5

 Новый год пришёл неожиданно и обыденно и выпал на стоянку в Сайгоне. В пекле тропиков это всё казалось событием из какой-то другой, не нашей жизни. Никто ни к чему не готовился в однообразной череде морских будней, да и непонятно было где взять ёлку, а тем более снег. Во Вьетнаме его отродясь не видели. И сам Новый год бродячий какой-то. Первый день первого лунного месяца в первый сезон нового года. Каждый год в разное время и попробуй угадай…
Ещё даже не пересекли 10;N, а океан вдруг стал менять цвет, вобрав в свою палитру изрядную долю охры. Мы входили в дельту Меконга. Могучая река, берущая начало в таинственном Тибете, несет в себе воды его тысячелетних ледников, кружит змеей по скалистым ущельям, бросается с горных хребтов, таранит непроходимые мангры, единственный источник воды на Индокитайском полуострове, бежит, спешит, спасая от жажды людей и зверей, попутно орошает бесчисленную путаницу чеков, уберегая и от голода и, насытившись сама, набив брюхо глиной, швыряет себя в океан! Желтая река… Великая река, цвета кожи своих поданных.
Мы заходили на рассвете и в небе отражались розовые лотосы. А небо в реке… и та, на короткое мгновение, стала пунцовой. Теплоход совсем замедлил ход, своим усталым бортом продираясь сквозь упругие цветы.
“ В реке ничто не может сравниться с лотосом,
Зеленый стебель, алый бутон с желтой тычинкой,
Желтая тычинка, алый бутон, зеленый стебель,
Он растет из ила, но он неуязвим для грязи и тины”.

Здесь живут анамиты. Люди, твердо усвоившие свое прошлое. Навстречу шел нескончаемый поток джонок, прикрывшись бамбуковыми шляпами с одинокими гребцами на корме. Им оставалось только управлять, катясь по течению. Владеющий лодкой, здесь считается имущим человеком. Богатые люди встречали нас в этой бедной стране.
К вечеру 31-го декабря команда помылась, побрилась, переоделась в парадную форму и, позвякивая оставшейся мелочью, отправилась в портовый клуб. У причалов покачивалось ещё с пяток пароходов, и носителей европейских традиций в ресторане собралось человек пятьдесят. Все были громогласны и веселы, во предвкушении; рассаживались экипажами, непринуждённо и щедро делали заказы, заставляя пространство перед собой закуской и напитками.
В Саниной компании оказалось человек шесть, все из низов, изрядно потрёпанные в сингапурских мануфактурах, и рассчитывать на щедрое угощение самих себя не приходилось. Повыскребав скудную наличность, вытряхнули из карманов табачные крошки и умножили на шесть цены в меню. Получился ящик пива и жареные побеги бамбука. Что ж, по Сеньке и шапка.

Официантки изящно скользили по паркету. Лепестки губ складывались в застывшую улыбку на тонком лице, глаза искрились. Короткие белоснежные туники развивались, и тогда можно на мгновение увидеть бронзовеющую матовую кожу на бёдрах и маленькую неодетую грудь. Они выглядели хрупкими и неуловимыми как мотыльки, ускользая даже от взгляда.
За соседним столом пришвартовался комиссар Иванов, взяв в собутыльники компанию посолидней. По правую руку от него сидели старпом со стармехом, а по левую – второй помощник, электромеханик Дим Димыч и шахиня камбузного персонала, слегка раздобревшая от затянувшегося рейса. По случаю праздника Маргарита Пална обтянула телеса полупрозрачным гипюром, воткнула в дерзкое декольте алую розу и накрутила на голове домик «Бабетта идёт на войну». Получилось неотразимо. Когда она вплыла в зал, разговоры стихли, а привставшие немцы хором зашумели: «O, ja, ja…». Шахиня оказалась единственной фрау из собравшихся.
Удовлетворённый эффектом, Иванов одобрительно крякнул и заказал две бутылки водки для джентльменов и бокал шампанского для дамы. Есть никто не возжелал, сославшись на недавний праздничный ужин на судне и закусывать пока решили сигаретами.

Постепенно стрелки часов подползли к двенадцати, и гул в зале стих. От стола к столу стал разлетаться звон бокалов и бутылок, запенились напитки, и как только секундная стрелка слилась со своими сёстрами, раздался многоязычный крик «ура» и началось веселье. Немцы запивали румяного поросёнка пивом, суровые шотландцы вливали в себя неразбавленный виски, обгладывая копчённого тунца, итальянцы смаковали вермуты, чередуя сыры с ветчиной… Иванов вопросительно посмотрел на стармеха, тот кивнул и достал из рукава бутылку спирта. Марго потупила глаза, и на столе появились две банки тушёнки и кирпич белого.
Веселье набирало обороты, а Крымов тоскливо смотрел на свой пустой стол и чувствовал, как внутри закипает пролетарская злость. Тут сказались и усталость от надоевших тропиков, и тоска по родным, и неизвестность впереди. Жалость к себе поднималась со дна души, которая металась в одиночестве, хотя и не предвиделось, казалось, для этого никаких причин – он был с друзьями, не брошен и под защитой. Но сиюминутная какая-то обида и за своих товарищей не отпускала штурмана, и уже чересчур душной показалась ночь и приторной сладость цветущих лотосов. И, словно издеваясь, дразнились голые пупки неутомимых подавальщиц…

Крымов прикурил сигарету и, глубоко затянувшись, загадал желание. Если удастся выпустить девять колец, то он останется, а в противном случае пойдёт спать. Голубой дымок ароматной «Нефертити» заструился было ожерельем к потолку, подчиняясь воле своего творца, и вдруг размётан оказался беспощадно могучими басами, рвущими динамики на эстраде. Но это уже не имело значения! Smoke on the water, конечно же! Это действовало почище любого наркотика!
Саня неожиданно, не задумываясь даже сходу ринулся под децибелы, был пронзён ими, поднят над землёй … - всё внутри зарезонировало, сжалось в пружину и тут же стремительно выпрямилось. Каждая клетка вдруг отдалась музыке, ревущему ритму, вколачивающему в землю барабану, и тело уже не подчинялось хозяину, бросаясь в акустический поток с каким-то отчаянием. Туловище уносилось ввысь, ноги взбивали пыль. С каждой звуковой волной из штурмана отходила усталость, расслаблялось сознание и отпускало накопившееся напряжение. Стены ресторана раздвинулись, углы отворились, слились с темнотой и исчезли, крыша унеслась, уступив место звёздному небу. Погасшие миллион лет назад звёзды всё ещё пульсировали для людей и, казалось, тоже слышали удивительную музыку, стараясь перемигиваться в такт. Крымов уже давно был на площадке один, но больше и ни в ком не нуждался, пришёл настоящий драйв. Пластинка повторилась опять, а потом и в третий раз, но никто не был против, интернационал сплотился в едином порыве. Музыка как ток проходила через всё нутро и казалось, что это штурман тут дирижёр и ему подчиняется невидимый оркестр. Он встал на колени, рванул на груди рубашку и простёр руки к небу…

Когда смолк уходящим эхом финальный аккорд, неожиданно раздались овации и свист – мариманы всех стран объединились.
Саня поднялся, обернулся к товарищам заземлённый, опустошённый и безмятежный. А те отчего-то смеялись, и кивали на стол – там стояла бутылка бренди.
- Приз тебе, Саня! Во-он от того стола, понимаешь?
Пересекая зал наискосок, к ним уверенно шагал здоровенный детина с чёрной повязкой на глазу. Протянул лапищу:
- Стейт. Ботсвэйн Стэйт. Хау ар ю? – похлопал по плечу.
- Летс гоу! – схватил пустой стол и поволок к своему.
Там их соединили, расселись и праздник вышел на новые обороты. Панамцы сразу стали близкими в доску ребятами, такими же матросами, только зарплата у боцмана почему-то в пять раз больше, чем у нашего кэпа. Своего шефа парни почтительно называли – коммандор.
На столе появились новые закуски и прибавилось бутылок. Оживление нарастало по всему залу. Отступать было некуда. Сзади кто-то навалился, и голосом комиссара жарко задышал в затылок:
- Александр, где твоя совесть? Скажи ему, что мы твои друзья!
Но уже всех рассадили, пожимали руки, знакомились, улыбались. Повариха почему-то очутилась среди немцев. А ещё через полчаса оставшиеся столы в зале тоже были сдвинуты, всё перемешалось и стало на свои места. И опять пошло братание. Языки слились в один, но это точно не эсперанто. Понимание приходило на уровне подсознания через общие слова, через жесты, фотографии родных и алкоголь. Стало отчётливо понятно, что люди во всём мире одинаковы, и за что и какие грехи они наказаны разобщением, одному Всевышнему известно. Старпом с немецкого парохода рассказывал Сане о своей семье, показывал карточки фатерлянда, своих дочек и жарко предлагал Марго сходить в гости в его большую каюту. Та вспыхивала розовощёкостью и кокетливо отказывалась…

Но восток заалел, и солнце явило миру свою власть. Пора поднимать парЫ и трубить восход. Моряки вывалились из ресторана одной большой братией, вперемешку, в обнимку, и уже прощались у своих пароходов, меняясь позывными. У трапа «Греческой звезды» сплясали сиртаки, возле германского сухогруза выпили ещё шнапса и еле отбили Маргариту Палну…
Крымову спать не хотелось. Раннее утро - время вахты на ходу и организм желал действовать. Вахтенный матрос выслушал рассказ о необычной ночи, порадовался банке пива и загадочно шепнул, что во втором трюме работает настоящая фея, но охраняет её дракон. Штурман перегнулся через комингс и увидел далеко внизу, под слабым светом люстр, две копошащиеся фигурки. И показалось, что там блестят шёлковые халаты, расшитые жемчугом.
- Если что – свистни, Алик. – и Саня бесшумно нырнул в люк.

Внутри стояла тишина и пахло старой кожей. Всё пространство от борта до борта уже заполнилось жёлтым тиковым паркетом, и новый штабель ещё опускался с зеленеющего неба. Как только строп прибыл, то тут же был разобран, и пустой гак унёсся прочь в проём люка. Крымов отступил в тень переборки.
Две странные фигуры призраками скользили в тусклом помещении, наполненном древесным духом. Одна выглядела сгорбленной, в лохмотьях; седые волосы клоками падали на лицо и скрывали его от посторонних глаз. Другое создание – юное, почти невесомое и неземное. Воздушное бесформенное кимоно не могло скрыть трепетную фигуру девушки, словно парящей над поверхностью. Но имелось в них и нечто общее, объединяющее – сила и ловкость, с которыми они управлялись в своей нехитрой, но нелёгкой работе. Никто из них не желал отставать, и справлялись они на равных.
Девушка внешне хоть и мальчишеской стати, но чувствовалось в ней утаённое мощное женское начало. Стройное тело еле сдерживало поток страсти, которой ещё предстоит раскрыться, не сразу, но под напором влечения единственной создающей силы – любви. Пока только неосознанные проявления женской сути выдавали в ней щедро отсыпанное природой. Движения, требующие грубого напряжения и усилий, оставались плавными, и ощущался в них призыв, и хотелось ему подчиниться…

Залюбовавшись, Саня не заметил, как вышел непроизвольно навстречу и стал виден товаркам. Но они не выразили и тени удивления, лишь старуха вопросительно уставилась на штурмана. Тот смутился, что-то сказал, показывая вокруг, вроде бы отображая зону своей ответственности. Но старуха пристально смотрела на него бесцветными глазами, что-то прошамкала беззубым ртом, засмеялась, кивнула и коричневым пальцем ткнула в девчонку. Та безучастно стояла позади карги и смотрела себе под ноги. Перед лицом Крымова мелькнули опять скрюченные растопыренные пальцы обеих рук уже знакомым ему жестом, тэн долларс, и его щёки опять обдал жар, и заколотилось сердце…
… Дракон дышал в лицо огнём и, не мигая, смотрел в глаза. Змеиные кольца подтягивались к юноше, тяжёлый запах сандала начал бить в виски, и не было никакого желания сопротивляться. Он уже почти был готов упасть вперёд и ползти куда угодно. Но тут взвыла лебёдка, и сверху стремительно начала падать следующая партия груза. Дракон съёжился, скорчился и превратился опять в старуху. Та отступила на шаг, что-то злобно выкрикнула и с силой толкнула штурмана в грудь кулаками. Удар был такой силы, что он не удержался, пролетел два метра и впечатался в переборку. Тут же взлетел по балясинам трапа, позорно бежав, подталкиваемый в спину звонким хохотом. Ещё оглянулся, карабкаясь наверх, но уже увидел две неразличимые опять фигурки, мечущиеся по красному тиковому настилу…

     Когда они уже вышли в море, отряхнулись от шафрановой пыльцы и положили руль на Вест, к дому, радист очнулся от тропической спячки и предложил Сане отпраздновать поворот к дому. Николаич, многократно посетивший все морские притоны Юго-Восточной Азии, не трепетал давно уже от музыки ветра, но традиции соблюдал. Чтобы снова вернуться в порт, надо было не монету кидать в море, а пустой штоф с юта.
После ужина радист сварил неведомым образом кофе, от аромата которого у штурмана всплыли смутные трюмные видения. Потом они закурили, и старший товарищ достал бутылку, при взгляде на которую Переплётов вздрогнул. Из-за толстого стекла, сквозь золотистую жидкость Саню в упор рассматривала кобра. Сидя ощерившимся капюшоном на собственном хвосте, свёрнутом в кольца, гадюка пристально следила за каждым движением отчаянных собутыльников и, казалось, только и ждала удобного момента. Штурман от неожиданности отпрянул от стола, встряв глазами в янтарный зрачок с чёрной прорезью, и схватил радиста за рукав:
- Стой! Не открывай…
- Ты чего, Саня? – опешил тот. – Это же вино такое, не видал, что ли?
… Выслушав рассказ доверчивого и искреннего своего попутчика, маркони в это раз не стал привычно зубоскалить, а только закурил ещё одну сигарету. Встал, открыл иллюминатор пошире и вздохнул полной грудью.
- Эх, скорее бы в Одессу, Саня, скорее бы…
И без всякого перехода:
- Это Сайгон, братишка, понимаешь, Сайгон…


*Дед – стармех

далее  http://proza.ru/2025/07/20/833