7

 Прошло два месяца. Даром эти дни потрачены не были. Береговое прозябание штурман воспринимал как нечто временное и необходимое для основного своего занятия – работы в море. Сухопутное времяпрепровождение носило характер вокзальной жизни – преходящей перед дальней дорогой. Теперь его занимала только своя роль в грядущем пути, багаж, волнения перед неизвестным. Крымов уже вник в непредсказуемость мореходской участи и влияния на эту участь Отдела кадров. В этом самом Отделе сидели не люди, а вершители судеб. Или кем они там себя представляли. Они определяли будущее плавсостава. Будущее могло представать перед моряками как в узком, так и в широком смысле слова. Инспекторы этих самых Кадров могли направить тебя в ту или иную точку мира, от них зависело пойдёшь ты на север или юг, в богатую Канаду или нищую Анголу, или вообще в забытый богом Батуми. Поэтому с ними надо было дружить, заискивать и привозить подарки.

    Конечно, человек сам есть хозяин своей судьбы и от силы его характера зависит траектория собственного фатума. Можно выстраивать гладкую ровную карьеру подчиняясь общим внутренним корпоративным законам. Это путь большинства, он наиболее безопасен и спокоен. Но скучен и долог. А можно бросаться в пучину авантюр, ввязываться в рискованные мероприятия и засыпАть не ведая событий завтрашнего дня. Но со счастливой улыбкой свободного человека.

    Саня пока не знал к какому берегу прибиться, понимая, что не накоплен ещё критический багаж познаний, когда можно безошибочно выбирать свой путь. А если даже и ошибаться, то нести за это ответственность с полной ясностью и без сожаления. Вначале надо было смириться с кадровиками. В общих чертах штурманец уже представлял себе перипетии взаимодействия личного состава внутри Черноморского пароходства, но выводы пока делать не спешил. В целом, Крымов относил себя к фаталистам, однако маленькие исключения не находили противоречий в его выстроенной картине мира. Конечно, если это действительно не глобальные отклонения и не идущие вразрез с мировоззрением самой личности Крымова. Саня возмужал, работал над своими внутренними правилами, которые черпал из любимых книг Джека Лондона. В них, по его глубокому убеждению, и были как раз прописаны основные принципы человеческих взаимоотношений, даже скорее, мужских. Моряки, золотоискатели людьми были далеко не сентиментальными, да и вовсе не бескорыстными, но род занятий накладывал свой отпечаток на формирование характера и нравственных качеств, которые и помогают выживать и находить себя в выбранном долгом пути. Естественно, эта дорога отличалась от карьеры бухгалтера или агронома и тут уж ничего не попишешь.

    Сам Крымов принадлежал к той категории людей, для которых сложно было переступать через себя, свои взгляды и убеждения. Так он был воспитан и другого себе не представлял. Однако советами старших товарищей не пренебрегал. По регламенту, с приходом судна в Одессу, моряки должны были прибывать в свои подразделения с рейсовыми отчётами – машинисты к Главному механику, радисты в радиослужбу, а Саня со старпомом в Отдел безопасности мореплавания. Крымов внимательно наблюдал за процедурой подведения итогов рейса одновременно изучая микроклимат внутри субординации. В казённых стенах всё выглядело логично и пристойно – служебные обязанности исполнялись чётко и профессионально. Но когда с формальностями было покончено – судовые журналы проверены, заактированы и пр. – общение должно по логике перейти в иную, не менее важную, личностную плоскость. Необходим был более тесный дружеский контакт. И для этого надо было только сменить декорации.

    Рабочий день закруглялся, служивые покидали казённые кабинеты, выходили на улицу, вдыхали морозный воздух и зябко поёживаясь перебегали в уютные уличные заведения, известные всей морской публике, где вкусно пахло шашлыком и заморским табаком, где начинались разговоры и не заканчивался коньяк. Как обычно, беседы за жизнь переплетались с разбором судоводительских коллизий и уже оценкой более глубокой и человечной, без примеси формализма, что было не менее ценно и действенно для общего дела. Обсуждались мелкие промахи, негласные отступления от Устава, коих было достаточно в ежедневной практике судоводителя, но не нарушающих основополагающих правил штурманской этики. Беседующие были почти что равными по статусу людьми, давно знающие друг друга, прошедшие вместе тысячи миль и понимающими всю подноготную службы которой посвятили себя с потрохами. Поэтому такие застолья расценивались как курсы по повышению квалификации. Обычно занятия длились два дня. Второй день необходим был для закрепления пройденной темы и возможностью заручиться поддержкой на дальнейшее.

    Впрочем, Крымова это мало пока касалось, свою судьбу на данном этапе он вложил в руки старпома Гогуа, который взял над ним шефство. Они сдружились во время последнего рейса – чиф уже мог доверить Сане многие процедуры на мостике, а штурман в ответ на приобретаемые знания привык исполнять всё чётко и безукоризненно, стараясь не подвести шефа и от этого выигрывали оба. Старпом мог переключиться на иные важные задачи или просто расслабиться в редкие часы отдыха, а Крымов набирался опыта и если иногда на переходах оставался на мостике один, то управляя судном наливался силой, гордостью и укреплялся характером, празднуя в душе победу.

    Теперь же впереди выпадал отпуск. Судно уходило опять к берегам Кубы на короткое плечо с подменным составом и можно было уладить береговые дела и здесь пути сплочённого экипажа расходились. Семейные мореходы становились няньками и домохозяевами. Холостые только сворачивали на этот скользкий путь к домашнему очагу, искали, обманывались, терзались сомнениями, но упорно летели на запах сдобных пирогов и свет уютного камелька рискуя опалить свои независимые крылышки.

    Саня пополнил полку трофеями – добавил пару раковин, морскую звезду и кусок остропахнущего сандалового дерева, отпиленный от бревна на причале в Индии. Привёл в порядок книжный шкаф в своей комнате, неожиданно раздобыв полное собрание сочинений Станюковича. Новое издание он выменял у соседа - нумизмата, коллекционера и меломана - на пластинку становившейся популярной «Boney M». Пластинка Сане досталась на Новый год от комиссара, которому, в свою очередь, её презентовали немцы за праздничным столом во Вьетнаме, в обмен на повариху. Иванов пластинку прибрал, а польщённой шахине шепнул, чтобы она закатала губу, ушла в подполье и не вздумала сдаться в плен.

    Все десять томов отлично вписались на стеллаже за стеклом загадочно поблёскивая матовыми корешками цвета морской волны с золотым тиснением. Книги звали в путешествия к дальним странам. Но не к этому сейчас лежала пресыщенная вполне и собственными приключениями душа молодого штурмана. Волнения иного плана захватили Крымова, наполнив его до краёв чувствами и смятением. Истрёпанное в морском походе нутро, лишённое на полгода естественного и весьма необходимого в такие свежие годы женского пристального внимания, с головой погрузилось во все тяжкие любовного недуга. Впрочем, после короткого объяснения и декады, промчавшейся со вновь вспыхнувшей симпатией, молодые люди слегка протрезвели и попытались проанализировать создавшееся положение вещей в тиши и покое. Но уже отдельно друг от друга.

    Мать Крымова всё видела, но, понимая бесполезность каких-либо своих вмешательств и наставлений в текущий момент, старалась сделаться незаметной и поступила правильно, прочувствовав ситуацию женским сердцем. Что там себе думала тётя Бейла, мог знать только Господь. Штурмана устраивало хотя бы то, что он был избавлен от её косого взгляда. Саня осознал очень быстро бессмысленность отношений и едва схлынули первые потрясения от обладания приятной подругой, в голове восстановилось равновесие и мозг вошёл в меридиан. Стали ощущаться и другие запахи, как только флер таинственности прошёл. Крымов вдруг увидел, что Светка превратилась в женщину. Взрослую и гораздо старше той, которую он оставлял полгода назад. Как будто бы прошло лет десять. Она унеслась вперёд далеко, хотя, быть может, и вопреки своей воле. Всё-таки, хоть и недолго, но она уже побывала замужем и это, несомненно, наложило свой отпечаток. Девочки быстро становятся взрослыми, видимо, это заложено природой – рано брать на себя ответственность за семью. К такому Саня был не готов. У его сверстницы уже не осталось того порыва, что свойственен такому юному возрасту; движения её стали плавными, разговоры неторопливыми и всё больше занимали времени, чем горячие объятия, когда слова не нужны вообще. Видимо, для неё всё было ясно давно и требовалось расставить точки над i. И это тоже была не её вина, первооснова защищала женщину, будущих детей и требовала убрать все риски. Светка уже не искала уединения, а, напротив, начала много говорить о перспективах, строить планы. И однажды, когда они сидели у Крымова в комнате, он дал ей подержать в руках пряную сандаловую ветку, согретую своими ладонями, ожидая услышать ответное рукопожатие. Но дерево хоть и было тёплым, а оставалось безмолвным, частью и сутью своей бескровной и бесчувственной природы, без пульса и тахикардии. А в застывшем профиле уже уходившей всё дальше прочь подруги вовсю проступали черты тёти Бейлы…

    Тогда Саня отряхнулся, сбросил с себя наваждение, обзвонил друзей и впервые за две недели вышел на улицу бесцельно. Февраль перевалил уже за вторую половину и здесь, в Одессе, слегка запахло весной. Крымов резко остановился как вкопанный – он неожиданно почувствовал себя свободным! Внезапно вся история со Светкой показалась ему как некая тяжёлая ноша абсолютно его не касавшаяся. Вдруг остались далеко позади все проблемы этих чужих людей, из ниоткуда появившихся в его жизни, ничем с ним не связанных и решительно посторонних интересов. Затруднительное положение, в котором штурман оказался совершенно против своей воли испарилось без следа, и он снова почувствовал себя как тогда, впервые вырвавшись из цыганского морока года три назад. Тогда он шёл себе по Советской Армии, радуясь весне и тут мгновенно его окружили горластые чернавки в тяжёлых пёстрых юбках, схватили за руки, завели хоровод, заглядывали в глаза, наперебой заорали: «Дай погадаю! ... молодой, красивый, позолоти…». Ещё что-то… полезли по карманам, и Саня был близок уже к отключке. Выручили какие-то пацаны в футбольной форме, пробегающие мимо и нагло выдернувшие его из липких смуглых пальцев: «Эй, ты где шляешься? ... давай быстро на тренировку!» И он погнал за ними испуганный, те давно умчались вперёд, скрылись за поворотом, а он всё бежал и бежал, боясь оглянуться. Потом уже обессиленный, переводя дух, почувствовал жалость к себе, но и одновременно немалое облегчение.

    И вот теперь можно было опять выпрямиться и осмотреться по сторонам. Теперь всё виделось несколько иначе, чем под присмотром Светкиных рысьих раскосых глаз. Воздух начинал наливаться каким-то новым стылым ароматом, пока абсолютно не весенним, но уже били глубоко в земле горячие нутряные соки, продирались к корням деревьев, проникали в стволы и дальше, предвосхищая приход нового расцвета и утверждая круговорот бытия. Атмосфера вокруг звенела, и идущие навстречу девушки начинали просыпаться, выбираясь румяными щеками из тесных капюшонов и шарфов, всё чаще улыбались уголками губ, вспыхивая разноцветными глазками. Жизнь неумолимо продолжалось.

    С друзьями встретились у входа в ресторан «Киев» на Греческой. Расселись штурманы по богатому – в зале с фонтаном и пальмами, за столом под белоснежной скатертью на шесть персон. С недосягаемого потолка торжественным потоком рушились бронзовые люстры с канделябрами. Раньше, когда вдруг у кого-то появлялись деньги, они проводили время на галёрке – на открытой веранде второго этажа. Там на круг выходило недорого, хотя кухня и была одна. Здесь готовили лучшие в городе мититеи в сацибели и подавали свежее пиво. Иногда были раки. Сейчас же угощал пришедший с моря Саня и предлагалось не экономить. В штурманской компании уже сложилась традиция – получив расчёт за рейс обязательно приглашать томящихся на берегу товарищей на дружеский обед. Так было заведено в приличном морском обществе. Долго тянуть не стали, повязали на шею жёсткие накрахмаленные салфетки, разрезали истекающие соком котлеты по-киевски и сдвинули хрустальные рюмки с коньяком:
- Ну, Саня, с возвращением!
Потом потекла плавная беседа о морском житье-бытье. Всё в жизни друзей было похожим и делиться опытом можно было смело. Горячо поддержали Санины отношения со старпомом. Гогуа А. К. был мастером своего дела и хорошим человеком. Воспитал многих штурманов и уже сам шёл на капитана.

    Выпили за дам вторым тостом. Третьим, конечно же был – «За тех, кто в море». А так получилось, что всех женщин в целом отметили, никого не забыв. Двое из присутствующих уже оказались женаты, сверкали новенькими колечками на безымянных пальцах и стали предметом шуток и подначек своих товарищей. Однако, сохраняли достоинство и внешнюю невозмутимость, хотя за вечер и сбегали по пару раз к телефону. Чувствовалось, что парни принадлежат уже не только флоту и себе. А вскоре и вовсе отправились в свои тихие гавани. Оставшаяся компания лёгким галопом переместилась в соседний «Гамбринус», остудить разгорячённые души свежим пивом. Здесь атмосфера чувствовалась всегда расслабленная, простая и можно было встретить знакомые лица. Одно такое лицо оказалось за столиком справа, возле музыкантов, держалось в тени у стенки и напивалось. Это был рулевой Андрюня.
- Дрюня, привет! – обрадовался штурман товарищу. – А чего ты не в Харькове? Ты же на второй день сорвался.
Матрос осоловело посмотрел на вопрошающего, узнал, мотнул головой, приглашая, схватил пробегающего мимо официанта, крикнул ему что-то в ухо и опять уставился на Саню.
- В Харьков? А который час? 21-15? А, ну, ничего, есть ещё время… ты садись, Саня, не стой, настоялись мы на мостике. Какое время? Да на поезд. В Харьков, понимаешь, будь он неладен… ты выпей, Саня, сейчас ещё принесут… ну, не хочешь, как хочешь, а я выпью. Да в порядке я, в порядке. Одного не могу понять, я что, не человек? Зачем же со мной так-то?! За что!? Да выпей ты, не бросай меня одного…

    Всё оказалось, как в пошлом анекдоте. Дрюня хотел сделать сюрприз. И получил сюрприз сам. Нагрузившийся подарками, матрос паровозом прибыл инкогнито на Пiвденный вокзал, взял таксомотор и приехал поздно вечером на улицу Гагарина, где в доме под номером двадцать девять на пятом последнем этаже жила законная жена Надя Харченко. Задрав голову, Андрюха пялился на светящееся вожделенное окно и представлял родинку на голой жинкиной спине. Взлетев через пять ступенек, нажал звонок и затаил дыхание. За дверью что-то стукнуло и стихло. Рулевой забарабанил в дверь и приникнув к замочной скважине горячо зашептал: «Надiйка, открывай скорее, це я, Дрюня!». Однако, было тихо. А потом прозвучало:
- Ты? ... подожди, я не одета…
- Так це ж я, твiй чоловiк!... – нервно сбился на родной язык Андрюха. И заорал. – Открывай, зараза!
В комнате был накрыт стол на двоих. И ещё какой-то мужик.
- Ты только ничего не подумай, Дрюнечка! – заголосила девка. – Это одноклассник мой, просто зашёл проведать. Я ж не знала, что ты приедешь.
- Одноклассник?! А чего ж ты неодета тогда была, стерва?! – и матрос пошёл в атаку.


    Теперь Андрюха возвращался в Харьков улаживать дела. В кармане лежали три повестки в суд – на развод и за два сломанных носа – и характеристика из пароходства. Характеристика была конечно же донельзя положительной.

далее  http://proza.ru/2025/07/20/842