10

   Пересекли экватор и почти тут же, в точке 4°S, 40°E, на вахте старпома положили руль строго на Запад. Положил лично штурман Саня Крымов. Он любил красивые числа, верил, что они в себе нечто несут и появление в жизни таких комбинаций не случайно. В порт заходили на ослепительном закате и Момбаса, простёртая прямо перед падающим ярым оранжевым солнцем, выглядела непроницаемо чёрной. Как и люди, которые там живут. Как и дерево, вырастающее из этой земли.

    Той же ночью зарядил дождь. Штурман заступил привычно на стояночную вахту, и пока остальные командиры настраивали под ливнем трюма на выгрузку, Саня оставался в тишине рубки в любимом для себя состоянии. Можно было мечтать. Судну, стоящему у причала, гроза не опасна. Вода хлестала в лобовые иллюминаторы, прямо по курсу в темноте разливались голубоватые сполохи и точно где-то там ложились на сияющую вершину Килиманджаро. Крымову с его воображением не составляло труда это представить. Но подумалось о другом. О своей жизни. О судьбе, вплетающейся в судьбу планеты. Когда-то о Саше узнали только отец и мать. Потом его увидели улица, город. Теперь он оставляет память о себе на континентах. Это радовало и пугало одновременно. Впечатления о себе надо оставлять непременно хорошие – ведь кто знает, вернёшься ли ты сюда опять в своём непредсказуемом пути, чтобы исправить возможную ошибку. Затем мысли перешли к морю. Штурман с рождения жил на его берегу и видел каждый день. Море считалось привычным как семья, друзья и всегда было куда пойти. Оно существовало естественным фоном. И не представлялось себе, что могут быть другие места и города, где моря нет. Саня всё время подшучивал над московскими родственниками, приезжавшими летом в гости, за их ненасытность, когда те тянули его на весь день на пляж и обязательно в дальнюю Аркадию или вообще, к чёрту на кулички в Черноморку. Туда, где киоски с газировкой и тележки с пирожками. Крымов с пацанами всегда ходили по прямой в порт, через дырку в заборе, в одну из гаваней. Там можно было шикарно расположиться на ржавом судне, понырять, половить бычка. На мазут в воде никто не обращал внимания. Но когда сам приехал в гости в столицу, то через три дня ступив на наклонную улицу и спускаясь, поймал себя на мысли, что ждёт увидеть море, а через неделю уже совсем затосковал; скучными ему показались и московские проспекты, и музеи, и шумное метро. Захотелось домой. Тем более, что теперь москвичи стали шутить над ним, как он называл суп - «жидкое». Да и сам суп осточертел, захотелось мамкиного борща.

    Мечты об украинском борще под антрацитовым кенийским небом в тропический дождь прервал второй помощник. Промокший до нитки Степан сразу бросился к чайнику.
- Саня, всё, трюма открыли, ну, и закрыли сразу. Пиндосы* сказали, что к утру дождя не будет и начнём работать. Можешь идти спать пока, мне ещё надо документы пересмотреть, а ты в шесть будь на мостике.
Крымов вышел на крыло мостика, дождь понемногу стихал, и он надеялся увидеть Африку. Но Африка притаилась во тьме и не спешила раскрывать свои объятия.
- Ладно, подождём до утра. – пробормотал моряк и шагнул в коридор надстройки. Шагнул и застыл – из полумрака дальней шхеры** на него в упор смотрели четыре красных глаза. Крымов прижался спиной к переборке и слегка похолодел, несмотря на липкую духоту атмосферы. Потом раздался писк, и глаза исчезли. Саня посветил фонариком в угол и обнаружил здоровенную крысу. Та уже не смотрела на вошедшего, а с аппетитом поглощала рассыпанную крупу у провизионной кладовой. Рядом сидела ещё одна. Судя по аспидной, отливающей лунным светом шерсти, пасюки были из местных. В принципе, Саня ничего не имел против того, что гостьи пожрут немного перловки, но мимо них надо было идти в каюту. Штурман снял тапок и запустил прямо в центр пиршества. Грызуны расступились, тапок улетел через дверь в Африку, а трапеза продолжилась. Тогда Саня схватил второй тапок, исказил до невероятности лицо и, размахивая фонарём, пошёл в наступление. Твари встали на задние лапы и попятились. Крымов прибавил шаг, крысы юркнули через дверной комингс, штурман прыгнул следом в проём, из глаз брызнули звёзды, и он провалился в темноту.

    Очнулся он уже при ярком свете и среди белых стен. Голова трещала, была туго перебинтована вместе с ушами, и посторонние звуки под повязку не проникали. Рядом стояли угрюмые доктор со старпомом и шевелили губами. Саня замычал, доктор глянул на него и зашевелил губами радостнее. Покачал головой, дал выпить какой-то порошок, и штурман опять заснул. Перед обедом амбулаторию навестил радист.
- Саня, ну, ёкарный бабай, ты как последний салага пренебрёг приметой, которая в тебе должна жить с рождения - «ступил на комингс — получил в лоб бимсом». Как так-то? Сделал себе трепанацию, хорошо хоть мозг не задет. Куплю тебе в Сингапуре шапку с помпоном.
Сам Николаич был суеверен – на борту не свистел, в океан не плевал и всегда отдавал спирт, взятый в долг.
- Да оступился в темноте. – поморщился Крымов. Про свою погоню благоразумно промолчал. И пробормотал. – Сам не понимаю, вроде и комбинация такая красивая была на повороте.
- Какая комбинация? – насторожился маркони.
- Да координаты. – рассказал штурман про числа.
- Ну, ты, брат, даёшь! Это ж цифра четыре у китайцев – самая поганая примета.
- А при чём тут китайцы? Мы же в Африке.
- Да какая разница, примета, она и в Африке примета!

    Обед принесла сама Таня. Охала и ахала сидя рядом, пока Саня уплетал котлету с макаронами, ещё две тефтели на добавку передали с камбуза персонально. После долгого сна аппетит тоже пробудился.
- Ты, Сашенька, кушай, кушай, если мало, я ещё принесу. – причитала над раненым девушка. – Только поправляйся, пожалуйста.
- Да, ладно, что ты меня как маленького жалеешь. – покраснел штурман.
- А ты и есть маленький. Ты на братика моего младшего очень похож, вот я к тебе и потянулась. – смущённо сказала Таня. – А я его с детства нянчила, мамка-то в деревне весь день на ферме. Так что, Саша, не пропадёшь ты у меня.
Девушка собрала посуду, высыпала на тумбочку кулёк шоколада, чмокнула Крымова в щёку и убежала.

    Через три дня доктор сжалился и отпустил больного восвояси. Рана была неглубокой и молодой организм быстро с ней справился. Штурман, наконец, увидел Африку. Вернее, пока только небо над ней. Порт в Момбасе оказался огромен и сколько не крутил Саня головой, он видел только пароходы и портовые краны. Но работа опять навалилась и некогда было думать об экзотике. Крымова щадили и отправили на берег тальманить. Он принимал ящики, тюки, коробки, штабеля, контейнера уже на кенийской стороне, делал сверку с документами, ставил подпись и приходилось глядеть в оба. Но следя за очередным взлетающим вверх стропом, Саня всегда отмечал и само небо. Почему-то ему казалось, что здесь оно иное, нежели в других местах. Хотя известно, что земля не может отражаться в небесах, но над Африкой они бездоннее, будто бы забираются так круто, чтобы охватить весь континент целиком, как он есть. Наверное, поэтому здесь чаще видны перистые облака, которые даже выше самолётов, а само поднебесье цвета тёмно-синего матросского сукна.

    Две недели пролетели быстро, уже и погрузка подходила к концу. В город не выходили, делать там было нечего, денег не дадут до Сингапура, но саванна давала о себе знать. Ночью, когда хоть глаз выколи и кое-как затихал порт, орали бабуины. Что они требовали и к чему взывали – непонятно. Их было много и жуткий вой проникал под кожу, а волосы вставали дыбом. Впрочем, днём всё становилось на свои места – павианы дрыхли, а в небе появлялись фламинго, торжествуя победу добра над злом. В последний день все желающие под предводительством помполита высадились на материк и побрели по пыльной красной дороге. Каждый тащил что-нибудь под мышкой - одеколон и мыло нужны были для обмена на чёрное дерево. Иванов делал вид, что ничего не замечал и сам прикрывал руками карманы, раздутые от тюбиков зубной пасты «Pomorin». Жена хотела жирафа. Саня выменял себе копьё и маску, третий механик – миниатюрную отполированную статуэтку африканки. На эбеновом лице безмолвной фигурки застыли прикрытые раскосые глаза, и палящее солнце еле играло тусклым ванильным глянцем на щеках. Дерево и на раскрытой ладони оставалось холодным, и самый нестерпимый зной не мог пробиться в сердце изваяния. Чёрный цвет равнодушно поглощал в себе всё без остатка – и солнце, и взгляды. Валера в последнее время стал задумчивым и молчаливым. Крымов догадывался о причине такого поведения, но не представлял для себя вправе лезть в чужую душу, хотя и считал своим долгом спасти товарища. Не зная, как это сделать, он старался просто стать ближе для механика, в надежде, что тот не выдержит, захочет выговориться, а тогда уже можно будет повлиять на ситуацию. То, что Валера втрескался в буфетчицу сомнений не оставалось.

    Индийский океан ласково принял в себя и толкал на туманный восток. Погоды в этих местах стояли самые нежные на планете. Рано утром вышли, а в полдень по трансляции объявили: «Кто хочет посмотреть на носорога, обращаться к боцману на бак!» Когда любопытные прибежали, то и правда увидели настоящего носорога. Жука. Это был красавец с огромным рогом, с угрожающими зазубринами, длиной сантиметров десять. Цвет панциря всё тот же - африканский, непроницаемо чёрный. В шкиперской пахло дёгтем, смолой и пенькой, видимо случайно сюда залетевшему носорогу понравилось такая обстановка, и он так и остался у дракона в гостях, что-то у них было общее. Чем он питался, осталось непонятно, но через десять дней в Малаккском проливе жук вылез из банки на палец Эдуарда Спиридоновича, принюхался к ветру и стал на крыло. До берега было пять миль, но пилигрим не сомневался в своём успехе.

    Как кого, а штурмана океанская гладь всегда вызывала к раздумьям. Делать променад взад-вперёд по шкафуту на вечерней заре не считалось сумасшествием, многие этим грешили. Иногда Крымов представлял будто бы он плывёт на двенадцатипалубном лайнере и сейчас, досмотрев закат, спустится в полутёмный бар к шоколадной мулатке танцевать аргентинское танго. Запивая всё это ледяным виски. Мечты прервала Таня. Высунувшись из иллюминатора, она помахала Сане рукой.
- Эй, мечтатель! Иди я тебя кофе хорошим угощу. Ты такого не пил. Арабика называется, лоцман угостил.
Таню всегда все угощали, но кофе был действительно хорош.
- Ну, что, о чём мечтал? Знаю, знаю, можешь не краснеть. Ничего, Саня, после Кобе пойдём во Владик. Теперь уже точно. Там ступишь на родную землю и все девчонки твои, только успевай поворачиваться. Но голову не теряй, а силу и уверенность обретёшь.
Девушка говорила вроде бы простые и понятные слова, но твёрдый тон её голоса подтверждал неопровержимую их правоту. Тем не менее, себя штурман не мог понять до конца. То, что перед ним сидела по-настоящему красивая женщина и смотрела с улыбкой ему в глаза, чуть бы раньше, на берегу, при других обстоятельствах, могло бы свести его с ума и заставить, не задумываясь, продать душу дьяволу. Да он бы никогда и не посмел бы к ней приблизиться в иных условиях, не представляя, чем бы он смог её заинтересовать. Но теперь, вот она, сидела на расстоянии вытянутой руки, и он может даже взять её за эту руку, и она погладит ему волосы. Она разговаривала запросто, по-свойски, доверяясь молодому человеку, зацепив где-то в нём нечто своё, одно ей понятное, может быть даже родное и для неё это была тоже отдушина в своём странном одиночестве. И Саня вдруг осознал, что если он сейчас хотя бы случайно проявит свою симпатию как мужчина, выскажет физический интерес, то потеряет девушку навсегда. Он чувствовал, что может ей открыться до любой глубины и найдёт незаменимое понимание, но гарантией духовной близкой связи должна быть тончайшая, прозрачная и эфемерная преграда, которая, несмотря на свою хрупкую материю, будет крепче любых бетонных стен. Ни взглядом, ни касанием, ни вздохом он не может нарушить это препятствие, потому что вместе с ним рухнет и безусловная обоюдная свобода двух молодых людей. Так распорядилась судьба и это необходимо сберечь. Тем более, Саня сразу узнал причину выказанной к нему благосклонности и это оказалось проявлением мудрости его подруги.
И было легко и просто посреди тёплого Индийского океана в эту ночь. Звёзды качались в волнах, разбитых форштевнем, за судном тянулся светящийся след, и луна бесстыже заглядывала в чужую каюту, где на полке рядом с белоснежной кошкой в золотом ошейнике застыла в себе, глухая к молитвам, девушка народности банту из чёрного дерева.

*Пиндосы – все негры
**Шхера – закуток на судне

далее  http://proza.ru/2025/07/20/853