6

  Как известно, путь домой всегда короче. И вот именно на этом пути заходили вечные пассаты и помогали уставшему судну; течения не противились, и дни улетали вместе с пройденными милями за корму. Стали переводить назад часы, приближаясь к Гринвичу. И вроде сутки удлинялись периодически, а экипаж не унывал. Тем более, что страдал от этого только третий помощник, вахта которого растягивалась, в прошлом лейтенант Юджин Кэйвел. Но Саня поддержал друга и подарил ему на день рождения экспромт:
Была команда – часы назад!
А это значит – идём на Запад.
Длиннее вахта, но третий рад.
Ещё немного - и дома папа!
Юра почесал затылок, но стишок переписал.

    Домой шли в полном грузу. А вот что везли - вопрос другой. Всякую всячину, нужную и не очень. От вьетнамских шнурков до корейской руды. Но это в трюмах. В рундуках товар поприятней вылеживался. Дремал убаюканный океанской качкой до поры до времени. Источал пряный запах жарких стран, экзотических, недоступных рядовому гражданину северной империи. Долгий путь предстоит пройти дефицитному ширпотребу от малайской лавки до неизбалованного конечного потребителя – через моря и океаны, сквозь алчущую таможню, по рядам одесской толкучки…

    Крымов понемногу начал вникать в детали дополнительной составляющей заработка блестящего гардемарина с комсомольским билетом в кармане. Первым делом он поинтересовался у радиста, для чего на столе в их каюте зарубки. Зарубок было три. Хмурый Николаич спешил на вахту, поэтому на ходу бросил:
- Шаблон безбедной жизни, - и пообещал вечером ввести в курс дела.
Любопытный Саня решил разобраться сам, взял линейку и углубился в измерения. С одной насечкой он справился быстро – от левого края столешницы до неё оказалось ровно метр. Это было понятно. А вот две другие не поддавались логике. Один отрезок был десять сантиметров, другой – тридцать.

    После ужина подобревший наставник разъяснил:
- Для оперативности мелкой сделки. Длина стола метр десять. Берём одну длину, плюс первая риска, итого метр двадцать, это кримплен. Второй отрез будет шифоновый. Уж почему столько, не вникал, но в приморских городах так повелось. Один фасон там, что ли?
Позже стоянка в Николаеве подтвердила слова опытного радиста. Жизнь портового города открывалась с другой стороны, может быть, слегка неприглядной, но имеющей своё право на существование и исходящей из условий самого существования. Зарплата за рейс выдавалась несколько позже даты прибытия, а моряк с пустыми карманами на суше никому не нужен. Но длинная разлука с родным причалом давала о себе знать нестерпимой жаждой утолить её прямо здесь и сейчас, возле берегового кнехта. И выручали тогда все эти километры парчи и спекулянты, которые не требовали подписанную ведомость. Сделка происходила сразу за портовой проходной.

    Долго ли, не близко, но разрезали Синайский полуостров, оставили позади раскалённую пустыню с равнодушными верблюдами, потом и синие волны Средиземного моря; унылый зимний Стамбул канул в лету, и остров Змеиный остался незамеченным в тумане. Чёрное море в январе наслаждалось своим цветом, оправдывая название. Как обычно, в последний момент всё переиграли, и вместо долгожданной Одессы судно отправили в никому ненужный Николаев. Родина не спешила раскрывать крепкие объятия. Но и это уже было не главное. Важно скорее ступить на родной берег, будь он хоть в Находке или Херсоне, и почувствовать собственную силу.

    Конечно же, настоящий мореход обязан всегда вначале сбросить дрожь телесную. То, что у моряков в каждом порту есть жена, это враньё. Как правило, жён было две или три. Обычно они получались похожи друг на друга, и если даже разнились цветом шиньонов, то наряды у них совпадали. Впрочем, Саня пока этого не знал. Но догадывался. Изменившийся, сбривший бороду Николаич оказался всего на пять лет старше Сани. Беззаботно насвистывая, он облился одеколоном, надел хрустящую белую рубашку, галстук с драконами из Сингапура, нагуталинил до зеркального блеска башмаки и углубился в недра рундука. Периодически оттуда доносились бормотания: «Это сюда… а это туда… так, тени, тушь, помада, лак… штопор, чтоб вино открыть… детям жвачки не забыть…» Потом вынырнул взъерошенный, с двумя одинаковыми свёртками под мышкой, весело подмигнул Сане и отрапортовал:
- Кэп! Этот город мой тёзка по папе! Разрешите отбыть восвояси, к чертям на рога, за тридевять земель, на кудыкину гору, куда Макар телят не гонял, куда ворон костей не занесет, за семь вёрст киселя хлебать. Раньше трёх суток не ждать. – Щёлкнул каблуками и испарился.

    Ввиду того, что заход в Николаев вышел спонтанным, родня оказалась дезориентирована, и встреча отложилось на неделю. Смысла ехать встречать в другой порт не было: судно становилось на фумигацию избавляться от вьетнамских жучков, гнездящихся в экзотическом паркете; экипаж перебирался в гостиницу, а колониальные товары оставались на борту до полного уничтожение узкоглазых лазутчиков. И поэтому команда, не сговариваясь, дружно использовала случай погулять по берегу без присмотра.

    Ресторан «Плакучая ива» мог утолить любые капризы действующего плавсостава. Персонал был лоялен к выкрутасам слегка одичавших бродяг, и кредит доверия опирался на джентельменские соглашения и честное слово бича. Отпустить в долг и рассчитывали не только за советские рубли. Легко можно было заплатить чеками ВТБ или даже мотком мохера. Чужие там не ходили.

    В городе всегда знали какой пароход и откуда приходил, поэтому готовились к встрече заранее и основательно. Свободных столиков в ресторане не оказалось. Заняты они были одной-двумя печальными, скромно потупившими взор одинокими девицами. Украшали застолье початая бутылка шампанского и салат «Столичный». Оркестр сонно наигрывал ворвавшийся на эстраду хит Паулса про жёлтые листья и вяло покачивался в такт печального шлягера. Оставался начеку лишь руководитель на йонике...

    И когда дверь в зал распахнулась, и ввалились шумные раскрасневшиеся с мороза люди, пианист вздрогнул, взмахнул рукой и грянул марш «Прощание славянки». Моряков ждали. Конечно, ждали хорошую выручку и щедрые чаевые. Но не это царило в общей атмосфере оживления. В короткие зимние будни рабочего города пришёл праздник. Это было торжество не только закончивших свой трудовой марафон романтиков, но и некоторой береговой братии – официанток, поваров, швейцаров и массовки за столиками, изображающей невинных курсисток. Старый трюк был давно известен – подсадить к себе соседом загулявшего матросика. Времени на реверансы не было. Столы быстро сдвинули, барышень рассадили вперемешку, пододвигая к ним вино и горячие шницеля. Возле Сани оказалась курносая блондинка с голубыми глазами в очках. Девушка застенчиво рассказала, что работает учительницей в начальной школе и зовут её Ольгой Владимировной. Штурман сразу проявил живой интерес к педагогике и особенно к программе младших классов, придвинулся вплотную и положил руку на спинку стула хорошенькой соседки. Жест означал «занято». После двух туров томных вальсов, Саня попросил разрешения называть преподавателя Мальвиной. Та удивилась, пожала плечами, но согласилась, потребовав себе ещё портвейна.

    Застолье набирало обороты, и мир стал наполняться яркими красками. Крымову сделалось легко и радостно. Куда-то унеслась с души забота вчерашнего дня, покой заполнял нутро штурмана. Давно надоевшие лица соплавателей вновь становились приятными и добрыми. Хотелось всех обнять и задавить в приступе благодушия. А уж такая волнующая близость сидящей рядом девушки, её аромат и сердечный взор показались чем-то давно забытым, из той далёкой прошлой жизни и даже пугали новизной ощущений. Но Оля-Мальвина сняла очки, её строгость куда-то улетучилась, цвет глаз поменялся с бирюзового до топаза, и Саня полез к ней целоваться. Губы у девчонки были тёплыми, мягкими и пахли мятой. «Ригли спермент чуингам» - машинально отметил мозг.
«Не прожить нам в мире этом…» - орал оркестр.- «…без потерь, без поте-е-е-рь…» - хором скандировал дружный экипаж. Хотелось всех любить ещё больше, а особенно Ольгу Владимировну. А она смущалась, розовела и становилась всё красивее.

    Потом заведение стало закрываться. Ещё возвращались несколько раз к столам, уже одетые, пили «За тех, кто в море!», совали официанткам мятые купюры, кто-то снял часы… И в спину толкало «Листья жёлтые над городом кружатся…» А на улице с неба летели крупные хлопья снега, залепляли глаза, засыпали расходившуюся публику. Некоторые ловили такси в порт, иные шли пешком, наслаждаясь уже давно забытым снегом. Саня всё не мог оторваться от спутницы, взгляд которой уже сапфиром жёг одинокую морскую душу, пел ей «Очаровательные глазки» и обещал жениться. Та смеялась, пыталась застегнуть ему куртку, но всё зря, разгорячённое молодое тело не желало подчиняться общим правилам и отпускать свой кураж. Оля жила совсем рядом.

    …Утром проснувшийся штурман удивился необычно мягкой койке и тишине сумеречного восхода. Внутренние часы отбивали восемь ноль-ноль, а объявления на завтрак не было. Потом в голове чугунным звоном прогудело – «лист к окошку прилипает…золотой…» и Саня сразу вспомнил мятный вкус и задёргиваемые шторы в чужой комнате. Пошарив рукой возле себя, Крымов никого не обнаружил, нащупал в полумраке штаны и приободрился.
"Наверное, в школе давно училка…" - видеться с голубыми глазами отчего-то не хотелось.
Выскользнул в прихожую, схватил куртку, но обернулся неожиданно и встретил потускневший взгляд. Ольга Владимировна была в халате, опять в очках, но в сером рассвете драгоценные камни не сверкают так заманчиво, как от хрустальных люстр.
- А, ты, э-это… п-почему не в школе? – заикал растерявшийся мачо.
- Каникулы в школе, – инеем припорошило вчерашние сапфиры.
- К-какие к-каникулы? – не знал, что сказать герой-любовник.
- Зимние. Яичницу б-будешь? – насмешливо передразнила она и повернулась спиной. Озёра синих глаз сковало льдом.
Крымов дёрнул на себя дверь, распахнул неожиданно широко, хватанул всем нутром стылый ворвавшийся воздух, задержался на мгновение, но только на мгновение, и побежал по пустой заснеженной улице.

    В Одессу пришли через неделю и стали на рейде дожидаться места у причала. Наконец-то! Экипаж в таких случаях оставался на борту, сняться могли в любой момент, но это уже был дом и в бинокль можно рукой потрогать Приморский бульвар. Истосковавшиеся семейства не стали ждать у моря погоды, взяли штурмом рейдовый катер, и он, проваливаясь носом в чёрные зимние волны, привёз вторые половины экипажа к спущенному трапу. Половины залазили на борт основательно загруженные тяжёлыми сумками и сетками. Впереди бежали орущие наследники, безошибочно находили отцов, бросались им на шею, уже и не разнять…

    Пароход сразу принял какой-то вольный вид, куда-то делась суровость походной жизни, исчезли на время обязанности, субординация, табель о рангах. Неохваченным остался один Саня, с любопытством наблюдавший за эмоциями и преображением коллег. Вчерашние строгие командиры становились улыбчивыми, мягкими, безропотными - семенили послушно за своими жёнами, перехватив багаж, покорно кивали головами на детские вопросы о подарках. Оставалось только переодеть флотских в домашние халаты и тапочки, и можно брать их голыми руками. Впрочем, Саня не сомневался, что дома так всё и происходило. Чтобы не раздражать никого своим одиноким видом, Крымов скрылся в каюте и попытался читать любимого Азимова. Чтение не шло. Сухогруз гудел как улей.

    Первым в каюту постучался первый помощник. На этот раз он не стал заходить издалека, а прямо заявил:
- Александр, ты ответственный и … а, ладно, Саня, ты же один? Поиграй с Толиком немного, – и вытащил из-за спины упирающегося Толика, лет пяти. – Понимаешь, мне с женой надо посекретничать, тут такое дело… срочное …ну, ты понимаешь. Толик, это хороший дядя, он тебе жвачки даст…
Иванов исчез.
Потом пришёл старпом, с Мананой и скакалкой. Затем боцман с Димкой, Нинкой и машинкой. Через пятнадцать минут сформировался небольшой отряд от младшей группы сада до третьего класса школы, и пришлось переместиться в кают-компанию. Старшим был четвёртый помощник капитана. Впервые с начала рейса в каютах изнутри повернулись ключи и пароход затих.

    Саня возился с малышнёй, чувствуя, что тоже отходит душой, отмокает и возвращается к земной жизни. Снималось напряжение, глаз отдыхал на заходящихся от восторга детях. С ними пришло что-то такое беззаботное, отвлекающее от напряжённости той жизни, к которой уже стал привыкать Крымов, не представляя для себя иного пути. Да и он впервые себя почувствовал важным, видя, что дети принимают его авторитет, слушают, соглашаются с его правилами. Приходило понимания своего становления, возмужания. Этот, с полной ответственностью, рейс служил неким этапом перехода в по-настоящему взрослое состояние. Всецело насладиться своей властью не дал Иванов, опять появившись через полчаса. Он во всём старался быть первым.

    И опять пароход наполнялся радостным восторгом. Теперь Саню уже наперебой затаскивали в каюты и не слушали возражений, сажали за стол, заваленный домашней колбасой, жареными синенькими, фаршированными перцами, розовым салом с горчицей, копчёнными цыплятами, жирной воблой. Сразу забылся приевшийся однообразный камбуз. Мужские разговоры о рейсе и женские о доме перемешивались. Домашние события привязывались к местам пребывания судна в этот момент, и приходило понимание, что и на таком расстояние, и в разлуке, чувствовалась взаимная поддержка людей, представляющих собой одно целое.

    На другой день подтянулись к причалу в Карантинной гавани. Место было удобным: выход в город на Таможенную площадь, а оттуда до переулка Сеченова, где жил Саня, можно дойти пешком. Но в этот вечер сход ему не светил, он заступил на суточную вахту со вторым помощником, только позвонил матери, обрадовал её, услышал плач и приказал не волноваться.
Пока второй занимался коносаментами, Крымов прибрался на мостике, постоял в тишине рубки. У стенки судно чувствовалось по-другому. Все механизмы вырублены, питание и вода подавались с берега, можно было отключиться и самому, наконец, от постоянного напряжения. Но, на удивление, это не получалось. Даже заснуть в полной тишине оказалось проблемой – откуда-то в ушах начинало звенеть невыносимо, как только голова касалась подушки.

    Тут задребезжал телефон, и вахтенный матрос сообщил, что четвёртого помощника спрашивает девушка.
- К-какая девушка? – опять вдруг стал заикаться Саня. Только две женщины в мире знали, что он на этом пароходе – мама и Ольга Владимировна из Николаева. Но мама спокойно ждёт его домой завтра.
- Девушка женского пола, Саня. И приятной наружности. Выходи, не бойся. – хихикнул Эдик.
На трапе, кутаясь от пронизывающего норд-оста в красный платок, приплясывала на тоненьких каблучках Светка Козодоева.
Чего-чего, а именно этого Крымов не ожидал никак. И поэтому в недоумении уставился на гостью.
- А… как ты сюда попала?
- Я теперь в порту работаю, Саша. В Управлении. – продолжала пританцовывать Светка, ещё больше кутаясь в платок.

    С города задуло не на шутку. Вахтенный запахнул тулуп и поднял воротник. Штурман холода не ощущал от прилившейся к щекам краски, растерянный, обиженный вдруг. Просто стоял, смотрел на красный платок, на исчезающую в нём девушку - уже был виден только шмыгающий нос. Она застыла, не шелохнувшись, словно туфельки примёрзли к палубе. Эдик переводил взгляд с одного на другую, потом не выдержал, схватил Светку в охапку, бросил в жаркий тамбур, прямо в Санины объятия, и захлопнул дверь.
- Дундук. – донеслось с палубы.

    Понадобилось две кружки горячего чая и двадцать минут времени, прежде чем каждый из двоих смог начать говорить и готов был слушать. Начала Светка.
- Выслушай меня, Саша. А потом, если хочешь, прогони. Я не обижусь. Я виновата перед тобой. Но и не виновата. Я обещала тебя ждать, и вот я пришла к тебе, как только ты вернулся. Ты даже ещё не вернулся, ведь ты не был дома? – всхлипнула девушка.
- Завтра. Когда мне быть? Три часа назад отшвартовались только, – хмыкнул Крымов.
- Я знаю, я весь твой путь отслеживала. И тебя не забывала. И к маме твоей заходила, но просила, чтобы она тебе ничего не писала…
- Ничего себе тайны Мадридского двора! – присвистнул Саня. – Это что за мансы? Ты мои письма получала?!
- Нет, Саша, ни одного. Хотя знала, что ты пишешь, мне почтальонша говорила, что приносила конверты. Но моя мама… Саша, ты ничего не знаешь… - Светка закрыла лицо ладошками и заплакала.
- Да ёлки-палки, - вскочил штурман. – ты можешь хоть что-то объяснить?
- А что объяснять? Замужем я, Саша, понимаешь, замужем… вернее, уже нет… я сбежала, я пропащая и никому не нужная. И тебе не нужная. Ну и не надо, я не за жалостью пришла. Я просто к тебе пришла, Сашенька, к тебе, я очень скучала… но я дрянь. Подожди, на вот, возьми, я приготовила, – всё ещё всхлипывая, девушка стала торопливо доставать из сумки свёртки и раскладывать на столе.

    Запахло жареной рыбой, горячими пирожками. Появилась бутылка рубинового вина, и Светка, вздыхая, стала неумело тыкать её штопором, пытаясь открыть. Руки у неё дрожали, слёзы капали на рыбу, и Саше вдруг стало её нестерпимо жалко. Ничего ещё не зная и не понимая, он вдруг увидел перед собой маленькую девочку, почти ребёнка, может быть в чём-то провинившуюся, но, в общем-то, зла ему не причинившую и особых страданий не принесшую.
- Ну, ладно, ладно, успокойся, – он отобрал вино и штопор. – Сейчас всю рыбу пересолишь.

    Обнял её за плечи, прижал к себе. Девушка уткнулась ему в грудь, затихла, только горячее дыхание и вдруг промокшая форменная рубашка выдавали её искреннее раскаяние, пока ещё не понятно в чём. Саша гладил пахнущие ромашкой волосы и неожиданно всё забыл, что было в этом рейсе - все тропики, шторма, приключения, волнения. Даже каюта куда-то исчезла. Они стояли под акацией на улице Пастера, и заходящее сентябрьское солнце заливало всё вокруг кармином и грело, и грело их, обнявшихся… Светка подняла лицо и просяще потянулась к нему губами. Юноша сжал её ещё крепче, чтобы никакая сила уже не смогла их разорвать, и они провалились из этого пространства…

    Всё оказалось и просто, и нелепо. Не зря тётя Бейла косо смотрела не Крымова. У неё уже был свой план в отношении дочери, и помешать ему могла только ядерная война. Михаил Фишман служил в Союзпечати. Имел за плечами тридцать пять лет жизни, два высших образования и дом в Черноморке. Его киоск стоял на пятой станции Большого Фонтана, на углу П. Лумумбы и Фонтанской дороги, где он торговал с витрины газетой «Правда», а из-под полы сигаретами «Кент». Это был хороший гешефт. Светку отдали в надёжные руки, не спрашивая. Та, просидев в гостиной с видом на море месяц, взбрыкнула по-своему, собрала немногочисленное приданное и убежала к тётке по отцу, устроилась на работу и поставила на себе крест.

    - Ладно, чужая жена, здесь ты в полной безопасности. Ложись спать. А мне на обход надо, весь пароход на мне, понимаешь, какое дело... – Саня щёлкнул выключателем, вышел, закрыл за собой дверь и повернул ключ два раза. На всякий пожарный.

далее  http://proza.ru/2025/07/20/834