Элиас Торн
Лаборатория.
Пыль висела в луче единственной работающей лампы, выхватывая из полумрака лаборатории фигуру Элиаса Торна. Он не двигался уже добрый час, застыв над столом, где лежало его детище – нагромождение проводов, стекла и полированного металла. "Биогенератор" – гордое имя звучало насмешкой над этим молчаливым хаосом. Пальцы Элиаса бессознательно сжимали карандаш, оставляя на чертеже глубокие вмятины.
Элиас много лет находился в странном раздвоенном состоянии сознания: с одной стороны поддавливала перегрузка от противоречий информационной составляющей его проекта, с другой стороны засасывала воронка неопределённости. Ему всё труднее было находить точки опоры в реальной жизни, спасала лишь природная целеустремлённость.
Внутри его черепа бушевал мысленный вихрь: схемы вспыхивали и гасли, формулы складывались в идеальные ряды и рассыпались прахом. Каждый узел в отдельности был шедевром оригинальности и точности. Собранные же в единый комплекс компоненты словно чужие люди в лифте не были способны породить искру общей идеи. Он чувствовал эту мертвую зону в самом центре устройства – месте, где должна была родиться мощь, но рождалась лишь тишина и холод металла. Глубокая морщина прорезала лоб. Где ключ к синергии? Где та невидимая нить, что свяжет разрозненное в единый живой пульсирующий организм?
Ему негде было подсмотреть готовые решения какого-нибудь аналога, его изобретение было слишком необычным. Его университетская команда - теперь уже бывшая команда - распалась. Каждый член его бывшей команды был слишком хорош в своей области, знал это и считал себя слишком выдающимся, слишком самодостаточным, чтобы терпеть над собой строгую вертикаль руководства. Стремление к независимости освободило их от участия в перспективной разработке. Они даже не задумывались о том, что в качестве секретного синонима свободы часто приходит "никому-не-нужность".
Клара.
...Задолго до того, как Торн вышел на финишную прямую со своим изобретением, в его жизни появилась женщина. В один из редких вечеров, Элиас позволил себе пойти на городской лекторий. Там зашел разговор о новых свойствах фотонов, и именно там он встретил Клару. Она была не похожа на других. Он сразу выделил её из остальных, в её взгляде чувствовалась невероятная энергия, сила мысли, самодостаточность в суждениях. Она была художницей-реставратором, с острым умом и независимыми взглядами на окружающую реальность. Ее тоже привлек его пылающий взгляд, когда он спорил с лектором о возможности квантовой гравитации в макромире. Они встретились и заговорили после лекции. О науке, о красоте старых фресок, о глупости городских предрассудков. Искра, пробежавшая с первым взглядом, не погасла, а разожглась в настоящие отношения. Он счёл, что она дана ему судьбой как награда за полную самоотдачу в науке. Ту романтическую пору Элиас никогда не забывал, она впечаталась в его картину мира как часть реальности.
Он всегда оставался под романтическим воспоминанием поздних вечеров в ещё не обжитой квартире, когда к нему, сидящему за заваленным бумагами и книгами кухонным столом, подходит Клара в пижаме и ставит перед ним чашку дымящегося какао.
Клара тихо, с нежностью легко касаясь его плеча: «Элиас? Милый? Уже второй час ночи. Хоть глотни горячего, а то замерзнешь совсем».
Элиас вздрагивает, отрываясь от формулы, смотрит на нее как будто увидел впервые за вечер. Глаза сияют, не от работы, а от нее: «Кларочка! Ты... ты как ангел во тьме лабораторной! Извини, я совсем ушел в эти расчеты. Смотри! Эта аномалия в данных... это не ошибка! Это ключ! Представляешь?!» Схватывает листок, тянет к ней.
Клара смеется, ее смех звенит, как колокольчик. Садится рядом на краешек стула, обнимая его за талию: «Представляю, представляю, мой гений. Только ключи ключами, а спать тоже надо. Хотя бы пару часов? Твои глаза уже как у совенка ночного.»
Элиас отодвигает бумаги, берет ее руки в свои, целует ладони: «Ты права, как всегда. Моя муза, мой компас. Без тебя я бы в этих цифрах навсегда потерялся.» Он пьет какао, не отрывая от нее восхищенного взгляда: «Знаешь, сегодня прислали график, я смотрел на него и вдруг подумал о твоих ресницах... такая же изящная кривая. А вот посмотри на этот характерный экстремум, дорогая, я смотрю на него, и не могу думать о работе, я вижу не выпуклость функции, я вижу твою грудь, смотри какая форма, точный профиль.»
Клара краснеет, прижимается к нему: «Дурак ты мой ученый. Иди спать. Завтра с утра еще успеешь мир перевернуть. А я... я просто рядом буду.»
Элиас встает, обнимает ее крепко, поднимая чуть ли не на руки: «Ты рядом — это все, что мне нужно по-настоящему, а научные революции — это просто моя сущность. Пойдем…»
Но так было не всегда.
Видимо, Элиас слишком уверовал, что Клара всегда будет частью его объективной реальности и мало усилий прилагал для сохранения романтики, эта его успокоенность начала разрушать эту самую реальность.
После нескольких лет безоблачной романтики, которую не омрачали даже финансовые неурядицы, начали сначала редко, потом всё чаще появляться сцены непонимания и обиды.
Типовая сцена таких моментов: Утро выходного дня. Кухня. Клара пытается открыть заклинившее окно. Сильно тянет раму, лицо напряжено. Элиас сидит за рабочим столом, теперь у него уже настоящий рабочий стол. Уткнувшись в ноутбук жует бутерброд не замечая ее усилий.
Клара с усилием, сквозь зубы: «Элиас... окно опять заело, не могу открыть, поможешь?»
Элиас не отрывая глаз от экрана, машинально и невыразительно: «Мм? Да, да, конечно, солнышко. Сейчас...» Делает вид, что собирается встать, но пальцы продолжают стучать по клавиатуре.
Клара бросает попытки самостоятельно открыть окно, поворачивается к нему. Голос ровный, но в нем слышна усталая досада: «Сейчас, это через пять минут? Час? Или когда в квартире станет как в сауне?» Подходит к столу, стучит пальцем по столешнице рядом с его ноутбуком - «Элиас. Сейчас это сейчас».
Элиас вздрогнув, наконец смотрит на нее. Видит ее раздражение, но не понимает глубины: «Ох, извини! Совсем забыл.» Встает, подходит к окну. Пытается подвинуть раму, но слабо и неумело - «Странно... Вроде не должно заедать. Может, петли? Или рама разбухла от влажности? Надо бы рассчитать коэффициент расширения при текущих условиях...»
Клара некоторое время смотрит на его беспомощные попытки и научные рассуждения. Взгляд тускнеет: «Забудь.» Резко отодвигает его в сторону, хватает отвертку со стола, с силой поддевает раму снизу. Окно со скрипом открывается. - «Видишь, когда нужна сила, её надо применять, а не разглагольствовать про научные коэффициенты»
Элиас растерянно: «Но... я же хотел помочь. Ты могла пораниться!»
Клара, вытирая руки о полотенце, смотрит в окно, а не на него: «Помочь? Да, наверное... Только я уже сама справилась. Впрочем, как обычно. Не отвлекайся от своего графика. Важнее же.» Заканчивала она эту фразу настолько невыразительным, плоским голосом, что ему бы напрячься и сделать выводы, но он уже был погружен в свои расчёты.
Игнорирование таких первых звоночков привело к совершенно иной реальности. Отношения остыли до такого состояния, что холод и лёд всерьёз поселились в их доме. Хотя Элиас, ещё больше занырнув в свою работу не замечал изменений. Он мог войти в квартиру усталым, но с горящими от возбуждения глазами, и без приветствия оживлённо вывалить на Клару свои служебные новости: «Клара! Ты не поверишь! Сегодня на конференции... Джонсон из MIT подошел! Говорит, наши последние данные по квантовым колебаниям – это прорыв! Возможно, даже номинация на... (Замечает ее отсутствующее выражение лица. Его энтузиазм гаснет) Ты... слушаешь?»
Клара поднимает глаза от каталога. Взгляд ясный, холодный, как горное озеро. Улыбка вежливая, и ему этого достаточно. То, что её улыбка давно без тепла, он не замечает: «Конечно, Элиас. Это замечательно. Поздравляю. (Возвращается к каталогу) Ужин в холодильнике. Разогрей, пожалуйста.»
Элиас подходит ближе, пытается поймать ее взгляд: « Но это же... Это важно! Для науки, для нас! Мы столько к этому шли! Ты... ты не рада?»
Клара снова поднимает взгляд. Спокойно, как бухгалтер, сверяющий отчет: «Рада? Естественно. Твои успехи всегда отражаются положительно на нашем статусе и финансовом положении. (Отмечает что-то карандашом в каталоге) Кстати, сантехник приходил. Починил кран на кухне. Счет оставил на тумбе. Оплати до конца недели.»
Элиас ощущает ледяную стену. Не понимает её и пытается пробиться. «Клара... а помнишь, как мы раньше... отмечали такие моменты? Шампанским? Танцевали посреди комнаты?»
Клара едва заметно вздохнув, не раздражаясь, а скорее утомившись от напоминания о чем-то неактуальном: «Было, конечно было. Только сейчас, пожалуй, не до танцев. У меня завтра ранняя встреча с декоратором. И тебе, наверное, нужно дописать отчет о конференции?». Клара встает, поправляя идеально гладкую складку на юбке: «Спокойной ночи, Элиас. Не засиживайся.» И проходит мимо него к спальне, не касаясь.
Элиас некоторое время стоит посреди гостиной, глядя ей вслед. В комнате тихо, чисто, безупречно. И безнадежно пусто. Он смотрит на счет от сантехника, потом на закрытую дверь спальни. На его лице – растерянность и поверхностное размышление о том, что это было. Она сегодня от чего-то не в духе, или произошло что-то необратимое, что-то, что он слишком поздно заметил… но что именно? «Спокойной... ночи» - закрытая дверь слышит его тихие немного растерянные слова.
Травница Агата.
В старом квартале, где тени домов сплетались над каменной мостовой, жила травница Агата. Ее дверь с потускневшей медной ручкой была открыта для всех и когда пришла острая необходимость, Клара нашла эту дверь. Торн слишком долго не мог побороть простуду, парализовавшую его активность. Отвар Агаты за несколько дней поднял его на ноги, Торн стал здоровее прежнего, не подозревая, что помогла ему не наука, а отвар местной знахарки. Кларе хватило мудрости уберечь психику мужа от когнитивного расстройства, от переживаний того, что там где фарма оказалась бессильна, там торжествовало мракобесие - так он называл народное целительство.
Агата знала бесчисленное число рецептов, её отвары почти всегда достигали требуемого оздоровительного эффекта, но у них был один существенный недостаток: они были подозрительно дешёвыми. Агата брала плату "по-совести", совсем немного или вообще в обмен на продукты.
Её знания были переданы ей от бабушки, это была часть естественного порядка вещей, и этот порядок был доступен каждому желающему.
Однажды к ней зашла Марта, доярка с фермы, с глубоким порезом на ладони от разбитой бутылки. «Садись, дитя, – мягко сказала Агата, уже доставая глиняную ступку. Ее пальцы, узловатые от времени, ловко растирали серо-зеленый лишайник, собранный на северных камнях прошлой осенью. Запах был терпкий, лесной. Теплый настой она перелила в кружку: - Промой хорошенько. Боль снимет и гнить не даст. Бесплатно.»
Марта смотрела на дымящуюся жидкость, потом на морщинистое, доброе лицо Агаты. "Бесплатно?" – прошептала она, и в ее глазах мелькнуло недоверие, смешанное со страхом. Что-то бесплатное не могло быть по-настоящему сильным. Она вспомнила яркую витрину аптеки "Фармакон" на противоположной стороне улицы – стерильные стеллажи, блестящие бутылочки с золотыми этикетками. "Кроу Вита Антисептик! Патентованная формула! Гарантия Результата!" – кричал плакат. Марта робко положила монетку на стол Агаты – благодарность за беспокойство – и почти выбежала.
Агата подошла к окну. Она видела, как Марта остановилась перед сияющей витриной "Фармакон". Видела, как девушка нервно теребит край фартука, заглядывая то на ярко-зеленую бутылку с золотым шрифтом, то обратно, в сторону старого квартала. Видела, как молодой фармацевт в безупречно белом халате что-то говорил ей, указывая то на бутылку, то куда-то в сторону дома Агаты, брезгливо сморщив нос. Видела, как Марта, покраснев, отсчитала из потертого кошелька почти все деньги и взяла бутылку. Агата тихо вздохнула. Яркая упаковка и громкие слова победили простоту и доверие. Страх перед непроверенным, перед "просто так", оказался сильнее боли и древнего знания. Она отвернулась от окна. В комнате пахло лесом и горьковатой правдой.
Стартап
Однажды Торн победил в тендере на исполнение интересных (и как всегда необычных) исследований по увеличению выносливости спортсменов. Стандартные допинговые методы были под жестким контролем и требовались новые биофизические методы.
Отвлечение на контракт по спортивной медицине обернулось озарением. Запертый в мире физических законов, Элиас с головой нырнул в биологию. И там, в микроскопических джунглях клетки, он нашел своих союзников – митохондрии. Не просто органеллы, а древние, почти самостоятельные существа, настоящие электростанции. Он часами смотрел на них в микроскоп, поражаясь элегантности их работы. Источник энергоснабжения организма... Свободные электроны... И вдруг мысль ударила, как молния: «Что, если обойти сложные цепочки синтеза, вырвать эту чистую энергию напрямую?» Представление было дерзким, почти кощунственным. Но цифры, рожденные на мятой исписанной бумажке, сводили с ума: потенциал, скрытый в крошечной клетке, был чудовищным. Несколько граммов митохондрий могут выдать энергии больше, чем на поверхности солнца! Надо только суметь эту энергию извлечь! Обычная биомасса – не топливо для печи, а ключ к сокровищнице Природы. Ключ к энергии, которая не требует гигантских станций и коптящих труб, к энергии, рожденной самой жизнью, почти дармовой энергии. Мир мог измениться навсегда.
Идея начала обрастать концепциями и макетами, превратившись в настоящий проект. Торн работал один, с периодически приходящим помощником.
Работа шла медленно, он уже давно пересёк временные красные линии, которые сам себе установил. Иногда Торн во время медитативного планирования экспериментов отчетливо видел свою установку работающей, а аналитическое сопоставление режимов работы показывало несоответствие ожидаемому эффекту. Он всегда был где-то рядом, словно слепой котёнок, тыкающийся мордочкой в косяк открытой двери.
Элиас подолгу оставался замершим в неподвижности перед рабочим столом. Рядом на полке лежали эскизные наброски – схемы процессов, использующих ферментативные реакции в качестве катализаторов выброса свободных электронов. Он мог надолго отключаться от внешнего мира, но он не был сумасшедшим. Он погружался в миры фантазий, мысленно воспроизводил требуемые опыты и изучал результаты. Внешне же казалось, что разум его покидает на время этих отключений... Конечно покидает, ведь он в это время вместе со своим разумом находится в другой вселенной, там, где его изобретение уже реализовано!
Он видел тупик, к которому уверенно катится цивилизация: истощение ресурсов, войны за них, рабство у монополий. Его изобретение могло стать реальным прорывом, могло настолько круто повернуть ход развития цивилизации, что земля превратилась бы в самый настоящий рай.
Он не стал ожидать полной реализации своего проекта, он просто не мог себе этого позволить. Чем ближе он был к первому включению аппарата, тем больше требовалось материальных средств, и ему требовались инвестиции. Для этого нужно было общественное признание. И оно пришло. Ему удалось составить формулировки принципа действия установки без упоминания «запрещённых» слов, типа «эфир», «нулевая точка» и прочих… и патент на изобретение был у него в руках несмотря на то, что реальный прототип ещё не работал.
После бесчисленного количества изменений конструкции, Торн построил прототип генератора – небольшой прибор, который несмотря на уменьшенную версию, позволил запитать всю его лабораторию таким маленьким куском мяса, что могло показаться, что установка работает вообще без видимого источника энергии.
День, когда крошечный кусок стейка заставил зажужжать все лампы в лаборатории и взвыть перегруженный осциллограф, Элиас запомнил как второй день рождения. Ликование вырвалось глухим криком, кулак врезался в стол. Скромная коробка, едва ли больше системного блока, тихо гудящая в углу, питала всё. Одного стейка хватало приблизительно на месяц работы генератора, ровно на сороковой день после убоя животного митохондрии прекращали функционировать и требовалась перезарядка генератора новым стейком.
Он отменил все счета за электричество.
С лёгкой руки журналистов, его биогенератор получил общепризнанное амбициозное название "Home Power Machine". Элис с радостью подхватил это название и подал заявку на регистрацию торговой марки. Само собой появилось и сокращенное название будущего коммерческого проекта, аббревиатура длинной журналистской находки, коротко и ясно, но с серьёзным бэкграундом: «HPM».
Первые статьи в специализированных журналах вызвали скепсис, затем – шквал запросов. Узкий круг коллег, вначале осторожных, теперь ловил каждое его слово на конференциях. Фотография "маленького кормильца" с источником энергии - кусочком мяса, попала в популярный научный журнал. Затем пришел солидный грант – чек с таким количеством нулей, что Элиас поначалу подумал об опечатке. Презентации собирали толпы. Люди тыкали пальцами в скромный прибор, не веря глазам, когда он зажигал мощные прожектора. "Вау!" – раздавалось в зале.
Однако довольно скоро в этом восхищенном гуле Элиас начал улавливать и другие нотки: завистливое бормотание, скептические покашливания, шепоток репортера, задающего вопрос о "скрытых рисках". Ростки известности пробивались сквозь почву, уже отравленную первыми сомнениями.
Лицо Капитала.
Мистер Бартоломью Кроу, глава могущественного концерна «Кроу Энерджи», монопольного поставщика энергии не только в этом городе, но и во всём округе, не сразу узнал о нарождающемся конкуренте в сфере энергоснабжения. Первые сенсации ученых редко доставляют беспокойство серьёзному бизнесу. Бывают дутые сенсации на пустом месте, бывают труднореализуемые концепции. Однако после демонстрации функционирования прототипа НРМ угроза сетевой энергетике стала реальной, медлить было нельзя.
Кроу предложил Торну покупку патента «под ключ», с образцом прототипа и ноу-хау.
Предложение от Кроу пришло на бланке с водяными знаками, доставил его личный ассистент в безупречном костюме. Сумма покупки патента была более чем щедрой. "Доктор Торн, - плавно говорил посланец, - Мистер Кроу ценит... инновации." Элиас вежливо, но твердо отказал. Партнерство с "Кроу Энерджи" означало похороны мечты о свободной энергии.
Ответ Кроу был молниеносным и безжалостным. Уже на следующее утро свежие газеты кричали заголовками: "Гений или Безумец? Опасные игры на окраине города!". Статьи, написанные под копирку, мусолили "недоказанность", "потенциальную угрозу стабильности", "сомнительные источники энергии". В эфире популярного ток-шоу вдруг "всплыл" эксперт, связывавший работы Торна с "деструктивными сектами" и жертвоприношениями. Кроу не нападал – он сеял. Сеял мелкие, липкие зерна сомнения. И они прорастали.
Коллеги перестали звонить. Звонки в лабораторию теперь – только от журналистов с провокационными вопросами. Официальное письмо сообщило о временной приостановке финансирования в связи с необходимостью дополнительной экспертизы. Кроу понимал: чтобы убить идею, достаточно убить веру в того, кто ее несёт. И страх был его самым острым лезвием.
Страх оказался заразным. Он пополз по городу, подогреваемый шипящими заголовками и пересудами на кухнях. "Слышали? Торн жертвы приносит, чтобы машины работали!" – шептала соседка, крестясь. "У моей Марфы корова сдохла! Это его лучи!" – верещала на рынке фермерша, не замечая, что корова была настолько древней, что уже давно должна была умереть собственной смертью. "Он всю сеть сожжет своими экспериментами!" – паниковал электрик из "Кроу Энерджи". Даже те, кому его генератор сулил избавление от кабальных счетов, теперь косились на его лабораторию как на источник бед. Непонятное было страшнее темной улицы. Оно нарушало привычный, хоть и несправедливый, порядок вещей. Легче было верить в адскую машину, чем в дармовое чудо.
Нельзя сказать, что Торн спокойно терпел нападки, они его давно бы вогнали в депрессию, его спасала уверенность, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и установка заработает стабильно, будучи собранной из нормальных покупных комплектующих, технология станет реально тиражируемой и лишь после этого можно будет говорить, что энергетическая революция началась.
Однажды по пути в лабораторию Торн неожиданно для себя оказался свидетелем необычного события. Путь его пролегал мимо зоопарка, и случившаяся там паника не могла не привлечь его внимания.
Служитель зоопарка забывает закрыть внутреннюю решетку после чистки вольера. Лев выходит из своей ночной клетки в просторный вольер... и видит, что внешняя дверь вольера приоткрыта. Воздух свободы веет ему в морду. Лев подходит к открытой двери, а посетители, увидев зверя, которому остался один шаг до выхода на волю, уже с визгом разбегаются, наступая друг другу на пятки. Лев подошел к двери и остановился в сантиметре от порога. Принюхивается, будто запах улицы ему незнаком, прислушивается к звукам города. Видит перед собой открытый проём, небольшой участок пространства без привычных решеток. Его мышцы напряжены, но не для прыжка, а от страха. Он делает шаг назад. Затем еще один. Он начинает нервно ходить вдоль открытой двери, но не пересекает черту. Он прерывисто рычит, но это рык не ярости, а тревоги. И вдруг лев возвращается в самую глубь знакомого ему вольера и ложится спиной к открытой двери, как бы отвергая ее.
Этот лев был рождён в неволе, вся его вселенная ограничивалась стальными прутьями клетки и пространство без решеток для него – неизвестная, тревожная и опасная реальность.
Именно в этот миг Торн понимает, что и с людьми та же история. Он в шаге от того момента, когда сможет принести людям свободу от энергетического рабства, а людей пугает эта неизвестность, плюс к этому, каждому потребуется проявлять личную ответственность перед своей судьбой. Отсутствие привычных границ и гарантий стабильности, пусть и рабских, но всё же гарантий – серьёзное препятствие для новаций. Знакомая клетка, даже очень тесная клетка, кажется безопаснее неопределённости.
Сцена со львом оказалась вовремя поданным судьбой символом неосознанного выбора людей и объяснила Торну причины «травли снизу». И словно для закрепления, судьба подбросила ему ещё одну параллель.
Путь Торна в лабораторию на окраине города пролегал мимо особого «проклятого» места, за которым закрепилось прозвище «пустыря призраков». Раньше этот пустырь был огорожен, стоял старый, полуразрушенный забор. Он давно не выполнял никакой функции – досок почти не осталось, столбы покосились, но продолжали исполнять функцию обозначения пространства. Местные дети всегда знали, что за забором запретная, опасная зона. Ходили жуткие истории про печальные судьбы тех, кто туда проникал. На самом деле там было просто заброшенное поле, никогда ни с кем там не случалось ничего реально неприятного, но молва упорно поддерживала за этим местом статус «проклятого».
После очередного урагана забор окончательно рухнул. Никакой физической преграды больше не было. Однако жители, особенно старшего поколения, продолжают обходить это место широкой дугой. Родители запрещают детям играть на том поле: "Там за забором опасно!". Даже собаки, чувствуя и копируя напряжение хозяев, почти никогда не заходят туда.
Раньше Торн проходил это место не задумываясь, сейчас же, сохраняя впечатление от сцены в зоопарке, обходя поляну «проклятого места», Торн сделал новый вывод: страх инерционен, он живет в головах. Люди боятся не реальной опасности, а призрака границы, который они сами создали и поддерживают. Они боятся его нового генератора потому, что он "нарушает" невидимые, но священные для них границы привычного мира, а не потому, что он может оказаться для них реально опасен, поэтому оказались тщетны его попытки достучаться до массового сознания с непосредственными демонстрациями безопасности и полезности нововведения.
Сегодня он много понял о себе, о своём месте в этом городишке. Он ещё несколько метафор на эту тему составил, и решил обсудить их вечером со своей женой, когда придёт после работы домой.
Домой он в этот день не явился, и на следующий тоже, слишком много экспериментов требовалось провести, и всё для этого было готово. Он бы ещё задержался, но нельзя, это был особенный день. На третий день своего творческого марш-броска, измученный и голодный он спешил домой обрадовать Клару, что одной проблемой стало меньше, он придумал как защитить накопитель от возникающего статического поля, и заодно поздравить её с днём рождения.
Он знал, что как бы ни затягивала его работа, сегодня надо быть дома. Это был особенный день, которого он давно ждал, подготовил и спрятал особенный подарок, который точно должен был порадовать Клару, и может быть немного внести тепла в их остывающие отношения.
В пылу одержимости своей работой, Торн даже не заметил, что их отношения не в состоянии остывания. Они уже давно превратились в арктический лёд. Не заметил он, что не то, что романтика, а даже самое обычное бытовое общение охладилось настолько, что столбик термометра отношений уже разбился затвердев. Клара не просто готова была уйти; уже даже чемодан был старательно собран. Уйти не к кому-то конкретному, нет, она не плела отношений на стороне, ей уже не хотелось никаких отношений. Она готовилась уйти лишь бы уйти и попытаться найти себя. Ту себя, которая угасла от жизни с Торном. Да именно так, по фамилии, а не по имени она уже давно называла его в своих мыслях.
Торн ожидал очередной раз впечатлить её своим нестандартным мышлением и оригинальностью. Его оригинальность не всегда ей нравилась, но он был уверен, что этот подарок будет фейерверком положительных эмоций...
Если бы он только мог предположить, что это будет за фейерверк...
И вот он дома, его жена Клара распаковывает сверток, ожидая увидеть что-то особенное, что-то, что заставит таки случиться чуду... Трудно сказать, что она ожидала увидеть: книгу, редкий сувенир, билеты куда-нибудь, но явно это должно быть что-то такое интересное, что скрасит её невыносимую жизнь в тени человека, который может быть и гениальный первооткрыватель, но совершенно не нормальный человек, одновременно живущий в нескольких измерениях, связавший её обязательствами и при этом не дающий ей шанса на обычную размеренную семейную жизнь.
Клара разворачивает подарок. Ее лицо сначала освещается предвкушением... и вдруг превращается в каменное ледяное изваяние. "Это... ЧТО ЭТО?!" - После этого возгласа её каменное лицо начало сверкать сполохами озлобленности.
Элиас: (Смущенно, но с надеждой) «Это... портрет... тебя портрет... Я заказал его у того художника... помнишь, Артура Вейна? Ты так восхищалась его выставкой, настояла, чтобы мы сходили на неё... Я был уверен тебе понравится подарок... Что не так?.. Он же... модный художник? Ты говорила, его стиль смелый, прорывной... Я вообще подумал, что его прорывное искусство ты идейно связала с моими прорывными успехами в науке, и кстати, было непросто уговорить его исполнить заказной портрет по фото.
Клара вскакивает, брезгливо держа портрет словно что-то заразное. На холсте – ее узнаваемые черты, но искаженные в угоду агрессивному, геометричному стилю Вейна, который она когда-то хоть и оценивала хвалебными словами, но в глубине души находила пустым и претенциозным. Подарок становится символом полного непонимания Торном её внутреннего мира. «ПОНРАВИТСЯ?! (Ее голос – ледяная сталь) Ты... ты абсолютный... ИДИОТ, Элиас! Лучше бы ты исковеркал собственное лицо! Да, я водила тебя на ту дурацкую выставку! Потому что это было событие городского масштаба, потому что я пыталась вывести тебя в общество, чтобы ты увидел хоть что-то кроме своих формул, чтобы ты увидел мир! А не для того, чтобы ты, как тупой попугай, тыкал пальцем в первое попавшееся, о чем я упомянула! Ты даже не спросил, нравится ли мне мазня Вейна на самом деле?! Ты просто механически выполнил действие, словно робот отработал программу: "Клара водила -> Кларе нравится -> Заказать у Вейна!»
Элиас: (Отшатывается, словно от удара. Его усталый мозг с трудом обрабатывает поток ярости. Он видит лишь несоответствие: предвкушение восторга до раскрытия подарка и гнев после. Глубокий стресс от тяжелой работы и непонимание супруги сбивают его с толку) «Но... но ты же... сама... Я хотел сделать приятно... Даже напряженно работая, я никогда не забывал о тебе, я помнил о дне рождения, старался сделать приятную неожиданность...» – Его голос звучит потерянно, почти по-детски.
Клара: (Швыряет портрет в угол комнаты, тот глухо ударяется углом рамы о стену. Она не смотрит на него, ее глаза полные боли, обращены только к Элиасу, но смотрят сквозь него) «Вот именно! "Помнил"! Как компьютер помнит дату в календаре! "Хотел сделать приятно" – как робот выполняет программу "угоди пользователю!" В науке ты гений, Элиас. Но в человеческом смысле ты абсолютно инфантильный, глупый ребенок! Ты не понимаешь нюансов, не чувствуешь людей! Ты не видишь меня! Ты видишь схему: Подруга Клара. Параметры: дата рождения, посещенные выставки. И все! Где тепло? Где внимание? Где понимание, что может нравиться одно, а необходимым являться совсем другое! Восхищаться и терпеть это две большие разницы, даже если не показывать, как трудно иногда бывает терпеть! Ты живешь в мире формул и машин, а люди для тебя – просто сложные переменные в уравнении, которое тебе лень решать!»
Элиас стоит, опустив голову. Слова Клары режут его как ножи. Он чувствует себя ужасно виноватым и безнадежно потерянным. Её гнев, её боль – это темная материя, которую его гений не может ни измерить, ни понять. Он видит только одно: это конец, так ранить могут только слова расставания, это не скандальный эпизод, она уходит, окончательно и бесповоротно. В его душе – пустота и холод ямы, в которую он провалился. Не то ли это состояние устойчивого равновесия, про которое она когда-то намекала ему? Нет более устойчивого равновесия, чем покоиться на дне ямы... У него не возникает никаких идей для ответа, тупая растерянность. Сквозь туман стресса и отчаяния пробиваются его собственные слова, он слышит их как будто со стороны, поднимает на нее глаза, полные искренней, недетской печали и смирения: «Клара... Я... Я не хотел... Я так слеп. Прости, похоже я погорячился с портретом. Спасибо тебе... Спасибо за те счастливые дни... за годы... За свет, который ты принесла в мою жизнь. За любовь... Она была... настоящей. Для меня точно…»
Осмыслив то, что его слово «БЫЛА» только что зафиксировало расставание, он сначала ужаснулся, потом слегка сфокусировал взгляд на неё и увидел, что в очередной раз интуиция его тела сработала раньше его разума: слова прощания оказались полностью соответствующими ситуации. Она стояла у двери с чемоданом. Видать, он был собран заранее, она уходила. Портрет был лишь удачным поводом.
Его слова, его искренность на миг останавливают Клару. Но горечь и раздражение слишком сильны. Она оборачивается. В ее глазах – не нежность, не слёзы, а усталое разочарование: «Да, Элиас. Было несколько... приятных моментов.» - Голос ровный, без злобы, и без тепла. Констатация холодного факта.
Дверь закрывается не со скандальным хлопком, а с тихим, но окончательным щелчком. Звук ключа, поворачивающегося снаружи, словно щелчок ножниц, отрезающих связующую нить. Элиас стоит посреди комнаты. Ощущение такое, будто он умер. Сердце бьется, но внутри – вакуум. Взгляд падает на портрет в углу – кривое, чуждое отражение той женщины, которую он любил, символ его чудовищного провала не как ученого, а как человека. Мир стремительно терял цвет и смысл. «...как же так, неотрывная часть жизни только что самостоятельно оторвалась и исчезла... Или это всё галлюцинации мозга, уставшего от многодневного напряжения?.. Не могут годы счастья оказаться несколькими приятными моментами...» Вспышки коротких судорожных мыслей обжигали горячими молниями остатки его сознания пока с той стороны в двери поворачивался ключ. Первый оборот как оглашение приговора... Пауза, показавшаяся ему бесконечно долгой... Снова щелчок. Он вздрогнул. «Может быть это всё было процедурой воспитания? Может быть, второй щелчок - на открывание? Замок отпирается и сейчас Клара вернётся, обиженная, но СВОЯ?». Но нет, второй щелчок был на окончательное закрывание, словно это был удар деревянного молотка судьи, провозгласившего обвинительный приговор Элиасу, обвинённому по ложному доносу.
Он долго, слишком долго находился в разобранном состоянии, его здравый смысл пытался вычислить истинную причину такого шокирующего поведения Клары. Оказывается он даже не заметил, как погубил свою жизнь, погубил восторженное отношение к нему его Клары. Он так и не повзрослел. Стараясь поддерживать состояние восторженного ребёнка, играющего в жизнь, то самое состояние, которое позволяло ему делать открытия и разгадывать загадки природы, он упорно не замечал, что жена не соглашается с ролью мамочки, ей не ребёнок нужен был рядом, а взрослый самодостаточный мужчина.
И вот он стоит посреди тишины, внезапно ставшей оглушающей после второго щелчка замка. На полу у порога валяется яркий шелковый платок Клары, выпавший из ее кармана. Он поднял его. Ткань пахла ее духами – смесью лаванды и чего-то неуловимого, только ее. Запах ушедшего тепла, уюта, связи с нормальностью. Первый порыв догнать, воспользоваться платком как поводом поговорить, убедить, вернуть разбился о железобетонную прощальную фразу о прошедшей совместной жизни как всего лишь нескольких приятных моментах и не более того. Его вселенная сжалась в кулак. И он сжал платок в кулаке. Не в силах вдыхать запах ушедшего счастья, медленно подошел к окну, за которым уже сгущались сумерки над городом, опутанным проводами "Кроу Энерджи". Внизу, на улице, зажглись фонари – тусклые, коптящие символы системы, которую он намеревался сломать. Он открыл форточку. Холодный ветер ворвался в комнату. Элиас протянул руку и разжал пальцы. Яркий шелковый платок подхватило потоком воздуха и понесло в темноту, закрутило, опустило на грязную мостовую. Он не стал смотреть, как его затопчут прохожие.
Он уже думал о своих чертежах. Его молчаливый генератор доступной энергии был упрям и несговорчив, но он то уж точно не бросит, не оставит его в одиночестве. Лицо Элиаса в отблесках уличного света стало таким же каменным, каким было лицо Клары при расставании.
Теперь у него действительно не осталось ничего. Кроме Вселенной в его голове. И ключ к этой вселенной в его руках. Даже если этот ключ открывал только дверь в бездну, это был ЕГО ключ. Он поспешил обратно в свою лабораторию. Включил паяльник. Синий огонек зашипел в темноте, как единственный ответ на гулкое одиночество. Гений остался наедине со своим проклятием и своей надеждой...
Элиас Торн ещё не знал, что его мечта, его источник всеобщего благоденствия постигнет судьба отвара травницы Агаты. Природная, почти дармовая энергия, как отвар Агаты - проста в идее использовать ещё неизвестные легкодоступные законы физики слишком непонятна обычному человеку, и потому она его пугает.
Гораздо привычнее просто купить красиво упакованную зависимость от системы.
Свидетельство о публикации №225072000832