные, с миниатюрными ступнями и детскими ладошками, дочери Талы, богини утренней и вечерней звезды, они отнюдь не стеснялись мужчин, а даже с интересом слушали рассказ о нелёгкой службе на тяжёлом крейсере. Через полчаса девчонки уже казались абсолютно своими, и лейтенант Кэйвел предложил было пойти чего-нибудь выпить, когда неожиданно появился комиссар Иванов с подтаявшим мороженым в руках и на чистом американском скомандовал:

    - Эй, янки … гоу хоум! Razdolbai

    Глаза девушек округлились, потеряв миндалевидность; Саня покраснел, пробормотал: «май кэптен» и штурмана потрусили в сторону воображаемого крейсера. Иванов изящно раскланялся, сунул изумлённым туземкам капающее эскимо и припустил за подчинёнными.

    - Эх вы, олухи царя небесного… - сокрушался вечером многоопытный радист. – Этим девкам лет по тринадцать, не больше, это они созревают так рано … там, на побережье, у них профтехучилище будущих жён, а штатники для них - боги неземные … О да, многоликое воплощение Шивы — это сила! Наш брат слабак против таких искушений … Ты, давай, Саня, закусывай! - много ещё в твоей жизни изумлений будет, больших и маленьких. Как там ... – о, сколько нам открытий чудных передо мной явила ты! ... А давай лучше нашу, вот эту: – Виднеются в тумане огоньки, в море мы уходим утром рано, поговорим за берега твои, о, милая моя, Одесса-мама! И, ещё раз!

*шипчандлер - торговый агент

далее  http://proza.ru/2025/07/20/828